Глава 1

Тихо рассыпает луна свое колдовское серебро по земле. Блестящей накидкой сна покрывает она воду в озерце учителя, в бассейне и поилках для ослов; чуть подует теплый ветерок и всколыхнется дивный плат на глади воды, точно скрытая на дне танцовщица поведет округлыми бедрами, заиграет в такт неслышной музыки грудью и животом, заблестят дорогие украшения, польется песня.

После недавнего дождя на листьях смоковницы засверкают блестящие капли, словно драгоценные каменья. Все, чего бы ни касалась своим дивным светом луна, немедленно обращалось в сказку, плененное молчаливыми чарами небесной прелестницы.

Там же, куда не заглядывает луна, царит темень непроглядная, черная госпожа тьма. Страшная волшебница ночи, злая, но от того не менее прекрасная – Луна Черная, для глаз невидная, незаметная на небе среди звезд. Светит она своим избранникам – таинственным воинам великой и прекрасной тьмы, питая их собственным молоком из темных упругих сосцов. Поет древний заговор.

Мальчик глубоко вздохнул, словно пытаясь впустить в себя как можно больше лунного света, и шагнул в темноту. Коридор не освещался, но он отлично знал, сколько ступенек нужно преодолеть, чтобы повернуть затем в новый коридор, чтобы потом… Квинт остановился, прижимаясь спиной к стене и прислушиваясь к своим ощущениям. Тайная галерея учителя – это будет потруднее, чем полоса препятствий для старших учеников, пройти ее – дело чести. Ага. Вот и сквознячок, который всегда дует в этой части галереи, так что и без света можно сориентироваться, где находишься. Хорошо, учитель не подозревает о том, что ночью кто-то лазает по его тайным путям, не то непременно набросал бы на пол колючек.

Он поежился и, подставив лицо прохладному потоку воздуха, пошел, вытянув перед собой руки и вытаращив глаза. Восемнадцать шагов прямо, и затем полоска света. Точно! Получилось. Ну, теперь отдышаться, и самое страшное – пройти по тонкому карнизу, чтобы оказаться за комнатами, занимаемыми в разное время разными наставниками.

Не простой карниз. Квинт его не вдруг одолел. В первый раз так и вовсе чуть было не рухнул на школьный двор, так что пришлось потратить несколько вылазок только для того, чтобы научиться стоять на нем, глядя вниз.

Вообще-то смотреть вниз нельзя, но ежели взблазнется или окликнет кто? Отец учил, что настоящий «Черный паук» всегда должен быть готов к таким случайностям. Зато теперь карниз для него – плевое дело. И высота, и страшные рожи на стенах. Жуткие, особенно в лунную ночь, когда даже птичий помет под ногами только что не светится, и всегда видишь, куда поставить ногу.

В середине карниза – маленький сюрприз. Для других сюрприз, а он-то все эти учительские штучки давно вызнал. Карниз как бы разрывается, без веревки не допрыгнешь. Но это для всех остальных невозможная преграда, а для него – что разбухшее в теплом навозе ячменное семечко раскусить, потому как давно уже найдены специальные углубления в стене, по которым можно опасный отрезок пути перейти. Учитель и те, кому он доверяет, в этом месте узкими кинжалами пользуются, ими за стену цепляются, оттого она и исцарапана, точно все чудища Тартара, сколько их ни есть, ее тиранят. Он же все цепляется пальцами своими многострадальными. Но коли голова с изъяном, телу, понятное дело, достается уже по полной. Впрочем, это учителя так говорят, а он, Квинт Публий, все сделает по-своему, как отец учил.

Квинт улыбнулся про себя, подумав об отце. Вот кто не стал бы полагаться на ненадежные приспособления. Пальцы – другое дело. Пальцы, пока враги «Паука» не изловили и ножом их не оттяпали, всегда при тебе, а вот коли к ножам да веревочкам привыкнешь, будешь без них, как без рук.

Отец… выяснить бы что-нибудь про отца. А ведь учитель знает. Знает и ничего не говорит. Впрочем, почему настоящему «Черному пауку» кто-то обязан что-то объяснять? Потребна информация – добудь, а не тянись к начальству с вопросами, точно малышок за мамкиной титькой.

Квинт даже поежился от ощущения собственной важности. Повел плечами и чуть не навернулся на влажном карнизе. Вот бы завтра срамота была, когда школьный дворник наткнулся бы поутру на покалеченного ученика. Тьфу!

Отец всегда наставлял слушать, наблюдать и считывать тайные знаки. Даже дома не говорили прямо, измышляли словесные обороты, из которых дети должны были извлечь приказ или просьбу, пожелание или предложение.

В тот день, когда в дом пришли солдаты и одетый в красный плащ и золотой шлем с торчащим поперек, точно лучи красного солнца, конским волосом младший офицер – оптио – сообщил матери о смерти отца – Тита Публия Лимуса, предъявив для опознания залитую кровью тунику и родовой перстень… Все это одиннадцатилетний Квинт видел через особую щелку, через которую он привык наблюдать за происходившим в атриуме. Вокруг всего дома пристроенный отцом тянулся узенький коридорчик – двойная стена, в котором взрослому человеку приходилось передвигаться боком, а ребенку – раздолье.

Прекрасно зная, где расположена наблюдательная дыра, мать развернулась к ней лицом, позволяя затаившему дыхание старшему сыну читать на нем, как в открытой книге. Каким же красивым было лицо матери – совершенно белым, с каштановыми волосами, которые рабыни перед завтраком укладывали в высокую прическу, обильно подзолачивая специальной пуд-рой. Глаза у мамы – темный янтарь, а бровей почти совсем нет, отчего лоб кажется невероятно высоким. Маленький рот и пухлые вишневые губы.

Мама смотрит на развернутую перед ней тунику и какое-то время молчит. Принесший печальное известие офицер тоже молчит, исподволь изучая мамино лицо. Но ее глаза сухи и губы не дрожат. Подошла, подержала в руках грязную тряпку, с отвращением обтерла о гиматий[1] руку. Равнодушно глянула на перстень.

– Нет. Не моего мужа вещи. Ты ошибся.

Мама дышит спокойно, даже слишком спокойно, ровно. Подозрительно. Какая женщина не вздрогнет при виде окровавленной одежды, а она сдержалась. Почему? Поняв, что здесь ловить нечего, маленький Квинт тихо переместился по дуге к материнской комнате. Не случайно же госпожа Ирина явила олимпийское спокойствие, явно зацепила этим наблюдательного стража порядка, и теперь тот постарается проверить, так ли будет спокойна жена или вдова известного во всем Риме «тайных дел мастера».

Мама заходит в свою комнату, садится перед зеркалом, дверь за ее спиной закрыта не плотно. Специально оставила. Квинт устраивается таким образом, чтобы не спускать глаз с маминого лица и заодно держать в поле наблюдения узкую дверную щель в коридор: что дальше приключится? И точно. Мама не успела еще поменять ожерелье, как возле дверей зашуршало. Совсем неслышно зашуршало, но «Черный паук» слышит всем телом. Точно преторианцы[2] подкрались проверить, не выдаст ли себя госпожа Ирина.

Мама тоже почувствовала слежку, руки ее вздрогнули, она стянула с пальца перстень, и тот покатился по полу, попыталась поднять и опрокинула всю шкатулку.

Смешно наблюдать, как мама из себя дурочку строит.

Все. Дверь распахнулась. На пороге – давешний офицер с солдатами. Мама на полу, и по щеке ее течет единственная слеза. Рука метнулась к лицу, поздно. Все видели.

– Так, стало быть, ты все-таки вдова. И этот перстень я должен отдать тебе! – Победно восклицает оптио[3] и вдруг прямо при солдатах, схватив мать за волосы, запрокидывает ей голову и целует в шею.

– У меня с твоим муженьком личные счеты – ох, и здорово же он поиздевался надо мной перед Первым Копьем[4] своей центурии, когда мы вместе пили вино в кабаке. Другом прикинулся. Много мы с ним пировали в былые времена, смотрели на танцы рабынь, а он все отнекивался от моих подружек и славил свою прекрасную жену. Так много говорил о тебе, несравненная Ирина, что я невольно поклялся себе вкусить при случае твои прелести, дабы убедиться, что сказанное не было враньем.

– Пусти меня! – Мать вырывается из рук оптио, разворачиваясь так, чтобы я ясно видел ее лицо. Отец не стал бы делать что-то просто так. Этот знак – для нас и для мамы шанс выпутаться из сложной ситуации и остаться в живых. Если пришедшие в дом воины получили приказ прикончить нас всех, у меня есть шанс сбежать, пока младший офицер будет развлекаться с мамой; если такого приказа нет, мать получает шанс заворожить простака оптио и сделаться его любовницей, и тогда…

Что же делать? Бежать прямо сейчас, а потом проследить за домом и дождаться развязки. И где, интересно, мой младший брат? Уже убит или прячется где-нибудь поблизости.

Квинт оглянулся, но никого не обнаружил.

Меж тем оптио завалил мать на постель.

Широка родительская кровать, вся сделана из бука, а толстенькие ножки из ясеня. Та часть, что повернута в сторону гостей, выложена бронзовыми квадратиками с серебряными листьями. На кровати лежит мягкий тюфячок с красной и фиолетовой шерстью внутри – не безрукие домашние рабы мастерили, торговец Юпитером поклялся, что левконы[5] постарались. Товар качественный! Несколько подушек, набитых мягчайшим гусиным пухом, с наволоками галльской работы, поверх тюфяка и простого одеяла – алое покрывало с узорами неописуемой красоты – чистый шелк!

«Если какой-нибудь мужчина пробудет с нашей мамой хоть полсекунды, он сделается на веки вечные ее покорным рабом, – говорил, бывало, отец. – Потому как наша мама получила посвящение в храме Кибелы, и знает такое, о чем не догадываются ни искусные в делах любви рабыни-танцовщицы, ни привозимые с Кипра синеглазые массажистки, ни знаменитые своими губками флейтистки с Крита. Если нашей маме когда-нибудь понадобится соблазнить одного из богов, она это сделает».

Мама рассказывала, что в его жилах течет кровь бога Термина, явившегося к юной и прекрасной жрице богини Кибелы Ирине. Не самый главный бог, даже не один из основных, но Термин – бог границ и приграничных камней. Очень полезное покровительство для «Черного паука». Потому как, если правильно задабривать Термина и, не полагаясь на рабов и слуг, самолично относить ему подношения на перекрестки дорог, с переходом границ проблем не возникнет. А это того стоит! Квинт даже родился в день празднования Термина, чем еще раз подтвердил свое божественное происхождение и сразу же избавил семью от косых взглядов. Потому что 23 февраля все от мала до велика празднуют Терминалии. Все. Не стоит распускать язык, давая повод для зависти. Мама давно уже все ему объяснила, и Квинт понял, но удобно ли говорить об этом при отце…

Квинт совсем уже было решился покинуть дом. Вещи на первое время всегда хранились в тайном коридорчике – по комплекту для каждого члена семьи и доверенных рабов. За стеной слышалось только прерывистое дыхание, и было неинтересно. Оптио отослал солдат – хороший знак. Значит, есть надежда, что не отдаст им, и если после соития сразу же не вспорет живот, то не сделает этого уже никогда. Впрочем, отец говорил, мало кто на это способен. Говорить все горазды, а как до дела… Квинт достал с полки две припрятанные там шерстяные туники и надел их одна на другую, подпоясав обычным поясом. Взял из специального углубления в стене парочку удобных кинжалов, развернул теплую накидку, мало ли придется ночевать на улице, и уже полез за сухим мясом и хлебом, как вдруг в маминой комнате произошло шевеление. Вначале по мраморному полу зашлепали сандалии брата, потом Квинт услышал крик и, припав к дыре, увидел, как получивший мощный удар брат отлетает к стене, а оптио, весь в крови, пытается извлечь из ягодицы нож.

Все пропало! Мама выглядит растерянной. Грудь поднимается и опускается, в глазах – непонимание, страх. Она разворачивается в сторону наблюдательного пункта Квинта, так, чтобы тот видел ее и понял, что она уже не контролирует происходящее. Поняв мамин тайный приказ, Квинт сгребает в суму какую-то еду и устремляется вон из тайного лаза в каморку еще более тайную, в сердце жилища Публиев, где будет сидеть несколько дней, пока в доме витает дух смерти, а солдаты не устанут охранять его стены, поджидая возвращения отца.

Квинт остановился, вытирая выступившие слезы. Наверное, это не правильно, что давняя история до сих пор отзывается такой болью. Посторонние люди не должны знать, что горе может так глубоко ранить «Черного паука». Они вообще ничего не должны о нем знать. Неприметная фигура, обычное лицо. Такое, какое может быть и у раба и вольноотпущенника, лицо, на котором не останавливается пытливый взгляд и которое стирается из памяти тотчас, едва его владелец скрылся с глаз долой. Лучшее лицо для настоящего шпиона, вора, похитителя чужих тайн, имущества, жизни.

Один человек – директор школы, в которую Квинт был определен отцом, долго-долго вглядывался в осунувшееся от голода и страданий лицо мальчика, точно силился определить: так же он хорош, как его легендарный отец Тит Публий Лимус, или все же похуже? Люций Грасса Вулпес отвернулся от мальчика, глядя в окно, за которым в свете факелов пестрела толпа праздных гуляк, а потом резко взглянул на него, невольно ловя себя на том, что успел позабыть невыразительные черты кандидата. Хотя почему невыразительные? Прямой, возможно, чуть длинный нос, впалые щеки и чуть выпирающие скулы, глубоко посаженные злобные глаза, сильные и горящие, точно у молодого и ненавидящего все и вся волчонка. Но, что греха таить, даже такие явные приметы не удерживались в сознании, осыпаясь, подобно старой покраске со стены дома.

– Измени взгляд. – Люций взял мальчика за подбородок, проникновенно заглянул в глаза, точно в душу впрыгнул, наблюдая, сколько тот выдержит.

Глаза раз моргнули и тут же выдали простачка и недотепу. Ну, будто не «Черный паучок» пришел записываться в школу к досточтимому Люцию, прозванному Старым Лисом, «тайных дел мастеру» и наставнику многих будущих проблем в империи, а деревенский полудурок впервые в жизни приперся в город и тут же потерялся меж двух лавок.

– Попробуем еще раз. – Учитель отвернулся, внутренне радуясь тому, что держит ситуацию в своих руках. Мальчишка определенно был очень силен и уже много знал не в пример нынешним ученикам. Немудрено – с такими родителями, с таким воспитанием… – Он снова повернулся, и на этот раз взгляд его, мельком скользнув по Квинту, остановился на приведшем его в школу человеке. Ошибся? Он впился в лицо своего будущего ученика. Нет – парень мастерски отбил удар – отвел глаза, как это умеют делать только настоящие, состоявшиеся «Черные пауки»! Гениально отвел!

– Уже лучше, Квинт Публий, – Люций одобрительно улыбнулся мальчику. – Завтра ты пройдешь обязательные для новичков экзамены. Ты боишься высоты?

– Свои первые шаги я сделал по бельевой веревке на заднем дворе нашего дома, вторые – по натянутым кишкам обратившего на это внимание преторианца.

Старая шутка пауков. Или не шутка?

Люций утомленно вздохнул.

– Завтра. Но один урок прямо сейчас – не пытайся вы-ложить все, что у тебя припрятано за пазухой, за один раз, – он зевнул. – Возможно, случится чудо, и ты по-настоящему поразишь меня в нашу же первую встречу. Поразишь настолько, что я приму тебя в школу, а на следующий день пожелаю испытать тебя снова. И что тогда? Ты либо разочаруешь своего учителя, либо полезешь напролом, скажешь, что можешь вскарабкаться на самую высокую крышу и спрыгнуть оттуда, а в результате упадешь и разобьешься. Ты понял меня, «паучок»?

Понял. Значит, ты понятливый. Это хорошо. Обидчивый, пожалуй, но, вижу, что отходчивый. Первое – плохо, второе – вполне может исправить плохое. А значит, это плюс. Итак, урок номер один – никогда не выказывай перед противником, да и вообще перед кем бы то ни было, своей истинной силы. Всей своей силы. А теперь иди спать. Сегодня ты поужинаешь и переночуешь в гостевой комнате, завтра же я проэкзаменую тебя и определю в один из классов. И еще: здесь не Рим, и если тебя будут называть Квинт – все сразу же догадаются, что ты приезжий. С таким именем ты не сумеешь сойти за своего, начнутся вопросы, а это непозволительно для ученика моей школы. Поэтому привыкай – с этого дня будешь представляться как Кунтус. Кунтус – то же самое, что Квинт[6], но для местных жителей звучит куда как привычнее и не будет вызывать ненужных вопросов.

Глава 2

«Никогда не показывать своей истинной силы». Смешно, Квинт добрался до конца парапета и, напружинив тело, скользнул в ближайшую нишу, бесшумно опустившись на пол. Все, дальше замереть и ждать, не расслышали ли чего в комнатах учителей, не спешит ли разобраться с нарушителем спокойствия стража, не притаился ли в темноте сам учитель Люций. Не простой человек. Если разобраться, великий мастер. Уж это он, Квинт Публий, сразу распознал. Впрочем, стал бы отец посылать его именно в эту школу, если бы не легендарный вор, учитель и «опекун» Старый Лис?

«Никогда не выказывай своей истинной силы» – вот он и затаился вместо того, чтобы выслуживаться перед учителями. Ведет себя как лодырь и тупица, а ночью тренируется, шпионя за неспособными распознать его в сонной темноте учителями и стражниками. Вот где настоящая школа!

Нет, вроде спокойно. Медленно ощупывая знакомый коридор, Квинт пробрался к двери в кабинет учителя Люция и прислушался. Судя по голосам, в комнате беседовали двое, хотя третий гость мог неслышно сидеть, развалившись на удобных подушках, или попросту спать.

Повезло. На этот раз он застал не просто беседовавшего с другими учителями, охраной или слугами Лиса, на этот раз происходило нечто куда более примечательное. В кабинете директора школы находились незнакомые люди. Пришлые и, судя по всему, очень важные. Ничего себе! Рыскал в поисках никому не нужных секретов обеденного меню для учеников, а теперь, по всей видимости, перед ним, Квинтом Публием, откроются чуть ли не государственные тайны! Вот влип! Беги отсюда, Квинт! Беги, пока стража не обнаружила на стене качающуюся веревку, пока тебя не пронзили копьем или мечом, пока…

Мальчик припал к дверной щели, силясь разглядеть таинственного гостя. Ну, точно заказчик – один из тех, кто приезжает в школу раз в пять лет для того, чтобы забрать прошедших подготовку и удостоившихся звания «тайных дел мастеров». Ох, жаль, что он, Квинт, не старшеклассник! Жаль, что не выпускник. Ой, как жаль!!!

Комната выглядит как обычно, в северном углу – заставленный крошечными подсвечниками и статуэтками богов несет свою нелегкую службу трудяга картибул – стол с четырехугольной продолговатой столешницей на каменных ножках. В трапезной точно такой же, только на нем рабы держат тяжелую бронзовую посуду. А тут под алтарь сгодился. С восточной стороны – кресло вроде трона, но попроще, с подушкой, сиденье застлано старым клетчатым одеялом, рядом – пара массивных табуретов, с западной стороны – кресло самого учителя, по центру – маленький легкий столик на четырех ногах, который при помощи специальных скоб может делаться выше или ниже. На столике чья-то чаша – кратер[7] и поднос со всякой снедью на закусь. Даже слюнки потекли.

– Я посмотрел подготовленных тобой молодых людей, и все они оказались достойными заданий, которые я собираюсь им дать. Что весьма похвально и радует.

– И я, и моя школа к твоим услугам, – учитель Люций почтительно склонился перед гостем.

«Все верно, это один из заказчиков, или, как их еще называли, «Посланников бога торговли Меркурия», или, по-простецки, «купцов». Квинт впился глазами в худощавое с крупным носом и близко посаженными глазами лицо «купца» так, словно собирался затем написать его портрет, а значит, должен был сохранить в памяти каждую, пусть даже самую незначительную черточку.

– Я очень доволен вашими воспитанниками, но… знаете… – он вздохнул, опуская и тут же поднимая глаза на директора школы, – проблема в том, что обстоятельства несколько изменились. И не далее как три недели назад оракул из храма Нептуна, покровителя всадников, сообщил имя человека, на котором сосредоточена ныне сила и благословение богов. И этот человек не из тех, за кем мы уже установили близкое или даже дальнее наблюдение. Скажу больше – этот юноша вообще долгое время оставался как бы вне всего. Сколько раз я лично посещал оракула, сколько направлял туда своих помощников и слуг, сколько золота из моих сундуков перетекло в подвалы жрецов!.. не только 23 июля[8], а четыре раза в год, и это как минимум. И что же… ни одного намека и вдруг… – гость порывисто схватил со стола наполовину пустой кратер с вином и жадно отпил из него.

– Нет даже далекого наблюдения? Нет близкого? Ты хочешь сказать, что в окружении этого избранника богов вообще нет твоих людей? Он что, простой пастух или пахарь? Да и благословения, благословения бывают разными, быть может, великие боги благословят этого… праведника красивой женой, и та, разумеется, с благословения тех же богов, нарожает ему уйму детишек? Может, он отроет в саду амфору с золотыми монетами или проживет сверх обычного человеческого срока? Благослове…

– В том-то и дело, что перед оракулом был поставлен конкретный вопрос: кто следующий этнарх[9] в Иудее? Если ты не знаешь, нынешний правитель Гиркан II[10] бездетен, словно евнух, так что речь могла идти либо о его младшем брате, либо о племянниках. На самом деле претенденты есть, они давно известны, и с ними работают наши люди. Но этот… это… совершенно не укладывается в голове.

– Ты не хочешь назвать мне имя будущего царя евреев? – Люций поднял стоявший на полу пузатый кувшин и налил гостю и себе. – Не хочешь, не надо. Моя работа – подготавливать пригодных для твоих дел учеников, а не вдаваться в подробности.

– До сих пор я не скрывал от тебя подробностей, и именно поэтому ты всегда мог подготовить своих людей таким образом, что они сразу же занимали свое место при интересующей нас особе. Не скрою и теперь. Новым царем Иудейского царства будет… призываю в свидетели Юпитера, как же мне странно произносить это имя. Следующим царем Иудеи станет Ирод, военачальник при своем брате Фасаиле[11] – правителе Идумеи, идумей по роду, сын Антипатра[12], главного министра еврейского царства Иудеи.

– Кто?! – Люций Грасса вскочил с места, его лицо побагровело. – да не из винной ли бочки вещал сей оракул?! Или доставивший послание прорицателя гонец перегрелся на солнышке? Это же надо?! Что такое Идумея? Посмотрите хотя бы на карте. Да евреи подотрутся Идумеей, а идумейского князя не будут на трон сажать! Это же думать надо! Не тебе, почтеннейший Марциалий Нунна, не тебе, а этому горе-оракулу. Впрочем, возможно, он вещал сие иносказательно. Можешь ты произнести пророчество слово в слово? Уверен, что вместе мы могли бы докопаться до истины. Только точно – как звучал вопрос и что было отвечено. Нередко пророчества носят двоякий характер, например, я слышал, когда одна весьма почтенная матрона отправилась в Дельфы в надежде выяснить, отчего боги не дают ей и ее мужу детей. Оракул ответил, что не пройдет и года, как она родит здорового ребенка, но муж будет чаду не рад.

Уйдя, она думала так и эдак, по дороге домой на нее напали разбойники, поубивали всех слуг, а госпожу изнасиловали. Так что меньше чем через год она родила хорошенького мальчика, но муж был ребенку не рад и развелся.

– Я понимаю твои возмущения, – Марциалий Нунна снова глубоко вздохнул, ополовинив свою чашу, – но… на этот раз иносказания или двойной смысл исключены полностью, в общем, судите сами. Вопрос, который я просил поставить перед оракулом, звучал следующим образом: «Кто будет следующим царем Иудеи?» и ответ: «Ирод, сын Антипатра идумея, Ирод – будущий правитель Галилеи». – Куда уж яснее.

– Да. – Люций Грасса казался растерянным. – Но Ие-русалим никогда не посадит на трон выскочку из Идумеи. Что такое Идумея в сравнении с Иудеей?! Иудеи не потер-пят!

– Я не знаю, как это понимать, но прежде оракул ни разу не ошибался, – развел руками гость. – Поэтому я принял решение просить тебя еще об одном твоем выпускнике. Разумеется, за срочность и беспокойство будет заплачено дополнительно, но…

– В какой срок ты хочешь, чтобы я подготовил моего человека и какие будут пожелания? Честно говоря, ты застал меня врасплох… Какими качествами должен обладать мой ученик? Что он должен знать? Говоря по чести, прежде я никогда не рассматривал возможность отправки одного из них в забытую богами Идумею. Я так понял, что ты говоришь о диких, неуправляемых горцах, считающих своими предками эдомитян, которые науськивали вавилонян разрушить Иерусалим. Не за это ли иудеи по сей день их ненавидят и ждут дальнейших подлостей?

