– Это не место, это… сборище. Оно меняется. Странники приходят. Когда оно заканчивается, они уходят, и в другой раз оно бывает где-то в другом месте, – Азадор пожал плечами.

– И это здесь, в… в этой Сети?

Она чуть не сказала «в проекте Грааль». Теперь ей было трудно припомнить, какую информацию она уже выдала Азадору. Голова и мускулы Рени все еще пульсировали от боли после бегства. Одному богу известно, кто или что попытается их убить в следующий раз! Рени было все сложнее следить за собой и придерживаться лживой уклончивости, которой требовала безопасность.

– Конечно! – Он был полон презрения: как могла она вообразить нечто иное? – Это наилучшее место – именно здесь все богачи спрятали свое величайшее сокровище. Отчего же мы, странники, должны довольствоваться вторым сортом?

– Ты хочешь сказать, что ты и твои друзья бродят здесь, как им заблагорассудится, устраивая вечеринки? Но как вы вошли сюда? У этого места такая охрана, такая защита, она убивает людей!

Снова мимолетная тень – неужели Азадор заколебался? Но он рассмеялся, и его резкий смех прозвучал достаточно неподдельно:

– Нет такой охраны, что смогла бы удержать нас. Мы – свободный народ, последний свободный народ. Мы идем туда, куда хотим.

– Что это значит? – К Рени пришла неожиданная мысль. – Постой минутку. Если вы все можете договориться о месте встречи, тогда это должно значить, что ты можешь найти дорогу. Ты должен знать, как пользоваться проходами.

Азадор посмотрел на нее с нарочитым безразличием.

– Боже милосердный, если это так, то ты должен рассказать мне! Мы должны отыскать наших друзей. От этого зависят жизни людей! – Она попыталась схватить его за руку, но Азадор стряхнул ее, – Ты не можешь держать это лишь для себя и позволять умирать людям – и детям тоже! Так нельзя!

– Кто ты такая? – Он отступил на шаг, нахмурившись. – Кто ты такая, чтобы говорить мне, что я должен делать? Ты назвала меня свиньей за то, что я сделал с глупой марионеткой. – Он стукнул по стене каюты, где лежала Эмили. – А потом, когда я уже рассказал тебе многое, ты требуешь, чтобы я сказал еще больше. Ты – приказываешь мне! Ты дура. – Он вызывающе уставился на нее.

Рени попыталась обуздать свою ярость. Она злилась в равной степени как на собеседника, так и на саму себя. «Когда же ты научишься, девчонка? – кипело у нее внутри. – Когда ты уяснишь, как держать язык за зубами? Когда?!»

– Я даже не знаю, кто ты, – продолжал Азадор, от злости его акцент усилился. Он оглядел ее сверху донизу с оскорбительной медлительностью, – Белая женщина, делающая вид, что она черная? Старуха, притворяющаяся молодой и красивой? Да и вообще, женщина ли ты? В Сети такая болезнь распространена, но, слана богу, не среди цыган, – он отвернулся и сплюнул за борт, едва не попав в !Ксаббу, который ответил ему непроницаемым обезьяньим взглядом. – Что я точно знаю, так это то, что ты чужая, ты не из нас. И при этом ты говоришь: «Скажи мне то, скажи мне это», как будто у тебя есть право знать наши тайны.

– Послушай, извини меня, – начала Рени, гадая, сколько раз ей придется извиняться перед этим человеком, когда в действительности ей так хочется влепить ему крепкую оплеуху, чтобы усы у него отвалились. – Я не стала бы так разговаривать, но…

– Никаких «но», – сказал он, – Я устал и чувствую себя так, как будто у меня все кости переломаны. Ты – предводитель? О'кей, тогда и веди эту поганую лодку. А я пойду спать.

Он бросил штурвал и обогнул каюту, по всей видимости направляясь на нос. Никем не управляемое, судно резко двинулось к берегу. Через несколько секунд Рени была так занята, изо всех сил стараясь вернуть его обратно на середину реки, что упустила всякую возможность бросить прощальную реплику, все равно какую – пренебрежительную или примирительную.

