Но управлять детьми мисс Вурц не умела. Дети вели себя, в общем, нормально — не хуже других третьеклашек (один только Роланд Симпсон впоследствии стал вести себя хуже прочих и в итоге попал в тюрьму). Джимми Бэкон, конечно, стонал, но с ним вообще было не очень весело — однажды он вырядился на Хэллоуин привидением, то есть напялил на себя простыню, под которой не было ничего, совсем ничего, даже нижнего белья. И когда неожиданно, как из-под земли, перед ним появился Серый Призрак, Джимми так перепугался, что обкакался прямо в этой самой простыне.
      Мисс же Вурц была столь хрупкой, что не справилась бы даже с приготовишками, да что там, со своими собственными детьми. Интересно, наверное, ее сила умела проявляться лишь на сцене. Интуиция подсказала Алисе такое вот безжалостное объяснение характера мисс Вурц:
      — Бедная Каролина! Глядя на нее, думаешь, что кто-то разбил ей сердце, а она так и не смогла это пережить.
      Главное, чему научила Джека мисс Вурц: жизнь — не пьеса, жизнь — импровизация. Мисс Вурц совершенно не выносила импровизации; у нее дети железно заучивали реплики и произносили их точно так, как те были напечатаны. В театре мисс Вурц Джекова способность к запоминанию пришлась ко двору как нельзя лучше; а ее подсказка вообразить себе единственного зрителя стала для Джека настоящим даром — и от нее, и от папы. Но Джек был внимательный ученик — он извлек урок и из беспомощности мисс Вурц в классе, и из ее безупречного знания, как достичь успеха на сцене. Ему сразу же стало ясно, что успеха в жизни без умения импровизировать не достичь. Нет, кто бы спорил, роли-то надо знать назубок, это верно. Но в иных ситуациях ты должен сам придумывать себе реплики, экспромтом. Мисс Вурц полностью завладела мыслями Джека — и потому, что многому могла его научить, и потому, что многое не способна была исполнить; не удивительно, что в своей памяти Джек отвел ей куда больше места, чем девочкам. Более того, она стала частью его жизни.
      Мисс Вурц частенько снилась Джеку, он ее, конечно, целовал, а одета она была, конечно, не как школьная учительница. Во сне она являлась Джеку в старомодном дамском белье, какое Джек впервые увидел в каталогах у Лотти. В связи с этим его очень беспокоила одна вещь — почему-то это белье каталоги предлагали для двух категорий женщин: тинейджеров и незамужних. Джек так никогда и не понял, почему это женщины, выйдя замуж, начинают носить другое белье.
      Изредка мисс Вурц и правда появлялась перед учениками и ученицами в кремовой, почти прозрачной блузке; но в классе было холодно, так что обычно поверх блузки красовался свитер, каждый день новый. Все это очень мисс Вурц шло. Алиса сказала сыну, что это кашемировые свитера, а значит, денег, что мисс Вурц получает в школе, на них никак не может хватать.
      — У этой Вурц точно есть дружок, — говорила Эмма. — Причем богатенький, и уж точно с хорошим вкусом. Так я думаю, по крайней мере.
      Джек не уставал опровергать обвинения Эммы, что у него стоит на Конни Тернбулл, особенно — что стоит всякий раз, как она целует ему руку. Он клялся, что малыш ну никак не реагирует, когда Джек обнимает Конни-Джейн, зарывшись (по необходимости) ей в груди. Секрет простой — у Джека отчаянно стоял все время, что рядом была Каролина Вурц, только до Эммы это никак не доходило. При этом понятие "рядом" распространялось как на реальную действительность, так и на мир снов.
      Джек очень не хотел, чтобы Эмма оказалась права и у Вурц в самом деле был дружок. Уж очень он боялся, что этот дружок проникнет в его сны и застанет их с Вурц, одетой в разные корсеты, пояса и лифчики из старомодных каталогов.
      Ни одна из одноклассниц, даже Люсинда Флеминг, которая как-то умудрилась за целых два года так ни разу и не проявить свое "тихое бешенство", и не думала сниться Джеку. Правда, у мисс Вурц во сне периодически возникал на верхней губе намек на усики — но тут уж всему виной Эмма Оустлер. Джек ничего не мог поделать со своей страстью к верхней губе Эммы, даже во сне. И постепенно малыш стал оживать, причем все чаще — по собственной воле, а не по желанию Джека.
