– А старые песни знаешь? – спросил кто-то, когда Нара закончила петь.
      – Знаю, – ответила она, продолжая наигрывать мелодию. – Какую вам спеть?
      – О Тиане Берсерке! – попросил кто-то и тут же его поддержали нестройно.
      А она побледнела как мел, дернулась, неловко струну задела. А потом посмотрела на меня испуганно. Я пожал плечами.
      – Хорошо. Тогда слушайте… Слушайте легенду о Первом из Великого Рода Берсерков.
      Слушайте о Великом Городе и его людях…
      Она запела, но я не слышал ни слова. Звуки исчезли, исчезли стены, я вдруг увидел себя со стороны. Будто я сижу на жеребце огромном перед воротами закрытыми. А в руке сабля, и горят глаза ворона, и дрожит Оружие. И весь я в алом, словно маг расфуфыренный. А через плечо лента наградная… И страшно мне.
      Но страх прячется где-то глубоко внутри, а наверху – ярость. Ярость такая, что вот ее и стоит испугаться: самоубийственная.
      Ночь беззвездна, но светла кострами и пожарами. Пламя повсюду. Горит город, горят шатры и костры. С шипением стрелы пламенные тьму прошивают. И падает первый снег. Белой кисеей на волосы ложится и плечи. Я запрокидываю голову…
      Снежинки тают, едва коснувшись кожи, слезами по щекам бегут капли.
      И в голове ни одной мысли. Только пульсом бьется: "Победа или смерть"! Колотится, пытается вырваться наружу, разодрать тишину мертвую: "Победа иль смерть!" И прорывается…
      – Победа иль смерть! – кричу "другой я" и черный конь на дыбы встает. В поводья вцепляюсь сильней. – Открыть ворота!
      Пришпориваю жеребца и мчусь. Мчусь, сам не видя куда. Будь сейчас передо мной армия Старших или людей – все равно. Свои? Чужие? Какая разница?
      Нет больше Тиана Берсерка. То, что сейчас живет в моем теле, чуждо этому миру, опасно, беспощадно. Что я? Я – ночь, огонь и первый снег.
      Я – Смерть.
      За мной гвардейцы следуют, мои, выпестованные, выученные… Все они погибнут. До единого. Все они погибнут, а я… Я уже мертв.
      – Победа иль смерть! – подхватывают они клич. – Победа иль смерть!
      Сношу голову одному из слишком близко подобравшихся шаманов. Сабля оставляет за собой светящийся алым след, не тухнущий – лишь разгорающийся. Эта огненная лента отмечает мой путь.
      И страха больше нет. Я выжег его, вырвал из груди и бросил в один из костров.
      Запах сожженной плоти заставляет ноздри хищно раздуваться. Пламя… Да… Его мало… Слишком мало… Больше. Больше!
      Больше!
      Падает подо мной верный Ворон, я лечу на черную землю, качусь между лап и ног, уклоняюсь от ударов. И встаю… И смотрю в пламя. А сквозь пламя на меня смотрит их шаман. И скалится.
      И я делаю шаг. Первый… Протягиваю левую руку, позволяю одному из огненных языков браслетом обвить запястье, потянуть меня, поторопить. Да-да, сейчас…
      Дай только…
      Пламя сдирает с костей плоть. Смертную – уязвимую. Но я продолжаю жить. Я продолжаю жить. И полыхает в моей груди сердце. И горит верная сабля.
      Я стою в пламени и гляжу в лицо шаману. И шевелится что-то в кострище, и встают рядом те, кого сжег этот демон во славу своих зверобогов.
      – Только победа! Только смерть! – и слышит меня каждый.
      И они выходят. Они идут. Женщины, дети, старики. Идут, а меж ними умершие. Плоти лишенные, огнем наполненные, оружие пламенное сжимающиеся.
      Живые и мертвые.
      Мертвые и мертвые.
      А из пламени она выходит, обнимает меня. И шепчет: "Все правильно, Воин… Ты победил. Смерть – тоже победа, если ты выбрал ее сам, если ты ее принял.
      Проиграть может только трус…" И все сливается в безумный черно-алый вихрь, рычащий клубок тел, костей и пламени…
      И все заканчивается. Я вновь сижу за столом в таверне, а моя менестрелька, уже молча, продолжает перебивать струны…
      – Лишь выбрав смерть ты сможешь победить, – шепчет кто-то прямо мне в ухо. И смеется. Но рядом никого нет. И "никто" продолжает: – Жизнь бессмысленна, если в ней нет цели. А цель Воина – смерть. Чужая. Своя.
