– Знаю.

– Рада это слышать, – сказала я.

– Ты что, опять затеваешь ссору? – спросил он.

– Нет, это ты уже начал ее.

Мы съехали из мотеля на следующий день, заплатив почти двести долларов за две недели прозябания в этой дыре. С учетом того, что Дэну платили всего шестьсот долларов в месяц, а бесплатное проживание в доме Бланда было частью контракта, для нас было разорительным платить за «удовольствие» провести время в таком «милом» местечке.

– Не переживай, мы вернем эти деньги, – сказал Дэн.

– Понимаешь, я только что выписала Билли чек на шестьсот долларов за ремонт… и это съедает последние остатки наших сбережений.

– Завтра же я поговорю с Делорес.

– Нет, я сама. Ты уж занимайся пациентами, а я позабочусь о переезде.

На самом деле переезд полностью взял на себя Билли. Весь наш скарб и нехитрая мебель хранились в местном амбаре, который он нашел для нас. Теперь мы все это выгрузили, подняли наверх по узкой лестнице и расставили в отремонтированной квартире. Поскольку апартаменты были тесноваты, места едва хватило, чтобы поместились наша двуспальная кровать, комод, диван, большое кресло-качалка и сосновый стол со стульями.

Билли сотворил настоящее чудо. В сравнении с той квартирой, что мы увидели по приезде, перемены были разительными. Свежевыкрашенные белые стены, отциклеванный пол, обновленная кухня и туалет, который уже не выглядел отхожим местом, нарушающим все мыслимые и немыслимые санитарные нормы. Я постаралась забыть о крохотных размерах нашего нового жилища. Было приятно просто оказаться в чистом и относительно просторном помещении, в окружении родной мебели. И опять же спасибо неукротимой энергии Билли (он начал перевозить нашу мебель с семи утра) – мы распаковали вещи и расставили все по местам уже к приходу Дэна с работы.

Для него «прийти с работы» означало подняться по лестнице из своего офиса. Когда в тот вечер он явился домой, с ним была и медсестра Басс. Она была в шоке от увиденного, но быстро взяла себя в руки:

– Просто хотела посмотреть, что у вас тут получилось.

– Это все Билли, – сказала я, кивая в его сторону. Он смущенно улыбнулся и продолжил крепить кухонную полку. – Не хотите пива?

– Да у меня дома дел полно, – сказала она.

– Фантастика, правда? – изумлялся Дэн, оглядываясь по сторонам.

– Впечатляет, – ответила она, развернулась и вышла из квартиры.

– Я думаю, это просто потрясающе, – сказал Дэн и поцеловал меня. – Спасибо тебе.

Той ночью мы занимались любовью. Я изо всех сил старалась поддержать его энтузиазм, но почему-то чувствовала себя какой-то отрешенной. Уже не в первый раз я замечала в себе это равнодушие во время секса, тем более что после рождения Джеффри он случался крайне редко.

– Ты в порядке? – спросил он потом.

– Да, все хорошо.

– Мне так не показалось…

– Я просто не хотела будить Джеффа, – сказала я.

– Понятно, – произнес он, но без особой уверенности в голосе.

– Можно мне теперь поспать? – спросила я.

К счастью, Дэн не настаивал на выяснении отношений и не спрашивал, почему именно эта сторона нашей супружеской жизни оказалась ущербной. Я и сама не могла объяснить. Понимала только, что так нельзя, что поступаю несправедливо по отношению к Дэну. Но сейчас передо мной был лишь бесконечный горизонт из бессонных ночей и грязных подгузников. И каждый раз, когда я включала телевизор и видела новостные репортажи об антивоенных демонстрациях, смотрела в записи концерт «Олман Бразерс» на автодроме Уоткинс Глен или читала в «Тайм» о новом романе Воннегута, у меня возникало такое чувство, будто меня физически отстранили от всего интересного, что происходило в 1973 году. Каждое утро я просыпалась с гнетущим ощущением безысходности, представляя себя вечной пленницей этого захолустного городишки. Я оказалась в ловушке. И ненавидела себя за это… тем более что сама соорудила тупик, в который себя и загнала.