– В следующий раз ты с ним говори, – предложила она !Ксаббу. Рени казалось, что сердитое выражение навеки вырезано у нее на лице. – Похоже, я не очень-то хорошо с этим управляюсь.

Ее друг соскользнул с ограждения и, мягко ступая, подошел к ней, прикоснулся к руке.

– Здесь нет твоей вины. Он гневный человек. Может быть, он пострадал; я так думаю.

Рени прищурилась. Река и деревья впереди были такими темными, что их почти было невозможно различить в ночи.

– Быть может, нам следует остановиться. Бросить якорь, или что там еще делают. Я почти ничего не вижу.

– Сон – это хорошая мысль, – !Ксаббу кивнул головой, – Тебе нужен отдых. Нам всем нужен отдых. В этом месте никогда не знаешь, когда что-нибудь случится.

В голове у Рени пронеслось множество возможных ответов, саркастических и не очень, но у нее не было сил ни на один из них. Она заглушила двигатель и позволила судну дрейфовать к отмели.

Рени чувствовала, как солнце поджаривает ее незащищенную кожу. Она застонала и перевернулась на бок, не открывая глаз, в поисках тени, но нигде не смогла ее найти.

Она закрыла лицо руками, но все равно ощущала ослепительное сияние солнца и не могла не обращать на него внимания. Оно лилось на нее, как будто какой-то гигантский ребенок-садист фокусировал лучи при помощи титанического увеличительного стекла.

Рени села, бормоча проклятия. Горящий белый диск висел почти прямо над головой и был лишь слегка затянут тускло-серой дымкой – на палубе не предусматривалось укрытия от солнца. К тому же либо они сошли с якоря и их отнесло, либо река и ее берега претерпели мутацию, пока Рени спала; она не знала, какой вариант хуже. Река ужасно сузилась, так что до любого из берегов легко можно было добросить камень, а аккуратный лес тополей как-то незаметно превратился в дикую мешанину растительности – джунгли. Некоторые деревья вытягивались в сотню футов, а то и больше. За исключением открытого участка берега реки, в любом направлении взгляд ее не мог проникнуть в заросли более чем на несколько футов.

!Ксаббу стоял на задних лапах у поручней, наблюдая, как быстро джунгли проносятся мимо.

– Что произошло? – спросила она. – Нас сорвало с якоря?

Он повернулся и улыбнулся ей своей странной, но ободряющей улыбкой бабуина.

– Нет. Мы поднялись некоторое время назад, и Азадор снова управляет судном.

Человек, о котором шла речь, сгорбился над штурвалом на корме судна, сведя темные брови, вокруг него плавало облако сигаретного дыма. Он сбросил плащ. Нижняя часть его комбинезона была подпоясана веревкой, поскольку от верхней части остались лишь жалкие лохмотья. Его сим был очень загорелым, а руки и грудь – достаточно мускулистыми. Рени отвернулась, раздраженная его нелепой привлекательностью – было нечто подростковое в том, чтобы выбрать подобный сим, даже если в РЖ он был похож на него, в чем она сильно сомневалась.

– Все равно хорошо, что ты проснулась, – добавил !Ксаббу. – Эта девушка, Эмили, несчастна, но со мной она говорить не хочет, а Азадор не желает говорить с ней.

Рени снова застонала и поднялась на ноги, на мгновение приникнув к поручням из-за того, что у нее свело икру. Удивительно было ощущать столь сильную и разнообразную боль и при этом осознавать, что удары ей наносили не металлические кулаки и человеческие кости, упрятанные в плоть, а желеобразная субстанция, лишь симулирующая все эти вещи. Но боль от этого не становилась слабее.

Она дохромала до каюты. Девушка сидела на кровати, забившись в угол крохотной комнаты, как будто боялась мелких ползающих по полу тварей. Несмотря на то что на ее молодой коже блестел пот, она крепко прижимала к груди одеяло.