– Они самые. И для меня все это – не меньший сюрприз, чем для тебя. Что же до вашего агента, то… даже не знаю, что тебе и сказать. Мне просто нужно как можно скорее забрать у тебя подготовленного для шпионажа человека и внедрить его в свиту Ирода, пока тот еще не стал, бог весть каким образом, царем евреев. Хотя это и невозможно. Впрочем, если оракул ошибся или мой гонец исказил информацию, я потеряю только деньги, заплаченные за вашего ученика. Если же это правда…

– Я понял. Расскажите что-нибудь об объекте. Что за человек этот Ирод? Сколько ему лет? Что он любит и что ненавидит? Мы могли бы отправить к нему красивую девушку… или наставника, если ставленник богов юн?

– Ироду двадцать лет, он молод, силен, помогает брату в Идумее. Впрочем, Идумея – его родина. Его дед Антипас получил эту должность из рук иудейского царя Александра Янная и впоследствии, когда царь скончался, его вдова Александра Саломея, принявшая после мужа бразды правления, подтвердила назначение.

«Проклятый комар впился в щеку, два других давно пили кровь на шее, но я боялся пошевелиться, подслушивая разговор. Страх, поселившийся в моем сердце в тот момент, когда я понял, что невольно сделался свидетелем встречи учителя с купцом, требовал, чтобы я немедленно покинул свой наблюдательный пункт, пока меня здесь не спалили, но я просто не мог уйти, не дослушав до конца».

– Двадцать – отличный возраст, – Люций Грасса поднял глаза к потолку, поскребывая чисто выбритый подбородок. – Мне кажется, у меня есть кое-кто для тебя. Впрочем, продолжай.

«Кто у него есть? Ерунда какая-то – никого у него нет. Я давно заметил, что когда учитель Люций Грасса Вулпес пытается выиграть время, он всегда делает вид, будто обдумывает архиважную проблему. Я хорошо узнал моего учителя».

– Ты говоришь – «дикие горцы». Но эти люди действительно таковы. За одним только исключением, Иудее выгодно, чтобы идумеи оставались таковыми, Идумея граничит с Арабским царством, с которым у них то свадьбы, то резня. Причем резня куда как чаще. Идумеи живут в постоянном ожидании вторжения на свою территорию арабов и не стесняются наносить тем ответные визиты. По сути, Идумея – щит Иудеи. Надежный уже потому, что если идумеи пропустят сквозь свою страну идущих на Иудею арабов, те первым делом уничтожат саму Идумею. А, следовательно, ответно ненавидя евреев, они будут защищать их так же, как защищают собственные дома. Мало кто из наших военачальников согласился бы добровольно занять пост воеводы в этой пограничной местности, здесь нужна не просто хватка, а знание соседей и понимание сложившейся ситуации. Признаться, достанься мне столь неспокойное место, пожалуй, пришлось бы спать в броне и шлеме на потеху супруге и рабам.

Народ в Идумее говорит на арамейском языке, официально принял иудейскую религию[13]. Впрочем, как это обычно и бывает в таких ситуациях, там немало и таких, кто верит в старых богов, и возможно, что при дворе Ирода ваш ученик встретится с местными колдунами и жрецами.

Ирод женат, имеется здоровый наследник, есть братья и сестра, очень привязан к матери.

– К матери. Это хорошо… – учитель по-прежнему делал вид, будто что-то взвешивает в уме, явно не желая упускать выгодный заказ.

– Да, у них на редкость дружная семья. Я, право, и не слышал прежде о таких отношениях. Мне доносят, что они всегда вместе, заодно. Не знаю, как Антипатр сумел достичь такого единства, но говорят, что дети в семье не боятся своих родителей, в них нет слепого подчинения и почитания, но зато присутствуют безграничное доверие и любовь. Кипра воспитала и сыновей и дочь таким образом, что они ставят превыше всего семейные узы, и я полагаю, что в случае, если Ирод действительно пойдет против хасмонейской династии, его родственники окажут ему любую помощь и поддержку, потому что они, точно единый организм. Не знаю, что это за магия, но если бы мои дети… впрочем, не важно.

Внизу, на первом этаже или во дворе, послышались шаги и возня. Я сжался в комок, готовый в любой момент дать деру, но только не мог решить, в какую сторону. Если неприятности поджидают меня во дворе, придется пробираться сквозь внут-ренние покои на первый этаж и во флигель, через спальню учеников. А вот если пробудился кто-то в доме, тогда мне прямая дорога на стену.

Возня внизу усилилась, кто-то отчаянно пыхтел, стонал, кто-то с надсадным писком возражал, поминая о правах гражданина Рима, кто-то… только не это, опять возница Галликан Спина вставляет свой пилов кому-то из учеников. А те и рады… Да, шум исходил явно из внутреннего двора, и это было плохо, потому как, решись учитель и его гость покинуть кабинет, я окажусь точно в клещах…

Неожиданно внизу все стихло, и в тот же момент кто-то пребольно ущипнул меня за ухо.

– Учитель Люций! Ты подкрался тише, чем духи сна.

– Тебе не поможет лесть, Кунтус, – учитель отпустил мое ухо и подтолкнул меня плечом к раскрытой двери кабинета.

«Ну все, попал, так попал! Теперь простой поркой не отделаешься».

Гостя в комнате не было, хотя я явственно различал в воздухе запах постороннего тела. Не то чтобы у меня нюх был, как у собаки, просто запахи школы мне давным-давно известны, а этот был особенным.

– Что ты слышал? – Учитель подошел к окну, делая вид, будто смотрит на запутавшуюся в ветвях старого дерева луну, а на самом деле… Кто же в школе не знает, что возле окна, в потайном месте, у Старого Лиса закреплен небольшой меч. Ничего особенного, конечно, удобный меч, вроде тех, что носят при себе легионеры. Меч, который, по словам старших учеников, может исчезать, увеличиваться или уменьшаться… меч, которым так легко сейчас было бы выпустить кишки…

Отпираться невозможно, и я пересказал все, что слышал, стараясь не упускать деталей и, не сводя глаз с Люция.

– Практически весь разговор. – Спина учителя вызывающе торчала на фоне окна в неровном свете масляных светильников. Красная туника на нем выглядела точно одеяние кузнеца Вулкана. Ну, нельзя же так долго стоять повернутым к противнику незащищенной спиной и ждать, что все пройдет гладко, а смертельно напуганный мальчишка не посмеет вогнать в нее припрятанное на поясе шило.

Спина определенно напрашивалась на гостинцы, но я не рассчитывал, что великий Люций Грасса Вулпес – Старый Лис позволит укокошить себя без боя. Потрогал рукоять шила. Если вогнать его в область сердца, можно даже убить, в иных случаях добиться того, что человек взвоет от боли и не сможет преследовать тебя…

Обливаясь потом, я извлек шило, но… это было уже не в моей власти… Я не мог нанести удара. Вот ведь странность: я делал это столько раз на тренировочных чучелах, однажды воткнул нож в руку пытавшегося облапошить меня в карты игрока, но тут словно некий бог держал меня за запястье, не позволяя причинить вред учителю.

– Теперь ты знаешь все. – Люций обернулся ко мне и, не обращая внимания на шило, сел на свое привычное место. – Ты подслушал тайну, за которую любой на моем месте должен был бы незамедлительно убить тебя, но…

Я застыл, не веря в свою удачу.

– Но я привык уважать чужую силу. Ты пробрался ко мне по стене? Впрочем, это очевидно. Ожидая гостей со стороны жилых помещений, я выставляю охрану, мимо которой ты бы не смог пройти, разве что ты бог, – он улыбнулся. И я вдруг понял, что он действительно не собирается меня убивать, и сел на табурет напротив Старого Лиса, поедая его глазами и пытаясь докумекать, чего он от меня добивается.

– Ты осилил стену, тем более в ночное время, а ведь тебе нет и четырнадцати. Это очень хороший результат. Ты проник в охраняемый коридор, подслушал важный разговор, и даже я не сразу ощутил твое присутствие.

Иными словами, ты вырос, и я не могу оставлять тебя в школе, так как не хочу, чтобы ты вредил мне. А если ты будешь и впредь подслушивать мои разговоры, случится одно из двух – либо я, будучи уже в курсе твоих возможностей, зарублю тебя насмерть, либо ты проболтаешься о моих секретах в городе и тогда…

– Я ничего не скажу! Я не полезу больше к тебе! – попытался я уверить учителя, но получилось только хуже.

– Если ты не станешь больше лазить по стене, ты вскоре утратишь умение, – парировал он. – Да. Задача непроста, но, мне кажется, Кунтус, я знаю, что нужно сделать. Ты слышал, что мой гость просил, чтобы я подготовил для него воспитанника, который будет следить за этим… как его? Идумеем…

– Иродом, – помог я ему.

– Именно! А у меня, как ты знаешь, в настоящий момент нет подходящих выпускников. Смекаешь?

Я затаил дыхание, боясь спугнуть вертихвостку Фортуну.

– Конечно, я мог бы подготовить парня на год, на два старше тебя, но два года ничего не решают. К тому же ты уже в курсе происходящего. Решено. Завтра я представлю тебя господину… Нет, пока я не буду называть тебе его имени. Возможно, вообще никогда не буду. Не важно. Ты должен произвести самое благоприятное впечатление, и… вот что. В нашей школе кроме специальных, подходящих для мастера тайных дел дисциплин тебя обучали счету, дробям, благородной латыни, логике, риторике, греческому… м-м-м растолкай-ка учителя Гордиана Каллидуса и скажи, что тебе спешно и тайно понадобился иудейский или… нет, лучше разбуди его и пусть он зайдет ко мне. Для работы в Идумее тебе понадобится арамейский и арабский. Если Ирод действительно ставленник богов и станет царем, придет черед и иудейскому. В общем, не зевай. Отоспишься в дороге, расхожий арамейский у тебя есть, остальное подучишь.

Не в силах поверить в столь благоприятный исход дела и все еще ожидая, что учитель метнет мне в спину нож, я выскочил из его кабинета, чуть ли не кубарем слетел с лестницы, остановившись только перед коморкой почтенного Гордиана Каллидуса, по прозвищу Умник, злая судьба которого толкала его ныне обучать иудейскому величайшего в мире плута, сиречь, меня!

Глава 3

Представлять меня всесильному министру еврейского царства Иудея, почтенному и благородному отцу Ирода Антипатру досталось личному другу учителя, давнему и, как я понял, хорошо прикормленному знакомцу Криспину Марцию Навусу. Как мне сказали, не «тайных дел мастеру», иначе можно было бы подумать, будто кругом лишь теневые воины. Скромные послушники черной луны, благородные адепты Прозерпины и Плутона. Да ни в коем случае! Путных шпионов, по-настоящему талантливых воров, всепроникающих убийц-невидимок во все времена по пальцам можно было сосчитать. Вот и почтенный Криспин Марций не вор и уж никак не «паук». А можно сказать, приличный человек о двух жалованиях. Не шпион, а совсем напротив, «опекун», человек, сводящий воедино ниточки шпионской сети в каком-нибудь определенном районе. Пестующий находящихся в его ведении «тайных дел мастеров», всегда в тени, словно и не при делах.

Впрочем, в том, что не за карие блестящие очи навыкате он получает возможность доить сразу же двух золотых коровушек, я убедился буквально сразу же, когда тот начал представлять меня главному министру Гиркана II отцу Ирода Антипатру. На мое счастье, разговор шел на греческом, так что я понимал каждое слово.

– Я просил, чтобы ты привез наставника для моих детей. Того, кто научил бы их языку свободных граждан Рима и тому, как следует им держаться в присутствие членов сената, окажись они там. А ты приводишь тощего отрока, которого еще самого требуется учить и воспитывать.

– Кому как не тебе, досточтимый Антипатр, сын Антипаса, известно, что глупо и неосмотрительно разглядывать лишь внешнюю сторону предмета, в то время как у последнего имеется и иная, скрытая часть, подсмысл, подтекст, если угодно.

Я затаил дыхание, боясь пропустить хоть слово, при этом избегая пялиться на главного министра Иудеи и римского прокуратора напрямую, то есть упер взгляд в дивный стол на одной ножке, похожий на тот, что отец привез откуда-то из азиатских стран. Сия моноподия[14] обладала невиданной круглой столешницей на ножке из цельной слоновой кости. Столешница, как утверждал отец, была сделана из дерева цитруса, который стоил баснословных денег. Впрочем, столешница у нас дома состояла из двух кусков, в то время как столешница на моноподии Антипатра была цельной, что делало столик настоящим произведением искусства, да и стоить он мог… Резкий голос Антипатра вывел меня из задумчивости.

– Ну и какой подтекст скрывает в себе этот неощипанный куренок? Чем он лучше учителей, которые были у моих детей до него?

Разговаривая, мы вышли из приемного зала в сад. Ума не приложу, как эти евреи умудряются напяливать на себя кряду столько разнодлинного барахла в такую жарищу. Добавьте к этому зачастую ни разу не тронутые ни ножом, ни ножницами длинные густые волосы и бороды. У придворных – закрученные в пряди и скрепленные в прическу множеством заколок волосы. М-да…

– Ты спрашиваешь о теневой стороне этого юноши, – Марциалий Нунна Алауда кивнул в мою сторону. И я тут же вскинулся и застыл, выпятив грудь и глядя в одну точку, ни дать ни взять, легионер перед центурионом, – чем плохи учителя-римляне… учителя, быть может, присланные самим Цезарем или его многочисленными приближенными? Они плохи тем, что заранее получили четкое указание, чему стоит обучать твоих сыновей и что знать им не положено в то время, как это бесхитростное дитя, просто общаясь, ненавязчиво преподаст как все то, что дал бы на его месте любой более-менее сносно образованный римлянин, так и то, что тот утаил бы из опасения сделать твоего отпрыска более понимающим, а следовательно, более сильным. Впрочем, было бы ошибкой рассматривать Квинта как учителя. Ирод волен взять его писцом или оруженосцем. Пусть мальчик сделается доверенным слугой юноши. Слугой и другом. В ненавязчивой беседе он быстрее, нежели убеленные сединами мудрецы, сумеет преподать, как наилучшим образом показать себя при дворе. Он расскажет, о чем сплетничают на рынках, где продаются лучшие лошади, где можно рассчитывать на радушный прием. Квинт Публий Фалькс. Кстати, его прозвище Фалькс означает трудолюбивый серп, что красноречиво говорит о старательности и работоспособности молодого человека. К слову, он принадлежит к хорошему, хотя и не богатому семейству, и знает все то, что должен знать мальчик в его лета. Заметь, он не аристократ, и его почтенные родители не относятся ни к какой партии, а значит, он не станет проводить здесь их волю. Он сирота и не успел после школы устроиться к господину – его не будет разрывать между любовью к своей семье и долгом перед твоими детьми. Что же до искусства понравиться членам сената, можешь поверить на слово: там ценится хорошее воспитание и умение держать язык за зубами, способность заводить полезные знакомства и говорить на интересующие всех темы, разбираться в оружии и моде, нравиться женщинам. Неужели ты полагаешь, что старый пердун, приставленный к твоим чадам наставником, расскажет им историю о любовных похождениях патрициев. Об их хваленой добродетели? А ведь именно способность не лезть за словом в суму наряду с умением вовремя ввернуть в канву разговора шутку наилучшим образом способны отрекомендовать молодого человека как весельчака и открыть перед ним двери во дворцы вельмож и спальни самых изысканных дам.

– Ты прав, – Антипатр почесал бороду, – к тому же другу скорее доверишь сокровенное, вовремя сообразишь обратиться за советом и помощью. Решено. Ты убедил меня, и я беру твоего Квинта, и завтра же ты вместе с ним отправишься в Идумею к сыновьям.

«Трудолюбивый серп» – вот как расшифровал мое прозвище почтенный «опекун». Что же, нет ничего лучше, чем, представляя молодого человека его будущим хозяевам, расхваливать его работоспособность и похвальное трудолюбие. Кстати, «нувус» – усердный. Слово простое, как ни прочитай, с какой стороны ни подступись. Другое дело «фалькс» – это не только «серп», хотя «серп» тоже. Скорее «фалькс» – это железный кривой нож, который можно применять как в хозяйственных целях – серп, коса, так и на боевой колеснице. Сам я, правда, этих колесниц не видел, отец рассказывал. Вот где настоящая жатва начинается, вот где ужас! Так и вижу – с бешеной скоростью несется по полю колесница, лошади в мыле, возница щелкает кнутом. А вокруг летят руки, ноги, головы. Не сами летят – колеса утыканы смертоносными косами фальксами. И косят эти косы, собирают кровавую жертву во имя Марса.

Но и это не все, «фалькс» это еще и особое осадное орудие – стенобитный багор с крюком в виде серпа. Раз забьешь такую хрень в стену, обратно она уже не выйдет.

Вот и получается, что «фалькс» – это серп и вроде как не совсем серп. Мне лично это прозвище еще в школе дали, когда, отлучившись без разрешения, я столкнулся с пьяной ватагой патлатых галльских парней, что отбеливают пряжу и стирают одежду недалеко от школы Старого Лиса, недалеко от Рима. Вонь от их заведения такая – воробьи в полете дохнут, а соседские кумушки жалуются, будто шерсть их домашних любимцев от мерзлого воздуха начинает ощутимо пованивать. Да и как не завоняешь, если отбеливают вещи мочой, собранной со всего Рима.

В общем, я не нашел ничего лучшего, как сказать в тот день одному парню из тех, что давят ногами грязное белье, что он вонючка и грязнуля. Был я пьян и, не подумав оглянуться окрест, возьми да и брякни, что мыться ему, вонючке такому, нужно. Правильно сказал, против истины не погрешил. А они тут, откуда ни возьмись, оравой подлючей и набежали.

С десяток галльских чужаков, по виду только что из леса своего поганого выперлись, против меня – гражданина Рима, и не с голыми руками, собаки. А при мне только нож кривой и не очень длинный. В общем, привязал я нож к поясу и начал им воздух резать, не обращая внимания на последствия. Скольких ранил, скольких жизни лишил, про то боги ведают.

Насилу отбился. Так потом учителя меня нарочно с полгода из школы не отпускали, мести опасались. А Старый Лис, в честь боя у прачечной, дал мне прозвище Фалькс – серп.

Только уместно ли о таком министру говорить? Кабы воину великому, примпилу, легату… дабы знали, с кем дело имеют. Тут же совсем другая притча, тут молчать нужно, скромность и похвальную робость перед вельможами наизнатнейшими являя.

Глава 4

Не буду описывать тяготы пути. Дорога как дорога, уберегли боги от лихих людей, и на том спасибо. Да и что я – женщина или изнеженный аристократ, чтобы жаловаться на зной и песчаные бури, не редкостные в тех краях.

Впрочем, какое отношение все это имеет к радости, с которой я спешил на свое первое настоящее задание. Я торопил проводника, жалея, что на копытах наших ослов не растут крылья. Поначалу, когда мы только-только выехали из Иерусалима, я позволил себе кощунственно мечтать о разбойниках, в схватке с которыми мог бы проявить себя. Глупец, я еще пытался уговорить Криспина Марция отказаться от остановки на постоялом дворе, чтобы успеть пройти больший участок пути. К концу первого дня я настолько отбил себе задницу о неудобную ослиную спину, что начал заметно хромать. Тут же обнаружилось, к большему ужасу, что мне одинаково тяжело идти пешком и ехать верхом, так как собственные шаги и толчки отвратительного животного доставляли мне почти нестерпимую боль. На привале я обнаружил, что могу лежать только на животе или в лучшем случае на боку, но самое страшное началось на второй день, когда я кое-как забрался на спину осла, и наш небольшой караван тронулся.

Какие разбойники? Да попадись они на нашем пути, я не сумел бы провести ни одного из тех замечательных хитрых ударов, которым обучал нас учитель Максимин Македона.

Идумея… о, об этой замечательной стране хочется рассказать отдельно. Вначале я не поверил, что мы наконец прибыли на место, решив, что это очередное, причем беднейшее поселение, которые уже встречались на нашем пути. Ну, знаете, такие белые, лишенные каких-либо признаков красоты короба без окон и с постоянно раззявленными ртами ворот и дверей. Пыль, жара, запахи ослиной и верблюжьей мочи, закутанные от макушки до пят женщины…

Идумея поразила своей отличной от иудейских деревень, которые мы проезжали, в высшей мере хаотичной застройкой, которую добрейший Криспин Марций отчего-то именовал архитектурой. Если в пустыне дома лепятся к какой-нибудь горе или холму, сосредотачиваются вокруг редких колодцев и чахлой растительности, то Идумея представляла собой некий горный рельеф, на котором ни один здравомыслящий архитектор ни за что не стал бы строить даже самый крохотный дом, не выровняв предварительно строительную площадку. Дома в Идумее часто прилеплялись к холмам наподобие лас-точкиных гнезд, причем дом мог иметь не четыре, а три или даже две стены, потому что ему так сподручнее зацепиться за кусок скалы или втиснуться в холм. Я видел дома-норы, имевшие разветвленные ходы и подземные сообщения с другими подземными домами, назначения которых я не понимал. Привыкшие жить где-то чуть выше Тартара, в котором то и дело происходит возня и злобные демоны раскачивают и без того ненадежную земную твердь, идумеи даже не пытались построить дома свыше одного этажа. Точнее, как выяснилось, дома о двух этажах и более у них присутствуют. Но только по странной прихоти местных жителей растут они не к небу, а под землю, выставляя на поверхность лишь жалкие подобия человеческого жилья. Простершись на горбатом хребте земли, Идумея пытается выжить, впиваясь в нее крепкими когтями. И когда землю били конвульсии и рушились виллы вельмож, подземные дома идумеев выстаивали, сохраняя жизни своих владельцев. Заваливало камнями один из входов, чудные землеройки выбирались на свет божий из других.

Сметали приграничный гарнизон враги – народ уходил под землю, дабы появиться в полном вооружении под самым носом у несостоявшихся завоевателей.

О древняя, некогда величественная и прекрасная Идумея, я не мог видеть ее спрятанных от глаз несведущего путника красот, не ощущал магии. Многим позже, уже умея читать на иудейском, я столкнулся с пророчеством Исаии, который говорил о падении и окончательном забвении этого некогда могучего, процветающего царства: «И завладеет ею пеликан и еж; и филин и ворон поселятся на ней… И зарастут дворцы ее колючими растеньями, крапивою и репейником твердыни ее. И звери пустыни будут встречаться с дикими кошками… Там угнездится летучий змей… Она будет жилищем шакалов и пристанищем страусов»[15].

Впрочем, все это я выясню гораздо позднее. Первое же впечатление от страны, в которой мне предстояло жить, было, мягко говоря, удручающим. Способный видеть лишь то, что находится не дальше моего носа, я с ужасом лицезрел утлые хижины бедняков, сетуя на шутку, которую бессмертные боги сыграли со мной. И лишь единственное здание – вилла самого Ирода, или его дворец, это уже как кому удобнее, трехэтажное пологое строение с балконами – могло претендовать на статус дома, сделанного с хорошим вкусом и знанием дела.

Глава 5

Первый раз я увидел Ирода, когда тот возвращался из похода во главе небольшого отряда конников. Высокий, пожалуй, на две головы выше своих людей, Ирод не выглядел утомленным или измученным жарой. Я заметил их издалека и отчего-то сразу же различил «будущего царя Иудеи», как презрительно высказался бы учитель Люций. Да, ему следовало поглядеть на брата правителя Идумеи лично. Что же именно цепляло взгляд во втором сыне Антипатра? Его стать? Прямая, как у легионера, спина? Мускулистые руки с длинными точно у лучника или музыканта, пальцами или, возможно, глаза? Хотя мог ли я разглядеть глаза, когда отряд только-только появился из-за поворота горной дороги? В любом случае, одного взгляда на Ирода было достаточно, чтобы понять, что перед тобой необычный человек.

Отряд двигался медленно из-за бредущих за ним женщин. Пригнанный назад полон, как объяснил один из местных стражников. Ага, теперь понятно. Кто-то из голозадых арабских князьков, коих у них, точно блох на бездомном псе, собрав ватагу еще худших голодранцев, перешел через границу Идумеи, и пограбив и поубивав мирных жителей, угнал молодых женщин в рабство, чтобы продать их купцам-перекупщикам. С чем никак не мог согласиться благородный или просто рачительный хозяин здешних мест, который поспешил догнать непрошеных гостей и, попотчевав их на свой манер, отобрал увезенных силой девушек.

Почему не оставили спасенных пленниц в родной им деревне, тоже понятно. Скорее всего, никакой деревни уже нет. Сожгли ее удальства ради незваные гости. А женщинам, впрочем, скорее девочкам теперь куда? Не за пазуху же их засунуть. Денег дать? А сколько их надо, чтобы сестер, братьев, родителей да мужей позабыть? Чтобы заново на крови близких дом отстроить? Чтобы жить, как будто ничего не произошло? Опять же – как жить в деревне без мужика? Кто дом поставит, хозяйство убережет? Вместе с кем детей рожать? Да… не хотел бы я быть вынужденным решать подобные задачи правителем. Впрочем, если я что-нибудь в чем-нибудь понимаю, это здесь в порядке вещей.

На голове Ирода – платок убрус, край которого заматывает лицо до самых глаз – от песка, я полагаю, и тяжелая накидка сверху, без узоров и знаков отличия, старая, выцветшая, так что и не определишь вдруг, какого цвета была. Глаза подведены сурьмой. Так все жители пустыни поступают, чтобы не слепнуть на солнце, и все лицо темное от пыли с потеками пота и грязи. Песок даже в уголках глаз, а глаза смеются. Веселые глаза, потому что добрался отряд до дома, задержался из-за женщин, вымотался, возможно, драгоценный запас воды истратил. А все-таки дошли! Молодцы!

