Полино счастье

В деревне остались одни старики да бабы – вдовы или брошенные. И тех выкосил голод и сыпной тиф. Мужиков – одних на фронте побило, другие, еще живые, в гражданской мясорубке дожидались часа своей гибели. Одним словом, деревня – под корень. Считалось, повезло тем, кто от сыпняка в беспамятстве кончился и не видел окружающего ужаса, а не повезло тем, кто от голода в полном сознании долго мучился. Уцелевшие блюли до последнего деревенскую добрую взаимовыручку: веками жили здесь предки, как не помочь, сами едва на ногах держались, а то и не держались, но хоронили соседей обязательно. Правда, без гробов, завертывали в постельные одеяла и закапывали. Но не бросали в опустевших домах. Нехорошо это.

Ползали детишки. Им еды меньше надо. Некоторые выдюжили. К примеру, Поля. Шел ей седьмой годок, но на вид больше четырех не дашь. Усохлась. Одни глаза живые двигаются, а все остальное усохло, скелетик тонкой кожицей обтянутый, все косточки можно пересчитать. Да и от рождения невелика была, широкая грудка, а руки ниже колен, как обезьянка маленькая. Да и на лицо, прости Господи, все та же обезьянка – лоб низкий, нос дырочками навыворот, еще бы чуть, и настоящий пятачок.

Но как ни странно, эта внешность спасала Полю от голодной смерти. Приспособили ее добрые люди в городе милостыню собирать. Даже в лохмотья обряжать не надо: все свое на ней рвань да заплаты. Научили ее жалобным голосом просить на хлеб копеечку. Уж такая она была страшненькая – мимо не пройдешь, копеечку, а то и пятак бросишь.

Выжила Поля на нищенских подаяниях, да еще и хозяев кормила. Они ее ценили, берегли, чтоб никто не переманил. Но не уберегли… Одна сердобольная женщина чаще других медяки, а то и хлеб Поле подавала, расспросила ее, кто она, откуда. А Поле и рассказывать нечего – родители померли, деревня вымерла, вот и вся прежняя жизнь. Сжалилась незнакомка над сиротой, увела в свой дом, обмыла, переодела. У нее свое дитя малое заботы требует, а дел по дому невпроворот. Приспособила она Полю в помощницы:

– Будешь около люльки сидеть денно и нощно и качать, если заплачет. Пеленочки сменишь. Постираешь их, просушишь. Одним словом, ты – мои глаза и руки за Боречкой.

У счастья нет единицы измерения, как у длины – метры, сантиметры, у веса – граммы, килограммы. Счастье – оно невидимое, неизмеримое, оно – состояние души, как бы и нет его, однако оно есть, оно в тебе, оно наполняет жизнь радостью, дает надежду на будущее. У каждого мера счастья своя: у одного – миллионы денег, у другого – чего-нибудь изобрести, у третьего – полюбить кого-то, лучше которого нет.

У Поли счастье – жить в теплом доме, спать возле люльки на мягкой подстилке, быть сытой, хоть на остатках хозяйского стола, но все равно вкусной пищи, какой Поля раньше не едала. И вообще все вокруг в этом доме казалось после нищенского подвала шикарным дворцом. Хозяин, Роберт Иванович, пожилой, уже в седых висках, и бородка с белой струйкой посередке. Он – кабинетный фотограф. Салон его на первом этаже, у входа с улицы витрина с лучшими работами – невесты в фате, женихи в черных сюртуках при галстуках, нежные пары, склонив головы друг к другу, детишки голенькие и подростки в коротких штанишках. В салоне загадочная аппаратура, над которой мастер, накрываясь черной накидкой, что-то колдовал, нацеливался на снимающихся, потом, выныривая из-под черной мантии, поправлял их – руки, головы поворачивал, как надо, все подготовив, совершал таинство запечатления при яркой вспышке магния, после которой некоторое время колыхался дымок над аппаратом и пахло серой.

Поля, когда увидела это в первый раз, сердце у нее взволнованно забилось и замерло от таинственности происходящего. А трепетное уважение к Роберту Ивановичу поселилось навсегда.

Хозяйка, Зинаида Григорьевна, была моложе мужа, нарожала троих детей: две девочки уже в школу ходили, на пианино учились играть. Да вот третьего, желанного сыночка Бог послал, Бореньку, за которым ухаживала Поля.