– Привет, Эмили. У тебя все хорошо?

Девушка посмотрела на нее широко раскрытыми, встревоженными глазами:

– Где обезьяна?

– Там, на палубе. Хочешь, я позову его?

– Нет!

Отказ Эмили прозвучал почти криком; потом к ней в какой-то мере вернулось самообладание, и она нервно рассмеялась.

– Нет. Я из-за него себя так жутко чувствую. Он совсем такой же, как летучие обезьяны Страшилы, весь такой маленький и мохнатый, и эти цепкие пальцы… Как ты можешь это выносить?

Рени секунды две раздумывала, не рассказать ли, как на самом деле обстояли дела с !Ксаббу, но потом решила не делать этого. Если девушка была марионеткой, то рассказывать ей что-либо о ВР и симах – значит просто сбить с толку и даже проявить ненужную жестокость. Если только…

– На самом деле он не обезьяна, – Рени постаралась успокаивающе улыбнуться и почувствовала боль в челюсти. – Он… он заколдован. На самом деле он человек, очень хороший человек, но кое-что плохое превратило его в обезьяну.

– Неужели? – У Эмили снова расширились глаза, – О, как это печально!

– Да, – Рени присела на край кровати и постаралась устроиться поудобнее, но во всем ее теле как будто не осталось ни одного мускула, который бы не ныл. – Тебя только это беспокоило?

– Нет… да. Нет, – как будто вымотанная этими переменами настроения, Эмили с минуту смотрела на Рени, а потом неожиданно разразилась бурными слезами. – Что т-теперь б-б-будет?

– С нами? – Рени погладила ее, чувствуя маленькие, будто птичьи, кости через тонкую сорочку.

Странно было обнаружить себя снова в роли суррогата матери, утешительницы; это напомнило Рени о Стивене, но на сегодня с нее достаточно было боли.

– Мы сбежали от всех тех, кто нас преследовал. Ты разве не помнишь?

– Я не это имела в виду… А как ж-же я? Как же мой ребеночек у меня в ж-ж-животе?

Рени хотела сказать что-нибудь ободряющее, но ей ничего не пришло в голову. Что она могла предложить этой девушке – этому созданию, запрограммированному на детский лепет и беспомощность? Даже если они с !Ксаббу выберутся из симуляции, Эмили практически наверняка не перенесется вместе с ними. И даже если бы по какой-то счастливой случайности им это удалось, могли ли они позволить себе взять девушку с собой? Отправиться спасать мир в сопровождении беременного, явно полоумного ребенка, которому требуется постоянное внимание? У Рени не было сил думать об этом.

– Все будет хорошо, – выдавила наконец она, и возненавидела себя за это.

– Не будет, не будет! Потому что мой генри меня больше не любит! Но он любил, любил меня, и он дал мне ту милую вещицу, и мы с ним играли во все игры любви, и он говорил, что я его сладкий пудинг, а теперь все bodwaste!

Странное словосочетание, похоже, было самым ужасным ругательством из тех, что она знала. Произнеся его, Эмили повалилась лицом вниз на кровать и зарыдала.

Рени, которой нечего было ей предложить, кроме сочувствия и утешительного прикосновения, наконец удалось привести девушку в некое подобие нормальности.

– Эта милая блестящая вещица, что он тебе дал, – спросила Рени, когда рыдания затихли, – он сказал тебе, откуда она у него?

Глаза Эмили покраснели, щеки пошли пятнами, из носа текло, но она все равно оставалась хорошенькой. Это раздражало. Если у Рени и оставались какие-то сомнения в том, что создателями Канзаса были мужчины, теперь она их отбросила.

– Он ничего мне не сказал, кроме того, что теперь она моя! – простонала девушка. – Я ее не крала, он мне ее сам дал!

– Знаю, – Рени собралась было попросить снова посмотреть камень, но ей не хотелось еще больше взволновать Эмили. – Знаю.