      — Ну, есть ли новости, Джек? — непременно шептала Эмма ему на ухо, сидя на заднем сиденье лимузина.
      — Пока нет, — отвечал Джек; он как-то почувствовал, что это самый правильный, то есть самый безопасный, ответ, — и на сей раз угадал.
 
      После того как Лотти подтыкала ему одеяло, Джек частенько вылезал из кровати и отправлялся к маме в спальню, ложился у нее и засыпал. Режим дня у них был разный, и чаще всего Джек спал в маминой спальне один. Она приходила поздно и ложилась рядом с Джеком, который уже спал там не один час. Засыпая, мама частенько перекидывала через Джека ногу, обычно он от этого просыпался. От мамы пахло табачным дымом и травой, а еще чем-то вроде бензина (перегар от белого вина, объяснили Джеку). Иногда они начинали перешептываться, лежа рядышком в полутьме. Джек не понимал, зачем они шепчут — явно не из опасений, что миссис Уикстид или Лотти подслушают их беседу.
      — Ну ты как, Джеки?
      — Я ничего, ты-то как?
      — Мы с тобой так говорим, будто совсем не знакомы друг с другом, — шепнула однажды мама.
      Джек расстраивался, что мама ни разу не видела, как он играет.
      — Что ты, Джеки, я много раз видела, как ты играешь! — возразила она.
      Джек-то имел в виду игру на сцене, в "Джейн Эйр" и других постановках мисс Вурц. Мисс Вурц обожала драму, но обычно ставила не пьесы, а перерабатывала романы. Джек лишь позднее сообразил, что таким способом мисс Вурц могла контролировать в постановке буквально все. Никакой чуждый ей драматург не мог дать детям неправильную команду. Мисс Вурц перерабатывала романы в пьесы так, как она одна считала нужным. Да, она требовала от детей, чтобы на сцене они как актеры были хозяевами — но сама как драматург и режиссер контролировала каждое их движение, каждое их слово.
      Позднее Джек заметил, какие восхитительные вещи не попадали в постановки мисс Вурц. Она была не только драматургом и режиссером — она была еще и цензором. Ставя "Тэсс из рода д'Эрбервиллей", мисс Вурц очень много материала взяла из главы "Девушка" и почти ничего из главы "Больше не девушка". Хуже того, она доверила роль Тэсс Джеку.
      "Никто не корил Тэсс так, как она сама" — так начиналась постановка (мисс Вурц обожала роль рассказчика, блистая своей дикцией). Джек, конечно, был идеальный выбор для роли существа, известного миру как "сосуд, переполненный эмоциями без малейшей примеси опыта".
      Мальчик, однако, умел завоевать сцену, даже одетый в женское платье (мало того, в белое!), даже играя доярку.
      — Разные эпохи детства до сих пор проявлялись в ее облике, — извещала зрителей мисс Вурц, а тем временем на сцене Энджел Клэр не мог набраться храбрости и пригласить Джека-Тэсс на танец. Этот Энджел — какой же он слабак и трус! Какой отличный режиссерский ход — поручить эту роль Джимми Бэкону, любителю постонать и накакать в простыню.
      — Несмотря на яркую женственность, щеки ее иной раз наводили на мысль о двенадцатилетней девочке, сияющие глаза — о девятилетней, а изгиб рта — о пятилетней крошке.
      Джеку-Тэсс, одетому во все белое, было нечего делать на сцене. Он стоял и излучал в зал бесполую невинность своей героини. Он больше гордился ролью Рочестера, но даже тут у него были свои любимые моменты — взять хоть эту самую бесполую невинность. А еще была реплика Тэсс в адрес д'Эрбервилля (его, свинью этакую, играла не кто иная, как Шарлотта Барфорд, которую Вурц позаимствовала у средней школы):
      — Вам не приходило в голову, что может найтись на свете женщина, которая будет чувствовать то, о чем другие женщины лишь говорят?
      Глядя на Шарлотту Барфорд, можно было подумать, что она чрезвычайно рада соблазнить Джека-Тэсс.
