- Знаешь, когда ты разговаривал с Даяной, она на тебя так смотрела... Так смотрела. В общем, у меня сердце кровью обливалось от ее взгляда. Наверное это все глупости. Ведь я же тебя так давно не видела и, если честно, совсем не знаю. Вот. А потом, ты мне ничем не обязан. Ведь я же для тебя так долго была мертва. Ты не должен себя ни в чем винить. Вот. И я наверное тоже. - Мне не в чем себя винить, любимая, - поспешил успокоить девушку Герман, нежно целуя ЕЕ в губы и прижимая к себе. - Но, кое в чем ты действительно права. Есть одна вещь, о которой я не могу пока тебе рассказать. И это никак не связано с моими чувствами. Другая женщина здесь ни при чем... Почти, ни при чем... Герман вспомнил про голограмму Сильвии Каллихен и поморщился. Девушка побледнела, уловив легкую тень смущения и замешательства на лице своего возлюбленного, но ничего не сказала. - Все очень сложно, милая, - между тем продолжал свою исповедь Герман. Очень сложно и, к тому же, теперь уже наверное не важно. Дело в том, что это не совсем моя тайна... Черт, что я говорю. Это совсем не то, о чем ты подумала. Это никакая не тайна. Это вообще можно уже считать несбывшимся мифом. Это все осталось там, в том мире где нас уже нет. Это уже не наши проблемы. И вряд ли стоит ворошить это грязное белье человеческой подлости и коварства. Я чуть было не совершил чудовищную ошибку. Точнее ее чуть было не совершили моими руками. Но все уже позади. Мне повезло. Я нашел тебя и сохранил доверие к самому себе. Если бы все произошло иначе... Я не могу и не хочу об этом даже и думать ... - Значит, ты ее все-таки любил? - обречено перебила лейтенанта девушка. - Кого ее? - искренне недоумевая переспросил Герман. - Ну ту, из-за которой ты чуть не совершил ошибки и о которой тебе так тяжело говорить? - Черт, как же тебе все это объяснить? - Герман схватился руками за голову и скорчил на своем лице страдальческую гримасу. - Не надо ничего объяснять. Я тебя все равно люблю. А если что-то у тебя с другой и было, то мне это не интересно. - Да не было ничего и никого. И не могло быть в принципе. Это все это чертов "Р" с мягким знаком и проныра мистер Ли. Если бы не они, то и говорить бы вообще было не о чем. Хотя... - Лицо Германа озарилось счастливой и блаженной улыбкой. - Хотя, если бы не они, мы бы наверное так и не нашли друг друга. Что же касается того вопроса, который тебя так беспокоит... Ладно, я тебе на него отвечу. Никакой женщины не было. Была только моя отчаянная глупость и авантюризм. Понимаешь. Я ее просто придумал. В памяти компьютера. Зачем я это сделал, я не могу тебе сказать. Но поверь мне, в этом не было ничего личного. Это было всего лишь моя защита. Ну что-то вроде оружия против моих врагов. И оно в конце-концов сработало. Причем очень даже вовремя и, главное, эффективно. Теперь его нет и больше никогда не будет. Я очень на это надеюсь. - Она была очень красива, эта твоя... компьютерная женщина, да? Лучше чем я? - Она была так себе, с тобой не сравнить ! И, к тому же, страшная зануда, - слукавил Герман. - И вообще. Она была примитивной голограммой, к тому же управляемой Суперкомом моего корабля. Я ее сделал от скуки, ну и еще кое для чего... И знаешь, Пигмалион из меня получился никудышный. Голограмма все время выходила из строя и к тому же все путала. В общем, я совсем не жалею о том, что в итоге мне пришлось ее стереть из памяти Суперкома... Герман разошелся ни на шутку, сам начиная верить во всю ту откровенную