Но через неделю эти слепые шахтеры перестали приходить в читальню. Тима забеспокоился - почему? Дуся Парамонова объяснила: десятник собрал митинг изувеченных шахтеров, которым Советская власть определила пенсию, и предложил, поскольку людей в шахтах не хватает, стать кому - дверовыми, кому - на ручные вентиляторы и на охрану насосов.
      Здесь, в читальне, Тима слышал разговоры и о своем отце. Говорили больше уважительно:
      - Комиссар здоровья велел всюду сушилки для одежды сколотить. Дождики поставить. Теперь с шахты уходишь сухой и мытый, как купец.
      Открытие бани состоялось в воскресенье. Папа выступал с трибуны. Шахтеры потом качали его и одетым внесли в парную.
      Но были шахтеры, которые говорили про отца, что он человек вредный и напрасно Сухожилии его слушается.
      Этих шахтеров папа снял с подземных работ, когда доктор Знаменский установил у них заболевание туберкулезом. Пришлось им теперь вместе с ребятишками и женщинами работать на терриконах, на отсортировке угля.
      Дело со строительством рубленых бараков для многодетных шахтеров подвигалось плохо. Сухожилии не давал больше крепежного леса, а другого не было.
      Тима слышал от людей, что папа на заседании ревкома очень сильно поругался с Сухожилиным. Одни члены ревкома были за папу, другие за Сухожилина. Одни предлагали выбрать для стройки барака крепь из всех старых выработок; другие говорили, что и так все, что можно там снять, снято, а если дальше выбирать, произойдут опасные обвалы. Одни предлагали взять коней из шахт, чтобы привезти из тайги бревна, другие говорили, что и так коней в шахтах не хватает. Кроме того, сейчас наступила оттепель, и все дороги заболотило.
      Запальщик Лепехин каждый день после работы три часа дежурил на милицейском посту возле Партийного клуба. Если дождило, он залезал под трибуну, стоявшую посредине площади, и сидел там на деревянном чурбачке.
      Отбыв дежурство, заходил в читальню, и Тима доставал с полки сочинения Конан Дойля, считая, что Шерлок Холмс - самое подходящее чтение для милиционера.
      Действительно, Лепехин одобрял, как ловко иностранный сыщик жуликов ловит. Но тут же вступал в спор с книгой.
      - У нас уголовных хватает, на то мы и Сибирь, чтобы их к нам со всех сторон сгоняли. Но после девятьсот пятого, когда сюда политики поднаперли, уголовный другим человеком стал. Я ведь с отцом, как погорели в деревне, на большом сибирском тракте чайные обозы облегчал.
      Не от себя, а по найму, на хозяина. Выйдем, бывало, на резвых, проскочим в голову обоза, ямщика в снег скинем, постромки срубим, крючки на кошевки накинем и пошли чесать... А как напоролись на стражников, тут папашу убили, а меня, по малолетству, в тюрьме содержали до возраста законного. Потом судили - и сюда, на каторгу.
      Там тоже вроде Шерлока Холмса один допрашивал: как да как грабили. А почему грабили, к этому интереса нет.
      И в книжке одна забота: лишь бы возвернуть буржую краденое. А почему человек в воровство кинулся - с голода, с беды какой, - на это наплевать.
      - Вас в милиционеры выбрали, а вы за жуликов заступаетесь, - упрекнул его Тима.
      Лепехин обиженно поморгал и, обратив к Тиме спекшееся шрамами лицо, сказал насмешливо:
      - Жулик, он нынче особенный, его понимать надо, - и, поманив пальцем, зашептал на ухо: - Отряд на углярках уехал, не подала им дорога теплушек. А почему?
      В России заводы без Донбасса голодают, а наш уголь подать не на чем. Вот какое жулье ловить надо!
      - А что же вы их не ловите?
      Лепехин, вздохнув, закрыл книжку.
      - Вот если б писатель этот показывал, как такое жулье ловить, ну, цены бы ей не было, книжке твоей.
