 |
|
Популярные авторы:: Громов Дмитрий :: Компьютерра :: БСЭ :: Андерсон Пол Уильям :: Биленкин Дмитрий Александрович :: Уэллс Герберт Джордж :: Каганов Леонид Александрович :: Говард Роберт Ирвин :: Картленд Барбара :: Эллисон Харлан Популярные книги:: Завещание Оскара Уайльда :: Справочник по реестру Windows XP :: Час Предназначения :: Когда Спящий проснется :: Мертвец (Опыт посмертного соавторства) :: Чужой в незнакомом городе :: Фокус :: “Мастер и Маргарита”: гимн демонизму? либо Евангелие беззаветной веры :: Старый дракон :: Ничто не случайно |
Анти-АхматоваModernLib.Net / Биографии и мемуары / Тамара Катаева / Анти-Ахматова - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 3)
Великие испытания заставили этот голос звучать горько и гневно – и, вероятно, такою и войдет Ахматова в историю. И.А. ОКСЕНОВ, рецензия на «Четки». Стр. 49 Бродский: Я не прощу Ахматовой то змеиное вероломство, с которым она свела свои личные и литературные счеты с Блоком, опершись на авторитет «страдалицы». Ирина Грэм – Михаилу Кралину. Михаил КРАЛИН. Артур и Анна. Стр. 85 Современники, конечно, видели, что все ахматовские авторитеты формировались не просто так. Потомкам стало все равно. Нужна страдалица – вот, у нас есть. «Прошла в уборную, как Богородица». Это так она рассказывала Ардову – будто так о ней говорила чья-то домработница, увидев в коридоре. Это типичные «народные мысли» – придуманные самой Ахматовой. Никакая домработница ничего подобного не говорила, это стилизованные слова. Все уловили, чего именно Ахматова хочет, и тоже сочиняли такое. Авторство самой Ахматовой выдает присущая ей многоплановость – не очень развитая, правда: в музыкальных терминах это была бы не полифония, а канон – не более двух мотивов. В нашем случае (этим приемом она и пользуется чаще всего) это «Прошла как Богородица», а потом – Ахматова как бы не стоит за тем, чтобы не скрыть самоуничижающего контраста: «прошла в уборную». Но эта построенность так очевидна, что совершенно не смешно. Рассказывают, что Цявловский вдруг кинулся целовать ее руки, когда она несла выливать помои. Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938—1941. Стр. 416 Именно когда несла выливать помои (она их никогда – в Ташкенте – не носила), он бросился целовать ей руки. Насчет «говорят», «рассказывают», «ходят слухи» и кто при этом бывает рассказчиком – см. главу «Подкладывает мысли». Дул ветер, и вести с фронта были печальными. Анна Андреевна пришла почти в сумерки. Войдя, она сказала почти повелительно: «Сядьте, я хочу прочесть то, что написала вчера». Это было стихотворение «Мужество». Она понимала, что мы не могли заговорить обычными словами восхищения. <…> Мы сидели какие-то притихшие. Этот стих был как отлитый колокол, и его судьба была – будить стойкость и гордость в сердцах миллионов людей. Алексей Федорович поцеловал ей руки и сидя рядом молчал. Время от времени он опять подносил к губам ее руки и снова молчал. Потом, присев перед ней и глядя ей в лицо, спросил: «Что вы сегодня хотите?» Она ответила: «Давайте сегодня побудем с Шопеном». Г.Л. КОЗЛОВСКАЯ. «Мангалочий дворик». Стр. 387 Ах, с Шопеном, поручик! Послушаем и мы то, о чем «нельзя говорить обычными словами восхищения»: Мы знаем, что ныне лежит на весах И что совершается ныне. Час мужества пробил на наших часах И мужество нас не покинет. Не страшно под пулями мертвыми лечь, Не горько остаться без крова. Но мы сохраним тебя, русская речь, Великое русское слово. Свободным и чистым тебя пронесем, И внукам дадим, и от плена спасем — Навеки! О профсоюзной поездке в Италию. Сначала ее почтили в Италии, там произошло нечто похожее на увенчание Петрарки средневековым Римом. С.