Оставалась надежда на "Идиота". Всё, что о нем писалось в прессе, заставляло предполагать, что тут мы имеем дело с чем-то значительным. Начать с оценки солженицынского жюри:
      Владимир Бортко отмечен премией "за вдохновенное кинопрочтение романа Достоевского "Идиот", вызвавшее живой народный отклик и воссоединившее современного читателя с русской классической литературой в ее нравственном служении". Евгений Миронов отмечен наградой "за проникновенное воплощение образа князя Мышкина на экране, дающее новый импульс постижению христианских ценностей русской литературной классики".
      Тут, конечно, многое вызывает оскомину у человека понимающего: вот эти дежурные слова о нравственном служении русской литературы и христианских ценностях русской классики. Все эти самохвальные оценки парируются одним простым вопросом: а много ли дали эти достойные качества самому русскому народу? Воспитался ли он на них? За этими словами стоит всё тот же Чернышевский с его лозунгом "литература - учебник жизни", только Чернышевский с обратным знаком.
      Из многочисленных реакций на фильм и по поводу присуждения ему солженицынской премии меня заинтересовала бойко написанная статья православного публициста Олега Белякова. Она называется "Опыт практического иррационализма". Название, что и говорить, саморазоблачительное. Приведем из статьи хотя бы такие слова:
      "Понравился в фильме более всего ... Достоевский. Это он из позапрошлого столетия стучит в наши души, опять заставляет разгадывать загадки бытия, чувствовать возвышенное и низменное, любовь и страсть, истину и ложь бытия. Он взывает к нам в ситуации, когда, казалось бы, все точки над i поставлены, все приоритеты определены, все жизненные ценности очевидны, как рекламный лозунг. Взывает - и находит отклик. Ибо кому как не ему знать ключи к загадочной русской душе, одна из главных разгадок которой проста до неприличия: иррациональность.
      По крайней мере, именно это делает ее непостижимой для трезвого западного ума (который и породил легенду об этой самой загадочности), поскольку и у Достоевского, и в современной России он сталкивается с поступками, попросту необъяснимыми с точки зрения рационального здравого смысла и утилитарной пользы".
      Борис Парамонов: И далее в том же духе. Автор, кажется, не заметил саморазоблачительности его аргументации и вообще точки зрения на мир: он готов гордиться тем, чего нужно стыдиться. Статья Белякова, в сущности, глубоко антикультурна. И напрасно он думает, что трезвые западные люди до сих пор склоняются перед загадочностью русской души: никаких загадок больше не осталось, всё давно стало ясно - и только подтверждается не только русским прошлым, но и новейшими русскими сюжетами.
      Статья Белякова интересна, главным образом, тем, что он, опровергая других авторов, игравших, как он говорит, на понижение, обильно этих авторов цитирует - от Валерии Новодворской и аж до Бердяева, у которого он пытается поставить под сомнение его оценки Достоевского (известно, что церковники не любят Бердяева, этого единственного русского философа-персоналиста). Из этих цитат внимание привлекает следующая (Татьяна Москвина в "Московских Новостях"):
      "Идиот" оказался крупной проверкой современного состояния актерского и режиссерского искусства. Я бы охарактеризовала это состояние простым русским восклицанием "Караул!"... Достоевский чрезмерен и несоизмерим - ни с кем в литературе. Режиссера же посетила опрометчивая идея, что персонажи "Идиота" - это обычные люди с обычными земными хлопотами насчет любви и пропитания... Да, встретилась наша пошлая, истасканная, опустившаяся и бесконечно играющая на понижение культура с Достоевским - и что выяснилось? А выяснилось, что ему-то уже ничем не повредишь, а нас, видимо, уже ничем не спасешь".
