В класс вела единственная дверь, и, несмотря на свой статус призрака, миссис Макквот не умела проходить сквозь стены; но все-таки, даже видя, как поворачивается ручка двери, дети не могли не вздрогнуть. Иногда бывало так — дверь распахивалась, а там — никого! Лишь из коридора доносится тяжелое дыхание Серого Призрака; Джимми Бэкон начинал стонать, а две пары близнецов — производить свои обычные звуки. Иногда же миссис Макквот влетала в класс, а ручка двери перед этим даже не дергалась! И только Роланд Симпсон, единственный во всем классе будущий преступник, намеренно закрывал глаза (он любил, когда его пугали).
      Миссис Уикстид утверждала, будто Серый Призрак потеряла на войне одно легкое. Какое легкое и на какой войне, Джек так и не узнал. Миссис Макквот служила полковой медсестрой и попала под газовую атаку (где и что был за газ, Джек тоже не знал), отсюда ее тяжелое дыхание. Серому Призраку вечно не хватало воздуха.
      Третьеклашки заучили реплики миссис Макквот наизусть. После своего неожиданного появления Серый Призрак вел себя, как персонаж пьесы в постановке мисс Вурц. Холодным как могила, прерывающимся на вдохи голосом миссис Макквот неизменно спрашивала:
      — Кто из вас... довел мисс Вурц... до слез?!
      В тот же миг все как один указывали на виновного. Когда третьеклашкам задавали этот ужасный вопрос, они были готовы предать кого угодно. В тот миг у них не было ни друзей, ни правил, ничего. Ибо они рассуждали так: если правда, что миссис Макквот попала под газовую атаку и потеряла легкое, то, значит, она умерла, не так ли? Кто поручится, что она и взаправду не призрак? Ее кожа, волосы, одежда — все серое, серое, серое! И почему у нее такие холодные руки? Почему никто никогда не видел, как она приходит в школу, почему никто никогда не видел, как она ее покидает? Почему она всегда появлялась именно там, где ее никто не ждал?
      Джек на всю жизнь запомнил, как Серый Призрак спросил у Гордона Френча:
      — Как-как?.. Что ты там такое... запустил в волосы... своей сестре?
      — Хомяка, просто хомяка, доброго и ручного! — отвечал Гордон.
      — Гордон, я решила, что это мерзкая вонючая собачонка! — ответила Каролина. Гордон знал, как себя вести — стоял, вытянув руки по швам, рядом с партой и с трепетом ожидал, когда настанет неизбежное наказание.
      — Надеюсь, Каролина... ты не сделала... хомяку больно, — изрекла миссис Макквот, временно забыв о Гордоне.
      — Знаете, когда у тебя хомяк в волосах, об этом не думаешь, — отвечала Каролина.
      — Где хомяк? — внезапно всхлипнула мисс Вурц. Она перепутала — миссис Макквот обращалась к ее тезке, сестре Гордона.
      — Пожалуйста, Каролина... отыщи хомяка, — сказал Серый Призрак. Мисс Вурц немедленно, опередив Каролину Френч, стала на четвереньки и залезла под ее парту.
      — Милая, я не тебя имела в виду, — укоризненно изрекла миссис Макквот, но поздно, все дети последовали примеру учительницы и стали ползать под партами.
      — Как его зовут, Гордон? — спросила Морин Яп.
      Но Серый Призрак не собирался так просто отпускать виновника.
      — Гордон, ты... пойдешь со мной... и молись, чтобы хомяк... не потерялся... потому что если он... потерялся, то он обязательно... обязательно умрет, — сказала миссис Макквот и вывела за руку Гордона из класса. Все дети проводили их взглядом.
      Все знали, куда Серый Призрак ведет Гордона — в школьную часовню. Обычно там никого не было, но даже если шла репетиция хора, миссис Макквот ставила провинившегося на колени посреди каменного пола в центральном проходе спиной к алтарю.
      — Ты посмел... повернуться к Господу спиной, — обращалась к провинившемуся миссис Макквот. — Тебе остается лишь надеяться... что Господь не заметил.
      Гордон с ужасом рассказывал, какое это мерзкое чувство — знать, что ты повернулся к Господу спиной, и не знать, заметил Он или нет. Минуть через пять Гордон почувствовал, как кто-то смотрит на него сзади, откуда-то из алтаря или с кафедры. Наверное, какая-то из четырех женщин вокруг Иисуса (они ведь тоже призраки теперь) вышла из витража и прикоснулась к нему, Гордону, своей ледяной рукой.
