Глава 17

Я уже писал, что в первую мою встречу с Иродом меня поразили не его двор и слуги, не храбрые, привычные к нелегкой жизни в приграничье воины. А та нежность, которая исходила от правителя, когда тот прикасался или когда хотя бы видел свою супругу – несравненную Дорис, подарившую ему старшего и на тот момент единственного сына Антипатра.

Происходившая из родовитой идумейской семьи, Дорис подходила Ироду настолько, что иногда казалось, что они созданы друг для друга. Спокойная, рассудительная, как оазис в пустыне, усмиряла она не в меру разгулявшиеся страсти своего супруга. Дорис была не просто законной женой и госпожой его постели. Дорис, если можно так выразиться о женщине, сидящей на своей половине дворца, была истинным спутником жизни Ирода – его музой и грацией, его путеводной звездой, женщиной, в которой была его судьба, оберег от всех возможных бед, пристань для кораблей, желанная земля любви.

Это именно ей не доверявший лекарям Ирод позволял осматривать и даже зашивать свои раны, на ее коленях покоилась его голова, когда правителя мучили мигрени и мир казался зловеще подкрадывающимся к нему адом. Это она шептала тихие молитвы и мудреные идумейские заклинания, заготавливала защитные амулеты, клала поклоны в храмах и на алтарях местных богов и горных духов, дабы те уберегли ее суженого от жданной и нежданной опасности. И именно с разрывом их отношений соотношу я начало упадка Ирода. Начало его падения, хотя для всех остальных это был высокий полет. Выше некуда!

Впрочем, обо всем по порядку.

Я остановился на том, что двоюродный брат Гая Юлия, Секст Цезарь отправил Ирода вместе с его полуторатысячным войском в Самарию, где стоял легион, прежде служивший под безвольной рукой Марка Луция, чьей отличительной чертой было то, что куда бы ни прибывал сей мужественный воин, первым распоряжением его неизменно была немедленная постройка сортиров для простых воинов, командного состава и для себя лично. Говорят, что, будучи неопытным юнцом, он решил как-то приласкать безродную пастушку, имевшую неосторожность пасти своих овечек в непосредственной близости от Аппиевой дороги, вдоль которой живописными украшениями высились распятия с подгнившими на них мятежниками, а по дороге возвращались в свой лагерь легионеры.

В то время когда его друзья ловили и резали молодую мясистую овечку, дабы достойным образом перекусить перед тем, как снова вокруг зазвучат свистки и команды легатов, а над головой воспарит золотой штандарт легиона, Марк Луций отвел под ближайшее деревце тощую девчонку и, задрав ей подол, принялся за дело. Есть ему тоже хотелось, но не будешь же рвать зубами сырое мясо. К тому же в благородном искусстве разделывания туши у него имелся существенный пробел, зная о котором юный легионер не спешил выказывать удаль, портя шкуру несчастному животному, и занялся тем, что было ему приятнее и привычнее.

Нежно припекало весеннее солнышко, в траве шебуршали жучки, а над сочной свежей травой порхали бабочки. Марк Луций размеренно вдувал пастушке, стараясь не замечать ее костлявости и слушая пение птичек и предсмертный хрип овечки, которые слились для него в единую божественную мелодию. Да, Марк Луций был истинный поэт, никак не хуже благородного Марка Туллия Цицерона, творения которого отчего-то не вызывали в душе нашего героя ни малейшего отклика. Да и о чем он пел?.. о том же, о чем пели все вокруг, – о женщинах. А вот он – Марк Луций, разве он не воздает дань красоте и любви? Разве не служит Венере и, может быть, даже в результате этого совокупления безродная плебейка зачнет в своей утробе потомка благородного рода, прославившись через это. Хотя вряд ли, он ведь не собирается открывать девке свое настоящее имя. Он вообще не будет с ней разговаривать, а стало быть, откуда ей знать, как звали отца ее будущего сына. И надо же, чтобы именно в этот момент отвратительный запах свежего дерьма оскорбил благородный нос легионера, поэта и ценителя женских прелестей.