ложь, которую он так непринужденно излагал девушке. Но ОНА, похоже, ему верила. По крайней мере черты лица ее смягчились, на губах проступила чуть заметная улыбка и в томных темно- карих глазах заискрился жизнерадостный огонек. Герман облегченно вздохнул и поспешил перевести свою исповедь в другое русло. Он рассказал ЕЙ все. Все, что случилось в его жизни с момента их расставания. Он рассказал ей про мятеж "Рыцарей Свободы" и про свою, далеко не последнюю, роль в нем. Про потерю друзей и последовавшее вслед за этим крушение его карьеры. Про вынесенный ему Верховным Трибуналом Лиги Наций смертный приговор и свою печальную "одиссею" на Плутонианских титановых рудниках. Про его возвращение к пилотской деятельности и неожиданную амнистию. Про огненно-золотистые рассветы на Эльдорадо и пурпурные джунгли Эдема. Про двенадцатого марсианского сфинкса и беспросветные туманы Венеры. Про бесшабашных лунных контрабандистов и отчаянных головорезов Североафриканского Иностранного Легиона. Про грязно-серые доки, ангары и форпосты спутников Юпитера и злополучную сволочь Пикеринга. Девушка слушала его затаив дыхание. Время от времени он бледнела, крепко сжимая своими изящными пальчиками его руку и испуганно заглядывая ему в глаза. Когда Герман дошел в своем рассказе до своей миссии на "Иуде", он неожиданно помрачнел и остановился на полуслове. Его терзали сомнения и он никак не мог собраться с духом. - Знаешь, дорогая моя, - наконец произнес он. - Пожалуй это все. Последний рейс моего транспортника был мало чем примечателен. И вот я оказался здесь, пред тобой. И впереди у нас целая Вечность. Если, конечно, я все правильно понял?! Девушка понимающе кивнула и, чуть помедлив, добавила: - Мне тоже есть что тебе рассказать. Но..., - она загадочно улыбнулась, прежде чем продолжить. - Я этого не буду делать. Герман с наигранным безразличием пожал плечами, но не проронил в ответ ни слова. Ему, конечно, было не очень приятно то, "что", и, главное, "как" она сказала. Но, несмотря на свой от природы буйный темперамент, он ни за что на свете не решился открыто выразить свое недовольство. ОНА была для него слишком дорога. Слишком. И он искренне боялся ЕЕ обидеть. Боялся, быть может первый раз в жизни. Боялся, и не мог ничего с собой поделать. Никогда раньше он не испытывал этого чувства. Страх был чужд всему его естеству. И это не было пустым бахвальством. Скорее напротив. Этот качество его характера, в реальности и объективности которого он сам никогда не сомневался, было тем единственным, с чем он бессилен был что-либо поделать. - Нет, подожди, ты меня неправильно понял, милый, - вырвал Германа из бездны раздумий разгоряченный голос девушки. - Мне нечего от тебя скрывать. Как раз напротив. Я хочу чтобы ты знал обо мне даже больше, чем ты думаешь. Я хочу подарить тебе не просто мой мир, а нечто большее. Ты себе даже не представляешь... Герман ЕЕ уже не слушал. Он чувствовал себя полным идиотом и толстокожей, самоуверенной и ко всему безучастной скотиной. Как он только мог так о ней подумать? Кто дал ему на это право? И главное, на каком основании? Герман до крови прикусил губу и на его ресницах предательски блеснули слезы отчаяния и презрения к самому себе. Он резко отвернулся в сторону и прикрыл лицо руками. Тягостно потянулись минуты, жадно подминая под себя энергию и пространство.
      Часть вторая
      ЖИЗНЬ, КОТОРУЮ МОЖНО И НУЖНО ПРОЖИТЬ ДВАЖДЫ
      Глава восьмая. Дом, которого не может не быть.
