Глобализация актуализирует многие ранее невозможные вещи. Взять хотя бы поиск партнеров по совместным покупкам в супермаркетах (нечто подобное практикуют и крупнейшие города мира, поощряющие поездки за покупками в одном автомобиле членов двух или трех семей (чтобы ограничить выбросы углекислого газа) или устанавливающие светофоры на светодиодах). Упомянем и о передаваемом на аутсорсинг в другие страны управлении данными. Впрочем, это весьма рискованное предприятие (в 2007 субподрядчик из Айовы потерял миллионы файлов со сведениями о британских водителях). Некоторые норвежские города являются владельцами санаториев в Испании, а британские медицинские учреждения предоставляют возможность провести реабилитационный период в Бангалоре.

Вместе с тем все более взаимосвязанный мир оказывает огромное давление на государства, побуждая их к конкуренции. Многие из них соперничают за привлечение иностранных инвестиций, рассматриваемых и как источник капитала, и как возможность овладения новыми технологиями. Эта конкуренция привела к некоторому снижению предельных уровней налогообложения корпораций, хотя, вопреки многочисленным предсказаниям, за последние 15 лет общие платежи по налогу на прибыль только увеличились. Необходимость гармонизации правил обусловила ограничение государственного регулирования в некоторых областях (стандарты бухгалтерского учета, интеллектуальная собственность или электронная коммерция). Новые конфликты разгораются по вопросам регулирования монополий, особенно в странах, основанных на экономике знаний. Не прекращаются баталии по поводу антимонопольной политики между ЕС и США (вторые защищают интересы Microsoft). Они становятся особенно яростными, когда речь заходит о монополиях в сфере биотехнологий или беспрецедентном могуществе Google. Еще одним полем сражений является налогообложение, благодаря транснациональным компаниям, использующим трансфертное ценообразование и другие методы минимизации финансовых обязательств. В 1960-1970-е гг. этот вопрос бурно обсуждался в ООН, но до сих пор некоторые глобальные корпорации либо вообще не платят чистые налоги, либо ограничиваются минимальными отчислениями. Одной из наиболее распространенных форм уклонения являются налоговые гавани. Возможно, в скором времени их популярность несколько снизится, благодаря предпринимаемым правительствами разных стран контрмерам. Немалую озабоченность государств как сборщиков налогов вызывает и рост электронной коммерции, так как Интернет одновременно предлагает анонимные и потенциально не поддающиеся отслеживанию покупки. Однако вполне возможно, что в долгосрочном плане цифровое программное обеспечение облегчит получение данных о трансакциях. По мнению некоторых специалистов, со временем (отчасти из-за коммерческого давления в сторону платы за использование, отчасти благодаря желанию государства контролировать сеть) на смену «диким джунглям» современного Интернета придет относительно легко просматриваемая «равнина». Тем не менее никаких достоверных прогнозов не существует.

Еще одним следствием более прозрачных международных границ стала проблема нелегальной миграции и беженцев. В лагерях переселенцев в разных странах мира томится около 12 млн человек. Между тем практически каждое государство стремится привлечь высококвалифицированных и мотивированных иностранцев (в Австралии, к примеру, для оценки кандидатов на въезд в страну используется специальная система баллов) и воспрепятствовать приезду тех, кто может обойтись бюджету слишком дорого (правительство Новой Зеландии постановило предоставлять вид на жительство только прошедшим специальный медицинский осмотр иммигрантам; в 2006 г. причиной отказа одному из экономических мигрантов стало наличие у него избыточного веса). У государств, столкнувшихся с проблемой быстрого старения населения, практически не остается другого выбора, кроме увеличения численности рабочей силы за счет миграции. В отсутствие непрерывного потока переселенцев Европа практически лишается шансов на устойчивый экономический рост и поддержание высокого уровня жизни. Однако неуклонно растущее в 1990-2000-х гг. количество беженцев и лиц, добивающихся политического убежища, а также законных мигрантов оказало сильное воздействие на политический климат многих европейских стран (в некоторых из них эта проблема вызывает наибольшую озабоченность общества). Поэтому один из наиболее важных стратегических приоритетов Европы состоит в поиске адекватного ответа на растущее многообразие населения. Даже США, нация мигрантов, не сумела противостоять растущему давлению, и в 1990-х гг. численность пограничной охраны в этой стране была увеличена в четыре раза. Более того, развернулись бурные дискуссии о целесообразности предоставления незаконным мигрантам права на легализацию и о том, как следует организовать этот процесс в случае принятия положительного решения. На глобальном уровне важнейшей причиной миграции остается воссоединение семей. Но в последние годы был отмечен рост трудовой миграции (особенно в тех странах, где имеется потребность во временной рабочей силе). Ежегодно около 700 тыс. китайцев приезжают в Сибирь на сельскохозяйственные работы. После расширения ЕС за 2005–2006 гг. в Великобританию прибыло около полумиллиона новых мигрантов (в 2008 г. доля родившихся за рубежом, но работающих в Лондоне лиц достигла 42 %).

