Лечебное учреждение «Батюшков и К°», наконец, заработало в полном объеме: основной операционный корпус сверкал стерильной чистотой, белой мебелью и белым фирменным оборудованием. Гостиница и кафе-столовая являла собой нечто среднее между санаторием и отелем. Клиенты записывались на очередь за месяц. Андрею купили по его выбору джип «Чероки». Елизавета Николаевна отказывалась менять на иномарку своего «жигуленка».

– Бегает отлично. Меня слушается. Привыкла я к нему.

Для себя Иван Петрович машину покупать не захотел. На дачу ездил с женой на «жигуленке», по делам возил Андрей на своем красивом джипе. И вообще, некуда ездить – с утра до вечера Иван Петрович, как он сам шутил:

– У станка, жир выкачиваю, деньги накачиваю.

В общем, дела шли очень хорошо. Но Иван Петрович почувствовал усталость. После того как Андрея перевели на отель, основная нагрузка легла на Батюшкова-старшего. Жена помогала по линии административных обязанностей. Мужу она советовала:

– Подготовь двух-трех, а может быть, даже пятерых операторов. Все равно придется расширяться. Желающих лечиться все больше и больше. Пусть операторы под твоим наблюдением трудятся. А ты отдыхай – заслужил. Такое дело наладил! Теперь, слава богу, деньги есть и перспективы прекрасные.

Елизавета Николаевна была права – все было на взлете. Будущее просматривалось еще лучезарнее.

Но оказалось, это видели и понимали не только Батюшковы.

Однажды вечером, когда все сотрудники закончили рабочий день и разошлись по домам, Иван Петрович сидел в своем кабинете, к нему вошли двое. Они были одеты в кожаные куртки, под которыми выпирали накачанные мускулы. Физиономии и особенно глаза у них были весело-иронические. Один – белобрысый, голубоглазый, второй – черный, явно «кавказской национальности». На лицах у них масок не было, но и без этого ясно – рэкетиры, «братки», какими их обычно показывают в детективных сериалах.

Они сели на стулья напротив Ивана Петровича, развязно развалились и продолжали иронично смотреть на Батюшкова.

Наконец, белобрысый молвил:

– Иван Петрович, мы вас не беспокоили, пока вы налаживали фирму. Теперь у вас все о’кей. Бабки загребаете приличные. Нехорошо одному жить хорошо! Пора делиться.

Иван Петрович понимал, с кем имеет дело и на что они намекают, но все же спросил:

– О чем вы говорите? Кто вы? Почему считаете возможным предъявлять мне какие-то требования?

– Все ты, Иван Петрович, понимаешь!

Переход на «ты» и холодок в голосе показывал, что визитеры дальше шутить не намерены.

– Твоя фирма в нашей епархии. Ты должен платить ежемесячно двадцать процентов от своего дохода. Мы много не берем. Понимаем, тебе тоже надо крутиться.

– Но с какой стати?

– Такой порядок, Петрович, не прикидывайся и не жмотничай. Двадцать процентов назначил наш шеф сегодня. Будешь упираться – завтра процент увеличится до тридцати. Ну, а если вообще откажешься или, не дай бог, вздумаешь заложить нас, твоя лечебница сгорит, – он помедлил, развел руки и, улыбаясь, закончил: – А сам ты в этом случае можешь сыграть в ящик.

В полной растерянности Иван Петрович не знал, как поступить, что ответить.

– Как-то все неожиданно. Непонятно.

– Нечего понимать, все начистоту. Я объяснил, предупредил. А ты выбирай. И мой совет – не трепыхайся. Тебе же хорошо будет. Мы тебя крышуем, ты спокойно бабки заколачиваешь.

– Сегодня пришли вы, завтра придут другие.

– Если придут, скажешь – я дружу с Фомой. И они отвалят. В нашем районе Фома старший. Усек? Никто больше тебя доить не имеет права.

Наконец, строго заговорил и кавказец:

– Ну, все, базар закончен! Делаешь первый взнос – двадцать кусков.

Батюшков пожал плечами:

– У меня таких денег нет. Деньги в банке.

Так же строго кавказец приказал:

– Возьмешь в банке. Мы завтра придем, вечером. Баксы неси еврами, доллары сейчас не котируются. Все. Пошли, Сивый.

