Для Любочки, однако, время ночного покоя еще не пришло. Прежде чем отправить письмо Веры, она переписала его, записала по памяти письмо Владимира и только тогда взялась за письмо Борису Беклешову:
      «Мой горячо любимый! Наконец могу сообщить тебе важную и хорошую новость. Мы сделали большой шаг вперед, и, надеюсь, ты будешь доволен своей маленькой Любочкой. С этим письмом ты получишь содержание письма Владимира, пришедшего сегодня. Сообщения, которые ты ему отсюда доставляешь, кажется, произвели свое действие. Вера буквально уничтожена, и, представь, эта дура нуждалась в моем утешении и совете. Умрешь со смеху! Я продиктовала ей ответ возлюбленному. Его я тоже посылаю с этим письмом. Оно ужасно рассердит Владимира и теперь будет не трудно их совсем рассорить. Должна ли я начать перехватывать письма? Думаю, что момент уже наступил, но я ожидаю для этого решительного шага твоих указаний. Я тебя сердечно обнимаю, мой горячо любимый Борис, и хочу, чтобы ты думал обо мне. Любящая тебя, моего кумира, Любочка».
      Потом она пробралась с большой осторожностью к Дуняше, которая по обыкновению спала сладко и безмятежно. Любочка разбудила ее и приказала на следующее утро отнести на почту письмо, а другое, предназначенное для Бориса, отнести на кухню и там переправить Василию.
      Со времени маскарада эта переписка через Василия функционировала регулярно. Для Любочки это был единственный путь свободно и беспрепятственно выражать возлюбленному свои бьющие через край чувства. Она писала ему исправно и редко пропускала один-единственный день.
      Известно, что женщины, выражая свою страсть в письмах, часто себя компрометируют. В данном случае главная опасность этой корреспонденции угрожала Беклешову. И на этот счет он никаких иллюзий не строил.
      Поздно утром (Беклешов рано не вставал) его разбудил Василий с письмом от Любочки. Судя по толщине письма, в нем содержалось нечто важное. Беклешов быстро протер глаза и прочел письмо. Со времени маскарада в Любочкиных письмах были одни и те же любовные излияния, из которых он мало извлекал того, что его больше всего интересовало. На этот раз при чтении писем его лицо изобразило довольную улыбку, и он не мог удержаться громко сказать:
      - Что за маленькая ведьма! Я и не предполагал, что она так смышлена и ловка. Лучше не сделаешь!
      Идею Любочки прервать переписку он нашел очень своевременной и поэтому ни на мгновение не колебался ей тотчас ответить. Разумеется, присовокупив уверения в своей неизменной любви. Если он хотел избежать неудовольствия Любочки, то должен был делать это в каждом письме. Он заключил свое письмо такими словами: «Сейчас ты должна, не теряя времени, начать перехватывать все письма Веры Петровны и Владимира Николаевича. Удача нашего плана мести зависит только от твоей внимательности и проворности».
      Для Любочки эта задача была очень нетрудной, так как обычно все письма семьи Громовых лежали на столе в прихожей, рядом со швейцарской. Отправляемые письма швейцар брал со стола и относил на почту. Приходящие письма в то же время забирал методичный камердинер Петра Модестовича, чтобы вручить кому надо. Этот обычай был твердо установлен, и никто из обитателей дома не осмеливался его нарушать. Любочке требовалось только вовремя и под каким-нибудь предлогом появиться в прихожей, чтобы захватить интересующие письма раньше, чем они попадут в нужные руки. Ее частое появление в прихожей не должно было привлечь внимания, так как вот уже много недель как она завела большую дружбу со швейцаром, его женой и детьми. Об этой дружбе она нарочито часто рассказывала госпоже Громовой и Ольге. Она неоднократно заглядывала в швейцарскую, делала маленькие подарки, играла с детьми, поддерживала их разговоры и в самом деле заслужила любовь этой семьи. Для их посещения она как раз выбрала время отправления и получения приходящей почты, которая, таким образом, оказалась под ее полным контролем.