      Борис Парамонов: Меня привлекает в этом высказывании совпадение с моими предыдущими оценками режиссера Бортко. Журналистка отметила тот же его дефект, что так удручающе сказался в экранизации "Собачьего сердца": стилистическая нечувствительность. Уже сама идея сделать из Достоевского сериал была художественно несостоятельной: терялся опять же ритм, у Достоевского куда более напряженный и лихорадочный, чем у кого-либо из писателей. Его надо ставить громко, скандально-истерично. Вот так был поставлен "Идиот" Пырьевым - работа, с которой нельзя даже рядом ставить нынешнюю экранизацию. И очень не в пользу Бортко говорит его прошлогоднее интервью "Комсомольской Правде", в котором он пытался дезавуировать постановку Пырьева. Тогда он сказал в частности:
      "Я очень люблю фильмы Ивана Александровича. Он замечательный режиссер. Но сильно советский. Поэтому его фильм "Идиот", как мне кажется, снят поперек Достоевского. Пырьев снимал его в конкретных исторических условиях - 1956-57 годы. И, конечно, это не могло не сказаться. Проблематика романа Достоевского входила в противорчие с существующей в стране идеологией. Поэтому фильм не закончен, а первая часть очень условна. Но тот "Идиот" сыграл роль в восприятии романа Достоевского. Было решено, что воспринимать его нужно так. Мне кажется, что воспринимать его нужно по-другому. И я снял, как считал нужным".
      Борис Парамонов:В этих словах затемнена подлинная проблема. Никакого противоречия с идеологией в первой части фильма не было: снято то, что есть у Достоевского. Но снято куда лучше, чем у Бортко. У Пырьева как раз наличествовало то, что, похоже, органически чуждо Бортко: чувство ритма, темп киноповествования, абсолютно адекватный Достоевскому. Первая часть была хороша. И Пырьев не стал снимать дальнейшее, потому что он понял главное: "Идиот" в дальнейшем своем развитии некинематографичен. И не просто лишен необходимых для кинематографа черт, но попросту неудачен. Роман пропадает, проваливается после первой части: высокая заявка не выполняется. Князь Мышкин - христоподобная фигура - делается ощутимо комичным, а Магдалина - Настасья Филипповна по существу исчезает из романа: автор не нашел для нее действия. В "Идиоте" по-настоящему хороша только первая часть, и как раз из нее Пырьев и сделал хороший фильм. Дальше было делать нечего. И за эту вновь поставленную задачу взялся Бортко, сам заявляющий, что ему всё равно, что снимать. Вот эта индифферентность и чувствуется, прежде всего, в "Идиоте". Я смотрел сериал чуть ли не неделю, но, посмотрев, тут же и забыл, никакого впечатления не осталось. А пырьевский фильм до сих пор помнится. В "Идиоте"-фильме не чувствуется Достоевского. Впрочем, и в самом романе Достоевский не в лучшей своей форме.
      Оставим фильм и поговорим о Достоевском и его неудачном романе.
      В чем можно усмотреть основное противоречие творчества Достоевского? Не являясь реалистом, он помещает действие своих произведений в реалистический антураж. Сам же Достоевский говорил о себе: я реалист, но в высшем смысле. Понятно, в каком смысле - платоническом. У Платона подлинным бытием обладают не эмпирические предметы, а их порождающие смысловые модели, эйдосы. В психологическом измерении эти эйдосы получили название архетипов. Достоевский писал архетипами. Как, кстати, и Гоголь, которого долго принимали за реалиста, и только Розанов первым понял, что он писал карикатуры, что герои Гоголя совершенно безжизненны в эмпирическом смысле - восковые куклы, действительно мертвые души. Но вот ведь что интересно: произошла большевицкая революция, и сам же Розанов признал недостаточность своей трактовки Гоголя. В революции гоголевские типы оказались вживе действующими: действительность вышла на архетипический уровень. Об этом писал и Бердяев в замечательной статье "Духи русской революции". Там говорится, что русская революция - это смесь ноздревщины с маниловщиной. Хлестаков разъезжает на бронепоезде, посылая во все стороны тридцать пять тысяч курьеров, а Чичиков заведует социалистической экономикой. Последнее еще более выразительно, с какой-то уже совсем немыслимой убедительностью подтвердилось в последней русской революции, антикоммунистической: спекулянтские пузыри и дешевая распродажа национальных богатств оказались не лучше, а хуже коммунистического хозяйства. Теперь, правда, начался второй том "Мертвых душ", и Путин выступает в роли Костанжогло. Будем надеяться, что в реальности этот второй том выйдет лучше, чем на бумаге у Гоголя, и ничего сжигать не придется.
      Вернемся к Достоевскому, к его стилистической разнокалиберности, разноголосице (имею в виду отнюдь не полифонию в смысле Бахтина). Можно сказать, что стилистически однороден только один крупный роман Достоевского - "Преступление и наказание" (не считая малого "Игрока". Кстати, "Игрок" тоже был крайне неудачно экранизирован Алексеем Баталовым, и та же ошибка, что у Бортко: полная утрата темпа, динамичный сюжет не горел и не взрывался, как у Достоевского, а медленно и тягуче плелся). В "Преступлении и наказании" только эпилог выпадает из общей ткани, хотя там и находят некоторые исполнившиеся пророчества, - но этот эпилог можно и не читать; точнее сказать, его формальная вынесенность из романа тем самым роману не мешает.