Смеется молодой правитель, смеются его смелые воины, смеются, утирая слезы, дождавшиеся их гарнизонные воины и женщины в темных накидках, дети смеются, и даже те, кто не досчитался своих близких, смеются сквозь слезы – или это так кажется?

– Что стоите?! Уморить хотите?! Воды умываться. Вина живо! – громыхает Ирод, и сам, невзирая на чины, бросается к амфоре, с которой слуги уже сорвали крышку.

Широк двор иродовой виллы, далеко до воды, и тут навстречу правителю из дома выпархивает хрупкая женская фигурка. Законная супруга в приграничной Идумее большую волю имеет. Потому как любимая жена. Любимая и единственная. В отсутствие мужа правит она домом и, если нужно, всем вокруг, хотя последнее бывает редко, ибо молода еще госпожа Дорида, юна и неопытна, а если внимательно к ней приглядеться, не правительница, не владычица и госпожа всего живого в этой области, первая после своего мужа, а так, ребенок, неопытна и доверчива. Одно счастье – здорового сына родила. Маленький Антипатр – весь в дедушку, да кто от нее большего-то подвига требует, разве что любить своего молодого да мудрого супруга, которому столь непростая работенка от иудейского царя досталась. Любить… слово-то какое странное. Разве обязана жена любить своего мужа? Уважать, бояться, а тут… Вот о чем говорил учителю «купец» – вокруг Ирода сызмальства любовь. Точно сама Венера путь его голубыми лепестками заговоренными выстелила. Семья у него – точно дерево с одним мощным корнем и многими стволами. Вернее верного переплетены ветви. Руби – не срубишь, распиливай – не распилишь, толкай – смех один. Вот она – основа, на которой все зиждется, держится, растет, цветет, а ведь еще и плоды будут. Тут и к оракулу ноги трудить не след. Тут и без него все понятно. Хоть сейчас пиши отчет учителю.

И вот, точно в подтверждение мысли, остановился уставший с дороги правитель Идумеи, забыв про воду, вино и отдых, раскрыл богатырские объятия, словно сам бог Марс, отбросил в сторону бесполезный уже меч и принял нежную голубку, бережно прижав к широкой груди.

Здесь я чуть отступлю, так как, если для идумеев и иудеев привычно называть иродову супружницу Дорида, то мне – иноземцу – легче дается звонкое Дорис. Так и буду называть госпожу сию. За глаза, понятное дело, кто бы в глаза-то посмел?

На следующий день был шаббат, странный праздник, когда евреям не разрешается ничего делать.

Блуждая без цели по дому, вечером я поднялся на балкончик над покоями Ирода и вдруг услышал тихое пение:

– пел Ирод песню царя Шлома[16], и его голос при этом был таким нежным и любящим, что хотелось завернуться в него и заплакать. Никогда мой отец не обращался так к матери. Я перегнулся через бортик и увидел их двоих, мирно сидевших в тени на балкончике.

Этой песней, суть которой – сама любовь, Ирод благословлял Дорис, и она с радостью принимала благословение, счастливая браком с самым нежным и замечательным мужчиной на свете.

Я не дослушал песни, и долго после этого думал о жене, подобной купеческому кораблю, цена которой выше жемчугов, в которой может быть уверено сердце ее мужа. И мне хотелось убежать куда-нибудь далеко-далеко, туда, где меня бы не смогли найти, потому что уже тогда я знал, что как бы ни сложилась моя судьба, никогда мне не будет дано найти женщину, которой я смогу произнести все эти прекрасные слова. Хотя бы в душе своей.

Глава 6

В тот же вечер я был призван пред светлые очи воеводы и брата правителя Идумеи Ирода. Искупавшийся и позволивший лекарям еще раз обработать его раны (я так понял, что в пустыне он незамысловато прижег их головней, дабы не загнили), Ирод завернулся в шелковую накидку и в таком виде принимал нас с Криспином Марцием Навусом. Точнее, поначалу он беседовал с ним, а я изнывая от невозможности подслушать, был вынужден ждать милостивого приглашения. Ну да ладно, и дольше приходилось ждать.

– Это и есть тот римлянин, которого направил ко мне мой отец?

Лицо Ирода скривилось в усмешке, он полулежал на покрытом шелком топчане, попивая что-то из округлой чаши. Чисто вымытые густые волосы были закручены на особый манер и заколоты при помощи золотых фистул, как в Риме носят только женщины, но тут другие законы. Небольшая бородка аккуратно пострижена. Забавно. Днем я, оказывается, и не разглядел его из-за убруса и дорожной одежды.

– Глазам не могу поверить! Прекрасно зная, каково мне здесь, он шлет мальчишек! Ребенка, в то время как мне нужны воины! Господи, на всё твоя воля, но ты же знаешь, насколько мне необходимы настоящие воины! Римские легионеры, си-льнее которых нет на всей земле. Один ничтожный легион – и мои проблемы были бы решены раз и навсегда.

– В Риме нет ничтожного легиона! – Тряхнул бородой Криспин Марций. – Сам бог Марс управляет легионами Цезаря! Вулкан кует оружие для них! Военная магия Рима непревзойденна, и ты, идумей, не можешь называть легионы ничтожными! – Взбешенный он грохнул о стол свой кратер и вышел прочь, оставив меня переминаться с ноги на ногу подле сердитого правителя.

– Магия… хотел бы я знать секрет создания настоящей армии, секрет Рима, покорившего мир, – Ирод казался расстроенным.

– Прости почтенного Криспина Марция за его невольную вспыльчивость, но, – я опустил глаза, добиваясь, чтобы Ирод посмотрел на меня, и тут же вперил в него взгляд, – его оскорбило слово «ничтожный». Могу я спросить, сколько ты хочешь получить обученных Римом воинов? С мечами, копьями и с полной боевой амуницией легионера?

– Несколько сотен, у меня только что вырезали целую деревню. А соседи нападают то там, то здесь!

– Несколько сотен, а в легионе ровно три тысячи воинов? В «ничтожном» легионе, как ты изволил выразиться.

– Да… ты несомненно прав, – Ирод почесал бороду. – Но, клянусь богом, я не собирался обижать друга моего отца и уж тем более… – он присвистнул, показывая глазами на разрисованный потолок, – Цезаря.

– У нас только и говорят о непобедимых легионерах, храб-рых центурионах, сеющих смерть конниках, но ничего конкретного. Вот если бы у меня на службе были такие воины…

– В когортах числятся пятьсот человек, – доверительным тоном сообщил я, – но, – я огляделся, прислушался и продолжил шепотом, так что правитель был вынужден придвинуться ближе, – римские всадники – это особое, почетное сословие. Второе сословие после сенаторов. Если же ты имеешь в виду конников, служащих на границах и при легионах по всей огромной империи, то я должен заметить, что в ряды последних поступали римские солдаты. Так как у нас говорят, что Нептун конный отвернулся от граждан Рима, расточая свои благословения на иноверцев, которые рождаются в седлах и живут всю жизнь, не расставаясь с конями. Именно из них и набирают приграничные конные отряды, тем более, что они идут служить со своей лошадью, доспехами и вооружением, не вводя в излишние траты Рим.

– Да? – На лице Ирода было написано неподдельное удивление.

– Я знаю это доподлинно. Впрочем, сам я не был еще в армии по причине юного возраста и необходимости закончить обучение в школе.

– Понятно. Ты не служил легионером, но жил среди людей, которые отправляли своих сыновей в легионы, а стало быть, ты знаешь такое, чего не знаю я.

– Если я смогу хоть чем-то помочь тебе, – я поклонился.

– Мы непременно вернемся к этому разговору. Я рад, что мой отец догадался прислать тебя. Мои наставники-римляне не говорили со мной столь откровенно, и мне приятна твоя осведомленность. Сейчас же я обязан решить непростую задачу: кого направить на потревоженные рубежи и как наилучшим образом устроить вызволенных из полона женщин. Мало того, что у меня под носом разбойники вырезали целую деревню, так теперь, зная, что в этом месте людей нет и зияет здоровенная прореха, они будут лазить в нее уже без опаски, как к себе в овин!

– Этот вопрос можно решить одним верным ходом, – я потупился, ожидая реакции своего будущего хозяина.

– Одним? Послать туда несколько десятков воинов, чтобы караулили днем и ночью, это первый шаг. Ты забываешь, что воинов еще нужно чем-то кормить, а деревня сожжена и люди еще даже не похоронены. Значит, прислать новых пастухов и крестьян – это второй шаг. И, наконец, у меня на шее теперь сидят два десятка несчастных женщин и девушек, которых придется пристраивать в дома в качестве служанок. А кому приятно кормить лишний рот, да и что они могут, всю жизнь прожив в деревне?

– Если господин позволит, я осмелюсь дать совет, как можно решить эти три проблемы разом. – Я сделал паузу и продолжил, едва только Ирод кивнул в знак согласия. – Римский легионер служит около двадцати лет, получая отличное жалование. Конечно, многие погибают в бою или после умирают от ран, но те, которые доживут до дня, когда их служба официально закончится, получают земельный надел плюс избавление от налогов. И это немало.

– Наделы земли? Хорошо говорить о наделах в огромной империи, а что могу дать своим солдатам я в крошечной Идумее?

– Ты можешь облагодетельствовать тех из своих воинов, которые согласятся осесть на земле, где недавно лютовали разбойники, взяв в жены или наложницы спасенных из неволи женщин. Пусть владеют землей, трудятся на ней, а если понадобится, и сражаются за свою собственность. Пусть каждый бьется за свой дом или все вместе они сколотят особый пограничный гарнизон, в котором мирная трудовая жизнь будет сочетаться с караулами и патрулированием, как это обычно делается в гарнизонах при крепостях.

– Гарнизон при деревне, созданный наподобие крепостного гарнизона?! А ведь ты прав! – Ирод вскочил, запахивая на себе шелковую ткань. – Если мне удастся расположить такие военизированные поселения в местах, где чаще всего появляются перебравшиеся через горы разбойники, мы получим внешний щит от неприятеля, и нам не придется метаться по всей Идумее, приколачивая к крестам грабителей и насильников. Но что делать, если все-таки в том или ином месте щит будет прорван? Как пограничники сумеют возвестить центр, то есть меня, о произошедшем?

– Можно воспользоваться дымом. Если заранее выбрать возвышенности, на которых будет сложен хворост, и приставить к этому сигнальному месту часовой пост, в случае беды он сможет дать дымовой сигнал. В соседних гарнизонах наблюдатели должны четко знать, на каких местах может появиться дымовой столб, чтобы не спутать его ни с чем иным. Заметив сигнал бедствия, из соседнего гарнизона немедленно выезжает отряд. Дымовой сигнал быстрее гонца и почтового голубя.

– Но что если пришедший на помощь отряд наткнется на головешки и мертвые тела, как мы в этот раз?

– Если из соседней деревни не успеют прийти на помощь, вряд ли у твоего личного, скажем, центрального отряда получится сделать сие проворнее. Судьба. – Я пожал плечами, не в силах измыслить что-нибудь еще. Но Ирод был рад новой идее. И вскоре действительно приступил к переустройству своих войск.

Глава 7

…В римские легионы никогда не брали и, думаю, вряд ли станут брать пролетариев, разве что где-нибудь в очень уж отдаленных концах империи. Потому как служить в легионе почетно и выгодно. Легионер получает жалование, на которое содержит достаточно большую семью, и может дослужиться до офицерского чина. А это уже совсем другие деньги, почет и уважение. Легионерами почти всегда становятся дети легионеров и потомки ветеранов, если они сильные и здоровые, если тела их не отягчены крупными животами или пухлыми задницами. Когда юноша приходит проситься в легион, его раздевают и прилежно осматривают, потому что у него должна быть прямая спина и длинные пальцы. Он должен иметь сильные руки и с легкостью поднимать и потрясать большим щитом. Потому что, когда выстраивается фаланга, в правой руке легионер держит меч, а в левой – щит, которым прикрывает стоящего по левую руку от него воина. И если кто-то не может держать щит, он – слабое звено в цепи, которое противник может с легкостью пробить. А стало быть, это угроза всей фаланге.

Пролетарий не может набрать достаточно денег, чтобы оплатить себе щит, уставной доспех, копье – пилум[17], меч – гладий, и все остальное, необходимое настоящему легионеру. Но не в этом дело. Пусть сын пролетария раздобудет где-нибудь достаточно средств, чтобы выглядеть, точно настоящий легионер. Пусть одолжит, найдет денег на одежду и вооружение, пусть он даже отыщет способ назваться свободным римским гражданином, но его тут же выдаст его неграмотность. А ведь неграмотный воин – урон всему войску. Потому как он не сможет грамотно и красиво написать эпитафии на надгробных памятниках! Или не напишет ничего вовсе. В результате сыновья павших героев не узнают о подвигах своих отцов и братьев.

Рассказывая Ироду о Риме и правилах, принятых в легионах, я обратил на себя внимание правителя, считавшего себя господином, а меня слугой, а на деле бывшего зверем, на которого я уже расставил свои силки, домашним животным, которого я должен был пестовать до момента, когда тот будет готов для заклания.

Первое, что я к удивлению своему обнаружил, но о чем, поразмыслив немного, не стал докладывать Марциалию Нунне в Рим или Криспину Марцию в Иудею, где последний гостил при дворе Гиркана, был простой вывод о том, что Ирод, за которым я был нанят наблюдать, не являлся старшим в семье Антипатра. А следовательно, не мог рассчитывать на то, что отец оставит его наместником в родной Идумее. Да. Он, не щадя сил и самой жизни, охранял пределы доверенной ему земли, но подлинный хозяин Идумеи – старший сын Антипатра, внук Антипаса – Фасаил был молод, силен и отменно здоров. Следовательно, у Ирода не было ни малейшего шанса сделаться хотя бы правителем Идумеи, не то что царем всех евреев. Так же, как младшие из детей Антипатра – капризный и своевольный Ферора и мечтательный, вечно витавший в облаках Иосиф не могли рассчитывать сменить на посту Ирода, покуда тот еще жив.

С другой стороны, прими Ирод бремя правления в Идумее, помогло бы ему это возвышение подняться на Олимп власти? Да ни в коей мере, потому как, что такое Идумея для жителей еврейского царства? Мелкая пограничная провинция, лежащая к югу от Иерусалима и Вифлеема. Сумасшедшие горцы, именующие себя полузабытым именем эдомитяне, как прозывались их далекие предки в то время, когда Идумея именовалась Эдом. Злейшие враги Иерусалима и правящего дома Хасмаев. Не раз они подбивали вавилонян к разрушению Иерусалима и сами неоднократно выступали с открытыми протестами против официальной власти, предпочитая чтить своих собственных богов, а не читать навязанную им Тору[18].

Именно злобные эдомитяне, согласно писанию, не дали пройти через свою землю Моисею, выстроившись на границе и потрясая дикарским оружием. Я спросил управителя иродова дома почтенного Аввакума, отчего Моисей так не понравился их далеким предкам, и тот доходчиво объяснил, что благородный воспитанник фараона шел не один, а тащил за собой чуть ли не весь свой ныне расселившийся на благословенной земле и поработивший в конечном итоге идумеев народ. Посетив с благородным Криспином Марцием Навусом Иерусалим и видя его узкие, запруженные народом улочки, на самой широкой из которых едва могли разойтись два самых худосочных верблюда, я получил некоторое представление о количестве народа и согласился с почтенным Аввакумом в том, что пройди они числом в три раза меньшим через скудные земли Идумеи, от последних не осталось бы даже следа.

Добавлял перцу во взаимоотношения двух народов и тот факт, что воинственный племянник Иуды Маккавея Иоанн Гиркан I покорил идумеев, силой обратив их в свою веру. По словам благородного Аввакума, он заставил гордых горцев обрезать себе крайнюю плоть, что идумеи считали постыдным для себя, потомков Исава, брата Иакова, называемого также Израилем[19].

Итак, иудеи не любили и не без основания подозревали идумеев в подстрекательстве к заговорам и смутам, а значит, не могли бы принять царем выходца из этой страшной и неблагонадежной земли. Сомнения добавлял и тот факт, что в Иерусалиме правила династия хасмиеев, к которой, кстати, мой подопечный не имел ни малейшего касательства.

Проанализировав два таких важных момента, как неприятие Идумеи как таковой и нецарское происхождение Ирода, я мог только пожимать плечами, отчего благородный Марциалий Нунна Алауда, а заодно и мой премудрый учитель поверили бредням оракула. К слову, не верить в пророчество оракула – грех, тем более оракула, к услугам которого прибегают «тайных дел мастера», но оракул – он же не только глас божий, а еще и человек из плоти и крови. Человек со всеми своими низменными качествами и потребностями, а, следовательно, он мог быть нездоров или пьян и нагородить, таким образом, кучу глупостей, которые теперь мне приходится разбирать. С другой стороны, боги тоже шутники еще те.

Как же я был не прав тогда!

Для передачи собранных сведений господину Марциалию Нунне служили специально прибывшие для этой цели в Идумею купцы. Я должен был раз в месяц приносить свои зашифрованные сообщения в одну из четырех специально поставленных для этого лавочек, откуда они затем передавались с караванами. В крайнем случае можно было воспользоваться больше присущей арабской армии системой сигнальных огней, но это следовало делать с максимальной осторожностью, да и много ли передашь, размахивая над костром плащом или накидкой?

Народу в Идумее не так много, как в Иерусалиме, каждый человек на счету, отчего при брате правителя я занимал несколько должностей – писаря, оруженосца и советника. Последней я дорожил больше всего. Не пытаясь приспосабливаться к обычаем моих новых хозяев, я предпочитал одеваться в тунику без вышивки на римский манер. В конце концов своим местом при Ироде я обязан именно римскому происхождению. И до тех пор, пока я буду выглядеть как поставленный для присмотра за малым сим народом прокуратор, мне удастся удержать свое более чем выгодное положение. Впрочем, никакие особенные неприятности от ревнителей местных обычаев мне не грозили. Идумеи предпочитали острую пищу, которую запивали водой, в то время как для гостя-иноземца в изобилии имелось вино. Слуги Ирода разбили достаточно симпатичный сад, в котором предпочитала гулять Дорида с девушками-служанками и где время от времени отдыхал я. Там же, за глухой стеной под открытым небом, были установлены ванны, в которых любили возлежать члены семьи Ирода и гости. Для меня сии обычаи были приятны и отдохновенны. Единственное отличие от таких же ванн в римских домах составляла странная для просвещенных людей манера идумеев не показывать друг другу своей наготы. И, к моему великому сожалению, женщины мылись и возлежали в ваннах на своей половине дома. И строго в присутствии других женщин.

В Идумее, так же, как в Иудее, не приветствовалась однополая любовь, и я нигде не видел сопровождавших зрелых мужей в бани и купальни подвластных им мальчиков. Последний обычай меня несказанно радовал, так как хоть и не был писаным красавцем, в Риме я то и дело ловил на себе похотливые взгляды плечистых любострастцев, от которых делалось не по себе.

И еще приятная новость: в Идумее и Иудее, практически во всех аристократических семьях, говорили на греческом, предпочитали обставлять свои дома, одеваться и вести себя, подражая эллинам.

При этом простые люди предпочитали арамейский. Что же до иудейского, то на нем в основном проводили службы в храмах и разъясняли непонятные места в Законе Божьем в синагогах[20]. Были, конечно, сумасшедшие фанатики, считавшие своей целью заставить как можно больше народа говорить на иудейском, но такие вещи обычно не делаются насилием. Так что даже самые ярые приверженцы исконно еврейского языка были вынуждены то и дело перемежать свою речь греческими терминами. Особенно этим грешили торговцы, корабельщики и моряки. Что касается строителей кораблей, то если им попадались негреческие термины, то их обычно произносили на латыни.

Несколько раз удалось наблюдать правителя Идумеи, старшего брата Ирода – Фасаила. Ирод брал меня с собой, отправляясь к нему в гости. С густыми, похожими на баранью шерсть волосами и раздвоенной бородой, правитель был ниже и уже в плечах, нежели его брат. Впрочем, господин Идумеи, несмотря на молодость и прекрасное здоровье, сильно сутулился, из-за чего я затруднялся определить его подлинный рост. Добавьте к этому резкий, неприятный тембр голоса и отрывистую манеру разговора, бегающие воровские глазки и неспокойные руки и получите портрет старшего сына Антипатра Фасаила.

Его точная, хотя и более молодая копия – юный Ферора, четвертый сын Антипатра и Кипры, показался мне злобным, маленьким, отвратительно воспитанным негодяем. Вспыльчивый, обидчивый, подозрительный, этот дикарь мог уйти с друзьями в горы и жить там, не сообщая о себе, неделями, мог, разгневавшись бог весть на что, не разговаривать с семьей целыми днями, отказываясь принимать пищу и злобно рыча, словно неприрученное животное. Слава всем богам Рима, Ферора жил вместе со старшим братом, и я был избавлен от общения с этим неприятным человеком.

Третьего сына Антипатра, Иосифа, я почти не видел, так как он, подобно Ироду, был приставлен к делу, защищая доверенные ему рубежи. Впрочем, если во главе когорты ауксилариев он и мог показаться сильным и опытным воином, в обществе отличался косноязычностью и был непростительно для юноши скромен. Полагаю, что Иосиф тяготился шумными собраниями и пирами, предпочитая жизнь в своей дикой и опасной провинции, где ему не нужно было соблюдать этикет и вести себя как пай-мальчик.

Да, рядом с братьями Ирод выглядел воистину по-царски. Величавый, с прекрасными густыми волосами и спокойным властным взором, Ирод был явно отмечен самими богами для высшей власти на этой земле. Оставался вопрос: как именно он этой власти добьется.

И тут меня осенило – ведь здесь Ирод всего лишь воевода. Да, он защищает Идумею, но наследовать ее будет сын Фасаила и только он, а следовательно, ничто не мешает моему господину поискать себе иного счастья. Какой смысл служить там, где тебе ничего не светит? Обычный легионер может продвинуться до центуриона, Ирод же достиг всего, чего только мог достичь в родной ему Идумее. У него был самый главный после брата пост, красавица жена, ребенок мужеского пола. У него было все и одновременно ничего. Ничего, что он мог бы передать своим детям, чем ублажить свою собственную старость, скрасить время ожидания перед отправкой в страшный Тартар.

А значит, у Ирода было самое главное для того, чтобы добиться для себя другой дороги и иной славы, – сила и амбиции.

– Я слышал, ты принимал послов из Иудеи? – задал вопрос Ирод после того, как брат выслушал его отчет относительно последних набегов соседей.

– Были. Были. Дорожку не забыли, – ухмыльнулся в двойную бороду Фасаил.

– А как дела в Иерусалиме? Что слышно? – Ирод принужденно улыбнулся. Резкая манера общения брата заметно задевала его.

– А что могут эти евреи? – Голос Фасаила сделался почти каркающим. – Как обычно, ждут мессию.

– Это я – настоящий мессия, – шепнул мне Ирод, когда мы покидали негостеприимные покои правителя.

– Мессия? – я сделал вид, будто бы не расслышал.

«Мессия – избранник богов. Тот, кто призван занять иерусалимский трон, поправ древние обычаи. Вот оно что!», – закопошилось в голове, но я глубоко вздохнул, не желая выказывать, насколько меня взволновал этот вопрос.

– Еще бы! А ты разве еще не догадался? Я слышал, что римляне проницательны и почти что колдуны. Или так говорят об эллинах? – Он заливисто рассмеялся. – Уж если и искать человека, в котором заключено божье благословение, то без хвастовства признаюсь, что это я. Ну, посмотри сам, я обещал брату, что разбойники из арабского царства не будут доставать его Хеврон или горную Петру, и за все время, которое я охраняю рубежи, ни один отряд не дошел до наших главный городов. А Хеврон – это ведь не просто столица. Нет! Хеврон – святейшее место для правоверных иудеев, место поклонения и молитвы. Это святые гробницы, в которых покоятся наши прародители: Авраам, Сара, Ишмаэль и Ицхак, сын Ицхака Яаков-Исраэль и их жены Ривка и Лея! Древние прародители, о которых еще в Торе писано. Они все в пещерах Макпела, что к северо-западу от города, – все до единого! Оттого и стекаются паломники святые в Идумею, а в пути их охраняет наш бог Яхве.

В древний Хеврон, согласно преданию, пришел однажды по воле Всевышнего наш праотец Авраам. Оказавшись в Хевроне, он постиг святость сего места и поселился в нем. Здесь у него и его жены Сары родились Ишмаэль и Ицхак. Однажды Авраам посетил пещеру Махпела, где ему было видение, будто бы именно в этом месте похоронены первый человек Адам и его жена Хава! Позже Авраам купил эту пещеру у местного жителя, не понимавшего, чем он владеет, и, когда умерла Сара, Авраам похоронил ее в этой пещере, объявив сыновьям свое желание лежать рядом с женой. Здесь же затем хоронили его детей.

Хеврон – особое место. Место, в котором духовный мир соединяется с материальным. Само слово «Хеврон» происходит от слова «соединение». Вот что такое для всех нас Хеврон!