      Когда к Герману снова вернулось привычное самообладание, он осторожно приоткрыл глаза. Его окружал совершенно другой мир. Белоснежные купола и небоскребы Юниаполиса таяли прямо на его глазах. Благоухающий парк, деревья, скамейки, фонтан, зеленая трава и, наконец, ЕЕ озабоченное личико - все это неожиданно вспыхнуло и, как по мановению волшебной палочки, разлетелось фейерверком хрустальных осколков. Новый мир был действительно другим. И в то же время до боли знакомым. Хотя Герман готов был поклясться на чем угодно, что видел все это впервые. И эти милые сердцу цветочные клубы. И густой зеленый кустарник. И большого добродушного пса, суетливо путающийся у него под ногами. И просторную, заросшую плющом и диким виноградом веранду. И большой круглый стол, заботливо накрытый белоснежной скатертью и заставленный изящной стеклянной утварью. И собравшихся за этим столом людей, с искренней любовью и нежностью бросающих в его сторону взгляды. И даже роскошный представительский гравикар, безжизненно застывший у самого крыльца его дома... Его дома? Германа передернуло и он растерянно забегал глазами по лицам своих близких и родственников. Но ведь у него никогда не было ДОМА?! Его отец и мать погибли в самом начале Восточной компании. Герману тогда только-только исполнилось два года. И Военный Совет европейских союзников не придумал ничего лучшего, кроме как отправить его, сына легендарного разведчика "Ветра", в одну из своих мирных колоний на Марсе. Потом был военный интернат, Летная школа и беспрецедентный триумф "Падших ангелов" на Южном фронте. Были бесконечные боевые вылеты и объятые пламенем города в прицеле его "суперфайтера". Были искаженные гримасой ужаса и боли лица противников и их ни в чем не повинных сограждан. Был удушливый и пьяный туман полковой кают компании. Была горечь от поражений и сладостный миг победы. Но ничего похожего на то, что сейчас его окружало, безусловно не было. Да и в принципе не могло быть. Между тем, широкоплечий, с открытым лицом и грустными глазами мужчина, медленно поднялся со своего места за столом и приветливо потрепал Германа по голове. - Ну, дочурка, - ласково произнес он. - Будь умницей и не огорчай маму. У твоего папы очень много дел. Я постараюсь вернутся пораньше и мы с тобой обязательно пойдем на пруд. Как я и обещал. Ну, не скучай. - Как же так, Володечка, - перебила его статная, русоволосая женщина , которую Герман считал сейчас почему-то своей матерью. - У тебя же сегодня выходной. Ты же обещал побыть с нами. За последние месяцы мы с Настенькой видим тебя все реже и реже. С тобой что-то происходит. - Извини дорогая, - нежно целуя ее в щеку, сказал отец. - Но это происходит не со мной. Это происходит с миром. Ты же знаешь, мой последний эксперимент с D-полем закончился не совсем так, как мы все рассчитывали. А американцы нас постоянно торопят. Похоже, у них что-то происходит. Что-то очень тревожное и плохое. Но не будем об этом при дочке. Ей об этом еще рано думать. Мне пора. Мужчина сбежал вниз по лестнице и, громко хлопнув дверью, исчез в чреве своего служебного гравикара. Машина заурчала и резко тронулась с места. - Ну вот, папа опять нас оставил одних. Ох уж эта его работа, - грустно произнесла "мать" Германа, убирая со стола пузатый кофейник и тарелки со снедью. - Папа хороший ! - обиженно отозвался Герман, пытась помочь своей матери убрать со стола. - Не надо, Настенька ! Я управлюсь сама ! - решительно остановила его та. - Займись-ка лучше своими стереокнижками и компьютером. Осенью тебе в школу, а ты еще так мало всего знаешь. Мы с папой не хотим за тебя краснеть перед твоими будущими учителями и одноклассниками. - Не хочу заниматься компьютером без папы ! - закапризничал Герман. - Он все так хорошо объясняет... А без него мне ничего не понятно. И скучно . И вообще, я хочу, чтобы мы пошли в лес - за грибами и за ягодами. - Ну-ка, брось все эти свои штучки, - строго посмотрев на Германа, произнесла женщина. - В лес мы всегда еще успеем