Когда спустя неделю меня навестила мама, она сразу поняла, что отношения между нами далеко не безоблачные.

– Ну и когда вы перестали заниматься сексом? – спросила она.

– Мы занимаемся сексом.

– Ты хочешь сказать, что трахаешься с ним по долгу супружества?

– Звучит как-то грубовато, мам.

– Зато в точку. И кто осудит тебя, увидев, в какой помойке ты живешь?

Я не поняла, что она имеет в виду – то ли нашу квартиру, то ли Пелхэм, – но не стала выяснять. Вместо этого я сказала:

– Разве не все молодые семьи проходят через трудности притирки?

– Не пытайся ничего приукрашивать, Ханна. Ты несчастлива, и это видно.

– Да все замечательно, с чего ты взяла?

– Лгунья.

Как ни странно, мама больше не стала давить на меня, выясняя подробности моего замужества. Да и Пелхэм не подвергся ядовитой критике, мама лишь заметила, что ей понравилась Эстель, а медсестра Басс (которую она встретила у кабинета Дэна) – классический образец «белого отребья». Возможно, мамина сдержанность была как-то связана с тем, что ее мимолетный визит был лишь остановкой на пути в Колледж Боудена, где ее ждали с лекцией о ее творчестве.

За несколько дней до своего приезда она позвонила мне и объяснила, что будет проездом в Мэне, времени у нее немного, но она все-таки хочет заскочить и повидаться со мной и внуком.

– «Немного времени» – это сколько? – спросила я.

– Часов шесть.

Верная своему слову, она прибыла в Пелхэм в одиннадцать утра и уехала в пять пополудни. Я показала ей нашу библиотеку и познакомила с Эстель. Потом Дэн пригласил нас на ланч в местную закусочную. За столом он был весь в своих заботах и сорвался через сорок пять минут, когда ему позвонила медсестра Басс, сообщив, что у беременной жены какого-то фермера отошли воды. Вот тогда мама и спросила у меня, когда я прекратила заниматься с Дэном сексом. И хотя ее вкратце уже просветили насчет прелестей нашей квартиры, первое, что она произнесла, увидев все своими глазами, было:

– И куда ты сбегаешь после скандалов с Дэном?

– У нас не бывает скандалов, – ответила я, задаваясь вопросом, не вырос ли у меня сейчас нос, как у Пиноккио.

Мама лишь закатила глаза и сменила тему, спросив, чем я скрашиваю свой досуг.

– Ну, здесь недалеко озеро Себаго, и есть отличные маршруты для пеших прогулок…

– Где же ты успела побывать?

– Нигде.

– И сколько раз ты выбиралась на озеро?

– Мы планируем поехать туда в следующий уик-энд. Понимаешь, было столько проблем с поиском жилья…

– Наверное, ты много времени проводишь у телевизора.

– Да нет, наш черно-белый ящик принимает только два канала. И ты знаешь, я не фанат телевизора. К тому же работа в библиотеке и уход за ребенком…

– Понимаю: богатая, насыщенная жизнь.

Повисла долгая пауза, пока я боролась со слезами и желанием закричать, взвиться от ярости, высказать матери все, что я о ней думаю. Она заметила мое состояние и повела себя неожиданным образом: подошла ко мне, сжала мою руку и сказала:

– Если тебя все это достанет, если ты действительно почувствуешь, что уже невмоготу, вы всегда можете вернуться домой.

Я изумленно уставилась на нее.

– Ты серьезно? – спросила я.

– Конечно. И говоря «вы», я имею в виду тебя и Джеффа.

– Ты же не захочешь нас принять.

Она посмотрела мне прямо в глаза:

– Откуда ты знаешь, чего я хочу?

И снова она сменила тему, упомянув о том, что отец написал для журнала «Харперз» «иеремиаду» о том, как его имя появилось в списке врагов Белого дома, как он проталкивает идею проведения Конгрессом судебного расследования в связи с увольнением специального прокурора, Арчибальда Кокса.