Когда потная и несчастная Эмили снова забылась беспокойным сном, Рени вышла на корму. Она почувствовала зов привычки и хотела спросить сигарету, но она уже однажды нарушила собственное правило.

– Эмили по-настоящему расстроена, – сообщила Рени.

Азадор бросил быстрый взгляд на каюту:

– Я заметил.

– Возможно, эти люди марионетки, – добавила Рени, – но сами они так определенно не думают. Я хочу сказать, возможно, все это только набор кодов, но он дьявольски убедителен.

– Эти чертовы богатеи заграбастали себе слишком много денег. Они нанимают слишком много программистов, стараются сделать все таким совершенным и реальным…

– Но ведь тебе нравилось, насколько реальной она была раньше, не правда ли?

Рени услышала, как в ее собственном голосе начинает звучать гнев, и повернулась к ограждению, изучая все густеющую стену зарослей на ближайшем берегу. В этой растительности было что-то неестественное, но она не могла толком решить, что именно. Рени снова повернулась к Азадору.

– Тебе ее совсем не жалко?

Он опустил веки и теперь обозревал реку через щелки глаз наемного убийцы.

– Тебе жаль своего ковра, когда ты на него наступаешь? Это не человек, это машина. Вещь.

– Откуда ты знаешь? Это место, вся эта Сеть, полна реальных людей, делающих вид, что они – всего лишь персонажи. Откуда ты знаешь?

К ее удивлению, Азадор и в самом деле дрогнул. Он боролся, пытаясь сохранить маску безразличия, но на мгновение в его глазах Рени увидела нечто совершенно иное, прежде чем он отвернулся и сунул в рот очередную сигарету.

Она пыталась понять смысл его реакции, когда настойчивый крик !Ксаббу с носа судна оторвал ее от этих мыслей.

– Рени! Иди сюда. Мне кажется, это важно.

Ее друг возбужденно подскакивал на ограждении, пока Рени шла к нему. Не без тревоги она осознала, что с каждым днем движения !Ксаббу делались все более и более обезьяньими. Привыкал ли он все глубже к своему симу бабуина – или же на него начинала влиять постоянная жизнь в образе зверя?

– Посмотри! – он указал на берег.

Рени стала смотреть, но ее внимание отвлекала мешанина перепутанных мыслей, толкавшихся у нее в голове. На первый взгляд ничего неправильного на берегу не наблюдалось.

– В чем дело, !Ксаббу?

– Погляди на деревья.

Она принялась разглядывать то место, куда он указал. Там, разумеется, были деревья – разных размеров, с толстыми лианами, висевшими меж ветвей, как усталые удавы наутро после оргии. Ничего примечательного не было видно… за исключением определенной правильности очертаний, что, как Рени неожиданно осознала, тревожило ее уже в течение нескольких минут. Хотя и деревья, и лианы имели вид вполне реалистичный и естественный, они казались размещенными в пространстве и соединенными через довольно механические интервалы. Вообще здесь было слишком много прямых углов…

– Выглядит так, как будто их построили в ряды, – она прищурилась на резком солнечном свете, и все фигуры обрели более общий характер. – Все это напоминает Фабрику. Разве что здесь все сделано из растений.

– Да! – !Ксаббу запрыгал на месте. – Ты помнишь, что сказал Страшила? Что его враги были на Фабрике и в Лесу.

– О боже…

Рени покачала головой. Она была так измучена, что даже не испугалась. Почти.

– Значит, нас принесло еще в чье-то королевство? Как его звали?..

– Лев, — сказал торжественно !Ксаббу.

По всему берегу реки раздалось тонкое шипение, а затем в прямоугольных просветах между несколькими деревьями замерцал призрачный образ – парад изображений, повторявшихся от дерева к дереву, одинаковых и многочисленных. Каждое из них было не более чем отражением в покрытой рябью воде, такое слабое и туманное, что едва можно было что-либо различить, но Рени показалось, что она увидела жесткий блеск чьих-то глаз и огромное бледное лицо. Шипение превратилось в приступ треска, а затем образы испарились – армия призраков, в одно мгновение обратившаяся в бегство.