      Хороня своего мертвого ребенка на церковном кладбище, Джек отлично слышал, как девочки в зале, из тех, что постарше, плачут в голос. А ведь история падения Тэсс только начиналась! Джек зачитывал прозу Гарди, словно это был диалог над могилой ребенка:
      — В Богом забытом уголке Его же земли, где растет одна лишь крапива, — начал Джек, а девочки в зале уже вообразили, что это может в будущем ожидать и их; именно такого эффекта и хотела добиться мисс Вурц (а возможно, и ее соавтор Томас Гарди). — Там, где лежат все некрещеные дети, известные на весь свет пьяницы, самоубийцы и прочие, кому предположительно уготован ад, — продолжал Джек, раззадоренный рыданием, доносящимся из первых рядов. Мисс Вурц терпеть не могла импровизацию и поэтому не позволила Джеку пропустить наречие "предположительно", хотя он старался пропускать его на репетициях.
      Когда Джек сказал слабаку Джимми Бэкону-Энджелу Клэру "но ты не смеешь танцевать со мной", он снова пронзил сердца своих зрительниц, из тех, что постарше.
      — Надеюсь, это не дурной знак для нас с тобой, — сказал Джек-Тэсс Джимми-Энджелу, а у девочек в зале началась истерика, ведь у Гарди что ни возьми, все дурной знак. Девочки точно знали, что Тэсс обречена. Именно этого и добивалась мисс Вурц.
      Вот что она хотела сказать им — будьте бдительны! Каждая из вас может забеременеть! А любой мужчина — или слабак, как Джимми-Энджел, или грязная похотливая свинья, как Шарлотта-д'Эрбервилль. И Джек-Тэсс отлично донес эту мысль мисс Вурц до зала. Постановки Вурц, хотя играли в них младшеклассники, служили моралью для учениц старших классов.
      Джек, однако, учился в третьемвсего классе! Все эти чувственные тонкости "Тэсс из рода д'Эрбервиллей" были ему совершенно непонятны. Но мысль, вложенная мисс Вурц в постановку, предназначалась не Джеку. В школе Св. Хильды все самые важные мысли предназначались для девочек, из тех, что постарше. А Джек был просто актер. Мисс Вурц знала, что с репликами у него проблем нет, даже если он не понимает их смысла. А на случай, если среди учениц попадались какие-нибудь законченные идиотки (из тех, разумеется, что постарше), до которых с одного раза не доходит, мисс Вурц предусмотрела вот что — весьрепертуар ее театра состоял без исключения из пьес о женщинах, которым приходится преодолевать трудности.
      Джеку выпало также играть Хестер Принн из "Алой буквы", но он не сумел уговорить маму прийти в школу смотреть на него в роли прелюбодейки с красной буквой "П" на груди.
      — Ненавижу этот роман, — шепнула Алиса сыну в полутьме своей спальни, — там творится такая чудовищная несправедливость. Я попрошу, чтобы Каролина сделала несколько фотографий. На них я посмотрю обязательно, Джеки, но на сцене я эту историю видеть не хочу.
      Мисс Вурц глазом знатока сразу увидела в тощем теле Венди Холтон, в ее несгибаемых коленях, в ее каменной твердости, в жестокости, которую она излучала, идеального двойника злобного, одержимого мстителя Роджера Чиллингворта. Снова мисс Вурц позаимствовала из средней школы одну из мучительниц Джека.
      С преподобным Димсдейлом удача оставила мисс Вурц — на эту роль она определила Люсинду Флеминг, которая в третьем классе была на голову выше Джека. Мисс Вурц рассчитывала, что в тот момент, когда преподобный переживает самый острый момент своего грехопадения, "тихое бешенство" Люсинды сыграет, вырвется на сцену и перепугает весь зал до полусмерти. Мисс Вурц явно рассчитывала, что когда преподобный обращается к Хестер, чуть не плача: "О Боже, прости нас обоих! Ведь мы, Хестер, мы с тобой — не худшие грешники на свете! Есть еще один человек, и он мерзее даже падшего священника!" — Люсиндино "бешенство" проявит себя. В самом деле, могло и получиться, если бы у девочки прямо на сцене начался приступ и она принялась бы душить себя или биться головой об осветительные приборы.
      Но Люсинда и не думала сходить на сцене с ума. Возможно, ее душа выла от боли не меньше души преподобного Димсдейла, но в тот раз она решила оставить этот вой при себе. Джек был совершенно уверен, что она бережет этот момент специально для него. И все же играть на сцене с Люсиндой-Димсдейлом было лучше, чем с Венди-Чиллингвортом; Венди, когда знала, что мисс Вурц не видит, лупила Джека что есть мочи. Она винила именно Джека в том, что на роль Чиллингворта выбрали ее (нечего и говорить, роль в самом деле неблагодарная). "Алая буква" оставила на теле. Джека алые ссадины.