      Комнатенка Союза социалистической молодежи была маленькая, узкая, вроде кладовки. Вместо табуретки - чурбачок, вместо стола - ящик из-под мыла. Под ним старательский сундук-скрытенъ, обитый кровельным железом, хранилище бумажного хозяйства союза.
      Во время заседаний комитета дверь оставляли открытой, чтобы те, кому не удавалось протиснуться в комнату, могли слушать из коридора. Ребята усаживались там вдоль стен на корточках, оставляя проход для посетителей клуба.
      Тиму зачислили в члены союза после того, как два его слушателя сказали Алеше Супырину, что подчитчик - паренек старательный и, когда читает про то, как плохо раньше жили люди, правильно осуждает за то буржуазию своими словами.
      Словесную рекомендацию Тима получил также от Анисима и Дуси Парамоновых. Но приняли его на заседании бюро совсем не торжественно. Четырнадцатилетний ламповщик Аким Кривоногов, весь пропахший керосином, с черными от копоти ушами, строго предупредил:
      - Ты паренек городской, хлипкий и не годами зелен, а тем, что на хлеб ни себе, ни отцу с матерью не зарабатывал. А что книги шибко читаешь, это еще полдела.
      - Ладно, острастку принимаем, - сказал Супырпн. - У кого еще чего есть к зачислению Сапожкова в подростковую группу? Ставлю на голосование. Крикнул в коридор: - Там как у вас, есть против? Воздержавшихся?
      Значит, записываем. - И тут же перешел к другому вопросу: - Получен наряд от товарища Опреснухина избрать восемь человек в охрану угольного эшелона. Сначала - кто сам желает, а после по отдельности обсуждать будем.
      Тима поднял руку. Кривоногов сказал возмущенно:
      - Не успели тебя в список недовозрастных зачислить, а уж сразу поперек других выскакиваешь! Не совестно тебе соваться?
      Алеша Супырин записал имена желающих.
      - Тут такое положение, товарищи, - коротко сказал он, зачитав список. На Урале и в России теперь пуд угля что пуд хлеба. Без хлеба люди слабнут, а без угля заводы становятся, - так что умри, а до места доставь.
      Каждую кандидатуру обсуждали долго, тщательно, припоминая беспощадно только все худое, что за кем числилось. Про сына запальщика Лепехина говорили:
      - Васька с получки деньги утаивал, на сапоги копил.
      А как купил, стал их прятать у Болотного, перед отцом с матерью в лаптях ходил, чтоб те его жалели.
      - Это он перед Дуськой сапогами короновался.
      - Вы мне его не клейте! - обидчиво крикнула Дуся. - Я на его сапоги и не глянула ни разу.
      - Только в глаза друг дружке смотрели, что ли?
      - Когда комиссар приезжий День здоровья объявил, Васька, вместо того чтобы со всеми сортиры и помойки чистить, в тайгу ушел подснежные цветы Дуське собирать. Ненадежный он человек.
      - Правильно. Мы его в читалке проверяли: стишки списывает, а ни одной настоящей книги не берет.
      - Какие еще отводы? - спросил Супырин.
      - Да мы его вовсе не отваживаем! - зло крикнул Кривоногов, первый начавший говорить про сапоги. - Мы его просто осаживаем, чтобы про себя много не Думал.
      Тима, считая себя обиженным Кривоноговым, заметил ехидно:
      - А ты что болтаешься туда-сюда, то "против", то "за"!
      Кривоногов поглядел Тиме пристально в глаза и спросил шепотом:
      - г А кто запалки горящие из бурок выбирать стал голыми руками, когда Болотный в забое сомлевший от угара лежал? - И, подняв разом обе руки, провозгласил: - Я за Ваську.
      В этом же духе проходпло избрание и остальных ребят в охрану эшелона. Потом Алексей Супырин докладывал, как справляются ребята с остальными "нарядами", полученными от ревкома.
      Слушая его, Тима уважительно вглядывался в лица тех, о ком говорил Супырин, и поражался, с каким безразличием выслушивали они слова Алексея.