В. ШЕРВИНСКИЙ. Анна Ахматова в ракурсе быта. Стр. 297 Это так она подготовила опять народные чаяния, чтобы было с чем сравнивать, когда начнут писать о том, как заместитель мэра по туризму провинциального итальянского городка и литератор-коммунист, по рекомендации Союза писателей СССР, вручали Анне Ахматовой никому не известную премию. С нею вместе премию получал итальянский поэт Марио Луци. Третий Петрарка? «Вы будете смеяться, вчера мне подали телеграмму из Оксфорда с сообщением, что я приглашена принять почетную степень доктора литературы». Э. ГЕРШТЕЙН. Беседы с Н.А. Ольшевской-Ардовой. Стр. 275 Это юмор из разряда чеховского «покорчило вас благодарю», но символизировать он должен, очевидно, ее скромность, или, вернее, презрение к почестям. Прославление в Оксфорде. Вынула фотографии. <…> Она уже в мантии. Выражение лица, поникшие плечи: люди! Зачем вы ведете меня на эшафот? Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963—1966. Стр. 292 Никто не вел. Достаточно было туда не рваться. Вот как ее ценили люди: Д.Н. Журавлева кто-то встретил на улице с Ахматовой. И: «Дмитрий Николаевич! Поздравляю вас. У вас сегодня счастливый день: вы с Анной Ахматовой шли по улицам ее любимого города». Д.Н. ЖУРАВЛЕВ. Анна Ахматова. Стр. 327 Ленинград… Где это? – Ты не знаешь? Ленинград – это любимый город Анны Ахматовой. – А! Он говорил мне, что не может слушать музыку, пот<ому> что она ему напоминает меня. Анна АХМАТОВА. Т. 5. Стр. 90 То есть не «Ахматова – это музыка», а «музыка – это Ахматова». Вся, любая музыка напоминает ему ее. А живопись – не напоминает. «Кончаю это письмо. В окно смотрит Юпитер – любимая звезда моего мужа», – пишет некая дама, – Ахматова над этим смеялась – у нее все было в порядке с чувством юмора. …Никогда не забывала она того почетного места, которое ей уготовано в летописях русской и всемирной словесности. К.И. ЧУКОВСКИЙ. Из воспоминаний. Стр. 53 Марии Сергеевне [Петровых] было известно, каких усилий стоило Бродскому и мне добиться, чтобы Ахматову похоронили в конце широкой аллеи на Комаровском кладбище. Петровых с полной серьезностью говорила: «Мише человечество обязано тем, что Ахматову похоронили на подобающем месте». Михаил АРДОВ. Вокруг Ордынки. Стр. 68 Хочется Бродского и вспомнить: «Если Брежнев – человек, то я – нет». Хотя похоронить ее действительно стоило на подобающем месте. Как и всякого человека, впрочем. MANIA GRANDIOSA К «юбилею» постановления Жданова. 16 августа 1956 года. «Завтра, – сказала она – десять лет. Следите за центральной прессой» <…>. Но в газете… ничего не было… Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952—1962. Стр. 222—223 А Сталин, по слухам, время от времени спрашивал: «А что делает монахиня?» Анна АХМАТОВА. Т. 5. Стр. 200 Но уверена, спрашивал все же не чаще, чем она повторяла эту фразу – письменно и устно. «По слухам» – слухи, как правило, она сочиняла сама. Считаю не только уместным, но и существенно важным возвращение к 1946 году и роли Сталина в постановлении 14 августа. Об этом в печати еще никто не говорил. Мне кажется удачной находкой сопоставление того, что говорилось о Зощенко и Ахматовой, с тем, что говорили о Черчилле. Анна АХМАТОВА. Для памяти. Стр. 243 Волков: По сведениям Ахматовой, он ругался последними словами. Впечатление такое, что она задела нечто очень личное в нем. Похоже, что Сталин ревновал Ахматову! Бродский: Почему бы и нет? Но не столько к Берлину (Исайя Берлин, иностранец, который однажды встречался с Ахматовой), сколько, думаю, к Рандольфу Черчиллю – сыну Уинстона и журналисту, сопутствовавшему (случайно оказавшемуся вместе) Берлину в этой поездке. Надо думать, что больше всего надо было ревновать к принцу Уэльскому. Тот по крайней мере просто ни при чем, а Рандольф Черчилль сообщает всемирно-историческому событию (встрече Берлина с Ахматовой) совершенно уничижительный опереточный характер. Волков: Вся эта история чрезвычайно напоминает романы Дюма-отца, в которых империи начинают трещать из-за неосторожного взгляда, брошенного королевой. Или из-за уроненной перчатки. Бродский: Совершенно верно, так это и должно быть. Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Бродским. Стр. 248 Только истории вот никакой не было. Сочинила ее совершенно взрослая – хорошо бы было сказать: выжившая к старости из ума, но за ней такое водилось с молодости – женщина, а уж как поверил молодой, красивый и знаменитый Бродский – неизвестно. Так уж верил бабушкиным рассказам о том, как цесаревич-наследник ухаживал за ней на балах, так что династические планы чуть было не сорвались все. Корней Иванович Чуковский, близкий знакомый Ахматовой, в 1965 году ничего не знал – ни что она была вообще знакома с Берлиным, ни что он у нее просидел несколько часов подряд («Встреча»), ни что об этом было доложено Сталину, ни что Сталину это не понравилось, ни что из-за этого началась «холодная война» между СССР и Западом. Волков: Ахматова описывала развитие событий примерно так. Ее встреча с Берлиным, затянувшаяся до утра, взбесила Сталина. Сталин отомстил ей особым постановлением ЦК ВКП(б), которое, по твердому убеждению Анны Андреевны, самим же Сталиным и было написано <…>. Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Бродским. Стр. 248 Сталин же об исторической встрече скорее всего не знал, а за что Постановление 1946 года, написанное теми, кем они обычно пишутся, разбиралось с разбираемыми журналами – это касалось журналов. Ну да, Ахматову им не надо было печатать. 9 июня 1997 года мне выпало счастье навестить в том оксфордском доме, где принимали Ахматову (побывать там, где «принимали» Ахматову – счастье, счастье!), 88-летнего сэра Исайю Берлина. <…> Не чувствует ли он ответственность за начало «холодной войны» и за «железный занавес»? Он ответил: «Я ей говорил: «Вы значительный человек, и я – значительный человек. Мы оба значительные люди. Но ведь не НАСТОЛЬКО!» Ирина ВЕРБЛОВСКАЯ. Горькой любовью любимый. Стр. 233 Не настолько – такого слова Анне Андреевне при жизни никто не посмел бы сказать. Молчали мы обе. <…> Потом стала ее выводить на улицу, и только через несколько дней она вдруг сказала: «Скажите, зачем великой моей стране, изгнавшей Гитлера со всей техникой, понадобилось пройти всеми танками по грудной клетке одной больной старухи?» Запись Ф.Г. РАНЕВСКОЙ. ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 4. Стр. 42 Волков: Сэр Исайя напечатал свои воспоминания о встречах с Ахматовой в 1943—1946 годах. Об этих же встречах говорится во многих стихах Ахматовой. Если эти две версии сравнить, то создается впечатление, что речь идет о двух разных событиях. В трактовке Анны Андреевны их встреча послужила одной из причин начала «холодной войны». Да и в чисто эмоциональном плане, посудите сами: «Он не станет мне милым мужем, / Но мы с ним такое заслужим, / Что смутится Двадцатый Век». Ничего похожего у сэра Исайи вы не прочтете. Бродский: <…> Конечно, вы правы, он не придавал встрече с Ахматовой столь уж глобального значения. Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Бродским. Стр. 247 Бродский не мог просто сказать, что Берлин не придавал встрече с Ахматовой «просто» глобального значения. «Столь уж» глобального, мол, не придавал. Да, Бродскому ли такую смелость на себя взять. Mania grandiosa, как и было сказано. Пример нарциссизма: XX век не смутился от Гитлера и 50 миллионов, им замученных; смутится ли он от эротической драмы Ахматовой? Очень все преувеличено в сторону дурного вкуса и нескромности. Ирина Грэм – Михаилу Кралину. Михаил КРАЛИН. Артур и Анна. Стр. 37 Она также думала, что Сталин дал приказ, чтобы ее медленно отравили, но потом отменил его. Анатолий НАЙМАН. Рассказы о Анне Ахматовой. Стр. 54 А Берия – чтобы ее медленно изнасиловали. А потом отменил. Немного шизофреническая детальность – медленно отравил. Ведь «просто отравили» – это значит, что умри без явных признаков отравления – могут подумать, будто она сама это придумала. Медленно отравить – это другое дело. Агате Кристи, правда, потребовалось бы больше