      – Смерть, – шепчу одними губами, неслышно. – Победа иль смерть…
      Нара Я замолчала, продолжая перебирать струны. Вокруг звучали одобрительные крики, со всех сторон сыпались монеты. Надо будет подобрать, деньги лишними не бывают…
      Но я не видела и не слышала никого. Здесь. Я была далеко, там, где горело пламя и смеялась Огненная Княгиня. Реи'Линэ, Огнь Осенних Костров. Род Берсерков должен был достаться ей целиком. Каждый ушел бы в Огнь. Если бы не я. Если бы не я…
      Кто-то подошел, подсел рядом.
      – Я больше петь не буду. – Говорю решительно, так, чтобы больше не просили. Люди никогда не понимают момента, после которого сказать уже нечего. – Это все.
      – Не пой, – согласился Тиан.
      – Ох, прости, не узнала! – Дожили, называется. Он сидит молча, слушает тихий перебор струн. Хотелось плакать, но нельзя. Так пусть плачет гитара. – Она подарила тебе его саблю. Того самого Берсерка, что спас гибнущий город и ушел в Осенний Огонь.
      – Откуда ты знаешь?
      – Знаю. – Надо соврать, отвести подозрения, но нет сил. – Я много чего знаю, Тиан.
      Плачет музыка, надрывает сердце. Смертельный подарок сделала человеку Княгиня.
      Воин. Не всех я уберегла в Роду, помню. Они уходили – в глазах огонь, в душе – мечта. И плакали оставленные дома женщины. И я плакала вместе с ними. Выбор Воина. Красивые слова, за которыми много слез и крови.
      – У него были дети? – с любопытством. То ли хочет узнать, не его ли потомок, то ли легенда понравилась. Все дети спрашивают "что дальше". Все. Даже взрослые.
      – Был. Сын. Но он никогда его не видел… Даже не знал о нем. Ребенок родился уже после той битвы.
      – Что ты плачешь, малыш? – ласково. До сих пор я не показывалась на глаза подопечному, но сегодня он плакал. Его обидели…
      Ребенок отшатывается, от испуга прекращая рыдать. Ну да, есть от чего испугаться.
      Баньши является либо в виде невинной девы, умершей в ее Роду, либо в образе безобразной старухи. Но Род только основан, какие уж тут невинные девы, когда этот ребенок – все, что у меня есть…
      – Не бойся меня, дитя. – Нежно. Моя жизнь тесно связана с этим мальчиком, его тревоги – мои тревоги. Пусть я похожа на буку из страшной сказки, пусть я безобразнее ночного кошмара, но ребенок чувствует мою заботу. Бедный-бедный…
      Хорошо его отцу – он погиб в великой битве, даже не зная, что где-то растет его семя. Его потомок, несчастный мальчик, которого дразнят злые дети. Хорошо Берсерку – он не должен надрываться, из последних сил работать, лишь бы прокормить никому не нужного ребенка – своего сына. А вот девочка, которой не повезло полюбить Воина – она надрывается. Ее долг, ее мука, ее участь тяжелее, страшнее, ужасней. Не яркий миг битвы и гибели, а каждый день полный тяжелого труда и ядовитых насмешек. Она так и не призналась, от кого ребенок… вот только свалилась в беспамятстве, когда услышала легенду о возлюбленном.
      Менестрели быстро сплели красивую сказочку, но что этой девочке до славы и чести?
      Но никто не догадался… не захотел. Как же, признать за мальчишкой такого отца, когда можно травить его, обзывая ничейным ублюдком? Бедный, бедный ребенок…
      – Я отомщу! – Грозно. И было бы страшно, если бы эти слова кричал сам Берсерк, а не его сын – щуплый мальчишка, голодный и бледный от недоедания.
      – Тш-ш… тише, малыш, не надо кричать. Я услышу даже твой шепот.
      – Я отомщу! – Уже не так уверено.
      – Подумай, дитя. Это не дети, это стая диких зверенышей. Каждый из них крупней тебя, вдвое сильнее… И их больше, намного больше! Побереги себя, малыш. Тебе с ними не справиться. Их слишком много, а ты мал и одинок…
      – Они не смеют так говорить со мной! Не смеют! – И в слезы. Бедный, бедный ребенок…
      – Они дураки, ребенок. Зачем обращать внимание на дураков?
      – Они дразнятся… – Всхлипывает. Да, дразнятся, и это больно. А еще бросаются камнями и гонят прочь.
      – Они просто не знают, ребенок. Они не знают, кто ты на самом деле. Кто твой отец…
      – Кто?! – И слезинки высохли.
      Я рассказываю. Тихо-тихо, рассказываю эту легенду.
      – Неправда! Этого не может быть! Мать бы знала! – Обижено.
      – Спросишь ее сам, когда вырастешь. – Равнодушно. Я Старшая, с каких пор моим словам не верят? С тех, когда я принуждена возиться с никому больше не нужным сопляком?
      – Я сейчас спрошу!