Еще одной областью над которой утратили контроль государства, в то время как соответствующие международные институты остаются слабыми, является трансграничная преступность. Заметим, что некоторые из государств если не замешаны, то активно вовлечены в эту криминальную сферу. В 1998 г. министр финансов Швейцарии подтвердил, что его страна была вовлечена в отмывание денег на сумму около 500 млрд долл. в год. По оценкам специалистов ежегодный отток капитала из России достигает 15–20 млрд долл. (личное состояние премьер-министра Путина, по некоторым данным, равняется десяткам миллиардов). МВФ оценивает оборот глобально организованной преступности как превышающий 2 трлн долл. (по британским расчетам – от 19 млрд до 48 млрд ф. ст.), стоимость (легальных) оффшорных счетов, ежегодно возрастающая на 500 млрд долл. составляет свыше 2 трлн долл. Основные доходы организованной преступности по-прежнему приносят наркотики, но наиболее быстро растущей формой стала торговля людьми. В сети торговцев живым товаром ежегодно попадают по меньшей мере 4 млн человек, а доходы преступников оцениваются в 5–7 млрд долл.

В некоторых странах основное внимание уделяется не перечисленным выше вопросам, а проблеме терроризма, даже если она непосредственно затрагивает лишь небольшое количество граждан. В конце XIX в. террористы-анархисты продемонстрировали, что маленькая группа преданных своим идеалам людей способна оказать огромное воздействие на общество. Впоследствии ни одной из террористических групп не удалось сравняться с ними по количеству успешных покушений на жизни глав государств. В 1970-х гг. новая волна международного терроризма поднялась в Палестине. Одновременно активизировалась деятельность террористов в Северной Ирландии, Италии, Германии и Испании. Через 30 лет разрушение башен Всемирного торгового центра в Нью-Йорке стало поводом для небывалого ужесточения мер в сфере внутренней безопасности и резкого увеличения соответствующих государственных расходов. Заметим, что внутренний терроризм по-прежнему представляет большую угрозу, нежели международный. По расчетам Альберто Абади из Гарвардского университета, в 2003 г. было официально подтверждено 1536 случаев внутреннего терроризма и 240 международных инцидентов. Реакция правительств заключалась в реализации стратегий, направленных на устранение причин терроризма (попытки изоляции мусульманского населения западных стран от конфликтов на Ближнем Востоке) и его внешних проявлений (традиционная и техническая разведка). Правительства всех стран должны поддерживать равновесие между гражданскими свободами и интересами безопасности: более тесные взаимосвязи означают повышение вероятности того, что начавшиеся в одной части мира волнения проявят себя повсеместно.

Почти все эти конфликты разворачиваются в зоне средних широт от Центральной Америки через Ближний Восток до Центральной Азии. Для государств к северу и югу от этой зоны (от Чили до Канады, от Южной Африки до Европы, от Австралии до Японии), народы которых не столь темпераментны, характерно более стабильное и эффективное правление. Эти конфликты во все большей мере связаны не столько с традиционной борьбой за власть и влияние между сверхдержавами, сколько с новыми противоречиями между наиболее влиятельными странами и глобальными институтами. Остается неясным, пойдут ли современные великие державы в передаче автономии по пути, на который после 1945 г. встали США (как выразился президент Гарри Трумэн, «независимо от того, насколько мы сильны, мы должны отказать себе в праве действовать так, как нам заблагорассудится»). Очевидно, что поведение доминирующих сегодня стран, особенно США и Китая, оказывает мощнейшее воздействие на выбор других государств и на масштабы эффективной глобальной кооперации.