доказательств – но у нее другой жанр. Это – о ее макрополитическом величии. А теперь о величии в меньшем масштабе. Лирическое отступление Седьмой элегии Как дочь вождя мои читала книги, И как отец был горько поражен. «Дочь вождя» и «не дочь вождя» – вот какие категории художественного и нравственного порядка вводит великий поэт. Представим, что Пушкин пишет: дочь царя – имея в виду конкретную великую княжну и достоверно пересказанный ему факт круга ее чтения – его читает книги. И он серьезно пишет об этом в лирическом стихотворении. «Как дочь царя мои читала книги…» Чтобы потомство тоже это знало. И что отец поражен – отцы, как правило, довольно щепетильны относительно нравственности своих дочерей. Романтизация хлеставшего ремнем мужа их, как правило, коробит. Ну и игры в церковные побрякушки, в гимназистов – любому отцу покажутся несовременными и никчемными. Ну и читает. Или не читает – что из этого, кроме тщеславия и пошлости? У Ахматовой, по-моему, совсем не было чувства юмора, когда дело шло о ней самой; она не хотела сойти с пьедестала, ею себе воздвигнутого. Ирина Грэм – Михаилу Кралину. Михаил КРАЛИН. Артур и Анна. Стр. 93 Ахматова: «Включаю я как-то мимоходом радио. Слышу вдруг свое имя. И м-сье Andre Jdanoff… Это французы передают, что китайцы передают, что Жданов относительно злодейки Ахматовой был совершенно прав. <…> Вы только представьте себе: я одна и против меня 600 миллионов китайцев!» Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963—1966. Стр. 102 По случаю перемены правительства она теперь сомневается в своей поездке на Запад. <…> «Со мною всегда так, – только начнет поворачиваться судьба чем-нибудь для меня хорошим – Италия, Оксфорд! – тут случается нечто невообразимое. Всегда! Вот и сейчас: китайцы жаждут моей крови. А вдруг наше новое правительство с ними подружится? Какая же тогда моя поездка на Запад? В Сицилию, в Лондон? Между прочим, все это предсказано у меня в «Китежанке» <…>. Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963—1966. Стр. 249 Миру стоять или мне, Анне Андреевне, чай пить? 2 декабря 63. <…> 29 ноября в газете «Вечерний Ленинград» появилась статья о Бродском – статья страшная: называют его «окололитературным трутнем», «тунеядцем», а у нас тунеядство – обвинение нешуточное, могут и выслать и посадить. <…> Анна Андреевна встревожена и от тревоги больна. <…> Терзается: она полагает, что в глазах начальства Бродскому повредила дружба с нею. «Будут говорить: он антисоветчик, потому что его воспитала Ахматова». «Ахматовский выкормыш» <…>. Я прочла валяющуюся на столе статью и уверила Анну Андреевну, что упрек в ахматовщине там начисто отсутствует <…>. Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963—1966. Стр. 112 Однако посему ей надо от Бродского отдалиться. Якобы чтобы не вредить далее ему. Ну и себе спокойнее. Мне довелось записывать на пленку многих литераторов. Но кажется, с того памятного дня, когда я однажды записывал Анну Ахматову, мне уже никогда не приходилось иметь дело с поэтом, который бы так ясно представлял себе, что читает стихи не только собеседнику, кто сейчас сидит перед ним с микрофоном – но читает для многих будущих поколений. Чувство будущих читателей было у Ахматовой очень сильно. Л.А. ШИЛОВ. Звучащие тексты Ахматовой. Стр. 231 Среди ивняка, без каких-либо признаков причала, нас ждал кто-нибудь из семьи на тупоносой плоскодонной лодке. Однажды, провожая Ахматову, я как-то не успел вовремя подать ей руку помощи, и она, выходя на крутой бережок, чуть-чуть оступилась; на лице ее мелькнула на секунду тень испуга, но я уловил, что Ахматова испугалась не падения, а возможности оказаться в смешном положении. Подобной возможности она допустить не могла. С.