Какое-то время мы молчали.

– И вот что еще я тебе скажу, друг мой, – первым нарушил молчание Ирод, – пока я стою на границе Идумеи и Арабского царства, ни один нечестивец не переберется сюда, к нашим святыням и моей семье. А значит, понимают это жители Хеврона или нет, но для них я не только брат правителя, а данный богом защитник! А когда человек на своем месте делает все с умом и радением – он и есть истинное божье благословение. И особенно это касается облеченных властью господ, не важно, царь он, прокуратор или староста деревни. Для подданных такой человек – обретенное сокровище. – С этими словами он весело похлопал меня по плечу, направляясь к купальням.

Гораздо позже, уже будучи царем, Ирод неоднократно повторял, что когда боги ставят человека на созданное специально для него место, для которого он подходит как крышка для горшка или как меч для ножен, этот человек способен привести область, в которой он правит, к процветанию, и дурно, когда обладающий талантами и возможностями человек этого не делает.

Ирод произносил сие множество раз, так что эта мысль плотно вошла в летописи. Но однажды я услышал еще одну версию божественной природы моего нечаянного покровителя и моей будущей жертвы совершенно по-новому. Это была история, которую Ирод рассказал после великого пира по случаю завершения постройки Кейсарии[21]. Помню, тогда я был настолько поражен похожей на сказку повестью о маленьком мальчике и пещере духов, что, улегшись спать пьяным, увидел ее так, словно все происходило на моих глазах.

Глава 8

Серый плотный туман обступал со всех сторон, окружал мальчика, точно неведомое войско злого духа, околдовывал. Так что мир сделался почти что невидим. Еще немного – и туман поглотит все. Дыхание давалось с трудом. Мальчик оглянулся в надежде, что где-нибудь да проглянет огонек костра. Тщетно. Серый туман вместо неба, туман вместо воздуха, туман под ногами. А за ним что? Пропасть и смерть?..

Ирод вытянул перед собой руку и не увидел пальцев. С трудом различался браслет на запястье – подарок царицы. Но изображенные на нем животные исчезли, точно ушли охотиться в серое беспросветье.

Если дышать туманом, постепенно и сам сделаешься туманом, – ребенок отер с лица слезы и, нащупав на стене складную веревку, пошел по ней. Тропа была ему знакома, здесь проходили испытания царевичи – сыновья и племянники арабского царя Арета III, у которого Антипатр оставил своих сыновей во время проведения военных действий[22]. Здесь они любили играть, устраивая засады друг на друга или ловя птиц. Но это при свете дня и когда тебе в затылок не дышит косматое чудище – туман.

При мысли о чудище мальчик поежился и потрогал рукоять длинного кинжала, привычно болтавшегося у него на поясе.

Наверное, следовало прибавить шагу, но камни под ногами вдруг сделались осклизлыми, а рядом ждала бездна.

– И почему это выпало именно на мою долю? – Размазывая кулаком по лицу слезы, спрашивал себя Ирод, моментально становясь взрослым.

Во сне у меня даже дыхание перехватило – вот буквально только что передо мной стоял мальчик лет девяти, и вот он же – вздорный, бородатый и опасный, точно посланник Прозерпины подземной, Ирод!

– Давно же это было, ох, давно, так давно, что почти стерлось из памяти, растворилось в волшебном тумане заветной ночи посвящения, – шлепает себя ладонью по коленке Ирод. – И вот же явилось во сне и оказывается, не исчезало никогда.

Ароматный дым курильниц поднимается вверх, расползаясь подобно магической пелене, в которой исчезают полуголые танцовщицы, расплываются покрытые узорами в виде цветов и волшебных зверей стены. Вот уже и нет придворных, поисчезали гости, один за другим испарились слуги и только необыкновенные лучистые глаза царя светились сквозь непроглядную муть, подобно бог весть кем оставленным сигнальным кострам. Но, чу, судя по звуку, Ирод зевнул, на секунду закрыв глаза, от чего мир утратил последние источники света.

И вот снова маленький мальчик и пещера духов. Один на один, как и должно быть в ночь посвящения, когда отрок становится мужчиной, в первый и, возможно, в последний раз встречаясь с духами или богами, узнавая свое предназначение.

Что обычно происходит с проходящими посвящение мальчишками? Они спускаются, держась за специально привязанную к камню веревку, совсем одни, слушая перекличку ночных птиц, наблюдая за звездами или ночной красавицей луной. Трясясь от страха и ожидая, что в любой момент на них нападет какой-нибудь охотящийся в темноте хищник, голодный демон или они попросту сломают себе шею при спуске. Наконец ребенок достигает дна пещеры, где следует ждать, пока не появится дух, призванный вести его по жизни, или тот, который расскажет о дальнейшей судьбе. Не разрешается разводить огонь, шуметь. Нужно просто сидеть и ждать.

Прошедшие испытания на следующий день рассказывают, что видели духа или ощущали его присутствие. Если посланец богов не сказал ни слова и в голове ребенка не родилось ни одной картинки, его жизнь мало изменится или мало будет отличаться от жизни его отца и деда.

Многие мальчики рассказывают о том, будто боги удостоили их видением будущего, где они скакали на прекрасных конях в окружении воинства. Кто-то видит деньги, кто-то богатые земли. Затем придворные звездочеты и маги расшифровывают услышанное от детей, излагая события грядущего.

Что же увидит или услышит сын Антипатра Ирод?

Мальчик свертывается калачиком, ожидая нападения и на всякий случай извлекая из ножен подаренный отцом кинжал.

– О, великие духи, боги, – он делает знак, отводящий злые чары, еще бы – места здесь не родные. Идумея далеко. А тут, в Арабском царстве, и боги и духи другие и… – Великие боги, те, что слышат сейчас меня, – на всякий случай уточняет мальчик. Сотворивший небо и землю бог далеко, а здесь, в этом самом месте… – ответьте, покажите, что ждет меня в жизни. Чего я сумею добиться на радость моим дорогим папе и маме?

Пушистый покров тумана вдруг приподнялся, и вот перед маленьким Иродом не хмурые пещеры, а дворец хасмонеев с коленопреклоненными придворными. Все в мельчайших деталях.

– Спросите любого, кто посещал когда-либо пещеры духов судьбы о том, что он видел и слышал там, и получите слабое блеяние на счет таинственных голосов и бликов света, – смеется в лицо лицезреющего его особу прошлого, в лицо маленького Ирода, Ирод Великий.

– Они будут говорить, что какой-то бог благословил их многими детьми, большими поместьями, хорошим местом при дворе… несчастные… строгать детей – нехитрое дело, особенно для мужчины. Земли и богатства обычно приходят с наследством или удачной женитьбой, место при дворе сын наследует за отцом, либо движется, влекомый вперед невидимой веревкой.

Вы спрашиваете – кто говорил там со мной? У бога много слуг – верных ему ангелов. Но в ту судьбоносную ночь я говорил… – Ирод Великий смотрит в глаза девятилетнего Ирода. – Отвечаю. Я видел самого себя таким, каким я неминуемо должен был стать. Я видел… – царь Ирод исчезает, и маленький Ирод встает на твердых ногах. В сердце его больше нет страха, но живет вера, которая крепнет с каждым ударом сердца. Ирод знает, что, когда вырастет, он непременно станет царем Иудеи, потому что это обещал себе он сам – высшая инстанция, человек знающий что ему нужно в этом мире, четко осознающий, к чему стремиться, что искать. Понимающий, что во имя своей святой цели, обещанного будущего, он не сможет умереть от простуды или ранения. Его не возьмет ни меч, ни яд, ни коготь зверя, ни предательство близкого друга. Он станет царем, и вокруг него развернется шумный, веселый пир. Вся жизнь будет, словно ликующий праздник, и народ благословит его имя, и множество сыновей будут подпирать своими плечами его трон.

– Кем станешь ты, Ирод, сын моего друга и родственника Антипатра? – вопрошает арабский царь Арет III, вышедший лично встречать чумазого мальчишку, ставшего за несколько часов мужчиной, проведшего ночь в пещере духов и, возможно, получившего сокровенное знание.

– Я стану собой! – как две звездочки, сияют на грязном личике глазенки Ирода. – Я буду тем, кем должен стать – благословенным для своего народа царем! Я, – перед глазами мальчика проплывает веселый пир, прекрасные женщины, изящная посуда, – я стану царем, и народ мой будет снова жить в золотом веке! – звонко произносит он, смеясь от счастья в лицо ничего не понимающего царя. – Я стану иудейским царем в обход законов Иудеи, но по законам правящих миром.

– Ирод, сын Антипатра, внук Антипаса станет царем всех евреев, – с хрустом, похожим на разламывание скорлупы множества орехов, распечатываются уста каменной богини судьбы в храме Нептуна в Афинах.

– Ирод из Идумеи, сын Антипатра, сядет царствовать в Иерусалиме, и будет это по воле богов, – одновременно с ожившей статуей вопит насилуемая духами Тартара, сивилла храма Весты в Риме.

– Ирод и никто иной сметет устаревший род хасмонеев и примет их царство, начав новую династию, названную его именем, – каменно вторит богам оракул в Дельфах.

– Да прольются же кровь и вино на головы ваши, неверные, лукавые рабы, ибо Ирод, сын Антипатра, внук Антипаса призван царить над вами, – не скрывая слез, подтягивает богам и духам жрица храма Артемиды, чьи покровы черны, точно ночь.

– Я стану тем, кем единственно мне дано стать. Я стану собой, – тихо произносит маленький Ирод, обмякая на руках царевых слуг. – За мной скоро пришлют.

Немало встревоженный речами и внезапной слабостью сына Антипатра, царь Арет III велит отнести ребенка во дворец, дабы его мог осмотреть придворный лекарь, когда неожиданно пред ними предстает покрытый пылью с головы до ног гонец с известием о том, что первый советник и министр царя Гиркана II Антипатр просит своего союзника незамедлительно остановить военные действия и прислать в Иудею гостивших у него сыновей.

Глава 9

Итак, Ироду было предсказано стать великим царем и пролить кровь. Впервые оказавшись в Идумее, я мог лишь слушать, наблюдать, делая выводы о происходящем вокруг. Напомню: до знакомства с Иродом я не знал об Идумее и Иудее ровным счетом ничего и теперь страдал от этого. Да и как не страдать? Заказчик ждал от меня сведений, а я понятия не имел, какая информация окажется действительно ценной, а что известно каждой кухарке и гулящей девке. Не так бы я чувствовал себя, дай мне мои учителя хоть какую-нибудь подготовку.

Впрочем, в должной степени помогал и сам Ирод, который благоволил ко мне, отчего время от времени старался быть любезным, удовлетворяя мое любопытство по поводу происходивших в их землях событиях, в обмен на информацию, которую я мог ему сообщить о Риме. Было понятно, что он уже давно ждет какого-то невидимого прочим знака, весточки, получив которую, незамедлительно отправится на назначенную встречу. Куда? В Рим? Почему бы и нет.

– В старину говорили, что, вступая на престол, правитель совершает брачный обряд со страной, данной ему в невесты. Если так, то имя моей нареченной мне известно с того дня, когда отец взял меня еще ребенком в Иерусалим! Величественная госпожа Иудея, с ее храмами и веселыми базарами, с ее садами и извилистыми тропами в горах, Иерусалим, горная Масада[23], Иерихон, в котором некогда бил фонтан вечной молодости и здоровья – фонтан жизни. И тут же, всего в двух милях от города, коварная долина Призрака Смерти, из которой вырывается в предместья Иерихона шумный поток Вади-килт.

Прекрасная во всех отношениях страна-царица, которую я пожелал себе в жены. Одного взгляда на госпожу Иудею оказалось достаточно для того, чтобы влюбиться в нее раз и навсегда, поняв, что она должна принадлежать мне душой и телом, – говорил Ирод. – О, я бы делал все для своей нареченной, настроил дворцов, подобно тому, как мужья дарят своим любимым драгоценности, я бы возводил храмы и базилики, заботясь о ее благочестии; возводил новые города, пекшись о процветании моей возлюбленной. Я был бы ей лучшим из возможных мужей, и век золотой покрыл бы голову ее расшитым драгоценным платом. Я бы восстановил Иерусалимский храм – сердце Иудеи, и сделал народ ее счастливым!

Спустя приблизительно месяц после того, как я вошел в свиту Ирода, его отец Антипатр отозвал в Иудею своего старшего сына Фасаила, дабы тот мог принять ответственную должность при Гиркане, оставив Ирода губернаторствовать в Идумее. Подобное продвижение по служебной лестнице могло одновременно означать и то, что Ирод увязнет в своей горной провинции по самые уши, и то, что, вытащив старшего сына в богатую и благословенную Иудею, он не позабудет о младшем.

Здесь мне следует немного отвлечься от жизнеописания Ирода – человека, которого я считал и считаю самым удивительным из всех, встреченных мною, и немного рассказать о событиях, без которых история триумфа Ирода показалась бы не полной.

Итак, во времена давние, но до сих пор памятные, Иудеей правил свирепый царь хасмонейской династии Александр Яннай, после смерти которого бразды правления перешли в руки его вдовы Александры Саломеи, чьим ставленником и покорным данником в ту пору числился дед Ирода Антипас, в ведение которого была отдана вся Идумея в тогдашних ее пределах.

Но время шло, у Антипаса подрастал сын Антипатр, ставший впоследствии опорой вдовствующей царицы иудейской, поддержкой ее трону и высочайшей власти. Двое сыновей царя и царицы – старший Гиркан II и младший Аристобул II, как и водится в семьях, где нет согласия, начали борьбу за престол сразу же после смерти матери. По закону должен был править Гиркан II и, надеясь на него, Антипатр обещал царице стать советником при престолонаследнике, помогая юному царю во всем, а, по сути, управляя за несмышленыша Иудеей. Но неожиданно все далеко идущие планы советника были смяты и порушены более активным и предприимчивым Аристобулом, который, зная о слабой воле и крайней нерешительности старшего брата, решился потеснить рохлю на престоле, став царем на правах сильного.

Решиться-то он, конечно, решился, и будь Гиркан более серьезным противником, никакой младший выскочка не посмел бы позариться на законное добро, богом данное старшему сыну царя место. Но, должно быть, Аристобул действительно отлично знал характер своего братца, а вернее сказать, его полное отсутствие, посему собрал он вокруг себя достаточное количество желавших перемен в своей участи люда да и двинул войной на брата. А тот почти без борьбы сдался. Я так понял, что отец Ирода не только из-за первородности его своим господином признал, а еще и из-за того, что мямля Гиркан никогда в жизни «мяу» громче кухонной кошки произнести не мог, а, следовательно, управлять им одно удовольствие – что дитенком-несмышленышем. Отказался Гиркан с братом грызться. Любой министр на месте Антипатра руки бы опустил, а затем лоб бы о пол расшиб перед новым правителем, желая сохранить хоть малую толику того, что прежде имел. Но не таков был папаша Иродов, и, невзирая на стенания законного царя хасмонейской династии и нытье, что «де, может, не надо со злюкой Аристобулом ссориться? Он еще, будучи младенцем, характер прескверный да препаскудный имел, отдадим ему Иудею, пусть подавится, окаянный», списался Антипатр со своим давним другом и родственником по жене царем всех арабов Аретом III и попросил его от имени законного правителя Иудеи Гиркана напасть на Иерусалим, дабы свергнуть наглого завоевателя с престола, а чтобы более озоровать уже не смел, чтобы некому было восставать на праведного Гиркана и его первейшего министра Антипатра. Детей же своих – Ироду тогда едва исполнилось десять лет, – дабы не попали они в заложники Аристобулу, у того же царя и спрятал.

Шел 5698 год по еврейскому календарю, и 691 по римскому, ибо они сильно разнятся[24]. В тот год воевавшая сама с собой, а заодно и с царем арабов Аретом III Иудея вдруг накликала на себя напасть. Твердой поступью пришел на священную для всех иудеев землю Рим, пришел своими непобедимыми легионами да легкокрылой конницей. И едва иудеи успели омыть залитые кровью улицы и парадные залы дворцов, как захватчики начали насаждать свои порядки, уча малых сих, как им теперь следует жить, за кого богов молить, на кого равняться.

Да, с Римом не поспоришь, к тому же Рим серьезно с Иудеей и не собирался воевать. А так, явился в лице римского военачальника Помпея[25] для усмирения беспрестанно бесчинствовавших в Сирии потомков соратника Александра Великого Селевка, а заодно и придавил своей пятой не в меру развоевавшуюся Иудею, осадив Аристобула и уничтожив всех, кто имел неосторожность быть в этот момент близ узурпатора и не прикинулся мертвым. Таким образом Сирия и Иудея сделались римскими провинциями. После этого арабский царь был вынужден отозвать свои войска, а оба несостоявшихся царя иудейских – Гиркан с извечным своим министром Антипатром и Аристобул с сыновьями Александром II и Антигоном II[26], да еще и золотым виноградным деревом стоимостью в пятьсот талантов, приобретенным специально в подарок благородному Помпею, чтобы судил как надо, смиренно отправились пред светлые очи законного представителя великого Рима, ставка которого на тот момент в то время располагалась в Дамаске. С тем, чтобы тот рассудил их и решил, кому носить царскую диадему, миниатюрный свиток Торы на правой руке, а кому покинуть родные земли, а может быть, и белый свет на вечные времена.

Грозным взором смерил Помпей обоих братьев, вызвав ужас в их сердцах, а как узрел золотое дерево, и вовсе точно ума лишился. Недвусмысленно дорогим оказался подарочек Аристобулов, примешь такой – потом отдаривать устанешь. Впрочем, не за золотом и драгоценными камнями, не за прелестными наложницами и веселыми праздниками явился наглый проситель, но желая иметь все и с высоты трона плевать презренно на соблазнившегося блеском злата старого и прославленного воина. Так рассудил Помпей, после чего осерчал на Аристобула, и, как бы приятен ни был он ему, решил ни по чем мерзавца к власти не допущать.

Но прежде чем решить вопрос между братьями, окинул божественным взором Помпей пределы благословенной Иудеи, отметив, что благодаря Александру Яннаю та не в меру расширилась во все стороны, всосав в себя соседние греческие города. После чего отсек одним росчерком стилоса все поселения греческого типа, оставив Иудею без портов, необходимых ей настолько, насколько крабу желательно иметь все свои ноги и загребущие клешни. Рассмотрев, что у него получилось, признал Помпей, что негоже теперь, после того, как Иудея сделалась римской, называть правителя ее царем. И от щедрот своих пожаловал не ожидавшему уже милости Гиркану титул этнарха, с правом передачи его от отца к сыну. Издревле правившим Хасмонеям доверие оказывал. Брата же его вместе с сыновьями, дабы не мутили больше воды, забрал с собой в Рим, назначив им там развлекать своими рассказами да забавным видом благородных патрициев, магистратов, сенаторов и всех тех, кто поглазеть на этаких чудо-юд возжелал бы, да охочего до забав Цезаря потешить.

Глава 10

Дни мои при Ироде проходили в относительном покое, так как несмотря на то, что господин Идумеи вел весьма активную жизнь, то сражаясь с разбойниками, то подменяя Фасаила на посту законного правителя, встречаясь со старейшинами городов и деревень, принимая послов или отправляясь лично урегулировать очередной конфликт между идумеями и заезжими купцами.

Я ленился писать отчеты, не желая посылать пустые письма, а предпочитая больше слушать и наблюдать. Так что однажды в очередной раз не дождавшиеся моего письма гонцы вызвали меня, прислав условный знак – небольшой расписанный мелким арабским узором сосуд, который я якобы заказал. Сосуд этот был исключительно ночного предназначения, что могло обозначать как то, что меня ждут в вечернее или ночное время, так и то, что у не менее меня обленившегося гонца не нашлось под рукой другого кувшина или горшка.

Приняв от посыльного посуду, я не стал дожидаться вечера, а, отправившись прогуляться по городу, завернул в лавочку, в которой меня ждали.

Да… когда я предположил, что фальшивый купец обленился, ожидая моего письма к Марциалию Нунне, я и представить себе не мог, насколько я был далек от истины. Все помещение лавки представляло собой комнатку весьма талантливого гончара с полочками на стенах, столами и ящиками, в которых битком были набиты разнообразные миски, кувшины, сосуды, амфоры, здоровенные горшки для запекания мяса, округлые посудины для заваривания теста, крошечные вазочки для благовоний и масса предметов, о назначении которых я мог лишь догадываться.

– Наш римский господин, – начал с придыханием гонец, – давно уже ждет твоего отчета, в то время как ты, похоже, забыл о своих обязанностях.

Из соображений секретности он прикрыл за мною дверь, но и теперь не спешил назвать имя нашего хозяина. Это было мудро. Я оглянулся, приметив заднюю, скорее всего, ведущую в мастерскую дверь.

– Я отпишу ему, как только сумею что-нибудь раздобыть.

– Господин просил передать, что божий человек в Сирии поведал о встрече с богом. Надо ли говорить, о чем происходила беседа, если нам приказано разузнать, в чем сила Ирода?

По всей видимости, юродивый в очередной раз повторил пророчество на счет Иродова царствования. Я прикусил губу. Отправляя меня, учитель Люций Грасса четко дал понять, что самое удивительное в семейке Антипатра – это как раз отношения между ее членами. И действительно, папаша уже устроил на руководящий пост старшего брата Ирода, и, судя по всему, нынешнее управление Идумеей – всего лишь ступенька для второго сынка, который… Мысль зашевелилась неожиданно споро. Отличная семья – ни малейших внутренних конфликтов, только поддержка и помощь. Главой всему, разумеется, отец, но он не единственное активное звено. Все так или иначе при деле. Мать Ирода Кипра – арабская царевна, обеспечивающая через свои родственные связи дружбу Антипатра с правящим домом. Не случайно же Арет III выступил на стороне Гиркана, да еще и детей его у себя до времени приютил. И старший брат Ирода назван арабским именем Фасаил, не исключено, что в чью-то честь.

Старший сын занимает заметную должность в Иудее, и Ирод неумолимо движется по его стопам, выше и выше, остается дочь Саломею замуж за достойного человека отдать, и вот уже новый родственник приставлен греть идумейский престол, Иосифа и Ферору к делу приставить…

В семье – их сила, настоящая сила, но еще вернее – в отце. Я даже позавидовал немного Фасаилу с Иродом, согрешив против своего родного отца, который позаботился обо мне уже и тем, что дал свою кровь и объяснил, как вырастить из себя настоящего «Черного паука», стать «тайных дел мастером».

Свои соображения я изложил гонцу, после чего мы и расстались, условившись о новой встрече в первый день новолуния через две недели. Но уже на следующий день Ирод велел мне сопровождать его в Аскалон, где он собирался присутствовать на церемонии назначения правителя. Не то, чтобы Ирод сильно радел за своего кандидата, просто как раз в это время в Аскалоне должно было поспеть молодое вино. А все знают, что самыми лучшими в этих провинциях считаются знаменитые вина Аскалона и Газы, так что за свое присутствие на собрании старейшин он рассчитывал получить щедрый дар в размере как минимум двух грузовых телег, полных пузатых амфор. Аскалон и так не пожадничал бы и прислал подарки брату своего правителя, но взять самим казалось быстрее и вернее. К тому же не век же колесить по дорогам Идумеи в поисках новых вооруженных неожиданностей, иногда можно и в гости съездить, посмотреть, как другие живут, чем торгуют на рынках, послушать сплетни, просто отдохнуть…

По дороге нам, правда, пришлось сделать крюк для личной проверки состояния границ. И вовремя – одна из деревень оказалась недавно сожжена, часть жителей убита, а часть, должно быть, угнана в рабство.

Пустынные жители не любят лихих работорговцев, и наши воины были готовы, не делая привала, броситься по следам убийц. Полагаю, что двигали ими не столько желание праведной мести, сколько разумный расчет. Потому как когда угли на пепелищах еще слабо тлеют и трупы не успели провонять на такой жаре, следовательно, и разбойники далеко уйти не могли, тем более отягощенные немалым полоном. Отчего прямой резон пленников отобрать, а заодно вывернуть у разбойников пояса, седельные и заплечные мешки, удовлетворив, чем бог послал свои аппетиты и любопытство. И то верно, насколько я успел узнать Ирода, к простым солдатским барышам он относился более чем равнодушно – глянул раз хозяйским глазом на скудные разбойные богатства, взял, что приглянулось, а коли нет, то и все простым ратникам отдал. Пущай военный человек потешится, жене, деткам трофей домой принесет, похвастается, выставляя себя героем. И то хлеб, и то радость. А как без них?

Правда, легко сказать, да мудрено исполнить. Проклятых разбойников мы догоняли в убыток собственным делам более полутора суток, заплутав и потеряв дорогу. Нагнали благодаря тому, что в отряде живопыр произошли разногласия, после которых мы неожиданно отыскали наших красавчиков по стаям грифов, слетевшихся на мертвые тела.

Никогда не следует бросать тела не похороненными, решил я для себя. Нет вернее приметы, чем кружащиеся в небе падальщики.

К закату следующего дня, уже несколько раз готовые повернуть обратно, мы застигли изрядно поредевший отряд вооруженных нищебродов, дравшихся над распростертым на земле телом черноволосой чумазой девчонки.