И они ушли. Иван Петрович позвонил Андрею:

– Приезжай за мной. Мне плохо. Отвезешь домой.

Дома сын участливо спрашивал:

– Что стряслось, па? У тебя лица нет.

Отец рассказал о визите рэкетиров. Потирал грудь. Сосал валидол. Охал.

– Может быть, «скорую» вызвать?

– Погоди. Отойду. К тому же телефон наш, наверняка, прослушивается. Рэкетиры могут подумать, что мы через «скорую» в милицию хотим заявить.

– Я по мобильнику.

– Погоди. Накапай мне чего-нибудь. В шкафчике на кухне флакончик с микстурой Вотчала был.

Андрей принес рюмку с лекарством. Отец выпил, лег на диван. Сын сел рядом. Помолчали.

– Худо мне, – сказал Иван Петрович, – наверное, придется «скорую» вызывать. Маме на дачу позвони, пусть приезжает.

Андрей пошел в гостиную, где на тумбочке красного дерева стоял красивый, под старину, телефон. Но звонить не стал. Растерянность и сострадание к отцу сменились на его лице строгой сосредоточенностью. Он о чем-то напряженно думал. Возвратясь к отцу, тихо сказал:

– Первый звоночек у тебя еще в Штатах был. Теперь второй намечается. Ты извини, па, может быть не вовремя, хочу тебе напомнить: все может быть, а ты оставишь нас с мамой в неведении, унесешь с собой тайну.

Иван Петрович хотел было встать, но Андрей удержал его.

– Ни-ни, не колыхайся. И еще раз извини. Но сам понимаешь.

А Батюшкову от этого неприятного разговора стало еще хуже. Он прижал руки к тому месту, где сердце. И вместо того, чтобы упрекнуть сына в словах о преждевременной его кончине, скрученный острой болью, простонал:

– А ты, пожалуй, прав. Мне очень плохо. Вот слушай – тайна заключается в том, что ее вообще нет. Не существует!

– Как это? – поразился Андрей.

– А вот так. Все, кто хотел ее разгадать, и особенно Том в Америке, перепробовали в анализах все и ничего не открыли, потому что нет никакого растворителя.

– Ничего не понимаю!

– У пациентов Тома в Майами воспаления начались потому, что они придумали свои растворители. Я всем голову морочил, когда покупал разные химикаты и вроде бы приготавливал из них свой таинственный растворитель. А его нет. Все гениальное просто. Великие открытия совершались случайно. И я тоже случайно сделал свое. Проводя опыты над жирами с разными химикатами, я испытал их сотни. Все кончалось неудачей. И только однажды жир растворился и покорно потек, пошел на удаление. Оказалось, что я в тот раз то ли от усталости, то ли по недосмотру не зарядил в аппарат никакого растворителя. Аппаратура работала с пустым баллончиком. Вот я и открыл: растворителем жира является азот, который находится в воздухе. Я сделал тайной это открытие. Все, кто хотел ее разгадать, ломали голов, составляя различные комбинации из химикатов. Всю таблицу Менделеева перепробовали в различных сочетаниях. А секрет в том, что не надо ничего добавлять. Только из воздуха подавать под кожу азот более концентрированный, что и делает мой баллончик, который я назвал просто датчик воздуха. Вот так, сынок. И ты храни эту тайну. И чтобы те, кто будет за ней охотиться, шли по ложному следу, регулярно покупай побольше химикатов и колдуй в одиночестве, якобы составляешь уникальный растворитель. А химикаты, без свидетелей, в канализацию. Только в канализацию и без свидетелей.

После этого непростого разговора, который тоже ударил и по сердцу, и по нервам, Ивану Петровичу стало совсем плохо.

Андрей вызвал «скорую помощь». Врач и медсестра быстро раскрыли чемоданчик для снятия кардиограммы.

Но оказалось все напрасно. Врач тихо сказал Андрею:

– Ваш отец скончался…

– Что вы говорите! Этого не может быть! Включайте еще раз ваш прибор.

– Все кончено. Мы забираем его в морг.

– Зачем в морг?

– Так полагается. На вскрытии будут определены причины, и вам выдадут свидетельство о смерти, для формальностей, связанных с похоронами.

Пришли из санитарной машины помощники в синих халатах с носилками и унесли тело Ивана Петровича.