      Занятия в третьем классе прерывались на подобный манер столько раз, что дети никогда не помнили, кого последним водили в часовню и ставили спиной к Господу. Миссис Макквот никогда никого не приводила из часовни назад — она лишь уводила детей туда (Роланд Симпсон фактически жил в часовне, повернувшись спиной к Господу на веки вечные). По прошествии некоторого времени кто-нибудь из детей, обычно Морин Яп, задавал неизбежный вопрос:
      — Мисс Вурц, как вы думаете, может, стоит кого-нибудь послать в часовню посмотреть, все ли в порядке с Гордоном (или кого туда нынче забрал Серый Призрак) ?
      — О боже мой! — всякий раз восклицала мисс Вурц. — Как же я могла забыть!
      И тут же кого-нибудь посылали за Гордоном или Роландом, чтобы спасти их от неизбежной Божьей кары за то, что они стояли в церкви спиной к алтарю. Очень это было неприятно — стоять к алтарю спиной, ты словно напрашивался на наказание.
      Зато таким способом третьеклашки хорошо подготовились к жизни в четвертом — где как раз и преподавала миссис Макквот. Единственные, кому доставалось от нее в четвертом классе, были новенькие ученики и ученицы, которым не выпало счастье лицезреть рыдания мисс Вурц. Кому-кому, а Серому Призраку не требовалась в классе помощь — ее дети слушались беспрекословно; другое, конечно, дело класс мисс Вурц, где без явления потусторонних сил царил хаос.
      Третьеклассники регулярно посещали часовню спиной вперед, потому что, несмотря на страх перед Серым Призраком, не имели сил отказать себе в удовольствии лицезреть очередную истерику мисс Вурц. Дети обожали, как она рыдает, и терпеть ее за это не могли, потому что даже в своем нежном возрасте понимали — именно из-за ее слабости им приходится переносить наказания от миссис Макквот. А что до Джека, так рыдания мисс Вурц даже снились ему; на мисс Вурц, как обычно, был "пышный" лифчик миссис Оустлер (несмотря на то, что мама вернула интимный предмет хозяйке).
      Слава богу, Серый Призрак Джеку никогда не снился. Юный ум мальчика пришел поэтому к заключению, что миссис Макквот и правда мертва — несмотря на ее весьма регулярные появления в третьем классе, столь же регулярные, сколь и истерики мисс Вурц. Особенно сильное впечатление произвел на учительницу Джимми Бэкон — он сказал Морин Яп, что под маскарадным костюмом на Хэллоуин (он вырядился призраком) у него ничего нет, и в доказательство задрал простыню. Мисс Вурц снова заявила, что дети не щадят ее чувств и что она ужасно расстроена, расстроена навсегда! С неизбежностью в классе снова появился Серый Призрак и потащил Джимми в часовню, где несчастный одетый призраком мальчик от ужаса обкакался, причем виной тому, по его словам, был не только страх перед Серым Призраком, но и полная уверенность, что от отвращения Иисус покинул витраж за алтарем.
      — Что и говорить, Джимми, костюм ты выбрал неудачно, — только и сказала на это мисс Вурц.
 
      Люсинда, не стесняясь, продолжала провоцировать Джека, а тот — прижимать ее за волосы к парте; но подобные шалости были не способны довести мисс Вурц до слез. Как бы жестоко они ни дрались, мисс Вурц решительно отказывалась плакать. Но если они думали, что тем самым спасены от Серого Призрака, то жестоко ошибались.
      Люсинда отправилась в часовню за то, что закрасила ручкой Роланду Симпсону контрольную работу по математике, пока тот отбывал срок на каменном полу спиной к Господу. Одноклассники удивились, зачем ей это, — скорее всего, все ответы Роланда и так были неправильные.
      Джек тоже разок посетил часовню, зато повод был что надо. Он таки довел мисс Вурц до слез — но не тем, что дергал Люсинду за хвост, а за тем, что поцеловал ее. Разумеется, Джек представлял себе, что целует мисс Вурц, — но поскольку это было невозможно, взамен он поцеловал в затылок Люсинду.