– Она ведьма! Настоящая ведьма! – признался под пыткой железом главарь шайки. – Из-за нее все мои люди перебесились. А какие были люди! Желая обладать ею еще там, в деревне, сцепились два моих разведчика, и оба погибли, один пал в честном бою, другой скончался по дороге от ран. Потом она заставила моего лучшего надсмотрщика покинуть вместе с ней лагерь, чтобы побаловаться за камнями. Но там она оглушила его и сбежала. Насилу мы сумели догнать ведьму, но когда мой брат попытался прирезать ее, дабы прекратить распри и не навлекать более порчи от колдовского глаза, он тоже был убит, а мои люди разделились на два лагеря. Одни из которых желали получить ее для своих личных нужд, а другие требовали, чтобы никто не смел портить товар, лишая его привлекательности для клиентов.

Они спорили и даже пару раз применяли оружие, благодаря чему ведьма переходила от одного победителя к другому, и только ваше появление сумело, наконец, прекратить наши споры. Посему, умоляю тебя, благородный незнакомец, убей исчадие ада, дабы и твои люди не подверглись ее тлетворному влиянию и злобной магии.

Ирод попросил подвести к нему ведьму, но по слабости та не могла ходить, гневно сверкая единственным не заплывшим глазом и поминутно облизывая опухшие, почерневшие от крови и разбойничьих поцелуев губы.

– Хо-ро-ша! – Ирод улыбнулся девчонке и, велев дать ей воды, распорядился посадить или положить ее на коня, дабы разобраться с темными силами в более спокойной обстановке. Что же касается остальных рабов… ситуация была, мягко говоря, не самая благоприятная. С одной стороны, мы ушли уже достаточно далеко от разрушенной деревни и не могли тратить время на возвращение. Забрать же полон с собой… м-да… старейшины Аскалона ждали в гости брата правителя, если не в блеске его славы, то хотя бы в окружении свиты. Теперь же мы должны были тащиться в окружении женщин и детей, которые ныли, прося дать им напиться или отдохнуть.

– Мы не сможем взять их с собой, – не выдержал Ирод. Он делал вид, что сердится, нервно покусывая ус и злобно сверкая глазами на спасенный полон. Но я уже научился распознавать настроение повелителя, понимая, что он на пределе.

– Но что они будут делать в пустыне? – В этот момент я испытал такое глубокое и всеохватывающее чувство жалости, что посмел возвысить голос на правителя, поставив таким образом под удар операцию моих настоящих хозяев.

– Пойми, у нас всего пятьдесят человек. Если мы выделим женщинам хотя бы вшивый десяток, это не спасет их, а погубит нас, нарвись мы на менее усталых разбойников. Мы и так зашли в пустыню дальше, чем следовало.

– Дождитесь ночи, – понял приказ правителя на свой лад десятник Абоб, – дождитесь ночи, но не спите. В небе, приблизительно там, – он показал пальцем в сторону запада, – там появится звезда. Идите на нее. Идите все время на звезду, и к концу второго дня перед вами предстанет небольшой оазис. Там вас покормят и дадут работу. – Он отвесил Ироду хилый поклон и, поняв, что тот не возражает, продолжил объяснения.

– Куда он посылает их? – Я посмотрел на раскачивавшуюся в седле ведьму, девчонка либо уже потеряла сознание, либо была на грани. Сердце мое сжалось. Я подскочил к бывшей пленнице и успел упредить ее падение, подхватив на руки.

– В город Восора[27], – отмахнулся Ирод, – там они все снова попадут в рабство, но, должно быть, такова их судьба.

– Спасать для того, чтобы они из одного рабства попали в другое? Не так ты поступал с тем полоном, что спас в день моего приезда.

– Согласен, но только мы слишком далеко от дома, и если местные правители застанут нас в компании с этими беднягами, они, пожалуй, примут мой личный отряд за презренных разбойников, пленивших и теперь ведущих на продажу в Аскалон этих женщин и детей, и нападут на него. Посему все, что мы можем сделать по отношению к этим людям, мы уже сделали. Спасли их и дали свободу.

– Но они же погибнут в пустыне! – Не верил я своим ушам.

– Тогда бери их себе! – Ирод вскочил в седло и тут же дал коню шпор.

Его примеру последовали пять десятков воинов. Поняв, что спасители того и гляди умчатся восвояси, бывшие пленники громко завыли, бросаясь под копыта коней, хватаясь за одежды воинов и стремена и пытаясь удержать Ирода со свитой. Куда там.

О, боги! Что же я наделал?! Я смотрел вслед уносившемуся куда-то на запад золотистому пыльному облаку, не веря своим глазам и понятия не имея, что теперь делать. Да уж, в пограничной Идумее люди взрослеют раньше и мои благородные увещевания, которые могли бы произвести впечатление на сенат в Риме, здесь казались в лучшем случае детскими капризами. К слову, женщины здесь тоже взрослели раньше, нежели в крупных и сравнительно безопасных и культурных городах, поэтому, узрев, что их бросили на безусого юнца, они сделали первое, что, с их точки зрения, казалось единственно правильным, – обступили меня со всех сторон, обхватив потными руками и непрерывно воя и треща на языке, смысл которого я мог разобрать лишь весьма приблизительно, так как он немного походил на арамейский.

Попал. Конечно, «Черные пауки» могут жить в любых условиях, сражаться с числом противников, в несколько раз превосходящих их самих, но… я был юн, совсем один, и к тому же в чужой стране, в пустыне! Возможно, уже провалил задание, потому что, сочтут ли меня местные стражники за презренного разбойника, привезшего на рынок живой товар, или я встречусь с настоящими разбойниками, имея на руках безоружных, голодных и измотанных женщин и детей, я все одно не сумею уйти. С другой стороны, бросить полон на неизбежную погибель в пустыне, чтобы спастись самому и догнать Ирода, – проявить малодушие, за которое суровый правитель вполне мог отлучить меня от своей особы, выслав обратно в Рим, или выдворив за пределы своего дворца, дабы я сдох или выжил, согласно разумению пославших меня богов.

Понятия не имея, куда теперь следует отправиться, я снова посадил себе в седло не способную еще передвигаться самостоятельно ведьму и взял курс на полуисчезнувшее за отрядом Ирода облачко пыли. Вроде бы правитель говорил, что до Аскалона, если двигаться в выбранном направлении, оставалось не более двух суток пути. Поняв, какое направление я решил избрать, женщины застрекотали, показывая в сторону Восора – направление, указанное им десятником. Теоретически они были правы, этот путь представлялся более коротким, но в Аскалоне я еще мог найти Ирода и помириться с ним, в то время как в Восоре меня могло ожидать все, что угодно, включая собственное пленение и позорное рабство.

Ах, ну отчего ни мой благородный отец, ни мудрейший учитель Люций Грасса Вулпес не удосужились научить меня способам выживания в пустыне? Почему я не потрудился выспросить секреты борьбы с ночной стужей, отсутствием воды и пищи у воинов Ирода или у него самого? Я не испытывал лишений, находясь среди отряда правителя, живя там на всем готовом, теперь же все зависело от меня самого, а я был растерян и подавлен.

Ночью, когда мы, трясясь от холода, шли по выбранному направлению, я боролся с искушением дать шпоры коню, дабы отделаться от невыносимого эскорта, но проклятые женщины были начеку. В темноте их глаза светились дьявольским огнем, а длинные, похожие на когти хищных птиц ногти казались когтями самих гарпий. А как они шумели – о великие мойры, чью драгоценную пряжу я не постеснялся бы забить в эти не знающие покоя рты. Как они галдели, то и дело для чего-то показывая мне своих детей и заставляя последних держаться за потник моего коня или хватать меня за одежду. Все это было невыносимо.

На рассвете, когда я устал слушать их не прекращавшийся многоголосый вой, мы сделали привал, и тогда женщины легли вплотную ко мне, согревая меня своими телами. Полдня мы проспали, истомленные тяготами пути, и, поднявшись, я разделил между собой и бывшим полоном остатки воды из своего личного бурдюка и оставшуюся часть похожего на сухих змей вяленого мяса. После чего пытка пустыней продолжилась, и мы вновь пустились в путь.

К середине второго дня зловеще посерело небо, а тревожный ветер начал поднимать песок, кружа его, точно крошечные веретенца, швыряя пригоршнями нам в лица. До этого, двигаясь по сравнительно спокойной пустыне, я лицезрел только разноцветную ее шкуру, удивляясь про себя тому, что местами пустыня напоминает застывший океан, с маленькими, похожими одновременно на огородные гряды и замерзшие волны песчаными холмиками. Теперь ветер начал приводить эти волны в движение, поднимая верхние слои песка с их застывших гребней. Мы продолжали идти, я – потому что плохо представлял, что будет дальше, а женщины, потому как не останавливался я. Девочка, сидевшая передо мной в седле, отвернула от пыльного ветра заплывшее после побоев лицо, удобно ткнув его мне в грудь, в то время как я никак не мог справиться с набивавшимся в рот, ноздри и даже глаза песком. Наверное, следовало устроить привал, чтобы как-то переждать бурю, но неожиданно в воздухе кроме серой пыли, сквозь которую не пробивалось даже убийственное солнце, начала ощущаться влага. Это казалось странным, потому что несмотря на то, что стало не столь жарко, дышать было нечем. Не в силах укрыться от пыли, мой конь лег и не желал больше трогаться с места, пока я не избил его плеткой. Наконец мы приметили бархан побольше, с опасно нависавшим песчаным навесом, под которым и спрятались от песка, готовые на все, даже быть погребенными заживо, лишь бы впустить в забитые песком ноздри хоть каплю воздуха. Какое-то время мы пытались продышаться, закрыв головы своей скудной одеждой, и таким образом увернуться от кружившегося вокруг нас, подобно пустынным демонам, песка.

А потом пошел дождь, нет, не дождь, а ливень такой силы, что дышать снова сделалось нечем. Поначалу мы все бросились к краю песчаного балкончика, подставляя ладони под струящуюся воду, пили, пили, пили. После, уже утолив жажду и умывшись, мы сидели исхлестанные водой, как раньше были избиты песчаной плеткой. Замерзшие, голодные, мы могли лишь смотреть на дождь, сетуя уже на то, что остались живы, и ожидая, когда же набрякший от струящейся с небес влаги песчаный навес низвергнется, в одночасье покончив со всеми нашими бедами.

Не помню, как заснул в объятиях с ведьмой и ее товарками. Во сне я продолжал видеть песчаную бурю и смертоносный ливень. Утром меня неожиданно растолкали, я открыл глаза, и тут же ведьма залепила мне рот своей грязной ладошкой, показывая на небо, в котором среди черных туч слабо угадывалась светлая полоска.

– Если мы не уйдем прямо сейчас, мой господин, мы останемся здесь навсегда. Твой конь вынесет нас из пустыни, и ты скоро присоединишься к своему правителю или погибнешь в пустыне рядом с неспособным двигаться быстрее полоном.

Стараясь не шуметь, я снял с себя обнимавшие меня безвольные руки и, горько сожалея в душе о своем проступке, покинул вместе с ведьмой наш лагерь. Когда мы оказались на спине моего исстрадавшегося коня, женщины и дети проснулись и с глухим ревом бросились за нами, но ведьма ущипнула скакуна своими острыми ногтями, и он понесся из последних сил.

Как же я ненавидел себя в этот момент! Ненавидел, но не мог ничего сделать. Ведьма была права, и внезапная буря в пустыне, повлекшая за собой невероятной мощности ливень, спасла моего погибавшего от жажды любимца, а значит, я просто не имел права не воспользоваться этим последним, данным мне самим Нептуном, шансом. Не мог не попытаться вызволить себя из плена огнедышащей пустыни, чтобы найти Ирода и выполнить оказавшуюся под угрозой миссию.

Не знаю, что приключилось с вверенным мне полоном, но полагаю, что они тоже обрели новый шанс и добрались до приграничий Аскалона, где нашли свою судьбу.

В Аскалоне я первым делом снял две смежные комнаты в гостинице для себя и спутницы и пригласил к ней лекаря.

Нежная Абаль – на мой язык ее имя переводится как «дикая роза», несмотря на свою слабость, старалась обслужить меня, шипя на гостиничную прислугу, всякий раз, когда те успевали раньше нее подать мне воду для умывания или пытались перестелить постель.

Да, в постель она тоже норовила просочиться, но я сводил брови к переносице, скрещивал руки на груди и надувал щеки, пытаясь, таким образом, хотя бы временно отогнать прелестницу, давая ей возможность оправиться после перенесенных испытаний. Ночью Абаль тихой кошкой прокрадывалась в мою комнату и, стуча зубами от воображаемого холода, просилась уступить ей краешек места.

Думаю, она хотела хоть таким образом отблагодарить меня за спасение, да я и сам уже что-то чувствовал к ней. Крестьянка она или рабыня, а было в ней что-то такое, что не пропустит ни один «Черный паук», что-то такое, что было в моей матери. Колдовское, призывное, в чем-то неправильное и незаконное, но такое свое, что хотелось кричать в голос: «Моя!»

Именно с такими женщинами «Черные пауки» заводят детей, потому что Абаль принадлежала к плеяде женщин Черной луны, к самым лучшим, таинственным, прекрасным и опасным жрицам ночи и тьмы…

Абаль…

Глава 11

Я нашел Ирода через два дня после того, как мы благополучно достигли Аскалона, недалеко от базарной площади, где мы с ведьмой покупали лепешки и мед. Заметив издалека правителя со свитой, мы инстинктивно отскочили друг от друга, разъединив руки.

Немало не удивившись моему появлению, Ирод не поинтересовался, куда я дел женщин и детей, понимая, что как мужчина, я имел полное право распорядиться ими по своему разумению: бросить, продать или использовать для собственных надобностей.

При мне был верный конь, шедший точно на незримой привязи, пока мы гуляли по рынку с Абаль. Теперь я был вынужден сесть в седло, дабы быть ближе к нерасстававшемуся со своей лошадью правителю. Поняв, что Ирод намерен расспросить меня о произошедшем, стража отстала на несколько шагов. Абаль же, не обращая внимания на пялившихся на нее идумеев, продолжала следовать за мной, неся на плече корзину с нашим завтраком.

Я подумал, что, раз уж я и Абаль нравимся друг другу, мне следует признаться в этих чувствах Ироду, объяснив свои честные намерения и попросив его милостивого разрешения заключить брак. Конечно, формально он подарил мне рабов, но мне хотелось соблюсти приличия. Неравный брак – вещь не самая приятная и уж никак не поощряемая в обществе. Если бы мы сейчас оказались в Риме, нам с Иродом следовало бы посетить отдел регистрации, где он подтвердил бы факт дарения Абаль, а я дал бы ей официальную вольную, сделав вольноотпущенницей. Как сия процедура проходит в Идумее, я не имел понятия. Кроме того, поженившись или нет, жить мы должны были в доме Ирода, а стало быть, опять же нужно было его разрешение и благословение. «Черные пауки» – особый народ. Мы выглядим покладистыми и спокойными, мы вежливы, рассудительны и внешне покорны судьбе. Во всяком случае, никто из выдающихся представителей этой категории шпионов никогда не поставил бы свою миссию под удар из-за женщины. Даже из-за такой, как Дикая Роза – Абаль. Иными словами, я не имел права выходить из роли, не мог вот так сразу из преданного слуги и друга Ирода сделаться слугой своего чувства, презрев ради похоти дело своей жизни.

Ирод рассказывал о приезде в Аскалон, на подступах к которому их угораздило встретиться с засадой мелких «перекресточников», я – о буре в пустыне и ливне, чуть не угробивших нас.

Приметив впереди стоявшие почти что напротив друг друга храмы Аполлона и Венеры, я подумал, что на этом месте было бы уместно попросить Ирода поженить нас с Абаль.

Ирод продолжал рассказ о разбойниках, то и дело косясь на мирно следовавшую за нами девушку. Проезжая мимо дома с садом, мой господин сорвал бутон дикой розы и, вколов его в прическу, отметил, что со дня нашего расставания моя рабыня сделалась еще красивее и теперь, буде я решусь продать ее, за спасенную девку можно будет выручить вчетверо против цены, которую я мог получить за нее на границе или в деревнях. В подтверждение своих слов Ирод извлек из-за пояса золотую монету с выгравированным на ней коленопреклоненным бородачом[28] и протянул ее мне. Плохо понимая, что я делаю, я принял плату, и наблюдавшая за нашими расчетами Абаль, глубоко вздохнув и понурившись, посеменила за конем моего повелителя.

Без веревки, сама пошла, добровольно. А куда денешься? Уж лучше в рабы к повелителю Идумеи, нежели…

Мой конь стоял, не зная, следовать за конем Ирода или нет. Вне себя от горя, я смотрел то на бутон дикой розы в густых волосах моего повелителя, то на понуро шедшую за ним Дикую Розу – Абаль, понимая, что еще немного, и я брошусь на этого человека. Брошусь и… скорее всего, погибну от рук идумейской стражи.

Что ты делаешь, безумец? – кричало внутри меня. – Абаль из породы женщин, могущих производить на свет божий лишь «тайных дел мастеров», жрецов и колдунов! На что она Ироду? Одно слово, и он отдаст ее тебе обратно.

Но я не сказал этого слова, а, глубоко вздохнув и обменявшись парой ничего не значащих слов с молчаливыми, вечно следовавшими за своим повелителем горцами, побрел за ними. Сердце мое разрывалось, голова шла кругом, но, по всей видимости, перемена во мне не была заметна.

Долгое время после этого случая я успокаивал себя мыслью, что Абаль была дана мне не для того, чтобы я был счастлив, а единственно с целью поднять меня на более высокую в ремесленном смысле ступеньку. Хотя уж лучше бы я был счастлив.

Глава 12

«Крепость и достоинство – одежда ее, и смеется она над грядущим днем.

Уста свои открывает она с мудростью, и кротко наставление на языке ее», – стенала поселившаяся в сердце песня царя Соломона, или Шломо.

Наши кони двигались один за другим по шумным, наводненным народом улицам прекрасного Аскалона. Как же много я еще увижу городов, познакомлюсь с различными народами, выучу языков и диалектов, но Аскалон, представший перед моим взором после лишений огненной пустыни белой жемчужиной, до сих пор кажется мне величайшей драгоценностью в мире, соперничать с которой может только горная Петра, но это уже совсем другая история.

Когда-то отец говорил, что самый прекрасный город на свете тот, в котором тебя посетила любовь…

Впрочем, в Аскалоне, несмотря на желтоватые лужи ишачьей и верблюжьей мочи, ящики с гниющими фруктами, кровь погибавших под ножами торговцев овец, желавших показать покупателям, что торгуют по-настоящему свежим, еще трепещущим мясом, удушающие запахи благовоний и пряностей, свежей и уже протухшей рыбы – Аскалон был особым городом для Ирода. К слову, как я узнал несколько позже, Аскалон был городом, который Ирод и его семья чтили, неизменно жертвуя на его прекрасные, хотя и не крупные храмы. Когда же мой повелитель сделался царем всех иудеев – он снял с Аскалона почти что все налоги, выделяя его из череды подобных ему городов[29].

– Вот у этого колодца, – Ирод остановил коня и когда я поравнялся с ним, наклонился таким образом, чтобы я мог расслышать каждое его слово. На площади, через которую мы в этот момент проезжали, было многолюдно и весьма шумно. – Вот у этого самого колодца мой отец впервые увидел мою мать Кипру. Поэтому вся моя семья и любит Аскалон, без которого нас, родившихся от этого брака детей, не было бы на свете, а мой отец, как он справедливо считает, никогда не обрел бы счастья.

Рядом торговка в синем платье с красноватым добродушным лицом предлагала сиреневые пучки лука шалота и клубни белых лилий. Сами цветы стояли рядом в кувшине с водой как доказательство, что товар честный. Машинально я подумал, что лук шалот[30] – самый популярный товар Аскалона, и даже вспомнил вкус приправы из лилий, которую, по словам иродовой поварихи, готовили по личному рецепту Кипры. Странно: имя Абаль переводится как Дикая Роза, то есть шиповник, а Кипра как Цветок Кипра – дикий шиповник, из которого делают розовое масло и благовония… забавное совпадение или знак?

Позже, когда гонец принесет мне послание моего подлинного хозяина, в котором тот потребует, чтобы я любым способом очернил Ирода, я измыслил другую историю почитания семейством Антипатра города Аскалона. Сочинив, будто некогда семья Антипаса и он сам были храмовыми рабами при святилище Аполлона.

Эта история затем долгие годы путалась старой сетью ретиария[31] под ногами моего повелителя, который даже был вынужден отдать приказ Николаю Дамасскому[32] доказать свое царское и даже священническое происхождение. Такая версия бытовала какое-то время в окружении Ирода. Но, когда работает настоящий «Черный паук», никакой ученый писака уже не может с ним справиться и, несмотря на абсурдность выдвинутой мною теории, Ирода и его семью за глаза называли бывшими рабами или вольноотпущенниками, презирая за это.

Вернувшись домой, я обнаружил целых пять ночных ваз от заждавшегося меня гонца. Мы покидали Идумею спешно, и, должно быть, «гончар», как я и решил его называть впредь, ибо последний так и не удосужился сообщить своего имени, не сумел выяснить, остался я в городе или нет.

Для себя после этой истории я сделал вывод, что коли мне присылают какой-то заказ – скажем, те же ночные горшки, на месте я или нет, а слуги должны хотя бы деньги передать. Подарки прислали – шли ответный поклон, потому как это совсем не дело, если вот такими простыми путями кто-то не ведомый мне начнет выяснять, когда я дома, а когда меня нет.

Глава 13

Через месяц после того, как Ироду исполнилось двадцать пять лет, его не объясняя, причин спешно вызвали в Иудею, рекомендовав быть готовым к приему во дворце и иметь пышную свиту, что тот и сделал. Мы уже давно ожидали, что Антипатр отыщет достойное место для своего второго сына, и не ошиблись. Да и чего ждать молодому, умному и весьма талантливому мужчине, когда его старший брат официально управляет Иудеей, а отец продолжал крутиться на посту первого министра и советника этнарха?

Ирод ждал новых земель, новых заданий, которые он сумеет с блеском исполнить, прославив свое имя.

Новое назначение моего господина оспаривали между собой многие родовитые и богатые семейства – губернаторство в плодородной, точно сад Гесперид, Галилее.

О, Галилея, с ее зелеными, густыми лесами и озерами, изобилующими рыбой, чьи берега густо поросли плодоносным орешником. Пальмовые и оливковые рощи, да заросшие инжиром сада дают урожай четыре раза в год!

О, чудесная Галилея, нам не было суждено задержаться там сколько-нибудь долго, да и как быть, когда кругом одни только завистники, мечтающие дни и ночи напролет о том, как бы сделать дивную Галилею своей вотчиной. Прекрасную, богатую и плодную жену Галилею своей законной супругой. Ради нее мой князь был готов навсегда отказаться от губернаторства в родной ему Идумее, предпочитая более выгодный союз.

Как прекрасно было бы обосноваться в столице ее – славном городе Тверии, где жить в покое и счастье долгие годы, но… если для любого другого Галилея была пределом мечтаний, Ирод любил обещанную ему богами Иудею, а следовательно, рассматривал свое губернаторство лишь как ступеньку на пути к грядущей славе, а высокородную и желанную во всех смыслах этого слова Галилею – как наложницу. Именно в таком отношении к новому назначению я вижу основную причину неудачи Ирода на этом важнейшем в его карьере посту. Должно быть, местные божества, которых в горных селениях во все времена было превеликое множество, проникли в тайные мысли князя – жениха девы Галилеи и подняли тревогу.

О, непокорные галилеяне, для которых немалым оскорб-лением являлось уже и то, что Иерусалим сажает им на шеи чужака в обход природным князьям, отцы и деды которых испокон веков правили в этой благословенной земле. А тут даже не иудей, с которым следовало бы считаться, а жалкий идумей!

И в этой ситуации, право слово, не знаешь, что и лучше. Галилея так же, как и Идумея, совсем недавно сделались иудейскими провинциями, и их жители с ножом у горла приняли религию иудеев, обе пограничные. Они могли бы понять друг друга, но так уж получилось, что между Галилеей и Идумеей пролегла сама Иудея, а следовательно, пропасть.

Так что не ко двору пришелся Ирод в Галилейском княжестве, причем настолько не ко двору, что если рассказывать, то лгуном сочтут.

В общем, дело было так: едва только мы во дворце главного города Тверии разместились с семьей правителя, со свитой и преданными воинами, которые из Идумеи последовали за ним на новое место, как явились пред честные очи своего нового князя члены галилейского совета и, простираясь перед ним по местному обычаю, слезно молили защитить от разбойников. Мол, неведомо, из каких земель появилась в округе шайка «перекресточников» со своим князем дорог атаманом Иезекиею. И будто бы разоряют эти живопыры не только приграничные деревни и заставы, но и на небольшие города нападают, и купцы от них плачут горючими слезами, и мирные люди из города в город перемещаться без риска для жизни не могут. И вот просят члены совета нижайшим образом, чтобы новый князь их спас, расправившись с лютыми разбойниками, как справлялся и с большим злом в своей родной Идумее.