      Вот рядом с Тимой сидит на корточках хилый паренек с перевязанной тряпицей опухшей щекой. Супырин, кивая на него, сообщает:
      - Королек вчера вместе с Лешкой Пазухиным спустились, согласно наряду, в нижний горизонт и там ныряли с полка в затопленный штрек. Собрали весь брошенный инструмент, лампы и ящик с лауэровскими запалками. Так что ничего не пропало. - И, обведя глазами всех, спросил: - Значит, можем записать Корольку выполнение?
      - А Лешка где? - спросил Кривоногов.
      - Простыл, - сипло сообщил Королек и жалобно пояснил: - Вода, знаешь, какая холодная, прямо душа стыла.
      - Теперь по охранным делам, - продолжал неторопливо Супырин. - Тут, ребята, у нас промашка вышла.
      Опреснухин винтовку у Кривоногова осматривал, а на ней ржа.
      - Дай я объясню, - крикнул Кривоногов и сказал, поеживаясь: - Меня ведь на рудном дворе, у склада, Пазухин должен был сменить, а он не вышел. Так я в шахте без смены у склада и просидел. А там, сами знаете, порода обводненная, повсюду каплет. Как я винтовку одежей ни прикрывал, вода подземная едкая - просочилась.
      А когда Опреснухин пришел посты смотреть и начал винтовку при лампе расследовать, ржавчину увидал, ну и осердился; а я, как он ушел, всю ее обчистил и мазутом смазал.
      - Мазутом нельзя.
      - Нельзя, так вытру.
      - Теперь, ребята, такое дело, - объявил Супырин. - Наряд пришел. Четырех коней с шахты надо продотряду выдать. Придется вместо коней самим на откатку впрягаться по четыре на вагонетку. Значит, шестнадцать человек найти надо, которые недельку побегали бы за коней, убывших в командировку. Нету несогласных? Пошли дальше...
      Тима знал, насколько опасен и тяжел труд шахтера.
      Но и поднявшись на-гора, они, усталые, измученные, идут не в дома, а в лачуги, вырытые в земле, где только нары да самодельный стол. Кроме необходимой посуды и смены одежды, там нет почти никаких вещей, и, как и в шахте, пахнет сыростью, плесенью.
      И так много сил забирает у человека шахта, что нет у него после работы воли приладить хлюпающую перекошенную дверь у землянки, поправить обвалившиеся глиняные ступени, вскопать огород, и даже принести воду с реки нет сил. Сколько раз Тима видел, как на рассвете, выходя из землянок, горняки умываются прямо и ч лужи и вместо воды сгребают котелком нерастаявший снег в овраге, чтобы выпить чаю с заваркой из березовых почек или смородинового листа. Возвращаясь с шахты, идут к жилищам напрямик, не обходя луж, перебираясь по трясучим жердочкам через глубокие впадины опустившейся почвы над местом заброшенных выработок. И эти же люди, у которых нет сил сделать что-нибудь по дому после работы, шли на плошадь на красногвардейскую учебу, чтобы бегать с винтовкой по грязи, колоть штыком мешок с опилками, подвязанный на бревенчатой перекладине, и тяжко маршировать перед суровым Опреснухиным. Шли на общественную стройку бараков для многодетных, на ночную погрузку угля в эшелоны или забирались на оттаявшие вершины сопок и там выдирали рыжую, прилипшую к почве прошлогоднюю траву, чтобы был корм для подземных коней.
      На угольном терриконе работали подростки; они не только выбирали пустую породу - комитет вменил им в обязанность также отсортировывать уголь по маркам.
      Приемщик от железной дороги, Дробилин, хилый, всегда страдающий от простуды, сердился, когда его вызывали на погрузку, и равнодушно проверял количество груженых вагонов, совсем не интересуясь, что там: штыб или полноценный кусковатый антрацит, лишь бы по весу сходилось с ведомостью.
      Другой приемщик, Николаев, старик рабочий из Мос#вы, с мандатом ВСНХ, вел себя совсем иначе: сколотил из досок будку рядом с терриконом, поселился в ней и неустанно следил, какой уголь отгружают по его нарядам.
      Сухонький, седой, в железных очках, он озабоченно поучал:
      - Вы, ребятки, прикиньте. Здесь пуду цена копейки, а как его на колеса сложат, с каждой сотней верст цена вскакивает. Довезу до России, копейки в рубли обернутся.