сходить. А пока, займись тем, чем я тебе сказала. Ты же только что обещала отцу меня не огорчать . Герман поморщился, но не решился доводить ситуацию до скандала. Обиженно фыркнув и демонстративно вскинув голову, он сорвался с места,. быстро преодолел лестницу на второй этаж и, наконец, оказался в своей "детской". В комнате было немножко душно, хотя и не жарко. Герман с видом полноправного хозяина плюхнулся в свое любимое кресло, как всегда до неприличия мягкое и гостеприимное, и глубоко задумался. Вообще-то, если быть очень честным, учиться ему нравилось. Даже больше чем возиться с куклами, играть в "салочки" с соседскими мальчишками, беззаботно нежиться в ласковых лучах солнца или даже путешествовать вместе с отцом по разным экзотическим уголкам и весям окружающего его мира. В отличие от подавляющего большинства сверстников, его неудержимо влекло ко всему новому и пока им еще непознанному. Ко всему тому, о чем знали взрослые и о чем ему самому толькопредстояло узнать. Но больше всего ему нравилось самостоятельно находить ответы на вопросы, в которых путались даже они. Таких вопросов было великое множество. И с каждым днем их становилось все больше. Среди них были и такие как:" Почему светит и греет солнце? Почему, когда тебя обнимает отец, тебе беззаботно и радостно. А когда он сердится, тебе хочется плакать и провалится сквозь? Почему трава зеленая, а небо голубое? Почему его любимый пес Сократ при их встрече дружелюбно виляет хвостом, но не разговаривает?..." Но были среди этих вопросов и более серьезные: "Почему, когда они ездили вместе с отцом на Средиземное море и случайно заглянули в исторический музей, там было так много незнакомых ему вещей и предметов? Да сам музей был не похож на их собственный дом. Почему?" И, наконец, почему весь тот мир, который их окружает, такой, какой есть, а не другой, о которых он не раз читал в развлекательных киберкнижках. Вот этот последний вопрос, не давал Герману покоя не ночью, ни днем. Даже несмотря на его, как выражался отец, несознательный возраст. И быть может, именно этот вопрос, стал основной причиной его особого благоговения перед сказками и увлекательными историями о жителях других миров и временных измерений. Между тем, "Электронный Распорядитель Дома", или как все его называли в шутку - "Домовой ", так и не дождавшись никаких распоряжений от одного из своих хозяев, на собственный страх и риск запустил процесс реконфигурации комнаты. Все вокруг Германа пришло в движение. Легкий полумрак сменился ярким солнечным светом. Воздух приобрел живительный озоновый привкус. Пребывающее в жутком беспорядке "лежбище" Германа ушло в стену и на его месте замерцал хрустальный шарик стереовизора. Расторопно закончив все свои преобразования, " Домовой" услужливо пробурчал в адрес Германа что-то невнятное и оставил свою моланькую хозяйку наедине с тишиной. Герман рассеяно уставился на вспыхнувший прямо перед ним земной глобус, устроился в кресле поудобней и весь обратился во внимание. Бесчувственный баритон " Наставника" ворвался в его сознание и мысли. Вначале он отдавался в ушах Германа застенчиво и робко, а затем все больше и больше набирая силу и назидательный тон. Свой уже ставший привычным для Германа Экскурс в Естествознание "Наставник" как всегда начал с занудной фразы о том, как человечество, однажды "слезло с дерева" и, опрометчиво взглянув на небо, больше уже никогда не смогло оторвать от него глаз. Вначале Герман слушал "Наставника" без особого интереса. Это был его уже далеко не первый урок. Многое из того, что тот говорил, ему уже было давно известно. Другое же, казалось настолько чуждым и малозначительным, что не вызывало в его душе ни малейшего всплеска эмоций . Так продолжалось до того момента, пока в сознании Германа вдруг не стали происходить самые невероятные вещи. В первый момент Герман даже немножко испугался. Еще бы. Ведь ему показалось, что все то, о чем продолжал монотонным голосом распинатся "Наставник " и тот стремительный