В. ШЕРВИНСКИЙ. Анна Ахматова в ракурсе быта. Стр. 282 Она считает, что ее великую жизнь все рассматривают в телескоп. Бедный мой разводик! Думал ли он, что ему будет такая честь, что через сорок лет он будет выглядеть как мировой скандальный процесс. Анна АХМАТОВА. Ахматова и борьба с ней. Стр. 242 Да полно! Никто его не считал мировым скандальным процессом – никто. Анн а Андреевна: Мне позвонил Сурков. <…> Я у него спросила: можно ли будет мне из Англии съездить в Париж? «Да, – ответил он, – я видел ваше имя в списке, составленном Триоле». <…> При свидании я ему объясню: я могу быть гостьей Франции, но не Триолешки». Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963—1966. Стр. 271 «Грубость апокалипсическая! Секретарша называет меня Анной Михайловной. <…> Эта баба прислала мне письмо с надписью на конверте: «А. Ахматовой». Я этот конверт храню». Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952—1962. Стр. 55—56 А если когда-нибудь в этой стране Воздвигнуть задумают памятник мне. Эпилог «Реквиема». Это совсем противоположный смысл, чем «…я памятник себе воздвиг нерукотворный». <…> Созерцание своей живой еще славы, сознание своей силы и укрепили в Анне Андреевне ее гордыню, <…> это было обоснованное, <…> но все же более, чем хотелось бы, подчеркнутое чувство своей значительности. <…> Разговаривать с нею о литературе и о чем угодно всегда было интересно и приятно, но нередко как-то невольно она направляла беседу к темам, касающимся ее лично – ее поэзии или ее жизни <…>. Д. МАКСИМОВ. Об Анне Ахматовой, какой помню. Стр. 119—120 Ахматова несла, как нелегкий груз, окрепшее бессознательно и сознательно величие, которое никогда не покидало ее. С.В. ШЕРВИНСКИЙ. Анна Ахматова в ракурсе быта. Стр. 284 И малыя, и белыя Подписываться (если пишет не самым близким) «Константин», «Николай», «Александра» может только тот, кто по определению может обойтись без фамилии. «Милым Рыбаковым с великим смущением. Анна». Собрание О.И. Рыбаковой. ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 20 Анна. Соломон Волков: «Ахматова ничего не делала случайно». «Евгению Замятину Анна Ахматова. Кесарю – кесарево». Дарственная надпись на книге. ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 2. Стр. 43 «Кесарево» – это ее книга «Белая стая». Мы, Николай II, Император Всея Руси, и Малыя, и Белыя… «Фотографы, автографы, лесть, Бог знает что. Я приняла их верноподданнические чувства». Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952—1962. Стр. 556 Она примеряла к себе «леди Анну» и на худой конец «профессоршу Гаршину». Называть себя так вслух, подкладывая мысли у всех на виду, как накладные букли, было невозможно. Иронизировать над несостоявшимся августейшеством – более безопасно. Она подкладывала это с неутомимостью паровозного кочегара. Бродский: <…> Анна Андреевна, после того как дала мне прочесть свои записки о Модильяни, спросила: «Иосиф, что ты по этому поводу думаешь?» Я говорю: «Ну, Анна Андреевна… Это – «Ромео и Джульетта» в исполнении особ царствующего дома». Что ее чрезвычайно развеселило. Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Бродским. Стр. 246 Шутки всегда на одну и ту же тему. Записка Раневской: «Пусть бросит в мое логово». «Логово» был номер на первом этаже Дома актеров, в другой раз он мог быть назван «иллюзией императорской жизни» – словцо Раневской из тех, которыми Ахматова широко пользовалась. Анатолий НАЙМАН. Рассказы о Анне Ахматовой. Стр. 164 Почему-то ей полагалась императорская жизнь. Это был круг ее мечтаний. Она написала: «я была с моим народом там, где мой народ, к несчастью, был», будто бы подразумевая «мой – тот, к которому я принадлежу». Переполненные восхищением читатели думали, что они почтительнейше переиначивают смысл – «мой – мне принадлежащий народ», – а на самом деле просто попались на удочку и сделали то, что она и задумала с самого начала. Другая важнейшая ее черта – аристократизм. И внешности, и душевному ее складу было присуще необычайное благородство, которое придавало гармоничную величавость всему, что она говорила и делала. Это