– Что это было, черт его дери? – спросил Азадор с кормы, заглушив двигатель и пуская буксир в дрейф.

Рени пыталась сама для себя решить, что это, черт его дери, такое было, когда почувствовала маленькую лапу !Ксаббу – «его мохнатые цепкие пальцы», как неприязненно назвала их Эмили, сомкнулись на ее руке.

– Смотри, там, – сказал он, и шепот не смог скрыть его волнения и тревоги. – Они спускаются к воде, как семейство антилоп.

В нескольких сотнях ярдов впереди маленькая группа человеческих фигур осторожно появилась из-за укрытия растительности рядом с рекой. Еще не видя буксира, они крадучись спустились к краю воды. Кое-кто встал на четвереньки, чтобы напиться, остальные стояли на страже, опасаясь нападения, нервно озирая джунгли позади и ближайшую часть реки. Они были бледнокожие, грязные и голые, на них не было ничего, кроме украшений, которые Рени приняла за какие-то охотничьи трофеи: несколько человек носили хвосты, болтавшиеся на пояснице, у других были надеты на головы рога или уши, свисавшие по бокам лица.

Рени пригнулась, потом помахала рукой Азадору, чтобы он сделал то же самое. Он уселся на корточки рядом со штурвалом и стал наблюдать за происходящим, пока буксир приближался к людям на берегу.

Буксир в тишине прошел, вероятно, две трети расстояния до людей, когда его заметил часовой, украшенный рогами. Мгновение он смотрел на буксир с открытым ртом и отвисшей челюстью, потом издал приглушенный лающий звук. Остальные голые люди запрыгали в смятении, их хвосты мотались из стороны в сторону. Они сталкивались и пихали друг друга, мыча от ужаса, скрываясь в джунглях.

Судно дрейфовало дальше, теперь оно почти поравнялось с тем местом, где исчезли люди. Часовой последним из группы остановился на краю зарослей, чтобы посмотреть, как буксир пройдет мимо, готовый драться, чтобы прикрыть отход своих соплеменников. Казалось, что его рога изгибаются. Рени поначалу приняла это за игру света, но потом увидела, что то, что она считала ответвлениями рогов, на самом деле было… кистями рук, каким-то образом приживленных к голове у висков. Руки человека заканчивались у запястий – культи, покрытые шрамами.

Пальцы ужасных псевдорогов снова задергались, когда судно проплывало мимо, и глаза часового – одни темные зрачки, совсем без белков – встретили ее глаза безнадежным, запуганным взглядом проклятого существа, удирающего от опасности через мусорные кучи Ада. Потом Рени увидела его хвост – пришитую полосу кожи, когда часовой скользнул в темную чащу Леса.

Длинный Джозеф Сулавейо стоял на краю леса, уставившись на шоссе, и чувствовал себя так, будто просыпался ото сна.

Ночью, когда Джереми спал и высокие потолки этого проклятого Осиного Гнезда эхом откликались на каждый шаг Джозефа, все казалось таким простым. Он отправится повидать сына. Он убедится в том, что со Стивеном все в порядке. Рени как-то однажды сказала, что, может быть, Джозеф прогнал своего сына, напугал его до комы – или еще какую-то глупость, и хотя он отбросил этот вздор, выдуманный докторишками, он по-прежнему сидел в нем, как заноза. «Может, Стивен и вовсе уже проснулся», – сказал Джозеф себе, роясь в мелких пожитках, которые решил взять с собой. Что было бы, если бы он действительно проснулся? Какая жестокость – мальчик проснулся, а вся его семья исчезла! И когда Джозеф вытаскивал несколько последних купюр из кошелька Рени – ей же они без надобности, не так ли, пока она там внизу, в этой ванне с проводами? – все казалось преисполненным великолепного смысла. Он пойдет и проведает мальчугана. Он удостоверится, что с ним все хорошо. Теперь же, при свете позднего дня, когда в его брюках и волосах понабилось мелкого мусора, частиц растительности Драконовых гор, все обернулось совершенно по-другому. А что, если Рени выйдет из машины до того, как он сумеет вернуться обратно?