Поначалу Ирод от таких челобитных только что не расцвел, каждого из просителей лично на ноги поднял, на подушки, узорами расшитыми, усадил, по-царски угостил, потому как коли просят его защиты самые уважаемые люди Галилеи, стало быть, не отвергают его. Нешто будут они у неугодного им чужака помощи искать? Все мы так решили, подвоха не почувствовали.

Собрал Ирод своих воинов, члены совета из казны денег на дело благое выдали, и в путь пустился, разбойничью шайку по городам да лесам разыскивать.

В походе этом был и я, так как на тот момент начали мы с Иродом одну долгую партию в шахматы, которую ни за что не желали оставлять или откладывать. А шахматы суеты и спешки не терпят. Тут все следует по правилам делать – величаво и с превеликим достоинством. Посему я доску в седельном мешке таскал и, как привал какой в пути случится, тотчас расставлял фигуры, погружаясь в сладостное предчувствие победы.

Своей ли, Иродовой головой, про то если и мыслил, то самую чуточку. Да и не ожидал, если честно, что за проклятым Иезекией придется столько побегать. Казалось бы, вот уже вышли на след его, а дальше точно в сказке: видит око, да рукой не дотянуться. Вот только-только ураганил подлец в крошечной, но ухоженной и зажиточной деревеньке, народ безвинный покрошил, дома пожег, добро разграбил, ан, хватишься, нет. Точно вода между пальцами, утекли молодчики Иезекии. Точно не одна злобная шайка в Галилее орудует, а несколько.

Но вот однажды выследили мы проклятых в узком ущелье, где на тропе не более одного человека зараз находиться может, и, обложив со всех сторон, сначала вызвали камнепад, закрывший один из проходов, а затем обстреляли из луков, пока последние разбойники на землю не попадали, безропотно сдаваясь на милость победителей, то есть нас. Это друг Ирода сотник Гиппий[33] предложил, сам горец, хорошо в таких делах разбирался.

Впрочем, о какой милости может идти речь, если во все времена разбойников немудрёно распинали на крестах, не пытаясь изобрести что-нибудь новое.

Но на этот раз проклятые разбойники так переполошили Галилею, столько уничтожили безвинных людей, сожгли домов и складов, что нам пришлось, не ограничиваясь обыкновенной казнью на месте задержания, отрубить головы Иезекии и его сотников и десятников, да привезти сию добычу в столицу, выставив их на воткнутых в землю копьях возле здания местного синедриона[34].

Мы рассчитывали вернуться с победой, слушая благословения и славословия, но Тверия, вопреки ожиданию, встретила вернувшееся с победой войско молчаливым трауром. Отовсюду на нас глядели мрачные лица, люди перешептывались, прятали детей. Нигде не играла музыка, не высыпали навстречу празднично одетые толпы.

В небольшом городе, что при трех колодцах и трех храмах, запамятовал название, толпа подростков встретила нас с камнями, и Ироду хватило сдержанности и здравого смысла не казнить зарвавшихся наглецов на месте, приказав родителям мерзавцев завершить дело праведной поркой. Мы думали, что это излишне мягкое наказание смягчит нрав подданных, заставив их понять, что перед ними добрый и благородный правитель, данный им свыше. Куда там! Наша шахматная партия давно завершилась, но иная игра, та, в которой мы были всего лишь деревянными фигурами, еще только началась, и едва мы въехали в главный город Галилеи Тверию, члены городского совета синедриона выбежали нам навстречу в разорванных одеждах с посыпанными пеплом головами. Они рвали на себе волосы и туники, проклиная имя Ирода и оплакивая своих детей.

Ничего не понимая, мы подъехали ко дворцу, где, запершись от беснующейся толпы, прятались жена Ирода Дорис с сыном Антипатром. Вот тут-то мы и узнали, в чем дело.

Больше в Галилее никто не вспоминал еще совсем недавно докучавших и наводивших ужас на окрестные селения разбойников, а плакали, скорбя о детях самых почитаемых жителей страны, выступивших против назначения идумея и погибших от его неправедного суда. Как выяснилось, почти все уважаемые семьи Ципори, Тверии, Бейт-Шеарим и Те-ль-Хацор, что в Верхней Галилее, потеряли своих сыновей. Это был настоящий провал!

Мы уже не успевали ни поладить с галилеянами, ни перехватить гонцов, отосланных в Иерусалим после казни «разбойников». Оставалось одно – бежать! Но не тут-то было. Разгневанные жители не желали выпускать нас живыми, забрасывая окна дворца и вставшую живым щитом стражу камнями. Какое-то время мы еще пытались вразумить народ, но куда там. В конце концов Ирод велел своим воинам во главе с сотником Костобаром[35] – знатным идумеем и личным другом правителя, выстроиться клином, защищая Ирода и придворных и рубя каждого, кто только осмелится подойти к нам на расстояние удара меча. Я не видел, кто переносил казну и библиотеку правителя, привезенную им из Идумеи, кто отвечал за сохранность великолепного, убранного драгоценными камнями оружия. Ирод – вот уж воистину великий человек, позабыв обо всех своих драгоценностях и святынях, которых было взято с собой в Галилею с избытком, вынес из подожженного толпой дворца лишь свою прекрасную супругу и сына. Сам Ирод был одет в простой дорожный наряд вроде того, что я видел на нем в Идумее. Его голова была повязана темным убрусом, просторная туника, широкий пояс, распахнутый ефод[36] с простыми кистями[37]. Вот, пожалуй, и все. Прекрасная Дорис в дорожном плаще с черными, чуть стянутыми головным платом кудряшками в страхе цеплялась за мужа. Казалось, что исчезни вдруг Ирод, супруга его замертво упадет на землю и больше не поднимается. Занятый разглядыванием толпы, откуда в любой момент мне на голову мог прилететь увесистый булыжник, стрела, метательный нож или копье, я не рассмотрел лицо маленького Антипатра, и поэтому не могу сказать, был ли напуган он. Не ныл, и на том спасибо.

Непростое дело передвигаться по кишащему злобой городу, где и не развернешься толком. Все равно, что отбиваться от ос в узком чуланчике для хозяйственных нужд. И совсем иное – оказаться на просторе дорог, сам воздух которых показался нам сладким. Многие втихую пеняли Ироду на его малодушие, якобы толкнувшее законного правителя к позорному побегу, но Ирод не обращал на них никакого внимания, поглощенный мыслью во что бы то ни стало защитить свою семью, а не стремясь покрыть себя посмертной славой. К тому же для усмирения взбунтовавшихся подданных были нужны солдаты, а за ними все равно пришлось бы тащиться к Гиркану, докладывать, как все происходило на самом деле. Наверное, было бы правильнее попросить подкрепления в родной Идумее, но Ирод не собирался оставлять без защиты землю своих отцов, где в его отсутствие управляли сестра Саломея и брат Иосиф. К тому же, чтобы попасть в Идумею, следовало либо пройти через Иудею, либо обходить ее стороной, что выглядело по меньшей мере глупо.

Нет, определенно Ирод шел в Идумею, и его не остановил даже появившийся гонец Гиркана, принесший приказ незамедлительно явиться в синедрион Иерусалима для дачи разъяснений по делу убиения именитых и высокопоставленных жителей Галилеи.

Хорошо сказано, незамедлительно. А меж тем начался шаббат – особый день, когда евреям запрещено делать что-либо, а нужно посвящать время молитве и созерцанию. Тут я снова услышал песню Мишлей из «Притчей царя Шломо», или Соломона, как говорят у нас. Впрочем, римляне мало интересуются другими странами.

На этот раз я услышал доносившуюся из походного шатра Ирода песню-благословение, и на душе моей стало тепло и привольно:

Да, что бы ни говорили потом – в то непростое время госпожа Дорис была светочем в жизни моего господина, смыслом его жизни, радостью.

Я плохо еще разбирался в иудейских законах, впрочем, по понятным причинам, Иудея уже давно жила по римским. Теперь же все постепенно вставало на свои места. Основным обвинением моему господину было посягательство на права синедриона, оставлявшего за собой право судить преступников. Впрочем, окажись Иезекия обыкновенным головорезом из тех, что Ирод уничтожал без суда и следствия в Идумее, в Иерусалиме об этом никто бы и не почесался, но тут… Где были мои глаза? Никогда уже Ироду не подняться из бездны, в которую толкнули его старейшины Галилеи. Даже если его оставят жить и не сошлют в ссылку, даже если дух его будет не сломлен, как он сможет сделаться царем Иудеи после подобного провала?!

Безусловно, мне было жаль бросать на полпути свою миссию, кроме того, как это часто случается со шпионами, я давно уже вжился в свою роль, полюбил и двор Ирода, и свое весьма завидное в нем положение. С некоторого времени я начал увлекаться танцовщицами, которых привозили для услаждения нежных чувств правителя, его друзей и семьи. Я приучился подмечать могущие заинтересовать господина Марциалия подробности жизни будущего царя иудейского, привык носить в широком поясе запас перьев и чернильницу, и вот теперь предстояло бросить все. Расстаться с привычной жизнью и налаженным бытом…

Глава 14

Как было сказано, Гиркан ждал Ирода в своем дворце, намериваясь, подобно разгневанному Юпитеру, обрушить гром и молнии ему на голову. Предполагалось, что ослушник и преступник должен быть повержен неожиданной и небывалой строгостью по отношению к нему. Противники Антипатра и нынешнего прокуратора Иудеи Фасаила злобно потирали руки в надежде увидеть поверженным отпрыска зазнавшихся идумейских выскочек на подступах к Иерусалиму. А Иерусалим, если кто не знает, располагается на крутых холмах, так что прекрасные дворцы его, равно как и лачуги бедняков, приспосабливаются к местности, кто во что горазд. Так вот, на подступах к Иерусалиму, у подножия холма, на который нам еще только предстояло воздвигнуться с войском, грузовыми повозками и паланкинами, нас встречала кучка горожан, одетых в простые каждодневные одежды из грубого льна и шерсти, среди которых Ирод тут же приметил Антипатра. Одетый в простую шерстяную тунику и подпоясанный кожаным поясом, в сандалиях и простой накидке, великий министр ждал своего нечаянно оплошавшего сына, дабы напутствовать его, предостерегая от новых неприятностей.

– Первым делом омойся, потому что в городе, узнав о твоем приближении, будут закрыты все бани. Оденься в чистое, но не украшай себя никакими драгоценностями и не отягощай лишним оружием, – по-отечески спокойно напутствовал он. Убедившись, что сын следует его советам, Антипатр велел пришедшим с ним слугам помыть и умаслить голову Ирода, после чего строго воззрился на нас, выбрав не больше сотни человек во главе с Костобаром, которому Антипатр доверял как самому себе, и другом Ирода Гиппием, с коим тот не расставался. Это была свита для сопровождения Ирода ко дворцу хасмонеев.

Сотня, а нас было не менее полутора тысяч! Военачальники Ирода возроптали, пророчествуя немедленный арест или убийство такой крошечной свиты, но Антипатр стоял на своем, уверяя, что большая свита произведет впечатление, будто Ирод желает запугать Иерусалим. И от этого будет только хуже.

– Иди же, мой дорогой, и пусть бог Израиля и все боги Рима хранят тебя. – Антипатр обнял Ирода, и вместе они присели на обочину дороги, наблюдая за тем, как переодеваются в приготовленные для них чистые, выбеленные до боли в глазах туники умытые с дороги воины. Антипатр вытащил из заплечного мешка лепешку и, разорвав ее на две части, протянул большую сыну. Расторопный мальчик, пришедший вместе с Антипатром, подал чашу с медом.

Желая подслушать, о чем будут вести беседу отец и сын, я подсел к своему господину, а он, отщипнув кусочек лепешки и зачерпнув им изрядно сладкого меда, протянул мне.

– Я приберег для тебя тысячу талантов. Это все, что удалось скопить за долгие годы службы у Гиркана, – одними губами прошептал Антипатр, для верности прикрывая рот лепешкой, дабы враги, если таковые окажутся в свите, не могли прочитать по губам. (Тысяча талантов, как я выяснил у знающих людей, эта плата, которую необходимо заплатить за взятие Иерусалима, коли приведет к тому нужда.) Возможно, тебе еще придется поторговаться, но, если ты пообещаешь правителю Сирии еще 500 иерусалимских жен, он не сможет отказать тебе. – Антипатр оглянулся. – Если Гиркан велит заключить тебя под стражу в моем доме или бросит в темницу, мы с твоим братом немедленно вытащим тебя оттуда, после чего путь твой будет лежать в Сирию. Я дам тебе коней и заплачу жалование воинам, дабы те, увидев твое унижение, не предали. Но и только. Тебе придется скакать во весь опор, потому что войну нужно начинать сейчас или не начинать уже никогда.

– Но я не собираюсь нападать на Иерусалим, где сидит прокуратором мой брат! – Ирод брезгливо повел плечами.

– Ты сделаешь все, как сказал я, или останешься на вечные времена дураком, которым ты никогда не был. Напасть следует как можно быстрее, потому что не далее как два месяца назад Цезарь[38] милостиво разрешил восстановить крепостную стену вокруг города[39], но Гиркан до сих пор чахнет над своими талантами, не решаясь выделить достаточно денег для начала работ и одновременно с тем сетуя на невозможность жить в незащищенном городе. Иными словами, если ты ударишь в новую кладку, та разлетится от двух-трех пинков. Впрочем, с нашим господином стена может быть не поставлена годами. Безусловно я мог бы поднажать на него, изыскать средства, но я буду оплакивать твой побег или изгнание, позабыв обо всем на свете и ища утешения в вине.

Выслушав отца, Ирод молча кивнул, обещая быть послушным.

Если бы мой отец взял на себя труд опекать мое появление во враждебном городе, он бы, возможно, выставил своих людей на крышах, рассредоточил отряд по домам, с тем, чтобы те подкарауливали возможных убийц. Антипатр не знал, да ему и не следовало знать все эти ненужные ему военные приемы. Но когда мы шли по городу, жители которого выходили из домов для того, чтобы своими глазами взглянуть на сына первого министра, с которого за ослушание Гиркан скоро снимет его непутевую голову, я отчего-то был уверен, что никто из них не бросит в нас камня, не говоря уже о предательской стреле или ловком ноже. Мы шли, полностью защищенные невероятным авторитетом добрейшего Антипатра, слово которого было сильнее всех легионов Рима, и тверже, чем самая твердая и неприступная скала.

Глава 15

На переговоры с Секстом Цезарем[40], управлявшим Сирией, Ирод решил взять меня как гражданина Рима. Что, с одной стороны, обременяло ответственностью, а с другой… Впрочем, я был одним из немногих слуг Ирода, который при любом раскладе карт остался бы в выигрыше. Хотя, несмотря на то, что мой подлинный хозяин Марциалий Нунна Алауда и учитель Люций Грасса Вулпес, да ниспошлет им долгие жизни Добрая Богиня[41], время от времени просили подпустить какой-нибудь слух, порочивший Ирода, что, разумеется, не могло повредить ему напрямую, но все же… Впрочем, им ничего не стоило приказать отравить господина, что я сделал бы не поведя бровью, потому что, как бы я ни был привязан к Ироду и его двору, а все-таки настоящего «Черного паука» не переделаешь. Если мы не кусаемся, то, считай, что и не живем.

Дамаск… ох, не люблю я все-таки перемещаться с места на место, изображая из себя скромного слугу правителя, ненавижу спать на голой земле и в шатрах, не терплю постоялых дворов с их вездесущими насекомыми. А тут еще предстояла война. Бр…

Во что бы ни стало Ироду следовало отыскать симпатичное местечко, на котором он мог бы проявлять свои таланты и не мешал бы мне надзирать за ним. Так как случись война, еще не известно, где будет мой господин, а где доведется коротать денечки мне, грешному. Да, одно дело быть свободным человеком, и совсем иное – слугой повелителя. Тем более повелителя, которому не сидится на своей родной земле, а которого гоняют привередливые боги по свету, забрасывают, точно управляемое ветром судно под парусом, то на юг, а то на восток, на запад или на север, и нет ему покоя, тихой, отрадной гавани.

Доколь, спрашиваю я богов, будет продолжаться сие?

На подъезде к Дамаску на нашей дороге возникла неучтенная преграда в виде двух перевернутых возов, обойти которых не представлялось возможным. Тут же невидимые лучники начали обстреливать нас со всех сторон, так что несколько воинов тут же пали замертво, словив светлооперенные стрелы. Этого еще не хватало. Я извлек из-за пояса несколько метательных ножей и, выскочив на мгновение из-под щита охранявшего меня воина, послал их по назначению, ловко срезав одного из разбойников. Разумеется, «Черному пауку» не следует демонстрировать свою сноровку в присутствии посторонних, но тут уж не до соблюдения правил.

Мой защитник захрипел и упал бы на меня, придавив тяжелым щитом, но я успел кувыркнуться по земле, одновременно уворачиваясь от очередной стрелы и успевая метнуть ответный гостинчик.

Дальше пошло быстрее. Натренированные в пограничных отрядах Идумеи – воины Ирода во главе с ним самим и постоянно находившихся при правителе сотниках Костобаре и Тигране – разместили собственных стрелков под прикрытием вражеских телег. Одновременно со всех сторон на нас поперли грязные оборванцы с копьями и мечами наизготовку. Ну, привалило счастья! Я выхватил меч и, уже не пытаясь скрывать свою настоящую сноровку, принялся за ратное дело в шаге от своего благородного господина. Рядом со мной плечом к плечу рубились закаленные в боях воины Ирода, сдержанные, как все горцы, в начале сражения и неистовые после первой крови. В считанные минуты они покрошили непрошеных разбойников, так что я сразу же утратил интерес к происходящему.

Я осмотрелся, уже не опасаясь получить нежданную стрелу, – не от кого.

– Ну, вот, они разбойничают, а нам теперь порядок наводить вместо тутошних властей, – ворчал в бороду Ирод, вытягивая тонкую стрелу из бедра. Будучи крайне подозрительным, он не доверял подобную работу даже своему лекарю, из-за чего тот вечно клял свою судьбу.

– Так навели же вроде как. Эти больше озоровать не полезут, – передал правителю бурдюк с вином бившийся несколькими минутами до этого плечом к плечу с Иродом сотник Тигран.

– Да где навели-то? Кровью все загадили. Трупы опять же. Провоняют или звери дикие по клочкам растащат, а прохожему, проезжему неприятно, опять же прокуратору донесут… мол, прошли и нагадили на дороге. Распятья рубить надо. Живых развешивать. – Ирод уже извлек стрелу, и только теперь позволил лекарю осмотреть себя. Из-за спешки рану не прижигали, а всего лишь приложили тряпку, смоченную в крепком галльском вине.

– Распять – это первое дело, да вот уже ребята… – сотник кивнул в сторону трудившихся воинов. Кто-то разбирал служившие преградой телеги, кто-то возился с неосмотрительно оставшимися в живых разбойниками. Шла обычная походная жизнь.

Глава 16

– …Слава Цезарю! – Я по-солдатски вытянулся перед прокуратором Сирии, ожидая милостивого разрешения продолжить. Давно источивший запас своего красноречия Ирод стоял рядом, ожидая, когда можно будет снова ринуться в бой. По нелепой прихоти Секста Цезаря[42], мне позволили предстать перед ним после того, как Ирод введет его в курс дела. Так что теперь оставалось только гадать, какую роль в этой игре уготовили мне как гражданину Рима, охочие до шуток соотечественники.

– А ты кто такой? – Секст Цезарь насупил брови, задиристо поглядывая на меня. Мелькнула мысль: сколько же ему – двадцать пять? Тридцать? Нет, сорок. Старик!

– Я гражданин Рима. Мое имя Квинт Публий Фалькс.

– Он мой помощник, оруженосец и книгочей, – попытался вступить в разговор Ирод.

– Перьещипатель, – прокуратор презрительно повел плечами, – могу я спросить напрямик, в каком легионе служил этот юный книжник? Потому как у нас есть одно непреложное правило: не служивший по армейской части мужчина – мужчиной не является, а следовательно, я не обязан внимать его речам. Публий! Как же, знал я одного Публия, помнится, он был настолько слаб здоровьем, что был не в состоянии мощно потрясать щитом!

Присутствовали на аудиенции министры дружно загоготали.

– Квинт Публий служил под моим началом в пограничной службе Идумеи.

Ирод чуть покраснел, на лбу выступил пот. Вот уж честолюбец, не иначе как сам бог Гонор дергал его за язык заступаться за ближнего. Хотя какой я ему ближний?

– Идумея? Важные места, – крякнул Секст Цезарь, скорее всего, выискивая, чем бы еще поддеть гостенька. – А скажи мне, любезный книжник, чем кормят легионеров во время походов?

– Известно чем, – я выпятил грудь вперед, как это обычно делают солдаты. – Сало им дают, творог и поску на запивку. Сказать, из чего делают поску? Тоже знаю, потому как помогал не однажды. Из воды, уксуса и яиц, а ты никак забыл, на прокураторском месте-то сидючи?!

Теперь уже не смеялся никто. Дурной знак.

– Я на своем месте сижу, братом моим двоюродным Гаем Юлием доверенным, и твоего совета спрашивать не собираюсь. Впрочем, можешь мне за своего господина разъяснить, по какому такому праву вы без суда и следствия истребили уважаемых граждан Галилеи, ибо я его идумейского юмора не понимаю? Ну, говори, книгочей, коль в разговор встрял, да еще и самому прокуратору Сирии вопросы задавать осмелился. Говори или вместе примете смерть лютую. Не по приказу Гиркана, ясное дело, а в связи с возникшей необходимостью ввиду вашей крайней опасности и по причине внезапного нападения на особу прокуратора Сирии.

– Позволь еще вопрос: а что бы ты сам сделал, коли в твоих владениях наглые разбойники начали бы мирных жителей обижать? Если бы твоих людей резали ночью и днем, и над тобой, прокуратор, при этом потешались?

– Что сделал, что сделал, уж твоего совета точно бы не спросил! Ясное дело, что с разбойниками делают… – он смутился и расхохотался, шлепая себя по голым коленям. Допер, должно быть, к чему я клоню.

– Скажи еще: если бы в твой дворец или сад пробрался вор, ты бы ему кишки выпустил или наперво Цезарю прошение отослал, мол, разъясни мне, двоюродный братец, как с вором в собственном доме поступать? Если бы насильник подол твоей дочери задрал, ты бы пырнул того ножом, разрубил мечом или опять ждал бы, – я сделал непристойной движение бедрами.

– Понял, понял я, – Секст Цезарь дружески похлопал меня по спине, чуть не сбив при этом с ног. – Вот так бы сразу и говорили, а то развели высокую политику, пилум вам в глотки. А ты молодец, Ирод! В Сирии уважают решительных людей, а хлюпиков, которые только и знают, что за мамкин подол держаться, мы отродясь не жаловали, ибо противно. Ну – он покосился в сторону сигмы[43], на которой восседал рослый мужчина в багряном хитоне. – А ты говорил, что Антипатров сын будет просить нас напасть на Иерусалим.

– И буду, – снова подал голос успокоенный похвалой Ирод, – потому как для Иудеи я теперь все одно – вне закона и… Идумея поддержит и… тысяча талантов.

В этот момент я заметил одетого на светский манер юношу приблизительно моего возраста. Легкой неслышной походкой он проскользнул за спину Секста Цезаря и, шепнув ему что-то на ухо, вручил письмо. Это было странно, так как все собравшиеся были одеты, как это и подобает в легионе, а значит, и докладывать посланник должен был по установленному правилу, но, по всей видимости, к нему это не относилось. Впрочем, никто из собравшихся и бровью не повел, что нарушается устав. Из чего я заключил, что юношу здесь все прекрасно знали и не удивлялись его невоенному виду и поведению.

– Гиркану я весточку подам, он обвинения с тебя снимет, не вопрос… – Секст Цезарь развернул послание и, пробежав его глазами, вернул юноше, – …а вот что касается взятия Иерусалима, то пойми и меня. Как могу я, гражданин Рима, посягнуть на собственность Рима? Нет уж! Если тебя ваш правитель чем-то обидел, стучись в сенат, к Гаю Юлию, к Цицерону[44], перед ними слово держи. Пусть рассудят по справедливости. Но лучше у меня оставайся со всеми своими людьми. С твоим опытом приграничной службы – быстро порядки наведешь на нашей с Иудеей границе. К тому же – кто ты теперь? Должность прокуратора Галилеи потерял, новую не обрел. Правитель Идумеи? Никакой ты не правитель Идумеи, там свой господин имеется. Получается – перекати поле. Вольный господин с тремя когортами воинов. Не сегодня-завтра с голодухи или скуки ради начнешь селения грабить, на штурм городов пойдешь. Тут тебя уже как разбойника бить придется, к кресту приколачивать.

А станешь служить Риму, ты уже не сам по себе, а государственный муж. Кто такой твой брат Фасаил? Прокуратор Иудеи, Римом одобренный. Кто такой Гиркан? Этнарх Иудеи, милостью Рима на престол посаженный. А кто станешь ты против них – равный! Потому как вы все Римом поставлены на свои места, свое дело делаете. А хорошо дела пойдут, я тебе правление Самарией доверю. Тоже приграничное и волнительное для меня местечко. Туда я бы родственника своего хотел поставить, племянника, но, боюсь, не выдюжит он приграничной жизни. Хватки твоей, опыта нет, да и откуда взяться? А я твоим воинам в помощь своих ауксилариев бы дал.