      – Тш-ш, малыш, не спеши. Как только ты расскажешь обо мне, я исчезну.
      – Ты умрешь?
      – Нет, но ты никогда меня больше не увидишь. А промолчишь – я буду навещать тебя.
      – Зачем? – Недоверчиво.
      – Не хочешь, ребенок? Тогда я уйду сейчас.
      Он пытается удержать меня за подол, но его рука хватает лишь воздух.
      – Я не человек, дитя. Я – Хранитель твоего Рода. Так мне уйти?
      Ребенок думает. На самом деле думает. Любопытство борется в нем со страхом одиночества. Мать весь день занята, дети с ним не играют, родным он не нужен…
      – Останься. – Просительно. Умный ребенок.
      – Останусь. Но ты должен слушаться меня и никогда, никому обо мне не рассказывать! Тогда я останусь с тобой. С твоими детьми и внуками… С твоим Родом.
      – Его мать была простой крестьянкой, – говорю я Тиану. – Назвала сына в честь Берсерка, но это не принесло ему счастья. Неизвестно чей ребенок в деревне – страшная участь. Ее прогнали из дома, она как рабыня батрачила на соседей.
      – Положи ножик, дитя! Не трогай, не играй с огнем!
      – Я хочу быть как отец!
      – Как отец? Сгореть в пламени войны, бросить мать одну? Обездоленную, несчастную?
      Ты – единственное, что у нее осталось!
      – Отец погиб с честью! А меня все дразнят!
      Зря я рассказала ребенку правду, зря…
      – Ты убьешь меня! – Со страхом.
      – Тебя?! – Ага, испугался! Успел уже привыкнуть к страшной старухе, что приходит, когда он один, и поет песенки, рассказывает красивые сказки.
      – Малыш, я живу только пока ты жив. Не рискуй собой, дитя, не надо.
      Не играй с огнем, положи нож…
      Не бросай родных, позаботься о близких.
      Не докажешь правду клинком.
      Не рискуй.
      Не играй с Огнем.
      Не смотри на мечи…
      – Еще малышом напросился помогать деревенскому кузнецу. Тому все равно было, чей мальчишка, лишь бы работал… А сын Берсерка очень старался.
      – Завтра тебе исполнится семь лет, дитя. Ты меня больше не увидишь.
      – Не увижу? – И слезы. Но уже не плачет, скрывает. Растет ребенок, растет.
      – Нет. Но я всегда буду рядом, помни. Всегда с тобой. А если тебе будет грозить опасность – ты услышишь мой крик. И потомкам передай – когда кричит баньши, быть беде.
      – Потомкам? – Смущенно, недоверчиво.
      – Да. – Твердо. – Помни, малыш, я жива, пока жив твой Род. Обещай мне, поклянись, что будешь жить… хотя бы пока у тебя не подрастут дети. Я кажусь старухой, но, клянусь Хаосом, мне рано еще умирать! Если с тобой стрясется беда… я уйду в Хаос. Пожалей меня ребенок, молю! Я не хочу уходить…
      Он не понимает, но клянется.
      Клянется продолжить свой Род и мою жизнь.
      Я целую его в лоб – он не чувствует.
      – Прощай Тиан, сын Берсерка…
      – Хороший кузнец из него вырос, умелый. Одна беда – не любил он простых заказов.
      То есть делал, конечно, и неплохо делал. А все свободные деньги на забавы спускал.
      Я покосилась на саблю Берсерка.
      – Он мечтал стать воином, но не стал. Не хотел мать одну бросать, да и… а там женился на дочери кузнеца, семью завел. Домом зажил, никто ему уж и не напоминал, что ублюдок. Звали его – Тиан Кузнец. Но все равно не догадывались, чей он сын…
      – Он всю жизнь тосковал по этой сабле, хоть и не видел ее никогда, – внезапно признаюсь я. – Ковал клинки – для себя, не для продажи – и смотрел на пламя.
      Ковал, но не мог погасить, забыть. Хоть и не видел никогда. А однажды в ночь ушел. Взял лучший свой клинок и ушел.
      А я в то время пела колыбельные его сыновьям… и не удержала Кузнеца дома…
      – Полгода не прошло, как пришла злая весть. Слишком долго он тянул, слишком долго сидел дома. Не вышло из него Воина, сгинул. Скоро сгинул, без славы и чести.
      И плакала его жена и рыдали дети и стонала баньши, не удержавшая первого своего человека от гибели…
      – А как поплакала, продала все клинки. Хотела в реку выбросить, да отец удержал.
      Не глупый он человек был, нашел хорошего покупателя. Озолотились все, Тиану Кузнецу равных не было. Слишком сильно он по сабле тосковал, слишком сильно мечтал о битве. Потому и ковал мечи для себя одного, не мог в чужие руки отдать.