Она рассердится, она скажет, что он просто пошел искать выпивку и поставил их всех под угрозу. Но это же неправда, да? Нет, у него есть ответственность перед сыном, а Рени всего лишь другой его ребенок. Она же не была своей собственной матерью, что бы ей там иногда не втемяшивалось в голову. И женой его она не была, чтобы грызть его насчет того, как ему себя вести. Длинный Джозеф сделал несколько шагов по твердой обочине дороги. По-видимому, здесь ночь наступала рано: после полудня прошла всего пара часов, но солнце уже скрылось за гору, и вниз по склону вздыхал холодный ветер, поигрывая в деревьях и пробираясь под тонкую рубашку Джозефа, стараясь разорвать ему грудь. Он стряхнул с себя самые противные колючки и немного прошел по дороге, топая ногами, чтобы согреться.

Рени не знала, какой он смышленый – она думала, он дурак, прямо как все дети думают о своих отцах. Но он побывает в Дурбане и вернется обратно еще до того, как она узнает, что он ушел. Да ей-то разве не все равно? Она же не стоит и не ждет, когда он вернется. Рени его оставила, как оставили ее мать и ее брат. Все они рассчитывали, что он будет сидеть и дожидаться их. Как будто у него своей жизни не было.

Джозеф посмотрел, прищурившись, на пустынную дорогу в холмах, как будто, приглядевшись попристальнее, можно было обнаружить автобус, который он каким-то образом просмотрел.

Свет почти полностью померк. Джозеф так долго и так усердно топал ногами, что уже не мог понять, что же хуже: холод в пальцах ног или же боль в ступнях от топанья по полотну дороги. Мимо проехали всего две легковые машины и один грузовик, и хотя все смотрели на человека у высокой горы с удивлением, ни одна из машин даже не сбавила скорости. Теперь он стал видеть свое дыхание: белая дымка, которая каждый раз на мгновение повисала у него перед лицом, пока ее не уносило ветром.

Он как раз начинал подумывать о том, чтобы устроить себе ночлег где-нибудь в кустарнике, подальше от холодных сквозняков низины, когда из-за склона холма над ним показался грузовичок. В сумерках его фары горели удивительно ярко. Не раздумывая, Джозеф выскочил на середину дороги и стал размахивать руками. На мгновение показалось, что водитель не успел его вовремя заметить, и перед мысленным взором Длинного Джозефа промелькнуло видение: его переломанное и никем не замеченное тело лежит в кустах, как дохлая городская собака; но затем свет вильнул и уперся в обочину, и грузовик остановился, разбрасывая гравий из-под колес. Выпрыгнул водитель, коренастый белый мужчина в блестящей куртке.

– Черт, ты что за игры здесь устроил, сволочь сумасшедшая?

Джозеф вздрогнул, услышав акцент. Африканер. Но он слишком замерз, чтобы привередничать.

– Мне нужно ехать.

Водитель пристально вгляделся в него, потом оглянулся по сторонам, явно гадая, нет ли у Длинного Джозефа сообщников, поджидающих момента, чтобы выпрыгнуть из укрытия и угнать его грузовик или, возможно, сделать еще что похуже.

– Да? А где твоя машина?

На мгновение Длинным Джозефом овладела паника, он понял, что не придумал историю, которая объясняла бы его присутствие здесь, на одинокой горной дороге. Он ведь не должен никому говорить о том правительственном здании, это нужно держать в тайне, правда?

Водитель, встревоженный его молчанием, сделал шаг назад к грузовику.

– Тогда как ты здесь очутился?

