Иван Петрович Батюшков стоял у окна в своей квартире и глядел на пешеходов, которые проходили по тротуару в обе стороны, спеша по своим делам. Его внимание особенно привлекали толстяки, женщины и мужчины разной степени сверхупитанности. Вот совсем еще молодая женщина облеплена жировыми отложениями. Фигура ее утратила нормальные очертания, она шла медленно, раскачиваясь из стороны в сторону, и тяжело дышала. Иван Петрович мысленно пожалел ее: «Бедная, как ты мучаешься… Но скоро я тебе помогу избавиться от страданий».

От этой мысли, а главное, от того, что наконец-то он может помочь всем толстякам, у Ивана Петровича стало легко на душе – отпали многолетние поиски, сомнения, неудачи. Наконец, он нашел формулу, которая осчастливит многих людей, а может быть и все человечество! Именно формулу: всего несколько латинских букв, знаков-закорючек. Но чтобы найти это сочетание, он потратил четыре года! Сам прибор изобрести, а точнее, сконструировать не составляло труда: взял обыкновенный пылесос, чтобы отсасывал…

Впрочем, надо начинать рассказ не с этого. Каждое явление или событие имеет свою предысторию, свои подступы. Были они и в открытии Ивана Петровича. Работал он фармацевтом, после окончания соответствующего факультета медицинского института. Работал, как все фармацевты: составлял порошки, готовил жидкие микстуры по рецептам и на свободную продажу в аптеке. Может быть, всю жизнь так и просидел бы над своими пробирками, колбами и маленькими, словно игрушечными весами и мельничками.

Но… Между прочим, все неординарные события и происшествия начинаются с этого вот «но».

Здесь, наверное, надо познакомить читателей более подробно с Иваном Петровичем и Елизаветой Николаевной.

Оба они в детстве были «деревенские», Ванька и Лизка. Родители трудились на рязанской колхозной земле. Ванька отца не видел, знал по тусклым любительским «фоткам» – погиб он в 1950 году, через пять лет после окончания войны пришла «похоронка». Как оказалось, служил он в части, которая вела борьбу с бандеровцами. Там и сложил свою красивую, кудрявую голову Петр Батюшков (передал сыну крепкое телосложение, спокойный, неторопливый характер, небыструю, но прочную смекалку и бесхитростную русскую покладистость и доброту). Таким Иван рос и пошел служить в армию, где и телом, и душой окончательно сформировался в крепкого, неторопливого, рассудительного человека. Наука определяет несколько типов характера. Холерик – энергичный, порывистый, быстрый на решения. Меланхолик – мечтательный, часто ленивый, человек в себе. Сангвиник – спокойный, вдумчивый, основательный, медлительный. Наш герой был типичный сангвиник.

После срочной службы Иван поступил в мединститут, окончил его и закрепился на постоянное жительство в Москве.

Елизавета тоже рязанская. Росла она, как и Ваня, на природе – здоровой, румяной, фигуристой девицей. В Москву подалась после окончания школы. Поступать в институт. В те годы высшее образование было доступно каждому желающему, но именно это создавало и определенные трудности – в интересные, престижные университеты и институты конкурсы были труднопреодолимые. Скромные деревенские, непробивные ребята Иван и Лиза даже не пытались пробиться в дипломаты, артисты или ученые. Они рады были учиться, лишь бы в Москве, и поэтому без хлопот определились: Ваня – на фармацевтический факультет мединститута, а Лиза – на библиотечный, в педагогический.

Познакомились случайно еще при выборе института. В большой, неведомой и даже страшной Москве почувствовали взаимную опору, все же земляки, рязанские. Особенно сблизило желание помочь, поддержать друг друга. Дружба переросла в любовь. В общем, нашли каждый желанного и после скромной студенческой свадьбы зажили, как говорится, душа в душу.

Лиза оказалась по характеру полной противоположностью Ивану – энергичная, настойчивая, порывистая, быстро загорается, резко судит, но в то же время отходчивая и как Иван по-русски мягкая, сердобольная. Наука называет такой тип характера, как было сказано выше, холерическим.

Несмотря на разницу темпераментов и склада характеров, в семье царили уживчивость и лад. Лиза объясняла это так:

– У нас каждой выпуклости соответствует определенная впуклость.

Шли годы, превратились они в Ивана Петровича и Елизавету Николаевну. Народили детей – Андрюшу и Катеньку. Одинаковые взгляды на воспитание (что бывает очень редко!) еще больше сближали, превращая семью в теплое, родное, всегда желанное убежище для «старых и малых». Все спешили домой со своими бедами и радостями, как говорил Иван Петрович: «Зализывать раны и делиться победами».

Шли годы. Росли дети. А родители толстели. Обычно от полноты с возрастом начинают страдать женщины. В семье Батюшковых было наоборот: Лиза худенькая, стройная, а Иван сначала понемногу, а затем очень заметно стал раздаваться вширь, а в районе живота вырисовывалась неестественная для мужчины беременность.

– Сидячая работа, – оправдывался Иван.

– Лень-матушка, – парировала Лиза. – Уже одышка у тебя, будто все время в гору идешь!

Она любила своего увальня Ивана, проявляя озабоченность о его здоровье, подбирала ему различные диеты для похудения. Вот и в тот день, с которого началось «но», Лиза, придя с работы, сказала:

– Ванечка, мне рассказали замечательную диету.

– У тебя их, наверное, сотня накопилась. Диеты надо не собирать, а соблюдать.

– Вот именно! – согласилась жена, и в этот миг ей и пришла в голову счастливая мысль, которая перевернула всю их дальнейшую жизнь: – Ваняш, придумай чего-нибудь получше диет. Голова у тебя светлая. Что ты все по чьим-то рецептам лекарства готовишь? Напрягись. Изобрети для себя, а потом уж и все человечество тебя оценит и на памятник водрузит. А уж денег ты кучу заработаешь! За похудение тебе женщины любые деньги заплатят!

Как ни странно, с этого разговора все и началось. Конечно, не за деньгами, не за славой погнался Иван Петрович. Был он человек интеллигентный, много читал, мыслил шире своей фармакологии. И сверкнула у него смелая и дерзкая гипотеза: «А почему не поискать? Не боги горшки обжигают!»

И с этого дня загорелся, заполыхал, да так увлеченно, что все получилось: открыл, создал, апробировал.

В день, когда мы с ним познакомились у окна его квартиры, он был счастливый, радостный и окрыленный. И женщине-толстушке, которая с трудом несла свои жиры мимо его окна, пообещал помощь не просто так, наобум. Он сам уже был как Аполлон – подтянутый, поджарый, живот не брюхо, а в мышечных буграх. И жена Лизонька стала еще более фигуристая, чем в молодости, потому что Иван исправил ей небольшие изъяны, которые как муж не замечал, а теперь, вот, как «скульптор» увидел.

Да не только они были счастливы результатом изобретения Ивана Петровича, попала в число первых счастливчиков еще и Матрена Федоровна – уборщица их подъезда. Увидел ее Иван Петрович раскоряченную, когда мыла лестницу, и воскликнул:

– Тетя Матрена (ее все тетей звали), хочешь я из тебя конфетку сделаю?

Матрена Федоровна залилась стыдливым румянцем, фартуком лицо прикрыла:

– Ой, Иван Петрович, нехорошо так над бедной бабой шутковать.

– Не шучу я. Брось свои тряпки. Пойдем ко мне. Немедленно в душ. Лиза тебе халат даст. Сегодня и начнем. Через неделю конфеткой будешь.

И слово сдержал. Через семь сеансов лечения Матрена из рыхлой, круглой, неохватной матрешки стала стройной женщиной с четко выраженной талией и округлыми бедрами.

Теперь они уже трое – Лиза, сам Иван да тетка Матрена – были такие фигуристые, хоть на подиум, новые платья демонстрировать.

Однако для того, чтобы стало понятно, как у Ивана Петровича это получилось, надо вернуться на четыре года назад.

Прежде всего он поставил цель: избавлять полных людей от лишних жировых отложений путем удаления этого вредного и ненужного балласта. Как удалять? Хирургически? Мучительно, сложно, опасно. Операции будут длительные, с потерей крови, возможными заражениями и осложнениями. На теле останется много обезображивающих швов. Не годится такой метод. Надо найти растворитель жира. Разжижать его под кожей и откачивать через тонкие катетеры. Жир будет удален, на теле останется несколько малозаметных пятнышек от катетера.

Вот и искал Иван Петрович четыре года растворитель жира. Сотни различных смесей опробовал, всю таблицу Менделеева в разных сочетаниях. Ничего не получалось. Главная беда: растворитель не только жировые отложения разжижает, но и соседние мышечные ткани травмирует. Да и кожа, под которую вводится растворяющий химический состав, превращается в тонкую нездоровую пленку. Эксперименты проводил на кусочках жира – бараньего, свиного. Подкожные инъекции апробировал на жирных курах. Все это дома, на лоджии, которую превратил в лабораторию. Лиза помогала, пошучивала и подбадривала. Андрей и Катя относились к экспериментам отца сначала с любопытством, а когда затянулась его затея на годы, интерес у ребят пропал. Между собой звали отца «колдуном» или «шаманом», но так, чтобы он этого не слышал. А очередную курицу, зажаренную мамой после папиных экзекуций (не выбрасывать же!), называли «жертвой науки».

Все гениальное просто и открывается часто случайно. То же произошло и у Ивана Петровича. Однажды…

Впрочем, здесь я должен прервать описание открытия фармацевта Батюшкова, потому что сам он держал состав растворителя в секрете и совершенно справедливо считал: как только этот состав станет известен другим, он, Батюшков, может оказаться ни при чем. Так случалось со многими изобретателями и первооткрывателями. Деловые люди быстро перехватывают изобретение, и автор в лучшем случае обретает популярность, а денежки уплывают мимо него.

Чтобы такая беда не случилась и с ним, Батюшков отправился в бюро регистрации изобретений с намерением запатентовать свое открытие и метод лечения. Он представил чертежи приборов: тонкоигольный шприц для введения раствора под кожу и механизм для отсасывания размягченного жира, который, по сути, был обыкновенным пылесосом, приспособленным для этой цели. Кроме того, Иван Петрович приложил несколько фотографий – свою, жены и Матрены Федоровны – до и после эксперимента, заснятых в трусиках.

Дальше консультантши Батюшкову пробиться не удалось. Строгая, всезнающая, не расположенная к долгим разговорам чиновница заявила:

– Ваше предложение не будет запатентовано, оно не имеет практического обоснования. Пример использования в семье не является доказательством. Из родственных отношений близкие могут дать любые высокие оценки.

– Я применю прибор для лечения других и принесу вам сколько угодно доказательств его полезности.

Губы собеседницы вытянулись в ниточку, она не сказала, а почти прошипела:

– Без патента, без одобрения Минздрава применять прибор на людях запрещается.

– Как же я принесу вам отзывы, кроме родственников?

– Обращайтесь в Минздрав, там изучат ваше предложение, создадут комиссию, проверят, если найдут нужным, на практике и дадут заключение.

В общем, говоря современным жаргоном, Батюшкова отфутболили. А разговоры о его изобретении пошли сначала в доме и во дворе, где он жил, а потом и дальше. Люди, замученные своими жирами, приходили и просили помочь. Иван Петрович помогал немногим – времени не было, занимался этим после работы да в субботу и воскресенье. Деньги брала Лиза. Сам стеснялся. Жена и определяла, с кого сколько взять, в зависимости от полноты клиента и прикидываемой ею же наполненности его кошелька. Но брала не много.

Андрей и Катя глядели теперь на отца глазами, расширенными от удивления. Они и раньше любили его, но теперь в их взорах прибавилось еще восхищение и уважение. Между собой шептались: «Наш фатер не колдун, а голова!»

Между тем молва о профессоре (теперь его так называли клиенты) расходилась все шире и дошла до самого главного органа в районе, откуда пришло письмо «Товарищу Батюшкову И.П.» В конверте был официальный бланк, в левом углу которого напечатано крупными буквами: «Краснопресненский районный комитет Коммунистической партии Советского Союза», и более мелкими адрес, номер телефона и номер этой бумаги, проставленный чернилами. В коротком тексте, напечатанном на машинке, было сказано, что уважаемый Иван Петрович приглашается к 15.00 (число и год) в комнату № 23 и далее: «Инструктор Краснопресненского районного комитета партии Сивков Г.В.» и его четкая, хорошо отработанная подпись.

Батюшков не был членом партии и очень удивился официальному приглашению в такой высокий орган, хотя и жил именно в этом районе на улице Беговой, недалеко от Ваганьковского кладбища.

Райком знали все, первый встречный показал на большой дом, выкрашенный красной краской. В вестибюле прохлада и мраморная чистота. Строгий взгляд милиционера: «Фамилия? Вам на второй этаж, комната двадцать три». Красная ковровая дорожка на лестнице и такая же яркая в коридоре. Тишина. Ни одного человека, только ряд одинаковых высоких дверей, обитых темно-зеленым дерматином под кожу.

Бабушкин хотел постучать, но подумал: не будет слышно по мягкой обшивке, потому приоткрыл дверь за медную начищенную ручку и тут же услышал строгий голос:

– Войдите! Жду…

– Я, вроде, вовремя.

Иван Петрович после эксперимента над собой был представительный, стройный, похожий на артиста Вертинского. Инструктор тоже был ему подстать – худой, чисто выбритый, в хорошо сшитом темно-синем костюме.

– Проходите. Садитесь. Разговор у нас будет недолгий, но серьезный. Что же вы, Иван Петрович, не зашли, не рассказали о своем изобретении?

– Я как-то не думал об этом. Я не член партии…

– Вы не член партии, но партии есть дело до всего. Тем более до события, можно прямо сказать, государственного масштаба. О вас уже наверху знают, а мы не в курсе, а живете в нашем районе. Нехорошо! Подводите нас. Мнение наверху нелестное складывается. Мне поручено разобраться, что к чему, и доложить своему руководству, а оно – наверх о вашем изобретении. Слушаю вас.

– Что вы хотите узнать? Меня не предупредили. Нет со мной ни чертежей, ни результатов экспериментов.

– Ничего. Объясните в общих чертах.

Иван Петрович рассказал. Сивков слушал, вроде бы внимательно, однако Батюшков уловил в инструкторе что-то очень похожее на консультантшу из бюро изобретений – и в превосходстве, и в поверхностном отношении к делу, то есть беседа «для галочки», поговорить, поставить отметку об исполнении и все. Таково было первое впечатление, но потом, по ходу беседы, Иван Петрович убедился – поскольку предстоял ответ «наверх», инструктор всячески старался показать, что он всесторонне разобрался в порученном деле. И всестороннесть эта в конечном итоге приводила к незначительности изобретения Батюшкова, поэтому и не обратили на него внимание районные руководители, и «верх» может не сомневаться, что в Краснопресненском районе полный порядок, и все достойное внимания мимо глаз и ушей райкома не проскользнет.

В заключение инструктор сказал утвердительным тоном:

– Ваше изобретение нельзя пропускать в жизнь. Оно в полном смысле аморально и вредно. Почему аморально? Куда девать человеческий жир, если вы начнете выкачивать его из людей массово. На переработку и повторное употребление? Где? В кондитерских изделиях? Это же каннибализм. Мировая пресса заклюет не вас, а нашу социалистическую систему.

– Я никогда об этом не думал. Считал: жир, как отходы после операции, будет выброшен.

– Вот именно, вы думали, а дельцы нашли бы применение. Дальше! Вы приносите колоссальный вред государству.

– Почему? В чем?

– Опять не додумали! Считайте. Выкачали вы тонны этого жира. Но те, кто его потерял, будут теперь усиленно есть! Не беда, что жир нарастет – опять можно будет выкачать! Получится сплошная, массовая обжираловка. А продуктов в стране и так не хватает. Очереди в магазинах видите?

– Вижу, сам стою, особенно за колбасой.

– Так на кого же вы работаете, товарищ Батюшков? Страна напрягается, а вы хотите сжигать тысячи тонн продовольствия. Это же экономическая диверсия.

– Что же мне делать?

– Ничего. Вот именно – ничего. Не время давать ход вашему изобретению. У нас есть сотни открытий, которые держатся до поры до времени в секрете. Наука тоже регулируется. Иначе нельзя. Иначе может получиться от нее вред, а не польза. Вот как в вашем случае. Надеюсь, я вас убедил, и вы уйдете без обиды. Мы вас ценим. Найдем способ отметить. Но, пожалуйста, не афишируйте ваши возможности. Договорились?

Иван Петрович пришел домой подавленный. Конечно, рассказал Лизочке о катастрофе. Жена сначала возмущалась:

– Как они смеют! Надо обратиться в ЦК.

– Так он и беседовал, наверное, по поручению ЦК.

– Обратимся в газету, придадим гласности.

– Наивнуля милая, какая газета об этом напечатает без разрешения?

– Ну, тогда надо передать в заграничную прессу.

– Тихо! Очень расхрабрилась. У стен уши есть! Это уже политика.

– Так что же, сидеть сложа руки?

– Поживем – увидим. Подождем.

Иван Петрович был натура рассудительная, что не раз помогало ему в жизни.

Совет инструктора: не афишировать, Бабушкин выполнял. Но тайно делал операции по оздоровлению друзей (особенно, их жен) и близких знакомых, в свою очередь предупреждая, чтобы не болтали. Ему хотелось еще и еще раз убеждаться, что достиг желаемого результата. Люди уходили после прохождения курса лечения обновленными, помолодевшими, безгранично благодарными.

И еще он совершенствовал приборы, которыми вводил растворитель под кожу и откачивал разжиженные отложения. Убирая излишки по своему желанию в определенных местах, он, как скульптор, изваял новые улучшенные фигуры. Особенно счастливы были женщины. Они крутились около зеркала в спальне Лизы, не веря своим глазам.

Но спокойная жизнь Ивана Петровича продолжалась недолго. Последовало очередное приглашение, а точнее, вызов, еще в одну «высокую инстанцию». На сей раз не посланием, а по телефону:

– Иван Петрович Батюшков? С вами говорят из министерства здравоохранения. За вами придет машина. Приезжайте, надо поговорить.

В министерском вестибюле было еще мраморнее, чем в райкоме партии, и дорожки в коридорах были шире и богаче. Двери кабинета, в который его ввели, были обиты не дерматином, а натуральной кожей, крупными выпуклыми ромбами. Кабинет отделан красным деревом и замысловатой лепкой по периметру потолка, очень высокого, метров пять, не меньше. В углу камин белого мрамора. За огромным, массивным столом сидел холеный, при золотых очках, с иголочки одетый начальник Главка.

Батюшков подумал: «На работу одевается, как на дипломатический прием».

Начальник изобразил приветливую улыбку (именно изобразил, а не улыбнулся):

– Присаживайтесь.

Иван Петрович сел на стул около полированного столика, приставленного к письменному столу. Роскошь кабинета его не подавляла, а внушала мысль: «Все, что здесь происходит, очень значительно, государственно».

Хозяин кабинета сразу подтвердил это:

– Мы рассмотрели ваше изобретение с государственной точки зрения и нашли ему применение.

Говорил он веско, негромко, не торопясь, солидно.

Иван Петрович опять про себя отметил: «Тон отработанный, давно здесь руководит, натренировался».

Начальник между тем продолжал:

– Есть у нас ЦКБ – Центральная клиническая больница, – помедлил, прибавил значительности в голосе: – правительственная… Вот для обслуживания номенклатурного контингента и будет применяться ваше очень оригинальное открытие.

– Благодарю вас. Большая для меня честь, – ответил действительно довольный Батюшков.

– Вы подготовите наш персонал, научите пользоваться аппаратурой. Кстати, она будет изготовлена новая, по вашим чертежам. Нашим фармацевтам передадите формулу для приготовления необходимых химикатов. И под вашим руководством наш персонал будет практиковать этот новый метод лечения. Скажу вам по секрету, Иван Петрович, жены высоких руководителей, в большинстве своем, очень полные дамы. Они заинтересовались вашим методом. И думаю, подвигли мужей дать указание на быстрое внедрение в практику. После апробации в ЦКБ, я думаю, они, каждая персонально, пожелают воспользоваться новинкой. Но это уже строго индивидуально, на квартирах или на дачах. Вот такие пироги, – вдруг весело, ни к селу ни к городу закончил начальник и, на сей раз по-настоящему, улыбнулся.

Из всей его тирады у Батюшкова застряла одна фраза: «Передадите формулы нашим фармацевтам». И поскольку это был самый принципиальный вопрос, Иван Петрович с этого и начал:

– Все, что вы сказали, прекрасно и приемлемо, кроме передачи формулы и способа приготовления растворителя. Это мой научный секрет и раскрыть его я до времени не могу. Тем более что мне на него даже патент отказались оформить.

– Это мы поправим, патент будет. И вообще, все останется в ваших руках. Вы сейчас кто? Кем работаете?

– Фармацевт в аптеке.

– А мы вас сделаем заведующим сектором, а потом, может быть, и отделения. В Кремлевке! Это вам не аптека…

– Почетно, конечно. Однако растворитель я должен готовить сам. Медперсонал может операции проводить, как это делать, я научу. Но секрет растворителя я хочу сохранить.

– Однако вы упрямый. Вы пройдете проверку в определенных органах, иначе в Кремлевку не попадают. Станете штатным работником. Какие же могут быть секреты? И вообще, содержимое вашего растворителя можно раскрыть путем химического анализа, и не станет никакого секрета.

– Это не так просто. В общем, я хочу оставить за собой авторское право, сохранить название «Метод Батюшкова» и не разглашать формулу растворителя, – спокойно и твердо сказал Иван Петрович.

– Вы маргинал, Иван Петрович.

Батюшков не знал смысл этого слова и по простоте своей так и сказал:

– Не ведаю, что значит маргинал. Оригинал – знаю, а это – нет.

– Маргинал – интеллигент, не понимающий смысл современной истории. Вы просто не понимаете, какие перспективы мы вам открываем. Подумайте. Мы тоже взвесим ваши пожелания. Я доложу о них своему руководству. Оно примет решение, и я вас вызову… приглашу.

Информация о методе Батюшкова из высоких инстанций, видно, просочилась за рубеж. Об этом свидетельствовал вечерний визит иностранного гостя. Он пожаловал на квартиру Батюшковых вечером. Принес букетик цветов Елизавете Николаевне и пакет с «выпить и закусить» для Ивана Петровича. На его возражения «Что вы! Что вы!» гость весело сказал:

– Сухая ложка рот дерет! – и тут же представился: – Я русский американец – Антон Борисович Морозов. Прилетел специально для встречи с вами, доктор Батюшков.

Гость был небольшого роста, толстенький, кругленький, подвижный, веселый, говорливый, элегантный, одет вроде в обычный пиджак и брюки, и в то же время вся одежда его подтверждала богатую фирменность.

Расположились в гостиной за столом, на который выложили деликатесы иностранного гостя – кетовая икра, копчености, нарезанные пластиночки сыра, бутылку виски.

– Чем Бог послал! – еще раз продемонстрировал Антон Борисович знание русских поговорок. Наполнили рюмки и выпили, опять же после его слов: «Со знакомством! Со свиданьицем!»

Как и полагается американцу, он сразу приступил к делу:

– Я о вас знаю все. О вашем открытии тоже. О трудностях, которые стоят на вашем пути, догадываюсь и поэтому сразу без дипломатии, как полагается бизнесмену, предлагаю вам всего-навсего блестящее будущее. Здесь, в Советской стране, с ее законами, вам ходу не дадут. Частное предпринимательство запрещено. В Америке для вас открывается полный простор как для научной деятельности, так и для бизнеса.