Проведать своих пожелаешь, никто, даже Гиркан, тебя арестовать не посмеет, потому как за тобой империя. Да и рядом это, чихнуть не успеешь, как из Самарии в Иудею или разлюбезную тобой Галилею доберешься. Смекаешь, о чем я?

Правитель Самарии! А ведь и то верно. Можно, конечно, воевать с Гирканом воинской силой, а можно и так. Как законный представитель римской власти засесть в двух шагах от Иерусалима, как бы сказал мой отец, на расстояния пинка. Сидеть и мирно улыбаться, дожидаясь момента, когда никудышный правитель встанет в подобающую случаю позу и…

Глава 17

Я уже писал, что в первую мою встречу с Иродом меня поразили не его двор и слуги, не храбрые, привычные к нелегкой жизни в приграничье воины. А та нежность, которая исходила от правителя, когда тот прикасался или когда хотя бы видел свою супругу – несравненную Дорис, подарившую ему старшего и на тот момент единственного сына Антипатра.

Происходившая из родовитой идумейской семьи, Дорис подходила Ироду настолько, что иногда казалось, что они созданы друг для друга. Спокойная, рассудительная, как оазис в пустыне, усмиряла она не в меру разгулявшиеся страсти своего супруга. Дорис была не просто законной женой и госпожой его постели. Дорис, если можно так выразиться о женщине, сидящей на своей половине дворца, была истинным спутником жизни Ирода – его музой и грацией, его путеводной звездой, женщиной, в которой была его судьба, оберег от всех возможных бед, пристань для кораблей, желанная земля любви.

Это именно ей не доверявший лекарям Ирод позволял осматривать и даже зашивать свои раны, на ее коленях покоилась его голова, когда правителя мучили мигрени и мир казался зловеще подкрадывающимся к нему адом. Это она шептала тихие молитвы и мудреные идумейские заклинания, заготавливала защитные амулеты, клала поклоны в храмах и на алтарях местных богов и горных духов, дабы те уберегли ее суженого от жданной и нежданной опасности. И именно с разрывом их отношений соотношу я начало упадка Ирода. Начало его падения, хотя для всех остальных это был высокий полет. Выше некуда!

Впрочем, обо всем по порядку.

Я остановился на том, что двоюродный брат Гая Юлия, Секст Цезарь отправил Ирода вместе с его полуторатысячным войском в Самарию, где стоял легион, прежде служивший под безвольной рукой Марка Луция, чьей отличительной чертой было то, что куда бы ни прибывал сей мужественный воин, первым распоряжением его неизменно была немедленная постройка сортиров для простых воинов, командного состава и для себя лично. Говорят, что, будучи неопытным юнцом, он решил как-то приласкать безродную пастушку, имевшую неосторожность пасти своих овечек в непосредственной близости от Аппиевой дороги, вдоль которой живописными украшениями высились распятия с подгнившими на них мятежниками, а по дороге возвращались в свой лагерь легионеры.

В то время когда его друзья ловили и резали молодую мясистую овечку, дабы достойным образом перекусить перед тем, как снова вокруг зазвучат свистки и команды легатов, а над головой воспарит золотой штандарт легиона, Марк Луций отвел под ближайшее деревце тощую девчонку и, задрав ей подол, принялся за дело. Есть ему тоже хотелось, но не будешь же рвать зубами сырое мясо. К тому же в благородном искусстве разделывания туши у него имелся существенный пробел, зная о котором юный легионер не спешил выказывать удаль, портя шкуру несчастному животному, и занялся тем, что было ему приятнее и привычнее.

Нежно припекало весеннее солнышко, в траве шебуршали жучки, а над сочной свежей травой порхали бабочки. Марк Луций размеренно вдувал пастушке, стараясь не замечать ее костлявости и слушая пение птичек и предсмертный хрип овечки, которые слились для него в единую божественную мелодию. Да, Марк Луций был истинный поэт, никак не хуже благородного Марка Туллия Цицерона, творения которого отчего-то не вызывали в душе нашего героя ни малейшего отклика. Да и о чем он пел?.. о том же, о чем пели все вокруг, – о женщинах. А вот он – Марк Луций, разве он не воздает дань красоте и любви? Разве не служит Венере и, может быть, даже в результате этого совокупления безродная плебейка зачнет в своей утробе потомка благородного рода, прославившись через это. Хотя вряд ли, он ведь не собирается открывать девке свое настоящее имя. Он вообще не будет с ней разговаривать, а стало быть, откуда ей знать, как звали отца ее будущего сына. И надо же, чтобы именно в этот момент отвратительный запах свежего дерьма оскорбил благородный нос легионера, поэта и ценителя женских прелестей.

Марк Луций повернул голову, силясь отыскать источник зловония и, к величайшему отвращению, обнаружил, что это он сам невольно подмял правым сандалием кучку свежего собачьего говна. Настроение тут же упало, не позволив вкусить итог наслаждений. Марк Луций оправил одежду и, горестно вздыхая, направился к друзьям, по дороге старательно вытирая загаженный сандаль о траву.

Говорят, что именно этот неприятный конфуз Марк Луций пронес в памяти через всю жизнь и, став центурионом, а потом легатом, завел обыкновение уделять особое место сортирам, дабы не вляпаться ненароком еще и в человечье дерьмо.

Для наведения дисциплины Секст Цезарь приставил к нам четырех десятников из первого легиона, что было весьма почетно. Поначалу я простодушно решил, что на четырех надзирателей у нас стало больше, но ребятам было велено подчиняться Ироду, что они и выполнили, быстро организовав прием крестьянских пареньков, желавших проходить воинскую службу, и раздавая направо и налево подзатыльники и зуботычины, занимались муштрой и воинской дисциплиной.

Поставив Ирода на новый пост, Секст Цезарь практически не касался его дел, справедливо полагая, что сын Антипатра обойдется без нянек. Впрочем, он был более чем желанным начальником, к которому можно было обратиться за советом и помощью. Так что если Ироду было нужно переговорить с Секстом Цезарем, он посылал голубей или направлял меня, в крайнем случае ехал сам. Если же Сексту нужно было передать что-то нам, он высылал своего помощника Силлая[45], сирийца по рождению, весьма знатных кровей, который приносил послание в день нашего с Иродом первого визита в Сирию. Вежливый и расторопный, Силлай отличался дипломатической любезностью и умением настолько хорошо скрывать свои чувства и доверенные ему клятвы, что можно было позавидовать. Впрочем, пройдет чуть более двадцати лет, и я узнаю о Силлае нечто такое, что объяснит и его таланты и скромный, невинный вид.

Прошли три года, за которые доверенный Ироду гарнизон полностью преобразился. Меж тем власть в Риме заметно пошатнулась, от рук убийц пал Гай Юлий Цезарь, и в Сирии сел Кассий[46], коронованный молвой как убийца Гая Юлия. Приблизительно в это же время мой учитель Люций Грасса дал мне знать через своих людей в Самарии, что в Риме объявился мой отец, который желает встретиться со мной. Дело для «Черных пауков» небывалое. Как гласит закон: «тайных дел мастера» не имеют ни отца, ни матери, ни дома, ни родного берега», но тут сердце мое дрогнуло, и я попросил правителя отпустить меня в Рим. Не просто так, разумеется, а с поздравлениями и подарками Марку Антонию, которые я должен был доставить в сохранности через бушевавшую восставшими плебеями страну и бродившими в поисках легкого заработка бывшими воинами Цезаря.

В мое отсутствие Ирод должен был явиться пред начальственные очи Кассия, дабы тот подтвердил его назначение в Самарию, либо избрал туда другого не менее достойного кандидата. Впрочем, еще раньше к новому правителю Сирии явился лично засвидетельствовать свое глубочайшее почтение и заверить в полном содействии на будущее отец Ирода Антипатр, так что к моменту знакомства Ирода с Кассием последний был настроен более чем благостно. Да и почему бы ему и не расположиться к молодому и весьма полезному военачальнику, который, прослышав о том, что Кассий явился в Сирию собирать войска для вступления в заварушку между наследником Цезаря Октавианом[47] и Марком Антонием, честно и благородно принес последнему не только уверения в своей дружбе, но и сто талантов – собственную честную долю от сбора налогов. Поэтому Кассий не только подтвердил назначение, но и поручил Ироду собирать долги в давно и надолго перепуганной близким соседством с обманутым и опороченным ею идумеем Галилее. Жаль, что об этом новом визите Ирода к некогда оскорбившим его галилеянам я узнал только от знакомых идумеев, сопровождавших его в этом путешествии. Представляю, как тряслись поджилки у совета старейшин, когда они учуяли приближение своего врага – человека, которого они оклеветали перед Гирканом. И вот теперь еще вчера с позором изгнанный «князь-жених» пришел, уже не предлагая брачного союза с напуганной до смерти Галилеей, а чтобы брать ее всякий раз, когда ему это заблагорассудится, не принимая на себя право защищать ее народ, вершить суды, умножать ее благосостояние. Теперь Ирод ставил Галилею на колени и делал с ней, что ему вздумается, на правах, данных ему свыше.

Рассказывавшие о произошедшем придворные давились от хохота, проливая на свои хитоны виноградное вино, по эллинскому обычаю перемешанное с водой, описывая, как крестьяне, некогда плевавшие вслед удалявшемуся от них правителю, ныне стояли на коленях вдоль дороги, а горожане осыпали цветами путь кавалькады Ирода от городских ворот до дворца правителя. Везде была заблаговременно собрана дань, причем она не только превосходила обещанное. На отдельных грузовых повозках Ирод вывозил подарки, собранные лично для него благодарными за его приезд жителями Галилеи. Раньше срока к Кассию явился Ирод с собранной данью и не потеряв за время похода ни одного человека.

На радостях Кассий тут же поручил Ироду собирать подати по всей Сирийской провинции, а также высшей римской властью он был допущен к складам оружия легионов, находившихся в самой Иудее. Таким образом, спустя всего три года после позора в Галилее и суда в Иудеи, Ирод, образно говоря, получил право входить, когда ему вздумается, и в Иудею, и в Галилею, не спрашивая на то разрешения и действуя на основании приказа Рима. Это был триумф!

Глава 18

Я уже был на подступах к Риму, когда в Иудее началась гражданская война, поднятая неким Малихом[48], отравившем величайшего из людей, которых я когда-либо знал, Антипатра, и сместив его сына Фасаила, после чего узурпатор занял место фактического правителя Иерусалима, при безвольном и вечно полагавшемся на других Гиркане.

Взбешенный убийством отца, Ирод поднял было свои легионы, но вовремя явившийся в Самарию брат Фасаил отговорил его от столь опрометчивого шага, предложив свой план. Я слышал, что они обменялись письмами и подарками с Малихом и Гирканом, после чего посетили Кассия, заверив его в своей искренней дружбе и нежелания ссориться впредь.

На обратном пути один легионер, за давностью лет я позабыл его имя, вдруг напал на Малиха, перерезав ему горло. За спиной этого благородно пожертвовавшего собой воина четко угадывались тени двух мстивших за отца братьев, но официально была принята версия о том, что убийца был заговорщиком, так что награду за его смерть семья покойного получила тайно, негласно. Об этом позаботился я лично, получив подробное письмо от Ирода уже в Риме. В послании правителя, разумеется, не было ни слова о произошедших событиях, но, сопоставив все «за» и «против», я разгадал тайный смысл письма, и семья покойного вдруг получила наследство, оставленное им бог весть откуда взявшимся родственником из Испании. Для большей правдоподобности я переоделся в дорожный плащ, покрыл лицо и одежду пылью и явился в таком виде в дом почтенной вдовы.

Более чем скромное убранство дома говорило о том, что семья действительно нуждается в средствах. Представьте себе короткую и узкую бедняцкую кровать, на ней тюфяк, сквозь заплаты которого виден клок простого ситника, скорее всего, нарезанного на болоте возле Цирцей. Там все собирают ситник. Потому что бесплатно.

Хозяйка тут же обтерла подолом мраморный столик, поставив передо мной небольшой канфар[49] с вином и, когда я пригласил ее выпить вместе со мной, немножко помявшись, как все женщины, скромно взяла себе простую глиняную кружку. В углу я приметил довольно старый сундук, куда хозяйка, по всей видимости, складывала одежду. Все чистое, ухоженное, но ужасно ветхое. Поначалу я смотрел на все это убожество, недоумевая, на что тратились деньги погибшего легионера? А ведь жалования, которое получает рядовой, при экономном ведении дел хватает на десять человек…

Мои сомнения разрешила сама хозяйка, извинившись за отсутствие в доме еды, мол, сестра с улицы храма Аполлона устраивает обед, на который ушли все ее шестеро детей и, как водится, прихватили с собой корзины со съестным.

О том, что она не станет дознаваться, откуда у покойного муженька вдруг появился неведомый ранее родственник, можно было не беспокоиться, не за море же поедет правды искать.

Когда я вышел из дома вдовы, на красную черепичную крышу села белая голубка, что показалось мне хорошим знаком.

Глава 19

О том, что старый Гиркан собирается щедро наградить Ирода, шептали слуги и даже рабы в иерусалимском дворце. А как же иначе – спас! Избавил от кровожадного Малиха и до сих пор не посчитался за смерть отца! А ведь мог, что греха таить. И большое ли дело – свернуть втихомолку негодную башку глупому, безвольному царьку, который даже наследником не сумел обзавестись. Нет на нем благословения неба, не состоялся этнарх Гиркан в качестве правителя, упустил большую часть честно завоеванной родителем Иудеи вместе с царским титулом, не был хорошим мужем, да и мужиком путевым не получился. Так себе, не пойми что. Даже ребенка не сделал ни одной из своих наложниц, не говоря уже о жене. Смешно сказать, у иных царей беременеют не только царицы и постельные служанки, а рабыни с пузами ходят. Да что там рабыни, стоит настоящему царю глянуть на любую проходящую мимо горожанку, не то, что моргнуть ей с прищуром лукавым, как та немедленно понесет от него, да еще о чуде таком соседям поведает. А что, все легенды об этом говорят, а легенды, как известно, врать не станут.

Ой, спасибо Ироду идумею, сыну благородного и мудрейшего из людей Антипатра, внуку Антипаса, да усладятся медом их души, вот у него как раз все как надо! И молод, и красив, и умен, чресла его сильны, и семя дает плоды. Вот за чьей спиной век доживать бедолаге Гиркану, сидеть яко мышь под полом, точно моль в старой шерстяной тунике. Только как доказать разлюбезному Ироду, что не предаст его вечно всего боящийся этнарх, что верит ему, как самому себе, да, пожалуй, и поболе? Как так к делу подойти, чтобы не громил проклятый везунчик Иудею? Хорошо сказать, да трудно исполнить.

Оттого и кручинился повелитель Иудеи Гиркан, оттого и запирался в сокровищнице своей худосочной один, пинками выгоняя слуг и министров, желая думу думать: «Как бы теперь сделать так, чтобы проклятый освободитель не отверг щедрые дары и не прибрал бы все к рукам на правах сильнейшего»?

Тут надо было действовать по-умному. И Гиркан нашел решение. На зависть всем и особенно римским хозяевам приготовил правитель Иудеи необычайно щедрый подарок для Ирода. Так что явившийся получить свое или надавать двуличному сукину сыну Гиркану пинков по соответствующему месту правитель Самарии вдруг узрел очаровательную девушку с длинными, по самые пятки, черными волосами, увитыми множеством нитей бус, в золотой одежде. Деву дивную перетрусивший этнарх представил своей внучкой Мариамной, дочерью Александра II, сына его племянника Антигона.

– У меня нет сына, жизнь на исходе. Народ бесится, понимая, что, сдохнув в один прекрасный день в сортире или ванной, я невольно оставляю Иудею без наследника. Снова объявятся мои милые родственнички, польется кровь, в то время, как, женившись на моей внучке, в глазах синедриона ты фактически сделаешься моим преемником.

Ирод посмотрел на будущую царицу, уже желая ее. Настоящая красавица, таких еще поискать, к тому же хасмонейка! Дорога к иерусалимскому престолу! Конечно, придется развес-тись, заручиться поддержкой Рима, ну да это дело наживное. Все деньги крутятся в Риме, вся власть в Риме, стало быть, в Рим и нужно идти за благословением.

– Я принимаю твой дар, благородный этнарх, принимаю с восторгом! – Ирод невольно покраснел, заметив обращенный на него взгляд Гиркана. Этнарх прекрасно знал о Дорис и сыне. Да, придется не только изгнать жену, но и отказаться от первенца, потому что наследовать этнархию будет сын от хасмонейки. Придется заплатить за родство с хасмонеями, стоит этого титул зятя правителя Иудеи и положение наследника.

Из дворца Гиркана Ирод возвращался со смешанными чувствами. С одной стороны, самым явным образом исполнялись предсказания о его царствовании в Иудее, с другой… с другой – за вожделенный трон следовало заплатить предательством.

Платить или не платить? Или быть верным и любящим? Продолжать оставаться супругом Дорис и отцом маленького Антипатра и не желать большего? А что может быть важнее для мужчины, чем заботиться о собственной семье? Защищать своих близких?

Больше этого – дело, для которого ты рожден. Путь, которому ты предназначен, вершина, покорить которую можешь только ты. К тому же Мариамна! Красавица иудейка хасмонейской династии. Круглолицая с огромными глазами и пушистыми загнутыми вверх ресницами, крошечным ротиком и очаровательной родинкой на щечке. И как это он столько подробностей приметил зараз. Она была ниже его на две головы, стройная, все стати при ней.

Плавные или нет ее движения? Да она же все время стояла рядом с дядей. Судя по благородной царственной осанке, она должна двигаться словно нимфа. Чуть касаясь кончиками пальцев пола, вот-вот с моря повеет легкий ветерок и ее унесет в небеса, для которых она и предназначена. Ее ручки – крошечные кисти истинной хасмонейки, такие, как были у ее бабки Александры Саломеи, созданные повелевать или ласкать возлюбленного. Все ручки в колечках и браслетах. Каждый пальчик – драгоценность. А ножки? Должно быть, ножки тоже какие-то особенные, узкие благородные стопы, и пальчики – точно крошечные ракушки или…

Ирод остановился, пытаясь отыскать сравнение.

Какая она будет в постели? У хасмонейки широкие, похожие на бока амфоры, бедра и, должно быть, тонкая талия. Такую талию нужно обнимать с особой нежностью и страстью. Не приведи бог не удовлетворить царицу в ее желаниях! Настоящая царица, пусть даже сейчас Рим отменил этот титул. Мариамна – это тебе не покорная Дорис, она вся сделана из мрака и огня, за ней тайна и золотые врата. За ней Олимп эллинов и все римские боги – все, что они уперли у греков, все, каких сочинили сами. О норка Юноны! О высокая грудь Венеры, ее ослепительные бедра. Елена Троянская не столь желанна и горяча. Хотя из-за нее погибали сотни тысяч воинов. Да… Мариамна – сама Венера с огнедышащими глубинами, которые спалят недостойного ее мужчину. Царицу нужно заслужить, завоевать.

Сколько она потребует любви в обмен на трон Иерусалима? Ночь любви, сто ночей подряд? Надо, чтобы перед свадьбой рыбаки с неделю привозили мелких крабов и креветок, нужны перец и обтирания, уподобляющие чресла железу и камню. Хотя никогда вроде не было с этим проблем, но все же…

Ночь с царицей! Первая ночь с настоящей царицей, с девушкой из царского рода кого хочешь собьет с панталыку, будешь думать о ней дни и ночи до самой свадьбы, а потом раз… и не донесешь драгоценный дар до лона. Опозоришься на весь свет. Ночь с царицей – жизнь с настоящей царицей!

Чтобы возлежать с царицей, нужно быть достойным ее, нужно быть настоящим царем! А если она не только природная царица, а еще и богиня, тогда придется стать богом! Стать богом, а ведь он еще даже не царь…

О прекрасная Мариамна! Вот если бы можно было проникнуть в ее покои, подкупить служанок и выяснить заветные тайны. А если она не девушка? Если она не девушка, необходимо выяснить, что она любит, а чего сторонится. Пытать ее постельных рабов, дабы те открыли свои тайны, чтобы…

О золотая богиня, прекраснейшая из женщин!

Думая о Мариамне, Ирод вдруг оступился на узкой лестнице, ведущей в сад, и со всей силой грохнулся, больно ударившись спиной. Но даже боль не заглушила в нем страсти, вызванной хасмонейской девушкой, даже этот пинок Матери Земли не отрезвил по уши влюбленного идумея, не заставил его задуматься о происходящем, а также о бедной Дорис и сыне, наследнике, которому теперь доставался в удел ветер. И который должен был вырасти в обстановке ненависти и обид, когда его оскорбленная, незаслуженно отвергнутая мать будет слать могущественные идумейские проклятия на Ирода, изо дня в день перековывая сына в оружие против собственного отца.

Меня не было рядом с господином, но больше всего на свете я мечтал оказаться сейчас в Иерусалиме. Там, где творилась история и закладывались судьбы будущих миров. Я спешил к Ироду, еще доподлинно не зная, прикажут ли мне прирезать избранника богов или повелят служить дальше, поддерживая его по пути к этой невероятной, невозможной, как мне тогда казалось, цели.

Глава 20

Как я уже сказал, я благополучно прибыл в Рим и поселился в гостинице «Щит Марса», желая наперво оглядеться, прикидывая, что к чему. Там меня застало письмо Ирода с просьбой тайно передать деньги вдове покойного легионера. Что я и сделал, довольный тем, что Ирод без особых проблем обнаружил меня. К слову, если меня сумели отыскать слуги моего господина, стало быть, отцу, учителю или помогающему им Криспину Марцию Навусу, это тем более не составит труда. Однако те медлили, и я тоже не спешил обнаруживать себя. Что-то изначально было не так во всем этом вызове, в незапланированной встрече, в том, что отец вообще вознамерился оторвать меня от моих обязанностей.

Единственное, что приходило в голову, это особое «черное посвящение», которое проходят некоторые «Черные пауки», вступающие в особое братство «тайных дел мастеров». Дело сие почти неслыханное, мало кто из «Черных пауков» удостаивается подобной чести, потому как, насколько мне известно, «тайных дел мастеров» в братстве должно быть всего 139. Почему именно это число, под пытками не скажу, потому как не ведаю и знать мне до поры не полагается. Эти 139 делятся на «базарников», воров, потрошащих чужие пояса и сумки на рынках, «перекресточников» – что промышляют на больших дорогах, «пегасотворцев» – тех, кто приделывает коням крылья, «сквознячков» – грабящих и нередко убивающих свои жертвы на улицах, «золотоперстников» – подделывающих драгоценности и печати, «летучих мышей» – воров, проникающих в дома и дворцы, «сверлильщиков», ворующих воду из городского водопровода. А так же шпионов: «следунов», умеющих идти за выбранной жертвой так незаметно, что и к концу дня, и к концу недели та ничего подозрительного не обнаружит; «черных пауков», обычно работающих при господах, за которыми они тайно надзирают; «опекунов», курирующих деятельность шпионской организации в определенном районе; гонцов, служащих для связи между внедренным шпионом или опекуном и пославшим его господином.

Никто доподлинно не знает, сколько представителей входит в тайное братство от каждой профессии, по какому принципу они избираются или призываются, как часто собираются его члены, если они вообще когда-нибудь собираются.

Я решил, что приглашение в эту организацию может быть единственным поводом для вызова меня в Рим. Наивный! Должно быть, бог Гонор, шуткуя, набросил мне на голову мешок, из-за которого я утратил скромность и способность соображать.

О том, что мой отец отыскал меня и предлагает встретиться, я узнал через три недели пребывания в Риме, о чем меня известили особым паучьим шифром, которому я научился еще дома.

Сначала в нашу гостиницу заявилась обыкновенная девка, из тех, что вечно трутся возле трактиров и постоялых дворов в поисках охочих до бабьих прелестей ухарей. Девка как девка. После чистеньких, скромных служанок и женщин, состоявших в личной обслуге госпожи Дорис, сама мысль дотронуться до столь грязной сучки чем-то иным, кроме кнута, казалась мне неприятной, но я, по привычке наблюдать за всем происходящим, невольно прислушался к тому, о чем говорила или, точнее, кричала эта шкура. Когда же до меня дошло, чего она хочет, я невольно напрягся, вглядываясь в потасканную особу и вслушиваясь в то, что она сообщит мне. А она просила срочно указать ей, в каких комнатах остановился пришедший из Фив купец Абрахус – условное имя, означающее «Жди вестей». Мама говорила, что до того, как придумали шифровку при помощи имен, использовали фразу, которая изначально содержала в себе какую-нибудь нелепицу, например, просили позвать жреца бога Квирина, прибывшего из города Фригия, а там такого храма отродясь не было. Но ведь это не все обязаны знать. Вот так и получилось, что ничего не значащие для многих имена и названия городов сделались у «пауков» определенным шифром.

Что же, ждать – значит ждать. Но только не на открытом, прекрасно просматривающемся со всех сторон месте, точно муха на мишени. Я поймал за локоть пробегавшую мимо трактирную служанку и попросил принести мне вина, сам же устроился на лестнице, под надежным прикрытием массивных перил, на случай, если кто-нибудь вознамерится подстрелить меня, пока я, расслабленный и не ожидающий ловушки, буду честно надуваться местным пойлом.