Да, теперь уже тело!

В жизни с каждым когда-то случается подобное. Этого еще никто не миновал. У Батюшкова после стольких радостей и печалей, взлетов и падений, и даже приключений, конец наступил так неожиданно. И рано. Был он еще совсем не старый, и даже болезни не было какой-нибудь долгой и медленно сводящей в могилу. Миг, и не стало человека!

Однажды мы уже вспомнили поговорку: «Пришла беда – отворяй ворота». Так и в этом случае несчастья продолжались. Елизавета Николаевна примчалась на своем «жигуленке» с дачи, когда мужа уже увезли.

– Что случилось? Где он?

Андрей не знал, что сказать. Он боялся: правда может сразить и маму наповал, замялся, отводил глаза, несвязно мямлил:

– Увезли на «скорой». Может, обойдется.

– Куда увезли? В какую больницу? Я поеду к нему!

– Не знаю, куда увезли. Подождем. Они обещали позвонить. Успокойся, ма.

Но позднее, когда мама вроде бы немного успокоилась, Андрею все же пришлось рассказать о рэкетирах, визит которых он считал главной причиной сердечного приступа. Потом, опять-таки с оттяжками, с оговорками все же пришлось произнести роковое:

– Папа скончался.

После этих страшных слов будто повторилось все происшедшее с Иваном Петровичем: и у мамы был сердечный приступ, «капли Вотчала», «скорая помощь», электрокардиограмма, уколы. Только Елизавету Николаевну не увезли в больницу, а оставили под присмотром Андрея, снабдив лекарствами и указаниями, как их применять. И номером телефона «на всякий случай».

На этом кончается мое плавное повествование о жизни семьи Батюшковых. И не только потому, что Иван Петрович умер. Дальше происходили события типично детективного характера, о которых мне придется рассказывать, уже не находясь в доме Батюшковых, а как бы со стороны, вместе с вами, уважаемые читатели.

Телефон в квартире Батюшковых не умолкал. Звонили сотрудники, которые очень уважали и любили Ивана Петровича. Звонили и высказывали соболезнования многие клиенты, узнав о постигшем горе. Всем отвечал Андрей печальным, тихим голосом страдающего человека. Но один звонок заставил его на несколько мгновений онеметь:

– С вами говорит следователь прокуратуры Вяткин, прошу вас не отлучаться, я скоро приеду.

– А зачем? – пролепетал Андрей.

Мать заметила перемену в лице сына, спросила:

– Кто звонил?

– Следователь… Может быть, насчет рэкетиров. Но мы никуда не заявляли.

– Что сказал?

– Сейчас приедет.

И приехал. Молодой, с короткой модной стрижкой, не по возрасту усталым с желтизной лицом. Он показал удостоверение и задал странный вопрос:

– У вас есть скотч?

– Зачем вам? – изобразив крайнее удивление, спросил Андрей.

– Прошу вас отвечать на вопрос: есть ли у вас скотч? – Следователь обвел взором комнату и тут же воскликнул: – Впрочем, я его вижу.

Он подошел к серванту, на котором лежал рулончик скотча.

– Вот и прекрасно, обойдемся без обыска.

Елизавета Николаевна в крайнем удивлении:

– Объясните, пожалуйста, что все это значит?

– Объясню и зафиксирую как протокол допроса.

Он сел к столу, раскрыл кейс, достал бланк и приступил к заполнению его. (Для краткости я опускаю многие анкетные данные).

– Скажите, пожалуйста, гражданин Батюшков, кто находился в квартире в час кончины вашего отца?

– Я и он. Больше никого не было.

– Когда вы вызвали «скорую помощь»?

– Сразу, как только ему стало плохо.

– Не помните время?

– Не помню

– В приемной «скорой помощи» записано время вызова – 14.25.

– Может быть, я на часы не смотрел.

– И напрасно. Машина выехала к вам немедленно. Через пятнадцать минут врач был у вас – это значит в 14.40. Не кажется ли вам странным, что за пятнадцать минут ваш отец не только скончался, но и остыл?

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Я говорю о том, что умерший человек не мог остыть за такой короткий срок. Значит, вы позвонили, когда он был уже мертвый. А почему вы не звонили, пока он был еще жив? Ну, допустим, даже в агонии.