Марк Луций повернул голову, силясь отыскать источник зловония и, к величайшему отвращению, обнаружил, что это он сам невольно подмял правым сандалием кучку свежего собачьего говна. Настроение тут же упало, не позволив вкусить итог наслаждений. Марк Луций оправил одежду и, горестно вздыхая, направился к друзьям, по дороге старательно вытирая загаженный сандаль о траву.

Говорят, что именно этот неприятный конфуз Марк Луций пронес в памяти через всю жизнь и, став центурионом, а потом легатом, завел обыкновение уделять особое место сортирам, дабы не вляпаться ненароком еще и в человечье дерьмо.

Для наведения дисциплины Секст Цезарь приставил к нам четырех десятников из первого легиона, что было весьма почетно. Поначалу я простодушно решил, что на четырех надзирателей у нас стало больше, но ребятам было велено подчиняться Ироду, что они и выполнили, быстро организовав прием крестьянских пареньков, желавших проходить воинскую службу, и раздавая направо и налево подзатыльники и зуботычины, занимались муштрой и воинской дисциплиной.

Поставив Ирода на новый пост, Секст Цезарь практически не касался его дел, справедливо полагая, что сын Антипатра обойдется без нянек. Впрочем, он был более чем желанным начальником, к которому можно было обратиться за советом и помощью. Так что если Ироду было нужно переговорить с Секстом Цезарем, он посылал голубей или направлял меня, в крайнем случае ехал сам. Если же Сексту нужно было передать что-то нам, он высылал своего помощника Силлая[45], сирийца по рождению, весьма знатных кровей, который приносил послание в день нашего с Иродом первого визита в Сирию. Вежливый и расторопный, Силлай отличался дипломатической любезностью и умением настолько хорошо скрывать свои чувства и доверенные ему клятвы, что можно было позавидовать. Впрочем, пройдет чуть более двадцати лет, и я узнаю о Силлае нечто такое, что объяснит и его таланты и скромный, невинный вид.

Прошли три года, за которые доверенный Ироду гарнизон полностью преобразился. Меж тем власть в Риме заметно пошатнулась, от рук убийц пал Гай Юлий Цезарь, и в Сирии сел Кассий[46], коронованный молвой как убийца Гая Юлия. Приблизительно в это же время мой учитель Люций Грасса дал мне знать через своих людей в Самарии, что в Риме объявился мой отец, который желает встретиться со мной. Дело для «Черных пауков» небывалое. Как гласит закон: «тайных дел мастера» не имеют ни отца, ни матери, ни дома, ни родного берега», но тут сердце мое дрогнуло, и я попросил правителя отпустить меня в Рим. Не просто так, разумеется, а с поздравлениями и подарками Марку Антонию, которые я должен был доставить в сохранности через бушевавшую восставшими плебеями страну и бродившими в поисках легкого заработка бывшими воинами Цезаря.

В мое отсутствие Ирод должен был явиться пред начальственные очи Кассия, дабы тот подтвердил его назначение в Самарию, либо избрал туда другого не менее достойного кандидата. Впрочем, еще раньше к новому правителю Сирии явился лично засвидетельствовать свое глубочайшее почтение и заверить в полном содействии на будущее отец Ирода Антипатр, так что к моменту знакомства Ирода с Кассием последний был настроен более чем благостно. Да и почему бы ему и не расположиться к молодому и весьма полезному военачальнику, который, прослышав о том, что Кассий явился в Сирию собирать войска для вступления в заварушку между наследником Цезаря Октавианом[47] и Марком Антонием, честно и благородно принес последнему не только уверения в своей дружбе, но и сто талантов – собственную честную долю от сбора налогов. Поэтому Кассий не только подтвердил назначение, но и поручил Ироду собирать долги в давно и надолго перепуганной близким соседством с обманутым и опороченным ею идумеем Галилее. Жаль, что об этом новом визите Ирода к некогда оскорбившим его галилеянам я узнал только от знакомых идумеев, сопровождавших его в этом путешествии. Представляю, как тряслись поджилки у совета старейшин, когда они учуяли приближение своего врага – человека, которого они оклеветали перед Гирканом. И вот теперь еще вчера с позором изгнанный «князь-жених» пришел, уже не предлагая брачного союза с напуганной до смерти Галилеей, а чтобы брать ее всякий раз, когда ему это заблагорассудится, не принимая на себя право защищать ее народ, вершить суды, умножать ее благосостояние. Теперь Ирод ставил Галилею на колени и делал с ней, что ему вздумается, на правах, данных ему свыше.