Новая география распределения власти и сравнительных преимуществ, которую несет с собой глобализация, изменила природу государственной стратегии. Значение военного превосходства постепенно снижается, и на первый план выходят стратегии привлечения инвестиций, исследовательских функций или высококвалифицированных специалистов. Повышение привлекательности становится явно декларируемой целью, которая конкретизируется в стратегиях маркетинга и брендинга. Одно из редких исключений – правительство Китая, которое и в период бурного роста экономического и политического влияния следует завету Дэн Сяопина «скрывать блеск, оставаться в тени». Но, начиная с 2000-х гг., и КНР проявляет все большее стремление к тому, чтобы ее культурное влияние в большей степени соответствовало военной и экономической мощи. Что касается внутреннего положения современных государств, то в них усиливается влияние крупных городов, в которых сегодня проживает более 50 % населения Земли. Некоторые из них становятся центрами, критически важными для взаимосвязанной глобальной экономики. Ведь в крупных городах прекрасно развиты деловые услуги, в них дислоцируются штаб-квартиры корпораций, научные и исследовательские центры, искусство, СМИ и туризм[65]. Например, государственные стратегии стран Восточной Азии сегодня конкурируют, а в некоторых случаях и конфликтуют со стратегиями Сеула и Шанхая, Гонконга и Токио, стремящихся сохранить статус общемировых центров. Европейские Копенгаген, Мальмё и Стокгольм соперничают за право стать центрами предоставления передовых услуг для бизнеса. В самых разных странах мира города и регионы пытаются продвигать себя как бренды. С помощью маркетинговых инструментов они стремятся донести информацию о своих достоинствах до инвесторов, потенциальных мигрантов и туристов.

Новая роль этих городов стала следствием одного из самых неожиданных следствий глобализации – децентрализации. В отсутствие реальных военных угроз она рассматривается как один из наиболее продуктивных способов организации государственных агентств, служб и управлений. Результаты проводившихся в разных странах опросов однозначно свидетельствуют о том, что уровень благосостояния общества тесно связан с развитием демократии на местах. Важнейшим фактором является и предоставление населению возможности оказывать непосредственное влияние на государственную власть[66]. Одним из наиболее распространенных примеров радикальной децентрализации является Швейцария, регулярно занимающая верхние позиции в рейтингах эффективности государственного управления и являющая собой вечный укор приверженцам централизации и экономии на масштабе. В течение нескольких последних десятилетий многие другие страны, стремившиеся приблизить органы государственной власти к народу, осуществили радикальную децентрализацию[67]. В начале 1980-х гг. правительство Франции передало значительные властные полномочия департаментам и 36 тыс. коммун. Для того чтобы привести в новое равновесие взаимоотношения между местными органами власти и правительством государство использовало такие инновации, как «contrat de ville» («контракт с городом»). В конце 1970-х гг. правительство Швеции предоставило регионам возможность отказаться от участия в государстве всеобщего благосостояния и объявить себя свободными коммунами, предоставляющими свои собственные услуги. Правительство Индии передало часть своих полномочий на три уровня вниз, вплоть до панчаятов (местных деревенских, районных и региональных советов). В середине 2000-х гг. новые полномочия местных сообществ и возможности контроля над государственными расходами на более высоких уровнях управления (проверка правильности распределения средств, выделяемых на строительство мостов, школ и т. п.) были закреплены законодательно. Даже правительство Китая расширило автономию местных органов власти (несмотря на периодические «откаты» к рецентрализации контроля над сбором налогов и расходами)[68]. Настоящей лабораторией, успешно специализирующейся на экспериментах по расширению властных полномочий местных сообществ, стала Латинская Америка. Вспомним хотя бы самые известные примеры, такие как программы совместного бюджетирования в Порту-Алегри и создание органов власти на уровне микрорайонов в Куритибе. Вопрос об оптимальном размере государства пока остается без ответа, несмотря на большое количество исследований на эту тему в экономической (положительный и отрицательный эффекты масштаба) и политической (субсидиарность) теории. Однако примеры самых разных стран, от Исландии до Бутана, свидетельствуют о возможности в высшей степени успешного управления сверхмалыми по размерам государствами.