Неожиданно, как небесная благодать, отправленная Господом заказным письмом, Джозефу явился случай из молодости.

– Меня один парень подвозил, – сказал он водителю. – Но мы здорово задрались. Поспорили то есть. И он выкинул меня из машины.

– Ну? – Водитель по-прежнему был во власти подозрений. – О чем же вы спорили?

– Я ему сказал, что регби – глупость.

Водитель неожиданно рассмеялся, глубоким, громким хохотом.

– Проклятье! Ну, мне тоже кажется, что в тебе полно дури, но это не повод, чтобы оставлять человека замерзать до смерти. Садись. Ты же не беглый убийца, а?

Длинный Джозеф поспешил к кабине, дыханием согревая руки.

– Нет. Но я как-то чуть не пришил моего шурина, когда он покалечил мою машину. – Вообще-то именно Джозеф повредил машину шурина и сам начал драку, но так история звучала лучше.

– Ну тогда, парень, с тобой все нормалек. Я тоже раз чуть своего не пристукнул. И теперь еще могу!

Водителя звали Антонин Хааксберген, и хотя он, несомненно, был сволочью-африканером и, следовательно, по Закону Сулавейо, являлся злобным и вероломным фанатиком, Длинный Джозеф должен был признать в нем некоторые качества, которые могли выступить в роли смягчающих обстоятельств. Начать с того, что в его маленьком грузовике стояла хорошая печка. Далее, он не задавал слишком уж много вопросов. Но, наверное, самое убедительное тому подтверждение случилось сразу же после того, как они отъехали за поворот, оставив позади пятачок, с которого Джозеф остановил машину.

– Выпить хочешь, дружище?

Словно кто-то раздвинул занавески и впустил в комнату, долгое время остававшуюся темной, поток солнечного света.

– У тебя вино есть?

– Ты не из приверед, а? Нет, вина у меня нет, но если будешь себя хорошо вести, получишь красненького ненка.

Джозеф нахмурился, весь во власти неожиданных подозрений, гадая, не променял ли он опасность общества одного педика на другого.

– Красненького ненка?

Хааксберген пошарил в отделении за сиденьем и вытянул оттуда банку пива «Красный слон». Он передал ее Джозефу и достал еще одну для себя, открыл ее и поставил в держатель на приборной доске.

– Я вел себя хорошо всю дорогу, а теперь у меня еще и славная компания появилась, так что мне причитается. Ну!

Джозеф кивнул – из запрокинутой банки в его горло уже бежала прохладная жидкость, как дождь, льющийся на иссохшиеся холмы.

– Нравится мой грузовик? – вопросил Хааксберген, сделав глоток пива. – Нормальный, да? Двигатель на водороде – клевая штука и дешево обходится, но только если какая-нибудь из этих умных штучек-дрючек из него вывалится или еще чего, то все взорвется вместе с нами. Да ничего не попишешь, такова жизнь. Ну?.. Бог мой, парень, да ты уже свою прикончил, что ли?

Остаток путешествия прошел в славном, теплом, жидком скольжении. Огни городов, более многочисленные у подножия гор, проплывали мимо окон, как тропические рыбки. К тому времени как они доехали до Ховика, Длинный Джозеф и Антонин («У меня мамаша была итальянка – чего тут поделаешь?») сделались практически лучшими друзьями. Даже случайные ремарки Хааксбергена вроде «вы, черные» или «ваша братия» или его сдержанное раздражение из-за того, что Джозеф выпил почти все пиво, казалось, выражали естественную откровенность, свойственную вновь обретенному братству. Высаженный перед железнодорожной станцией в центре роящейся ночной толпы людей, Длинный Джозеф радостно махал рукой в знак прощания, пока грузовик с гулом катил дальше по главной дороге.