– Спасибо, милая, – я потрепал принесшую мне вино девицу по пышным ягодицам, тут же встретившись с неодоб-рительным взглядом низколобого парня в сером неприметном плаще и солдатских сандалиях. Очень интересно, с чего это военному человеку переодеваться в штатскую одежду? И сколько поблизости еще таких сандалий? О-па… со своего места я насчитал не менее пяти пар. Причем вот ведь странность, все эти по-армейски коротко стриженные плечистые молодцы были как один одеты в штатское, словно мирные граждане Рима, зашедшие в кабак промочить горло и послушать сплетни.

И еще одно диво: все они были, точно прозрачные стеклышки, трезвы! Даже тот, что упорно изображал из себя пьяного. Плохой актер был, пожалуй, подозрительнее всех. Интересно, давно здесь эти мимы? Судя по тому, что они переоделись, но не переобулись, – в гостиницу их вызвали по тревоге. А я вместо того, чтобы оглядеться как следует по сторонам да прочухать, что за мною слежка, все время наблюдал за шлюхой и проморгал форменную засаду. Вот молодец!

Я незаметно оправил пояс с мечом. Вся пятерка ряженых была при оружии, об этом говорили оттопыренные складки одежды у пояса. У того, кто бездарно пытался изображать из себя пьяного, так и вовсе на животе туника явно облипала не один, а целых три торчащих члена. Это был уже явный перебор! Я невольно рассмеялся.

Но никто из мирно пьянствовавших солдат пока не стремился привязаться ко мне. Плохой знак. А ведь шлюха явно дала понять, что следует ждать вестей. Стало быть, скоро пожалует гонец. А как его теперь встречать, когда вместе со мной его тут ждут целых пять решительно настроенных ублюдков? Впрочем, если не только я, но и гонец не обнаружит при входе засаду…

В этот момент служанка, которую я столь неосмотрительно поощрил, потрепав по ягодицам, томно покачивая бедрами, направилась в мою сторону, держа на массивном плече полный грязной посуды поднос. Ее левая грудь чуть приподнялась, а сама служанка направила на меня призывно-отрешенный взгляд, должно быть, думая про себя, что так она напомнит мне знаменитую статую Афины-кариатиды, несущей на своем плече балкон храма Юпитера. Не знаю почему, но обычно, прежде чем попросить шлюху принять согбенную позу мойщицы пола или кладущей земные поклоны у статуи какого-нибудь бога, которого изображает один из участников представления, пьяная солдатня желает насладиться зрелищем именно Афины. Что лично я объясняю не столько особым почитанием воинской братии этой во всех отношениях уважаемой богини, сколько тем, что в состав городской стражи преторианцев принципиально не берут граждан Рима, считая, что тогда они будут бегать по каждому поводу и без оного домой, а то и вовсе не станут вылезать из-под теплого жениного крылышка. Кроме того, жители Рима – люди, воспитанные на цирке, театре и прочих зрелищах, не смогут должным образом задержать нажравшихся актеров, не посмеют усмирять не в меру разгулявшихся аристократов, а то и вовсе – глупость – вдруг начнут аккуратничать с соседями, «как бы чего». Поэтому в Риме стражами порядка служат провинциалы, которым плевать, где какой храм и кто именно прокладывал ту или иную улицу, кто строил дворцы, содержит публичные дома, у кого самая лучшая кухня или кого вообще не следует пальцем трогать. Они грубо и просто выполняют свою работу, быстро выучив свой конкретный район города и без особой надобности не заходя в иные. Они наглые, тупые и оттого бесстрашные и плюющие на все кроме своего непосредственного начальства, которого они априори должны знать в лицо. Но это я говорю о преторианцах, наводящих порядок в городе. Что же до избранных, охраняющих высочайшую особу, то о них я не имею сведений.

Что же до фантазии по поводу поз статуй богов, то тут так уж повелось, что Афину балконодержащую знают они все по причине центрального расположения храма, что же до остальных, то…

А впрочем, я отвлекся. Пока я разглядывал величественную фигуру томно надвигавшейся на меня рабыни, в голову пришла простая и вразумительная мысль. Встреча с гонцом по-любому сорвана. Не будет он заходить на постоялый двор, в котором кишмя кишит переодетая солдатня и за версту несет засадой. Идти в город, чтобы посланец клюнул на тебя как на живца, еще глупее, потому как кроме этих ряженых вокруг гостиницы может собраться сколько угодно следунов, которые всенепременно увяжутся за мной. Оставалось последнее – по возможности незаметно покинуть атриум и до времени схорониться в своей комнате. Что я и решил сделать, для верности прикрывшись объемными телесами местной служанки. Поэтому пьяно подмигнув новоявленной Афине, я прихватил ее за талию, так что посуда с подноса со звоном полетала на пол и, не обращая внимания на протесты, увлек за собой, поощряемый громкими криками и рукоплесканиями солдатни.

Ступенька, другая, вход на второй этаж. Фу, никто не догадался метнуть ножа, девка тоже не вякала, – все живы и легко отделались.

Распахнув дверь, я толкнул рабыню внутрь, по давно заведенной привычке быстро осмотрел коридор. Теперь следовало сосредоточиться и подумать. Главное, чтобы никто не мешал, не зудел над ухом. Присутствие в комнате рабыни не в счет, если она не станет верещать, задавая вопросы, требуя любовных утех, вопя или клянча деньги. Я уже хотел стянуть с себя тунику, как вдруг лицо моей гостьи странным образом изменилось, напомнив мне кого-то. Грациозным движением девица дернула себя за пышные кудри, и… о всесильный Плутос, так же можно заикой сделаться, – превратилась в ученика нашей школы – лучшего мастера перевоплощений и большого любителя крепких легионеров Аппия Плавта Пуллиса. Помню, еще в школе он поднаторел на женском гриме, имитируя теток с такой легкостью и точностью, будто бы никогда и не был мужиком. В школе мы не любили Аппия, прозванного Пуллис (цыпочка). Большинство называли его Аппий Задница за его манеру сдавать экзамены, пользуясь лишь задним умом, на который он был несказанно крепок и податлив. Впрочем, если рассматривать траханье с учителями как необходимую в дальнейшей шпионской деятельности практику, то… нет, против практики я никогда и ничего не имел. Хотя это и не мой способ обходить трудности. По слухам, перед обаянием юного Аппия еще в школе ни один учитель, ни один стражник не могли устоять. Однажды директор школы Люций вызверился на недавно взятого учителя Аскония Феста Паво (павлин) за то, что тот повадился спать с Аппием Цыпочкой, аккуратно оплачивая удовольствия отличными оценками. Любовников случайно застукала прислуга в чуланчике возле кухни, и учитель Люциус был вынужден начать дознание.

Хотя о каком дознании могла идти речь? Желая выглядеть справедливым, Старый Лис дал любовничкам время от обеда до заката, чтобы те придумали достойное объяснение случившемуся и решили сами, готовы ли заплатить штраф или быть битыми палками.

Сам же учитель Люций отправился проветриться в город. Выпить молодого вина в кабаке у цирка. Ну, словом, надоело ему все. Учитель как раз приговаривал четвертый кратер, когда к его столику подсела миловидная жеманница с родинкой на щеке и большими миндалевидными глазами. Рыжие, почти красные кудри чертовки светились закатным солнышком, а зеленоватое платье имело такой глубокий вырез, что то одно, то другое плечико юной чаровницы то и дело выскальзывало из ее шаловливого одеяния.

Люций Грасса предложил девке выпить, и та охотно согласилась, обещав спеть за это песенку. Наконец, договорившись об оплате и, как это водится, немного поторговавшись и сойдясь на сумме, которую учитель мог уплатить, не жалуясь Юстиции[50] и Фортуне[51], они направились прямиком к нам в школу, где уже совершенно пьяный Люций сорвал наконец зеленое платье и повалил на кровать постоянно хихикавшую и называвшую его буйволом красотку.

Потом Старый Лис утверждал, будто бы, снимая с подставной шлюхи платье, он уже знал, что перед ним юноша, и даже опознал пройдоху Аппия, но решил не отступать от намеченного и наказать наглого паренька на свой лад. Сам Аппий Цыпочка, фыркая от смеха, показывал в лицах, как ничего не соображавший от вина, жары и похоти учитель падает на него и, не замечая крошечного члена новоявленной шлюшки, проникает в единственное возможное отверстие пониже спины!

На следующий день, поняв, что его провели как школяра, но желая сохранить лицо, учитель Люций Грасса Вулпес поведал перед всей школой о вчерашней договоренности с учителем Асконием Феста Паво и учеником Аппием Плавтом Пуллисом и о том, как те вышли из положения, подстроив ситуацию, в которой он и сам соблазнился прелестями талантливого ученика. Означенный эпизод был предъявлен как явное доказательство непревзойденного мастерства выпускника школы Аппия Плавта Пуллиса. После чего тот досрочно покинул нас, видимо, устроившись у давно ожидавшего его хозяина. Учитель же Асконий Феста Паво, пробыв в школе не более месяца после случившегося, заболел и был вынужден выйти в отставку. Поговаривали, что из мести его отравил Старый Лис.

С тех пор мы не виделись, и вот же…

– Привет, Кунтус! – назвал он меня школьным именем. – А я все думал, как бы тебя отвлечь от тяжких дум, уж решил, не судьба приказ выполнить. А потом, когда ты меня по заднице погладил, я вздохнул с облегчением. Погладил, значит, никуда уже не уйдешь. Примета.

Я подавленно кивнул.

– Мне велели передать, что твой отец ждет тебя в доме за форумом. Я провожу тебя, но только поторапливайся.

– Куда спешить? Что тебе известно о моем отце? – набычился я. Не люблю, когда годами запутанная ситуация вдруг разрешается с одного удара. Да и не бывает такого. А тут… столько лет ничего не слышать об отце и вдруг какой-то разодетый в бабье придурок взял меня за руку и, как маленького, отвел к нему. Что-то не то.

– Потому что мое время оплачено. И я не собираюсь сидеть тут с тобой! – упер руки в бока Аппий.

– Кем оплачено?

– Вот недоверчивый! Учителем Люцием, конечно. А то откуда я знал бы про твоего старика, про «пауков»… о таком городской читчик новостей, поди, не горланит. Кстати, Старый Лис сказал, что ваших – «пауков» – вроде как почти совсем не осталось. В Риме, во всяком случае. Только ты и твой папаша, да и тот уже…

– Что значит?.. – я осекся. Вот ведь мерзкий Цыпочка, чуть не вынудил меня на признание. – Что значит уже? Мой отец уже?

– Твой отец при смерти. И если ты не поторопишься, он уйдет к Прозерпине, и потом тебе останется только поливать вином его могилку. Так что решайся!

– А те внизу? Ну, солдаты?

– Наша охрана. Я же говорю – всех «пауков» поубивали, в городе небезопасно.

– Не знаю я никаких «пауков». За кого ты меня держишь? – Я вспомнил побелевшее под косметикой лицо мамы, которая смотрела на окровавленную тунику супруга и твердым голосом отвечала младшему офицеру, что никогда прежде не видела этой одежды.

Даже ради спасения жизни отца я не имел права выдавать его секретов. А смазливый шпион мог ничего и не знать о «пауках», а как раз наоборот, пытался выудить информацию. Об этом тоже не стоило забывать. И вообще можно согласиться пойти, а потом ударить его в живот и драпать, что есть силы. Нет, так просто не убежишь. Да и отец… Хорошо, если он жив и хочет меня видеть. Понадобится, найдет. А если Аппий прав, и он сейчас на смертном одре готовится к свиданию с Плутоном и Прозерпиной? Я закусил губу.

– Идешь или нет? – Мой проводник терял терпение. И было от чего. Человек сначала срывается со службы и приезжает в Рим, а потом отказывается сделать несколько последних шагов, необходимых для достижения поставленной цели. А еще пятерка по логике была!

– Иду, – наконец выдавил я, – только мордоворотов здесь оставь, больно надо идти по городу словно под конвоем. Мне еще к моему господину возвращаться, к чему такая слава?

– Хорошо, только ты и я. – Он помедлил и снова напялил парик.

– Ага, точно влюбленная парочка, – я хмыкнул и обнял фальшивую служанку за талию таким образом, чтобы Цыпочка почувствовал бедром, что я вооружен не одним только мечом. Ничего, в следующий раз поумнее будет.

Мы спустились в атриум и вразвалочку дошли до входной двери. Я отметил, что Цыпочка сделал еле заметный знак, скрестив пальцы правой руки, но что это был за знак, сказать мудрено. Впрочем, переодетая солдатня не последовала за нами, что уже давало некоторое преимущество.

Мы прошли мимо здания Сената, минуя торговые лавки, пересекли Священную Дорогу мимо Палатина и вышли на улицу, откуда был виден холм Квиринал, где мой проводник остановился перед неприметным бедняцким домом. Не постучались. Первая комната, в которую мы вошли, склонившись, так как потолок здесь оказался излишне низким, поначалу показалась мне нежилой. В левом самом темном углу размещалась узкая кровать, одну из ножек которой замещала пара кирпичей, полусгнивший с торчавшей из него соломой матрас, должно быть, кишел насекомыми, так что к нему было страшно приблизиться. Слева на невысоком бочонке располагалась убогая столешница – то ли мраморная, то ли… впрочем, из-за грязи я не сумел разобрать этого на глаз, а трогать уже не тянуло. Кружка с отбитой ручкой, кувшин для вина, из которого, точно мачта с флагом, торчал рыбий позвоночник с остатками хвоста. Вокруг этих выразительных остатков трапезы кружились досужие мухи. Жаровня, в которой давно уже не держали углей, ныне служила помойным ведром, а почти что посреди коморки торчал совершенно неподобающий здесь ночной горшок.

Я вопросительно покосился на Аппия, но тот и сам, по всей видимости, не ожидал ничего подобного. Хотелось развернуться и уйти. Бежать куда глаза глядят. Нет, в гостиницу, под прикрытие собственной охраны. И отчего я не позвал их с собой, и почему я не заметил никого из них, когда согласился последовать за этой, этим… Возможно, именно потому, что никого из славных воинов Ирода, пришедших вместе со мной в Рим, уже нет в живых?

Я извлек из ножен меч, желая одного – зарубить проклятого Аппия, виновен он или нет, когда за спиной раздалось тихое покашливание. Мы одновременно обернулись, встретившись глазами с древним старцем с блестящей лысиной, гладко выбритым лицом и белесыми, выцветшими глазами.

– Слава Доброй Богине, я сторож. Ваш благородный отец находится здесь, – он протянул сухонькую ручку в сторону второй комнаты, готовый в любой момент отскочить.

– Ну вот, Кунтус! Я же сказал, что приведу тебя к отцу! – почти завизжал Цыпочка.

– Слышу. Не глухой, – улыбнувшись поганцу самой доброжелательной улыбкой «Черного паука», я взял его за запястье, стараясь оставить на нежной коже как можно больше синяков, и потащил за собой. Не то, чтобы мне хотелось, чтобы любитель крепких мужских объятий присутствовал на встрече, которую я ждал столько лет, просто, раз уж свалял дурака, не взяв с собой охрану, теперь приходилось держать мерзавца при себе. Вот так, почти что обнявшись, мы и вывалились в узкий коридорчик, ведущий в соседнюю комнату.

Нет, определенно, я не должен был волочь за собой эту женоподобную куклу, мне следовало не думать о нем, о засаде, охране, нужно было просто сосредоточиться, понять, чего ждут от меня мои враги.

– Стой! – Я рывком притянул на себя Аппия. Надо было что-то делать, нет, что-то понять, осмыслить. Что ждет меня впереди? Отец? Один или… или… перед глазами проплыло лицо матери, когда к нам в дом ворвались преторианцы. Она скорее умерла бы, нежели позволила постороннему читать на ее лице. Я тоже должен был держать себя в руках. Что сказала мама, увидев окровавленную тунику? Что это не одежда ее мужа. Она отреклась от отца, чтобы враги поняли, что женщина врет и на самом деле ее муж мертв. Что должен сделать я, когда увижу отца? Если я тоже отрекусь от него, наблюдающие за мной враги сделают вывод, что я пытаюсь выпутаться из ситуации. Потому что мой отец в плену, и, признав, что я его сын, я разделю с ним его участь. С другой стороны, если я признаю отца отцом, они либо поверят мне и убьют нас обоих, либо решат, что я играю, потому что мой настоящий отец на свободе. Стало быть, лучше сразу же отречься.

Если же мой отец пленен и я отрекусь от него, он сумеет понять меня, так как сам учил никому не доверять.

Итак, решено. Я должен войти и, если опознаю его, с ухмылкой признать, что ожидающий меня человек не мой отец. С ухмылкой или нет, это следовало решить на месте. Мама объясняла, что непосредственная реакция бывает более верной, нежели заранее заготовленная.

Я вздохнул и, отвесив Цыпочке отменный пинок, заставил его пересечь порог опасной комнаты первым. Это немного вернуло меня в норму, в конце концов там меня могла ожидать засада, к тому же летел он преуморительно.

«Сказать про отца, что он не отец, – скомандовал я себе и…

– Отец!!! – Передо мной в освещенной масляными светильниками комнате, точно помещение храма, в деревянном кресле лежал… нет, даже сейчас мороз по коже. Передо мной был мой отец! Только это уже был не мой отец, не тот, которого я запомнил. Передо мной лежало тело с головой и руками до локтей, ноги были отрезаны – одна по колено, другая выше. Завершал уродство сморщенный, почти черный член, странно смотревшийся на этом белом, иссеченном множеством порезов теле. Но все-таки это был мой отец, и его глаза не были глазами рехнувшегося от страданий безумца. Это был мой отец.

– Отец!!! Что они сде… – я подался было вперед, вокруг нас у стен происходило какое-то движение. Там были люди. Опытные в таких делах дознаватели, возможно, жрецы, которые видели мои слезы, которые…

– Сынок, – простонал изуродованный человек, скривив в безобразной улыбке опаленный рот с черными бугорками вместо зубов, – ты пришел за своим стариком, ты не оставил меня. Мой сын, мой Квинт.

– Простите, но его имя Кунтус! Кунтус, а не Квинт! Я ошибся! – завизжал за моей спиной Аппий. – Я все перепутал, я виноват, пощадите меня!

– Квинт или Кунтус?

Я поднял полные слез глаза на говорившего со мной, но не увидел ничего, кроме пламени свечи.

– Кунтус, господин, – я тряхнул головой, как человек, отгоняющий от себя морок. – Мне сказали, что здесь я увижусь с отцом, но это не…

– Сынок. Ты бросишь меня этим падальщикам? Ты не сжалишься над своим отцом? Предашь родную кровь, не побоявшись, что я прокляну тебя именами фурий? Прозерпиной и Плутоном?

– Меня зовут Кунтус Публий Фалькс. И я не знаю этого человека. В первое мгновение мне показалось, что он похож на моего отца, но теперь я ясно вижу, этот «обрубок» не имеет ничего общего с моим благородным родителем.

– Будь ты проклят! – Изуродованный человек сполз со своего кресла и теперь пытался подкатиться поближе ко мне. – Будь ты проклят именами гарпий и фурий!

– Публиев в Риме, как собак нерезаных, господа. Недалеко отсюда улица легиона Публия, то есть я не хочу сказать, что Публиев здесь легион, просто Публий был военным трибуном[52], подчиненные которого прокладывали дорогу, а на этой дороге потом выросла улица. Но только я одного в толк не возьму. Мне обещали встречу с отцом, а здесь я вижу только человека, нуждающегося в милосердии.

– Квинт ты или Кунтус, но ты уже ввязался в это дело, гражданин, – в полутьме кто-то достал метательный нож, – а стало быть, и ты и этот обрубок ныне умрете. Ничего личного, на всякий случай.

– Убей меня, солдатик, я ведь тоже носил красный плащ, ну же, не дай ветерану подохнуть в убожестве и мучениях, ну же, пока эти подонки не расправились и с тобой.

Круг светильников прекрасно освещал центр комнаты, где находились мы трое, и не давал возможности разглядеть сидевших у стен наблюдателей. Хотя, судя по шевелению и дыханию, я уже определил, что их четверо.

– Нет ни малейшего желания столь глупо погибать, гражданин, – медоточивым голосом ответил я, на всякий случай подтягивая к себе Цыпочку, прикрываясь им, словно щитом. По судьбе мне сегодня написано обниматься с этим ряженым.

Жаль, невозможно одновременно держать в правой руке меч, а в левой верещащего от ужаса приятеля и при этом метать припрятанные за поясом ножи.

Но тут за моей спиной послышался топот ног и, оглянувшись на мгновение, я успел узреть прекраснейшую картинку – десяток идумейских молодчиков, посланных со мной в Рим Иродом.

– Прикройте меня, они там! – я ткнул мечом в сторону своих незримых врагов, механически отбивая летевший в меня нож.

– За мной! – Прикрываясь коротким щитом, десятник вылетел вперед, круша на своем пути светильники. Я влетел в комнату за последним из идумеев, прикрываясь ими. Внезапно сделалось светлее. Я увидел огненную вспышку, и тут же пламя полезло вверх по незамеченной мной ранее занавеске. Я присел и, повернувшись на пятках, перерубил мечом горло узника. Гладиус встретился с преградой, руку чуть тряхнуло. Я обернулся в последний момент, увидев то, что и должен был увидеть, – залитого кровью отца.

Глава 21

Через меня перескакивали мои люди, летели метательные ножи, масляные светильники, поломанная мебель. Наверное, следовало оттащить отца, чтобы его не затоптали во время заварушки. Но я не сделал этого.

Скажу больше, я даже не поспешил на помощь готовым погибнуть за меня идумеям, не выяснил, чем закончилось сражение, вместо этого я просто бежал по улице, понимая, что мой меч весь в крови и омыть его негде и некогда. Бежал, и люди в ужасе давали мне дорогу, а я летел куда-то, даже не понимая, что меч можно в конце концов спрятать в ножны.

Не знаю, сколько прошло времени. Помню, как поочередно заходил в какие-то трактиры, где требовал холодного вина и столик в самом темном местечке заведения. Я падал на лавку и, подпирая голову руками, ждал заказанное. А потом пил и быстро уходил, бросив трактирному слуге какие-то деньги и не слушая слов благодарности. Помню, душные едальни ощутимо давили на меня, и я рвался на свежий воздух. Но едва оказывался на солнце, как тут же находил глазами новое злачное местечко и спешил к нему. Несколько раз ко мне подваливали местные шлюхи, пытались заговорить сидевшие за соседними столами воины. Не помню, что я отвечал им, и отвечал ли вообще. Потом меня снова поднимала с места какая-то сила и несла неведомо куда. Припоминаю, что я страстно хотел побыть один и попытаться осмыслить произошедшее и понять, что следует делать дальше. Поначалу я еще тупо старался занимать места напротив выхода или окна, дабы иметь обзор улицы и видеть, «не отрос ли у меня хвост». Слава Юпитеру Капитолийскому – несмотря на всю мою глупость, меня как будто никто не преследовал.

Наверное, окажись я в более богатом районе, кто-нибудь из граждан непременно показал бы на меня преторианцам, но я как раз шлялся по кварталам, где селились пролетарии и прочий сброд, состоявший из мелких карманников «базарников», самых дешевых гнилых шлюх, а также где традиционно гнездились артели сверлильщиков – «водяных воров», как называют их в городском магистрате, или «водяных клопов», как принято именовать эту категорию любителей пожить за чужой счет среди «тайных дел мастеров». Добавлял колорита в местный цветничок – вчерашние ветераны великого Цезаря, а ныне наемные убийцы, готовые за несколько монет и вино перерезать горло любому, на которого заказчик только покажет пальцем.

Скорее всего, видя мое состояние и учитывая количество выпитого, меня тоже принимали за одного из пришлых сорвиголов, к которым из соображения безопасности никто по доброй воле подходить не станет.

Меж тем я пил, пытаясь прояснить голову, но она отчего-то становилась все тяжелее, мысли двигались вяло, боль от соделанного не проходила, а казалось, сделалась еще острее. Тем не менее боги упорно лишали меня дара слез, а без них я мог только лакать дешевую кислятину и удивляться, что до сих пор не порушил ничего вокруг, не кинул в стену кувшином, не наподдал прислуживавшим мне рабам. Что мог просто сидеть, тупо оглядывая зал и не давая себе роздыху в кровавой потасовочке. Нет, несмотря на то, что я обагрил свой гладий отцовской кровью, Марс не благоприятствовал мне, позволяя душе пылать в муках, вместо того, чтобы дать волю своим чувствам.

Впрочем, то, что никто не гнался за мной, – уже было невероятной удачей, так что вряд ли я имел право жаловаться на богов. Кто-то из них, безусловно, взялся опекать меня в этот тяжелый день. Но я упорно не мог сообразить, кто же проделал со мной все эти фокусы? Быть может, мой отец попал в руки своих личных врагов, имени которых я не знал. Или Аппий Плавт прав и кто-то взял на себя неблагодарную повинность уничтожать «черных пауков» по всему Риму? Или… и тут я по-настоящему испугался, или кто-то узнал о том, что Ирод – избранник богов, а я, настоящий «Черный паук», нахожусь при нем. Кто-то проведал об этом и решил покончить с моим господином, пока меня не будет рядом!