– Ты ведь слышала о «субботней резне», я надеюсь? – спросила мама, имея в виду недавние события, когда Никсон распустил комиссию, расследовавшую инцидент в отеле «Уотергейт».

– Я читала об этом в «Тайм».

– «Тайм» – это американская «Правда».

– Тебе не кажется, что это попахивает экстремизмом, мам?

– Конечно… и что с того? Как бы то ни было, тебе стоит подписаться на «Харперз», так ты сможешь читать великие откровения своего отца, который возомнил себя Джефферсоном и думает, будто имеет какое-то влияние на положение дел в стране, в то время как на самом деле он всего лишь рядовой профессор рядового университета…

Мне совсем не хотелось это слушать, поэтому я перебила ее, спросив:

– А где сейчас отец?

– На конференции по американской истории в Сиэтле, оттуда едет на остров Ванкувер, где, полагаю, запрется в каком-нибудь отеле дней на десять, чтобы работать над своей новой книгой. Только вот он не догадывается, что я знаю, с кем он путешествует. Со своей новой подружкой, которая…

– Мам, я бы предпочла не знать.

– Что ты предпочла бы не знать? Личность последней, двадцатичетырехлетней, избранницы своего отца или тот факт, что он снова гуляет налево?

– И то, и другое.

– Но почему? Это всего лишь одна из граней нашей бурной жизни. И я, как последняя тупица, смирившаяся с тем, что отныне у нас «свободный» брак, должна подставить другую щеку, сделав вид, что ничего не происходит…

Ее лицо на мгновение исказилось, и мне вдруг показалось, что она вот-вот заплачет. Но когда я попыталась обнять ее и утешить, она отступила назад.

– Я в порядке, – сказала она, взяв себя в руки. – В полном порядке.

В оставшееся время мы посетили стройку, в которую превратился дом Бланда («Ты должна взыскать с них по полной программе, не только за вынужденный ремонт квартиры, – сказала мама, – но и за то, что изгадили тебе семейную жизнь»), а потом поехали на озеро Себаго. Это была мамина идея. Она отдыхала здесь в летнем лагере, но это было давно.

– Пора тебе познакомиться с местным чудом природы, – сказала она – Тем более что это всего в пятнадцати минутах езды.

Мама оказалась права насчет изумительной красоты озера Себаго. Безбрежная водная гладь в окружении густых лесов и холмов. Поскольку был будний день, озеро отдыхало – лишь одинокая лодка рассекала его зеркальную поверхность. Мы спустились к воде. Джеффри спал в прогулочной коляске, так что мы оставили его на берегу. Мама скинула туфли и ступила на илистое дно, вздрогнув от прикосновения прохладной воды.

– Я и забыла, какое оно холодное, – сказала она.

– Тогда я пас.

– Трусиха.

Мы замолчали, под впечатлением от такой красоты. Неожиданно мама взяла меня за руку. Я посмотрела на нее. Она не ответила мне взглядом – всё смотрела вдаль, на мягкое осеннее солнце, которое начинало садиться, окрашивая озеро в багряные и золотистые тона. На какое-то мгновение мне показалось, что она улыбается. Что она счастлива. Я никогда ее такой не видела. Мне захотелось сказать… что? Что я так люблю ее и так ее боюсь? Что я всегда ждала ее одобрения, но так и не смогла его заслужить? Что – я знаю – ее жизнь полна обмана и разочарования, но, черт возьми, мы же вместе сейчас – и у нас есть шанс?..

Я не успела додумать – словно прочитав мои мысли, мама отпустила мою руку и обхватила себя руками.

– Прохладно… – поежилась она.

– Да, – тихо произнесла я. Момент как пришел, так и ушел.

– Тридцать четыре года, – сказала она.

– Что?