Рассказывавшие о произошедшем придворные давились от хохота, проливая на свои хитоны виноградное вино, по эллинскому обычаю перемешанное с водой, описывая, как крестьяне, некогда плевавшие вслед удалявшемуся от них правителю, ныне стояли на коленях вдоль дороги, а горожане осыпали цветами путь кавалькады Ирода от городских ворот до дворца правителя. Везде была заблаговременно собрана дань, причем она не только превосходила обещанное. На отдельных грузовых повозках Ирод вывозил подарки, собранные лично для него благодарными за его приезд жителями Галилеи. Раньше срока к Кассию явился Ирод с собранной данью и не потеряв за время похода ни одного человека.

На радостях Кассий тут же поручил Ироду собирать подати по всей Сирийской провинции, а также высшей римской властью он был допущен к складам оружия легионов, находившихся в самой Иудее. Таким образом, спустя всего три года после позора в Галилее и суда в Иудеи, Ирод, образно говоря, получил право входить, когда ему вздумается, и в Иудею, и в Галилею, не спрашивая на то разрешения и действуя на основании приказа Рима. Это был триумф!

Глава 18

Я уже был на подступах к Риму, когда в Иудее началась гражданская война, поднятая неким Малихом[48], отравившем величайшего из людей, которых я когда-либо знал, Антипатра, и сместив его сына Фасаила, после чего узурпатор занял место фактического правителя Иерусалима, при безвольном и вечно полагавшемся на других Гиркане.

Взбешенный убийством отца, Ирод поднял было свои легионы, но вовремя явившийся в Самарию брат Фасаил отговорил его от столь опрометчивого шага, предложив свой план. Я слышал, что они обменялись письмами и подарками с Малихом и Гирканом, после чего посетили Кассия, заверив его в своей искренней дружбе и нежелания ссориться впредь.

На обратном пути один легионер, за давностью лет я позабыл его имя, вдруг напал на Малиха, перерезав ему горло. За спиной этого благородно пожертвовавшего собой воина четко угадывались тени двух мстивших за отца братьев, но официально была принята версия о том, что убийца был заговорщиком, так что награду за его смерть семья покойного получила тайно, негласно. Об этом позаботился я лично, получив подробное письмо от Ирода уже в Риме. В послании правителя, разумеется, не было ни слова о произошедших событиях, но, сопоставив все «за» и «против», я разгадал тайный смысл письма, и семья покойного вдруг получила наследство, оставленное им бог весть откуда взявшимся родственником из Испании. Для большей правдоподобности я переоделся в дорожный плащ, покрыл лицо и одежду пылью и явился в таком виде в дом почтенной вдовы.

Более чем скромное убранство дома говорило о том, что семья действительно нуждается в средствах. Представьте себе короткую и узкую бедняцкую кровать, на ней тюфяк, сквозь заплаты которого виден клок простого ситника, скорее всего, нарезанного на болоте возле Цирцей. Там все собирают ситник. Потому что бесплатно.

Хозяйка тут же обтерла подолом мраморный столик, поставив передо мной небольшой канфар[49] с вином и, когда я пригласил ее выпить вместе со мной, немножко помявшись, как все женщины, скромно взяла себе простую глиняную кружку. В углу я приметил довольно старый сундук, куда хозяйка, по всей видимости, складывала одежду. Все чистое, ухоженное, но ужасно ветхое. Поначалу я смотрел на все это убожество, недоумевая, на что тратились деньги погибшего легионера? А ведь жалования, которое получает рядовой, при экономном ведении дел хватает на десять человек…

Мои сомнения разрешила сама хозяйка, извинившись за отсутствие в доме еды, мол, сестра с улицы храма Аполлона устраивает обед, на который ушли все ее шестеро детей и, как водится, прихватили с собой корзины со съестным.

О том, что она не станет дознаваться, откуда у покойного муженька вдруг появился неведомый ранее родственник, можно было не беспокоиться, не за море же поедет правды искать.

Когда я вышел из дома вдовы, на красную черепичную крышу села белая голубка, что показалось мне хорошим знаком.