      Кто, как вы думаете, подбил Джека на такую мерзость? Конечно, Эмма Оустлер. Она была очень зла на Джека, что тот "донес" на нее Алисе — хотя, правду сказать, ей не сильно за это влетело, так как миссис Оустлер подняла Алису на смех, когда та заявила ей, что Эмма "надругалась" над Джеком. Если верить миссис Оустлер, женщина — и девочка — в принципе не способна "надругаться" над мужчиной или мальчиком; Джеку, сказала она, вне всякого сомнения, нравились игры, в которые с ним играла Эмма. И все-таки мама ее наказала — в течение месяца она была обязана сразу же после школы идти домой.
      — Больше нам с тобой не поворковать на заднем сиденье, конфетка моя, не поставить твоего малыша по стройке "смирно".
      — Но это же всего только на месяц, — напомнил Эмме Джек.
      — Кстати, я надеюсь, что у тебя ни на кого из третьего класса не встает, — со значением сказала Эмма. — Ну, кроме Вурц, естественно.
      Тут Джек совершил ошибку — пожаловался Эмме на Люсинду Флеминг, ему надоело получать от нее по лицу хвостом, и вообще это несправедливо — начинает всегда она, а попадает только ему. А Эмме в данный момент очень хотелось, чтобы Джеку за что-нибудь попало.
      — А-а, ну, дело ясное, Джек. Люсинда хочет, чтобы ты ее поцеловал.
      — Правда? — ошарашенно спросил Джек.
      — Она еще этого не осознает, но она однозначно хочет, Джек.
      — Она больше меня, — сказал Джек.
      — Это ничего, просто поцелуй ее — и она станет навечно твоей рабой.
      — Зачем мне рабы, я не хочу!
      — Ты еще этого не осознаешь, но я клянусь тебе, на самом деле ты хочешь, — сказала ему Эмма. — Ты только вообрази, что целуешь Вурц.
      Судьба пробовала предостеречь Джека — но ее намек в виде обнаруженного в коробке для мела дохлого хомяка Гордона Френча мальчик пропустил мимо ушей. Он долго, очень долго не мог набраться храбрости и поцеловать Люсинду Флеминг — но одновременно не мог выкинуть эту идею из головы. Это и правда было непросто — вот она, сидит перед ним, размахивает вправо-влево хвостом, вот она, ее обнаженная шея, прямо перед глазами. И вот в один прекрасный день, когда мисс Вурц отвернулась к доске написать домашнее задание, Джек встал на цыпочки, перегнулся через парту, приподнял хвост Люсинды Флеминг и поцеловал ее в затылок.
      "Малыш" никак не отреагировал — еще один намек судьбы, на сей раз не проигнорированный Джеком. И что это вообще за ерунду им рассказывали про Люсиндино "тихое бешенство"! Хорошенькое "тихое"! Пока Джек дергал Люсинду за хвост и притягивал ее к парте, она не издавала ни звука, но едва он ее поцеловал, поднялся такой шум, словно Люсинду укусил мстительный призрак дохлого хомяка Гордона Френча. Чего только Джеку не снилось, но мисс Вурц, в чем бы ни была одета, ни разу не реагировала на его поцелуи с такой безумной энергией.
      Люсинда Флеминг покраснела как рак и заорала как резаная. Она упала в проход и принялась колотить ногами, руками и хвостом, словно ее заживо пожирали кровожадные крысы. Справиться с таким было не под силу мисс Вурц. Она, наверное, решила, что это — разминка перед попыткой самоубийства.
      — О бедная моя Люсинда, что тебя так расстроило? — вскричала в ужасе учительница; возможно, в реальности она произнесла какие-то иные слова, но можно поручиться, что они были такие же идиотские, — мисс Вурц, как никто другой, отличалась способностью произносить совершенно неуместные вещи. Наверное, детям было просто любопытно, какую глупость она сморозит в следующий раз, поэтому-то они и шалили.
      У мисс Вурц был талант выбирать из классической литературы лучшие фразы — они прекрасно ложились в ткань ее постановок, чаще всего она же сама их и зачитывала (роль "рассказчика" всегда оставалась за ней). Умение не изменило ей и в постановке "Разума и чувств", где Джек играл Элинор, — рассказчик голосом мисс Вурц охарактеризовал Джекова персонажа так: "Ее сердце было безупречно, нрав — добр, а чувства — сильны; и, однако, она умела владеть собой — ее матери сей навык еще только предстояло приобрести, сестра же решительно отказывалась от самой мысли учиться этому искусству".