– Так это в Америке, – сказала Лиза.

– Разве я не сказал, что вы должны уехать в Америку? Это главная цель моего приезда – перевезти в Штаты вас, жену, детей.

Иван Петрович, как трезвый реалист, решил сразу остановить никчемный разговор:

– Дорогой господин Морозов, вы говорите о невозможном. Кому я нужен в Америке? Кто меня там знает? Я абсолютно не представляю, как оформляются такие выезды. К тому же меня не выпустят из страны, как изобретателя.

Морозова не смутил перечень преград, высказанный Батюшковым, он по-прежнему весело и легко стал отметать препятствия одно за другим, при этом не загибая пальцы, а поднимая их из сжатой кисти, как это делают иностранцы в отличие от нас:

– Кто вас знает в Штатах? Я знаю, Антон Морозов, и вскоре будет знать вся Америка! Кому вы там нужны? Всем, кто болен ожирением, а таких у нас больше половины населения, не исключая даже детей. Америка – очень богатая и благополучная страна, все едят, не закрывая рта, круглые сутки. Ха-ха! Оформление выезда я беру на себя. У меня есть такой вездеход, который открывает любые препятствия! – Морозов достал бумажник из бокового кармана и вынул из него несколько новеньких стодолларовых купюр. Помахал ими и убежденно изрек: – Вот они, эти вездеходы! У меня их много. А у вас будет еще больше. Вы будете миллионер через полгода!

– Остановитесь, – взмолилась Елизавета Николаевна. – Такое бывает только в ваших фильмах.

– Правильно! А фильмы – это наша жизнь.

Поддержал жену и Иван Петрович:

– Но в фильмах ваших мы видим и безработных, и гангстеров, и грабежи, и убийства.

– Вас это не коснется. Вы будете богатые люди, у вас будет все, вплоть до личной охраны. Я вам гарантирую: как только ступите на нашу землю – особняк, коттедж со всеми удобствами комнат на пятнадцать. Личные машины вам и детям вашим. Персональный семейный самолет, на котором вы будете летать на уикэнд на побережье, к морю.

– Позвольте спросить – на какие шиши все это?

– Я дам, сколько потребуется, в кредит, разумеется. Как только вы откроете клинику, деньги поплывут к вам рекой. Любой банк откроет вам свои двери и будет давать ссуду, какую пожелаете. Все, что я перечислил, вы можете получить в рассрочку в первый же месяц, без моей помощи! Но я вам помогу, сделаю все необходимое, чтобы вы покорили Америку. Вы это сможете, вы обладатель уникального открытия!

– Позвольте спросить вас на американский манер: а что вы будете с этого иметь? – спросила практичная Лиза.

– О! Я не скрываю! Я тоже буду иметь не мало. Поэтому я здесь. Я все вычислил и подсчитал. Мы создаем наш общий бизнес, в котором и я участвую. И хорошо заработаю. Конечно вы, Иван Петрович, не только хирург, но и хозяин! Владелец фирмы, дела! В ваших руках будет контрольный пакет акций. У меня 40%. Мне этого хватит. Повторяю, вы хозяин. А я ваш наемный директор-распорядитель. Вы ученый, вы делаете операции, ваша золотая голова должна быть свободна от забот. Все вопросы обеспечения я беру на себя. У нас будет великолепный бизнес. Знаете, почему я в этом убежден?

– Почему?

– У вас, у нас не будет конкурентов! До тех пор, пока вы сохраните тайну вашего открытия, а я всячески буду вас и ее оберегать, мы неуязвимы. Мы монополисты. Все деньги наши!

В общем, много наобещал нежданный гость, но не всему поверили Батюшковы. Особенно Елизавета Николаевна. Прощаясь, Морозов предостерег:

– В наших общих интересах прошу никому не говорить о наших намерениях. Даю вам на размышление сутки. Завтра жду положительный ответ и начну действовать.

Проводив гостя, Батюшковы вернулись к столу. Отодвинули в сторону тарелки с угощением, как бы желая быть независимыми от этих даров. Иван Петрович спросил:

– Что ты обо всем этом думаешь?

– Не понравился мне американец – прыщ какой-то, маленький, пузатенький, вертлявый, глаза навыкате. Прыщ!

– Ну, это внешнее, женское восприятие. А по сути дела?

– И предложения его не понравились – много говорит, золотые горы обещает, заманивает. Значит, что-то нечисто.

– Но все обещает он. С нашей стороны ничего не просит. Мы ничего не теряем. Наоборот, то, что он предлагает, вполне реально.

– На словах.

– Ну, и проверим на деле.

– Я вижу, ты уже согласился.

– А почему мы должны отказываться?

– Что тебя прельщает?

– Смогу применить в полном объеме свое открытие, без всяких местных ограничений и препятствий. И деньги заработаю приличные, что в наше время весьма желательно. А здесь разве позволят открыть свое дело? У нас все нельзя. В лучшем случае возьмут меня в Кремлевку, определят оклад. И все.

– Разве мы плохо живем? В Кремлевке ты будешь получать еще больше.

– Но пойми, метод, который я открыл, уже не будет моим.

– Поняла – значит, тебя прельщают слава и деньги?

– А почему бы и нет?

– А что будет с семьей – с детьми, со мной?

– Поедем все вместе. Поставим это одним из главных условий.

Елизавета Николаевна задумалась, отвела взор в сторону. Долго молчала и вдруг ошарашила:

– Я не поеду!

Иван Петрович опешил, даже мысли такой не могло быть:

– Как это не поедешь?

– Ты поедешь, а я останусь.

– О чем ты говоришь! О разводе не может быть речи! Как ты могла даже подумать об этом?

– Я не говорила о разводе – просто ты поедешь туда, а я останусь. Я уверена, ностальгия тебя замучит, и ты вернешься.

– Конечно, замучит, и не только ностальгия. Я тебя люблю, без тебя не могу и не хочу жить. Да и я тебе не безразличен. Поэтому ты должна ехать со мной.

– Я останусь здесь, на родине.

– Ну, это газетный патриотизм. Ты не понимаешь, какая счастливая, обеспеченная жизнь нам предстоит. Дети получат хорошее образование, овладеют английским языком. Вообще, свой кругозор расширят. У нас появится возможность путешествовать, мир увидеть.

– Кстати, дети почти взрослые, надо их спросить – захотят ли они уезжать?

Когда шла беседа с Морозовым, Кати и Андрея не было в квартире, они ушли в кино. Вернулись в разгар беседы родителей. Обнаружив на столе всякие вкусности, они тут же придвинули себе тарелки:

– Вы тут пируете, а дети умирают с голоду! – иронизирует Катюша. – Откуда у вас эта роскошь? По какому поводу праздник?

Иван Петрович, не торопясь, рассказал о том, что произошло во время их отсутствия, и закончил вопросом:

– Когда вы пришли, мы с мамой как раз решали проблему, как быть с вами? Вы уже почти взрослые и должны самостоятельно решать, остаетесь здесь или едете в Америку.

Ребята на раздумья не затратили даже минуты, одновременно почти закричали:

– В Америку! В Америку!

Катя даже запрыгала, как маленькая, и в ладоши захлопала.

Иван Петрович подождал, пока дети замолкли, и тихо сказал:

– А вот мама остается. Она не хочет покидать родину.

Наступила томительная пауза. Наконец, Андрей спросил:

– Вы что, разводитесь?

Елизавета Николаевна спокойно стала разъяснять:

– Нет, мы не разводимся. Просто на некоторое время разъезжаемся. Надо здесь квартиру сохранить. Если папа там хорошо устроится, я буду к нему приезжать. А потом поживем-увидим.

– А можно я сразу поеду с папой? – спросил Андрей.

– Можно, – ответил отец.

Катя подсела к маме, обняла ее и нежно замурлыкала:

– Мамочка, можно я тоже сразу поеду с папой? Мне так хочется посмотреть Америку.

Елизавета Николаевна поцеловала дочку, в голосе ее послышалась некоторая грусть:

– Дети мои дорогие, я желаю вам только хорошего. Может быть, папа прав. Поезжайте. Во всяком случае, мы расстаемся не навсегда. Все будет зависеть только от нас. Главное, чтобы у папы все сложилось удачно, и он смог бы осуществить свою многолетнюю мечту!

Дети были счастливы, они принялись целовать маму в обе щеки. А Иван Петрович, тоже растроганный до глубины души, обнял и поцеловал жену с особым чувством:

– Дорогая моя, какая же ты мудрая и добрая. Если ты скажешь, чтобы я отказался от этой затеи, я не поеду. Я останусь с тобой.

Лиза не прятала проступившие слезинки, она прижала голову к груди мужа и тихо молвила:

– Спасибо тебе, Ванечка… Все будет хорошо… Поезжай.

Поднимаясь по крутому трапу-лестнице в самолет, Иван Петрович видел перед собой толстый зад женщины. Наверху у люка произошла короткая задержка, поднимающиеся пассажиры останавливались, Батюшков едва не ткнулся носом в этот зад впередистоящей. «Моя клиентка», – думал он, оглядывая ее объемный тюрнюр. Женщина остановилась на площадке трапа, повернулась лицом к зданию аэровокзала. Батюшков думал, что она хочет кому-то помахать рукой на прощание. У нее было красивое бело-румяное лицо. Она оказалась совсем молодой, лет тридцати. От нее пахло хорошими дорогими духами.

Вдруг ее красивое лицо преобразилось – глаза гневно расширились, она злобно крикнула кому-то к основанию трапа:

– Наконец-то мы от вас избавились. Тьфу на ваши рожи!

Батюшков обернулся, глянул вниз. Там стояли два пограничника в зеленых фуражках.

Во время полета эта женщина со своими родственниками веселились от души. К посадке в Шенноне на дозаправку они уже так хорошо «заправились» спиртным, что не видели соседей, говорили и кричали громко, как будто рядом никого не было.

«Эмигранты», – определил Иван Петрович. – «Наверное, долго им пришлось добиваться разрешения на выезд из Советского Союза. Только почему-то они летят не в Израиль, а в Штаты».

Первая заграница для Батюшковых – аэропорт Шеннон в Ирландии. Светлые небольшие залы представляют собой сплошные витрины, рекламу и входы в магазинчики, бары, киоски. Аэропорт больше похож на универсальный магазин. Здесь продается все – от носовых платков до шикарных костюмов и дамских шляпок.

У Батюшковых глаза разбегались от этого изобилия после небогатых советских магазинов.

– Вот это да! – восклицала Катя. – Вот это жизнь!

– Жизнь будет в Америке, – солидно поправлял Морозов. – Это предбанник!

Каждую минуту хорошо отрегулированные динамики мягко и доброжелательно приглашали пассажиров на посадку. Шеннон – международная заправочная станция, ее не минуют летящие из Америки в Европу, Африку, Азию и наоборот. Шеннонская заправочная зарабатывает огромные деньги.

«Боинг», на котором летели Батюшковы, тоже залил полные баки, путь предстоял не ближний, через океан, в течение семи с половиной часов. Все это время было заполнено обедом, ужином, а между ними – чаем, кофе, фруктами, соками, винами, пивом, крепкими напитками – по желанию. Так ублажали в первом классе. Но и других пассажиров кормили и поили тоже хорошо.

В Нью-Йорке невиданное нигде раньше новшество: из самолета пассажиры выходят на трап. Он, как автобус, увозит их к зданию аэровокзала. Другие пассажиры заполняют следующий трап.

В таможне толкучка и духота. Служащие, негры и белые, одетые в одинаковую форму с яркими нашлепками на груди и на рукавах, быстро и сноровисто делают свое дело – осматривают багаж и пассажиров. Пропускают без задержки. Глаз у них наметанный, они знают, кому уделить особое внимание.

Антон Морозов всюду впереди семейства Батюшковых. Он предъявляет документы, объясняется с проверяющими и командует:

– Проходите.

Нью-Йорк ошеломил прежде всего небоскребами, они торчали из скопища других домов прямоугольными высоченными глыбами с множеством, как соты, окон. Скопление маленьких домов тоже состояло из десяти-пятнадцатиэтажных зданий. Между ними сплошные потоки автомобилей и людей. Все куда-то спешат, движутся каждый в своем направлении, без остановки.

На такси приехали к гостинице «Президент». Название ко многому обязывает, но после шикарного вестибюля номера оказались довольно скромные. Для Ивана Петровича и Андрея – однокомнатный с двумя кроватями, столик, два стула, на тумбочке у кровати рекламные проспекты и Библия. Туалет со всеми удобствами, включая биде. В номере Кати то же самое, только комната поменьше и одна кровать.

– Располагайтесь, – устало сказал Антон. – Отдыхайте. Захотите есть, спуститесь в ресторан, заказывайте, что захочется. Счет за ужин я оплачу позже, с оплатой номеров. Я тоже поеду домой, отдохну. Спокойной ночи в Америке! До завтра.

Но тут же вернулся от двери:

– Чуть не забыл. Вот на всякий случай моя визитка с телефонами. И обратите внимание – в США я Том Колдер. При оформлении гражданства я просто перевел свое имя на Том, а фамилию Морозов – на Колдер.

Утром он появился, как всегда, сияющий, гладковыбритый, в светском костюме и шляпе с кисточкой.

– Ну, как спалось? Какие сны вам снились в противоположном полушарии? – Не ожидая ответов, продолжал: – Сегодня день ознакомления с Нью-Йорком. Так сказать, общий обзор. Вот вам план города для туристов. Смотрите: как шахматная доска. В Нью-Йорке невозможно заблудиться – все стриты пронумерованы, их пересекают авеню, каждая со своим названием. Я пригнал свою машину. Буду вашим гидом. Не возражаете? Вперед, за мной!

Машина оказалась с опущенным верхом.

– Я специально приехал на кабриолете, чтобы у вас был широкий обзор.

– Дядя Том, у вас несколько машин? – спросила Катя.

– Да, милая, эта специально для прогулок, особенно, летних, загородных. Нравится?

– Очень.

– Я подарю ее тебе, как только ты получишь права. Кстати, сразу после устройства с жильем вам всем надо пройти курс обучения в автошколе и получить права. Без автомобиля в Америке жить невозможно.

Разместились в мягких, ласкающих, кожаных сиденьях. Чуть слышно замурлыкал мотор, и Том влил машину в бесконечный поток сверкающих глянцем автомобилей.

– Начнем с главной улицы, – сказал Том. – В Москве это улица Горького. У нас…

– Бродвей! – подсказала Катя.

– Бродвей – это показуха, – весело поправил Том. – Его мы будем смотреть ночью, когда он весь в прыгающих, пульсирующих, брызжущих огнях, как у дьявола в преисподней. Главная, не только в Нью-Йорке, но и во всей Америке, Пятая авеню! У вас и у нас живут на главных улицах ВИП-персоны – вери импотент персоне. По вашим понятиям, номенклатурные, они у вас ВИП по должностям, а наши ВИП – по деньгам, по богатству.

Машина покатилась по чистой, ухоженной улице, с не очень высокими домами. Из многих подъездов, пересекая тротуар, к дороге подходили цветные тенты, защищающие от дождя или солнца. Около одного из них, темно-зеленого, Том сбавил ход:

– Здесь два этажа занимает Катрин Онассис, дочь миллиардера, владельца нефтяного флота.

Андрей, демонстрируя свою осведомленность, веско сказал:

– Она не ваша, а наша ВИП-персона, потому что вышла замуж за русского и приехала с ним в Москву.

Том хохотнул:

– Ха-ха! Правильно, Андрюшенька. Но если быть совсем точным, она высмотрела себе в мужья не русского, а одессита Сережу. Но это уже в прошлом, теперь у нее другой муж. Она живет как при коммунизме – все у нее по потребности, даже мужья.

Плавно продвигаясь мимо другого дома, Колдер продолжал:

– В этом белом красавце живет вдова убитого президента Кеннеди. Она занимает этаж. Кстати, Андрюша, ты знаешь продолжение семейной жизни Онассисов?

– Нет, не знаю.

– Жаклин Кеннеди стала мачехой Катрин, она вышла замуж за ее отца. Но и ее замужество было не долгим: старик умер. Наследницей его миллионов стала Катрин. Она откупилась от Жаклин, выделив ей мизерную сумму – всего 26 миллионов. На Пятой авеню имеют апартаменты многие самые богатые американцы. Это для престижа. Но живут они за городом, на дачах, виллах и даже в замках.

Том прибавил скорости и продолжал рассказ:

– Теперь для контраста я покажу вам негритянский район – Гарлем.

Машина вошла в улицу, с обеих сторон застроенную высокими, однообразными кирпичными башнями. Показывая на них, Том спросил:

– Иван Петрович, хотите стать буржуем сегодня же?

– Каким образом?

– Выбирайте из этих домов пять или десять штук, и немедленно их оформят как вашу личную собственность. И по вашим понятиям вы уже буржуй.

– Не понимаю, как это может быть?

– Очень просто, вам эти дома отдадут с большим удовольствием, потому что за них надо платить немалые налоги. Дома убыточные. Не окупаются. Живущие в них негры регулярно не вносят квартплату. Поэтому от них владельцы готовы избавиться в любое время.

Том сбавил скорость:

– Обратите внимание, как много прекрасных машин припарковано у этих домов. Негры любят машины.

– А на какие шиши они их покупают, если даже за квартиры не платят? – спросил Андрей.

– Деньги у них есть. Каждая семья получает пособие на детей. А детей они штампуют до десятка и больше. Пособия на них хватает на питание, и можно накопить на машину. Многие черные – лентяи. Вообще не работают. Живут на эти пособия.

В подтверждение слов Колдера, вокруг домов и машин кишели черные ребятишки разных возрастов – от бесштанных карапузов до хиппово одетых подростков.

– Недалеко отсюда находится Яшкин-стрит. Заедем туда. Познакомлю вас с моим приятелем.

Яшкин-стрит оказалась узенькой улицей, сплошь из небольших магазинчиков и вдоль них вынесенных на тротуары прилавков с товаром. Том пояснил:

– Яшкин-стрит – это жаргонное название. Я не знаю, как эта улочка называется в действительности. Основал ее какой-то предприимчивый Яша. Здесь торгуют одни евреи. Джинсовые брюки, куртки и прочие изделия можно тут купить наполовину дешевле, чем в магазинах.

– А почему? – вклинилась Катя.

– Потому что продавцы берут товар напрямую от производителя, без оплаты налогов. Это, так сказать, левый товар, незаконный. На разнице в цене хорошо зарабатывают. Сюда едут покупать многие, торговля идет успешная.

Том остановил машину около магазина с большими витринами и широкой стеклянной дверью.

– Зайдем к моему приятелю.

Встретил пожилой мужчина, уже седоватый, но крепкий, с быстрым, приветливым взором.

– Знакомьтесь – Коля, – представил Том. – А это мои друзья – Батюшковы, они только что приехали из Союза. Петр Иванович – крупный ученый. Откроет у нас свой бизнес.

Хозяин пригласил в кабинет. Тут же на столике появились чашки с кофе. Том продолжал представлять:

– Николай – наш, советский, он фронтовик, имеет награды. Приехал в Штаты после войны.

Инициативу перехватывает Николай:

– Я не убегал из Союза. После войны получил сообщение о смерти отца, который постоянно жил в Америке. Он оставил наследство мне и брату Мойше, который жил здесь, в Штатах. Я приехал за получением наследства и решил остаться. В Союзе не нашел бы применения своим деньгам. Вы угощайтесь, берите, вот, печенье…

Николай подвинул сладости и, как человек общительный и разговорчивый, продолжил рассказ:

– Не получилось у меня общее дело с братом. Приехал я с открытой душой. Встретили меня хорошо. Привезли в дом брата, отвели комнату. Но порядки в доме Мойши мне не понравились. Он, как старший, держал себя высокомерно, даже со мной. Другими членами семьи командовал, как капрал. Не нравилось мне это. Однажды за ужином я стал рассказывать про свои фронтовые дела. Все слушали внимательно. А брат, вдруг вижу, заснул в своем кресле. Я разволновался, вспоминая войну, а он, жирная свинья, спит! Хлопнул я рукой по столу, разбудил его и сказал:

– Ты – жирная жопа, а не брат. Я про свои переживания рассказываю, а ты спишь бессовестно. Знать больше тебя не хочу. Забираю свою долю наследства и ухожу от тебя.

– Вот открыл свой магазин. Сначала джинсами торговал, а теперь перехожу на дубленки, они входят в моду.

Ивану Петровичу понравился Коля – буржуй с нашими армейскими замашками. Сказал ему:

– Надеюсь, мы подружимся, как только определимся с жильем, приезжайте к нам в гости. Я тоже служил в армии, нам есть о чем поговорить.

К вечеру, когда настало время ужинать, Том, поколесив еще по городу, сказал:

– Повезу вас в русский, а точнее, еврейский район – в Бруклин, на Брайтон-бич. Здесь евреи начали поселяться еще в 1895 году, после первых погромов. Потом была вторая волна в годы Октябрьской революции. И третья волна: эмигранты – наши современники. Особенно много их бежало, когда началась в Советском Союзе кампания космополитизма.

Машина остановилась около ресторана с вывеской над входом – «Одесса». В зале на втором этаже было много электрического света. На невысокой эстраде играла джаз-группа – пианист, гитара, саксофон.

Батюшковых тут же пригласил выбрать столик услужливый молодой, красивый официант. Том назаказывал всяких закусок, а про горячее спросил:

– Кто что желает?

– Я – курицу! – первой попросила Катя.

Том подсказал:

– Есть котлеты деволяй, у вас их называют колеты по-министерски. Это куриное филе со вкусным горячим маслом внутри.

– Согласна!

– Я поел бы рыбки, – попросил Иван Петрович.

– Рекомендую запеченного карпа, – предложил Том. – Очень вкусно, запекается в форме, обложен румяной картошечкой.

– Подходит.

Андрей тоже, как и отец, заказал запеченную рыбу.

Огляделись. За столами веселые, хорошо одетые дамы и господа. Многие идут танцевать, как только заиграет оркестрик. За тремя сдвинутыми столиками шумная компания отмечала чей-то день рождения. Музыканты исполнили для них мелодию «Хэпи бос дей ту ю».

Все заказанные блюда Батюшковым понравились. Настроение было прекрасное. И тут очень кстати появился на эстраде певец Вилли Токарев. Небольшого роста кудреватый брюнет с черными усами, он больше походил на коммивояжера, чем на артиста. Но пел он хорошо. Душевно. Бархатным баритоном: «Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой…». Потом очень трогательную, ностальгическую песенку: «Самолеты в воскресенье улетают». Пел он под Высоцкого, с хрипотцой, но без надрыва. Аплодировали ему громко. Эмигранты искренно благодарили, растроганные воспоминаниями о покинутой родной земле.

Вечер прошел очень приятно. В вестибюле Том сказал:

– Я вижу, вам понравился Токарев.

– Очень, – за всех сказала Катя.

– Я куплю вам кассеты с его песенками, будете слушать его дома.

И тут же в гардеробе купил три кассеты.

На следующий день после ознакомления с городом неутомимый Том с утра предложил:

– Давайте сегодня займемся устройством быта. Будем подбирать жилье.

Он развернул объемистую рекламную газету, вроде нашей «Из рук в руки»:

– Здесь предлагается все, что нам нужно. Прежде всего надо решить главный вопрос: где вы хотите жить – в квартире или в отдельном доме, особняке, коттедже.