Глава 19

О том, что старый Гиркан собирается щедро наградить Ирода, шептали слуги и даже рабы в иерусалимском дворце. А как же иначе – спас! Избавил от кровожадного Малиха и до сих пор не посчитался за смерть отца! А ведь мог, что греха таить. И большое ли дело – свернуть втихомолку негодную башку глупому, безвольному царьку, который даже наследником не сумел обзавестись. Нет на нем благословения неба, не состоялся этнарх Гиркан в качестве правителя, упустил большую часть честно завоеванной родителем Иудеи вместе с царским титулом, не был хорошим мужем, да и мужиком путевым не получился. Так себе, не пойми что. Даже ребенка не сделал ни одной из своих наложниц, не говоря уже о жене. Смешно сказать, у иных царей беременеют не только царицы и постельные служанки, а рабыни с пузами ходят. Да что там рабыни, стоит настоящему царю глянуть на любую проходящую мимо горожанку, не то, что моргнуть ей с прищуром лукавым, как та немедленно понесет от него, да еще о чуде таком соседям поведает. А что, все легенды об этом говорят, а легенды, как известно, врать не станут.

Ой, спасибо Ироду идумею, сыну благородного и мудрейшего из людей Антипатра, внуку Антипаса, да усладятся медом их души, вот у него как раз все как надо! И молод, и красив, и умен, чресла его сильны, и семя дает плоды. Вот за чьей спиной век доживать бедолаге Гиркану, сидеть яко мышь под полом, точно моль в старой шерстяной тунике. Только как доказать разлюбезному Ироду, что не предаст его вечно всего боящийся этнарх, что верит ему, как самому себе, да, пожалуй, и поболе? Как так к делу подойти, чтобы не громил проклятый везунчик Иудею? Хорошо сказать, да трудно исполнить.

Оттого и кручинился повелитель Иудеи Гиркан, оттого и запирался в сокровищнице своей худосочной один, пинками выгоняя слуг и министров, желая думу думать: «Как бы теперь сделать так, чтобы проклятый освободитель не отверг щедрые дары и не прибрал бы все к рукам на правах сильнейшего»?

Тут надо было действовать по-умному. И Гиркан нашел решение. На зависть всем и особенно римским хозяевам приготовил правитель Иудеи необычайно щедрый подарок для Ирода. Так что явившийся получить свое или надавать двуличному сукину сыну Гиркану пинков по соответствующему месту правитель Самарии вдруг узрел очаровательную девушку с длинными, по самые пятки, черными волосами, увитыми множеством нитей бус, в золотой одежде. Деву дивную перетрусивший этнарх представил своей внучкой Мариамной, дочерью Александра II, сына его племянника Антигона.

– У меня нет сына, жизнь на исходе. Народ бесится, понимая, что, сдохнув в один прекрасный день в сортире или ванной, я невольно оставляю Иудею без наследника. Снова объявятся мои милые родственнички, польется кровь, в то время, как, женившись на моей внучке, в глазах синедриона ты фактически сделаешься моим преемником.

Ирод посмотрел на будущую царицу, уже желая ее. Настоящая красавица, таких еще поискать, к тому же хасмонейка! Дорога к иерусалимскому престолу! Конечно, придется развес-тись, заручиться поддержкой Рима, ну да это дело наживное. Все деньги крутятся в Риме, вся власть в Риме, стало быть, в Рим и нужно идти за благословением.

– Я принимаю твой дар, благородный этнарх, принимаю с восторгом! – Ирод невольно покраснел, заметив обращенный на него взгляд Гиркана. Этнарх прекрасно знал о Дорис и сыне. Да, придется не только изгнать жену, но и отказаться от первенца, потому что наследовать этнархию будет сын от хасмонейки. Придется заплатить за родство с хасмонеями, стоит этого титул зятя правителя Иудеи и положение наследника.

Из дворца Гиркана Ирод возвращался со смешанными чувствами. С одной стороны, самым явным образом исполнялись предсказания о его царствовании в Иудее, с другой… с другой – за вожделенный трон следовало заплатить предательством.