– Я звонил из холла маме на дачу, пришел от телефона. Смотрю, он совсем плох, вызвал «скорую», считая, что он еще живой.

Следователь взял в руки рулон скотча, показал его Андрею:

– Эта штука вам ничего не напоминает?

Андрей побледнел и отвернулся. Следователь жестко сказал:

– Ну, хватит ходить вокруг да около. Гражданин Батюшков Андрей Иванович, вам предъявляется обвинение в убийстве отца Батюшкова Ивана Петровича. Экспертиза установила: отец ваш скончался не от сердечного приступа, а от удушья. Вы задушили его, заклеив рот и нос вот этим скотчем. Микроскопические следы клеящей ленты обнаружены на лице трупа. Я думаю, экспертиза подтвердит идентичность ленты в этом рулоне и тех микрочастиц, которые обнаружены на лице вашего отца. Зачем и почему вы убили его? Я не спрашиваю как, мне это ясно.

Пронзительный вскрик Елизаветы Николаевны прервал допрос.

Опять приезжала «скорая помощь». На этот раз она увезла больную без сознания в больницу. Там она и скончалась, не в состоянии была перенести смерть любимого мужа и то, что убийцей стал ее сын.

После ареста на первом допросе следователь сказал Андрею:

– Ваше дело в моей десятилетней практике первое такое легкое. В смысле раскрытия. Не было преодоления запирательства обвиняемого. По сути дела, при первой нашей встрече, еще до вашего ареста, все выяснилось. Я нашел. Даже не нашел, а увидел скотч. И вы признались в убийстве. Кроме формального следствия меня просто из любопытства интересует: почему вы так легкомысленно поступили? Почему не спрятали улику? Я имею в виду этот скотч?

– Я был уверен, что «скорая помощь» зафиксирует смерть от сердечного приступа.

– А я сначала подумал, что вы купили и положили на виду другой рулон скотча. Если бы вы это сделали, было бы труднее доказать вашу вину.

– Я не преступник и не знаю уловок вводить в заблуждение следствие.

Следователь улыбнулся:

– Вы правы только наполовину. Вы преступник, это несомненно. И я обязан подготовить для суда все формальности. Итак, первый вопрос: вы признаете себя виновным в убийстве вашего отца Ивана Петровича Батюшкова?

Андрей твердо сказал:

– Признаю. И заслуживаю самого строгого наказания.

– Наказание определит вам суд. Почему вы совершили это преступление? Какие были на то причины – ненависть, месть с вашей стороны или оскорбления, преследования с его стороны?

Андрей и сам не мог понять, как это неожиданно и быстро произошло, честно рассказывал:

– Какое-то затмение рассудка. Я совершал это как-то механически. Видел раньше в кинофильмах, как убивают людей легко и быстро. И я, по инерции, увидел этот проклятый скотч, подумал – миг, и все будет кончено.

– А причины? Не ради киношного эпизода вы на это решились. Должны быть причины, цель?

Признаваться было стыдно, однако Андрей решил не только ответить следователю, но и осудить себя, как бы не было позорно и подло:

– Всему вина – деньги. Я видел, как шикарно живут люди, имеющие большие деньги.

– Но у вас было все – квартира, машина. Отец вам ни в чем не отказывал.

– Это не то. Много лет я зависел от отца. Мне хотелось жить на широкую ногу самостоятельно.

– Можно было договориться об этом с отцом. Попросить его выделить вам капитал, он помог бы организовать ваш собственный бизнес. Я думаю, он не отказал бы. Он очень любил вас.

Спазмы сдавили горло Андрея. Не мог отвечать. Наконец, он поднял глаза, влажные от слез.

– Вы правы. Я прошу вас, не мучайте меня. Ведь я во всем признался. Оформляйте и судите. Пожалуйста, избавьте меня от этой пытки.

– Андрей Иванович, вы сами виноваты, что мне приходится вести с вами такой неприятный разговор. Поэтому вам придется отвечать на все мои вопросы.

Как только заканчивался очередной допрос и Андрей оставался наедине со своими мыслями, перед ним вставали глаза отца, полные ужаса. Он не мог избавиться от этого страшного видения.

В камере, куда перевели Андрея в ожидании суда, оказался старенький длинноволосый седенький старичок. Андрей надеялся в беседах с ним отвлечься от преследующих глаз отца. Но старичок оказался неразговорчивым. Однако потом все же пришло время знакомиться.