Катя, как всегда, воскликнула первой:

– В коттедже, в коттедже!

Иван Петрович, подумав, согласился с ней:

– Хорошо бы в небольшом недорогом домике.

Том подсказал:

– Не скромничайте, Иван Петрович. Вам полагается удобный, солидный особняк.

– Но сколько он стоит?

– А мы не будем покупать. Для начала возьмем в аренду. Например, на полгода. Потребности и возможности ваши будут расти. Через год вы захотите еще больший, с гаражом на три машины, с бассейном. И арендуем, что вам понравится. А вот через два года будем покупать или строить для окончательного устройства.

– Вы правы.

– Нужно определить еще один очень важный вопрос. Где мы будем создавать нашу лечебницу? В каком районе города?

Пока Батюшков думал, глядя на план города, Андрей посоветовал:

– Надо где-то в центре, у всех на виду, чтобы клиенты легко находили.

Том не согласился:

– В центре очень дорогая аренда. Здесь загазованность, суета. Лучше на окраине. Недалеко от дома, который вы выберете для жилья. А клиенты и особенно клиентки найдут вас, даже если вы откроете фирму на северном полюсе. Ради того, чтобы избавиться от жиров, женщины приползут к вам, куда угодно.

– Согласен, – кивнул Иван Петрович. – Вы, как всегда, правы.

– Я предлагаю район Бруклина. Здесь не шумно. Много зелени. Нет небоскребов.

– Согласен.

– Посмотрим, что нам предлагают в этом районе. – Том стал читать объявление в газете: – Двухэтажный… гостиная, кабинет, спальни, полностью меблированный. Да, вот еще надо определить. Хотите с мебелью или сами будете ее подбирать по своему вкусу?

– Лучше посмотреть то и другое, – предложил Иван Петрович.

– На этот раз вы правы! Поехали.

Батюшковы осмотрели несколько домов. Все они были чистенькие, ухоженные, с небольшими участками земли, на которых ласкали глаз ярко-зеленые, подстриженные газоны.

Остановили выбор на коттедже средних размеров с мебелью:

– Зачем пустой? Ни к чему возиться с покупкой мебели. Все здесь подходит. Тем более вы сами сказали – это не навсегда.

И Катя сказала свое мнение:

– Хорошо, что четыре спальни – папе, мне, Андрею, и мама приедет.

Беседу с риэлтором, оформление контракта, оплату аренды конечно же взял на себя господин Колдер, бывший Морозов. Затем поехали в гостиницу. Перевезли вещи в новое жилье и, когда Том уехал, счастливые, веселые ходили по комнатам, обнаруживая все больше удобств: туалеты и ванные комнаты внизу и наверху. На втором этаже даже два – мужской и дамский с биде. Андрей и Катя обживали свои комнаты-спальни на мансарде. Все вместе обследовали и кухню-столовую. А затем Иван Петрович в кабинете сел в удобное, мягкое кресло у письменного стола, положил голову на мягкую подушечку подголовника, закрыл глаза, легко и вдохновенно подумал: «Господи, спасибо тебе за твою великую доброту!»

Что будем делать?

В очередное утро Том вкатился в комнату, как большой колобок, глаза его весело сияли и выражали готовность действовать.

– Где ребята? – спросил он.

– Как обычно, развлекаются.

– Они пусть гуляют… А нам пора заниматься делом. Туристический период пора кончать. Огляделись. Поселились. Что вы намерены предпринимать дальше?

Иван Петрович задумался. Том подождал минуту и прервал молчание:

– Русский мужик долго запрягает.

– Но зато далеко едет, – продолжил Батюшков и добавил: – А еще говорят, долго едешь – дальше будешь.

Тут нашелся Том:

– От того места, куда едешь. Ну, а если серьезно?

– Я думаю, надо предложить мои услуги какой-нибудь клинике. Где уже все на ходу. Идет лечебный процесс. Они выделят мне помещение. Я изготовлю оборудование. Приготовлю химикаты и начну практиковать.

Том замахал руками:

– Нет, нет! Это русский вариант. Мы с вами в Америке. Здесь нужен размах. Мы откроем свою клинику. Надо все держать в своих руках.

– Где, на какие шиши вы собираетесь это делать? Будете строить? Сколько на это уйдет времени?

– Ничего не будем строить. Найдем подходящее помещение. Арендуем. Оборудуем. Начнете работать. Я организую рекламу. Без рекламы никакой бизнес невозможен. Первых же ваших пациенток сфотографирую до и после операции. Женщины прибегут к вам со своими жирными телесами и такими же жирными кошельками. Только успевайте получать и считать гонорар!

Том не мог усидеть на месте, все это он говорил, бегая и жестикулируя короткими ручками перед сидящим Батюшковым.

– Кстати! Деньги любят счет? Мы найдем хороший банк. Как будет называться наша фирма?

– Не представляю, – Иван Петрович пожал плечами.

– Она будет называться «Батюшков и К°». Вы – президент, я – коммерческий директор. Счет в банке на ваше имя. Все деньги ваши. Потому что все держится на вас. Вы хозяин – по-русски, босс – по-американски. Я буду у вас работать по найму, по контракту. Какой оклад вы мне положите?

– Не знаю, в финансовых делах ничего не смыслю.

Глаза Тома сияли веселой добротой и покладистостью, казалось, он готов был для этого русского медведя на самое небольшое вознаграждение, ради искреннего желания помочь ему выйти в люди.

– Мне много не надо. Раз мы «Батюшков и К°», определите мне, как компаньону, 20% от дохода. Восемьдесят будут ваши. Справедливо?

– Не совсем, – возразил Иван Петрович. – Фактически все организационные и финансовые вопросы лягут на ваши плечи.

– Это правильно. Я буду везти всю телегу. Но она будет пустая без ваших мозгов. Вы как босс – ноль. Но как ученый, как профессор – вы главный мотор всей этой затеи.

– Пожалуйста, не величайте меня, я не профессор, – Иван Петрович поморщился, ему давно уже резало ухо это звание. Но Том, как только прибыли в США, стал звать его и особенно обращаться при посторонних, как к профессору.

Лицо Тома стало серьезным:

– Определимся раз и навсегда. Поставим точки над «i». Вы не только профессор – вы крупный советский ученый. Вам придется давать много интервью журналистам. Как только появятся первые фотографии граций, которых вы сформируете из толстух, к вам повалят из всех газет корреспонденты. Поэтому запомните свои ответы раз и навсегда. Вы крупный ученый, у которого конфликт с советской властью. Вы не смогли жить и двигать науку при тоталитарном режиме, поэтому покинули свою страну и приехали в Америку, где все пути для вашей деятельности открыты.

– Но это неправда, я не стану врать!

Взгляд Тома стал холодным и жестким:

– Нет, это правда! Разве вас не зажимали, не гробили ваше открытие? Почему я вытащил вас сюда? Потому что вы не имели возможности там реализовать свое открытие. Это и есть тоталитаризм! И прошу вас давать интервью только в таком духе. Иначе вы и здесь будете конфликтовать с властью.

Иван Петрович примирительно улыбнулся:

– А как же насчет демократии?

Том опять засиял своими веселыми глазками.

– Демократии сколько угодно: делайте деньги, в неограниченном количестве! Но в политику не лезьте.

– А разве то, что вы предлагаете мне говорить, не политика?

– Да, это политика, ваша – та, которая осталась там, за океаном. Здесь надо свободно дышать, зарабатывать деньги и радоваться. Давайте на этом прекратим наше словесное фехтование. И я, с вашего согласия, начинаю осуществлять то, о чем мы договорились. Регистрирую фирму «Батюшков и К°», открываю счет в банке. И попытаюсь сразу же выбить у них кредит.

– А чем расплачиваться будем?

– Дорогой господин Батюшков, привыкайте к своему новому положению – вы без пяти минут миллионер!

В этот день Том Колдер выглядел особенно торжественным – на нем новый костюм кофейного цвета, брюки-гольф, будто накачанные воздухом, клетчатые гетры и ослепительно сияющие коричневые полуботинки. Американец, одетый по моде тридцатых годов, но в новом сегодняшнем издании. Наряд еще больше подчеркивал его шарообразную внешность. Лицо и веселые глаза его сияли ярче обычного. Он без вступления, без долгих разговоров, как полагается бизнесмену, вдохновенно сказал:

– Ну, Иван Петрович, начнем делать деньги! Что вам для этого нужно?

Они сели в кресла у журнального столика. Том достал блокнот и приготовился записывать.

Батюшков стал перечислять все необходимое для работы:

– Провизорный стол с множеством ящиков, мензурок, колб, пробирок, весами и прочей мелочью, необходимой для составления реактивов. Если вы будете покупать или заказывать в специализированной фирме, они знают, что входит в понятие рабочее место для провизора.

– Будет заказано в лучшей фирме!

– Тогда там же приобретайте вешалку для капельниц, ну, и сами капельницы на 500 и 1000 грамм. Холодильник для приготовленных мною снадобий.

– А составляющие их химикаты?

– Буду приобретать сам. Вы покажете мне несколько магазинов, где продают химикаты.

– Мне не доверяете? Боитесь, определю состав вашего растворителя жира? Напрасно, я заинтересован в сохранении вашей тайны больше, чем вы, потому что вкладываю в это дело немалые деньги. Если у вас украдут секрет и перехватят метод лечения, прежде всего пострадаю я.

– Вот и помогайте мне сохранить мою тайну. Дальше – нужен обычный массажный стол, на котором я буду проводить операции. Белье – простыни, салфетки, занавески. Теперь самый главный агрегат. – Иван Петрович достал из шкафа основной рабочий прибор, он сделал его сам по приезде в Америку, поставил его на столик:

– Как видите, это обычный модернизированный пылесос. По одному шлангу поступает из капельницы растворитель жира. На шланге кнопка, которой я регулирую подачу растворителя и одновременно напор воздуха из пылесоса. Главная деталь этого агрегата – щетка. Вот смотрите – похожа на обычную щетку. Только вместо волосков у нее пластмассовые тончайшие трубочки, по которым вводится под кожу растворитель. Вы видели рисовое зернышко, на котором записаны стихи или даже законы?

– Видел, под микроскопом.

– Вот, обработка трубочек в щетке должна быть на таком же микроскопическом уровне, из особой пластмассы, чтобы не гнулись и не ломались. На теле человека растут волоски, иногда еле заметные. Некоторые модницы удаляют эти волоски различными кремами. Для меня это даже лучше, остаются свободные от волосков поры. Вот в эти поры, не повреждая тело, как бы протискиваются трубочки щетки и вводят растворитель под кожу. А потом, когда жир стал жидким, я включаю другой, отсасывающий, шланг. Вот на нем тоже кнопочка. И откачиваю растворившийся жир. Вот, собственно, и вся операция. Постепенно перемещая щетку, включая и выключая разные функции пылесоса, я продвигаюсь по месту накопления жира и удаляю его. После операции на теле пациента появляется покраснение, но с помощью успокаивающей мази тело приводится в норму. Если жировые залежи большие, операция проводится в течение нескольких дней. Удобно в моем деле то, что не надо класть пациента в стационар, он живет дома и приходит на лечение в назначенное время.

Том засомневался:

– Пылесос выглядит как-то не солидно, кустарно. Можно ли его переоборудовать под прибор, который внешне будет выглядеть как специальный медицинский агрегат?

– Можно. Но только, как вы сами сказали, внешне, функции отсасывания и подача должны сохраниться, и мощность этих функций – тоже как в пылесосе.

– Все будет сделано, шеф, как вы пожелаете. Через неделю изготовлю и установлю в помещении, которое я вам уже показал. Есть ли у вас какие-нибудь пожелания по жилью, питанию, развлечениям?

– Спасибо, все прекрасно. Ваши заботы и доброта безграничны.

– Благодарю вас, профессор. Без промедления помчусь исполнять ваши указания. Но надо решить некоторые организационные вопросы. Как я понимаю, у нас разделение труда – вы лечите, выкачиваете жир, я организую выкачивание денег.

Батюшков поморщился:

– Вы циник, Том.

– Я не только циник, я еще и ценник. Я знаю, что сколько стоит. Причем не только вещь или дело, и даже люди. Например, ваша цена – сотни миллионов. Как коммерческий директор-распорядитель я введу систему оплаты лечения по контракту. Американцы любят определенность: за что и сколько надо платить. Мы с пациентом будем подписывать контракт, закажу бланк на дорогой бумаге с нашим фирменным логотипом. В нем будет указано, что мы должны с пациентом сделать, сколько это стоит. А также его обязанности: платить в срок наличными или чеками, соблюдать режим лечения, указанный в инструкции, которую я тоже разработаю. Я с вами абсолютно не согласен в том, что пациенты будут жить у себя дома и приходить к нам, как в поликлинику.

– Почему и в чем вы не согласны?

– Не согласен потому, что у вас, извините, отсутствует коммерческое мышление. Я считаю необходимым качать деньги из клиентов там, где это возможно. Я не циник, я реалист. Если клиент накопил или, скажем прямо, нажрал много жира, значит, он не бедный человек. И мы заставим его раскошелиться по полной схеме. Вот мои соображения на этот счет. Мы создадим холдинг, в котором будет гостиница. Почему иногородние клиенты должны отдавать деньги в отели и рестораны, где они будут питаться. Они должны жить в нашей гостинице, которую я создам. Нет, я не буду ее строить. У нас нет на это времени. Я арендую поблизости отель, создам в нем госпитальный вид и порядок. Питаться они будут в нашей столовой. И все это за плату! За денежки!

Батюшков удивлялся предприимчивости партнера, все, что он обещал, действительно может состояться. И Том прав, на этом можно дополнительно зарабатывать.

– Вы, как всегда, правы, у вас дьявольски гибкие мозги. Я согласен со всеми вашими намерениями. Действуйте! Будем вместе качать доллары!

Том громко захохотал:

– Иван Петрович, вы уже думаете как американец! Поздравляю!

Все, о чем говорил Морозов-Колдер, сбывалось, как по мановению его невидимой дирижерской палочки. Он снял в аренду приличный особнячок, обставил его белой медицинской мебелью. Белые халаты, простыни, салфетки были с фирменным знаком «Батюшков и К°». Оборудовал кабинет профессора и еще удивил своего босса находчивостью: для работы были изготовлены белые аппараты с фирменным знаком «Батюшков и К°», которые он заказал на фабрике, выпускающей пылесосы, но модернизировал их внешний вид под солидную и даже загадочную медицинскую аппаратуру.

Первых пациентов организовал тоже Морозов. Он привел двух полных женщин, то ли родственниц, то ли хороших знакомых. Иначе никто не пришел бы к безвестному экспериментатору.

Батюшков ожидал, одетый в белый халат и белую шапочку. На столе белые специальные перчатки – все, как полагается хирургу. Колдер привел в операционную женщин, представил:

– Фаина, жена моего родственника. Мы ее зовем просто Фаня. А это Людмила, тоже моя родственница по линии папиных дядей. Ее мы зовем Милочка. Я им объяснил, почему мы с них начинаем, пока нас еще не знают, нет клиентов. Они согласны. Я их сфотографирую до и после операции и использую снимки для рекламы.

Людмила – брюнетка лет тридцати с хорошей модной прической, модно одетая, когда-то у нее была хорошая фигура. И теперь она не была безобразно толстой, но уже не было талии, обвисли и навалились на зад жирные боковые складки, да и живот, хоть и спрятан под широким поясом под платьем, но заметно угадывался.

Фаина была небольшого роста, в широком платье-балахоне, под которым колыхалось очень ожиревшее тело.

Иван Петрович любезно улыбнулся обеим и тут же предложил:

– Не будем терять время – приступим. Начнем с вас, – он указал на Людмилу. – Раздевайтесь до купальника. Чулки можете не снимать и ложитесь на этот стол. А вы, Фаина, можете сесть вон в то кресло и наблюдать процесс лечения, пока вам не надоест. Предупреждаю обеих – операция будет длиться довольно долго.

Том подвел Людмилу к большому настенному зеркалу. Когда она разделась до трусов и бюстгальтера, он поставил ее лицом к себе, а жирная спина и бедра отражались в зеркале.

– Вот, получится на фотографии модель со всех сторон. В полном объеме.

Уложив на операционный стол Людмилу, Иван Петрович выключил общее освещение в комнате, оставил только мягкий рассеянный свет над столом, где лежала Людмила. Спросил ее:

– Вам удобно? Вот этой щеткой я буду вводить под кожу специальный растворитель жира. Это не больно, вы будете ощущать легкое покалывание этой щеткой, она будто прилипнет к вашему телу. Думайте о чем-нибудь своем, приятном, ну, например, как вы появитесь на пляже и все будут обращать внимание на вашу красивую фигуру. А я ее такой сделаю, обещаю вам!

Колдер с Фаней сели в сторонке. Батюшков включил мотор и, мысленно сказав: «Господи, благослови», – приступил к операции. С первых же минут он убедился, что аппаратура американского производства работает великолепно, мотор мурлыкал тихонько, не то что его приспособленный пылесос, щетка прошлась по телу, смазанному глицерином, и нежно стала всасываться в поры своими волосками-трубочками, которые тоже оказались более тонкими, легко проходимыми к залежам жира. Раствор из капельницы пошел по шлангу и по капиллярам щетки послушно, под хорошим давлением. Иван Петрович был очень доволен, работал с удовольствием и даже вдохновенно. Он быстро очистил обвисший живот женщины, затем складки на боках. Причем, обрабатывая талию, особенно постарался, обойдя ее неоднократно по всей окружности, и сделал плавный переход на бедра, которые тоже округлил, придав им красивую форму.

Том и Фаня уходили пить кофе. Батюшков работал без перерыва и еще раз отметил: с таким оборудованием даже не пришла усталость.

Завершив операцию, включив свет, Иван Петрович сказал:

– Ну, милая, поднимайтесь, идите к зеркалу и посмотрите, какую Афродиту я из вас изваял!

Людмила, улыбаясь, пошла к зеркалу, туда же поспешили Том и Фаина. Некоторое время все молчали. И вдруг пациентка в ужасе вскрикнула:

– О май год! Боже мой! Что вы со мной сделали!

В зеркале она увидела себя, покрытую красными и розовыми пятнами, как прокаженная, в язвах и рубцах! Батюшков поспешил ее успокоить:

– Это все пройдет! Тело будет нормального цвета, подтянется. Складок не будет. Том, дайте ей тюбики крема. Вы должны смазывать обработанные места утром и вечером, и все будет в порядке. Смотрите, какие я сделал формы!

Том, в некоторой растерянности, стоял с фотоаппаратом в руке.

– Сейчас ее фотографировать не надо. Вот дня через три придет все в норму, тогда сделаете снимки для рекламы.

Людмила, все еще расстроенная, не очень-то верила словам доктора:

– Вы говорили о пляже. Если я появлюсь с такими красными блямбами, люди будут от меня шарахаться!

– Я же вам объяснил – все это временно. Пройдет. Никаких следов не останется. Проверено на сотнях пациентов, когда я работал в нашей стране.

Хорошее настроение Ивана Петровича было подпорчено. Чтобы сменить неприятную тему, он обратился к следующей пациентке:

– Ну, вы готовы? Раздевайтесь. Том, сфотографируйте ее в первозданном виде.

Однако Фаня подняла руки перед собой, как бы защищаясь от Батюшкова, и залепетала испуганно:

– Нет, я не хочу. Я не буду. Не хочу быть такой страшной.

Батюшков обиженно махнул рукой:

– Как же вы не понимаете. Я же объяснял – все это пройдет.

А она все лепетала:

– Нет, нет. Я не хочу. Вот когда у нее пройдет, может быть тогда…

– Первый блин комом, – подвел итог Иван Петрович. – Том, пожалуйста, проследите за режимом восстановления тела вашей родственницы. И сфотографируйте ее в… (помедлил) в готовом для рекламы виде.

– Я сделаю снимки, как мы договорились, все будет в порядке, шеф. Я же видел ваших клиентов в Москве. Собирайтесь, дамочки, едем по домам!

Дело развернулось и приобрело популярность быстрее, чем предполагали организаторы. Был такой наплыв клиентов, что пришлось вести предварительную запись.

Том торжествовал:

– Что я говорил? Давайте расширяться. Надо подготовить вам помощников. Я приглашу врачей или медсестер. Кого хотите?

– Лучше сестер.

– Будут. Аппаратуру закажу дополнительно. Как быть с химикатами?

Это был очень трудный и щекотливый вопрос. Батюшков не мог открыть свой секрет. Понимал: как только это случится, он будет не нужен. Хотя бы тот же Морозов-Колдер перехватит дело со своей веселой улыбочкой. Поэтому Иван Петрович твердо сказал:

– Растворители буду готовить я сам. Сейчас и в будущем. Персонал будет выполнять только практические операции. Каждому будем выдавать ампулы по счету под расписку – вы или я. Но готовить всегда буду только я.

Морозов не возражал:

– Как скажете, вы хозяин!

Популярность метода Батюшкова росла с каждым месяцем все шире. Но Колдеру и этого было мало.

Однажды Том долго смотрел на Ивана Петровича особенно внимательно и молчал. После таких затяжных молчаний он обычно высказывал какую-нибудь новую придумку. И на сей раз ожидая того же, Иван Петрович спросил:

– Вы что-то придумали?

И Том огорошил:

– Вам надо отпустить бороду. Большую, широкую. Лопатой.

– Зачем?

– Американцы считают – все русские бородатые. А по улицам у вас ночью ходят медведи.

– А как же мое изобретение? От дикости? Такого у американцев нет.

– Вы правы – они дураки, обыватели. Но борода нужна – для рекламы, для большей притягательности.

Батюшков не раз убедился в находчивости партнера. Согласился и на этот раз. Бороду отпустил. Через полгода она украсила не только его лицо, но и новые рекламные буклеты и газетные публикации, в которых он теперь был не просто профессор медицины, но и загадочный «а-ля русс», таинственная русская душа. И надо признать, Том оказался прав. На «таинственную русскую бороду» американские дамочки пошли еще более мощным потоком. Пришлось расширить приемные в поликлинике и реабилитационные номера в гостинице. И это еще не все. Том, игриво улыбаясь, однажды сказал:

– Шеф, с вас причитается за мою бороду.

– В каком смысле?

– Некоторые американочки хотят попадать только в ваши руки. Я повысил за это тариф. И они платят. Теперь у вас идет дополнительный гонорар. Хотя борода моя, на долю не претендую. Я не жадный человек.

Сначала приехал секретарь или доверенное лицо. Он не сказал, кто он, а значительно произнес:

– Я от мистера Окфельдера, – помолчал, как бы проверяя, какое впечатление произвело имя его босса. Имя было знаменитое. Несмотря на недолгое проживание в Америке, Батюшков знал: Окфельдер – один из крупнейших денежных воротил.

Прибывший продолжал:

– Господин Окфельдер хочет с вами поговорить. Сам приехать сюда к вам он не может, по разными причинам, в том числе из соображения безопасности.

В Штатах любое дело, услуга или, вот, предполагаемое свидание стоит денег. Понимая это, гость сказал:

– Ваш визит будет оплачен, независимо от того, договоритесь вы или нет.

– Я хотел бы знать, зачем я понадобился господину Окфельдеру?

– Мой шеф хочет воспользоваться вашим искусством. Он очень полный.

– Пожалуйста, моя клиника к вашим услугам. Я на дом не выезжаю. Здесь вся необходимая аппаратура.

Посланец проявил нетерпение от непонятливости доктора:

– Мистер Окфельдер – не обычный клиент. Все будет оплачено, не беспокойтесь. Сегодня при встрече с вами именно об этом пойдет разговор.