      Увы, в следующем классе мисс Вурц решила дать Джеку роль невоздержанной Марианны, которую мальчик терпеть не мог. Сам-то он хотел играть назойливую мамашу миссис Дешвуд, однако мисс Вурц сказала, что Джек "мал еще" и не может играть мать троих детей. Возмутительное лицемерие — за год до того возраст Джека не мешал ему играть ни слепого Рочестера, ни давно-уже-не-деву Тэсс, ни Хестер с красной буквой "П" на груди, ни Анну, которая не нашла настоящего мужчину и легла под поезд.
      Итак, мисс Вурц рассыпалась в прах, едва лишь происходило что-либо неожиданное, но даже в такие моменты ее голос звучал внушительно и серьезно, пусть произнесенные слова ясно свидетельствовали, что учительница ни черта не понимает, что стряслось. Это ее свойство не уставало повергать детей в замешательство.
      И поэтому, когда Люсинда Флеминг ни с того ни с сего вытянулась между партами, как в столбняке, и принялась биться головой об пол, мисс Вурц обратилась к классу с таким вот вопросом:
      — Кто из вас, о безмозглые чада, стал причиной мук и страданий несчастной Люсинды?
      — Чего-чего? — сделав круглые глаза, спросила Морин Яп.
      — Люсинда описалась! — вставила Каролина Френч.
      В самом деле, вокруг Люсинды растекалась порядочная лужа, ее юбка потемнела. Двойняшки Френч стали стучать ногами по полу, пытаясь попасть в такт с бьющейся в конвульсиях Люсиндой, — получалось не слишком хорошо, этой ритм-секции явно требовались репетиции. Близнецы Бут вместо своих обычных сосательных звуков стали синхронно изображать, как их душат, — или, скорее, как они душат свое одеяло. Означенная какофония была куда адекватнее происходящему (Люсинда продолжала истекать мочой и колотить головой по полу), чем самые изысканные слова мисс Вурц.
      — Дети, у Люсинды приступ, — сообщила детям, которые и без нее это прекрасно поняли, учительница. — Что бы нам такое сделать, чтобы ей стало лучше?
      Джимми Бэкон, по обыкновению, застонал. Джек тоже хотел помочь, но как?
      — Я просто ее поцеловал, — объяснил он.
      — Что ты сделал? — спросила мисс Вурц.
      — В шею, — добавил Джек.
      Тут он заметил, как у Люсинды закатываются глаза и она начинает в унисон с сестрами Бут издавать звуки, словно ее душат; казалось, она отправляется в мир иной. Даже Роланд Симпсон — будущий ученик школы для трудных подростков, а впоследствии и заключенный — испугался и временно решил вести себя как полагается. Что же до Джимми Бэкона, то здесь нам остается только поблагодарить Бога, что в тот день он пришел в школу в обычной одежде, а не в простыне.
      Каролина Френч сделала такое лицо, словно у нее в голове завелась сразу целая сотня хомяков. Тупицы Грант Портер и Джеймс Тернер, а с ними и Гордон Френч — что там, все мальчики в классе, включая Роланда Симпсона и Джимми Бэкона, — не скрывали своего возмущения поступком Джека. Еще бы — он поцеловал умственно отсталую Люсинду Флеминг (вот уж в самом деле несмываемый позор)! А Морин Яп зарыдала — наверное, испугалась, что ее-то никто никогда целовать не станет; впрочем, на фоне мисс Вурц рыдания Морин выглядели детским лепетом.
      Что же это за звуки издает Люсинда, она что, проглотила язык?
      — Вот у нее и кровь пошла! — закричала Каролина Френч.
      В самом деле, изо рта у Люсинды текла красная струйка. Но язык тут был ни при чем — девочка прокусила себе нижнюю губу.
      — Она сейчас сама себя съест! — завопила от ужаса Морин Яп.
      — Ох, Джек, ты даже не представляешь, как я расстроена, — всхлипывала мисс Вурц. Ее послушать, так Джек не поцеловал Люсинду, а сделал ей ребенка. Ясно, на этот раз ему не избежать часовни. Значит, вот что бывает от поцелуев — моча, кровь, столбняк и все прочее; подумать только, а ведь я ее всего лишь в шею поцеловал!