      14 дней протекли спокойно и монотонно. Ничто не нарушало покоя и распорядка двух главных условий, необходимых для полного счастья Петра Модестовича. С важным постоянством он дымил чубуком и не замечал, что его младшая дочка бледнеет, худеет и становится все печальнее. Мать со страхом наблюдала за Верой, но говорить с ней о причине ее печали не решалась. Она видела, что дочь замкнулась в себе и ее сердце ей не открыто и не ищет утешения. Вера еще больше привязалась к Любочке, своей новой подруге. Каждый вечер они собирались друг у друга и до позднего часа обсуждали одну и ту же тему, которая занимала обеих.
      Вера находила облегчение, говоря о своих тревогах и видя участие в душе молодой подруги. Она не могла прийти в себя и успокоиться. Ежедневно в обществе циркулировали новые слухи о Владимире Островском, и все делалось для того, чтобы они как можно быстрее дошли до ушей Веры. Этот яд клеветы вливался в ее доверчивое сердце непрерывно, не давая ей забыть о неверности Владимира.
      За Вериной корреспонденцией следили постоянно и тщательно. Но тщетно: ответа из Парижа не было. Терпение Любочки подверглось суровому испытанию. Наконец, однажды вечером (в начале третьей недели) она обнаружила в прихожей среди поступившей корреспонденции письмо Владимира к Вере. При виде этого письма у Любочки сильно забилось сердце: наступал решительный момент. Некоторое время она колебалась. Внутренний голос сопротивлялся, говорил, что так поступать нельзя. Но искушение быстро взяло верх, нашептав ей: ты обещала Борису! Эта мысль пересилила все остальное. Осторожно оглядевшись и убедившись, что одна, она быстро схватила письмо. Но тут ею овладел безотчетный страх, и она, подобно преследуемой лани, добежала до своей комнаты и закрылась в ней, трясясь и дрожа от страха.
      Постепенно, преодолев страх, она стала радоваться добыче. Достав свой Corpus delicti*(Вещественное доказательство (лат.).), она рассмотрела письмо со всех сторон и спросила себя, не лучше ли отослать его Борису в закрытом виде. Любопытство, однако, взяло верх, и она, не откладывая, вскрыла письмо.
      Владимир писал о своем полном раскаянии и отчаянии от того, что он назвал в письме немотивированным недоверием. Он проклинал свою ревность, которую объяснял безграничной любовью. Он торжественно клялся, что не верил ни одному слову из рассказов о Вере, которые доходили до него. В заключение он коленопреклоненно просил прощения.
      На следующее утро письмо было у Бориса.
      После этого за короткое время от Владимира поступило много писем. Видимо, частыми письмами он хотел дать понять, что осознал свою вину. Содержание писем было более или менее тем же, но письма были короткими. Его пугало упорное молчание Веры. Он хотел бы получить от нее хоть одно слово прощения и любви. В ее злопамятство он не верил. Это не было в ее характере.
      Так как молчание Веры можно было объяснить только ее болезнью, не позволяющей ей писать, то он решил узнать непосредственно у Марии Дмитриевны о самочувствии своей невесты. В своем письме он указал на ненадежность русской почты и просил госпожу Громову сказать Вере, что в дальнейшем он будет отсылать письма с курьером. Но и это письмо не попало по адресу, как и многочисленные письма, адресованные Вере.
      Сообщение Владимира о его намерении отныне посылать почту с курьером имело для Бориса неоценимую важность. Это была дыра в той сети, которой осмотрительный Беклешов опутал Веру. Ее необходимо было быстро залатать, чтобы жертва не ускользнула. Но для этого он нуждался в помощи своего всесильного отца.
      Он навестил его в тот же день. Хотя отец и сын жили под одной крышей, их комнаты разделяло большое пространство, и они редко видели друг друга. Кроме того, у них был различный образ жизни и разные привычки, а для привычек - разное время. Обычно Борис посещал отца в случае денежной надобности. Поэтому, когда он вошел в комнату генерала, отец сказал, будучи в очень хорошем настроении:
      - А, Борис! Ты оказываешь мне честь своим посещением? Чем могу служить? Может быть, несколько тысяч рублей?
      - Нет, папочка. Денег мне сегодня, слава Богу, не нужно. Нужна помощь иного рода. Это касается Веры Петровны, которая меня еще занимает.
      - Очень рад это слышать, - ответил Беклешов ироническим тоном. Он знал своего сына слишком хорошо, чтобы придавать значение его дерзости. - Это терпение доказывает, что ты действительно любишь девушку. Ну, скажи, чем могу помочь.