      Николаев говорил, что он своими глазами видел Ленина в Москве на митинге. Но ему не очень верили:
      - Ладно, ты нас не агитируй, что ты такой особенный, мы и так стараемся.
      И под дождем, смешанным со снегом, ребята до ночи шуровали железными кочережками, отбирая кусковатый уголь и выбрасывая каменную породу. Это был тоже очень тяжелый труд, хотя здесь, на шахтах, его считали самым легким.
      Худенькая, рыженькая, запятнанная ржавыми веснушками не только на лице, но и на шее и на руках, Дуся на первый взгляд могла показаться дурнушкой.
      Глаза узкие, светлые, вокруг зрачка коричневато-зеленые крапинки, носик острый, голосок хриплый, надорванный.
      Она была старшей в "девчачьей артели" по сортировке угля и, отличаясь властным характером, неутомимо командовала. Здесь же шуровала "инвалидная команда"
      из стариков и покалеченных на работе шахтеров. Старшим над ними считался Безухов. Он называл себя снисходительно - "меченый".
      Когда Безухов еще был стволовым, ему после сигнала к подъему зажало кисть железной скобой. Восемьдесят сажень ствола он прошел на такой подвеске.
      После этого работал рукоятчиком, но как-то притянул к себе железным крюком вышедшую из шахты бадью, чтобы поставить ее на приемный полог, бадья перетянула, и он сверзился в шахту.
      Калеку наняли за полцены выжигать газ в шахте. Для этого дела только и нужно что ползать на карачках с открытой лампой на шесте. Так Безухов и ползал по шахте восемь лет. А когда выходил на-гора, садился летом в тележку, зимой в санки и, отталкиваясь чурками, "на своем ходу" добирался до балагана.
      Он говорил о Дусе одобрительно:
      __Крепка девка, своими владычит, и откуда чего берется!
      Обмотал рукоять ее кочерги веревкой, чтобы зря не отшибало руки, и сказал заботливо:
      __ Вы с Аниськой теперь без обоих отцов; ежели кто обидит, скажи.
      Безухов, несмотря на инвалидность, отличался поразительной силой, и его побаивались даже самые отчаянные.
      На митинге его, как и Лепехина, избрали милиционером, и после работы на терриконе он ночью охранял котельную, сидя в своей тележке и положив поверх култышек тяжелый железный лом.
      Тима приходил на террикон выбирать из угля пустую породу. Старался держаться поближе к Дусе не потому, что она ему нравилась, а потому, что охраняла его от насмешек подруг, Тима никак не мог отвыкнуть, найдя сомнительную глыбу, советоваться с кем-нибудь: уголь это или порода? Он очень боялся спутать и выбросить кусок угля, который добывается с таким неимоверным трудом.
      Хотя Дуся была гораздо старше Тимы, ложась спать, она клала с собой в постель тряпичную куклу, купленную очень давно, еще при жизни отца, в лавке Деренкова.
      Уходя на работу, она каждый раз прятала куклу в сундук. Но в доме властвовала не Марфа, а Дуся.
      За годы работы с золотишниками Марфа огрубела и, как говорила о себе, "омужичилась". Уже с семи лет Дуся взяла на себя все заботы о брате и наказывала его, если не мыл ноги, ложась спать, или сильно баловался на улице. В девять лет готовила еду, стирала, убирала землянку и командовала Анисимом как хотела. Анисим, как и Марфа, как и Парамонов, отдавал ей получку, и она вела хозяйство. И как-то так получилось, что эта девушка, неприглядная, тощая, злоязыкая, завоевала уважение всех жителей Псовой Балки, на откосах которой были выкопаны шахтерские землянки.
      Жиган Чермаков держал в страхе весь поселок.
      Как-то, хмельной, он стал ломиться в землянку, где жила солдатка Горшкова. Жилистый, долговязый, с подвязанной к кисти руки гирькой на сыромятном ремешке, он стяжал славу отпетого. Никто не решился заступиться за солдатку. Но из своей землянки выскочила Дуся. Держа ухватом корчажку с кипятком, она подошла к Чермакову, сказала, сощурясь:
      - А ну пошел, а то харю обварю!