Несколько беспорядочное ковыряние в запасах наличных показало, что на поезде ему в Дурбан никак не попасть, и в любом случае в данный момент у него не было никаких позывов куда-либо ехать. В здании станции он отыскал скамейку, свернулся на ней и заснул сном, в котором даже видения были смазаны, как будто Джозеф разглядывал их из морских глубин. Незадолго до рассвета его разбудил охранник, твердо, но без тяжелых последствий – Джозеф не смог предъявить билет и был выпровожен на улицу вместе с прочими бродягами и проезжими, составлявшими ассорти всех цветов и рас. Часть своих наличных он истратил на пластмассовую бутылку «Горной розы» в круглосуточном винном магазине, частично с тем, чтобы убить неизведанное доселе чувство от выпитого в чрезмерных количествах накануне ночью пива, частично же для того, чтобы помочь мозгам думать.

Думы завершились дремой на скамейке в парке. Когда Джозеф пробудился, над головой поднималось утреннее солнце, и мир стал неприятно ярким. С минуту он сидел, растирая липкую жидкость, которая каким-то образом скопилась у него на подбородке, и разглядывая людей, которые вовсе не смотрели на него в ответ и проходили мимо, потом решил, что пора двигаться, . Поди знай, когда Рени вылезет из этой хреновины – и сойдет с катушек, если он к тому времени еще не вернется. Он возвратился к зарешеченному киоску, который торчал из бока винного магазина, как пулеметное гнездо, и отдал несколько купюр в обмен на еще одну бутылку «Горной розы», так что оставшихся денег хватило бы только на то, чтобы проехать в автобусе всего несколько километров – слишком малое расстояние, чтобы от него была какая-то польза. Он приложился к вину и сделал несколько глотков, затем, великолепно контролируя себя, опустил бутылку в карман и с величайшей осторожностью пошел обратно в сторону шоссе.

Его третья и последняя поездка в этот день закончилась в кузове грузовика. Зажатый между башнями обернутых и расфасованных в ящики тепличных фруктов, он увидел, как перед ним поднимается Дурбан – гроздь продолговатых форм, царящая над Натальским побережьем. Теперь денег на автобус хватит, чтобы добраться, куда он пожелает. Он повертел так и сяк мысль вернуться в приют, где они жили с Рени, отыскать кого-нибудь из своих приятелей, Уолтера или кто там еще мог быть, и взять их с собой в больницу, но Рени ясно сказала, что в приюте теперь было небезопасно, а Джозефу меньше всего хотелось бы нарваться на неприятности и дать тем самым Рени возможность сказать, что он – глупый старик, каким он ей всегда и казался.

Мысль о том, что неприятность может оказаться настолько серьезной, что он просто не доживет до момента, когда дочери представится возможность накричать на него, пришла Джозефу в голову уже позже.

За два часа он пересек расстояние от автобусной остановки до главного входа дурбанской пригородной больницы, наверное, с дюжину раз. Лишь добравшись до больницы, он припомнил, что Рени говорила о каком-то там карантине. И действительно, хоть он и смотрел на здание очень долго, внутрь и наружу не выходил никто, кроме докторов и сестер. У дверей даже стояли часовые, охранники в черных комбинезонах, как у пожарных, – с такими мускулами и последний сбрендивший пьяница не станет связываться. И несмотря на то что его высокомерная дочь считала папашу пьяницей, Длинный Джозеф точно знал, что он не сумасшедший.

Он, наверное, уже проглотил полбутылки вина, но остатки плескались в бутылке в кармане – свидетельство его здравого смысла и силы воли. В этот вечер на улице перед больницей были и другие люди, так что он знал, что не впадает в мнительность. Но, помимо всего этого, в своих размышлениях он словно уперся в некую белую стену, во что-то большое и твердое, удерживавшее его от каких-либо дальнейших действий. Как он может увидеть своего сына, если там карантин? А если он его не сможет увидеть, тогда что? Вернуться обратно, посмотреть в лицо этому женоподобному Джереми и признаться, что совершил ошибку? Или, еще хуже, вернуться и обнаружить, что Рени встала – она будет задавать всякие вопросы, а он даже не сможет сообщить ей никаких новостей о брате?