Том стоял сбоку от визитера и делал руками осторожные жесты, и глаза его едва не выскакивали из орбит: мол, соглашайся!

– Хорошо. Я согласен навестить вашего босса. Когда он назначает встречу?

– Мой босс никогда не откладывает. Надо ехать сейчас.

Том закивал очень энергично.

– Ну, что же, – сказал Иван Петрович. – Ваш хозяин – очень уважаемый человек, я не могу отказать, поехали!

Визитер расслабился, заулыбался, видно, он опасался – вдруг доктор заупрямится и не поедет, и тогда ему от босса влетит. До этого он стоял прямой, официальный, от таких говорят – аршин проглотил. А получив согласие, обмяк, позвоночник у него стал гибким.

– Благодарю вас, мистер Батюшков. А мой хозяин отблагодарит вас очень щедро.

Сели в сверкающий, мощный «джип». Иван Петрович прикинул: «Тысяч на семьдесят потянет». Шофер ничего не спросил, сразу дал газу и помчал очень быстро. Батюшков подумал: «Наверное, у него, как и у нас в Союзе, какие-то особые номера». Да и сам шофер был явно мастер: крутился и вилял в уличных пробках, чудом не задевая соседние машины.

– Ювелир! – восхищенно сказал Батюшков, показывая Тому на водителя.

– Фирма! – значительно молвил компаньон.

Приехали в загородный не коттедж, а настоящий замок, окруженный высокой металлической фигурной оградой черного цвета. В ограде был шикарный, ухоженный парк, цветочные клумбы и несколько фонтанов.

Кабинет босса – на первом этаже, рядом с богато отделанным белым мрамором вестибюлем. На верхние этажи ему трудно подниматься, отметил Бабушкин, поэтому кабинет внизу.

Окфельдер сидел на диване, раскорячив толстые ляжки, ни в один стул или кресло он не поместился бы. «Вот так туша! Много я видел толстяков, но таких еще не встречал», – первое, что подумал Иван Петрович. – «Килограмм на двести. И половина в нем – жир. Тут придется работать неделю!»

– Господин Батюшков, – представил сопровождающий, сделав, как и прежде, ударение на «ю». О Колдере он ничего не сказал, будто его здесь не было.

Окфельдер весь состоял из округлостей: толстые руки, как клешни, оттопырены, ноги, такие же округлые, раздвинуты, шея и двойной подбородок тоже округлые. Лицо как тыква, только с глазами, которые мигали из жирных складок. Он тяжело дышал, будто только что поднялся по лестнице.

Босс изобразил на своем тестообразном лице нечто похожее на улыбку и сразу, как и полагается бизнесмену, приступил к делу:

– Я располагаю о вас полной информацией. Меня устраивают результаты операций, которые вы проводите. Что надо делать, вы видите. Я заплачу вам сто тысяч долларов, если вы облегчите мое существование.

Названная цифра несколько обескуражила Батюшкова. Том, стоящий на шаг позади, даже тихонько икнул, чем напомнил Ивану Петровичу о своем компаньонстве.

– Я не могу принять от вас деньги. У нас холдинг, компаньоны должны получать проценты со всех доходов. Вам придется заключить с нами контракт и перевести гонорар на счет нашего холдинга.

– Меня не интересуют формальности, – он взглянул на своего посыльного, и тот жестами показал, что все будет в порядке. – Помогите мне избавиться от этого безобразия, и я вам хорошо заплачу.

– Вам придется приезжать ко мне в операционную, там вся аппаратура. Причем операции займут больше недели.

– Это меня не устраивает. Ездить к вам не могу. Везите сюда вашу аппаратуру. Мой массажный кабинет, надеюсь, вам подойдет. Гарри, покажите доктору массажный кабинет.

Батюшков не согласился с хозяином:

– Я не могу возить к вам свою аппаратуру. У меня контрактные обязательства перед другими пациентами. В контракте указаны определенные сроки. Я должен работать в своей клинике.

– Хорошо. Гарри, посмотрите, какое у доктора оборудование и закажите для меня на той же фирме, где для них изготовляли. Вот так, доктор, оборудование будет постоянно здесь, вы будете только приезжать. Вернее, вас будут привозить и отвозить. Если у вас возникнут нелады с пациентами по срокам их лечения, я буду оплачивать неустойку по вашим контрактам.

Он сам тут же подвел итог разговора – не привык, чтобы ему возражали или отказывали:

– Все, договорились! Гарри, действуйте, все должно быть сделано быстро! А теперь отвезите доктора. – И Батюшкову: – Извините, больше не могу уделить вам время. У меня дела!

Он грузно поднялся и, широко расставляя ноги и растопырив руки, как борец-тяжеловес перед схваткой, двинулся к огромному письменному столу. Даже не оглянулся. Он все решил. И все будет так, как он пожелал.

В машине, при возвращении, Том не разговаривал – мешал Гарри и шофер. По приезде в клинику, Гарри записал адрес фирмы, в которой была заказана аппаратура.

– Чертежи? – коротко спросил он.

– В фирме остались образцы. К тому же мы расширяемся, для нас там изготавливают десять новых комплектов.

– О,кей! – и умчался на своем шикарном «джипе» выполнять приказ шефа.

Когда остались вдвоем, Колдер с восторгом сказал:

– Знаете, с кем вас свела судьба?

– Обыкновенный обожравшийся денежный мешок.

– Нет, не обыкновенный! Этот миллиардер может купить небольшую европейскую страну со всеми ее потрохами. Сто тысяч долларов для него пылинка. Надо хорошо потрясти этот, как вы говорите, денежный мешок!

– Сколько на нем жира, вы видели? Мне придется больше недели его обрабатывать. Если разделить его сто тысяч на эти дни, не такой уж большой гонорар получится. Жмот ваш миллиардер.

– Надо подумать, как избавлять его не только от жира, но и от долларов.

На следующий день примчался Гарри и с порога воскликнул:

– Все готово! Я купил один из приготовленных для вас комплектов. Можем ехать.

Иван Петрович положил докторский чемоданчик с растворителем, смазку, кремы и сказал Тому:

– Я думаю, вам не надо ехать.

– А как будете объясняться?

– Языком жестов, и моих знаний английского языка достаточно.

В замке Окфельдера Батюшкова провели в массажную – большую комнату с высоким потолком и ярким светом. Необходимое оборудование установлено рядом со столом для массажа. Вся аппаратура с фирменным знаком «Батюшков и К°».

Гарри сказал:

– Проверьте, все ли работает, и я позову шефа.

Иван Петрович залил растворитель в капельницу. Включил основной агрегат, который мягко и знакомо заурчал.

– Зовите.

Окфельдер пришел в спортивном костюме. Батюшков показал жестом – надо снять одежду.

– Раздевайтесь. Все, до трусов.

Толстяк, кряхтя и отдуваясь, разделся и взгромоздился на массажный стол. Иван Петрович осмотрел, ощупал пациента и пришел к неприятному выводу: толстяк, желая похудеть, занимался с гантелями, гирями, штангой, от чего в жировых отложениях образовалась прослойка мышц, они будут мешать удалению жира.

Гарри стоял в сторонке. Батюшков сказал ему, подтверждая слова жестами, будто выжимая штангу:

– Спортсмен! Жирный, но плотный. – Помял бока пациента и добавил: – Дификулт ту ворк! (трудно работать).

Окфельдер заерзал, он понял, о чем говорит доктор, приподнялся и твердо приказным тоном буркнул:

– Ай шел пей фор эврисин! (я плачу за все!).

Иван Петрович начал с большого рыхлого живота – нанес глицерин, чтоб раскрылись поры, включил подачу растворителя из капельницы и с легким нажимом стал через щетку вводить растворитель. Пациент покорно лежал и пыхтел, даже лежать ему было трудно. Сеанс длился около двух часов. Батюшков выкачал из пациента полтазика белого, похожего на слизь жира. Показал его Окфельдеру. Тот посмотрел и радостно воскликнул:

– Черт возьми! Вы и вправду чудотворец.

Батюшков натер ему кремом покрасневшие от обработки участки живота. Дал тюбик и показал, будто ложится спать.

– На ночь. Бефор слип! Перед сном еще раз намажьте. На сегодня все.

Через неделю Окфельдер стоял перед ним, как большой мяч, из которого выпустили воздух. Морщинистые розовые складки тела местами висели, как тряпки. Босс смотрел на себя в большом настенном зеркале. Не было одышки. Радость и удовлетворение были на его все еще тестообразном полном лице, которое Батюшков не обрабатывал.

– Браво, док! Я словно заново на свет родился.

Иван Петрович подал ему два тюбика успокаивающего крема.

– Мажьте утром и вечером. Эти складки рассосутся. Тело войдет в норму.

Окфельдер прошелся нормальным шагом по комнате:

– Я дышу! Гарри, вы видите, как я дышу?

Гарри был счастлив не меньше самого босса.

– Вы помолодели на сто лет, босс!

Хозяин натянул спортивный костюм и поманил Батюшкова идти за ним. В кабинете он открыл сейф. Достал две пачки по десять тысяч новеньких долларов, подал их Ивану Петровичу и торжественно произнес:

– Окфельдер высоко ценит ваше искусство! Это вам помимо контракта. – И тут же, очевидно вспомнив о своих неотложных делах, согнал с лица улыбку и скомандовал: – Гарри, отвезите дока!

Пока шло становление холдинга «Батюшков и К°», Иван Петрович, занятый делами, не обращал внимания, не вникал в жизнь Кати и Андрея. Ходят в кино, в театры, где-то проводят вечера – вот и хорошо, пусть радуются вольнице. Но и у него появились, наконец, свободные вечера, и он с удовольствием проводил их в своем уютном, комфортабельном коттедже, наслаждаясь тишиной, удобствами быта, красивой мебелью, красивыми видами с балкона в сад, окружающий особняк. Вот в эти счастливые вечера отец не раз обнаружил у своих деток неприятное и неожиданное новшество – от них попахивало спиртным. И вообще, они приходили с вечеринок какие-то другие – развязные, болтливые, сумбурно жестикулирующие. Решил поговорить с ними прямо, без обиняков:

– Что-то вы, детки мои, не туда идете, не туда заворачиваете.

Катя остановила на нем удивленные глаза:

– Что ты имеешь в виду, фазер?

– Попахивает спиртным, это может войти в привычку и плохо кончиться.

Катя беззаботно махнула рукой:

– Не напрягайся, фазер, мы коктейлями балуемся, крепких напитков не принимаем. На дискотеке надергаешься, душа холодненького просит. А в коктейле соки, лед, ну и чуть-чуть виски.

– Смотрите, ребятки, все начинается с этого «чуть-чуть».

Андрей не оправдывался, он на дискотеку ходил изредка, все время помогал отцу, старался и вникал в дела холдинга.

На этом разговор кончился. Но продолжались Катины коктейли. Причем явно прогрессировали.

Однажды Иван Петрович попросил Андрея:

– Своди-ка ты меня на эту дискотеку.

– Может быть, не надо, па?

– Почему?

– Расстроишься. Переживать будешь.

– Нет, я должен увидеть и понять, что происходит с Катей.

Не откладывая, в тот же вечер направились на танцы. Вход в дискотеку пылал рекламными огнями, они мигали, прыгали, гасли и загорались в ритме джазовой музыки, которая вырывалась из входа.

В огромном пространстве, похожем на ангар с балками и арками, поддерживающими крышу, сразу у входа бар сверкал яркими бутылками и посудой. За стойкой в красной рубашке, полыхающей, как огонь, в электрической подсветке, манипулировал бармен. Он, как жонглер, ловко крутил, подкидывал и ловил смеситель для коктейлей.

В дальнем углу, на ярко освещенной эстрадной площадке, издавала невероятно громкие звуки и колотила в барабан группа из пяти дергающихся фигур. Все, что они извлекали из своих инструментов, усиливалось спецтехникой, подвешенной вокруг гладкой, блестящей площадки, на которой в ритме музыки дергались пары. Танцующими их назвать нельзя – это были конвульсии с беспорядочным выделыванием вензелей ногами и руками. Да и в пары они сходились на некоторое время, когда слипались и терлись в экстазе, особенно теми местами, где под одеждой скрыты половые органы. Потом они отскакивали и дергались поодиночке. И опять слипались и терлись, терлись, терлись. Иван Петрович вспомнил: в молодости он бывал на танцплощадках, там тоже прыгали в фокстротах и румбах, но как-то по-другому, без похоти. А когда в плавном танго один его приятель очень плотно привлек к себе партнершу, Лиза шутливо шепнула Ивану:

– По-моему, после этого он должен на ней жениться.

Иван Петрович показал Андрею на трущихся в сексуальной истоме и пересказал ему шутливую фразу Елизаветы:

– После этого полагается жениться.

Андрей даже не улыбнулся, серьезно пояснил:

– Здесь это не обязательно, когда становится совсем невтерпеж, идут туда и трахаются.

Иван Петрович не понял:

– Как это?

– Вон, смотри, справа дверь за занавеской и слева такая же. Входят с разных сторон. Там небольшой холл, в нем сидит кассирша. Платишь десять долларов за сеанс, берешь презерватив и входишь в темную комнату, где ждет партнерша, которая так же вошла с противоположной стороны. Мрак абсолютный. Находят на ощупь. И трахаются. Там для этого поставлен диван. И все в порядке, не нужно никакой свадьбы.

Иван Петрович онемел от этих подробностей. Андрей продолжал:

– Больше того. Могут в этой комнате встречаться не только те, кто договорился. Любой, кому захотелось трахнуться, может заплатить десять долларов и встретиться с незнакомкой, тоже жаждущей секса. Трахнулись и разошлись. И не знают, кто был партнером. Романтика. Многим нравится.

– И ты заходил?

– Попробовал…

– Ужасно… Неужели и Катя там бывает?

– Не знаю. Я ее об этом не спрашивал…

– Но ты брат! Должен оберегать ее нравственность.

– От кого? Здесь такая жизнь. Здесь все можно. Полная свобода личности.

– Но это же скотство. Так только собаки под забором случаются.

– Ты старомоден, па.

– А ты почему этим не увлекся?

– Я буду всегда рядом с тобой.

Отец ощутил прилив радости от этих его слов. Но то, что сказал сын дальше, его ужаснуло:

– Я буду с тобой – делать деньги!

При этом у него были такие холодные и чужие глаза, каких отец прежде никогда не видел.

Но сейчас было не до сантиментов, отец сказал:

– Надо спасать Катю. Надо ей запретить…

– Поздно, папа. Ей эта жизнь очень понравилась.

– Разве это жизнь? Что ждет ее в будущем?

– То же, что всех этих парней и девушек. Перебесятся, станут порядочными, трудолюбивыми американцами, бизнесменами, торговцами, врачами, клерками, шоферами. И спутников жизни найдут, и семьи будут у них хорошие. В общем, не сомневайся, па, в Америке все, как в фильмах, кончается хэппи эндом.

– Нет, я так не могу. Я должен серьезно поговорить с Катей.

И поговорил. В тот же вечер увел ее за руку с дискотеки. Она, потная, раскрасневшаяся, сопротивлялась. Но он властно сжал ее руку и привел домой.

– Ты что, совсем очумела в этой Америке?

– Не понимаю, о чем ты?

– Я все видел. Андрей рассказал мне о темной комнате. Это даже не проституция, а что-то еще более мерзкое!

– Не знаю. Не пробовала. Но раз ты говоришь с таким осуждением, надо обязательно попробовать.

Батюшков не узнавал свою дочь. У нее были наглые, немигающие глаза. Ни малейших проблесков совестливости, не говоря уж об уважении к отцу. У нее были глаза нахальной, гулящей девки.

Иван Петрович чувствовал – сейчас его расшибет инфаркт. На его глазах погибала дочь, и он не может ее спасти. Рушилось все! Благополучие, созданное в Штатах таким трудом. Никчемным становится широкое применение своего изобретения. Поток денег! Будь они прокляты! Из-за погони за долларами он теряет детей. Он сам привез их в эту клоаку! Господи, накажи меня! Пошли мне смерть!

В груди страшно, как ножом, резануло, и Иван Петрович упал, потеряв сознание. Дети кинулись к нему. Подняли. Положили на диван. Они не знали, что делать. Катя махала платком. Андрей расстегивал пуговицы на сорочке отца.

– Это все из-за тебя! – прорычал Андрей.

– Нет, из-за тебя! Зачем ты его привел на дискотеку?

– Вызывай скорую!

– Я не знаю, как это делается в Америке.

– Надо звонить Тому, он все знает.

Позвонили. Том действительно знал, что надо предпринимать. До его приезда уже примчался врач, пожилой господин при роговых очках, с традиционным докторским баульчиком. Он быстро осмотрел, ослушал пациента. Достал шприц, наполнил его из ампулы лекарством и деловито сказал:

– Это очень дорогой препарат. Кто будет платить?

Андрей закричал и замахал руками:

– Да колите скорее! Мы за все заплатим.

Доктор сделал укол в предплечье отца.

– Сейчас ему будет лучше.

И действительно, Иван Петрович открыл глаза. В эту минуту ворвался в комнату Том. Он с порога закричал:

– Что случилось? – Увидев доктора, кинулся к нему: – Доктор, делайте все возможное. Этот человек стоит миллионы долларов. Делайте все возможное и невозможное. Я все оплачу!

Иван Петрович попытался сесть. Но доктор остановил его и тихо сказал:

– Полный покой. Не вставать. Не ходить. Завтра утром я приеду.

Том пытался узнать у Кати и Андрея:

– Как и почему это случилось?

Но они пожимали плечами:

– Вошел в комнату и вдруг пошатнулся и упал.

– Переутомился, – заключил Том. – Это я виноват, надо было заботиться и о его отдыхе.

Правильно гласит русская пословица: «Пришла беда – отворяй ворота!» Как беспощадный, все разрушающий цунами беда обрушилась на холдинг «Батюшков и К°». Все началось с публикации в местной газете в Майами статьи на первой полосе под заголовком огромными буквами: «Очередной удар русской мафии», и буквами поменьше на той же полосе другой подзаголовок: «Русский мафиози Батюшков обирал американцев под личиной профессора».

И дальше излагалось, как этот самый лжеученый, обещая легкое похудение путем избавления от лишнего жира, на самом деле обманывал людей, брал у них доллары за лечение и вводил под кожу какую-то дрянь, от которой у людей начинались нарывы, нагноение, и даже угрожала смерть от заражения крови.

На холдинг немедленно наложили арест. Заморозили счет в банке. Опечатали помещения в клинике. Около лаборатории поставили полицейский пост.

Иван Петрович был в полной растерянности, не мог понять, что происходит. Прибывшему следователю он сказал:

– Я не имею никакого отношения к лечебнице в Майами. Это, наверное, какие-то аферисты решили подработать под нашей маркой.

На это следователь показал Батюшкову документы об открытии лечебницы, рекламу, контракты, заключенные с пациентами и иски этих пациентов, поданные ими в суд за ущерб, причиненный их здоровью. Иски были со многими нулями от каждого, потому что вопрос шел не только о здоровье, но даже о жизни.

Иван Петрович, взволнованный и растерянный, обратился к Тому Колдеру:

– Объясните, что происходит?

Том утратил свою обычную веселость и порывистую энергичность. Он опустил глаза и тихо сказал:

– Бес попутал. Это я открыл филиал в Майами. Хотел большие деньги заработать. Там курорт, на пляже тысячи толстых женщин, которые за хорошую фигуру готовы выложить пачки долларов.

– Но что вы им вводили? Вы же не знаете состав моего растворителя, – воскликнул Иван Петрович.

– Вот это нас и подвело. Я посоветовался с врачами. Они вроде бы составили какой-то эликсир, но, как видите, получился полный провал. Я очень виноват перед вами, Иван Петрович. Но я же спасу вас, не сомневайтесь. Вы знаете, у меня голова полна очень изворотливыми мозгами.

Спасение не получилось. Улики мошенничества были неопровержимые. После недолгого расследования состоялось несколько заседаний суда в Нью-Йорке, потому что главный офис холдинга был здесь. Несмотря на заявление Батюшкова, что он не имеет отношения к лечебнице в Майами, и предъявленные им отзывы и фотографии пациентов, которых он лечил в Нью-Йорке, суд вынес решение закрыть холдинг «Батюшков и К°» как несоответствующий заявленному статусу. Деньги на счету холдинга обратить на удовлетворение исков пострадавших пациентов и на уплату арендной платы за все помещения холдинга, а также личного жилья, автомобиля и другого имущества президента холдинга Батюшкова.

Газеты неделю покричали о русской мафии, которая продолжает проникать в Соединенные Штаты, и забыли об этом скандале, появилась новая сенсация, какой-то маньяк убил подряд четырех девушек и где-то на свободе подкарауливает новые жертвы.

Наступила для Батюшкова тишина, пустота и полная неизвестность о том, что его ожидает в будущем.

Иван Петрович предполагал, что Колдер будет избегать встреч после краха, который произошел по его вине, но Том, как ни в чем не бывало, пришел после завершающего заседания суда и непринужденно, как бывало прежде, сказал:

– Профессор, не отчаивайтесь, все уладится! Перемелется – мука будет.

– Мэка уже есть! – поправил его Батюшков, изменив ударение в слове мука.

– Вы еще раз подтверждаете свою полную некомпетентность в бизнесе. Обанкротился холдинг «Батюшков и К°», появится новый холдинг «Том Колдер и К°». Это вы обанкротились, а я чистый, через месяц зарегистрирую свой холдинг. Теперь я буду босс, а вы у меня станете главным врачом с правами компаньона. Я вам, кроме приличного оклада, предусмотрю в контракте 30% годового дохода. Буду более щедрым, чем вы с вашими 20% за все мои хлопоты.

– Двадцать процентов не я, а вы назначили. Теперь они на вашем личном счету сохранились полностью, а мой счет арестован, и деньги уходят на оплату кредитов за поликлинику, гостиницу, ресторан, мой коттедж и все прочее, что вы организовали за мой, а не за свой счет.

Не моргнув бесстыдным глазом, Колдер ответил:

– Вот и хорошо! Если бы холдинг «Батюшков и К°» был оформлен на нас обоих, у нас сегодня ничего не осталось бы! Я это предвидел. Вы погорели, а я на плаву! Мои деньги целы. Мы откроем новый бизнес. Через год все неприятности позабудутся. Женщины обязательно придут к вам со своими жирными телесами. Деньги опять поплывут рекой. И заживем мы счастливо в Америке – стране чудес.

– Нет уж, увольте! Мое имя скомпрометировано. Как я буду людям в глаза смотреть?

– Вам надо честное имя? Пожалуйста! – воскликнул Том. – Подайте на меня в суд. Банкротство произошло по моей вине? Так? Вы ничего не знали об открытом филиале. Претензии больных – к моей незаконной лечебнице. Хотите, я создам из ваших пациенток «Комитет защиты Батюшкова», устрою пикетирование суда студентами, которые будут носить плакаты «Руки прочь от Батюшкова», «Не позорьте американскую свободу и демократию»? Это будет мне стоить немалых денег, но, чтобы загладить вину перед вами, я согласен на эти расходы. Вы мне нужны, без вас у меня ничего не получится. Я уверен, вы выиграете. Суд вернет ваше доброе имя. Согласны?

Батюшков поразился не только изворотливости, но и бессовестности бывшего партнера.

– И я буду в суде обзывать вас мошенником и подлецом?