– Я была на этом озере тридцать четыре года назад. В летнем лагере. Господи, как же я ненавидела эту нетронутую природу, особенно с тех пор, как моя мать, просто мне назло, выбрала этот лагерь, где были сплошь шиксы[22] из Вестчестер Каунти. Я была там единственной еврейкой, и все эти мерзкие потаскушки-аристократки думали будто мое id то же самое, что yid[23]… притом что тогда, в сороковом году, мало кто понимал, что такое id. В то лето мое id все-таки прорвалось – я потеряла невинность на дальнем берегу озера. И поскольку один из сотрудников лагеря застукал меня и моего парня в самом разгаре акта…

– Мне действительно стоит об этом знать?

– Конечно. И кстати, тот парень, Моррис Пинскер – кто бы мог подумать, что я отдам свою невинность кому-то по имени Моррис? – ныне весьма уважаемый в Нью-Джерси ортодонт.

– Откуда ты знаешь?

– Как-то, примерно полгода назад, случайно наткнулась на объявление в «Нью-Йорк таймс» о свадьбе его дочери, Эсси. Моррис, дочь Эсси, жена Милдред… Никогда и не догадаешься, что они евреи.

– Кажется, ты говорила, что это был летний лагерь для белой аристократии?

– Там по соседству был лагерь для обрезанных мальчишек, и иногда у нас бывали совместные вечеринки или танцы… хотя я знаю, что некоторые наши мамаши возражали против того, чтобы их дочери из Гринвича и Коннектикута путались с хасидами…

– И так ты встретилась с будущим ортодонтом и продолжила с ним знакомство в лесах?

– Да, все было так прозаично. И знаешь, это просто… случилось. Я познакомилась с этим парнем на танцах у костра, он предложил мне прогуляться у озера, а потом мы как-то оказались под деревом и уже занимались этим.

– Но ты ведь была едва знакома с… как там его звали?

– Моррис. Ты права. Я знала его всего каких-то десять минут до того как позволила ему залезть ко мне в трусы.

– Почему ты считаешь необходимым рассказать мне об это?

– Потому что это еще один пример идиотизма нашей жизни. И потому что я здесь впервые с тех пор.

– Так ты поэтому захотела навестить меня?

– Наконец-то до тебя дошло. – На ее губах заиграла сардоническая улыбка. – Романтическое дежавю у озера.

– Тот эпизод был романтическим?

– Ты, должно быть, шутишь. Тем более что у Морриса вся задница была в прыщах.

Я не смогла удержаться от смеха.

– И когда воспитатель застукал тебя с Мистером Прыщавая задница…

– Меня выгнали из лагеря и с позором отослали обратно в Бруклин. Твой дед два месяца со мной не разговаривал, а моя мать не уставала повторять, что я шлюха.

– Должно быть, это выглядело забавно.

– Послушай, между родителями и детьми всегда сложные отношения… ты и сама это испытаешь.

– Нисколько не сомневаюсь.

Мы замолчали.

– Как такое может быть, чтобы тридцать четыре года пролетели так быстро? – заговорила она первой.

– Для меня и год тянется слишком долго.

– Подожди, пока тебе стукнет пятьдесят, – время будет попросту испаряться. Не успеешь глазом моргнуть – вот тебе Рождество, еще раз моргнул – уже лето. Ты понимаешь, что тебе осталось – сколько? – двадцать, двадцать пять раз вот так моргнуть, и задумаешься: что же в сухом остатке? Вот тогда ты и начнешь совершать глупые паломничества на берега каких-то дальних озер, где трахалась с прыщавым мальчишкой.

В коляске завозился Джеффри. Мама сказала:

– Пожалуй, это знак, что мне пора заткнуться.

Она отвезла нас обратно в Пелхэм. Высадив нас у дома, она казалась от моего приглашения зайти на чашку чая, сказав, что ей пора двигаться в Брюнсвик и готовиться к визиту в Боуден. Но она все-таки вышла из машины и поцеловала Джеффри на прощание.

– Не доставляй своей мамочке лишних хлопот, – сказала она ему. Джефф лишь прогукал что-то в ответ.