А как насчет больших масштабов? Предшествующий анализ глобальных проблем пролил некоторый свет на силы и слабости глобального управления. Такие институты, как ООН, МВФ и Всемирный банк, создавались для того, чтобы поддерживать экономическую стабильность и предотвращать военные конфликты между странами и гражданские войны, не допускать распада государств, контролировать миграцию и бороться с наркотиками[69]. Даже по более рутинным вопросам, когда возникает необходимость перехода от благих намерений к решительным действиям, мир чаще всего проявляет прискорбную нерешительность. В одном авторитетном докладе утверждается, что с начала 2000-х гг. государствам мира

Да, были достигнуты и определенные успехи, такие как заключение Монреальского протокола об ограничении использования фреона и его соединений, направленного на защиту озонового слоя земной атмосферы[71]; при этом затраты, связанные с его исполнением, чуть ли не в десять раз превысили первоначальные расчеты. Ввод войск и полицейских сил в Боснию и Косово оценивался как весьма успешный, в то время как репортажи о менее известных интервенциях, позволивших предотвратить военные конфликты (например, в Македонию) не получили широкого медийного освещения. Крупных успехов при некотором количестве неудач добился в последнее десятилетие ЕС, несмотря на скромную численность чиновников, составляющую 25 тыс. человек. Вспомним хотя бы принятие в союз новых государств-членов в 2004 г., что стало одним из наиболее впечатляющих успехов руководства союза.

Возможно, в будущем одной из наиболее интересных площадок глобальной политической активности станет обеспечение глобальных общественных благ. Имеются в виду согласованные действия, которые в перспективе могли бы принести большие коллективные выгоды. Но, как и в случае с общественными благами в пределах того или иного государства, здесь необходимы институты, наделенные правом расходования средств и соответствующие ресурсы. Один из примеров – здравоохранение. Согласно предварительным оценкам, глобальные издержки, связанные с пандемией тяжелых форм птичьего гриппа, могли превысить 500 млрд долл. (расходы, ассоциируемые со вспышкой тяжелой атипичной пневмонии достигли 54 млрд долл.). ВОЗ оценивает затраты на разработку вакцин и медицинских препаратов, необходимых для подавления вспышки, в 500 млн долл. Еще около 1 млрд долл. потребуется на борьбу с пандемией в наиболее бедных, не имеющих развитых государственных систем здравоохранения, странах мира. Для создания таких систем потребовались бы гораздо меньшие по объему инвестиции, чем расходы на лечение заболевших во время пандемии людей. Но в настоящее время государства мира практически не имеют стимулов, которые побуждали бы их к такого рода инвестициям. Если же некоторые из них решатся на капиталовложения, другие государства могут попытаться бесплатно воспользоваться результатами чужого участия[72]. Известно множество примеров такого рода, от совместных действий, направленных на ограничение климатических изменений, до общей заинтересованности в финансовой стабильности и предотвращении распространения ядерных материалов.

Каждая из рассматривавшихся нами выше трех основных тенденций – распространение демократии, рост объема знаний и повышение уровня связности – обуславливает повышение важности комплекса общественных благ, что во многом определяет динамику государственного управления. Все они тесно переплетены между собой. Рука об руку идут, например, знания и взаимосвязанность (китайские разведывательные службы стремятся получить информацию о новых технологиях западных компаний, а государственные инвестиционные компании скупают акции зарубежных инновационных фирм). Не менее тесно переплетаются знания и демократия: сегодня законы о свободе информации действуют в 90 % стран – членов ОЭСР (в 1970 г. – всего в пяти), подпитывая рост глобального гражданского общества[73]. Многое объясняют и возникающие под воздействиями этих тенденций противоречия и внутренние конфликты: от негодования разделенных людей, до тех, кто не смог приспособиться к условиям экономики, основанной на знаниях, и автократов, которым удалось подавить демократическую оппозицию и сохранить власть[74].

Государство способно различным образом отвечать на вызовы, связанные с демократией, знаниями и все более тесными взаимосвязями. Но нельзя не отметить и наличие общих тем. Часть из них вытекает из изменений структуры спроса и предложения, часть является результатом появления новых паттернов власти, часть – следствием моды. Функции государства могут смещаться вверх, в сторону транснациональных органов, вниз, в сторону местных органов власти, и по горизонтали, в направлении частного сектора и некоммерческих организаций. Но и в относительно новых сложных паттернах часто остается место таким же крупным, как и раньше, государственным секторам.

Важную роль в развертывании реформ играет экономика. Начиная с нефтяных ценовых шоков 1970-х гг., повышательный тренд государственных расходов, измеряемых как доля в ВВП, был приостановлен. Однако добиться их сокращения так и не удалось. Поскольку в таких областях, как здравоохранение и уровень жизни, государство испытывает неослабевающее давление растущих затрат, оно находится в непрерывном поиске путей оптимизации – получения большего за меньшие деньги. Разнообразие методов, возникших в пределах жизни последнего поколения, включая управление производительностью, приватизацию, соревновательность и рационализацию, и стало ответом на сложившееся положение дел, а также на представление о том, что государственные ведомства и отдельные чиновники не были в достаточной мере компетентны для эффективного распоряжения ресурсами. Частично эти общие настроения были вызваны процессами развития демократии – усиление позиций гражданина и потребителя по отношению к бюрократу и профессионалу, – отчасти же они отражали растущее влияние бизнеса.