– Пожалуйста, называйте, кем хотите. У меня с этого, как говорится, не убудет.

– Нет уж, я не умею так изворачиваться. Судебная тяжба, допросы, очные ставки, адвокаты, корреспонденты, газетные сплетни – это не по мне.

– Ну, тогда остается мой вариант – будете на меня работать. Иного выхода у вас нет. Вы на мели. Если я не заплачу очередной взнос за особняк, вас с детьми вышвырнут на улицу и станете вы бомжом, потому что у вас нет денег не только на отель, но даже завтра пообедать.

Иван Петрович сознавал – Том абсолютно прав, нет не только денег, но даже близкого человека, у которого можно было бы взять взаймы. О банке говорить нечего – банкроту никто не даст. Вот как получилось: целые дни на работе – деньгу гнал! И остался без цента. Даже друга не завел за эти годы. Прав Колдер – завтра я бомж.

После долгой и тяжелой паузы Иван Петрович сказал:

– Америка, страна чудес, обокрала меня до костей: дочь – шлюха, сын – алкоголик, я – нищий.

Том холодно, на этот раз без улыбки:

– Насчет детей: вы сами виноваты. Вы отец, ваше воспитание. Надо было обращаться построже. Обдумайте мое предложение. Ваше благополучие в ваших руках.

И ушел, кивнув официально.

Обдумав и взвесив все «за» и «против», Батюшков решил: единственный выход – вернуться на родину. Благо не отказался от советского гражданства, а дети, как несовершеннолетние, еще вписаны в его паспорт.

Вечером Иван Петрович завел разговор с детьми. Объяснил, в каком положении он и они оказались. Спросил:

– Что скажете насчет возвращения домой, к маме?

Катя ответила немедленно, еще казалось, вопрос отца звучал в воздухе:

– Я не поеду! Я остаюсь в Америке! Мне здесь нравится.

Андрей ответил не сразу. Подумал и, как бы продолжая размышлять, сказал:

– Мне тоже здесь нравится. Но я не могу остаться. У меня нет не только денег, но даже профессии. Мое будущее зависит от тебя. Я, надеюсь, наследник твоего дела. Когда-то ты мне откроешь тайну своего открытия, и я будут этим зарабатывать на жизнь.

– Ты прав, – оценил отец рассудительность сына. – Значит, ты едешь. А как быть с этой, – он показал на дочь, – финтифлюшкой? Оставить не можем. Она несовершеннолетняя, у нее нет документов.

Катя вскочила и закричала:

– Это ты финтифлюх, просрал миллионы. А я выйду замуж, будут у меня и документы, и фамилия, и американское гражданство…

И выбежала из комнаты.

Катя убежала из дома, прихватив деньги, которые были в ящике письменного стола. Деньги не большие, на еду недели на две. Как она будет жить одна? Пропадет, дурочка, в этом беспощадном американском омуте.

Но судьба дочери намечалась не так уж безнадежно. Об этом сказала сама Катя. Она позвонила по телефону и, явно бодрясь, защебетала:

– Папочка, прости меня, я взяла твои деньги, но мне они нужны хотя бы на первое время.

– А как ты собираешься жить дальше?

– Я выхожу замуж! Все будет о’кей, не волнуйся.

– За кого? Разве можно так скоропалительно?!

– Мы с Джимом давно знакомы. Я рассказал ему, что у нас случилось. Он меня успокоил – будем жить вместе.

– Кто он? Полагается родителей знакомить с будущем зятем.

– Он степ-мейкер.

– Что это значит?

– Артист, чечеточник. Не могу вас познакомить. Боюсь!

– Чего боишься?

– Он черный. Негр.

– Час от часу не легче, – вскричал Иван Петрович, – только этого нам не хватало!

Катя торопливо закончила:

– В общем, я не пропаду. А вы уезжайте. Маме скажи, что я ее очень люблю.

И в трубке раздалось пипиканье, отрезающее Катю, может быть, навсегда.

Где она? Кто этот чечеточник Джим? Расспрашивал Андрея. Он видел Катю с ним на дискотеке: очень черный, блестящий, как баклажан, с кудрявыми завитушками на голове. Больше ничего об этом негре не знает.

Сборы, суета, не отъезд, а, по сути, бегство из Америки закружили Ивана Петровича. Искать и что-то предпринимать для спасения Кати было бесполезно. Надо было не спускать глаз и с Андрея, как бы он по примеру сестренки тоже не решил остаться.

Иван Петрович и Андрей летели в Россию маршрутом, каким они прибыли в Америку: Нью-Йорк, Шеннон, Москва. Под самолетом медленно проплывали сначала океан, потом реки, леса Европы. Все было таким же. Только воспринималось это зеленое многообразие теперь совсем по-иному и даже прямо противоположно. На пути в США Батюшков смотрел на все с неба с восхищением, он открывал новый неведомый мир с его, как тогда казалось, огромными богатствами и возможностями. Радость предстоящей свободы, осуществления своего открытия окрыляли его. Нью-Йорк, как под вспышкой огромного фотоаппарата, ослепил, вызвал восторг, восхищение небоскребами и невообразимой толчеей на улицах людей и автомобилей. Полосато-звездный флаг трепетал на ветру повсюду, и казалось, звезды его искрятся и в глазах счастливых американцев. Город-гигант был освещен ярким солнцем и выглядел сказочным. Смотрел и не верил, что можно возвести такие громадные небоскребы.

Отъезд – полная противоположность: серенький, мелкий дождь, под которым сморщился, повис, как тряпка, звездный флаг. Люди и манекены в витринах улыбались одинаковыми мертвыми улыбками. Теперь Батюшков знал: сервис работников в аэропорту, в лайнере, белозубые улыбки, наглаженная красная спецодежда – все это тяжелое амплуа хорошего работника. За этим светлым фасадом втайне страх недоулыбнуться, вызвать недовольство клиента, шефа (хозяина) и, ужас, потерять работу, что хуже пожара в доме.

Европа под крыльями, когда самолет снижался, обходя грозовые облака, теперь выглядела одним перенаселенным городом с множеством чадящих труб и паровых извержений. Города, поселки, связывающие их дороги покрывали все видимое пространство, похожее на замусоренный двор огромного, изношенного предприятия. Только редкие реки пересекали эту неприглядную картину, да и они были серые, склеротические, их перехватывали тромбы плотин, электростанций, промышленных сливов.

И вдруг словно огромный занавес перед самолетом раздвинули – засияло солнце, запушистились мягкие белые облака, на земле зеленый простор, кудрявые малахитовые леса, голубые ленты речек. Ивану Петровичу стало легко на душе, он сказал Андрею:

– Границу перелетели. Смотри, какая благодать.

Андрей не ответил, скривил кислую мину, его явно не радовала потеря Америки.

В Шереметьево Иван Петрович из суматошного терминала шагнул в солнечную прелесть веселой Москвы.

Их встречала Елизавета. Она обняла первым Андрея. Потом, не отпуская его, немного отстранилась и пристально вглядывалась, не веря глазам, что это ее сын, такой большой, элегантный. Немножко чужой, иностранный, но свой родной, выношенный под сердцем. И она опять прижималась к сыну, дышала ароматом родной кровинки.

Потом она обняла Ивана Петровича, по-доброму, приветливо, ласково целовала его в обе щеки, держала его голову в своих руках. Иван Петрович тоже целовал жену, охваченный вихрем счастья, одна мысль металась и трепетала в сознании: «Господи, какое счастье! Господи, ничего на свете мне не надо – все у меня есть! Вот огромное счастье – Лизонька, Андрюша. Придет время, и Катя вернется».

Немного успокоясь, отмечал для себя: Лиза прекрасно выглядит, помолодела, похорошела. И слезы в ее глазах не те тусклые, которыми провожала, а веселые, с маленькими солнечными зайчиками. Батюшков ожидал увидеть жену постаревшей, согбенной от одиночества и тоски, а она вдруг такая цветущая, румяная, как в день свадьбы. И одета не в старое знакомое платьице, которое он тоже предполагал увидеть, а в новый светло-сиреневый костюм. И только туфельки из прошлого – ее любимые «лодочки», которые, как она говорила, всегда в моде. И туфельки эти, как и в молодости, подчеркивали, заставляли глядеть на красивые, стройные ноги Лизы.

Время радости всегда коротко, кончилось и это. Елизавета с тревогой спросила:

– Где Катя? Почему она не прилетела?

Иван Петрович молчал, не зная, что сказать. Ответил Андрей:

– Она осталась в Нью-Йорке.

– Почему? Как вы могли ее оставить?

– Не захотела возвращаться. Она теперь американка.

– Но ты, Ваня, отец, почему ты ей разрешил?

Иван продолжал молчать. Опять отвечал Андрей:

– Ее уговорить! Бзыкнула и убежала из дома. Ее с полицией искать нельзя. Мы сами полулегально уехали.

– Ну, ладно, – смирилась мать, – дома разберемся. Поехали домой.

– Сейчас я такси подгоню, – встрепенулся Андрей, но мать его остановила:

– Не надо такси, у меня машина припаркована на платной стоянке.

Иван Петрович удивился:

– Ты не одна? Кто в машине?

– Одна. Я сама за рулем. Наш старенький «жигуль» гоняю.

– Сама? Раньше ты к машине подходить боялась.

– Раньше многое было по-другому. Жизнь заставила, окончила автошколу, получила права. Вот, рулю не один год. В основном на наши шесть соток езжу. Из-за них и водить научилась. По электричкам да пешком, бывало, так намоталась, что на огород сил не оставалось. А «жигуля» освоила и теперь мчусь с удовольствием.

Машина оказалась опять же не той, какую ожидал увидеть Петрович, – не старенький, проржавевший по швам, а сияющая, как только что из магазина «шестерочка» слонового цвета. Жена объяснила:

– Мне ее в автосервисе отдраили, отшпаклевали и покрасили. И мотор у нее как часы работает!

– У тебя даже шоферский жаргон.

Андрей обошел «жигуля» и с грустью сказал:

– Примус. А у меня и Катьки были классные «форды» последней модели.

– Были, да сплыли, – усмехнулась мать. Ничего, этот примус нам еще послужит.

В квартире Ивану Петровичу открывались новые неожиданности – полная противоположность тому, что он здесь оставил и помнил. Как только открылась входная дверь, и он вошел в холл (именно, холл, а не коридор), перед его взором буквально распахнулась великолепная, в светлых тонах после евроремонта студия, а не прежние комнатки-клетушки. Стены между комнатами исчезли. Сияла веселая, светлая гостиная, она же столовая, она же кухня, да белели двери в спальни и санузел.

– Вот это да! – воскликнул Андрей.

– Нравится? – спросила мать.

Теперь пришло время отвечать Ивану Петровичу. Андрей онемел.

– Очень нравится. Не хуже, чем у нас в Америке. Даже лучше – это же наше, свое, а не контрактное. Как же ты смогла все это отделать?

– Ты мне деньги присылал. Вот я и решила выбросить все старые шкафы, тумбочки, этажерки, кровати скрипучие. Заключила договор с фирмой. И они мне все это «под ключ» оборудовали. Чтобы не терзаться от расставания со старой мебелью, сказала бригадиру: «Я буду жить на даче, когда закончите, позвоните по мобильнику». Оставила в одном углу твои книги и рукописи, альбом с фотографиями, посуду, одежду. Закрыла глаза и ушла из старой, занюханной квартиры и через два месяца вошла в эту, что вы видите.

– Ну, молодец! Ну, хозяюшка моя золотая! – восторгался муж. А жена наращивала свои заслуги:

– Увидишь, что я на наших шести сотках натворила – еще раз на мне женишься.

– Да мы с тобой и не разводились!

– Я говорю, еще раз женишься, раз я такая хорошая хозяйка. Ну, располагайтесь – ты, Ваня, иди в спальню, а ты, Андрюша, в твою с Катюшей совместную комнатку, она теперь рядом с туалетом. В ней ваши книги, тетрадки, игрушки я приберегла. Раздевайтесь, купайтесь с дороги. А я стол накрою.

– Может быть, в ресторан пойдем, встречу отметим? – предложил Андрей.

– Все, кончилась ваша ресторанная жизнь! – властно сказала мать. – Домой приехали! Дома все вкуснее, чище и дешевле. Теперь, как я понимаю, ваши миллионы тю-тю! Начинается, как говорили Ильф и Петров, жизнь «пролетариев умственного труда».

Новая, красивая, под красное дерево мебель не затмила воспоминания о прежних застольях: на столе манила селедочка «под шубой», грибки с луком, нарезанным колечками, ароматный винегрет и маринованная рыба. Все свое, домашнее, приготовлено золотыми руками женушки. Все это как раньше. Бутылочка «Столичной» объединяла живописный натюрморт закусок.

Выпили за благополучное возвращение. Елизавета предложила тост:

– За светлое будущее!

Иван Петрович выпил, закусил с наслаждением нересторанной снедью, а насчет будущего сказал:

– Станет ли оно счастливым? Не начнется ли волынка, от которой я убежал в Америку?

Жена махнула рукой:

– Теперь к нам пришла Америка! Полная свобода предпринимательства и болтовни в газетах и по телевидению. Откроешь свою лечебницу, и никто тебе не указ. Только не забывай платить налоги. Иначе загрызут.

– Неужели так просто?

– Нет, дорогой мой, совсем не просто, я не сказала о главном – нужны деньги. Надо для начала взять в аренду пару комнат в какой-нибудь поликлинике или в больнице, приобрести необходимую аппаратуру, мебель, белье. Ну и, конечно, дать рекламу в газетах. На все это нужны деньги.

– Ты же знаешь, мои счета в Америке заблокированы по суду. Денег у меня нет. Может быть, предложить мое открытие какой-нибудь больнице?

Жена возразила:

– Не в твоем характере быть зависимым. Тем более после такого размаха в США. Надо открыть свое дело.

– Но деньги?

– У меня кое-что лежит на депозите.

– Опять кредит! – воскликнул Иван Петрович. – А под какой процент и под какой залог?

– Не дури. Я тебе отдам все, что у меня есть. Для начала хватит. С тобой дело ясное. Вот как быть с Андреем?

– А что со мной? – спросил и тут же ответил сын: – Буду помогать папе, ассистировать. Он мне зарплату будет платить. Дай Бог ему прожить сто лет, но когда-то настанет время, и я стану наследником. А если откроет мне тайну своего растворителя, можем параллельно работать. Толстяков на наш век хватит. Если бы не эта тайна, я бы с ним сюда не вернулся.

Мать внимательно его выслушала и покачала головой:

– Нет, сынок, все это несбыточно. Прежде всего тебя забреют в армию. Тебе сколько лет?

– Восемнадцать.

– Вот то-то! Призывной возраст. Ты гражданин России, и повестку тебе пришлют очень скоро.

Андрей даже вскочил:

– Может быть, и в Чечню воевать пошлют?

Мать спокойно осадила его:

– Может быть. Сядь. Ты должен срочно поступить в институт, где дают отсрочку от военной службы или готовят офицеров запаса.

– Куда я поступлю! – почти кричал Андрей. – Кто меня примет. Я несколько лет болтался в Америке. У меня нет аттестата и образования, необходимых для сдачи экзаменов в институт. И зачем я приехал в эту чертову страну!

Тут уж взвился Батюшков-старший:

– Не смей так говорить о своей родине. Ишь какой космополит у нас в доме объявился.

Андрей не сдавался:

– Да, космополит, не нужна мне ни Россия, ни Америка. Открой тайну, и я создам свое дело в любой стране, хоть в Европе, хоть в Африке. Я смогу. Я видел, как ты раскручивал дело с Томом. У меня получится, только секрет открой.

Елизавета молчала. Молчал и Иван Петрович. Он думал. Наконец, сказал:

– Секрет я тебе не открою, ты еще не созрел. Ты легкомысленный человек. Секрет разболтаешь, или выманит у тебя какая-нибудь смазливая девка. Будешь работать со мной. Повзрослеешь, посмотрим.

Елизавета облегченно вздохнула:

– Ну, все. Проблемы разрешили. Одевайтесь. Повезу на дачу. Хочу показать вам все сразу, сегодня же.

Около машины Андрей попросил:

– Мам, может, я поведу? Соскучился без баранки.

– Нет, Андрюша, присмотрись, вспомни правила, а потом посмотрим.

– У меня права международные. Я на своем «форде», знаешь, как гонял?

– Не знаю и знать не хочу. Здесь не погоняешь – пробки на всех улицах, а за городом гаишники на каждом перекрестке. На штрафы денег не хватит. Гаишник всегда прав.

Жена вела «жигуль», не торопясь, умело перестраивалась в пробках, давала газу при первом же просвете на дороге впереди. Иван Петрович не верил глазам!

Когда приехали в свое садово-огородное товарищество, Батюшков не узнал это место. Когда разметили поляну по шестисоткам, была она жалкая, голая, с белыми колышками, как с крестами на неухоженном кладбище. Потом кто-то притащил железнодорожный большой контейнер, пробил в нем окна и приспособил под жилье. Стали появляться домишки, похожие на уголки для отдохновения. Скорее, это была добровольная трудовая повинность – ковырялись дачники в матушке-земле до полного изнеможения. И вот открылось взору сплошное садовое раздолье. Лето подходило к концу. Деревья, усыпанные плодами, стояли плотным, ароматным массивом: больше всего яблонь, у которых нижние ветви, отягощенные плодами, согнулись до земли, груши, сливы, яркие, как с бусами, рябины. Все это скрывало садовые домишки, только кое-где торчали островерхие крыши.

Елизавета остановила машину у красивых ворот, сваренных из толстых прутов и покрашенных зеленой краской. Распахнув такую же ажурную калитку, Елизавета широким жестом пригласила:

– Прошу к моему шалашу!

Иван Петрович не верил своим глазам – в яркой зелени деревьев стоял красивый двухэтажный домик, облицованный солнечного цвета вагонкой. Домик просто сиял, улыбался навстречу своим хозяевам.

– На какие шиши? – спросил Петрович.

– На твои.

– Но разве их хватило на жизнь и на стройку?

– Хватило. А дом я не строила, наш старый перепланировала внутри да вот еще и вагоночкой украсила.

На даче жена, как и в квартире, избавилась от старой мебели и разной рухляди, которая захламляет.

– То ли жадность, то ли вечное удерживающее – может еще пригодиться! Преодолела я этот тяжкий пережиток, раздала соседям и просто выбросила, что не хотели брать. И вот, смотрите!

Смотреть, собственно, не на что. Глазам открывалась просторная, светлая комната. Нет занавесок на окнах, солнце заливает все свободное пространство. Огромный солнечный, не зайчик, а золотой квадрат на крашеных досках пола. Только в дальнем от двери углу, рядом с камином два мягких кресла и торшер. Кухонный уголок отгорожен легкой стойкой. За ней столик и стулья для трапезы.

– Наверху твой кабинет и наша спальня. Ребята, когда останутся с ночевкой, будут спать здесь, внизу. Ну, что скажете? – не скрывая гордости, спросила хозяйка.

– Восхитительно! Ты настоящий дизайнер! – с восторгом сказал муж.

– А ты что молчишь? – спросила мать Андрея.

Он скривил губы:

– Курятник! По сравнению с тем, что мы имели в Америке, – курятник!

Мать не обиделась:

– По одежке протягивают ножки.

Отец пожурил Андрея:

– Как тебе не стыдно! Мама так славно потрудилась. Ты не курятник – труды ее оценил бы.

– Я ничего. Понимаю. Извини, мама, я не хотел.

– Вот и прекрасно. Сейчас будем чай пить. Из колодезной воды. Это вам не водопроводная вода с хлоркой.

Еще в городской квартире Ивана Петровича охватило ощущение счастья: настоящего, простого, человеческого. На даче это чувство расширилось до блаженства!

Пили чай с какими-то пахучими деревенскими травками. Сама в лесу собирала. Лакомились вареньями из малины, земляники, крыжовника (сама варила эти ароматнейшие сладости).

После чая сели к камину. Разжигать заготовленные в нем дрова не стали. Тепло. Некоторое время молча наслаждались тишиной, смолистым запахом сосен, который струился в раскрытые окна. На соседнем участке звонко смеялись играющие дети.

Иван Петрович испытывал не только обновленную разлукой любовь к жене, но и огромное уважение к ее порядочности. Ждала! А он не обнадеживал возвращением. Могла обидеться, плюнуть на него, жизнь-то проходит. Вышла бы замуж: собой еще хороша. Не зря говорят: «В сорок пять баба ягодка опять!» К тому же приданое по московским меркам солидное. Но ждала и надеялась! Иван Петрович привлек к себе жену и нежно поцеловал в висок, погладил по волосам. Ему вдруг стало очень обидно за нее. После стольких трудов услышать от сына прямое оскорбление. Андрей все время молчал, он явно не мог смириться с потерей американского благополучия. Ивану Петровичу захотелось еще раз заступиться за жену, напомнить Андрею о его легкомыслии. Он тихо, не обращаясь к сыну, сказал:

– Курятник, говоришь? А что у нас было в Америке? Ничего своего. Все в рассрочку, по контрактам. Не наше. Чужое. И доказательство тому, что потеряли все в один день. Все: и дом, и дачу, машины, клинику, гостиницу. Все. И деньги в банке. Деньги, честно мною заработанные. А здесь все наше, свое. Не богатое, но прекрасное. Имеем все, что нужно для спокойной жизни и работы. Наше, законное, незыблемое.

– Если бы тебя не обжулил Том, все было бы о’кей по сей день, – упрямился Андрей.

– Если бы! Вот в том то и дело. Там деньги и только деньги двигают поступками людей. Из-за денег теряют совесть, честь. Убить могут!

– А здесь разве другое? – возразил Андрей. – Тоже за деньги убьют, ограбят, обманут.

– Правильно, – согласился отец. – Потому, что у нас теперь американские порядки. И нам придется с волками жить – по-волчьи выть. Тем более что мы кое-чему научились в Штатах.

Елизавета высказала свое мнение:

– Надо жить по-новому, но и не поддаваться зарубежному психозу. На работе трудиться с американским напором и деловитостью. А после работы, в доме – по нашим русским, доброжелательным, неторопливым законам. Я бы назвала это – вразвалочку, не торопясь, но поторапливаясь. Дома надо отдыхать, гулять, дышать, заниматься чем-то любимым, читать, смотреть телевизор, просто валяться на диване. Главное, в доме должен быть мир и покой.

Остались ночевать на даче. Давно, пожалуй, со дня отъезда в Штаты не испытывал Иван Петрович этого мира и покоя. Там вся жизнь была на нервах, какая-то бесконечная погоня за деньгами, страх перед какими-то неожиданными неприятностями.

В постели, ощутив рядом теплую, родную Лизочку, почувствовав через запах ее духов еще и аромат ее здорового, горячего тела, Иван Петрович вдруг икнул, останавливая ком, подкативший к горлу. Жена тут же склонилась над ним:

– Что с тобой, Ваня? – ощутив влагу на его глазах, удивилась: – Ты плачешь?

– От счастья, моя дорогая, от полного, переполняющего меня счастья. Сегодня я люблю тебя больше, чем в брачную ночь.

– Тогда тоже нам было хорошо. Главное, что я поняла за эти годы: все зависит от нас. В том числе и счастье! У нас все есть для этого счастья – ты у меня, я у тебя!

В Штатах и особенно у Тома Колдера Батюшков многому научился. Возвратясь в Россию, он сам стал настоящим предприимчивым, как американец. Знал, где и как оформлять новую фирму. Назвал ее частным медицинским предприятием «Батюшков и К°». Все формальности оформил быстро чиновник, которому было дадено «на лапу».