Платить или не платить? Или быть верным и любящим? Продолжать оставаться супругом Дорис и отцом маленького Антипатра и не желать большего? А что может быть важнее для мужчины, чем заботиться о собственной семье? Защищать своих близких?

Больше этого – дело, для которого ты рожден. Путь, которому ты предназначен, вершина, покорить которую можешь только ты. К тому же Мариамна! Красавица иудейка хасмонейской династии. Круглолицая с огромными глазами и пушистыми загнутыми вверх ресницами, крошечным ротиком и очаровательной родинкой на щечке. И как это он столько подробностей приметил зараз. Она была ниже его на две головы, стройная, все стати при ней.

Плавные или нет ее движения? Да она же все время стояла рядом с дядей. Судя по благородной царственной осанке, она должна двигаться словно нимфа. Чуть касаясь кончиками пальцев пола, вот-вот с моря повеет легкий ветерок и ее унесет в небеса, для которых она и предназначена. Ее ручки – крошечные кисти истинной хасмонейки, такие, как были у ее бабки Александры Саломеи, созданные повелевать или ласкать возлюбленного. Все ручки в колечках и браслетах. Каждый пальчик – драгоценность. А ножки? Должно быть, ножки тоже какие-то особенные, узкие благородные стопы, и пальчики – точно крошечные ракушки или…

Ирод остановился, пытаясь отыскать сравнение.

Какая она будет в постели? У хасмонейки широкие, похожие на бока амфоры, бедра и, должно быть, тонкая талия. Такую талию нужно обнимать с особой нежностью и страстью. Не приведи бог не удовлетворить царицу в ее желаниях! Настоящая царица, пусть даже сейчас Рим отменил этот титул. Мариамна – это тебе не покорная Дорис, она вся сделана из мрака и огня, за ней тайна и золотые врата. За ней Олимп эллинов и все римские боги – все, что они уперли у греков, все, каких сочинили сами. О норка Юноны! О высокая грудь Венеры, ее ослепительные бедра. Елена Троянская не столь желанна и горяча. Хотя из-за нее погибали сотни тысяч воинов. Да… Мариамна – сама Венера с огнедышащими глубинами, которые спалят недостойного ее мужчину. Царицу нужно заслужить, завоевать.

Сколько она потребует любви в обмен на трон Иерусалима? Ночь любви, сто ночей подряд? Надо, чтобы перед свадьбой рыбаки с неделю привозили мелких крабов и креветок, нужны перец и обтирания, уподобляющие чресла железу и камню. Хотя никогда вроде не было с этим проблем, но все же…

Ночь с царицей! Первая ночь с настоящей царицей, с девушкой из царского рода кого хочешь собьет с панталыку, будешь думать о ней дни и ночи до самой свадьбы, а потом раз… и не донесешь драгоценный дар до лона. Опозоришься на весь свет. Ночь с царицей – жизнь с настоящей царицей!

Чтобы возлежать с царицей, нужно быть достойным ее, нужно быть настоящим царем! А если она не только природная царица, а еще и богиня, тогда придется стать богом! Стать богом, а ведь он еще даже не царь…

О прекрасная Мариамна! Вот если бы можно было проникнуть в ее покои, подкупить служанок и выяснить заветные тайны. А если она не девушка? Если она не девушка, необходимо выяснить, что она любит, а чего сторонится. Пытать ее постельных рабов, дабы те открыли свои тайны, чтобы…

О золотая богиня, прекраснейшая из женщин!

Думая о Мариамне, Ирод вдруг оступился на узкой лестнице, ведущей в сад, и со всей силой грохнулся, больно ударившись спиной. Но даже боль не заглушила в нем страсти, вызванной хасмонейской девушкой, даже этот пинок Матери Земли не отрезвил по уши влюбленного идумея, не заставил его задуматься о происходящем, а также о бедной Дорис и сыне, наследнике, которому теперь доставался в удел ветер. И который должен был вырасти в обстановке ненависти и обид, когда его оскорбленная, незаслуженно отвергнутая мать будет слать могущественные идумейские проклятия на Ирода, изо дня в день перековывая сына в оружие против собственного отца.