калейдоскоп образов и событий, разворачивающихся ему в унисон в недрах стереовизора, как-то вдруг и без видимой причины приобрели слишком уж реальные и до боли знакомые Герману очертания. Более того, с каждой секундой Герман все больше и больше убеждался в том, что то, что с ним теперь происходило, уже более не было банальным уроком по естествознанию. Даже несмотря на продолжавший звучать за кадром голос "Наставника". Перед его глазами проходила РЕАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ. День за днем. Год за годом. Во всей своей пышной красе, буйстве и многообразии красок. Со всеми своими полутонами и едва уловимыми оттенками. Но, все же это была чужая для Лейтенанта Леваневского жизнь. В собственной жизни Германа никогда не было "школьных" звонков, наивных и озорных одноклассников и первого, и как впоследствии выяснилось, единственного Учителя. Не было в его жизни и старинного северного города, в который переехала их семья. С его тенистыми парками и томными аллеями. С его архаичными дворцами и просторной набережной. С его застывшими на перекрестке времен музеями и безрассудным гомоном эстрадных залов. Не было в его жизни и увлечения искусством и музыкой. Театральных "тусовок", вернисажей и сладостного мига свободного творчества. Не было в его жизни и шумных скаутских лагерей, просторных палаток, предрассветных туманов, печеной на углях картошки и сказочного аромата девственных лесов. Он никогда в своей жизни не скакал верхом на лошади, не плескался в бурных волнах Средиземного моря, не ступал по раскаленному песку Аравийской пустыни, не видел собственными глазами Древних пирамид, Коллизея и Эйфелевой башни. В этой, другой и новой, для него жизни, было еще очень много такого, чего он никогда не делал. Или делал, но совсем по другому. Но самым важным во всем этом было то, что он даже думал обо всем совсем не так как теперь.
      Глава девятая. ""Варвары.
      Как-то незаметно и совсем неожиданно для Германа время замедлило свой бег. Герман растеряно огляделся по сторонам в поисках причины подобных перемен. Но вокруг было тихо, уютно и безмятежно. К его искреннему удивлению, он все еще продолжал сидеть в своем любимом кресле. Прямо перед его глазами мерцал хрустальный шар стереовизора. А а голос "Наставника" в своей привычной манере долдодонил какую-то свою очередную истину. Но кое-что все же изменилось. И прежде всего то, что теперь ему было уже не семь лет, как когда-то, а целых семнадцать. Его окружали стены чужого и незнакомого дома. Где-то внизу, на первом этаже раздавались гулкий топот солдатских ног и громкая "тарабарщина" на незнакомом ему языке. Любящих его матери и отца рядом не было. Как не было у его ног и милого сердцу пса Сократа, заметно растолстевшего и постаревшего за прошедшие годы. Несколько месяцев назад он с отличием закончил общеобразовательную школу и без особого труда поступил на первый курс космобиологического университета. Но, как-то легко и беспечно переступив порог своего детства и отрочества, он так и не успел всерьез почувствовать юности. И причиной тому было вначале страшное слово "война", а затем и вполне ощутимый смрад от ее дыхания. Все началось несколько недель назад. Его отца в очередной раз перевели в один из южных городов, поближе к испытательным полигонам его института. Они с матерью вначале решили остаться в родном городе, где Герману еще предстояла учеба в университете. Но потом все же изменили свое решение и вместе с отцом отправились к месту его нового назначения. Последнее как раз и предопределило всю их дальнейшую судьбу. Город в котором они оказались, носил восточное название Геок -Тепе и находился на самом краю Центрально-Каракумской пустыни. В городе практически не было современных зданий. Если не считать штаб-квартиры военного гарнизона Лиги Наций и сферических корпусов Института Экспериментальной Физики. Подавляющее большинство населения города составляли местные жители, туркмены и пуштуны по национальности. По