Семья жила в достатке. Квартира на втором этаже, над салоном, просторная гостиная, в ней пианино стояло, диваны, кресла мягкие, три спальни – одна для взрослых, другая для девочек и третья, крошечная, для будущего ее обладателя – Бореньки. Был он хорошенький, розовенький, пухленький, весело дрыгал ножками и ручками, когда его Зинаида Григорьевна и Поля купали в белой эмалированной ванночке. Плакал он редко. Больших забот Поле не доставлял, она даже спала ночами возле его люльки и приспособилась мгновенно просыпаться, как только входила хозяйка и спрашивала:

– Спишь?

– Нет, лежу просто, они спят, я и прилегла.

Мать щупала пеленки, они всегда были сухие. В этом деле Поля не допускала промашки.

– Ну-ну, смотри. Не дай Бог, простудишь.

– Что вы, Зинаида Григорьевна, глаз не смыкаю. Боренька завсегда сухенькие.

Поля по-настоящему полюбила Бореньку, стал он ей как родной. Вспоминала с грустью братика Петеньку – совсем маленький остался, ходил нетвердо, больше ползал. Сестренку Машеньку – беленькая, голубоглазая, худенькая, как былиночка, только ножки в грубых красных цыпках, босиком ходила, до башмачков так и не дожила. Если бы их помыть, приодеть, они были бы как Боренька хорошенькие.

Счастье длилось три года. Боря уже ходил. Поля с ним гуляла в скверике. Жизнь наладилась не только у Поли, но и в стране. Кончилась гражданская война. Фотография Роберта Ивановича стала одной из модных в городе, салон расширили, на витринах кроме свадебных пар появились революционные персонажи с саблями, при шпорах, а то и с «маузером».

Появилась новая власть, которая стала проявлять заботу и о Поле. Ей уже исполнилось девять лет, она была все такая же неуклюжая, приземистая, с непривлекательным лицом. Однако это и подчеркивало ее пролетарское происхождение. Стали наведываться, беседовать представители из каких-то комитетов, кружков. Объясняли о борьбе с неграмотностью. Хозяев обязали отпускать Полю на занятия в «ликбез». Там учили писать буквы, потом как складывать их в слова и читать. Беседы разные, все больше про политику, в которых Поля ничего не понимала. Но одну очень запомнила: про то, что каждая кухарка может управлять государством. Хозяйка отказать в учебе боялась, отпускала, но расспрашивала Полю, чему там учат. Однажды Поля поделилась с ней приглянувшейся ей фразой:

– Говорят, что каждая кухарка может управлять государством. И в пример Дуньку Зюзину привели – была она потомственная прачка: бабка, мать, она сама – все прачки были, а вот подучилась и сейчас в профсоюзе с портфелем работает.

Зинаида Григорьевна неопределенно хмыкнула:

– Ну-ну. Только ты предупреди меня, когда в наркомы пойдешь, я тебе замену буду подыскивать.

Поняла Поля ее иронию. Испугалась. Руками замахала:

– Что вы! Зинаида Григорьевна! Я от вас никуда. Вы моя благодетельница навек!

Однако намек хозяйки поняла и в «ликбез» ходить перестала.

Прошло еще десять лет… Боря вырос, ходил в школу, няня ему не нужна. Дочки выросли в невест, ждали женихов, помогали матери по хозяйству в доме, стажировались на будущих жен. Поля стала лишней в квартире, ей нечего было делать, разве только посуду помыть после общего обеда и ужина. Исполнилось ей восемнадцать лет. Тоже барышня. Но кто обратит внимание на такую несимпатичную девушку? Но и в доме держать лишний рот нет расчета. Зинаида Григорьевна решила проблему по-своему, по-женски. Она нашла жениха для Полины. Работал в фотосалоне много лет Ефим – такой же, как Поля, беженец из голодной деревни. Был он в фотостудии грузчик, дворник, сторож и даже вышибала (попадались и буйные клиенты). Ефим, человек бесхитростный, выполнял любые поручения хозяина. За все свои должности получал одну зарплату, что особенно устраивало Роберта Ивановича. Была у Ефима комната в густонаселенной коммуналке, где он появлялся редко, потому что в качестве сторожа ночевал в вестибюле фотостудии. По возрасту он был раза в два старше Полины, но это не смущало Зинаиду Григорьевну, она нашептывала ему:

– Поля – чистюля, приведет в порядок тебя и твое жилье. Очень честная, за много лет в нашем доме не пропало ни копейки. И вообще сколько можно жить бобылем?

Ефим ухмылялся:

– А мне баб хватает. У меня знакомки и в магазинах, и в дворницких.

– Это все случайные встречи. Нужна семья, уют, постоянство. А Поля рождена для этого, она все умеет: и шить, и варить, и мужа приласкать.

– Да очень она некрасивая, – упирался Ефим. – С ней нигде не покажешься.