      Приведем соответствующие примеры. В "Бесах" таким искусственно инкрустированным в ткань романа предметом кажется ни более, ни менее как сам Ставрогин. Верховенский-отец, губернатор Лембке с губернаторшей, Варвара Петровна, даже капитан Лебядкин при всей его карикатурности - живые люди. А Ставрогин среди них - как некий демон (отнюдь не бес: бесы - это мелкая нечисть, эманирующая из него, начиная с Верховенского-сына и включая всю его компанию, да и Шатова в придачу). Кажется, что не будь в романе Ставрогина, он стал бы лучше. Нужно сделать немалое усилие, чтобы понять, для чего нужен Ставрогин и кто он, собственно, такой.
      Ставрогин - дальнейшее движение Достоевского на пути осуществления его главного творческого проекта - написать Христа. "Идиот" был первой, и неудачной, попыткой. Князь Мышкин не столько трагичен, сколько смешон. Смешна и возня вокруг него различных женщин. При Христе мыслима только одна женщина - Магдалина. Так и задумана Настасья Филипповна. Композиционно она всячески уместна; наоборот, Аглая совершенно не нужна. Но ведь Настасья Филипповна не получилась; точнее сказать, ей не нашлось действия, и не случайно после первой части она, по существу, исчезает из романа, спорадически появляясь в эпизодических сценах. Она неуместна в романе о Христе (или христоподобной фигуре), потому что Достоевский написал не кающуюся грешницу, а инвариантный у него образ роковой женщины, femme fatale. Такова у него Грушенька из "Карамазовых" или генеральша Ахманова из "Подростка". В этих образах, вернее, в одном и том же образе Достоевский воссоздавал травмировавшую его Полину Суслову - ту самую, которая потом вышла замуж за Розанова и тому жизнь испортила.
      Но всё-таки главный персонаж в "Идиоте" - не Магдалина, а Христос. И он не вышел потому, что взят односторонне. В князе Мышкине Достоевский не вышел на уровень архетипа. Архетип Христа описан у Юнга. Это так называемая самость. Самостен человек тогда, когда он синтезирует в себе целостность бытия, добро и зло. Но полнота сил, целостность не синонимична совершенству. Это противоречие, этот, если угодно, конфликт выражен символом креста: Иисус - совершенный человек, который распят. Распятие означает интеграцию зла в полноте бытия. Начало зла конституируется в моменте нисхождения Бога, во встрече человеческого с божественным - что и есть сюжет Христа, сюжет воплощения Бога. Французский философ Жорж Батай дал еще более сильную формулу: встреча со злом и есть встреча с Богом, Боговоплощение есть конституирование зла. Божественное или нуминозное, как это иногда называют, характеризуется прежде всего выхождением из всех границ, преступанием границ, преступлением. Это то, что Цветаева усваивала поэтам, тем самым наделяя их божественными аттрибутами: не преступил - не поэт. И кто лучше Достоевского понимал это! Заявка на подлинную теологию была дана им в "Преступлении и наказании", ошибкой какового романа было соотнесение сверхчеловеческой силы не с Богом, а с исторической фигурой, Наполеоном. Наполеон я или тварь дрожащая? - вопрошает Раскольников. В романе Порфирий говорит: нет, Родион Романович, тут не Миколка. Можно сказать в параллель: нет, Федор Михайлович, тут не Наполеон. Но ведь сам-то Федор Михайлович это лучше всех других понимал.
      Достоевского сдерживала господствующая церковная мораль, упрощенное понимание христианства как моральной проповеди. Он не нашел в себе силы выйти за эти рамки. Но главное, что он шел в верном направлении. Первый, неудачный шаг - как раз князь Мышкин. И Достоевский не только сам ошибся в этой трактовке Христа, но и кое-кому внушил эту одностороннюю интерпретацию. Этот "кое-кто" - Ницше, построивший свой "Антихрист" по модели Достоевского. Читаем у Ницше:
      "Я знаю только одного психолога, который жил в мире, где возможно христианство, где Христос может возникать ежемгновенно. Это Достоевский. Он угадал Христа, и инстинктивно он избегал, прежде всего, того, чтобы представлять себе этот тип со свойственной Ренану вульгарностью. А в Париже думают, что Ренан страдает избытком утонченнности! Но можно ли хуже промахнуться, чем делая из Христа, который был идиотом, гения? Чем облыжно выводить из Христа, который представляет собой противоположность героического чувства, - героя?"