      Ссутулившись, широко расставив ноги, она с такой лютой злобой глядела на Чермакова, что тот попятился; а Дуся, отведя ухват с корчажкой, с перекошенными плечами, до тех пор шла на него, пока он не попросил:
      - Ты не махай так, гадючка, а то вправду ошпаришь.
      Прогнав Чермакова, Дуся прикрикнула на Горшкову:
      - А вы, тетенька, чего его сами не смазали чем попало? Он почему резвый? Потому что все его терпят. А осадить раз как следует, и присмиреет.
      Став членом бюро молодежного союза, Дуся потребовала, чтобы вызвали на заседание Чермакова. Он явился, держа на плече шахтерку, и, помахивая гирькой, осведомился:
      - На вечерку звали - так вот он я, самый веселый.
      Дуся сказала, пристально глядя в его худое лицо с глубоко запавшими, шалыми смоляными глазами:
      - Мы тебе свой надзор объявляем. И если ты после этого кого покалечишь или снова столбы с фонарями уносить будешь, то мы над тобой смертный приговор произнесем. И в лотерею сыграем, кому тебя укокошить. Потому что ты - гад.
      - Обожди, Дуся, - сказал Алеша Супырин, вставая. - Ты, Чермаков, у нас в хулиганском списке числишься. Сухожилии нам доверил до Первого мая со всеми, кто в списке, поговорить, а если уговор не поможет, отдать список безнадежных в трибунал. А там из поселка выгонят или расстреляют - дело трибунальское.
      И, отвернувшись от Чермакова, провозгласил:
      - Вопрос пятый. О сборе харчей для отъезжающих в охране эшелона.
      - Ладно, - пригрозил Чермаков Супырину. - Я те приложу печатку, попомнишь.
      Он просидел на пороге клуба, пока не кончилось собрание, а когда на улицу вышел Супырин, подошел к нему вплотную и спросил свистящим шепотом:
      - Ну как, здесь тебя зашибить или маленько подале?
      Возможно, он убил бы Супырина, если бы не Дуся и Вася Лепехин.
      Сидя на земле и стряхивая с головы темные капли крови, Чермаков спросил:
      - Что ж, значит, в трибунал поволокете?
      - Сказано, до Первого мая, - отвечали ему. - Значит, иди.
      Пока Дуся дежурила в читалке, Вася Лепехин, сидя за столом, не сводил с нее своих ярко-гочубых восторженных глаз. Он шептал Тиме, кивая головой на Дусю:
      - Видал, как всеми командует? Вот те и рыжая!
      Провожая Дусю, Вася говорил, глядя на усыпанное звездами небо:
      - Все в золотинках, с того и красивое. Ты погляди, Дуся, до чего нарядное! А ты зря голову всю в платок укутываешь, словно уши застудить боишься. Волосы-то у тебя золотого цвета.
      Дуся отвечала сердито:
      - Ну что ты каждый раз про звезды со мной канючишь и сапогами новыми срамишь! Я на все это безжалостная. Не люблю я смирных.
      - Так я разве смирный? - искренне огорчился Вася.
      - А что ты все про небо да про небо, словно я ворона. Сказал бы про что интересное.
      Поглядев на запачканные грязью сапоги, Вася проговорил напряженно:
      - Вчера Красной гвардии всем новые лапти выдали и ремешки кожаные. Значит, скоро уходить отряд будет, - задумался и добавил: - Я как после эшелона вернусь, запишусь в Красную гвардию навечно.
      - Если примут, - поддразнила Дуся. Но тут же, сжалившись над Лепехиным, прижалась к нему: - Ой, соскучусь! - Потом, оттолкнув от себя, упрекнула: - А ты уж сразу губами полез, - и, вытирая щеку, пожаловалась капризно: Мокрогубый ты, Васька, - и тихонько шепнула: - Ты как с углем поедешь, каждый день мне письма пиши и складывай в сундучок, а вернешься - отдашь. Я их все разом прочту. Согласный?
      ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ
      Доктор Серафим Игнатьевич Знаменский знал: болезнь его неизлечима. Склеротическое обызвествление мышечных тканей превратило его, как он выражался о себе, "в гипсового болвана". Вот уже много месяцев Знаменский не вставал с постели, испытывая мучительную боль в позвоночнике. Неподвижно лежа в постели, весь обложенный подушками, он держал на груди деревянный пюпитр, для того чтобы долгими бессонными ночами читать книги.
      Семнадцать лет назад он оставил место земского врача и перебрался на рудники, надеясь организовать здесь больницу, но больница так и не была построена.
      Однажды Густав Федорович Штоккер, управляющий рудником, сказал ему раздраженно:
      - Мне надоели ваши прошения. Вы хотите иметь склад больных, а мы не хотим иметь больных. Мы платим жалованье, чтоб был врач, но не было больных.
      - Позвольте, - возмутился Знаменский, - в шахтах почти каждую неделю происходят несчастные случаи с тяжелыми травматическими повреждениями...
      Штоккер сердито откинулся в кресле:
      - Теперь у нас нет ни одного несчастного случая, можете спросить горного инспектора, он вам скажет... - Возвращая бумагу, пригрозил: - Я тоже по-русски грамотный. Ваш сын слишком много разговаривает с шахтерами. Совсем маленькая записка в полицию - и вы будете несчастный отец.
      Ради сына Знаменский покорился. Ходил в гости к Штоккеру, где собиралось рудничное начальство; после ужина, беседуя за картами, они изощрялись друг перед другом в похвальбе жестоким умением избегать затрат, связанных с безопасностью работ, хвалились несчастными случаями, словно прапорщики - потерями солдат во время боя.
      Горный инспектор Холодилин получал из округа жалованья меньше, чем штейгер на шахте, но каждый год на его текущий счет компания переводила значительную сумму. Когда во время взрыва рудничного газа погибло шесть шахтеров, Холодилин сокрушенно сказал Штоккеру:
      - Вынужден доложить в Петербург: дело судебное. - Наклонился и произнес строго: - Но если при трупах погибших будут обнаружены спички, табак, или, допустим, у одной из ламп окажется вывернутым стекло - свидетельство того, что рабочий пытался прикурить от фитиля, - в этом случае даже вопрос о воспомоществовании семьям погибших не может возникнуть, ибо вина падает целиком на шахтеров, допустивших нарушение правил безопасности на руднике.
      Совет Холодилипа был выполнен в точности.
      Почти все служащие рудника наживались на жульнических махинациях. На одной откачке воды из шахт крали тысячи, во много раз преувеличивая объем затопления. Слабое крепление ставилось не только для экономии леса: каждый обвал влек за собой фиктивные счета на восстановление якобы погибшего оборудования. Частые обрывы клети происходили потому, что канаты, вопреки правилам, оставляли без смены на тройные сроки. Проходка новых вентиляционных штреков существовала только в планах.
      К пасхе и рождеству добытые таким путем деньги раздавались, в зависимости от должности, в качестве наградных.
      Во время мировой войны, когда в шахтах был введен военный режим и за малейшую провинность шахтеров можно было отдавать в солдаты, доходы рудничного начальства возросли баснословно. Добыча велась хищнически, никто не помышлял не только о замене изношенного оборудования, но даже о мелком ремонте. К обвалам, взрывам газа, к тому, что садились штольни и гнили крепи и вентиляционные двери, что вместо конной откатки перешли всюду к ручной, что на нижних горизонтах высокая вода, - относились с полным равнодушием. Добыча, несмотря на шестнадцатичасовой рабочий день, упала больше чем наполовину.
      Англо-американские акционеры стремились вытеснить русских промышленников, чтобы забрать рудники в полную свою собственность. В 1916 году американские и английские капиталисты, обследовав рудные богатства Сибири, подписали с "кабинетом его величества" концессионный договор. А в апреле 1917 года Американо-английское общество заключило с Временным правительством договор, согласно которому огромные площади богатейших сибирских недр переходили в собственность общества "впредь до выработки", то есть навечно.