      Борис немного медлил с ответом. Он боялся рассказать о своем плане, посредством которого собирался сорвать обручение Веры и Владимира, не зная, как сам отец к этому отнесется.
      - Я неофициально узнал… Совсем случайно… - начал он, запинаясь, - что Вера Петровна ожидает в следующие дни письмо от Владимира Николаевича… которое будет послано с курьером. Если бы мы могли его получить, то…
      - A propos, дорогой юноша, - перебил его генерал, чье лицо просветлело из-за всей этой лжи, к тому же преподнесенной с большой неуверенностью. - Так как ты говоришь о письмах, хочу тебе прежде дать хороший совет. Когда в следующий раз ты снова составишь заговор, но только с условием, чтобы не мой сын, а кто-нибудь другой отправился в Сибирь, не выбирай в качестве места для обсуждения садик на маскараде. Деревья и кусты часто имеют уши. А сейчас давай говори, что тебе нужно.
      Борис побледнел от испуга, поняв, что отцу уже известны его махинации.
      - Так ты уже знаешь, папочка, - только и сказал он.
      - Мне кажется, ты забыл то, что я тебе сказал однажды. Что мне известно все. Впрочем, должен сделать комплимент по поводу твоей изобретательности. Твой план ловок. И что, он уже приведен в исполнение?
      Так как Борис понял, что скрывать от генерала нечего и он на него не только не сердится, но даже хвалит, то и рассказал ему все, что до сих пор произошло.
      - Островский написал госпоже Громовой, - продолжал он, - что он свое следующее письмо хочет послать с курьером, что, как ты понимаешь, сорвет нам все дело. В официальных сферах я беспомощен. Можешь ли ты, папочка, использовать свое влияние, чтобы это письмо как-нибудь попало нам в руки?
      Генерал немного подумал.
      - Можешь быть спокоен, - сказал он наконец. - Для Веры Петровны будет закрыт и этот путь. Она не получит письма от Владимира.
      Очень довольный, Борис покинул комнату, в которую входил с таким страхом.
      Итак, Верина связь с Владимиром была полностью прервана. В первое время после отсылки своего последнего письма Вера стала спокойнее. Она терпеливо ждала ответа Владимира, который положит конец возникшей между ними размолвке. Но когда прошло много времени, больше, чем требуется для письма из Парижа, ее нетерпение достигло предела. Ее душевные муки были непереносимы, страдание безмерно. Она думала, что Владимир отверг ее и забыл. Она потеряла всякую надежду на его любовь. Такое состояние не могло долго продолжаться, оно угрожало ее здоровью и даже жизни. Борис понял, что наступил момент пустить в ход последнюю козырную карту. До сих пор он вел свою игру с терпением и упорством, чтобы довести свой тщательно подготовленный план до конца. Сейчас настало время действовать.
      - Василий, - сказал он однажды своему преданному слуге во время утреннего туалета, - ты и твои способности мне нужны для выполнения исключительно важного дела, от которого зависит мое будущее счастье. Могу я на тебя положиться?
      - Только прикажите, барин. Все сделаю, что пожелаете.
      - Хорошо, мой дорогой Василий. Такие слова мне по душе. Сможешь ли ты так же хорошо подделать чужой почерк, как, например, мой. Да так, чтобы его нельзя было отличить от оригинала?
      - Дайте мне три дня, Борис Иванович. Сделаю в лучшем виде. Ни один человек не скажет, что это подделка.
      - Ты - молодчина, Василий. Я не ожидал от тебя такого проворства. Но советую осторожно обходиться со своим талантом, иначе не избежать тебе отправиться при случае в вынужденную поездку в Сибирь.
      С этими словами он передал Василию пачку писем и добавил:
      - Здесь, Василий, оригиналы, которыми ты воспользуешься, чтобы испытать свое искусство. Если будешь уверен, что получается, напиши что-нибудь на пробу и дай мне посмотреть, чтобы сначала я убедился.
      Василий не появлялся три дня. На четвертый день утром слуга пришел и протянул ему лист бумаги.
      - Это моя проба, Борис Иванович. Вы хотели посмотреть.
      - Давай посмотрим.
      Борис взял исписанный лист, положил его рядом с оригиналом и сравнил букву за буквой, слово за словом. Он не мог отличить копию от оригинала, найти хоть одну ошибку, которая выдала бы обман.