      Тут Джимми Бэкон потерял сознание — как обычно, ниоткуда появился Серый Призрак. Так неожиданно, что Джимми даже обкакаться не успел. Еще секунду назад в классе были только дети и мисс Вурц — и вот уже миссис Макквот стоит на коленях рядом с Люсиндой, раскрывает ей челюсти (спасая тем самым нижнюю губу) книжкой и запихивает ее поглубже.
      — Вот так, Люсинда... лучше жуй это, — сказал Серый Призрак. — Губу ты уже порядочно... попортила, скажем так.
      Джек хорошо запомнил, что это была за книжка. Память у Джека всегда работала странно, не умела отличать важное от неважного; впрочем, в нашем случае книга Эдны Мей Бернем "Курс игры на фортепиано, часть вторая", которую Джек частенько видел на парте у Люсинды, едва ли попадала в последнюю категорию. Мальчик думал, что по этой самой книге, вот по этому самому экземпляру, преподавал папа, он был в этом совершенно уверен. Конечно, он задавал по ней уроки тем самым девочкам, с которыми развлекался в школе Св. Хильды! Интересно, они обе читали ее или только одна из них?
      Тут упала в обморок и Морин Яп — лицезреть происходящее, начиная с поцелуя и заканчивая книгой у Люсинды во рту, оказалось выше ее сил. Наверное, она решила, что миссис Макквот — ангел смерти, когда та склонилась над ее одноклассницей; на самом же деле такое поведение совершенно естественно для бывшей полевой медсестры, если она и правда была на войне, то видала куда больше крови.
      Мисс Вурц конечно же продолжала рыдать, чем спровоцировала неизбежное.
      — Кто из вас... — как всегда, тяжело выдохнула миссис Макквот, — довел мисс Вурц... до слез?
      — Это я, — немедленно ответил Джек. Одноклассники и одноклассницы ахнули — так не полагается! Серый Призрак, однако, не удивился, услышав голос мальчика.
      — Я прошу прощения, — добавил Джек, но миссис Макквот уже глядела в другую сторону — Люсинда пришла в себя и поднялась на ноги.
      Ее шатало, из прокушенной губы сочилась кровь, блузка и юбка насквозь пропитались кровью и мочой, — впрочем, Люсинда ничего этого не заметила. Она лишь безмятежно улыбалась — как всегда.
      — Люсинда... тебе надо... наложить швы, — сказал Серый Призрак. — Каролина... отведи ее... к медсестре.
      Мисс Вурц снова решила, что коллега обращается к ней, но та имела в виду двойняшку Френч, которая сразу это поняла.
      — Нет, я не про тебя... милая, — сказал мисс Вурц Серый Призрак. — Это же твой класс... стало быть, тебе... нужно остаться здесь.
      Затем она скомандовала сестрам Бут отвести к медсестре заодно и Морин Яп — она тоже пришла в себя, но голова у нее все еще кружилась. Очнулся и Джимми Бэкон, и тоже не до конца — стоял на четвереньках на полу, словно собирался искать дохлого хомяка Гордона; его к медсестре выпало сопровождать Гранту Портеру и Джеймсу Тернеру. Джек подумал, эти двое такие тупые, они небось и не знают, где ее кабинет.
      Миссис Макквот тем временем взяла Джека за ухо; он удивился, как нежно она это сделала. Ее пальцы, большой и указательный, были жутко холодные, но, выходя из класса, Джек не чувствовал боли, а в коридоре миссис Макквот и вовсе отпустила его, только положила руку (очень холодную) на шею и завела с Джеком весьма любезный, учитывая сложившиеся обстоятельства, разговор.
      — Так что же... вызвало у мисс Вурц... истерику на этот раз? — прошептала миссис Макквот.
      Джек очень боялся говорить про поцелуй, но лгать Серому Призраку было никак невозможно.
      — Я поцеловал Люсинду Флеминг, — признался он. Миссис Макквот кивнула, кажется, она ожидала такой ответ.
      — Куда?
      — В шею, в затылок.
      — Ох... вот оно что... слава богу... я думала, все куда хуже, — вздохнул Серый Призрак.
      В часовне никого не было. Джек с ужасом представил себе, как сейчас его развернут спиной к алтарю посреди прохода, но миссис Макквот провела его в самый первый ряд, усадила на скамью и села рядом с ним.
      — А почему вы не приказываете мне повернуться спиной?
      — Нет, это не для тебя, Джек.
      — Почему?