– Евлампий, – представился старичок.

– А отчество? – спросил Андрей. Такого пожилого без отчества называть неловко.

– Я священник. Для всех нас отец един – Господь Бог. Поэтому родитель-батюшка не поминается.

– И за что же вы, святой отец, сюда угодили?

– За доброе дело, сын мой.

– Так не бывает. Сюда за добрые дела не сажают.

– Так-ить, каждое дело, с какой стороны посмотреть, может быть добрым или недобрым. Смотря за что убил. Я тоже убивец по уголовному кодексу. А по справедливости, по суду Божьему, я послужил вере.

– Не понимаю, батюшка, как это может быть. По вере одно, а по уголовному кодексу – другое.

– А вот как. Появился антихрист в образе тоже священнослужителя. Город Вятка небольшой. Но смутил своими сатанинскими проповедями этот еретик почти всех прихожан.

– Что же он проповедовал?

– Не стану повторять его крамолу. Сомнение зарождал в подлинности православной веры. Увещевали его старшие пастыри, спасти пытались. Но он в своем богохульстве погряз до неисправимости. Отлучили его от церкви, лишили духовного сана. Он секту создал. Помрачил рассудок очень многим. Другие верующие стали роптать. И чтобы пресечь зло, нашелся один подвижник и ночью зарубил топором еретика. Сделал доброе, богоугодное дело.

Андрей возразил:

– Не может быть убийство богоугодным. В Библии сказано – не убий.

– Может, – наставительно сказал старец. – Во время войны церковь, священники молились и благословляли наших воинов на подвиг ратный, и они истребляли многих наших ворогов. Так что в святом учении имеется в виду: не убий ближнего своего, а насчет ворога и служителя антихристу не указано.

– А ты, мил человек, кого лишил жизни?

– Богатого человека, хотел его деньгами завладеть.

– Вроде ты на бандита не похож.

– Я и не был бандитом. Один раз в жизни представился случай большие деньги заиметь, и вот – бес попутал. Даже не бес. Неверующий я. Сам, без всякого беса много лет хотел стать богатым. Жаждал этого. Ночами мечтал, как заживу славно.

Сосед помолчал. Потом тихо молвил:

– Да, грех твой велик. Может быть, лишил ты жизни человека достойного, честного.

– Так и было. Он был очень хороший человек.

– Вот видишь. И правильно мыслишь, бес тут ни при чем. Главная беда твоя, ты тоже сам сказал – нет у тебя веры. Если бы ты верил, может и оберег бы тебя Господь.

– Не верил. Пусто было в душе…

– Так не бывает, сынок. Даже наука говорит: природа не терпит пустоты. Была в тебе другая, своя вера.

– Как это может быть? – удивился Андрей.

– Очень просто. Сейчас в России настала такая пора, когда многие забыли не только Бога, но отвергли всякие «измы» – марксизмы, ленинизмы, а взамен для души ничего не дали.

– Ты не прав, батюшка, – пришел новый «изм» – капитализм.

– Пришел, да не нашел. Капитализм во многих государствах процветает. И люди там живут неплохо, и вера какая ни на есть – христианская, мусульманская, иудейская – людей объединяет. А у нас капитализм не получился.

– Так что же у нас?

– Джунгли, сынок, в которых все построено на борьбе за деньги, на себялюбии, на эгоизме.

– Вот видите, опять «изм».

– Да, только эгоизм не имеет теоретической основы. Вот ты убил человека не из-за каких-то идейных побуждений, а движимый своей алчностью, эгоизмом. Ты и есть порождение того дьявольского наваждения, которое несут пришельцы, бесовские посланники. Вот я устранил одного из них. Я сделал доброе дело. Послужил вере и отечеству.

– А совесть не мучает?

– Нет. Совесть моя чиста. Потому что, повторяю, я послужил вере и отечеству.

Андрей был озадачен не только философией старца, но и оценкой своего поступка в этой философии и особенно точным, неблаговидным его определением – эгоизм. Как ни стыдно, ни обидно, ни позорно, а ведь прав этот старичок!