      — О боже мой, — шептала Алиса на ухо сыну в полутьме своей спальни; мама сразу поняла, что мальчику больно даже от прикосновения, и зажгла свет. — Что эти пуритане с тобой сотворили? Они что, решили, буквы "П" на одежде маловато, надо вывести ее у тебя на теле?
      Отказалась мама и смотреть, как Джек бросается под поезд в роли Анны Карениной ("я попрошу Каролину сделать несколько фотографий"). Арсенал несчастных женщин мисс Вурц был поистине неисчерпаем. А как вам решение мисс Вурц поставить на роль Вронского Эмму Оустлер? У нее даже усы были, как требуется по сюжету!
      После школы — в комнате у Джека или на заднем сиденье лимузина Пиви — ведущей в их беседах по-прежнему оставалась Эмма. Ее Джек не мог завоевать, подчинить себе, ведь шла не пьеса, а импровизация, а этому искусству Джек еще только учился.
      — Джек, это же восхитительно! У нас с тобой любовный роман!
      — Правда? — с ужасом спросил Джек.
      — Ну конечно — на сцене, ты понимаешь.
      — А что у нас с тобой происходит тут? — спросил Джек, имея в виду заднее сиденье лимузина. Он не раз лежал там, прижатый сверху ногой Эммы (она перекидывала ногу примерно так же, как Алиса); то же самое происходило и у него в комнате, когда Эмме удавалось убедить Лотти, что она помогает Джеку делать домашнее задание.
      — Лотти, он очень отстает, но я могу ему помочь. Мне нужно только, чтобы он научился наконец меня слушать.
      Интересно, о чем это она? Джек только и делал, что слушал ее; как ее не слушать, когда она физически сильнее? Вдобавок она знала, что Джек не в силах совладать со страстью к ее усикам, и принялась теперь гладить его верхнюю губу своей, а еще стала проводить ею по тыльной стороне его ладони, точь-в-точь Конни Тернбулл. Надо сказать, у Эммы получалось лучше. А еще она щекотала его губой по щекам и, расстегнув рубашку, — по груди и животу, уделяя особое внимание пупку.
      — Джек, ты вообще моешь себе там? У тебя же там нитки от одежды и одеял!
      Все это была лишь прелюдия. Эмма могла играть Вронского, а могла быть самой собой (роль Эммы Оустлер в пьесе "Жизнь Джека Бернса" всегда была главной) — все это вело к последней реплике. Последняя реплика — это самое главное, не уставала повторять мисс Вурц.
      — Последнюю реплику нужно сказать так, Джеки, чтобы зрители ахнули. Так ее сказать, чтобы ее до самой смерти никто не забыл, понимаешь?
      В пьесе, которую играли Джек и Эмма, последняя реплика была такая:
      — Ну а как поживает малыш? Он ничего себе не надумал, а, Джек?
      Время было самое критическое — они репетировали "Анну Каренину", потом им предстояли "Разум и чувства" (мисс Вурц в соавторстве с Джейн Остин). А Джек и Эмма делали в постели у Джека "домашнее задание". Снизу доносились звуки — Лотти копошилась на кухне. На вопрос Эммы Джек всегда отвечал:
      — Да так, ничего пока не надумал.
      — Ну дай мне посмотреть, конфетка моя.
      Джек показывал, Эмма вздыхала. Какая же грусть заключалась в этом вздохе (правда, Джек мог ее и вообразить — он слишком много думал о судьбе бедняжки Анны). Во всяком случае, он хотел, чтобы разочарованиям Эммы был скорее положен конец.
      — Ну, иногда ему снятся сны, — продолжил однажды Джек.
      — Какие сны? Кто тебе снится, Джеки?
      — Ты, — отвечал мальчик (ну, это еще не так страшно, вот как ей сказать про мисс Вурц?).
      — А что я делаю?
      — Ну, как бы это... твои усики, они играют важную роль.
      — Ах ты юный извращенец, пенис мой сахарный, негодник Джек...
      — А еще на мисс Вурц только нижнее белье! — выпалил от неожиданности мальчик.