Меня не было рядом с господином, но больше всего на свете я мечтал оказаться сейчас в Иерусалиме. Там, где творилась история и закладывались судьбы будущих миров. Я спешил к Ироду, еще доподлинно не зная, прикажут ли мне прирезать избранника богов или повелят служить дальше, поддерживая его по пути к этой невероятной, невозможной, как мне тогда казалось, цели.

Глава 20

Как я уже сказал, я благополучно прибыл в Рим и поселился в гостинице «Щит Марса», желая наперво оглядеться, прикидывая, что к чему. Там меня застало письмо Ирода с просьбой тайно передать деньги вдове покойного легионера. Что я и сделал, довольный тем, что Ирод без особых проблем обнаружил меня. К слову, если меня сумели отыскать слуги моего господина, стало быть, отцу, учителю или помогающему им Криспину Марцию Навусу, это тем более не составит труда. Однако те медлили, и я тоже не спешил обнаруживать себя. Что-то изначально было не так во всем этом вызове, в незапланированной встрече, в том, что отец вообще вознамерился оторвать меня от моих обязанностей.

Единственное, что приходило в голову, это особое «черное посвящение», которое проходят некоторые «Черные пауки», вступающие в особое братство «тайных дел мастеров». Дело сие почти неслыханное, мало кто из «Черных пауков» удостаивается подобной чести, потому как, насколько мне известно, «тайных дел мастеров» в братстве должно быть всего 139. Почему именно это число, под пытками не скажу, потому как не ведаю и знать мне до поры не полагается. Эти 139 делятся на «базарников», воров, потрошащих чужие пояса и сумки на рынках, «перекресточников» – что промышляют на больших дорогах, «пегасотворцев» – тех, кто приделывает коням крылья, «сквознячков» – грабящих и нередко убивающих свои жертвы на улицах, «золотоперстников» – подделывающих драгоценности и печати, «летучих мышей» – воров, проникающих в дома и дворцы, «сверлильщиков», ворующих воду из городского водопровода. А так же шпионов: «следунов», умеющих идти за выбранной жертвой так незаметно, что и к концу дня, и к концу недели та ничего подозрительного не обнаружит; «черных пауков», обычно работающих при господах, за которыми они тайно надзирают; «опекунов», курирующих деятельность шпионской организации в определенном районе; гонцов, служащих для связи между внедренным шпионом или опекуном и пославшим его господином.

Никто доподлинно не знает, сколько представителей входит в тайное братство от каждой профессии, по какому принципу они избираются или призываются, как часто собираются его члены, если они вообще когда-нибудь собираются.

Я решил, что приглашение в эту организацию может быть единственным поводом для вызова меня в Рим. Наивный! Должно быть, бог Гонор, шуткуя, набросил мне на голову мешок, из-за которого я утратил скромность и способность соображать.

О том, что мой отец отыскал меня и предлагает встретиться, я узнал через три недели пребывания в Риме, о чем меня известили особым паучьим шифром, которому я научился еще дома.

Сначала в нашу гостиницу заявилась обыкновенная девка, из тех, что вечно трутся возле трактиров и постоялых дворов в поисках охочих до бабьих прелестей ухарей. Девка как девка. После чистеньких, скромных служанок и женщин, состоявших в личной обслуге госпожи Дорис, сама мысль дотронуться до столь грязной сучки чем-то иным, кроме кнута, казалась мне неприятной, но я, по привычке наблюдать за всем происходящим, невольно прислушался к тому, о чем говорила или, точнее, кричала эта шкура. Когда же до меня дошло, чего она хочет, я невольно напрягся, вглядываясь в потасканную особу и вслушиваясь в то, что она сообщит мне. А она просила срочно указать ей, в каких комнатах остановился пришедший из Фив купец Абрахус – условное имя, означающее «Жди вестей». Мама говорила, что до того, как придумали шифровку при помощи имен, использовали фразу, которая изначально содержала в себе какую-нибудь нелепицу, например, просили позвать жреца бога Квирина, прибывшего из города Фригия, а там такого храма отродясь не было. Но ведь это не все обязаны знать. Вот так и получилось, что ничего не значащие для многих имена и названия городов сделались у «пауков» определенным шифром.