      Озолотились, разбогатели… а от детей Кузнеца Род продолжился…
      Тиан молчит, думает. О чем?
      – Где они теперь? Что с ними стало дальше?
      Я смотрю на своего человека. Долго смотрю, печально. Нет, я не скажу всей правды, не признаюсь. Не надо ему знать, чья кровь течет в его жилах. И так уже хватает и сабли, и выбора… только родовой гордости не хватает.
      – Угас Род, – отвечаю я глухо. – Потухло Пламя.
      Тиан
      Врет. Снова врет.
      Род продолжен.
      Во мне.
      В Тиане Берсерке. Последнем из Рода.
      Я не знаю, откуда, но я это знаю.
      Но эту ложь я прощу. Она просто не понимает. Менестрелю не понять Воина.
      – Спать пойдем? – спрашиваю, глядя на ее усталое, осунувшееся лицо.
      – Так рано еще, может госпожа менестрель еще что споет или расскажет? – вмешался прислушивавшийся к нашей беседе хозяин.
      Она мотает головой.
      – Тяжелый переход был, – извиняюсь вместо нее. – Устала сестра. Мы спать пойдем…
      Завтра обоз с рассветом отправляется, а мы с ними уходим.
      Он расстроился. Спросил заискивающе, может, задержимся? Пришлось зыркнуть на него так, чтобы все вопросы на корню увяли. Нара благодарно улыбнулась, а потом прижала к себе гитару и поплелась наверх. Я – за ней.
      Ради экономии сняли одну комнату. Она на кровати легла, а я на полу устроился.
      Нара тут же затихла, засопела, даже похрапывать начала, а вот ко мне сон не шел.
      Словно отрезало. Все чудилось, будто смотрит на меня кто-то недобро. И ведь не обязательно кажется – может, и смотрит. После встречи с двумя стихиями, я уже ничему не удивлюсь.
      А в голове все слова крутятся, сказанные той женщиной, в видении моем из пламени вышедшей.
      "Смерть – тоже победа, если ты выбрал ее сам, если ты ее принял".
      И вдруг понял. Это ведь она не ему говорила, не Первому Берсерку – мне.
      Зажмурился, сглотнул комок, в горле вставший.
      Не просто так мне сабля досталась, не случайно Лис помог.
      Правду Нара сказала.
      Угас род Берсерков. Потухло Пламя.
      Потому, что Последнему из Рода предстоит выбрать смерть.
      Мне предстоит принять смерть.
      И стало так страшно… Захотелось сбежать. Бросить проклятое Оружие, флягу эту дареную – на край мира уйти, чтобы никто не догнал.
      Я не справлюсь. Я – не он. Я не Воин!
      Он рассмеялся. Ткачиха невольно заслушалась его звонким смехом, залюбовалась этим невероятным, невозможным существом, явившемся к ней в гости.
      Нет, не так…
      Соизволившим дать ей аудиенцию.
      – Ты не учишься на своих ошибках, – сказал он, отсмеявшись. – Как малое дите суешь руки в пламя, раз уже обжегшись. Ну, почто тебе этот смертный?
      Реи'Линэ… Гадина! Говорят же, что она – единственная, кто рискует его о чем-либо просить. Единственная, кто вообще способна с ним встретиться. Если бы речь шла не о НЕМ, Ткачиха бы подумала, что это…
      – Я затрагиваю Ваше право, Изменчивый? – спросила.
      – Нет, с чего бы… Мне просто стало интересно. Причины, толкнувшие тебя на этот… эксперимент… мне непонятны.
      – Я мщу роду смертного, испортившего мой узор, – пожала плечами. – Я в праве.
      – Месть… – потянул он недовольно. – Всего лишь месть… А я-то надеялся, что мои дети более… разумны. Что ж… Тогда я хочу предложить тебе пари. Если проиграешь, если он справится, ты оставишь Род Берсерков в покое. Если же все пройдет так, как ты задумала, я исполню твою просьбу, я прикажу Вьюге вернуть тебе нить ее… возлюбленного.
      – Я согласна, Великий, – поспешно кивнула Ткачиха.
      А мысленно она уже предвкушала, что сделает с узором, когда нить, украденная одной из Стихий, вернется. Когда она вновь обретет власть над судьбой одного излишне возомнившего о себе Князя.
      Этот Берсерк не справится. В нем нет того, что может ему помочь. Ни Огнь, ни Лис не успеют его научить. Скоро… Скоро она отмстит им всем!
      А черноволосый мужчина улыбался. Дети… Как же они предсказуемы… Лишь одна из его дочерей однажды сумела его заинтересовать. Лишь она умудрилась его удивить.
      И если она просит о маленьком одолжении, почему он должен отказать?
 

ГЛАВА 3
 
18 – 19 ноября