      — Я чего-то делаю вместе с мисс Вурц? Джек, о боже мой!
      — Нет-нет, мисс Вурц совершенно одна, просто у нее твои усики, — признался Джек. — И нижнее белье.
      — Чье нижнее белье?
      Джек сбегал в комнату Лотти и принес Эмме ее каталоги.
      — Джек, ты полный кретин! Только подумайте — он вообразил, что я это надену! Побойся бога, Джек, вот я тебе сейчас покажу настоящее нижнее белье!
      Джек уже видел ее старый "тренировочный" лифчик — теперь на ней был новый, на первый взгляд лишь чуть-чуть побольше. Тут Эмма его сняла, и оказалось, что под ним кроется нечто более массивное, чем прежде; а потом Эмма сняла и трусики и приложила их к юбке. Кружева, украшавшие предмет интимного туалета, произвели на Джека и его "малыша" новое, невиданное раньше впечатление.
      — О-го-го, он дернулся, — сказала Эмма.
      — Кто?
      — Кто-кто, а то сам не знаешь.
      Джек и Эмма вместе смотрели на "малыша", который вдруг стал совсем не такой уж маленький. Эмма наклонилась к пенису Джека.
      — Мисс Вурц, — сказала Эмма. — Джек, закрой глаза.
      Джек немедленно закрыл.
      — Каролина Вурц, — шепнула Эмма пенису Джека. — Вот что, милый, я тебе принесу настоящее нижнее белье, вот увидишь!
      Не открывая глаз, Джек чувствовал — "малышу" идея понравилась.
      — Джек, ну, я скажу, кажется, у нас наметился прогресс.
      — Эмма, можно я расплету тебе косу?
      — Прямо сейчас?
      — Ага.
      Эмма позволила ему расплести себе косу, но не спускала с его пениса глаз. Волосы ниспадали ей до бедер, Джек почувствовал, как они ласкают ему ноги.
      — Конфетка моя, заработало! — сказала Эмма. — Ты угадал!
      — Чайник кипит! — донесся снизу крик Лотти.
      — Так, скажи мне еще раз, — уточнила Эмма. — Тебе снится мисс Вурц, у нее мои усики, а одета она в Лоттино нижнее белье, верно?
      — Нет, не Лоттино — просто белье из ее каталога, — ответил Джек. Вид мисс Вурц в белье самой Лотти не казался Джеку привлекательным.
      — А чьи у нее волосы?
      — Твои, наверное. Они длинные.
      — Отлично, — сказала Эмма. Джек не видел ее лица — волосы закрывали его целиком. — Кажется, мы выделили нужные приоритеты.
      — Какие?
      — Значит, ясно — тебя возбуждают волосы, конфетка моя. И еще женщины старше тебя, но это обычное дело.
      — Вот оно что.
      Ничем обычным тут для Джека и не пахло.
      — О, ты посмотри, у нас в самом деле прогресс! — провозгласила Эмма и откинула волосы за спину. У Джека стоял так, как не стоял еще никогда. А если бы "малыш" сделался подлиннее, его тень дотянулась бы до самого пупка.
      — Боже мой, Джек, что ты намерен с этим делать?
      — А я должен что-то с ним делать? — в полном изумлении спросил Джек.
      Эмма обняла его, прижалась к нему обнаженными грудями; пенис Джека терся о ее шерстяную юбку, Джек немного подвинулся, чтобы пенис касался Эмминого бедра, так ему было удобнее.
      — О, Джек, — сказала Эмма, — сладкий мой, какие слова! Ты такой милый, слова тебе вообще не нужны! Разумеется, тебе ничего не надо с ним делать! Просто в один прекрасный день ты захочешь сделать с ним кое-что, в тот день ты заодно узнаешь, что именно. И этот день будет не просто день, а о-го-го какой день!
      Джек накрыл грудь Эммы рукой, Эмма сжала его лицо сильнее. А потом — ну, это все придумал "малыш", Джек тут ни при чем. Эмма и Джек сидели рядом на кровати, обнимались, но пенис каким-то образом все еще касался Эмминого бедра. Стало быть, Джек чувствовал пенисом бедро Эммы; раз так, то и Эмма должна была чувствовать бедром его пенис. Ему было восемь, Эмме — пятнадцать. И тут Джек перекинул ногу через другое бедро Эммы и получилось, что он лежит на ней сверху, а "малыш" зажат у нее между ног и касается обоих ее бедер.