Вспомнились Андрею в эту ночь и рассуждения Тома Колдера о том, что бизнесмен не имеет национальности. Он тогда о себе сказал: для делового человека национальность не обязательна. «Я американец, но был русским, мог стать французом, итальянцем, мексиканцем – кем угодно на бумаге, в паспорте. Бизнесмен – космополит, у него нет родины. Цель его жизни – деньги, с ними он хозяин на всей Земле!»

Андрей улавливал явное сходство суждений Тома и соседа-старика. Напрашивался знак равенства между деньгами и эгоизмом. Земной шар для Тома и ему подобных лишь поле деятельности, а урожай на этом поле – деньги только для себя, любимого. Вот и соединились эгоизм и деньги в какую-то новую движущую силу.

И опять возникли дикие, испуганные глаза отца. Андрей вскочил с койки, стал шагать по маленькому пространству от двери до окна. Хотелось опять поговорить со стариком, о чем угодно, лишь бы избавиться от страшного видения. Но старик спал.

Андрей подумал: вот, тоже убил человека, а совесть его чиста. У него вера, а у меня деньги. Будь они прокляты! Хорошо ты пригвоздил меня, старичок. Точно определил – эгоизм, ни отца, ни матери не пощадил. И опять возникли полные ужаса глаза отца. «Как же я мог пойти на это? Господи, помоги мне подохнуть. Никогда ни о чем тебя не просил, Господи, помоги подохнуть».

Может быть, Андрей произнес эти слова вслух. Старичок, не поворачивая лица от стены, вдруг сказал:

– Господь добрый. Молитв не знаешь – молись по-своему, как сумеешь. Господь добрый, может, пошлет тебе утешение.

Андрей возмутился и закричал:

– Разве можно такое прощать! Молчи, старик, ты даже не представляешь, какой я злодей! Нет мне прощения, и не хочу я прощения! Я хочу только одного – подохнуть. Но не повешусь до суда. Надо, чтобы люди услышали, узнали, увидели, какая я сволочь!

В суд Андрея привезли на маленьком «черном воронке». У входа в здание он прочитал: «Суд Краснопресненского района». На двери, в которую его вели из коридора, табличка: «Зал № 4». За дверью был не зал, а небольшая комната, на возвышении что-то вроде прилавка, за которым виднелись три кресла – одно с высокой спинкой и два пониже. Перед возвышением – несколько рядов стульев, на них сидели люди спиной к вошедшему. Справа – клетка, в нее ввели Андрея, сняв предварительно наручники. Пока Андрей растирал руки после наручников, заняли свои места секретарь, пожилая женщина в обычной одежде и государственный обвинитель, коренастый, средних лет мужчина в синей форме работника прокуратуры. Кресло защитника пустовало.

Андрей разглядел в зале знакомые лица сотрудников фирмы. Пришли от уборщиц до операторов. Секретарь суда без традиционного «Встать, суд идет!» просто сказала:

– Прошу встать.

Вошли судьи в черных мантиях с белыми воротниками. На центральное кресло села судья – молодая, красивая женщина с белым пробором на гладкой прическе. Справа сел мужчина, слева – женщина, оба пожилые, какие-то бесцветные, с простыми, ничем не приметными лицами.

Опросив подсудимого по анкетным вопросам, судья, у которой оказался четкий профессиональный голос, спросила:

– Подсудимый Батюшков Андрей Иванович, признаете ли вы себя виновным?

– Признаю, – твердо сказал Андрей.

– Изложите коротко, что побудило вас совершить убийство вашего отца, Батюшкова Ивана Петровича?

– Я все подробно рассказал на следствии. Это изложено в деле, с которым вы знакомились. Я признался в совершении преступления.

Судья строго сказала:

– Суд для себя, кроме материалов следствия, должен определить степень вашей виновности или невиновности.

Желая только одного, чтобы эта процедура завершилась как можно быстрее, Андрей сказал:

– Я виновен. Виновность свою подтверждаю. Что еще нужно для суда?

– Нужна полная ясность для вынесения справедливого приговора. В деле сказано, что в момент убийства вы не владели собой. Что это значит?

– То и значит, что на меня нашло какое-то затмение в рассудке.

– Но в деле имеется заключение судебно-медицинского обследования, которое вы прошли, и определено, что вы человек нормальный, без каких-либо психических отклонений.

– Я это не отрицаю. И сам без всяких обследований утверждаю – я совершенно нормальный. Судите меня, пожалуйста, по всей строгости закона, я это заслужил. Только, прошу, побыстрее.