– А тебе что, на банкеты в высокосветское общество ходить? Тебе уютный дом, хороший друг нужен. Заболеешь – стакан воды некому подать. А тут Поля рядом, она тебя выходит.

– Ну, разве что на пробу, – согласился Ефим. – Только без регистрации и без венчания. Вы, Зинаида Григорьевна, представляете ее в фате?

В общем уговорила Зинаида Григорьевна. Поле она напела еще больше о семейном счастье, о близости дорогого человека, об опоре в жизни и прочих супружеских радостях.

Поля никогда даже не мечтала о таком. Она знала свои внешние недостатки и решила для себя раз и навсегда не тяготиться этим и жить, как Бог даст. И вдруг такая хорошая радужная картина. Конечно, она была согласна на предложение Зинаиды Григорьевны. Ефима она знала много лет. Встречались они во дворе, в вестибюле, но близко не знали друг друга. Он звал ее шутливо мартышкой, пока она была девочкой, но позднее понимал, девушку обижать таким прозвищем нельзя. Стал называть соседкой.

Поля после разговора с хозяйкой уже прикидывала, как она приведет в порядок Ефима. Ходил он много лет в одном и том же комбинезоне, когда-то синего цвета, а теперь просто грязно-неприглядного. Из комбинезона выглядывала фланелевая рубашка, мятая-перемятая, от грязной шеи так засаленная, что из нее можно было сварить жирный бульон. Поля думала о том, как она все это выстирает, какой станет Ефим опрятный и чистый. Она готова была с ним одолеть любые трудности и невзгоды. Одним словом, она была согласна, и женитьба состоялась на условиях Ефима – без регистрации и без венчания.

Добрейшая Зинаида Григорьевна дала в приданое Поленьке два стула с гнутыми спинками. Поля подготовила себе новобрачный подарок: две новых белых простыни и байковое одеяло очень красивой, в клеточку, расцветки.

Свадьба состоялась в комнате Ефима в коммуналке, без гостей, как говорится, тет-на-тет. Ефим поставил на стол бутылку водки, открыл несколько банок консервов. А Поля убрала с его кровати старые тряпки и постелила белые простыни, накрыв их ярким одеялом. Они еще пахли магазином.

Сели за стол. Ефим налил водку в стаканы поровну, чуть больше половины и доброжелательно сказал:

– Ну, будем знакомы! – и опрокинул в себя содержимое стакана.

Поля пригубила. И тут же отдернула стакан. Она никогда в жизни не пробовала спиртного.

– Ничего, привыкнешь, – подбодрил Ефим, выковыривая из консервной банки сайру.

Потом они посидели некоторое время. Поля смущенно опускала глаза долу, а Ефим прикончил поллитру и решительно сказал:

– Будем женихаться!

Снял рубаху и брюки и лег на чистые простыни. Полина, как во сне, не понимая происходящее, пошла к нему.

– Чего же ты одетая? Сымай!

Она вспомнила то, что видела в такие минуты в кинофильмах, ждала поцелуев, ласки, но Ефим схватил ее, подмял под себя. И все дальнейшее Поля позднее вспоминала с ужасом. Как пытку.

Когда Ефим свалился на бок и захрапел, Полина осторожно выскользнула из постели. Оделась. Взяла свое приданое, два гнутых стула, и ушла из комнаты новоявленного супруга. Навсегда.

Зинаида Григорьевна ее уговаривала:

– Стерпится, слюбится.

Да и сам Ефим бубнил:

– Ну, чего ты фордыбачишь? От людей стыдно.

Но она четко отрезала:

– Сходила замуж, все, больше не хочу.

Вскоре Полина нашла по объявлению работу уборщицы на областной пушно-меховой базе. Располагалась она на окраине города, окруженная общим забором, за которым были цеха обработки пушнины, контора и несколько хибарок, прилепленных к общему забору. В хибарках жили сторож, кладовщик, а в пустой поселили новую уборщицу Полину.

На базу свозили шкурки кроликов, лисиц, волков, иногда медведей – все, что сдавали охотники в районные заготконторы. На базе шкурки выделывали, обрабатывали, упаковывали и отправляли на меховую фабрику. Базу возглавлял пожилой, спокойный, интеллигентного вида Михаил Николаевич Гаврилов, специалист по меховым делам и добрый, некрикливый руководитель, которого уважали все работники. А заслужить здесь уважение не просто: мастера-скорняки, как говорится, штучные специалисты, найти их было очень нелегко. Обходительный, знающий дело директор пришелся им по душе, работа шла спокойно, без командных криков директора, при добросовестном отношении к делу всего коллектива.