В районной поликлинике, ближе к квартире, Иван Петрович взял в аренду несколько комнат, отгородил их от общего коридора и сделал свой отдельный вход с торца здания. Здесь же повесил вывеску, не броскую, с традиционной медицинской змеей и чашей. Договоренность об аренде тоже состоялась быстро, потому что кроме арендной платы Батюшков обещал лично начальнику поликлиники ежемесячный «конверт» с определенной суммой и опять-таки «на лапу» предложил конверт с солидным авансом. В две недели отремонтировал и обставил свою половину. На комнатах появились таблички: «Главный врач Батюшков И.П.» Рядом приемная, где работала Елизавета Николаевна. Она принимала клиентов, разъясняла им условия контракта и правила поведения до и после операции. Устанавливала очередность и вела бухгалтерию. На этот раз величину гонорара она не определяла на глаз, как это было при первых опытах мужа, плата была определена в зависимости от количества сеансов, то есть степени ожирения клиента. Две операционных, в одной принимал сам Иван Петрович, в другой – Андрей, который приобрел достаточный опыт еще в Нью-Йорке.

Не забыл Иван Петрович и о рекламе, и о тюбиках с кремом – дооперационным и послеоперационным. Помнил слова Тома – с двух тюбиков больше в кассу капает. Тюбики заказал Андрей на фирме, которая изготовляла косметику и разные кремы для ног, для рук, для белизны и нежности лица и даже для загара. Тюбики со своим логотипом «Батюшков и К°», содержимое их отличалось лишь цветом и запахом: один розовый – и запах в нем розы, другой зеленоватый – и запах в нем мятный. Кремы действительно помогали смягчать тело перед процедурой и успокаивали после нее. Хотя содержимое в них было идентичное, но это, как говорится, был секрет фирмы. Накапывало за эти тюбики немало, и в этом заключалась их главная польза. Гостиницу и столовую Батюшков не открыл, не хватало денег. На то, что было создано, ушел весь кредит, который был взят в банке, под залог квартиры. Очень боялся Иван Петрович кредитных и залоговых обязательств, помнил, как в Америке в один день лишился всего из-за невозможности оплачивать проценты по этим проклятым кредитам. Но для открытия нового предприятия иного выхода не было, пришлось заложить квартиру. Батюшков был уверен – дело пойдет, деньги потекут, как Штатах. И он не ошибся. Добрая слава о его чудесном избавлении людей от лишних жиров распространялась широко и быстро даже без рекламы. Клиенты ожидали очереди месяцами. Надо было расширять клинику. Никаких препятствий к тому не было. Правда, мучили мелкие блошки: инспекторы – противопожарные, санитарные, налоговые, но они, получив мзду, оставляли в покое на некоторое время.

В общем, права была Елизавета Николаевна, сказав однажды:

– Не надо было тебе убегать, Америка сама к нам пришла.

Теперь об Америке вспоминали, только беспокоясь о судьбе Кати – как она там? Больше года прошло, а от нее нет вестей.

И вообще, как-то не ладилось с детьми: Катя за океаном, Андрей, хоть и рядом, но странная у него складывается жизнь. Родителей вроде бы слушается, особенно отца, ему никогда не перечит. Но какой-то он замкнутый, себе на уме. Свой и в то же время непонятный. То, что тайком регулярно выпивает, это известно, и не велик грех, лишь бы не спился. Но он увлечен работой и особенно дорожит заработком. Поэтому сдерживается насчет алкоголя, опасается – руки будут дрожать, и отец может отстранить от лечебных процедур.

Настораживало родителей и другое. Андрей уже не только зрелый, но даже перезрелый для женитьбы мужчина. Здоров, красив, все при нем. В отца – рослый, широкоплечий – Аполлон! А избранница у него не появляется. И не потому, что он к женщинам равнодушен. Совсем наоборот! Женский вопрос как раз и беспокоил родителей. Андрей во время лечебных процедур видит много голых женщин. И приходят не только пожилые толстухи, но и молодые, совсем еще не безобразные дамочки и даже девушки, они хотят подправить фигуру. Андрей, как искусный скульптор, формирует им бедра и попочки, по их желанию. А у некоторых пациенток, кроме скульптурных потребностей, возникают и сексуальные желания. И Андрей кое-кому не отказывал. Знакомство продолжается и после лечения. Ну, ладно бы увлекся одной из них по-настоящему, женился бы, так нет, избаловался, на одной остановиться не хочет. Тем более выбор большой. Надоела очередная, других пруд пруди! И лежат они перед ним голенькие, соблазнительные, одна другой лучше.

Вот так и разбаловался. Родители стали беспокоиться. Мать однажды с намеком пошутила:

– Ну, ты, петушок, долго еще будешь курочек топтать? Смотри, для заведения потомства сил не останется.

Андрей покраснел, насупился:

– Ты что, мама. Зачем такое говоришь?

– Затем, что жениться пора. Мне уже внуков понянчить хочется. Катя, видно, навсегда пропала. На тебя одного надежда. А все никак не определишься. Про бабу говорят: по рукам пошла, а о тебе как сказать?

Андрей замкнулся. Махнул рукой, ушел, не ответив.

Отвлекать Андрея от соблазнов родители решили загрузкой делами. Отец пригласил его в кабинет, подчеркнув тем самым официальность разговора, и сказал:

– Займись-ка ты созданием отеля со столовой, как в Штатах у нас было. Найди поблизости небольшую гостиницу, оформи аренду и преврати ее в наш приклинический пансионат.

Наконец пришло письмо из Нью-Йорка. Первое за минувший год. Родители после сокрушительных предположений о судьбе Кати постепенно смирились с мыслью о ее гибели. Целый год ни строчки, ни звонка по телефону. И вдруг это послание. Елизавета Николаевна вскрывала конверт дрожащими руками, хотя адрес, написанный знакомым Катиным почерком, обнадеживал – жива!

А письмо дочери было в духе ее быстрого говорка:

«Здравствуйте, дорогие, любимые папа, мама и Андрюша!

Я жива, здорова, счастлива! Родила сыночка! У нас с Джимом теперь шоколадный мальчик. Решили в честь тебя, папа, назвать Ваней. Джим произносит это имя с мягким знаком – Ванья. Ванечка не такой черный, как Джим, и не такой белый, как я. В общем, кофе с молоком. Чудесный парень! Дрыгает ножками, как папа, наверное, тоже будет степ-мейкер! Я уже степ-мейкерша, выступаю с Джимом в ресторанах. У меня, кроме степа, хорошая фигура. Ваню, как только начнет ходить, начнем тренировать степу. Будет у нас потрясающий номер. Представляете: выходим мы с Джимом под ритмичную музыку, на руках у меня завернутый в одеяло ребенок. Ему будет годика три-четыре, но в одеяле он будет одет, как малютка, в памперсах, на ножках пинетки с бантиками, но подошвы у них твердые для чечетки. И вот младенец вскакивает на столе и вместе с нами начинает бить степ! Успех будет потрясающий! Нас будут приглашать нарасхват! Мы хорошо заработаем. И тогда пригласим вас в гости.

Я вас обнимаю и целую! Джим и Ванюша тоже.

Ваша взбалмошная дочь – Катя».

Ну, слава Богу, жива, с облегчением вздохнула Елизавета Николаевна, даже пошутила:

– Пусть даже шоколадный, но все же наш внук. И назван хорошо – Ванечка!

Лечебное учреждение «Батюшков и К°», наконец, заработало в полном объеме: основной операционный корпус сверкал стерильной чистотой, белой мебелью и белым фирменным оборудованием. Гостиница и кафе-столовая являла собой нечто среднее между санаторием и отелем. Клиенты записывались на очередь за месяц. Андрею купили по его выбору джип «Чероки». Елизавета Николаевна отказывалась менять на иномарку своего «жигуленка».

– Бегает отлично. Меня слушается. Привыкла я к нему.

Для себя Иван Петрович машину покупать не захотел. На дачу ездил с женой на «жигуленке», по делам возил Андрей на своем красивом джипе. И вообще, некуда ездить – с утра до вечера Иван Петрович, как он сам шутил:

– У станка, жир выкачиваю, деньги накачиваю.

В общем, дела шли очень хорошо. Но Иван Петрович почувствовал усталость. После того как Андрея перевели на отель, основная нагрузка легла на Батюшкова-старшего. Жена помогала по линии административных обязанностей. Мужу она советовала:

– Подготовь двух-трех, а может быть, даже пятерых операторов. Все равно придется расширяться. Желающих лечиться все больше и больше. Пусть операторы под твоим наблюдением трудятся. А ты отдыхай – заслужил. Такое дело наладил! Теперь, слава богу, деньги есть и перспективы прекрасные.

Елизавета Николаевна была права – все было на взлете. Будущее просматривалось еще лучезарнее.

Но оказалось, это видели и понимали не только Батюшковы.

Однажды вечером, когда все сотрудники закончили рабочий день и разошлись по домам, Иван Петрович сидел в своем кабинете, к нему вошли двое. Они были одеты в кожаные куртки, под которыми выпирали накачанные мускулы. Физиономии и особенно глаза у них были весело-иронические. Один – белобрысый, голубоглазый, второй – черный, явно «кавказской национальности». На лицах у них масок не было, но и без этого ясно – рэкетиры, «братки», какими их обычно показывают в детективных сериалах.

Они сели на стулья напротив Ивана Петровича, развязно развалились и продолжали иронично смотреть на Батюшкова.

Наконец, белобрысый молвил:

– Иван Петрович, мы вас не беспокоили, пока вы налаживали фирму. Теперь у вас все о’кей. Бабки загребаете приличные. Нехорошо одному жить хорошо! Пора делиться.

Иван Петрович понимал, с кем имеет дело и на что они намекают, но все же спросил:

– О чем вы говорите? Кто вы? Почему считаете возможным предъявлять мне какие-то требования?

– Все ты, Иван Петрович, понимаешь!

Переход на «ты» и холодок в голосе показывал, что визитеры дальше шутить не намерены.

– Твоя фирма в нашей епархии. Ты должен платить ежемесячно двадцать процентов от своего дохода. Мы много не берем. Понимаем, тебе тоже надо крутиться.

– Но с какой стати?

– Такой порядок, Петрович, не прикидывайся и не жмотничай. Двадцать процентов назначил наш шеф сегодня. Будешь упираться – завтра процент увеличится до тридцати. Ну, а если вообще откажешься или, не дай бог, вздумаешь заложить нас, твоя лечебница сгорит, – он помедлил, развел руки и, улыбаясь, закончил: – А сам ты в этом случае можешь сыграть в ящик.

В полной растерянности Иван Петрович не знал, как поступить, что ответить.

– Как-то все неожиданно. Непонятно.

– Нечего понимать, все начистоту. Я объяснил, предупредил. А ты выбирай. И мой совет – не трепыхайся. Тебе же хорошо будет. Мы тебя крышуем, ты спокойно бабки заколачиваешь.

– Сегодня пришли вы, завтра придут другие.

– Если придут, скажешь – я дружу с Фомой. И они отвалят. В нашем районе Фома старший. Усек? Никто больше тебя доить не имеет права.

Наконец, строго заговорил и кавказец:

– Ну, все, базар закончен! Делаешь первый взнос – двадцать кусков.

Батюшков пожал плечами:

– У меня таких денег нет. Деньги в банке.

Так же строго кавказец приказал:

– Возьмешь в банке. Мы завтра придем, вечером. Баксы неси еврами, доллары сейчас не котируются. Все. Пошли, Сивый.

И они ушли. Иван Петрович позвонил Андрею:

– Приезжай за мной. Мне плохо. Отвезешь домой.

Дома сын участливо спрашивал:

– Что стряслось, па? У тебя лица нет.

Отец рассказал о визите рэкетиров. Потирал грудь. Сосал валидол. Охал.

– Может быть, «скорую» вызвать?

– Погоди. Отойду. К тому же телефон наш, наверняка, прослушивается. Рэкетиры могут подумать, что мы через «скорую» в милицию хотим заявить.

– Я по мобильнику.

– Погоди. Накапай мне чего-нибудь. В шкафчике на кухне флакончик с микстурой Вотчала был.

Андрей принес рюмку с лекарством. Отец выпил, лег на диван. Сын сел рядом. Помолчали.

– Худо мне, – сказал Иван Петрович, – наверное, придется «скорую» вызывать. Маме на дачу позвони, пусть приезжает.

Андрей пошел в гостиную, где на тумбочке красного дерева стоял красивый, под старину, телефон. Но звонить не стал. Растерянность и сострадание к отцу сменились на его лице строгой сосредоточенностью. Он о чем-то напряженно думал. Возвратясь к отцу, тихо сказал:

– Первый звоночек у тебя еще в Штатах был. Теперь второй намечается. Ты извини, па, может быть не вовремя, хочу тебе напомнить: все может быть, а ты оставишь нас с мамой в неведении, унесешь с собой тайну.

Иван Петрович хотел было встать, но Андрей удержал его.

– Ни-ни, не колыхайся. И еще раз извини. Но сам понимаешь.

А Батюшкову от этого неприятного разговора стало еще хуже. Он прижал руки к тому месту, где сердце. И вместо того, чтобы упрекнуть сына в словах о преждевременной его кончине, скрученный острой болью, простонал:

– А ты, пожалуй, прав. Мне очень плохо. Вот слушай – тайна заключается в том, что ее вообще нет. Не существует!

– Как это? – поразился Андрей.

– А вот так. Все, кто хотел ее разгадать, и особенно Том в Америке, перепробовали в анализах все и ничего не открыли, потому что нет никакого растворителя.

– Ничего не понимаю!

– У пациентов Тома в Майами воспаления начались потому, что они придумали свои растворители. Я всем голову морочил, когда покупал разные химикаты и вроде бы приготавливал из них свой таинственный растворитель. А его нет. Все гениальное просто. Великие открытия совершались случайно. И я тоже случайно сделал свое. Проводя опыты над жирами с разными химикатами, я испытал их сотни. Все кончалось неудачей. И только однажды жир растворился и покорно потек, пошел на удаление. Оказалось, что я в тот раз то ли от усталости, то ли по недосмотру не зарядил в аппарат никакого растворителя. Аппаратура работала с пустым баллончиком. Вот я и открыл: растворителем жира является азот, который находится в воздухе. Я сделал тайной это открытие. Все, кто хотел ее разгадать, ломали голов, составляя различные комбинации из химикатов. Всю таблицу Менделеева перепробовали в различных сочетаниях. А секрет в том, что не надо ничего добавлять. Только из воздуха подавать под кожу азот более концентрированный, что и делает мой баллончик, который я назвал просто датчик воздуха. Вот так, сынок. И ты храни эту тайну. И чтобы те, кто будет за ней охотиться, шли по ложному следу, регулярно покупай побольше химикатов и колдуй в одиночестве, якобы составляешь уникальный растворитель. А химикаты, без свидетелей, в канализацию. Только в канализацию и без свидетелей.

После этого непростого разговора, который тоже ударил и по сердцу, и по нервам, Ивану Петровичу стало совсем плохо.

Андрей вызвал «скорую помощь». Врач и медсестра быстро раскрыли чемоданчик для снятия кардиограммы.

Но оказалось все напрасно. Врач тихо сказал Андрею:

– Ваш отец скончался…

– Что вы говорите! Этого не может быть! Включайте еще раз ваш прибор.

– Все кончено. Мы забираем его в морг.

– Зачем в морг?

– Так полагается. На вскрытии будут определены причины, и вам выдадут свидетельство о смерти, для формальностей, связанных с похоронами.

Пришли из санитарной машины помощники в синих халатах с носилками и унесли тело Ивана Петровича.

Да, теперь уже тело!

В жизни с каждым когда-то случается подобное. Этого еще никто не миновал. У Батюшкова после стольких радостей и печалей, взлетов и падений, и даже приключений, конец наступил так неожиданно. И рано. Был он еще совсем не старый, и даже болезни не было какой-нибудь долгой и медленно сводящей в могилу. Миг, и не стало человека!

Однажды мы уже вспомнили поговорку: «Пришла беда – отворяй ворота». Так и в этом случае несчастья продолжались. Елизавета Николаевна примчалась на своем «жигуленке» с дачи, когда мужа уже увезли.

– Что случилось? Где он?

Андрей не знал, что сказать. Он боялся: правда может сразить и маму наповал, замялся, отводил глаза, несвязно мямлил:

– Увезли на «скорой». Может, обойдется.

– Куда увезли? В какую больницу? Я поеду к нему!

– Не знаю, куда увезли. Подождем. Они обещали позвонить. Успокойся, ма.

Но позднее, когда мама вроде бы немного успокоилась, Андрею все же пришлось рассказать о рэкетирах, визит которых он считал главной причиной сердечного приступа. Потом, опять-таки с оттяжками, с оговорками все же пришлось произнести роковое:

– Папа скончался.

После этих страшных слов будто повторилось все происшедшее с Иваном Петровичем: и у мамы был сердечный приступ, «капли Вотчала», «скорая помощь», электрокардиограмма, уколы. Только Елизавету Николаевну не увезли в больницу, а оставили под присмотром Андрея, снабдив лекарствами и указаниями, как их применять. И номером телефона «на всякий случай».

На этом кончается мое плавное повествование о жизни семьи Батюшковых. И не только потому, что Иван Петрович умер. Дальше происходили события типично детективного характера, о которых мне придется рассказывать, уже не находясь в доме Батюшковых, а как бы со стороны, вместе с вами, уважаемые читатели.

Телефон в квартире Батюшковых не умолкал. Звонили сотрудники, которые очень уважали и любили Ивана Петровича. Звонили и высказывали соболезнования многие клиенты, узнав о постигшем горе. Всем отвечал Андрей печальным, тихим голосом страдающего человека. Но один звонок заставил его на несколько мгновений онеметь:

– С вами говорит следователь прокуратуры Вяткин, прошу вас не отлучаться, я скоро приеду.

– А зачем? – пролепетал Андрей.

Мать заметила перемену в лице сына, спросила:

– Кто звонил?

– Следователь… Может быть, насчет рэкетиров. Но мы никуда не заявляли.

– Что сказал?

– Сейчас приедет.

И приехал. Молодой, с короткой модной стрижкой, не по возрасту усталым с желтизной лицом. Он показал удостоверение и задал странный вопрос:

– У вас есть скотч?

– Зачем вам? – изобразив крайнее удивление, спросил Андрей.

– Прошу вас отвечать на вопрос: есть ли у вас скотч? – Следователь обвел взором комнату и тут же воскликнул: – Впрочем, я его вижу.

Он подошел к серванту, на котором лежал рулончик скотча.

– Вот и прекрасно, обойдемся без обыска.

Елизавета Николаевна в крайнем удивлении:

– Объясните, пожалуйста, что все это значит?

– Объясню и зафиксирую как протокол допроса.

Он сел к столу, раскрыл кейс, достал бланк и приступил к заполнению его. (Для краткости я опускаю многие анкетные данные).

– Скажите, пожалуйста, гражданин Батюшков, кто находился в квартире в час кончины вашего отца?

– Я и он. Больше никого не было.

– Когда вы вызвали «скорую помощь»?

– Сразу, как только ему стало плохо.

– Не помните время?

– Не помню

– В приемной «скорой помощи» записано время вызова – 14.25.

– Может быть, я на часы не смотрел.

– И напрасно. Машина выехала к вам немедленно. Через пятнадцать минут врач был у вас – это значит в 14.40. Не кажется ли вам странным, что за пятнадцать минут ваш отец не только скончался, но и остыл?

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Я говорю о том, что умерший человек не мог остыть за такой короткий срок. Значит, вы позвонили, когда он был уже мертвый. А почему вы не звонили, пока он был еще жив? Ну, допустим, даже в агонии.

– Я звонил из холла маме на дачу, пришел от телефона. Смотрю, он совсем плох, вызвал «скорую», считая, что он еще живой.

Следователь взял в руки рулон скотча, показал его Андрею:

– Эта штука вам ничего не напоминает?

Андрей побледнел и отвернулся. Следователь жестко сказал:

– Ну, хватит ходить вокруг да около. Гражданин Батюшков Андрей Иванович, вам предъявляется обвинение в убийстве отца Батюшкова Ивана Петровича. Экспертиза установила: отец ваш скончался не от сердечного приступа, а от удушья. Вы задушили его, заклеив рот и нос вот этим скотчем. Микроскопические следы клеящей ленты обнаружены на лице трупа. Я думаю, экспертиза подтвердит идентичность ленты в этом рулоне и тех микрочастиц, которые обнаружены на лице вашего отца. Зачем и почему вы убили его? Я не спрашиваю как, мне это ясно.

Пронзительный вскрик Елизаветы Николаевны прервал допрос.

Опять приезжала «скорая помощь». На этот раз она увезла больную без сознания в больницу. Там она и скончалась, не в состоянии была перенести смерть любимого мужа и то, что убийцей стал ее сын.

После ареста на первом допросе следователь сказал Андрею:

– Ваше дело в моей десятилетней практике первое такое легкое. В смысле раскрытия. Не было преодоления запирательства обвиняемого. По сути дела, при первой нашей встрече, еще до вашего ареста, все выяснилось. Я нашел. Даже не нашел, а увидел скотч. И вы признались в убийстве. Кроме формального следствия меня просто из любопытства интересует: почему вы так легкомысленно поступили? Почему не спрятали улику? Я имею в виду этот скотч?

– Я был уверен, что «скорая помощь» зафиксирует смерть от сердечного приступа.

– А я сначала подумал, что вы купили и положили на виду другой рулон скотча. Если бы вы это сделали, было бы труднее доказать вашу вину.

– Я не преступник и не знаю уловок вводить в заблуждение следствие.

Следователь улыбнулся:

– Вы правы только наполовину. Вы преступник, это несомненно. И я обязан подготовить для суда все формальности. Итак, первый вопрос: вы признаете себя виновным в убийстве вашего отца Ивана Петровича Батюшкова?

Андрей твердо сказал:

– Признаю. И заслуживаю самого строгого наказания.

– Наказание определит вам суд. Почему вы совершили это преступление? Какие были на то причины – ненависть, месть с вашей стороны или оскорбления, преследования с его стороны?

Андрей и сам не мог понять, как это неожиданно и быстро произошло, честно рассказывал:

– Какое-то затмение рассудка. Я совершал это как-то механически. Видел раньше в кинофильмах, как убивают людей легко и быстро. И я, по инерции, увидел этот проклятый скотч, подумал – миг, и все будет кончено.

– А причины? Не ради киношного эпизода вы на это решились. Должны быть причины, цель?

Признаваться было стыдно, однако Андрей решил не только ответить следователю, но и осудить себя, как бы не было позорно и подло:

– Всему вина – деньги. Я видел, как шикарно живут люди, имеющие большие деньги.

– Но у вас было все – квартира, машина. Отец вам ни в чем не отказывал.

– Это не то. Много лет я зависел от отца. Мне хотелось жить на широкую ногу самостоятельно.

– Можно было договориться об этом с отцом. Попросить его выделить вам капитал, он помог бы организовать ваш собственный бизнес. Я думаю, он не отказал бы. Он очень любил вас.

Спазмы сдавили горло Андрея. Не мог отвечать. Наконец, он поднял глаза, влажные от слез.

– Вы правы. Я прошу вас, не мучайте меня. Ведь я во всем признался. Оформляйте и судите. Пожалуйста, избавьте меня от этой пытки.