      Борис Парамонов: И в другом месте:
      "Евангелия приводят нам точь-в-точь те самые физиологические типы, которые описывают романы Достоевского".
      Борис Парамонов: Ясно, что эта трактовка зародилась при чтении "Идиота", - даже само это слово употребляется, и, конечно, в смысле известном филологу-классику Ницше: идиот - как нечто особенное, выходящее из рамок, не от мира сего (сравним однокоренное слово "идиома").
      Ставрогин - это, так сказать, исправление ошибок в христологии Достоевского. На Христа намекает сама его фамилия: "ставрос" по-гречески - крест. Ставрогин - демонизированный Христос. В нем слиты те две ипостаси, которые разделены в "Идиоте": Мышкин и Рогожин. Вне этого искомого Достоевским синтеза Рогожин - совершенно картонная фигура, какой-то почти оперный злодей, хотя, конечно, и не без "достоевщины". Вспоминаются слова одного непохороненного покойника: сквернейшее подражание сквернейшему Достоевскому. В том-то и дело, что у самого Достоевского не в меру много достоевщины, за что его можно и не любить, как не любил снобирующий эстет Набоков.
      Интересно, что в замысле "Идиота" и в рукописных к нему материалах будущий герой напоминал не столько Мышкина, сколько именно Ставрогина:
      "И наконец Идиот. Прослыл идиотом от матери, ненавидящей его. Кормит семейство, а считается, что ничего не делает. У него падучая и нервные припадки. Влюблен в двоюродную сестру Жениха - тайно. Та ненавидит и презирает его хуже, чем идиота и лакея ... Она, видя, что он влюблен в нее, шалит с ним от нечего делать, доводит его до бешенства... В один из этих разов он насилует Миньону. Зажигает дом... Страсти у Идиота сильные, потребность любви жгучая, гордость непомерная, из гордости хочет совладать с собой и победить себя. В унижениях находит наслаждение. Кто не знает его - смеется над ним, кто знает - начинает бояться".
      Борис Парамонов: "В унижениях находит наслаждение" - это, по Ницше, готовая формула христианства. Но это же и основная черта Ставрогина.
      Согласен: Ставрогин слишком демоничен для Христа. Христианский несомненный демонизм - тихий. Философы говорят о христианском дионисизме, и тут уместно вспомнить как раз о князе Мышкине. Но у Достоевского Мышкин недостаточно губителен.
      Последняя попытка Достоевского дать Христа - и попытка, обещавшая удаться, - Алеша Карамазов, в каковом благолепном иноке окружающие всё-таки видят бесенка. Достоевским гениально был задуман второй том "Карамазовых", в котором Алеша должен был стать террористом и кончить жизнь на эшафоте - этой русской Голгофе.
      Из этой феноменологии христианства у Достоевского вырос Христос "Двенадцати", предводительствующий красногвардейцами. Люди, недоумевавшие по поводу Христа в поэме Блока, похоже, забыли о Достоевском. К сожалению, мы не знаем отзывов о "Двенадцати" Розанова, не знаем, обратил ли он вообще внимание на скандальную поэму. Но зато мы знаем, что Розанов увидел в большевицкой революции: Россия провалилась в яму, вырытую человечеству христианством, написал он в "Апокалипсисе нашего времени".
      В свете сказанного усмотрение в фильме Владимира Бортко по "Идиоту" манифестацию христианских ценностей, проповедуемых русской классикой, как об этом говорится в резюме солженицынского жюри, предстает застарелой близорукостью. Тут мы имеем дело не просто с завышенной оценкой фильма Бортко, но и с неадекватным представлением о самих христианских ценностях.