Потом она совершила нечто необъяснимое – она обняла меня. Конечно, это не были укутывающие (дай-ка я согрею тебя материнским теплом) объятия, но все-таки… Мама редко расточала ласки.

– Ты знаешь, где меня найти, если я тебе понадоблюсь, – сказала она и укатила.

На следующий день, в библиотеке, Эстель сказала:

– А мне понравилась твоя мама. Настоящая оригиналка.

– Это уж точно, – ответила я. – Но, к сожалению, не самый счастливый путник на нашей планете.

– Знаешь, многое зависит от среды.

– Какой еще среды?

– Быть оригиналом гораздо легче в таких местах, как, скажем, Нью-Йорк. Но в маленьком городке вроде Вермонта? Это все равно что циклону гулять в колодце. Слишком тесно.

– Ну, это мягко сказано, – заметила я.

Разумеется, я не собиралась превращаться в циклон, застрявший в Пелхэме. Я изо всех сил старалась поддерживать в себе оптимизм и смотреть на мир в перспективе. Работу в библиотеке нельзя было назвать обременительной – подборка книг, выдача книг, заказ книг, разговоры с немногочисленными читатели. Если в день у нас бывало по восемь – десять посетителей, это было уже событие, хотя раз в неделю приходили все двенадцать учеников местной начальной школы и устраивали настоящий бедлам. А так, конечно, мой пятичасовой рабочий день не был перегружен.

– Вы уверены, что вам нужна помощница? – спросила я у Эстель недели через три.

– Помощница мне, конечно, не нужна, – ответила она. – Но компания необходима…

Эстель действительно вызывала лишь положительные эмоции – остроумная, яркая, безмерно любознательная. Если не считать моего отца, она была, пожалуй, самым начитанным человеком, которого мне доводилось встречать («Ну а что еще прикажешь здесь делать?»). Она взяла себе за правило раз в месяц выезжать на уик-энд в Бостон, где посещала Музей изящных искусств, симфонические концерты, рылась в букинистических магазинах на Гарвард-сквер, лакомилась моллюсками и палтусом в портовых ресторанчиках.

– А вы никогда не подумывали о том, чтобы найти там работу? – спросила я.

– Конечно, я думала об этом, когда работала в Портленде. И после смерти Джорджа, признаюсь, мне пришла в голову мысль: вот твой шанс.

– И что вас остановило?

– Наверное, я сама, – сказала она, закуривая. – Собственно, ничего меня здесь не держит, кроме библиотеки, моего детища, которое никогда не станет больше, чем есть сейчас. Но… я не знаю… что-то меня всегда удерживало от прыжка. Возможно, страх… хотя я и понимаю, что это звучит неубедительно.

– Вовсе нет, – сказала я.

Она посмотрела на меня и улыбнулась:

– Кто-то однажды сказал, что самые большие преграды в жизни – те, что мы сооружаем для себя сами.

– Мне ли этого не знать?

Она предложила мне сигарету.

– Ты еще молода.

– Да, но я нередко задумываюсь о том, что обокрала себя.

– Добро пожаловать во взрослую жизнь. Как бы то ни было, ты еще можешь все исправить.

– Как? Оставить Дэна?

Повисла долгая пауза.

– Мне это приходило в голову, – нарушила я молчание.

– Что, между вами все так плохо?

– Да не то чтобы очень. Просто немного… статично, что ли… наверное, самое подходящее слово.

– Это не редкость в большинстве браков. Но ведь у вас в последние несколько месяцев произошли две большие перемены, не говоря уже о том, что…

– Я знаю, знаю… вся эта катавасия вокруг дома Бланда. И да, я знаю, что должна набраться терпения, принять во внимание всю сложность ситуации, и да, я знаю, что, наверное, требую от него слишком многого…

Я затушила сигарету и потянулась за следующей.

– Сколько лет вы уже вместе? – спросила она.

– С первого курса колледжа.

– И у тебя больше никого не было?

Я покачала головой.

– Так это же восхитительно, – сказала она.