– Андрей Иванович, вы сами виноваты, что мне приходится вести с вами такой неприятный разговор. Поэтому вам придется отвечать на все мои вопросы.

Как только заканчивался очередной допрос и Андрей оставался наедине со своими мыслями, перед ним вставали глаза отца, полные ужаса. Он не мог избавиться от этого страшного видения.

В камере, куда перевели Андрея в ожидании суда, оказался старенький длинноволосый седенький старичок. Андрей надеялся в беседах с ним отвлечься от преследующих глаз отца. Но старичок оказался неразговорчивым. Однако потом все же пришло время знакомиться.

– Евлампий, – представился старичок.

– А отчество? – спросил Андрей. Такого пожилого без отчества называть неловко.

– Я священник. Для всех нас отец един – Господь Бог. Поэтому родитель-батюшка не поминается.

– И за что же вы, святой отец, сюда угодили?

– За доброе дело, сын мой.

– Так не бывает. Сюда за добрые дела не сажают.

– Так-ить, каждое дело, с какой стороны посмотреть, может быть добрым или недобрым. Смотря за что убил. Я тоже убивец по уголовному кодексу. А по справедливости, по суду Божьему, я послужил вере.

– Не понимаю, батюшка, как это может быть. По вере одно, а по уголовному кодексу – другое.

– А вот как. Появился антихрист в образе тоже священнослужителя. Город Вятка небольшой. Но смутил своими сатанинскими проповедями этот еретик почти всех прихожан.

– Что же он проповедовал?

– Не стану повторять его крамолу. Сомнение зарождал в подлинности православной веры. Увещевали его старшие пастыри, спасти пытались. Но он в своем богохульстве погряз до неисправимости. Отлучили его от церкви, лишили духовного сана. Он секту создал. Помрачил рассудок очень многим. Другие верующие стали роптать. И чтобы пресечь зло, нашелся один подвижник и ночью зарубил топором еретика. Сделал доброе, богоугодное дело.

Андрей возразил:

– Не может быть убийство богоугодным. В Библии сказано – не убий.

– Может, – наставительно сказал старец. – Во время войны церковь, священники молились и благословляли наших воинов на подвиг ратный, и они истребляли многих наших ворогов. Так что в святом учении имеется в виду: не убий ближнего своего, а насчет ворога и служителя антихристу не указано.

– А ты, мил человек, кого лишил жизни?

– Богатого человека, хотел его деньгами завладеть.

– Вроде ты на бандита не похож.

– Я и не был бандитом. Один раз в жизни представился случай большие деньги заиметь, и вот – бес попутал. Даже не бес. Неверующий я. Сам, без всякого беса много лет хотел стать богатым. Жаждал этого. Ночами мечтал, как заживу славно.

Сосед помолчал. Потом тихо молвил:

– Да, грех твой велик. Может быть, лишил ты жизни человека достойного, честного.

– Так и было. Он был очень хороший человек.

– Вот видишь. И правильно мыслишь, бес тут ни при чем. Главная беда твоя, ты тоже сам сказал – нет у тебя веры. Если бы ты верил, может и оберег бы тебя Господь.

– Не верил. Пусто было в душе…

– Так не бывает, сынок. Даже наука говорит: природа не терпит пустоты. Была в тебе другая, своя вера.

– Как это может быть? – удивился Андрей.

– Очень просто. Сейчас в России настала такая пора, когда многие забыли не только Бога, но отвергли всякие «измы» – марксизмы, ленинизмы, а взамен для души ничего не дали.

– Ты не прав, батюшка, – пришел новый «изм» – капитализм.

– Пришел, да не нашел. Капитализм во многих государствах процветает. И люди там живут неплохо, и вера какая ни на есть – христианская, мусульманская, иудейская – людей объединяет. А у нас капитализм не получился.

– Так что же у нас?

– Джунгли, сынок, в которых все построено на борьбе за деньги, на себялюбии, на эгоизме.

– Вот видите, опять «изм».

– Да, только эгоизм не имеет теоретической основы. Вот ты убил человека не из-за каких-то идейных побуждений, а движимый своей алчностью, эгоизмом. Ты и есть порождение того дьявольского наваждения, которое несут пришельцы, бесовские посланники. Вот я устранил одного из них. Я сделал доброе дело. Послужил вере и отечеству.

– А совесть не мучает?

– Нет. Совесть моя чиста. Потому что, повторяю, я послужил вере и отечеству.

Андрей был озадачен не только философией старца, но и оценкой своего поступка в этой философии и особенно точным, неблаговидным его определением – эгоизм. Как ни стыдно, ни обидно, ни позорно, а ведь прав этот старичок!

Вспомнились Андрею в эту ночь и рассуждения Тома Колдера о том, что бизнесмен не имеет национальности. Он тогда о себе сказал: для делового человека национальность не обязательна. «Я американец, но был русским, мог стать французом, итальянцем, мексиканцем – кем угодно на бумаге, в паспорте. Бизнесмен – космополит, у него нет родины. Цель его жизни – деньги, с ними он хозяин на всей Земле!»

Андрей улавливал явное сходство суждений Тома и соседа-старика. Напрашивался знак равенства между деньгами и эгоизмом. Земной шар для Тома и ему подобных лишь поле деятельности, а урожай на этом поле – деньги только для себя, любимого. Вот и соединились эгоизм и деньги в какую-то новую движущую силу.

И опять возникли дикие, испуганные глаза отца. Андрей вскочил с койки, стал шагать по маленькому пространству от двери до окна. Хотелось опять поговорить со стариком, о чем угодно, лишь бы избавиться от страшного видения. Но старик спал.

Андрей подумал: вот, тоже убил человека, а совесть его чиста. У него вера, а у меня деньги. Будь они прокляты! Хорошо ты пригвоздил меня, старичок. Точно определил – эгоизм, ни отца, ни матери не пощадил. И опять возникли полные ужаса глаза отца. «Как же я мог пойти на это? Господи, помоги мне подохнуть. Никогда ни о чем тебя не просил, Господи, помоги подохнуть».

Может быть, Андрей произнес эти слова вслух. Старичок, не поворачивая лица от стены, вдруг сказал:

– Господь добрый. Молитв не знаешь – молись по-своему, как сумеешь. Господь добрый, может, пошлет тебе утешение.

Андрей возмутился и закричал:

– Разве можно такое прощать! Молчи, старик, ты даже не представляешь, какой я злодей! Нет мне прощения, и не хочу я прощения! Я хочу только одного – подохнуть. Но не повешусь до суда. Надо, чтобы люди услышали, узнали, увидели, какая я сволочь!

В суд Андрея привезли на маленьком «черном воронке». У входа в здание он прочитал: «Суд Краснопресненского района». На двери, в которую его вели из коридора, табличка: «Зал № 4». За дверью был не зал, а небольшая комната, на возвышении что-то вроде прилавка, за которым виднелись три кресла – одно с высокой спинкой и два пониже. Перед возвышением – несколько рядов стульев, на них сидели люди спиной к вошедшему. Справа – клетка, в нее ввели Андрея, сняв предварительно наручники. Пока Андрей растирал руки после наручников, заняли свои места секретарь, пожилая женщина в обычной одежде и государственный обвинитель, коренастый, средних лет мужчина в синей форме работника прокуратуры. Кресло защитника пустовало.

Андрей разглядел в зале знакомые лица сотрудников фирмы. Пришли от уборщиц до операторов. Секретарь суда без традиционного «Встать, суд идет!» просто сказала:

– Прошу встать.

Вошли судьи в черных мантиях с белыми воротниками. На центральное кресло села судья – молодая, красивая женщина с белым пробором на гладкой прическе. Справа сел мужчина, слева – женщина, оба пожилые, какие-то бесцветные, с простыми, ничем не приметными лицами.

Опросив подсудимого по анкетным вопросам, судья, у которой оказался четкий профессиональный голос, спросила:

– Подсудимый Батюшков Андрей Иванович, признаете ли вы себя виновным?

– Признаю, – твердо сказал Андрей.

– Изложите коротко, что побудило вас совершить убийство вашего отца, Батюшкова Ивана Петровича?

– Я все подробно рассказал на следствии. Это изложено в деле, с которым вы знакомились. Я признался в совершении преступления.

Судья строго сказала:

– Суд для себя, кроме материалов следствия, должен определить степень вашей виновности или невиновности.

Желая только одного, чтобы эта процедура завершилась как можно быстрее, Андрей сказал:

– Я виновен. Виновность свою подтверждаю. Что еще нужно для суда?

– Нужна полная ясность для вынесения справедливого приговора. В деле сказано, что в момент убийства вы не владели собой. Что это значит?

– То и значит, что на меня нашло какое-то затмение в рассудке.

– Но в деле имеется заключение судебно-медицинского обследования, которое вы прошли, и определено, что вы человек нормальный, без каких-либо психических отклонений.

– Я это не отрицаю. И сам без всяких обследований утверждаю – я совершенно нормальный. Судите меня, пожалуйста, по всей строгости закона, я это заслужил. Только, прошу, побыстрее.

В зале прошелестел ропот зрителей. Судья настаивала:

– Мне окончательно не ясны мотивы вашего преступления. За что, почему вы убили отца?

– И это я подробно объяснял следователю. И вы все знаете. Деньги. Желание и возможность завладеть тайной отца, чтобы зарабатывать большие деньги. Я отказался от защитника – нет мне оправдания. Не надо меня защищать. Я отказываюсь от последнего слова. Пожалуйста, выносите скорее ваш приговор.

В зале прошел еще более напряженный ропот. Судья наклонилась к своим заседателям, о чем-то с ними пошепталась. И сказала секретарю:

– Зафиксируйте это заявление подсудимого. Слово предоставляется государственному обвинителю.

Он, не торопясь, встал, одернул свой китель, поправил бумаги на столе и начал ровным, спокойным, громким голосом:

– Уважаемые судьи, вам приходилось не раз рассматривать дела об убийстве. Но отцеубийцу вы, наверное, видите впервые. И не только отца. Он убил и мать свою, Елизавету Николаевну Батюшкову, которая жила бы и сегодня. Она не пережила не только смерть своего мужа, но и то, каким раскрылся перед ней сын, этот изверг.

Судья прервала обвинителя:

– Прошу вас высказываться по существу, мы рассматриваем дело об убийстве Батюшкова Ивана Петровича.

Обвинитель жестко сказал:

– Я говорю по существу и прошу суд рассматривать дело как о двойном убийстве. То, о чем я сказал, очевидно и не требует никаких доказательств.

Андрей для себя отметил: «Прав этот казенный человек, я и маму убил».

Обвинитель между тем продолжал:

– Этот субъект – не простой преступник, он – социальное явление, порожденное происходящими в нашей стране негативными переменами. Он – продукт этих изменений, так называемый «новый русский». Название неправильное, оно не отражает сути этих личностей. Во-первых, они не новые, а буржуазные типы капиталистического общества, которых оно порождало не один век. Во-вторых, никакие они не русские, это явление международное, космополитическое, у них нет родины, нет национальности, они везде, где есть возможность загребать деньги. Деньги – их бог! Андрей Батюшков жил, учился, воспитывался в нашей стране. Он стал бы таким же честным тружеником, какими были его отец и мать. Но он заразился бациллой стяжательства, эгоизма, наживы любой ценой. Он мог заразиться этим губительным пороком не только в Америке, но и в России, потому что эта эпидемия свирепствует и в нашей стране в полную силу. Он проявил себя в качестве так называемого «нового русского» в полном его гнусном безобразии – ради добычи денег убил отца и мать! Вы спросили о мотивах убийства, но он вам не ответил. Это не случайно! Этот хищный волк рядится в овечью шкуру. Этакий тихенький, скромненький, раскаявшийся ягненок. Это не что иное, как попытка повлиять на вас. Вызвать к себе жалость. Уйти от справедливого строжайшего наказания. Не поддавайтесь этому. Перед вами безжалостный, до мозга костей отравленный ядом наживы, страстью к деньгам. Деньги для него все! Зелененький доллар – его бог! Какие нужны для этого доказательства? Они налицо – он убил отца и мать, только ради денег, о чем признался на следствии. Если для обычного уголовника, бандита, убийцы вы определяете высшую меру – расстрел, заменяемый пожизненным заключением, то какое может быть наказание для Батюшкова, который с целью присвоения денег, принадлежавших родителям, убил отца и мать? Я настаиваю, уважаемые судьи, на обвинении в двойном убийстве, и определить Андрею Батюшкову самую высокую меру наказания.

Судья еще раз спросила Андрея Батюшкова:

– Вы не передумали, отказываетесь от последнего слова?

– Отказываюсь.

Суд удалился на совещание. Длилось оно не долго. Все было ясно. Потребовалось только время для написания приговора.

Если отбросить повторение анкетных данных, описание сути преступления, номера статей Уголовного кодекса, мера наказания была определена: пожизненное заключение.

Андрей вздохнул с облегчением. Наконец-то все кончилось! Присутствующие в зале теперь не шушукались, а загудели, как пчелиный улей. И было не понятно – они одобряют или осуждают этот строгий приговор.

Сотрудники фирмы «Батюшков и К°», которая с началом следствия была законсервирована, послали еще до суда Кате в Нью-Йорк телеграмму с печальной вестью о гибели родителей.

Катя прилетела в Москву с мужем Джимом и сыном Ванечкой. На похороны и на суд они не успели. Пришли на кладбище к двум свежим могилам, над которыми стояли два деревянных креста, внизу прислонены две фотографии в рамочках, уже попорченные дождями, увядшие поблекшие цветы лежали на еще не просохшей земле.

– Здесь лежат твои бабушка и дедушка, – сказала Катя сыну.

– А почему их закопали? – спросил Ванечка, поблескивая белыми, как жемчуг, зубками.

– Они умерли.

– А когда мы умрем, нас тоже закопают?

– Обязательно. Так полагается.

– А я не хочу, чтобы меня закапывали.

– Тебя не будут закапывать, ты будешь жить счастливо и долго.

Эти слова Кати были пророческими. Ванечка жил в России долго, богато и счастливо. Рассказ об этом требует написания другой книги. Но я поведаю только о том, как начиналась новая жизнь нового поколения Батюшковых. Ваня родился, когда еще не было официально оформлено замужество Кати. Она записала его на свою фамилию. Так появился на свет черный Иван Батюшков.

Приехав в Россию, Катя, Джим и Ванечка поселились в квартире родителей. Кстати, не помнила Катя, где находится эта квартира. Москва очень изменилась, улицы здесь назывались теперь по-другому. Но пожилой шофер такси, которого они наняли в аэропорту Шереметьево, помнил старые названия улиц и доставил американцев, куда они хотели.

Да, все трое они были американцами, и предстояло немало хлопот, чтобы получить «вид на жительство и разрешение занять квартиру. Благо в архиве паспортного стола нашлась старая Катина московская прописка.

Как наследница, Катя имела право на получение половины имущества родителей. Это тоже надо было оформлять через нотариуса. Вторая половина наследства принадлежала осужденному Андрею, приговор суда не предусматривал конфискацию имущества, потому что оно принадлежало Батюшкову-старшему.

Джим с Ванечкой мотались по Москве. Джим удивлялся, какая она красивая и современная. Вечерами он делился с Катей впечатлениями, сверкая белками глаз, причмокивал большими фиолетового цвета губами и восклицал:

– Фантастика! Не думал, что здесь, как и у нас, небоскребы и автомобильные пробки. В газетах наших я читал, что в России ночью по улицам бродят медведи!

Катя решила повидать Андрея. Все же брат. Она добилась разрешения на свидание. Поехала в N-ск одна, без Джима и Ванечки.

Ее пропустили в комнату, предназначенную для таких встреч. Андрея привели два конвоира. Он, одетый в полосатую робу, шел согнутый, руки его были заведены за спину и скованы наручниками.

Катя не узнала брата, она подумала, что по ошибке привели другого заключенного. Перед ней стоял скрюченный старик с белой шевелюрой и белой бородой.

– Не узнаешь? – спросил Андрей.

Катя ужаснулась, как изменился, совершенно поседел Андрей всего за несколько месяцев.

– Я это, не сомневайся. Ну, что, пришла меня упрекать, осуждать?

Катя молчала, она не знала, что ему сказать. Андрей между тем продолжал:

– У нас мало времени, давай сразу о деле. Я подлец и понес заслуженную кару. Но ты меня не осуждай – я сделал тебя богатой. Ты будешь жить счастливо, потому что все наследство принадлежит тебе. Найди в этом городе нотариуса, пусть он подготовит документ о моем отказе от доли моего наследства. Приходите вместе, я подпишу. Мне теперь ничего не нужно. А тебе жить. Когда придешь с нотариусом, я подготовлю тебе описание секрета, который открыл мне отец. Теперь это нужно тебе, для продолжения дела. Все. Больше нам не о чем говорить. Уходи.

Катя не сказала брату ни слова, но, понимая, что надо что-то сказать, молвила:

– Может быть, тебе что-то нужно? Я привезу. Буду тебя навещать.

– Ничего мне не нужно.

Он повернулся спиной с заведенными за нее руками, сказал конвоирам:

– Уведите меня.

От двери оглянулся. Первый раз за все свидание посмотрел прямо в глаза сестры. Мучительная тоска была в его взоре. Он тихо сказал:

– Принеси мне фотографию Ванечки.

И побрел за лязгнувшую решетчатую дверь.

Нотариуса Катя нашла. Посвятила его в сложную семейную драму. Нотариус, пожилая, добрая женщина, согласилась в порядке исключения посетить с Катей тюрьму для подписания Андреем его отказа от наследства.

Просьбу Андрея о фотографии Ванечки Катя могла выполнить сразу же на первом свидании, потому что карточку сына всегда носила в своей сумочке.

Безгранична доброта русского человека, прощает он своим недругам тяжкие обиды. Отходчив. Прогневается, может нехорошим словом обложить, но пройдет время, и спадает накал злости, появляется даже сострадание – не слишком ли круто обошелся с обидчиком?

Так случилось и у Кати. Очень хотела она отчитать Андрея за совершенное им злодеяние, но увидела его, седого и согбенного, и злость угасла. А когда попросил Ванину карточку, совсем обмякло женское сердце. Поняла: оставшиеся в живых Батюшковы – единственное светлое пятнышко в жизни узника.

Решила Катя не только фото подарить, но и показать Ванечку. Позвонила Джиму по мобильнику, попросила привезти сына. Когда они приехали, объяснила, зачем.

– Тебя на свидание не возьму, – сказала Джиму. – Не положено. Да и перепугаешь ты всех своим видом!

С нотариусом и Ванечкой она пришла в назначенное время к знакомой уже проходной. Пропуска им оформили сразу. А как быть с Ванечкой – проблема.

– Документов у него нет, – засомневался дежурный офицер. – И вообще, он какой-то не наш – черный.

Катя возмутилась:

– Что вы говорите! Не наш. Да, он не ваш. Он мой, вот, в паспорте моем записан.

– Паспорт американский, что в нем по-английски написано, я не понимаю. Пускать на свидание не положено.

Катя нашлась, приврала:

– Куда же мне его деть? Я приезжая. Оставить не с кем. Не брошу же я его на улице или у вас здесь на проходной.

Дежурный смягчился, улыбнулся:

– А что, у меня можно. Мальчик хорошенький, мы с ним побалакаем. Американец, ты по-русски говорить умеешь?

Ваня не смутился:

– А вы на английском можете?

– Нет, по-английски ни бельмеса, – сказал охранник.

Подбирая русские слова, Ваня произнес:

– Извините, я с вами не останусь. Разрешите, господин офицер, пойти с мамой.

– Раз ты такой вежливый, придется разрешить.

В той же комнате, где проходило первое свидание, встретились с Андреем. Когда его ввели, полосатого, согнутого, закованного, Ванечка прижался к матери. Андрей, заметив это, улыбнулся:

– Что, Ванечка, страшен твой дядя?

– Нет, я вас не боюсь, – пролепетал мальчик. – Мне страшно, что здесь так вас сгибают.

Хотели приступить к оформлению документа, но возникла непредвиденная и непреодолимая трудность. Содержание бумаги нотариус Андрею зачитала. А как подписывать? Руки закованы за спиной.

– Может быть, на минуту освободите от наручников? – попросила нотариус.

Дежурный даже поперхнулся, отвечая на такую небывалую просьбу в этой тюрьме:

– Вы что! Невозможно! По инструкции наручники надевают и снимают, когда осужденный находится в камере, а руки высовывает в специальный лючек.

– Как же быть? Может быть, я зайду вместе с вами в камеру, и он там подпишет?

Конвоир замахал рукой:

– Это вообще невозможно, посторонние ни в коем случае внутрь тюрьмы не допускаются.

Катя предложила:

– Тогда вы без нас сходите с ним в камеру, он там подпишет, а вы принесете нам документ.

На это возразила нотариус:

– Невозможно. Документ должен быть подписан в моем и в вашем присутствии. В противном случае он в любой день может обжаловать и отказаться от своего согласия, напишет заявление прокурору, что его куда-то уводили, принудили подписать без нотариуса. И прокурор немедленно объявит вашу договоренность недействительной.

Оформление зашло в тупик. Две инструкции взаимно исключали возможность законного оформления – закованный Андрей не мог подписать документ. Думали, искали выход все. Но ничего не могли придумать. Вдруг Ванечка сказал:

– Дядя Андрей, а ты попробуй задом. Я на стенке рисовал фломастером задом. У меня получалось.

Даже суровые конвоиры засмеялись:

– Ишь, какой шустрый! Как и зачем ты писал, повернувшись спиной?

– Дворник меня ругал: зачем пачкаю стенку. Потом он отошел. Подметал. Смотрел в мою сторону. А я встал спиной к стене и нарисовал кружочки.

– Ну, проказник! Пачкать стены нехорошо!

– Я больше не буду.

– Может, попробуем? – предложила нотариус.

Конвоир спросил:

– Осужденный, вы согласны, сможете поставить подпись?

– Надо сначала попробовать, чтобы я не испортил документ.

Его подвели к столу. Положили чистый лист бумаги. Андрей встал спиной к столу, положил руки на бумагу и несколько раз расписался.

Нотариус показала подпись Андрею:

– Вы всегда так расписываетесь?

– Да, это моя подпись.

– Но надо попасть точно в графу, где она должна появиться.

– А вы мои руки нацельте.

С помощью конвоиров и нотариуса Андрей положил руки на бумагу, нацелили ручку на нужное место, и Батюшков расписался, где полагается.

Все были довольны – выход найден, хвалили Ванечку. Андрей стал быстро по-английски говорить Кате, в чем заключалась тайна отца. Но конвоир прервал его:

– Стоп! Это не положено! Говорите только по-русски.

Но Андрей спешил и продолжал на английском:

– Только своему черномазому не доверяй этот секрет. Он может от тебя избавиться. И не забывай – побольше покупай разных химикатов, чтобы запутать тех, кто попытается разгадать тайну.

Конвоиры уже на полном серьезе закричали:

– Прекратить разговоры! Свидание прерывается! Осужденный, марш вперед.

Катя сунула фотографии ближнему конвоиру:

– Пожалуйста, передайте ему. На них нет никаких надписей.

Лязгнула решетчатая дверь, Андрей крикнул уже из коридора:

– Ванечка, не забывай дядю!

Катя и нотариус быстро пошли к выходу. Ванечка плакал.

– Ты что, сынок?

– Мне дядю жалко.

Прозрачные слезинки скатывались по его черным щечкам, в них отражались крошечными белыми пятнышками светлые окна с решетками.