      — Джек, ты понимаешь, что делаешь? — спросила Эмма.
      Разумеется, ни черта Джек не понимал. Эмма жевала мятную жвачку, Джек чувствовал запах.
      — Ну, зато малыш, наверное, понимает, — ответила сама себе Эмма.
      Джек не мог дотянуться руками до ее бедер, только до кружев на трусиках, которые Эмма положила поверх юбки.
      — Ну, конфетка моя, покажи мне, что знает твой малыш, — дразнила Джека Эмма. Ласкательное "конфетка моя" в устах Эммы служило заодно и дразнилкой.
      — Я не знаю, что знает малыш, — не стал скрывать Джек, и тут и он и "малыш" сделали одно важное открытие. Оказалось, между бедер у Эммы растут волосы!
      Едва пенис коснулся этих волос, Джека пронзила мысль — сейчас Эмма его убьет. Она изо всех сил сжала ноги и перевернула его на спину. "Малыш" весь запутался в складках ее юбки. Эмма не сразу нашла его рукой, Джек боялся, что она его вовсе оторвет. Ничего подобного — она лишь немного грубо его сжала.
      — А это что такое? — спросил Джек; ему было страшно — не оттого, как Эмма держит его пенис, а от этих странных волос.
      — Нет, это я тебе не покажу, конфетка моя. Это уже будет надругательство над несовершеннолетними.
      — Чего-чего?
      — Ты не поймешь, но тебе будет очень страшно и неприятно, — сказала Эмма. Джек сразу же поверил. Странно было другое — и Джек и "малыш" почему-то очень хотели быть там (другое дело, что Джек и правда боялся увидеть, что там спрятано).
      — Я не хочу туда смотреть, — быстро сказал он.
      Эмма разжала ноги, отпустила пенис, затем снова взяла его в руки, но куда нежнее.
      — Итак, одну вещь мы установили — тебя и правда возбуждают волосы, — сказала Эмма.
      — Эй, чай будет слишком крепкий! — закричала снизу Лотти.
      — Ну так вынь пакетики из чашки! — крикнула в ответ Эмма.
      — Стынет! — не унималась Лотти.
      Эмма повернулась спиной к Джеку и надела трусики; затем лифчик. Джек понял, что "малыш" прикоснулся к чему-то интимному, но почему там волосы?
      — Как там ваше домашнее задание? — снова крикнула Лотти. Судя по тону, еще немного, и у нее начнется истерика — наверное, она так себя вела, когда потеряла эпидуралку.
      — Эх, тяжелая жизнь у твоей Лотти, а, Джек? — спросила Эмма, глядя на пенис. "Малыш" на глазах принимал свои обычные небольшие размеры.
      — Джек, тебе нужно следить за этим твоим другом ежесекундно, это же надо, какое у тебя карманное чудо! Причем не маленькое! Восхитительно! Кажется, он решил пока от нас спрятаться, — сказала Эмма.
      — Наверное, ему грустно, — сказал Джек.
      — Вот-вот, конфетка моя, запомни эти слова. Однажды они тебе пригодятся.
      Джек не мог взять в толк, при каких обстоятельствах ему могут пригодиться слова "моему пенису грустно". Мисс Вурц много знала о словах, и Джеку почему-то показалось, что эти слова ей не понравятся. Наверное, в них слишком много импровизации.
 
      Через неделю Эмма принесла Джеку лифчик своей разведенной мамы, черного цвета. Джек сказал бы, что это пол-лифчика: в чашки вправлены жесткие металлические дуги, а сами чашки маленькие, но выглядят на удивление агрессивно. Эмма сказала, что это "пышный" лифчик, такой, который приподнимает груди вверх. Да, решил Джек, более агрессивным лифчик и быть не может.
      — А зачем приподнимать груди вверх? — спросил мальчик.
      — У моей мамы маленькие груди, — сказала Эмма, — вот она и пытается выжать из них максимум.
      У лифчика имелась и другая особенность — он очень сильно пах духами и потом (запах пота был лишь чуть слабее). Эмма утащила его из бака с грязным бельем.
      — Но ведь так оно и лучше, не правда ли? — спросила Эмма.
      — Не понял.
      — Чего тут понимать — ты чуешь ее запах!
      — Я твою маму даже не знаю. Зачем мне ее запах?