– И скучновато, не так ли?

– Я этого не говорила.

– Нет, это я сказала…

Я закурила.

– Но я вам ничего такого не говорила, – предупредила я.

– Не беспокойся, я – единственный человек в Пелхэме, которому можно довериться. Но если позволишь дать тебе маленький совет, я все-таки скажу: держись. Дэн кажется мне весьма достойным парнем – и, как ты, возможно, уже знаешь, он произвел очень хорошее впечатление на весь город. Людям он нравится. И хотя сейчас вам нелегко, в брак вернется равновесие, если у него прочный фундамент… и если муж не будет выкидывать какие-нибудь фортели – регулярно изменять или поднимать на тебя руку.

– Изменять регулярно? – удивилась я.

– Все мужчины изменяют.

– А ваш муж?

– Нет, Джордж был даже на это неспособен.

– Вы как будто разочарованы.

– Небольшая драма никогда не помешает отношениям. Но Джордж не дотягивал до драмы. По сути, Джордж не делал ничего, что выходило бы за рамки нормы.

– Как и Дэн.

– Откуда в тебе такая уверенность?

– Я его хорошо знаю. И даже если бы он захотел обмануть меня, не стал бы…

– Почему же?

– Потому что, как и большинство студентов-медиков, он слишком занят… вот уже четыре года.

Хотя я знала, что могу довериться Эстель, я решила больше не грузить ее своими личными проблемами. Не хотелось выставлять себя нытиком, к тому же мое новоанглийское воспитание не позволяло слишком уж распространяться о личном. Да собственно, ничего ужасного в моей семейной жизни не было. И хотя жили мы в стесненных условиях, счастье было уже в том, что нам удалось выбраться из этого дрянного мотеля, так что никто из нас не жаловался на бытовые неудобства. Наоборот, каждый раз, встречая в городе Билли, я не уставала говорить ему, как мы довольны его работой и всем, что он сделал для нас. И сам он так беспокоился о том, чтобы у нас все было хорошо, что часто приходил к нам домой с инструментами, спрашивая, не надо ли чего починить.

– Мне кажется, этот парень влюблен в тебя, – сказал мне Дэн однажды вечером.

– О, я тебя умоляю.

– Ты обрати внимание, как он смотрит на тебя.

– В этом нет ничего плохого… если только ты не ревнуешь, конечно.

– Это шутка?

– Да, Дэн. Разумеется, это шутка.

Я поспешила сменить тему, поскольку частью моей новой домашней стратегии было избежание возможных конфликтов. Десять месяцев и три дня – такова была продолжительность нашего заточения в Пелхэме. Время пройдет незаметно, убеждала я себя.

– Есть только один способ выжить здесь, – сказала Эстель как-то утром. – Почаще выезжай куда-нибудь.

Но поскольку мы до сих пор считали себя «только что приехавшими» в Пелхэм, я не могла себе позволить долгие отлучки. Так что повседневная рутина стала моей жизнью. Я вставала вместе с Джеффом в шесть утра и готовила завтрак. Дэн уходил на работу в половине восьмого. Я занималась домашними делами, а в назначенный час везла Джеффа в дом Бэбс. После этого перекусывала булочкой с кофе в «Мисс Пелхэм» и шла в библиотеку. В два пополудни мой рабочий день заканчивался. Я забирала Джеффа, усаживала его в машину и ехала в Бриджтон, в супермаркет «Стоп-эн-Шоп», где покупала все, чего не было в гастрономе «Миллерз», но приходилось следить за тем, чтобы каждую неделю делать покупки в «Миллерз» минимум на пять долларов, иначе можно было лишиться статуса постоянного покупателя (утренние газеты и сигареты не в счет). В те дни, когда мне не нужно было ехать в супермаркет и если не было дождя, мы с Джеффом отправлялись на озеро Себаго, гуляли вдоль берега, и я не уставала восхищаться красотой и бесконечностью этого чуда природы.