      - Превосходно! Замечательно! - бормотал он под нос. - Это достигнет цели, и она ничего не заметит.
      Потом добавил громко:
      - Ты свое дело сделал очень хорошо, Василий. Я тобой доволен.
      - Спасибо, барин.
      И Василий благоговейно поцеловал барину руку. Потом Борис подошел к письменному столу, открыл секретный ящик и дал Василию исписанный лист.
      - Перепиши это письмо почерком, который ты научился подделывать, и обрати внимание на все особенности оригинала. Мое счастье зависит от твоей ловкости… И от твоего умения молчать, - добавил он значительно. - Даю тебе время до завтрашнего утра.
      - Слушаюсь, Борис Иванович, - ответил Василий и, взяв бумаги, молча ушел.
      Когда Борис остался один, он долго в большом возбуждении ходил взад и вперед. Его губы продолжали что-то беззвучно говорить, руки отчаянно жестикулировали.
      - Да! - сказал он наконец громким голосом и остановился. - Риск - благородное дело. Но большой опасности тут нет. Василий молчалив, а Любочка обещала сжечь все мои письма. Итак, никто ничего не докажет. Я доиграю игру до конца.
 

 
      Сегодня за чайным столом Марии Дмитриевны не было никого, кроме семьи. Даже Беклешов, к большому огорчению Любочки, отсутствовал. Настроение было угнетенным и все вели себя необычно тихо. Верин всегда радостный юмор исчез, ее беспечный смех не слышали уже давно. Говорить о пустяках у нее не было охоты. Тихая и углубленная в себя, она целиком ушла в свое рукоделие. Другие дамы следовали ее примеру. Даже Петр Модестович был не в настроении. Он привык видеть вокруг себя веселье, в котором, впрочем, сам принимал пассивное участие. Гнетущая атмосфера за чайным столом была для него тем более неприятна, что он не умел занять себя сам, своими мыслями. Уже два раза фидибус*(Фидибус - скрученная бумажка для зажигания трубки.) выпадал из его рук, что не случалось с ним уже 20 лет, с тех пор как его любимая скаковая лошадь неожиданно погибла из-за апоплексического удара.
      Незадолго до 11 часов вечера Беклешов удивил общество своим неожиданным появлением. Так поздно приходить он не имел привычки. При его появлении хозяин дома, его большой друг и покровитель, вздохнул с облегчением. Он надеялся, что гость оживит разговор и расскажет городские новости.
      - Добрый вечер, мой дорогой Борис Иванович! - воскликнул генерал. - Позвольте, несмотря на поздний час, приветствовать вас. Сегодня у нас ужасно скучно. Надеюсь, вы принесли изрядный запас новостей и немного повеселите нас перед сном.
      - После столь любезного приема, - отвечал Беклешов, кланяясь дамам, - я могу более не извиняться за позднее появление.
      - Mieux tard, que jamais*(Лучше поздно, чем никогда (фр.).), - отвечала ему госпожа Громова.
      Это мнение, конечно, разделяла и Любочка.
      - Хотя я избалован вашей добротой, - продолжал Борис, обращаясь к Марии Дмитриевне, - я бы считал нескромным заходить к вам так поздно, если бы не поручение…
      - Поручение? К кому поручение? - удивленно спросила госпожа Громова.
      Руки молодых дам, усердно работавших над шитьем, вдруг остановились. Все глаза с любопытством обратились к Беклешову.
      - У меня поручение к Вере Петровне.
      - Ко мне? - спросила Вера испуганным голосом. Она смотрела на Бориса в напряженном ожидании, не спуская глаз. Он правильно рассчитал эффект, возбудив крайнее любопытство слушателей. Не отвечая на вопрос Веры, он продолжал:
      - Я было уже собирался к вам, как раз к девяти, когда встретился в дверях с графом Островским, который шел к моему отцу. Граф попросил меня не уезжать, так как хотел поговорить со мной. Ничего не объясняя, он пошел к моему отцу и проговорил с ним целых два часа. Это время мне показалось вечностью, я умирал от нетерпения. Наконец меня впустили, и граф Островский передал мне письмо своего сына, заметив, что оно попало ему в руки через курьера. Я должен был как можно быстрее передать его Вере Петровне Громовой. Я поскакал к вам и этим исполнил данное мне поручение.
      И, вынув письмо, он передал его Вере.