      Член и целое
      История эта началась - во всяком случае, попала в печать - достаточно давно: Интернет еще в декабре 2002 года стал выдавать соответствующие материалы. Материалы, что и говорить, сенсационные: шутка ли сказать - найден член Распутина. Как и утверждала легенда, орган сей оказался сверхординарных размеров: 28 с половиной сантиметров (по-здешнему - 12 дюймов: орудие главного калибра, так сказать). Появились и соответствующие фотографии: милые девушки держат поднос, на котором возлежит упомянутый орган. Это, конечно, яркий факт в профессиональной биографии молодых журналисток. Новую актуальность эта история приобрела при сообщении об открытии в Петербурге Музея эротической культуры, организованного доктором медицинских наук Игорем Князькиным. Сами медицинские его склонности навели на такое хобби: он и уролог, и проктолог, и сексолог, да, кажется, и гинеколог. Настоящий роман из жизни мочеполовых органов, как назвал Салтыков-Щедрин "Анну Каренину". Как бы там ни было, но указанный экспонат сейчас демонстрируется в новом музее и вроде бы может быть осмотрен. Возникает еще одна литературная ассоциация - рассказ О'Генри, где два жулика открыли брачную контору. Когда к ним явился очередной посетитель, не оставляющий сомнения в своем статусе, один из жуликов надел шляпу и сказал только одно слово: "Пойдемте". Приведя полицейского агента в номер гостиницы, где жила потенциальная невеста, он произнес еще два кратких слова: "Вот товар".
      Так что, похоже, товар соответствующий в музее Князькина есть. Тут только один вопрос возникает: а как он к нему попал? Очень уж много и подробно сам Князькин об этом рассказывает. Приплетает к делу даже самого Бориса Абрамовича Березовского, который, по его словам, оказывается, - милейший и культурнейший человек. Очень темна история с покупкой некоей шкатулки из Франции, в которой содержался упомянутый орган. Сначала запросили 300 тысяч долларов, потом спустили до восьмидесяти, а отдали всего за восемь тысяч. Князькин не без гордости заявляет, что он "достал" своих контрагентов исчерпывающим знанием этого рынка - в качестве последнего аргумента в торге напомнив, что член Наполеона был приобретен неким американским коллекционером за четыре с половиной тысячи баксов. Он только забыл уточнить, в каком году это было: доллар-то, как всё на свете в ходе лет, подвержен инфляции.
      В свое время тот же Петербургский Экспресс сообщал такую версию:
      "Член был отрезан у еще живого Распутина, что и доказывается наличием следов крови в пещеристых телах. По поводу мужской силы Распутина при его жизни ходили легенды. Отсечь у него орган означало уничтожить суть Распутина, его стремились опозорить, надругаться над его личностью. Впрочем, есть и другое мнение. Половой орган Распутина могла отсечь какая-нибудь фанатичная поклонница.
      В Петербурге работали с мужским достоинством из шкатулки специалисты по бальзамированию, сейчас, после реставрации, оно выглядит отлично. Время от времени, правда, его нужно погружать в питательный раствор для лучшей сохранности. Князькин собирается выставить член Распутина в своем эротическом музее под стеклянным колпаком с охраной и сигнализацией, рядом планирует поставить восковую фигуру распутного старца".
      Что, похоже, и произошло. Трудно со всей определенностью сказать, поддерживает ли сам доктор Князькин такую версию с полной определенностью. Вроде бы, да. В том же номере Петербургского Экспресса он сказал:
      "То, что нам известно о смерти Григория Распутина, выглядит очень туманно. Его пытались отравить, потом в него стреляли и, наконец, бросили в реку Мойку. Скорее всего, с самого начала старца пытались усыпить именно для того, чтобы оскопить!"
      "Скорее всего", говорит доктор Князькин. Но, скорее всего, он плохо представляет себе историю, связанную с Распутиным и его убийством. Хорошо известно, кто убивал Распутин: депутат Думы Пуришкевич, князь Феликс Юсупов, в доме которого всё и происходило, и один из великих князей. У этих людей не было никакого намерения унижать Распутина путем его оскопления, они хотели как раз избавиться от него - радикально блокировать влияние Распутина на царский двор. Распутин был нужен не оскопленный, а мертвый.
      Тем не менее, легенда о существовании распутинского члена существовала чуть ли не с самого начала. Много масла в огонь подлила дочь Распутина Матрена, оказавшаяся после революции в Соединенных Штатах; при помощи американской журналистки Пэтт Барэм она сварганила мемуары, в которых и запустила эту пулю (или, лучше сказать, выставила эту пушку). Само существование легенды, независимо от ее происхождения (которое в данном случае как будто безошибочно указывает на Матрену Распутину) - само существование легенды, повторяю, может быть много важнее каких угодно бесспорных фактов. И мы будем сегодня об этом говорить - главным образом об этом. В этом деле символика важнее документов (да тех и нету).