Поля с первого дня почувствовала общую доброжелательность, была очень рада и довольна. В отведенной ей комнатушке она была счастлива. Много ли человеку надо для ощущения счастья? И опять-таки, чем его мерить? Избавилась от свадебной передряги, улеглась внутри дрожь от ожидания ужасного будущего. Легко на душе, как после тяжелой болезни. Теперь она ни от кого не зависит. У нее свой угол, работа, зарплата, добрые люди вокруг. Все, что нужно для того, чтобы почувствовать себя счастливой.

И она была счастлива!

Работа у Поли оказалась нелегкой. Мастера-скорняки после завершения трудового дня оставляли клочья шерсти не только на верстаках, но и на полу, ее разносило сквозняком на подоконники, во все щели и выступы на стенах. Раньше здесь убирались только верстаки и подметался пол. Новая уборщица в первый трудовой день, вечер и до полуночи вычистила все давние залежи шерсти. Вымыла окна, протерла поблекшие электролампочки под потолком. Все работники и особенно директор обратили на это внимание. Кое-кто подумал: для начала цену себе набивает. Но цех обработки и контора базы каждое утро встречали сотрудников чистотой и ухоженностью. Мастера даже аккуратнее стали работать, не сбрасывали отходы на пол.

Михаил Николаевич был очень доволен новой уборщицей. Однажды она помогла ему донести домой покупки, сделанные на рынке по поручению жены. Случилось это к вечеру, когда семья собиралась к столу ужинать. Жена Михаила Николаевича, Варвара Сергеевна, женщина крупная, сначала испугала Полю властным взором и голосом. Но оказалась она человеком добрейшего сердца, голос и строгость исходили от ее массивности, а все, что она делала и говорила, было добрым и не обидным.

В этот первый вечер Варвара Сергеевна скомандовала:

– Садись за стол, будешь с нами ужинать.

Поля не знала, как относиться к этой громкой команде. Подбодрил Михаил Николаевич:

– Садись, садись, Поленька, не смущайся.

За ужином все были веселые, шутили, громко разговаривали. Хозяйка пододвигала Поле салатницы, тарелки с закусками и, видя, что девушка стесняется, сама щедро накладывала в ее тарелку разную снедь. После ужина все отправились на веранду слушать новости по радио. Никто не обратил внимания на то, что Поля к ним не присоединилась, а когда хватились после новостей, обнаружили ее на кухне, где она перемыла всю посуду, которая набралась после ужина, и ту, что залежалась от обеда.

Варвара Сергеевна ахнула:

– Какая проворная! Да как чистенько все вымыла! Ну, спасибо тебе, милая! Приходи к нам почаще, я такой гостье всегда буду рада.

И Поля приходила. Сначала Михаил Николаевич ее приглашал. А потом по просьбе Варвары Сергеевны приходила сама, по воскресеньям, когда не было забот на базе, да и пойти-то больше некуда.

Присмотрелась Поля к Гавриловым, узнала о них многое. Построили они этот дом недавно, на новой улице, когда отводили здесь участки. Проект начертил сам Михаил Николаевич: большая гостиная-столовая, из которой широкая дверь и окна на такую же большую веранду. Две спальни: одна – себе с женой, другая – сыну-подростку Сашеньке. Кухня, санузел и закуток для котла отопления. В дальнем углу двора небольшой флигелечек – одна комнатка и верандочка – это для себя, сюда Михаил Николаевич уединялся почитать, попить пивка и, как узнала Поля позднее от него же:

– Прячусь туда от децибелов Варвары Сергеевны, особенно когда к ней приходит подружка-соседка Елизавета.

Центром, который объединял, делал семью счастливой, был Сашенька. В отца. Крепкий, широкогрудый, рослый, такой же добродушный и покладистый. Он был всеобщим любимцем. Его любили в школе товарищи, ребята, с которыми катался на велосипеде по улице. В семье любили по-своему. Отец строго говорил, как мужчина с мужчиной:

– Саша, пожалуйста, приходи домой точно, как обещаешь. Мама волнуется, когда ты не возвращаешься вовремя. Опаздывать неприлично.

Мама, наоборот, не скрывала своей любви к сыну, даже голос ее грубоватый превращался в мурлыканье:

– Сашенька, миленький мой, опять ты закатался на велосипеде. Я так волновалась.

Николай Михайлович не одобрял подобное «сюсюканье». Но сам ни в чем не отказывал Сашеньке. Даже гараж построил во дворе напротив ворот для будущей Сашиной машины. До того будущего гараж служил курятником с огороженной сеткой территорией, чтоб не портили куры двор. Но и курочки эти были нужны для свежих яиц Сашенке.