      За несколько недель это был первый признак жизни, поданный Владимиром. Кровь прилила к ее щекам, и сердце забилось так сильно, что вот-вот выскочит из груди. Выразить, что она чувствовала, она не могла бы, как не могла поддержать обычный разговор. Молча принимая письмо, она лишь благодарно наклонила голову. Не глядя на письмо, положила его на коробку с шитьем.
      Наступило молчание. Невольно каждый чувствовал, что с письмом связано нечто особое. Если раньше все смотрели на Бориса, то теперь взгляды обратились к Вере, которая снова углубилась в свою работу. Любочкины глаза перебегали от Веры к Борису и обратно. Она стремилась понять связь событий, которые поразили ее, как и других. Она ничего не могла угадать по лицу Беклешова, и это возбуждало ее не меньше, чем Веру. Но ей нетрудно было справиться со своим любопытством, так как она была уверена, что скоро сама Вера расскажет ей о содержании письма. Госпожа Громова первая прервала затянувшееся молчание:
      - Прочти же свое письмо, Вера. Из-за нас тебе не стоит задерживаться.
      - Я лучше прочту его потом в своей комнате, - спокойно ответила Вера, не поднимая глаз от работы так, как будто ничего особенного не произошло.
      Говорили еще долго о каких-то пустяках. Потом Мария Дмитриевна подала знак к уходу. Она понимала Веру, желавшую в одиночестве прочесть письмо Владимира, и, испытывая сочувствие к бедной дочери, не хотела подвергать ее пытке долгого ожидания. Каждая секунда должна была казаться Вере вечностью.
      Придя в свою комнату, Любочка и не думала ложиться в постель, так как знала, что ей предстоит узнать секрет события, которое разыгралось на ее глазах. Она взяла модный английский роман, недавно полученный в Петербурге, прилегла на кушетку, спокойно ожидая Веру, в чьем приходе была уверена. Она быстро пробегала глазами строчку за строчкой, страницу за страницей, мало вникая в содержание, так как ее мысли были далеко. Постоянно прислушивалась, не раздаются ли Верины шаги, ожидая их услышать каждую минуту.
      Вдруг Любочка вскочила со своего ложа. Раздался тихий шорох, и через мгновение Вера в нерешительности вошла в комнату. Но это была тень Веры, той Веры, что час назад покинула чайный стол. Ее едва можно было узнать. Любочка испуганно кинулась ей навстречу с распростертыми руками, и Вера бессильно упала в ее объятия. Любочка уложила ее на кушетку, где только что лежала сама.
      - Ради Бога, Вера, - сказала Любочка, когда та через несколько минут открыла глаза. - Скажи мне, что случилось? Ты меня ужасно испугала.
      - Все кончено. Я хотела бы умереть, - едва прошептала Вера.
      - Не говори так, - отвечала ошеломленная Любочка. - Почему умереть?
      - Прочти это письмо и ты поймешь почему. Любочка тотчас узнала почерк Владимира. С растущим удивлением она прочла следующие строки:
      «Вера Петровна! Ваше последнее письмо, как и Ваше последующее упорное молчание, являются печальным доказательством справедливости моего ранее высказанного утверждения, что я обманулся в Вашей любви ко мне. Вы предоставили мне время подумать о Вас и наших отношениях. Вот в двух словах результат моих размышлений. Мы не подходим друг к другу, и Вы не дадите мне счастья, которое я вправе ожидать от моей будущей жены. Кроме того, мои родители, о чем я Вам еще не говорил, решительно возражают против нашего союза, и я никогда не смогу преодолеть их сопротивление. Итак, я смогу добиться Вас только ценой любви моего отца и моей матери, и нам предстоит сомнительное счастье. При таких обстоятельствах я считаю необходимым прекратить наши отношения, которые ни к чему хорошему не приведут. Я возвращаю Вам слово, данное Вами, и со своей стороны считаю себя с этого момента свободным от каких-либо обязательств по отношению к Вам. Так как наше обручение было тайным и было известно только нашим родителям, то его расторжение не будет иметь для вас неприятных последствий. На мою безусловную скромность в этом отношении Вы во всяком случае можете рассчитывать. Желая вам счастья и осуществления всех Ваших надежд, остаюсь всегда преданный вам Владимир Островский».