После всех формальностей лечебное учреждение «Батюшков и К°» заработало с прежним успехом. В нем все было на ходу. Катя стала полноправной хозяйкой. Она не пожелала менять название фирмы, объявляла его по-своему: «Батюшков и Катя». Она взяла на себя все административные и бухгалтерские заботы, которыми раньше занималась Елизавета Николаевна. Клиентов, как всегда, было много, и практичная Катя со временем изменила профиль на лечебно-косметический. Надоели хлопоты с грандиозными толстяками обоего пола. Они требовали много времени на обработку. Поэтому им отказывали, отсылали к докторам лечиться.

Джим со временем освоил работу оператора и вскоре даже превзошел своих коллег, старых операторов, то ли искусством, то ли внешностью: к нему особенно охотно записывались дамы. В его руках для них сочеталось полезное с приятным. Романтика! Разве не приятно, когда тебя месит такой черный детина!

Катя ревновала своего муженька, частенько заходила в операционную во время сеансов. Джим обижался, но не выражал своего недовольства в грубой форме. Он был воспитан в Америке и знал, кто такой хозяин! А Катя со временем стала действительно полновластной хозяйкой. Однажды она ему даже пригрозила:

– Вышвырну тебя, и пойдешь свою чечетку выбивать.

В дни, разрешенные для свидания, Катя с Ванечкой навещали Андрея. Приносили ему передачи, книги, которые он просил, новые фотографии.

Катя посоветовала:

– Может быть, подашь кассацию на пересмотр твоего дела? Или обратишься с просьбой о помиловании?

Андрей покачал головой:

– Нет, Катя. Я заслужил то, что мне дали. Лучше бы расстреляли. Я часто вижу во сне и наяву страшные глаза отца, какими он на меня посмотрел перед смертью. Это ужасно. Наверное, я от этого взгляда сойду с ума.

Катя не сочувствовала брату, гибель отца и матери простить ему не могла, считала, что страдания свои он заслужил. Навещала его по родственной обязанности.

А жизнь американских наследников Батюшковых складывалась, как в фильме с хеппи-эндом. Стали они теперь, уже по русской поговорке, жить поживать и добра наживать. Но на самом деле это был не хеппи-энд, а хеппи-начало, и что ждет впереди, будут определять деньги, как это случалось в судьбе Ивана Петровича и Елизаветы Николаевны.

Деньги в новом состоянии России, в ее настоящем и будущем стали движущей силой, от них теперь зависело то, что называется судьба.

А русский негритенок Иван Батюшков рос веселым, умным, красивым мальчиком, и никто даже не предполагал, как сложится его жизнь. Определенно можно сказать одно – он тоже будет новым русским. Но это уже другая тема.

Полковник Миронов разбирал служебные бумаги, прибывшие с последней почтой. Но шум на полковом дворе оторвал его от дела. Он подошел к окну – два сержанта вели солдата. А тот упирался и, оборачиваясь назад, кричал что-то бессвязное. Наконец группа дошла до караульного помещения и скрылась за тяжелыми воротами.

Двор опустел. В эти часы люди стараются не выходить под яростно палящее солнце. Земля выжжена добела – ни дерева, ни кустика, ни травинки. Казармы, умывальники, каптерки – все будто на ватманском листе, на который архитектор не успел нанести озеленение. Дальше, за глинобитной оградой, шли барханы – Каракумы вплотную подступали к полковому двору.

Полковник позвонил дежурному, приказал выяснить и доложить, что произошло, и склонился над бумагами. Седина алюминиево отливала в его темных волосах.

Миронову на вид за сорок. Фигура уже несколько оплыла, округлилась. Глаза спокойные, мудрые, строгие. Три ряда орденских ленточек на груди объясняли появление этой ранней седины. Если же учесть и пятнадцать лет службы в послевоенные годы, то можно сказать, что полковник Миронов еще хорошо сохранился. В кабинет вошел дежурный офицер. Доложил:

– Товарищ полковник, ваше приказание выполнил! В седьмой роте рядовой Паханов пытался не выполнить приказание командира взвода лейтенанта Лободы.

Миронов удивленно вскинул глаза на дежурного: случай чрезвычайный. Он мысленно проследил вереницу событий, которые последуют за происшествием, – расследование, неприятный доклад командиру дивизии, упреки за плохо поставленную воспитательную работу. Вероятно, солдата отдадут под суд военного трибунала.

– Паханов, говорите?

– Так точно!

– Странная фамилия…

Дежурный промолчал.

– Вызовите ко мне лейтенанта Лободу.

Командир взвода Лобода пришел скоро. Он был бледен, возмущен и растерян. Широко раскрыв голубые глаза, лейтенант сбивчиво докладывал:

– …Не солдат, а ходячее ЧП! Угрюмый… Наглый… Ничего не боится… Я все время жду от него какой-то большой неприятности.

– Кем он был до армии?

– Разве от него добьешься, товарищ полковник! Молчит, будто рот у него зашитый! А глаза наглые. Вижу по ним – все прекрасно сознает и понимает. Иногда так взглянет – мороз по коже дерет.

– Ну, а кто же он все-таки?

– Служит первый год. Призывался в Ташкенте. К нам прибыл недавно – его из другой части перевели. Ясное дело, хорошего не отдадут!

– Что он делал до службы? – спросил Миронов.

Уловив раздражение в голосе командира, лейтенант поутих, виновато ответил:

– Этого я не знаю. Не говорит. Загадочный человек. Но я твердо уверен, что он один из тех, для кого мер, определенных Дисциплинарным уставом, явно недостаточно. Таких нужно в тюрьму отправлять или… – Лобода запнулся: в глазах полковника он увидел иронию.

– Вы, товарищ Лобода, – усмехнулся полковник, – не сумели умно применить ни одной меры, предусмотренной уставом, а уже все крушите.

– Все перепробовал, товарищ полковник: от выговора до гауптвахты. Не помогает! Индивидуальный подход применял – не действует!

Полковник сам собирался сказать о необходимости в данном случае индивидуального подхода, но поскольку Лобода опередил его, стал расспрашивать дальше:

– В чем же индивидуальные особенности этого человека?

– Я уже говорил – замкнутый. Глаза как у затравленного волка. Дисциплины терпеть не может ни в каких формах. Сугубый единоличник, ни с кем не общается. На разговор по душам не идет.

– Так. Какие же меры вы предпринимали, исходя из этих его особенностей?

– Я поставил себе задачу, – горячился Лобода, – сломить упорство, заставить подчиняться. Не давал ему поблажек. Повседневной требовательностью хотел приучить к воинской дисциплине. Но чем строже я с него спрашиваю, тем злее он становится. И вот сегодня прорвалось. Идет из столовой без строя да еще курит. Я к нему: «Почему одиночкой идете?» «Я, – говорит, – в столовую вместе со всеми шел». – «И назад должен в строю идти. А ну, в строй бегом марш!» И тут он вспыхнул, побелел, затрясся весь.

Полковник помолчал, потом спросил:

– Что еще вы применяли, в порядке индивидуального подхода?

– Больше ничего.

– Ну, а комсомольская организация? Солдатский коллектив? Собрания, спорт, самодеятельность?

– Это же общественные формы, – возразил Лобода. – Да он и не комсомолец!

– Но направлены они на индивидуальное воспитание. А вы считаете: индивидуальный подход – значит один на один, кто кого?

Лобода кивнул:

– Да, индивидуальный – значит, мой подход к определенному, конкретному человеку, исходя из особенностей его характера.

– Нет, дорогой товарищ Лобода, ошибаетесь! Подход должен быть индивидуальный, к каждому человеку равный, а воздействие коллективное, по всем каналам и направлениям. Как в блюминге, видели? Кладут заготовку и начинают ее формовать: мнут, и бьют, и гладят, и катают. И выходит в конце концов сверкающая сталь – чистая, прочная, кованая!

– Посоветуйте, как же быть в данном случае? – почему-то обидевшись, спросил лейтенант.

– Не знаю, – ответил Миронов.

Лобода победоносно взглянул на командира: если ты не знаешь, так что же с меня спрашиваешь?

В этот день у Миронова было много обычных будничных дел. Полковник несколько часов ездил на машине между огнедышащих барханов, разыскивал притаившиеся в душной тени саксаула взводы. Потом он был в столовой, ездил на стрельбище.

Поздно вечером, когда штаб опустел и наступила тишина, полковник позвонил в караульное помещение и приказал привести провинившегося.

Миронов отпустил выводного, внимательно, спокойно посмотрел на Паханова.

Был он худощавый, лицо смуглое. Но смуглость, видимо, не от загара, как у других солдат, а какая-то болезненная. Военная форма Паханову не шла. Может, потому, что Миронов привык видеть эту форму в сочетании с другими лицами – веселыми, доброжелательными, даже озорными.

«Видно, не из робких, – сделал Миронов первое заключение. – Жизнь понюхал».

– Проходи, садись, – просто сказал Миронов.

– Ничего, постою, – едва разжав губы, ответил тот.

– Ну, стой, – согласился Миронов. – Надоест – сядешь. Будем знакомиться? Рассказывай – кто ты, откуда прибыл…

Паханов скривился. Ему, кажется, до тошноты надоели мои вопросы. Всю жизнь, сколько он себя помнил, его допрашивали.

И желая только одного, чтобы все это поскорее кончилось, устало, как человек, много раз повторявший одно и то же, бесстрастно и торопливо ответил:

– Я – вор, Жорка Паханов. И отправляйте меня по-быстрому, пока я вам тут еще чего не натворил.

Полковник продолжал спокойно его рассматривать.

– Дальше, – попросил Миронов, когда пауза затянулась.

– Все. Дальше ничего нет.

– Как в армию попал?

– Случайно. – Паханов вдруг горько улыбнулся. – Прописался после освобождения… В паспорте оставил год рождения призывной.

– А разве дата пишется по желанию?

– Поставил бы год, который отслужил, ходить бы мне теперь на воле…

Наверное, Паханов ждал разговора о том, что нужно исправиться, что воровать позорно, что нужно стать честным человеком. Он переступил с ноги на ногу – приготовился слушать.

Но полковник вдруг сказал тем же спокойным голосом:

– Ты знаешь, давай без рисовки. Я очень устал. Хочешь говорить – будем говорить. Нет – иди на гауптвахту, а я пойду домой. Что ты передо мной ломаешься? Строишь из себя отпетого уркагана, а сам, наверное, всего-то и украл рваную рублевку да носовой платок с чужими соплями.

Глаза Паханова по-волчьи сверкнули, кожа на скулах натянулась, тонкие ноздри затрепетали. Он готов был ответить, но сдержался.

«Ну что ж, на первый раз и это неплохо, – подумал командир полка. – Теперь хоть ясно, с кем дело имеем, – уголовник, рецидивист. Да, подсунули нам экземплярчик!» На прощание, чтобы дать пищу для размышления, сказал:

– Был такой вор – Сенька Штымп. Может быть, слышал?

– Нет.

– Служил он в моем полку лет пять назад. Тоже в армию случайно попал. Вот это был вор1 По квартирным кражам специалист, на вашем языке «скокорь» называется. – Паханов снова не без любопытства посмотрел на полковника. А Миронов, будто не видя этого взгляда, продолжал: – Так вот, этот Сенька любые замки за несколько секунд отпирал. И делал это очень остроумно. В общем, была у парня тяга к технике, к приборам. Определил я его в связисты. Стали учить на радиста. И так он полюбил свою новую специальность, что об уголовном мире навсегда забыл. А знаешь, где Сенька сейчас? Служит в гражданском флоте радистом. Моряк дальнего плавания! Дали ему при увольнении хорошую характеристику, и парня приняли на корабль. Плавает сейчас в Алжир, Сингапур, недавно письмо из Бразилии прислал.

Миронов пытался угадать, какое впечатление производит на Паханова рассказ о Сеньке. И угадал – не верит.

Дома полковника поджидала жена. Лидия Владимировна – немолодая полная женщина – встретила его на пороге. В жене все было просто и притягательно, чем когда-то она и поразила воображение молодого Миронова. Полковник наклонился и поцеловал жену в седеющие волосы.

В квартире все окна открыты, но желанной прохлады не было – от барханов тянуло ровным теплом. Прохлада наступит лишь перед утром. Миронов переоделся, умылся. Чувствовал – жена наблюдает за ним, видит, что он устал. Она может по звуку шагов со двора определить: утомлен он или бодр, весел или сердит. Лидия Владимировна молча подала на стол ужин. Сейчас ни о чем не нужно спрашивать. Опять, наверное, ищет выход из какого-нибудь тысяча первого безвыходного положения.

– Ты не помнишь, где лежат письма Семена? – неожиданно спросил Миронов.

– В книжном шкафу, на средней полке.

– Ах, да.

Миронов встал, вынул пачку писем, перебрал конверты, прочел обратные адреса.

– А где последнее, из Бразилии?

– Наверное, у тебя в столе.

Миронов опять надолго умолк. Лидия Владимировна подошла к нему, погладила его по седеющей голове, ласково попросила:

– Хватит, Алеша. Отвлекись. Пора отдыхать.

Миронов виновато улыбнулся, благодарно посмотрел на жену и тихо сказал:

– Извини, дружочек, у меня сегодня не совсем обычное дело…

– Я вижу.

– Понимаешь, прислали к нам солдата, а он… – И Алексей Николаевич рассказал жене о Паханове. – Парень очень сложный, – задумчиво заключил он. – Но раскусить его можно. У каждого человека есть какое-нибудь увлечение или тяга к чему-то – рисование, охота, коллекционирование. И у Паханова тоже должна быть страсть. Ведь он юноша.

Жена покачала головой:

– Тебе это очень нужно? Ты обязательно возьмешься его перевоспитывать?

– Возможно, – думая о своем, ответил Миронов.

– А почему бы тебе не поступить с ним так же: тебе подсунули – и ты отдай.

– Чему вы меня учите, леди! – шутливо воскликнул Алексей Николаевич.

– Я желаю тебе только добра, Алеша.

– А давай, дружочек, мы пожелаем добра еще одному человеку! Неужели тебе не хочется, чтобы еще одним хорошим юношей стало на свете больше?

– Так дело скоро дойдет до того, что станет одним полковником меньше.

– Дружочек мой, зачем такие крайности? Я здоров, как лев. Хочешь, тебя подниму?

Миронов подступил к жене, шутливо выпятив грудь и полусогнув руки, как маршируют по арене цирковые борцы.

Лидия Владимировна засмеялась:

– Нет, Алексей, я говорю серьезно.

– Я тоже. Воспитывать людей – дело наисерьезнейшее!

Миронов взял жену под руку:

– Пойдем, старушка, перед сном погуляем? И я тебе выскажу кое-какие соображения об этом человеке.

ЧП есть ЧП, и о нем полагается докладывать. Миронов на следующее утро посоветовался с заместителем по политической части подполковником Ветлугиным.

Белобрысый, голубоглазый, похожий на финна, замполит ночью приехал с совещания в округе. О происшествии он еще не знал. Выслушав рассказ Миронова о Паханове и его соображения насчет того, как быть дальше с нарушителем, Ветлугин сказал:

– Плохо, что мы не выявили Паханова до того, как он совершил проступок. Я прошляпил…

Миронов предложил:

– Я постараюсь разобраться с ним до конца, а потом посоветуемся, с чего начинать. Прошу вас, Иван Григорьевич, провести беседу с молодыми офицерами об индивидуальном подходе. Лобода вот не все правильно понимает, и, видимо, не он один.

Днем поговорить не дадут. От подъема и до отбоя ждут люди с неотложными делами. Звонят телефоны, приходят срочные бумаги. Полковник дождался, когда полк затихнет, и велел привести Паханова.

Прошло двое суток после их первой встречи. Одну ночь полковник провел на стрельбах, другую – на ротном тактическом учении. Сегодня он свободен. Работа и личные дела, служебное время и отдых у Миронова слились в единое понятие – жизнь. Он работал дома и отдыхал в кругу солдат. Служебные дела, по каким-то особым признакам, им разделялись на официальные и личные. Дело Паханова, например, относилось к личному, и поэтому Миронов считал, что будет заниматься им в свободное время.

– Ну как? Сидишь? – спросил Миронов Паханова, отпустив конвоира.

– Сижу.

Сегодня полковник был подготовлен. Не то чтобы план какой написал, а просто обдумал предстоящий разговор, наметил определенные повороты, расставил подводные камни, о которые Паханов должен был стукнуться. И так, чтобы запомнилось.

– Я тебе прошлый раз о Сеньке говорил, помнишь?

– Помню.

– Вот письма его принес. – Миронов достал из стола пачку писем с яркими иностранными марками. – На, почитай, времени у тебя сейчас много.

Паханов взял письма. Скосил глаза на усатого короля на марке в углу конверта. Прочитал обратный адрес – Калькутта. «Скажи, пожалуйста!» – прочитал Миронов на его лице.

– Ты на меня обиделся в прошлый раз за то, что я тебя мелким воришкой посчитал, а ведь я прав!

Паханов положил письма на край стола. Что еще скажет полковник? Миронов втягивал Паханова в разговор.

– А знаешь почему?

– Почему?

– Фамилия у тебя странная, Паханов. Блатная фамилия. Сразу настораживает. Крупные жулики под такими фамилиями не живут.

– Был я и Кузнецовым… Разиным… Аванесовым… – медленно выдавливал из себя Паханов. – А Паханов – это моя настоящая фамилия. По метрикам.

– А ты, Жора, любил кого-нибудь? – неожиданно по имени назвал Миронов Паханова.

Паханов сжался от этой ласки, словно черепаха в панцире, когда она чувствует опасность, сказал насмешливо:

– Нет, я баб презираю. Не люди они – шестерки.

Жорка Паханов врал, но Миронова ему было не провести. Есть у парня что-то затаенное, в глубине сердца. И уж, конечно, не собирается посвящать в свою тайну его, полковника Миронова.

– Ну ничего, еще полюбишь. – Миронов сделал вид, что поверил. – Удивительное это чувство – схватит тебя, закружит. И ходишь ты пьяный от счастья. Хочешь, расскажу, как я первый раз влюбился? – вдруг спросил полковник.

В Жоркиных глазах за настороженностью проглядывала ирония. Миронов все-таки стал рассказывать:

– Был я до войны лейтенантом. Спортсмен, грудь колесом, не то что сейчас. Девушки на меня посматривали, и я на них тоже. И вот однажды еду в очередной отпуск. Сел ночью в проходящий поезд, завалился спать. А утром вышел из купе, смотрю, около соседнего окна девушка. И вот будто солнце мне на голову упало – оглушило, жаром обдало. Залило все вокруг сияющим золотом. Целыми днями стоял я в коридоре – только бы увидеть ее, только бы услышать ее голос. А ночью, веришь ли, на полке лежу, и кажется мне, что ее тепло ко мне через стенку проходит. У нас полки смежные были. Прижмусь щекой к перегородке и так лежу всю ночь напролет…

Полковник прервал рассказ, задумался, может, вспоминал молодость.

После его откровенности Жорке Паханову стало неловко молчать. И он скупо, стараясь не вдаваться в подробности, рассказал о своей жизни «на воле», или, как в армии говорят, на гражданке. Но мало-помалу разговорился и рассказал о своем детстве, об отце с матерью, о том, как начал воровать.

Когда разговор подошел к концу, Жорка вдруг спросил Миронова:

– Ну, а чем оно у вас кончилось, с той барышней?

Миронов весело сказал:

– А оно и не кончилось!.. Оно продолжается, Жора. Эта девушка – моя жена. Как-нибудь познакомлю тебя с ней. Она хороший человек и верный товарищ, все трудности делит со мной. Бывали мы с ней и на Памире, и в Забайкалье, и сюда вот, в Каракумы, безропотно приехала. В общем мне повезло в жизни, Жора… А твое будущее, скажу, представляется мне темным и мрачным. Покуролесишь ты лет до тридцати – тюрьмы, пьянки, неустроенность. Они свое дело сделают, к тридцати годам старость тебе обеспечена. К этому времени одумаешься. Непременно. Покоя захочется. К близкому человеку потянет. А кому ты будешь нужен? Станешь ты, между нами говоря, как тряпка, то есть не мужчина, а так… И уйдет от тебя девушка к другому – если она у тебя будет. А время такое, когда ты начнешь задумываться, настанет. Это неизбежно.

Полковник дружелюбно улыбнулся Паханову и доверительно сказал:

– Давай, Жора, на сегодня кончим. Поздно. Пойду я к своей Лидии Владимировне. Ругает она, если засиживаюсь, беспокоится о здоровье. И, скажу тебе по секрету, правильно делает: сердчишко порой начинает о себе напоминать. Ну, пойдем. Письма, пожалуйста, не растеряй, они мне очень дороги. Когда Семен приедет в гости – почитаем с ним вместе.

Полковник снял с вешалки фуражку, кивнул Паханову:

– Идем.

Они вышли из штаба.

Полк спал. Луна еще не взошла, и на земле лежала густая чернота. Местами тьму пробивал желтый свет – это горели лампочки над входом в казармы и на постах.

– Ну, будь здоров.

– До свидания, товарищ полковник. – Жора огляделся и спросил: – Кто меня отведет?

– Сам дойдешь. Дорогу знаешь?

– Конечно.

– Вот и шагай.

Полковник подал Паханову руку, крепко пожал и направился к воротам.

Жорка Паханов стоял и смотрел ему вслед. «Оглянется или нет?» Полковник подошел к проходной. Отдал честь вытянувшемуся дневальному и, не оглядываясь, вышел на улицу.

Жорка медленно шел на гауптвахту. Полковник своим рассказом о любви разбередил самое больное. Гуляет, наверное, Нинка. Разве она будет ждать? Красивая, отрывная – такая одна не останется. Жорка шел, и в черноте ночи вставало счастливое прошлое. Любили они друг друга горячо, сумасбродно. Обоим вдруг захочется необыкновенного. Пойдут с Нинкой кружить по городу, среди домов и людей ходят, как по лесу, никого не замечают. Только в глаза один другому глядят. А то найдет – и пошли лихачить.

Жорке страшно захотелось выпить и закурить. Он прошел мимо ворот караульного помещения. Посмотрел на длинный дувал, огораживающий полковой двор. Махнуть через него? Сесть на первый поезд, пока хватятся, – далеко можно уехать. До Ташкента добраться бы, а там – полный порядок.

Жорка остановился. Вокруг никого не было. По-прежнему тускло светили запыленные лампочки. У проходной даже дневального не видно. Ушел, наверное, на ту сторону – на улицу. И вспомнил он командира полка. Не оглянулся! Пришел домой – жена его чаем поит. А он ей про него, Жорку Паханова, рассказывает.

Жорка достал из кармана письма. В темноте яркость марок не различалась. «Интересно, что Сенька пишет? А может быть, письма липовые? Ну, меня не проведешь! Я сразу пойму, если не вор писал. Жаль, товарищ полковник, что ты не оглянулся! Но раз доверяешь Паханову, он не подведет. Не бойся. Пей чай спокойно со своей Лидией Владимировной».

Жорка пришел в камеру, расстелил шинель на топчане и стал читать письма.

«Здравствуй, батя! Привет из Индонезии! На этот раз плыли долго, аж за экватор. На корабле хорошо, но постоять на твердой земле иногда, оказывается, тоже приятно. Порт, в котором я пишу это письмо, находится на Суматре и называется Палембанг – вроде нашего Баку, здесь добывают нефть. Нефть добывают индонезийцы, а хозяева почему-то американцы. Компания «Шелл». Индонезийцев – тысячи, американцев – единицы. Не могу понять, почему они их не повыгоняют».