      Но сначала - еще об одном сюжете, касающемся интересного приобретения доктора Князькина. Я, кажется, догадался, откуда у него предмет, выдаваемый им за член Распутина.
      Навело меня на эту догадку (я не говорю - открытие) просматривание сборника новейшей русской прозы - хрестоматии 2002 года издания. Перелистывая давно читавшиеся тексты, я вдруг почувствовал в одном из них новый интерес. Это фантастический рассказ Вячеслава Пьецуха "Я и сны". Приводится следующий воображаемый разговор авторского персонажа с царем Петром Великим:
      "- Это еще что! - между тем продолжал царь Петр. - Вот в восемнадцатом году, когда я мужиков в три шеи согнал на строительство Ладожского канала, я, брат, собственноручно оскопил одного православного, потому что у него гениталия была чудовищного размера. Отрезал ножичком его вещь и заспиртовал как диковинку, на показ петербургским дамам".
      Вот тут уже можно копать. Наверняка в петровской знаменитой Кунсткамере имелись соответствующие предметы. Великий царь, как известно, любил всякого рода раритеты. А член длиной в 28 сантиметров, безусловно, раритет, а не натуралия.
      По нынешним временам и очень даже просто, что у обедневших сотрудников петербургского Зоологического музея (куда отошла, кажется, петровская Кунсткамера) за сходную и, надо думать, небольшую сумму приобрели соответствующий предмет. А выдать его за член Распутина было уже делом техники и самой скромной эрудиции.
      Во избежание судебного иска повторяю и подчеркиваю: я не утверждаю, что происхождение упоминавшегося экспоната в Музее доктора Князькина именно и только таково. Я говорю только, что это один из очень возможных вариантов. И уж очень хорошо ложится этот вариант на нынешнюю обстановку в России. Очень уж постсоветская история: оголодавшие кандидаты наук потихоньку подторговывают вверенными им экспонатами.
      Но настоящий интерес всей этой истории в другой плоскости лежит; вернее, на большей глубине залегает. Снова повторяю: в этой истории главное не факты (которые очень и очень сомнительны), а сама легенда. По-нынешнему говоря - дискурс. Дискурс - то, что говорят по поводу фактов, - бесконечно важнее самих фактов. Так во всяком случае высказываются наимоднейшие современные философы во главе с Мишелем Фуко. Истина - то есть дискурс - всегда и только силового происхождения (списано у Ницше, конечно). Дискурс тотален, тоталитарен. Это в некотором роде сам язык. А попробуйте что-либо опровергнуть, высказанное на языке, на котором вы сами выступаете с опровержением.
      Давайте-ка для начала всё-таки вспомним кое-какие факты из числа бесспорных. Григорий Ефимович Распутин-Новых действительно существовал и, в качестве некоего мудрого старца, проник на самые верхи России - в царский двор, персонально к царю и царице. Бесполезно решать вопрос, к какому изводу русского сектантства он принадлежал (чаще всего говорят о хлыстовстве),- важно, что он, несомненно, обладал некоей мистической одаренностью. Ведь чем он привлек царя и царицу? Тем, что умел останавливать кровотечения у больного гемофилией наследника; а всякое такое кровотечение могло стать смертельным. Как после этого было не довериться до конца такому человеку. И Распутин стал не только своим человеком в личных царских покоях, но и начал влиять на политику. Точнее сказать, через Распутина люди, умевшие к нему подойти, оказывали такое влияние. Причем чаще всего речь шла о грязных интригах; человек действительно деловой и серьезный побрезговал бы таким инструментом влияния.
      Но дело ведь было даже и не в этом - не в том или ином назначении на государственный пост, выхлопотанном через Распутина. Дело было в том, что царь и особенно царица стали воспринимать Распутина как символ русской земли, ее плодоносящих святых глубин, припасть к которым считали своим царским долгом. Тут имел место ренессанс некоего мистического славянофильства: царь в России - народный царь, правительство, бюрократия, общественность не должны стоять между ним и народом, - никаких опосредующих средостений. Царствующая семья видела в Распутин не только целителя, но и некую живую идеологию. Конечно, это было роковым заблуждением.