После прогулки пора было возвращаться домой, кормить Джеффа. Потом я принималась готовить ужин и доделывала другие домашние дела. Дэн приходил с работы около шести, хотя случалось, что и позже, если был вызов на дом или ему нужно было навестить пациента в госпитале Бриджтона. Дэн обожал спагетти и лазанью, так что я старалась угодить ему, хотя три дня в неделю мы ели и бараньи отбивные, и омлет, и мясной рулет.

Мы всегда старались ужинать с вином – правда, Дэн ограничивался одним или двумя бокалами. По вечерам он теперь корпел над толстыми увесистыми учебниками по ортопедии, поскольку мой муж вдруг решил стать «костоправом» и по окончании стажировки в Пелхэме поступить в резидентуру[24] по ортопедии.

Я узнала об этом решении Дэна случайно, когда однажды утром в библиотеку заглянул Том Киллиан, местный почтальон, узнать, нет ли новых романов про Хорнблауэра[25]. Он мимоходом обмолвился о том, что Дэн, должно быть, занят очень серьезным чтением, поскольку только что доставил ему в кабинет две большие коробки с книгами. Когда в тот день я вернулась домой, книги уже были сложены у кресла-качалки в гостиной, где Дэн обычно сидел по вечерам. Вечером, за ужином, я сказала:

– Как много книг…

– Да, решил долбить ортопедию, – ответил он.

– Это каламбур?

– Да, и неслучайный.

– Значит, ты решил стать ортопедом?

– Всерьез подумываю об этом.

– Очевидно, что ты не просто подумываешь об этом, раз заказал столько учебников. Они, должно быть, стоят кучу денег.

– Двести двенадцать долларов, включая почтовые расходы. Ты видишь в этом какую-то проблему?

– Конечно нет. А что случилось с педиатрией?

– Я не отказываюсь от педиатрии…

– Но раз ты потратил целое состояние на учебники по ортопедии…

– Ну, хорошо, допустим, мне следовало обсудить это с тобой. Извини. Просто… я подумал, ты будешь разочарована моим внезапным решением.

– Я удивлена, не более того. То есть… я хочу сказать, ортопедия – это ведь темный лес.

– Именно это мне в ней и нравится, и еще перспектива для хирурга. В ближайшие десять – пятнадцать лет здесь стоит ожидать гигантских прорывов – трансплантация конечностей, искусственные суставы…

– Все равно для меня это темный лес.

– Это интересное дело… и, возможно, станет очень прибыльным.

– Прибыльным? – повторила я с нескрываемым удивлением. – С каких это пор ты стал интересоваться прибыльностью?

– А ты что, вот так хочешь жить до конца своих дней? – спросил он, обводя рукой наши хоромы.

– Но мы не будем вечно жить в таких условиях. Это временный вариант…

– Я знаю, что это временно, знаю, что, как только мы переедем в дом Бланда, все наладится. Но я все равно не хочу в тридцать пять лет содержать семью на восемь тысяч в год.

– Но ты можешь стать очень успешным – и очень хорошим – педиатром…

– И до пенсии лечить ветрянку, диатез и тонзиллиты? Где здесь перспектива?

– Просто жаль, что ты никогда не рассказывал мне о своих планах.

– Хорошо, Ханна. Я все понял. Такого больше не повторится.

Что еще я могла сказать, кроме как «Хорошо, пусть будет по-твоему», вновь недоумевая, почему Дэн всегда так скрытен, почему он принимает решения самостоятельно и отказывается вовлечь меня в этот процесс. Но мне не хотелось углубляться в эту тему, и я решила принять его извинения и отпустить в ночные бдения в обнимку с учебниками по ортопедии.

Так что пять дней в неделю, после ужина, Дэн устраивался в своем кресле и погружался в книги, аккуратно конспектируя в блокнот. Квартира была настолько мала, что я могла только читать во время его занятий, хотя все-таки выпросила час раз в неделю на совместные просмотры сериала «Хохмы Роуэна и Мартина». А в остальное время я штудировала романы и уже в половине одиннадцатого ложилась спать.