этой причине в первые же часы войны захватчикам практически ничего не стоило подмять под себя Геок-Тепе и, не останавливаясь, устремиться дальше, на северо-запад. Стояла глубокая ночь, когда темные силуэты антигравитационных "тарелок" неожиданно повисли над городом. В ночной тишине затрещали робкие и беспорядочные выстрелы, возникли темные силуэты людей с зелеными повязками на головах и приглушенный гул военных механизмом. За отцом Германа солдаты противника пришли практически сразу, грубо и бесцеремонно вытащив его из постели и жестами давая понять, что он должен пойти вместе с ними. Практически всех других ученых и сотрудников Института Экспериментальной Физики вскоре постигла аналогичная участь. Всех пленных, в числе которых оказался и отец Германа, захватчики собрали в одном из корпусов Института. Затем они выставили вокруг него безмолвную и суровую по внешнему виду охрану, поспешно заминировали периметр, погрузились в свои боевые машины и отбыли в неизвестном направлении. Для всех жителей Геок-Тепе, включая и тех, чей покой так и не потревожили солдаты противника, потянулись долгие часы тревожного ожидания и безизвестности. Герман пытался как мог утешить свою мать. Но у него это плохо получалось . Хотя, в этой, другой своей жизни, милосердие и готовность к состраданию неожиданно стали основой всего мироощущения. Окажись на его месте в эти минуты лейтенант Леваневский, и...вряд ли бы кому из захватчиков удалось безнаказанно переступить порог его, Германа, дома. Не говоря уже о том, чтобы причинить боль и совершить насилие над его родными и близкими. Но в этом мире все было по другому. Совсем по другому. В этом мире Герман уже не был солдатом. Он никогда не держал в руках оружия и не был способен с его помощью сеять смерть, пусть даже вполне обоснованную и справедливую. В этой своей жизни он никогда не смог бы не то, что бы убить, но даже ударить живого человека. И все это было так непохоже на того Германа, которого он хорошо знал и к необузданному темпераменту которого сумел привыкнуть за всю свою бурную и неоднозначную жизнь. Теперь же, глядя на то как, убивается мать, на ее слезы и сдавленные рыдания, он вместе с ней беззастенчиво плакал и от бессилия рвал на себе волосы. Но в то же время, чувство ненависти и кровожадный азарт возмездия все еще были чужды его новому существу. Между тем, от отца не было никаких вестей. Кроме того, что он жив и здоров. О чем они с матерью сумели узнать от одного из его ассистентов, тяжело раненого в перестрелке и чудом сумевшего избежать вражеского плена. Этого молодого человека звали Радж Синх. Он работал вместе с отцом Германа уже несколько лет. И отец ему очень доверял. Отец даже открыл ему самый сокровенный секрет всей их семьи - о своей маленькой личной лаборатории. Что было строжайше запрещено всеми инструкциями Объединенного Научного совета Лиги Наций и вполне могло поставить жирный крест на дальнейшей карьере отца, как ученого. Как раз эта-та лаборатория, которую отец еще не успел полностью оборудовать и отладить после переезда к месту нового назначения, и сыграла в судьбе Сингха роковую роль. Она спасла ему жизнь и позволила избежать позорного плена. Все дело было в том, что сама лаборатория располагалась в подвале их нового дома. И доступ в нее был открыт только отцу Германа и Сингху. Для всех непрошеных гостей она была, в буквальном смысле слова, невидимой. Эта ее невидимость была одной из последних разработок отца. О которой не знали даже его коллеги и сослуживцы по Институту Экспериментальной Физики. Не говоря уже о других, непосвященных в суть его научных разработок. Кроме того, на всякий случай, лаборатория имела еще и защитный экран, состоявший все из того же D-поля, разработкой и совершенствованием которого отец Германа официально занимался последние десять лет. Надо было быть поистине сумасшедшим или самоубийцей, чтобы решиться пройти через это D-поле. И, возможно, к незаслуженному везению захватчиков они таковыми не оказались.