      Любочка была поражена. Она не понимала, какое событие побудило Владимира Николаевича в таком тоне говорить с Верой и с ней распрощаться. Ей было также непонятно, как Борис узнал о содержании письма. Не зная содержания письма, он не стал бы передавать его Вере. На мгновение она подумала о колоссальном обмане, так как знала об опасном таланте Василия. Она вертела и рассматривала письмо со всех сторон, но не могла найти подтверждения своей догадки. Возможно, что письмо было подделкой, но Вера не сомневалась в его подлинности. Поэтому Любочка хотела от нее что-нибудь услышать.
      - Бедная Вера, - наконец сказала Любочка участливым тоном, - мне так тебя жаль, словами этого не выразишь. Удар ужасен и рушит прекрасную мечту о будущем.
      - Будущего у меня нет, - ответила тихо Вера и повторила еще раз: - Мне хотелось бы умереть, чтобы все миновало…
      Любочка не была настолько злой, чтобы желать Вере смерти. После того как цель была достигнута и счастье ушло от Веры, ей стало даже жаль ее. Она не жалела ни слов, ни ласк, чтобы несчастную утешить, уговорить не смотреть на жизнь с таким отчаянием. Несмотря на сочувствие, Любочка упустила из вида главную вещь. Стараясь помешать влюбленным соединиться, она подавляла мягкое, умиротворенное настроение, которое пришло к Вере.
      - Владимир так постыдно повел себя по отношению к тебе, - повторяла Любочка снова и снова, - что он не стоит и не заслуживает того, чтобы жалеть о нем. Это безответственное письмо ясно доказывает, что он тебя недостоин. Твои страдания слишком большая честь для него. Изгони его из своего сердца. Развлекись, позволь другим ухаживать за тобой. Будь весела и непринужденна - это лучший способ отомстить Владимиру.
      Однако эти доводы Верой не воспринимались. Первая любовь пустила в ее сердце глубокие корни. Девочки проговорили почти полночи. Ни один довод не остался без внимания. Любочка хорошо знала характер Веры. Сопротивление Веры советам подруги становилось все слабее, все тише. И Вера вернулась в свою комнату, приняв совет Любочки.
      - Не забудь, - сказала Любочка, прощаясь, - показать утром письмо Владимира матери. Она обязательно должна знать о письме и расторжении твоего обручения.
      Вера была так измучена всем, что произошло этим вечером, что заснуть не могла. Без сна и отдыха ворочалась она в своей постели. Ее продолжали преследовать мысли, шедшие все по тому же кругу. Эта ночная работа ее измученного сознания сделала ее мягче по отношению к бывшему возлюбленному. Наутро, когда она очнулась от беспокойной, полной кошмаров дремоты, она была более чем убеждена следовать Любиным советам.
 

 
      На следующий день, сразу после завтрака, Вера уединилась с матерью в ее кабинете.
      - Я принесла тебе письмо Владимира, которое получила вчера, - сказала Вера. - Пожалуйста, прочти его.
      Впервые она дала матери прочесть письмо Островского. Мария Дмитриевна и не подозревала о катастрофе, так неожиданно обрушившейся на семью.
      - Бедное дитя, - сказала она наконец, преодолев боль. - И ты должна такое пережить! Но что такое случилось между вами, что добрый и мягкий Владимир позволил себе написать такое письмо?
      - К прошлому это событие не имеет отношения. Обвинять Владимира или защищать меня - это больше ни к чему. Ты видишь из этого письма, милая мама, что между нами все кончено. Я должна его забыть, и я его забуду!
      Но страдающее материнское сердце так просто не успокоишь. Госпожа Громова забросала свою дочь вопросами, чтобы понять ход событий, приведших к несчастью. Вера не хотела ничего объяснять. Она постоянно повторяла одно и то же: очевидно, она и Владимир не подходят друг к другу. Лучше, что это произошло сейчас, чем позже. После того, что случилось, ее любовь угасла. Она просила мать только об одном - не сочувствовать ей, а имя Владимира ей больше не напоминать. Во время этого разговора Вера была спокойна и холодна, как статуя. Она выглядела бледной и измученной, но ее лицо выражало упрямую решительность и красноречивее всех слов говорило, что с прошлым покончено. Мать слишком хорошо знала свое дитя, чтобы понять, что Вере достанет силы поступить так, как она решила.