Этот значительный корпус идей, называемых еще новым государственным управлением, оказал глубокое воздействие на деятельность ведомств, которая приобретала все более стратегический характер. В некоторых отношениях новые идеи способствовали расширению горизонта планирования (побуждая к прозрачности действий и определенности целей), в некоторых – затрудняли стратегический переход (фрагментированность органов власти и стремление к получению краткосрочных результатов в ущерб реализации долгосрочных изменений). Рассматриваемые нами идеи получили особенно сильный импульс после нефтяного шока 1970-х гг., одним из следствий которого стала всеобщая озабоченность фискальным кризисом государства. Правительства представлялись как весьма уязвимые с точки зрения их захвата теми или иными заинтересованными группами и предоставляющие власть голодным бюрократам, стремящимся к расширению своих империй. Предполагалось, что решением проблемы могут стать рынки, а значит – экономическая либерализация (отказ от валютного регулирования, прекращение попыток установления контроля над ценами и доходами, дополненное приватизацией коммунальных компаний, реформой профсоюзов и дерегулированием). В некоторых случаях эти меры дополнялись ограничением социальных пособий и сокращением финансирования государственных услуг. Наиболее очевидно эти тенденции проявились в англосаксонских странах (в Новой Зеландии, США и Великобритании). Заметное влияние они оказали и на такие организации, как ОЭСР и МВФ (последний превратился в наиболее неистового певца неолиберальной политики).

Еще более глубокие реформы были осуществлены в структурной области. Государственные ведомства были преобразованы в независимые коммерческие компании (корпоратизированы), а затем приватизированы. Некоторые из них превратились в самостоятельные исполнительные агентства, руководствовавшиеся устанавливаемыми государством количественными показателями, но державшиеся несколько в стороне от других органов власти. Исполнение функций государственных институтов в тех областях, в которых правительство, как предполагалось, не имело никаких сравнительных преимуществ, было передано коммерческим компаниям. Имеются в виду такие сферы, как промышленное и гражданское строительство, уборка улиц и даже экономическое консультирование. Претерпел изменение и порядок финансирования некоторых функций (в рамках государственных финансовых инициатив и государственно-частных партнерств). Во многих случаях государству и обществу удалось добиться значительных успехов. Но нередко издержки, связанные с осуществлением перечисленных выше функций, оказывались слишком высокими в отсутствие сколько-нибудь заметного роста качества[75].

В некотором отношении эти реформы были частью продуманной стратегии по ограничению роли государства и разрушению слепой веры в его могущество, столь сильно распространившейся в Северной Америке после принятия политики «нового курса» и Европе – после Второй мировой войны. Безусловно, это была в высшей степени влиятельная идеология (для тех, кто привык мыслить в такого рода терминах)[76]. С другой стороны, в основе преобразований лежал чистой воды прагматизм: скептицизм относительно знаний и дееспособности правительственных органов и заинтересованность в оценке потенциала других моделей, обещавших высокие результаты при низких затратах. Но независимо от мотивации инициаторов (в зачинателях недостатка не было), эти эксперименты привели к размыванию границ государства. Стив Голдсмит в бытность мэром Индианаполиса (впоследствии был назначен старшим советником Джорджа Буша-младшего) заявлял, что если бы он нашел в местном выпуске «желтых страниц» хотя бы три записи о предоставляемых городом услугах, он немедленно передал бы их на исполнение коммерческим компаниям. В 1980-е гг. в Новом Южном Уэльсе практиковалось приглашение представителей общественности на обсуждение вопросов об увольнении государственных служащих, должности которых были признаны избыточными[77]. Согласно расчетам Пола Лайта, численность теневых служащих федерального правительства США в девять раз превышает численность официальных чиновников (первых – 17 млн человек, вторых, без учета военнослужащих, – 2 млн человек)[78].