      Предутренняя свежесть уже давно сменилась удушливым полуденным зноем. Город как бы замер в оцепенении и мучительном ожидании дальнейшего поворота событий. Его узкие улочки были пусты и безлюдны. Непривычная тишина и безмолвие струились по его узким улочкам, маленьким дворикам и площадям. Первый эшелон захватчиков уже успел продвинуться далеко на северо- запад. И гулкое эхо неприкащающихся сражений становилось все тише и тише. О том, что городу еще предстоит пережить нашествие второго и третьего эшелонов противника, никто из его жителей пока не знал. Но все же никто не спешил заниматься своими обычными делами и суетой повседневных будней. Ровно в полдень, где-то на юго-востоке прогремел мощный и оглушительный взрыв. Уже через минуту в комнату, в которой нашли себе убежище Герман с матерью, бесцеремонно ворвался Сингх и, с трудом превознемогая боль в простреленной груди, возбужденно изложил суть случившегося. С его слов Герман и его мать узнали о том, что жалкой кучке защитников города, чудом уцелевшей в схватке с вражеским десантом, удалось-таки одержать свою, пусть маленькую, но очень важную победу. Под самым носом у врага и пусть даже ценой собственных жизней, они сумели вначале вывести из строя, а затем и навечно похоронить под многометровым слоем песка главный Энергетический Комплекс Института. С этой минуты маленький городок Геок-Тепе уже не мог представлять ни малейшего стратегического интереса для противника. Лишенный энергетической подпитки Институт Экспериментальной Физики превратился в дюжину безжизненных строений, замершей в оцепенении электроники и ставшими в одночасье бесполезными лабораторными комплексами и испытательными стендами. Но оставались еще люди, которые все это создали и были всем этим способны управлять. Теперь их жизни и судьбы, после унижтожения Энергетического Комплекса Института, повисли на волоске. Противник был разъярен. Его солдаты, оставшиеся в городе, не находили себе места от растерянности и бессильной злобы. Уже через час на город обрушилась первая волна карателей и мародеров. Захватчики стреляли во все, что попадалось им на глаза, бесцеремонно врывались в дома, грабили и насиловали всех, кто пытался оказывать им сопротивление. И прежде всего это касалось пришельцев с севера. Оставшийся без защиты городок физиков был разграблен и унижен в первую очередь. Местных жителей, которых захватчики считали своими единоверцами, воины Ислама старались не трогать. Кое-кто из них в знак благодарности тут же переходил на сторону врага, надевая на свои головы зеленые повязки. Другие же, напротив, старались чем могли помочь северянам, укрывая их в своих домах, подвалах и палисадниках. Ближе к вечеру разбой и вакханалия в городе неожиданно прекратились. Тяжелый рокот транспортных вездеходов обрушился на поверженный Геок-Тепе и вскоре окружил его со всех сторон. Второй эшелон захватчиков быстро заполонил собой безлюдные улицы и проспекты города. Город затих. В быстро опускавшихся сумерках раздавались только отрывистые команды военачальников и приглушенный лязг оружия. Вновь прибывшие внешне мало чем отличались от своих предшественников десантников из первого эшелона противника. Но по своим вальяжным манерам, циничной и неторопливой жестокости, ничем не обоснованным спокойствии они были совсем другими. В доме, в котором все еще продолжали оставаться Герман с матерью и бедняга Сингх, они появились уже под вечер. Их было около десятка. Среди солдат особо выделялся их облаченный в белые дорогие одежды начальник. По-хозяйски оглядев первый этаж дома и оставшись при этом довольным, он громко и удовлетворенно хмыкнул. После чего распорядился в адрес своих солдат привести к нему других обитателей своего нового военного трофея. Те с готовностью и подобострастием поспешили выполнить его приказ. Когда Герман и его мать оказались на коленях у ног вражеского начальника, тот жестом подозвал к себе переводчика и лениво представился: - Меня зовут Абу Али ибн Хамаз, полковник Абу Али ибн Хамаз. вражеский офицер перевел свой рассеянный взгляд с матери Германа