      Вот как оценивал ситуацию выдающийся современник - Н.А. Бердяев, писавший в статье "Темное вино":
      "Трудно даже сказать, что сейчас происходит планомерная реакция. Это - не реакция, а опьяненное разложение. Даже сколько-нибудь осмысленные реакционеры против того, что происходит (...) разумная и трезвая правость, рационалистическое славянофильство столкнулись лицом к лицу со скрытой силой, безумной и опьяненной, с темным вином русской земли. Разумный, культурный консерватизм бессилен в России, не им вдохновляется русская власть.
      Эта темная русская стихия реакционна в самом глубоком смысле слова. В ней есть вечная мистическая реакция против всякой культуры, против личного начала, против прав и достоинства личности, против всяких ценностей. Эта погруженность в стихию русской земли, эта опьяненность стихией, оргийное ее переживание несовместимы ни с какой культурой ценностей, ни с каким самосознанием личности. Это хаотически-стихийное, хлыстовское опьянение русской земли ныне дошло до самой вершины русской жизни. Мы переживаем совершенно своеобразное и исключительное явление - хлыстовство самой власти. Так исторически изживается остаток беспросветной тьмы в русской народной стихии".
      Это мнение и оценка высокопросвещенного свидетеля, элитарного мыслителя. Но не менее, если не более интересно, как воспринималось явление распутинщины в народных низах, в самой этой народной стихии. Вспомним время, на которое пришелся пик влияния Распутина: война. Народная стихия тогдашняя - это армия, миллионы вооруженных солдат: сама по себе уже потенциально грозная ситуация. В этой ситуации крайне важно было, как переживает распутинщину вот этот самый вооруженный народ. Тут очень важно наблюдение одного компетентного современника, самого тогда воевавшего - Виктора Шкловского. В автобиографической книге "Сентиментальное путешествие" он пишет: то, как говорили солдаты о Распутине и царской семье, производило тяжелое впечатление - свидетельствовало о разложении народа.
      Легко догадаться, какого рода были эти разговоры (да тут и догадки не нужны, об этом было всем тогда известно): Гришка Распутин воспринимался как царицын, а то и царских дочерей любовник. Это был уже какой-то космический соблазн; лучше сказать - хтонический, из земных глубин и пропастей идущий. История Распутина всколыхнула русское коллективное бессознательное. Царь и царица - архетипические образы, носители священного. Царица в бессознательном - символ матери. Помыслить о совокуплении с царицей - значило преодолеть табу инцеста. А с допущением инцеста рушится всё здание тысячелетиями строившейся культуры - культуры даже не в высоком смысле вершинных достижений, а как необходимого строя человеческого общежития, элементарного социального порядка.
      Одновременно возникала бессознательная же психологическая реакция: Эдипов грех, инцест с матерью наказывается кастрацией. Вот глубинный смысл легенды о кастрации Распутина, об отрезанном его члене. Это, повторяю, не факт, но больше чем факт: это вырвавшиеся на поверхность русской жизни и истории демоны коллективного бессознательного.
      В этом контексте разрушительнейшая революция должна восприниматься в символике Эдипова комплекса с последующей кастрацией радикально согрешившего сына. В революции был кастрирован весь русский народ. Кастрацию произвели большевики, взявшие на себя роль цензуры бессознательного, Сверх-Я - этой инстанции культурных норм и запретов. Русский народ подчинился жесточайшей диктатуре, потому что ощущал себя мистически виновным за инцест с Матерью Землей. На роль радикального грешника был делегирован Распутин; Мать Земля предстала в символическом образе царицы.
      Большевики так надолго сумели овладеть национальными силами громадного государства, что грешник-народ как бы сам охотно и с полным чувством вины и раскаяния вручил им власть. Повторилась ситуация начальных русских лет: призвание варягов - теми древлянами и полянами, что предавались свальному греху. Культурные достижения тысячелетия были списаны на нет, отброшены и растоптаны.
      И страшная вина падает за это, конечно, не на народ - а на власть, на царскую власть, в последнем царствовании предавшуюся хлыстовским радениям вокруг Распутина. Власть возжелала припасть к иррациональным, хтоническим глубинам в надежде обрести там единение с мистической силой народа. Это была провокация: власть провоцировала в народе темнейшие его психические пласты, вызывала их наружу. Она, власть, отвергла культуру в пользу непроясненной мистики, Диониса предпочла Аполлону. Это величайший ее грех. И наказание последовало страшное. Не Белобородов и Юрковский творили казнь в подвале Ипатьевского дома, а разгневанные эриннии судеб.