чувствовали даже дети. Она мне рассказывала, как маленький Лева просил ее: «Мама, не королевствуй!» Наталья РОСКИНА. «Как будто прощаюсь снова…» Стр. 532 Здесь уместнее вспомнить из Шолохова: «Сейчас глядишь ты важно, как гусыня из кошелки», королева-то. Наверное, маленький Лева был уже не очень мал и слово «королевствуй» употреблял к месту – тому, где не было настоящей королевы. Анна Андреевна казалась царственной и величественной, как императрица – «златоустая Анна Всея Руси», по вещему слову Марины Цветаевой. Мне кажется, однако, что царственному величию Анны Андреевны недоставало простоты – может быть, только в этом ей изменяло чувство формы. При огромном уме Ахматовой это казалось странным. Уж ей ли важничать и величаться, когда она Ахматова! Всеволод ПЕТРОВ. Фонтанный дом. Стр. 224 Справедлива была Ахматова, когда она наставительно поучала Марину Цветаеву: «Разве вы не знаете, что в стихах все – о себе?» (Вернее, даже не поучала – не снизошла молвить – только подумала, а потом рассказывала по знакомым, сколь недалека, недальновидна эта Марина.) Так вот – «Златоустая Анна Всея Руси» – это о самой Марине Цветаевой. Только царскую широту надо иметь, чтобы щедро короновать другую. Не забуду, когда, сидя у нас дома на диване, Анна Андреевна величественно слушала граммофонную запись своего голоса (первую, или одну из первых). <…> Голос был низкий, густой и торжественный, как будто эти стихи произносил Данте, на которого Ахматова, как известно, была похожа своим профилем и с поэзией которого была связана глубокой внутренней связью. <…> Ахматова сидела прямо, неподвижно, как изваяние и слушала гул своих стихов с выражением спокойным и царственно снисходительным. Д. МАКСИМОВ. Об Анне Ахматовой, какой помню. Стр. 108—110 Ахматова – как это ни изощренно (но простушкой она и не была, а изощрялась во многом) – рядилась в голую королеву. Мол, «смиренная, одетая убого, но видом величавая жена». Такое было амплуа. Двойное – потому что величие тоже приходилось играть. Величавый вид – пожалуй, нет: королевствование, попросту говоря, высокомерие – ей было дано от природы, как рождаются люди «совами» или «жаворонками». А из всего остального она шила прозрачное, «убогое» платье, чтобы нам ничего не оставалось в ней видеть, кроме как королеву. Королевой она не была, и королевой быть значительно труднее. В кресле сидела полная, грузная старуха, красивая, величественная. <…> Передо мной была Ахматова, только, пожалуй, более разговорчивая, чем прежде, как будто более уверенная в себе и в своих суждениях, моментами даже с оттенком какой-то властности в словах и жестах. Я вспомнил то, что слышал от одного из приезжавших в Париж советских писателей: «Где бы Ахматова ни была, она всюду – королева». Георгий АДАМОВИЧ. Мои встречи с Анной Ахматовой. Стр. 72 Просто в ней была царственность. Скромная царственность. <…> Сама Ахматова знала силу своей личности, всего того, что она говорит и пишет Д.С. ЛИХАЧЕВ. Вступительное слово. Стр. 3 Дмитрий Сергеевич говорит, как по писаному – писаному ею. Заграница Не я первая заметила, что для Анны Ахматовой одна из самых важных на свете вещей – это слава. Ее современники говорили об этом наперебой, кто с удивлением, кто с насмешкой упоминая о первостепенности для нее – славы. Слава стала важнейшей частью ее сущности – то есть больше, чем частью личности Анны Андреевны Горенко-Гумилевой-Ахматовой, или частью поэта Анны Ахматовой, или частью просто женщины Анны (малосимпатичного образа затасканной, надорвавшейся любовницы: это не о ее реальной личной жизни – об образе ее лирической героини) – именно частью ее сущности, СМЫСЛА всего того, что пришло в мир в ее воплощении. И при всем том, что дано ей было немало (красота, определенный талант, сила воли), самая вожделенная часть ее даров – известность («слава») – была слабоватой. Прославилась в среде «фельдшериц и гувернанток», стихи были