на него самого, прежде чем продолжить. - Вы и ваш дом теперь моя личная собственность. Военный трофей, так сказать. Женщину я, наверное, продам в рабство на невольничьем рынке Дамаска или Багдада. Что же касается девушки... Полковник оживился, пристально разглядывая Германа. В его глазах алчно вспыхнул и замерцал похотливый огонек. - Девушку же, - наконец продолжил он через переводчика, - ожидает несколько иная участь. Я хочу преподнести ее в подарок моему шейху. Мне кажется, в его гареме ей самое место... Полковник сделал паузу, доставая из внутреннего кармана своих просторных одежд спутниковую рацию и прислоняя ее к своему уху. Рация заверещала. И, отвечая на вызов, офицер что-то быстро затараторил по-арабски в ее микрофон. Ему ответили. Но по его лицу было видно, что не совсем то, что ему хотелось. Абу Али ибн Хамаз вспылил. Его лицо покрылось густой испариной и на пухлых губах заскользила тень недовольства и раздражения. Речь офицера неожиданно стала быстрой и скомканной. Похоже полковник был не на шутку рассержен тем, что ему говорил его собеседник. Наконец, оставив в покое рацию, Абу Али ибн Хамаз вернулся к своим пленникам и замершим в почтительном ожидании подчиненным. - Кажется, я немножко поспешил, - сдавленно произнес он в адрес Германа и его матери. - За вас двоих обещан большой выкуп. Так что, вы переходите в распоряжение Военного совета. Пусть он дальше решает вашу судьбу. Что же, касается вашего отца, то и за его голову тоже обещан немалый выкуп. Но он нам и самим нужен. Как ученый. Тем более, что теперь, когда вы, его родные, в моих руках, нам будет проще с ним договориться. А пока, объявляю вас под домашним арестом и оставляю под присмотром моих "моджахедов". Вам надлежит не покидать границ отведенной вам комнаты и ни в коем случае не показываться из его окон. Наказанием за ослушание будет ваша немедленная смерть. Что же касается дома... Полковник еще раз огляделся по сторонам и самодовольно улыбнулся. - Дом мне нравится. Здесь будет моя резиденция и главный штаб полицейского корпуса. - На второй этаж без моего разрешения никому ни шагу, - распорядился он уже в адрес своих солдат. - Разбираться не буду. Как положено по шариату, так с ослушником и поступлю. Здесь есть еще кто-нибудь? Солдаты отрицательно замотали головами ему в ответ. - Жаль. Очень жаль! - с нескрываемым разочарованием в голосе, прокомментировал полковник. - Но если все же кого-то еще обнаружите, сразу же тащите его к бывшей гарнизонной казарме Лиги Наций. У нас там будет приемно-распределительный пункт. Я сам решу за кого из пленных можно получить хороший выкуп, кого обменять на наших незадачливых братьев, попавших в плен к союзникам, кого продать в рабство, а кого просто расстрелять. Полковник медленно поднялся со своего кресла и направился к выходу. - Женщину и девушку в мое отсутствие не обижать. Я вернусь часа через три. Чтобы к моему приходу все здесь было приведено в порядок. - бросил он через плечо своим солдатам. "Моджахеды" почтительно вытянулись перед ним в знак покорности и холодно переглянулись друг с другом. Когда двери дома закрылись за спиной Абу Али ибн Хамаза, солдаты отконвоировали Германа и его мать в их комнату и без особого энтузиазма принялись наводить в доме порядок. Два последовавших за своим появлением дня полковник Абу Али ибн Хамаз не проявлял по отношению к своим пленникам ни малейшего интереса. Он был по горло занят своими собственными делами, уходил на службу с рассветом и возвращался далеко за полночь. В его отсутствие солдаты медленно сходили с ума от безделья, но по отношению к Герману и его матери вели себя подчеркнуто вежливо о корректно. К концу третьих суток Абу Али ибн Хамаз неожиданно соизволил подняться на второй этаж и без предупреждения ввалился в комнату к Герману и его матери. - Ваша дальнейшая судьба и судьба вашего отца, по милости Аллаха, решены, - безучастным голосом произнес он, протягивая Герману силиконовую пластину с посланием. - Союзники согласились заплатить за вас обозначенный нами выкуп и выслать самолет для вашей эвакуации.