      После того как Вера ушла, госпожа Громова глубоко погрузилась в раздумья. И все равно не поняла, что произошло. Но Мария Дмитриевна не была женщиной, которая сверх меры теряется в бесполезных умозрительных рассуждениях. Не будучи женщиной особенно острого ума, она руководствовалась практической философией, которая до сих пор всегда ей помогала в жизни. Она больше смотрела в будущее, нежели в прошлое, и замечательно понимала в разных ситуациях жизни, как извлечь их полезные стороны. Изменить отношения ее дочери и Островского она уже не могла. Поэтому она вдвойне радовалась тому спокойному настроению, в котором видела Веру. Хладнокровие, с которым Вера, как ей казалось, переносит крушение ее надежд, давало повод думать, что она скоро забудет свое первое разочарование… И Мария Дмитриевна уже думала о другом претенденте на руку Веры.
      Вера, казалось, за последние недели стряхнула с себя грусть и отбросила печальные воспоминания. Она была снова радостной и веселой, даже шаловливой… Но вспышки ее хорошего настроения были слишком громки и деланны, чтобы казаться натуральными. Она хотела обмануть саму себя. Ее интеллект и эмоциональные силы опьяняли ее, и она боялась остаться наедине с собой, боялась пережить вновь опасное столкновение противоречивых чувств. За этой маской сдержанности она скрывалась от семьи и внешнего мира.
      К Борису Беклешову Вера проявляла сейчас любезность и предупредительность, которыми раньше его не баловала. И не оттого, что в ней возникла новая привязанность. Но Борис был самым умным и общительным в домашнем обществе и развлекал ее. Вследствие чего Борис не пропускал представившуюся возможность играть при ней роль молодого влюбленного и оказывать Вере знаки своей преданности и неизменных чувств. Все это, конечно, ей было так безразлично, что она могла слушать его только с усмешкой. И все же он был очень рад тому, что она на этом пути не останавливает его решительным «нет».
      Госпожа Громова считала недопустимым, что Вера одна справляется со своим кризисом. Это грозило ответной реакцией, которую было бы трудно преодолеть, если начнется приступ меланхолии. Нужно было позаботиться о развлечении, чтобы дать мыслям ее дочери новое направление, а ее чувствам новую пищу. Время для этого было удачным, так как на Масленицу, перед долгим постом, петербургское общество устраивало серию балов и праздников, и они уже начались. Вере следовало принять в них участие.
      Как раз на следующей неделе должен был состояться большой бал у княгини Комаровой, который обещал быть особенно блестящим, и танцующая молодежь ждала его с нетерпением. Княгиня была близкой подругой Марии Дмитриевны, и поэтому никаких трудностей в получении приглашения не было. И приглашение также и для юной дочери было немедленно и с большой радостью послано.
      Вера светилась от восторга, когда мать сообщила об этом, и ее мысль снова поехать на бал и танцевать привела ее в восторг. Когда Борис попросил оставить для него мазурку, воспоминание о бале в Петергофе, где она была так счастлива с Владимиром, омрачило предстоящее удовольствие… Но прошлое нужно забыть… Она не хотела больше вспоминать о нем… Без колебаний она приняла приглашение Беклешова и находилась в радостном предвкушении праздника.
      Вечером в день бала дворец Комаровых, расточительно освещенный, сиял подобно солнцу в ночном небе. На улице было светло, почти как днем. По ней тянулся необозримый ряд экипажей, доставивших сюда аристократическое общество Петербурга. В просторном вестибюле слуги в шубах дремали в ожидании разъезда гостей или рассказывали анекдоты о своих хозяевах.
      На большой парадной лестнице на одинаковом расстоянии друг от друга стояли лакеи в нарядных обшитых галунами ливреях, неподвижные как статуи. В их живом обрамлении двигался поток прибывающих на бал и покидающих его гостей. Последние, раскланявшись с хозяйкой, предпочитали празднику ночной домашний покой. Свет был ярким, и при входе во дворец в его слепящих потоках колыхалась масса дам и господ.
      Пожилые гости расселись за бесчисленными игорными столами, где они до званого ужина играли в ералаш и преферанс. В большом числе в этом кругу были представлены и дамы. Пожилые генералы, погруженные в тонкости преферанса, часто в отчаянии клали карты на стол, когда рядом возникал ярый диспут о том, почему кто-то играет бубнами, когда объявлены трефы.