      — Ты просто попробуй, конфетка моя, откуда тебе знать, что понравится малышу.
      Черт, а ведь точно! Жалко только, что Джек это понял лишь много лет спустя.
      Много лет спустя Джек узнает и другое, например, что салон Китайца на углу Дандас-стрит и Джарвис-стрит закрывался довольно рано, часов в пять вечера. Джек забыл, кто ему раскрыл эту тайну, наверное, какой-нибудь "подсевший на чернила" посетитель салонов на Квин-стрит. Когда — это Джек помнил, мама как раз открыла свой салон на этой же улице.
      В семидесятые Алисе и ей подобным нечего было искать на Квин-стрит — в те времена туда ходили выпить виски мексиканцы в белых футболках, на дух не выносившие хиппи. Может, один из таких ему и сказал про салон Китайца. Наверное, говорил правду. Безымянный салон по ночам был закрыт, в крайнем случае — работал в пятницу и субботу до восьми вечера.
      Так где же она проводила вечера все эти годы, что Джек учился в школе Св. Хильды? Джек не знал, что и думать. После долгих размышлений он решил, что, наверное, мама пыталась сломить свою болезненную привязанность к сыну, ведь чем старше он становился, тем больше походил на Уильяма, а чем больше он на него походил, тем больше от мальчика отдалялась Алиса.
      Наверное, виной этому был и лифчик миссис Оустлер, принесенный Эммой Джеку. Алиса должна была найти его рано или поздно. Джек же ложился с ним спать каждый вечер — и даже брал с собой в постель к маме, когда ночью переползал к ней в спальню. И вот однажды мама пришла и перекинула, как обычно, ногу через спящего Джека. Джек проснулся — но Алиса проснулась тоже. Ей в ногу впились жесткие металлические дуги лифчика Эмминой мамы. Она села на кровать и зажгла свет.
      — Что это у тебя тут, Джек? — спросила мама, взяв в руки вонючий лифчик. Как она посмотрела на сына в этот миг! Джек на всю жизнь это запомнил. Казалось, она нашла в постели не лифчик, а саму Эммину маму; казалось, она застала ее и Джека в момент совершения страшного — то есть когда "малыш" касался того странного места, покрытого волосами.
      — Это "пышный" лифчик, — объяснил Джек.
      — Я знаю, что это такое, я хотела спросить, чей он.
      Алиса понюхала лифчик и состроила гримасу, затем откинула одеяло и уставилась на "малыша", который стоял по стойке "смирно", натягивая пижамные штаны хозяина.
      — Джек, рассказывай.
      — Это лифчик мамы Эммы Оустлер, Эмма украла его и дала мне. Я не знаю зачем.
      — А вот я знаю, — сказала Алиса.
      Джек заплакал. Лицо Алисы изменилось, куда-то подевалось чудовищное омерзение, которое Джек видел только что, да и "малыш" стал уменьшаться в размерах.
      — Так, не глотай сопли, не глотай, кому сказала, — рявкнула Алиса. Джеку нужен был платок, мама протянула ему лифчик, Джек замялся.
      — Давай, сморкайся! Я все равно выстираю его, прежде чем отдать ей.
      — Вот оно что.
      — Рассказывай, Джек. Все как есть, начистоту. Например, вот с чего начни — в какие такие игры вы тут играете с Эммой?
      Сын рассказал маме все — ну почти все. Наверное, он умолчал, что Эмма показывала ему свои обнаженные груди, наверное, он преуменьшил число случаев, когда Эмма просила показать ей "малыша", разумеется, не сказал, как "малыш" касался странных волос у Эммы между бедер. Но мама и так прекрасно поняла, в чем дело.
      — Ей всего пятнадцать, а тебе, Джек, всего восемь! Боюсь, мне придется хорошенько поговорить с миссис Оустлер.
      — Она накажет Эмму?
      — Я искренне на это надеюсь.
      — А ты меня станешь наказывать?
      Как она посмотрела на него! Сначала Джек не понял, что мама хотела сказать своим "мы с тобой так говорим, будто совсем не знакомы друг с другом". Вот теперь он понял — они с мамой друг другу чужие, так она на него глянула.
      — Чего тебя зря наказывать, все равно вляпаешься во что-нибудь в этом духе, дай только срок, — только и сказала Алиса.

Глава 11. Папа, который сидит внутри