Умеренные реформы позволили улучшить качество предоставляемых государством услуг, сделав их более оперативными и адресными. Попытки провести более строгие измерения встретили негодование, но нельзя не согласиться, что они позволили точнее понять, что именно и почему работает в таких различных областях, как оборона, медицина и школьное образование. Широкое распространение получили методы управления производительностью (в частности, в США в 1993 г. был принят специальный Закон о результатах и эффективности правительства), что позволило добиться снижения коррупции, повышения продуктивности и усовершенствования процессов принятия решений. В принципе, основная цель всех этих и многих других форм «управления, ориентированного на результат» состояла в том, чтобы связать бюджетные ассигнования и полученные результаты. В начале 2000-х гг. в 47 штатах США были введены особые требования к бюджетированию, ориентированному на результаты, а в 31 штате они были оформлены законодательно. Лежащая в их основе идея о том, что государственные органы должны иметь больше стимулов к повышению результатов деятельности, представляется полностью оправданной. Ведь базирующиеся на вложениях бюджетные системы побуждают не столько к высокой продуктивности, сколько способствуют формированию ментальности «расходуй или потеряешь», когда неудачи и провалы вознаграждаются увеличением финансирования.

В странах, в которых глубокие корни пустила коррупция, повышение прозрачности способствует повышению качества государственного управления (по тем же самым причинам соответствующие мероприятия будут встречать упорное сопротивление; по словам директора румынского отделения Transparency International, в ее стране взятки дают всем: сиделкам и учителям, врачам и чиновникам, – а институты недостаточно сильны, чтобы справиться с коррупцией)[79].

В целом во многих странах результаты реформ в рамках стратегии «нового государственного управления» не оправдали возлагавшихся на них надежд. В соответствии с данными недавнего международного сравнительного исследования производительности, проведенного под руководством Кристофера Худа, страны, вставшие на путь реформ, продемонстрировали плохие результаты. По словам исследователя, Великобритания «заняла позицию в середине нижней трети десяти наиболее развитых стран», а США оказались последними (какая ирония судьбы, с учетом того влияния, которым пользуется эта страна в глобальных дебатах по государственной политике).

Одним из факторов явилась доказавшая свою сложность техническая сторона дела. Например, до сих пор отсутствует система бюджетирования, которая действительно бы побуждала к высокой производительности. Ведь на практике все зависит от того, что считать положительным итогом. Чтобы понять, почему та или иная задача была решена или, наоборот, почему цель не была достигнута, необходимо выявить причины, обусловившие полученные результаты. Причины же эти могут быть самыми разными, от недостатка средств до неправильного выбора временных рамок, от характера политики до дееспособности ответственных за решение задач институтов. Не менее трудным является понимание того, что следует делать в случае, когда правительству не удалось достичь поставленных целей: увеличить финансирование, сократить его или сохранить прежние объемы. (Более подробно практические трудности управления производительностью рассматриваются в главе 7).

Ограничение сферы влияния правительства ведет не только к повышению эффективности, но и к появлению новых проблем, что становится очевидным в периоды кризисов. В процессе ликвидации последствий урагана Катрина в США стало ясно, что логистическая система розничной сети Wal-Martкуда более надежна и производительна, чем транспортная система американского правительства. Произошедшее в Великобритании в 2000 г. крушение поездов под Хатфилдом стало свидетельством ограниченности возможностей государства вследствие либерализации. В течение нескольких месяцев после крушения частные железнодорожные операторы, опасаясь возможных судебных исков, приняли решение о резком снижении скорости всех составов. Отрицательные последствия этого решения (сокращение перевозок, нарушение расписания, увеличение загрузки автомобильных дорог) значительно превысили риски, связанные с использованием железных дорог (жертвами крушения стали четыре человека). Но в этом случае правительство оказалось практически бессильным.

В 1980-1990-х гг. отовсюду слышались смелые призывы к использованию потенциала рынков для трансформации сектора государственных услуг и других сфер ответственности государства. В некоторых случаях рынки и квазирынки функционировали весьма удовлетворительно. Например, с их помощью удалось установить конкурентные отношения в части ранее закрытых от стороннего участия государственных секторов. Однако результаты решений, основанных на рыночных механизмах, оказались существенно ниже ожидаемых. Классический пример – пенсионная реформа. В некоторых странах, включая Великобританию, поощрение к развитию индивидуальных пенсий на высококонкурентных рынках вызвало волну преднамеренно невыгодных для клиентов продаж со стороны частных компаний. В других странах, таких как Чили, переход от государственных («живи по средствам») к финансируемым в частном порядке пенсий, сделал последние недоступными для значительной части населения, а также сопровождался резким повышением трансакционных издержек, что свело на нет все возможные выгоды, которые могла принести более рыночная система.