В зале прошелестел ропот зрителей. Судья настаивала:

– Мне окончательно не ясны мотивы вашего преступления. За что, почему вы убили отца?

– И это я подробно объяснял следователю. И вы все знаете. Деньги. Желание и возможность завладеть тайной отца, чтобы зарабатывать большие деньги. Я отказался от защитника – нет мне оправдания. Не надо меня защищать. Я отказываюсь от последнего слова. Пожалуйста, выносите скорее ваш приговор.

В зале прошел еще более напряженный ропот. Судья наклонилась к своим заседателям, о чем-то с ними пошепталась. И сказала секретарю:

– Зафиксируйте это заявление подсудимого. Слово предоставляется государственному обвинителю.

Он, не торопясь, встал, одернул свой китель, поправил бумаги на столе и начал ровным, спокойным, громким голосом:

– Уважаемые судьи, вам приходилось не раз рассматривать дела об убийстве. Но отцеубийцу вы, наверное, видите впервые. И не только отца. Он убил и мать свою, Елизавету Николаевну Батюшкову, которая жила бы и сегодня. Она не пережила не только смерть своего мужа, но и то, каким раскрылся перед ней сын, этот изверг.

Судья прервала обвинителя:

– Прошу вас высказываться по существу, мы рассматриваем дело об убийстве Батюшкова Ивана Петровича.

Обвинитель жестко сказал:

– Я говорю по существу и прошу суд рассматривать дело как о двойном убийстве. То, о чем я сказал, очевидно и не требует никаких доказательств.

Андрей для себя отметил: «Прав этот казенный человек, я и маму убил».

Обвинитель между тем продолжал:

– Этот субъект – не простой преступник, он – социальное явление, порожденное происходящими в нашей стране негативными переменами. Он – продукт этих изменений, так называемый «новый русский». Название неправильное, оно не отражает сути этих личностей. Во-первых, они не новые, а буржуазные типы капиталистического общества, которых оно порождало не один век. Во-вторых, никакие они не русские, это явление международное, космополитическое, у них нет родины, нет национальности, они везде, где есть возможность загребать деньги. Деньги – их бог! Андрей Батюшков жил, учился, воспитывался в нашей стране. Он стал бы таким же честным тружеником, какими были его отец и мать. Но он заразился бациллой стяжательства, эгоизма, наживы любой ценой. Он мог заразиться этим губительным пороком не только в Америке, но и в России, потому что эта эпидемия свирепствует и в нашей стране в полную силу. Он проявил себя в качестве так называемого «нового русского» в полном его гнусном безобразии – ради добычи денег убил отца и мать! Вы спросили о мотивах убийства, но он вам не ответил. Это не случайно! Этот хищный волк рядится в овечью шкуру. Этакий тихенький, скромненький, раскаявшийся ягненок. Это не что иное, как попытка повлиять на вас. Вызвать к себе жалость. Уйти от справедливого строжайшего наказания. Не поддавайтесь этому. Перед вами безжалостный, до мозга костей отравленный ядом наживы, страстью к деньгам. Деньги для него все! Зелененький доллар – его бог! Какие нужны для этого доказательства? Они налицо – он убил отца и мать, только ради денег, о чем признался на следствии. Если для обычного уголовника, бандита, убийцы вы определяете высшую меру – расстрел, заменяемый пожизненным заключением, то какое может быть наказание для Батюшкова, который с целью присвоения денег, принадлежавших родителям, убил отца и мать? Я настаиваю, уважаемые судьи, на обвинении в двойном убийстве, и определить Андрею Батюшкову самую высокую меру наказания.

Судья еще раз спросила Андрея Батюшкова:

– Вы не передумали, отказываетесь от последнего слова?

– Отказываюсь.

Суд удалился на совещание. Длилось оно не долго. Все было ясно. Потребовалось только время для написания приговора.

Если отбросить повторение анкетных данных, описание сути преступления, номера статей Уголовного кодекса, мера наказания была определена: пожизненное заключение.

Андрей вздохнул с облегчением. Наконец-то все кончилось! Присутствующие в зале теперь не шушукались, а загудели, как пчелиный улей. И было не понятно – они одобряют или осуждают этот строгий приговор.