Что же, ждать – значит ждать. Но только не на открытом, прекрасно просматривающемся со всех сторон месте, точно муха на мишени. Я поймал за локоть пробегавшую мимо трактирную служанку и попросил принести мне вина, сам же устроился на лестнице, под надежным прикрытием массивных перил, на случай, если кто-нибудь вознамерится подстрелить меня, пока я, расслабленный и не ожидающий ловушки, буду честно надуваться местным пойлом.

– Спасибо, милая, – я потрепал принесшую мне вино девицу по пышным ягодицам, тут же встретившись с неодоб-рительным взглядом низколобого парня в сером неприметном плаще и солдатских сандалиях. Очень интересно, с чего это военному человеку переодеваться в штатскую одежду? И сколько поблизости еще таких сандалий? О-па… со своего места я насчитал не менее пяти пар. Причем вот ведь странность, все эти по-армейски коротко стриженные плечистые молодцы были как один одеты в штатское, словно мирные граждане Рима, зашедшие в кабак промочить горло и послушать сплетни.

И еще одно диво: все они были, точно прозрачные стеклышки, трезвы! Даже тот, что упорно изображал из себя пьяного. Плохой актер был, пожалуй, подозрительнее всех. Интересно, давно здесь эти мимы? Судя по тому, что они переоделись, но не переобулись, – в гостиницу их вызвали по тревоге. А я вместо того, чтобы оглядеться как следует по сторонам да прочухать, что за мною слежка, все время наблюдал за шлюхой и проморгал форменную засаду. Вот молодец!

Я незаметно оправил пояс с мечом. Вся пятерка ряженых была при оружии, об этом говорили оттопыренные складки одежды у пояса. У того, кто бездарно пытался изображать из себя пьяного, так и вовсе на животе туника явно облипала не один, а целых три торчащих члена. Это был уже явный перебор! Я невольно рассмеялся.

Но никто из мирно пьянствовавших солдат пока не стремился привязаться ко мне. Плохой знак. А ведь шлюха явно дала понять, что следует ждать вестей. Стало быть, скоро пожалует гонец. А как его теперь встречать, когда вместе со мной его тут ждут целых пять решительно настроенных ублюдков? Впрочем, если не только я, но и гонец не обнаружит при входе засаду…

В этот момент служанка, которую я столь неосмотрительно поощрил, потрепав по ягодицам, томно покачивая бедрами, направилась в мою сторону, держа на массивном плече полный грязной посуды поднос. Ее левая грудь чуть приподнялась, а сама служанка направила на меня призывно-отрешенный взгляд, должно быть, думая про себя, что так она напомнит мне знаменитую статую Афины-кариатиды, несущей на своем плече балкон храма Юпитера. Не знаю почему, но обычно, прежде чем попросить шлюху принять согбенную позу мойщицы пола или кладущей земные поклоны у статуи какого-нибудь бога, которого изображает один из участников представления, пьяная солдатня желает насладиться зрелищем именно Афины. Что лично я объясняю не столько особым почитанием воинской братии этой во всех отношениях уважаемой богини, сколько тем, что в состав городской стражи преторианцев принципиально не берут граждан Рима, считая, что тогда они будут бегать по каждому поводу и без оного домой, а то и вовсе не станут вылезать из-под теплого жениного крылышка. Кроме того, жители Рима – люди, воспитанные на цирке, театре и прочих зрелищах, не смогут должным образом задержать нажравшихся актеров, не посмеют усмирять не в меру разгулявшихся аристократов, а то и вовсе – глупость – вдруг начнут аккуратничать с соседями, «как бы чего». Поэтому в Риме стражами порядка служат провинциалы, которым плевать, где какой храм и кто именно прокладывал ту или иную улицу, кто строил дворцы, содержит публичные дома, у кого самая лучшая кухня или кого вообще не следует пальцем трогать. Они грубо и просто выполняют свою работу, быстро выучив свой конкретный район города и без особой надобности не заходя в иные. Они наглые, тупые и оттого бесстрашные и плюющие на все кроме своего непосредственного начальства, которого они априори должны знать в лицо. Но это я говорю о преторианцах, наводящих порядок в городе. Что же до избранных, охраняющих высочайшую особу, то о них я не имею сведений.

Что же до фантазии по поводу поз статуй богов, то тут так уж повелось, что Афину балконодержащую знают они все по причине центрального расположения храма, что же до остальных, то…