жеманные, потом природный ум дал себя знать, и с возрастом в стихах стали появляться рифмованные непростые мысли – но таинства поэзии не прибывало, и поэт Анна Ахматова оставался все тем же – крепким поэтом второго ряда. Личность же набирала силу. С Божьей помощью – ведь это Он продлил ее дни, правда? Ее жидкая эстрадная слава входила в диссонанс с тем значением, которое она предполагала – и могла бы – иметь. Она страшно боялась умереть, она не была теоретиком, но своим умом дошла, что довелось дожить до эры масс-медиа и паблисити дает шанс на бессмертие. До сих пор были известны (или чувствуется, что она знала только их) лишь два способа сохранить память о себе через поколения (никто не помнит просто прапрабабку): иметь титул (об этом вожделел не истерически боявшийся умереть, но жаждущий безмерности или хотя бы эластичности времени Марсель Пруст) или прославиться своим творчеством. Творца – по определению – Бог ставил рядом с собой в протяжении времен («В долготу дней», как писала бесконечные дарственные бедная Анна Андреевна). В общем, надо было становиться или оставаться знаменитой любой ценой. Как всегда, в России явился собственный путь. В России появилась «заграница» – в том непереводимом, трудно дающемся толкованию, но, по счастью, не нуждающемся ни в каких объяснениях значении для соотечественников. Все мы знаем, что такое «заграница» для СССР в шестидесятых годах. И игра со славой стала совсем провинциальной: «перед занавесом» или «за занавесом» (железным, естественно) – вот в чем был вопрос. Весь мир – как ВЕСЬ мир – не воспринимался, был неинтересен. Сюжет был таков: главное, чтобы ЗДЕСЬ думали, что она известна («знаменита») ТАМ. Интересы самой Анны Андреевны отнюдь не выходили за границы ее собственной, как ей казалось, метрополии. Жизнь, по-провинциальному, кипела только на том пятачке, где проживала сама протагонистка. Никакие мировые процессы, всемирного значения персоналии ее не занимали. Ну, Данте, положим, занимал – ей довелось родиться в культурной стране, без Данте здесь было никак, а с Данте, к сожалению, – очень легко. «Заграница» Ахматовой была двух видов: Европа ее молодости (которую она не знала, потому что была мало, мало видела и мало смотрела) – и место обитания русской эмиграции (то есть эмитента слухов, слушков, эха – на большее рассчитывать не приходилось – о ней и ее давнишней молодости). Заграница громких имен, новых направлений и течений оставалась чужой и, в общем, малоинтересной (как для любой провинциалки). Политике, всегда привлекавшей ее внимание, она находила объяснение в конкретных людях, их отношениях, привычках и манерах – несравненно более убедительное, чем в борьбе за свободу и за сырье. Например, ее убедительное объяснение причины возникновения холодной войны. (Как мы помним, по ее версии, – из-за того, что «наша монахыня теперь иностранцев принимает» – говаривал, мол, «усач»). Анатолий НАЙМАН. Рассказы о Анне Ахматовой. Стр 154 Для остальных советских граждан, которые не могли похвастаться, что пятьдесят лет назад им челку стриг парижский парикмахер, понятие «заграницы» было еще более жестким, грубым – но совершенно неизбежным. Было изнурительное понятие «импорта». Что же удивляться, что Анна Андреевна в разговоре с молодым мужчиной коверкает язык, говоря «футболь», а «спортсмен» – «почему-то на английский манер». Ведь это те самые годы. Чтобы угодить молодежи, надо было подчеркивать свое короткое знакомство со всем заграничным. В конце пятидесятых – начале шестидесятых она познакомилась (а мальчики были такими хорошими, что сразу стало казаться – ее «окружили») с несколькими ленинградскими очень молодыми людьми (чуть больше, и даже чуть меньше! – чем двадцатилетними – эстафета могла быть пронесена очень далеко во времени). Они были в той или иной степени причастны к литературе и хотели жить. 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12 |
|||||||