Так тянулись день за днем, и в моей жизни ничего не менялось. Дэн часто работал по субботам утром, но по воскресеньям мы всегда старались отправляться куда-нибудь на прогулку. Нас никогда не приглашали в гости, да, собственно, из молодых пар с детьми были только медсестра Басс с мужем, но они смотрели на нас как на университетских умников, с которыми у них нет ничего общего. Даже Эстель, при всей ее приветливости, не изъявляла желания общаться вне работы (она не раз намекала на то, что дом для нее – убежище и ей вовсе не нужны друзья, тем более что она часто сбегала в Портленд или Бостон). Так что нам ничего не оставалось, кроме как коротать время вдвоем, а если учесть, что Дэн все свободное время посвящал учебе…

Тем временем мой отец снова стал героем новостей. Канал Эй-би-си транслировал его интервью, в котором он жестко осуждал присуждение Нобелевской премии мира Генри Киссинджеру совместно с Ле Дык Тхо за заслуги в прекращении огня во Вьетнаме. Это было «прекращение огня», как подчеркнул отец своей фирменной интонацией разгневанного аристократа, которое так до сих пор и не вступило в силу.

Я позвонила отцу спустя несколько дней. Он, как всегда, был весь в делах. У него не было времени на долгие разговоры, он торопился на лекцию, но обрадовался тому, что я видела его выступление на телевидении, после которого, в чем он теперь не сомневался, его имя возглавило список врагов Никсона. Он спросил, прочитала ли я его статью в «Харперз» – «Деньги на динамит», про махинации, связанные с вручением Киссинджеру Нобелевской премии. И как дела в Пелхэме? Как растет его внук? Получив ответы на все вопросы, он сообщил, что ему пора бежать, позвонит через пару дней и надеется, что мне есть чем заняться.

Что ж, по моим подсчетам, я прочитывала по пять книг в неделю, и в этом смысле мне действительно было чем заняться. На работе все шло своим чередом, без потрясений. Разнообразие вносил лишь привычный треп с Эстель. У Джеффа постепенно наладился сон. Мы с Дэном по-прежнему занимались любовью два раза в неделю, и хотя я пыталась демонстрировать интерес, во время секса никаких эмоций не испытывала, симулируя время от времени оргазм – просто чтобы муж думал, что я участвую в процессе. Мы продолжали вести себя так, будто между нами все хорошо.

– Временами у меня такое чувство, словно я какая-то кукла, которую таскают с места на место день за днем, – призналась я Марджи в телефонном разговоре. Мы по-прежнему созванивались каждую неделю. – И я не знаю, как выбраться из этой ловушки, разве что выкинуть какой-нибудь фортель, но это, наверное, приведет к полному хаосу. А поскольку мне не хочется ничего разрушать, у меня не остается другого выбора, кроме как продолжать играть эту идиотскую роль, в которую я впряглась. Придется дожидаться июня, когда мы уедем из этого Пелхэма и либо вернемся в Провиденс, либо осядем в каком-нибудь третьесортном городишке вроде Милуоки или Питсбурга, чтобы Дэн продолжил учебу в резидентуре по этой проклятой ортопедии, потому что Дэн на самом деле предпочитает захолустье, а я, черт возьми, слишком покладистая, чтобы перечить ему, так что мне светит лишь новая беременность, и уж тогда на моей жизни можно будет поставить жирный крест. Я понимаю, что, наверное, начинаю утомлять своим нытьем, так что лучше сменить тему. Давай-ка расскажи, что нового у тебя.

Марджи рассмеялась:

– Ну, по крайней мере, ты не окончательно утратила чувство юмора.

– Да, меня это тоже удивляет. Ладно, заставь меня завидовать и рассказывай все, что происходит в большом и развратном городе.

– Ну, на любовном фронте, как всегда, сплошь бездельники – последний лузер был из числа несостоявшихся драматургов, по имени Марк, чей очередной шедевр исполнялся на подмостках какого-то склада.