      — Мне кажется, тебе стоит стоять к алтарю лицом, — сказал Серый Призрак. — Вот что, Джек, запомни — никогда, слышишь, никогда не поворачивайся к Богу спиной. Потому что я уверена... он смотрит на тебя... всегда, каждую секунду.
      — Правда?
      — Однозначно.
      — Вот оно что.
      — Джек... тебе же всего восемь... а ты уже целуешь девочек!.. Подумать только, восемь лет... а ты уже!
      — Я же только в шею.
      — Твой поступок сам по себе... совершенно невинный... но ты видел... к чему он привел.
      В самом деле, несчастная описалась, билась головой об пол, прокусила губу, теперь ей нужно наложить швы!
      — Что мне делать, миссис Макквот?
      — Молись, — сказала она. — А молясь... нужно стоять к алтарю лицом... так полагается.
      — О чем мне молиться?
      — Молись... о силе воли... о способности контролировать свою похоть.
      — Что-что?
      — Молись... о способности... держать себя в руках, Джек.
      — А зачем мне держать себя в руках? Чтобы не хотелось целовать девочек?
      — Чтобы не хотелось... делать вещи похуже, Джек.
      Такие, какие делал твой папа, который сидит у тебя внутри, вполне могла продолжить миссис Макквот. Произнося последнюю фразу, она не смела глянуть Джеку в глаза — она смотрела ему между ног! Она явно вела речь про "малыша", про вещи, которые тот может делать. Джек не очень понимал, что это за штуки такие, которые хуже, чем целовать девочек, но изо всех сил молился о том, чтобы их не делать. Он молился, молился и молился.
      — Прошу прощения... что отвлекаю тебя, Джек... но у меня есть вопрос.
      — Да, пожалуйста.
      — Ты когда-нибудь... делал что-нибудь похуже... чем поцеловать девочку?
      — А что может быть хуже?
      — Ну... что-нибудь... серьезнее, чем поцелуи.
      Джек взмолился, чтобы Серый Призрак простил его за то, что он сейчас скажет.
      — Я спал с лифчиком миссис Оустлер.
      — Ты про Эмму Оустлер? Она дала тебе свой лифчик?
      — Нет, она дала мне лифчик своей мамы.
      — Эмма дала тебе лифчик своей мамы?
      — Да, именно так. А моя мама у меня его отобрала.
      — О боже мой! — воскликнула миссис Макквот.
      — Это был "пышный" лифчик, — уточнил Джек.
      — Джек... молись дальше.
      Она ушла, как полагается призраку, — встала на колени посреди прохода и перекрестилась. Она была так добра к нему, Джек решил, что сегодня она живее, чем он думал; но ее слова пробирали до костей не хуже, чем глас покойника из могилы.
      Бог, значит, следит за Джеком Бернсом. И если Джек повернется к нему спиной, Бог увидит. Ясно, почему Бог так пристально за ним следит — он знает, что Джек свернет с пути истинного, Серый Призрак был в этом совершенно уверен. Кто в этом виноват, он ли, папа ли, который сидит внутри, или независимый и своенравный "малыш" — не важно, главное, Джеку, вне всякого сомнения, уготована судьба совершать сексуальные грехи, как и предсказывала Эмма Оустлер.
      Он молился, молился изо всех сил; колени саднили, спина болела. Но вскоре он учуял запах фруктовой жевательной резинки.
      — Что это ты тут делаешь, конфетка моя? — прошептала Эмма.
      Джек не посмел обернуться.
      — Молюсь, что же еще.
      — Я слышала, ты таки поцеловал ее. Ей на губу наложили четыре шва! Малыш, надо нам с тобой хорошенько поработать над техникой! Девочку нельзя так целовать, она тебе не бифштекс!
      — Она сама себе губу прокусила, я тут ни при чем, — ответил Джек, но Эмма и не думала верить.
      — Потерял контроль над собой в момент страсти, а?
      — Я молюсь вообще-то, — сказал Джек, не оборачиваясь.
      — Молитвы тебе не помогут, конфетка моя. Нужны тренировки, а не молитвы.
      Вот так Эмма Оустлер и отвлекла Джека от молитвы. Если бы она не нашла его в часовне, Джек обязательно бы выполнил наказ Серого Призрака до конца. И если бы он сумел вымолить себе силы держать себя в руках, то есть контролировать "малыша", — кто знает, от чего Джек Бернс оказался бы избавлен в будущем сам и от чего избавил бы других?

Глава 12. Еще одна иерихонская роза, но необычная