      Пролетарская революция спасла Россию от колониализма. Пока американские и английские капиталисты, готовя интервенцию, вели тяжбу с Советским правительством по поводу своих "владений", народ стал хозяином богатейших земных недр.
      В 1915 году доктора Знаменского постигло несчастье:
      его сын, студент Томского университета, был приговорен к смертной казни за организацию побега заключенных из тюрьмы.
      Пришла старость, с одиночеством, неизлечимой болезнью, тоскливым сознанием, что жизнь прожита бесполезно, бессмысленно...
      Еще когда был жив сын, доктор Знаменский вместе с ним задался большой и благородной целью: найти способ для борьбы с самой распространенной шахтерской болезнью - силикозом. Источник этой болезни - кремниевая пыль; проникая в легкие горняков, с годами она покрывает их словно каменным чехлом.
      Знаменский вместе с сыном проводил исследование воздуха в забоях. Наибольшее количество пыли выделялось при буровых работах. Он уговорил штейгера разрешить ему на собственные деньги протянуть в забой шланг с водой. При поступлении в шпур воды количество пыли сократилось, но незначительно. Тот же результат был, когда при зарубке пласта попробовали смачивать пыль, разбрызгивая воду из шланга.
      Целыми ночами Знаменские взвешивали, подсчитывали количество твердых частиц в одном кубическом аршине воздуха, взятого в забое, и с горечью убеждались, как ничтожны их усилия в борьбе с запыленностью.
      Спустя много месяцев, после безуспешных попыток, Сергей Знаменский пришел к выводу, что, по всей вероятности, им пришлось столкнуться с непреоборимым действием физического закона поверхностного натяжения. Подчиняясь действию этого закона, самые мельчайшие, а значит, и самые вредные для организма частицы пыли не вступали в соприкосновение с водой, не смачивались ею. Тончайшим порошком они ложились на упругую водяную поверхность, оставаясь сухими, необезвреженными, и при малейшем движении воздуха снова витали черным сухим облаком, осаждаясь в легких горняков колючей, нерастворимой россыпью. Чтобы уменьшить силу поверхностного натяжения воды, Серафим Игнатьевич решил испробовать мыльные растворы.
      И снова потянулись месяцы работы. И хотя метод этот оказался более удачным, применить его не удалось: Сергея арестовали.
      А потом, год спустя, после гибели сына, Знаменскому в руки попала записка на лоскутке от нижней рубахи, прокрахмаленном картошкой: "Если в сосуд с паром бросить мельчайшую частицу твердого вещества, оно мгновенно оказывается ядром, вокруг которого образуется водяная капля. Пар, вступая в контакт с микроскопическими частицами твердых тел, обволакивая их, конденсируется на них, превращается в каплю, цепко держащую внутри себя твердую частицу. И капля низвергает ее вниз. Значит, к шлангу, подведенному к буру, надо подавать не воду, а пар. Да! Пар! Пар!"
      Это посмертное письмо из тюрьмы сына к отцу походило на выписку из учебника физики.
      С унылым равнодушием встретил Знаменский комиссара народного здравия Сапожкова:
      - Ну что ж, стройте больницу. И если окажется лишняя койка для меня, буду только признателен.
      Знаменский, узнав от старухи, няньки сына, которая вела его хозяйство, что Сапожков добился постройки бани и сушилки для одежды, похвалил снисходительно:
      - Молодец фельдшер! Баня нужнее. Ибо здоровых людей все же пока больше, чем больных.
      Но в день открытия больницы Знаменский не выдержал: встал с постели, прямой и негнущийся, словно ожившая статуя, добрел до барака. Обошел все помещение и, не имея возможности повернуть голову, нагнуться, преодолевая мучительную боль в позвоночнике, сказал:
      - Семнадцать лет я мечтал о больнице, а вот оказалось, что для этого сначала необходима революция, - потоптавшись, повернулся всем корпусом к Сапожкову: - Молодой человек, если я не развалюсь в ближайшие дни, как глиняный болван, прошу обещанную мне койку передать кому-нибудь другому, а я, с вашего разрешения, еще полекарствую, - и протянул руку с выпуклыми твердыми венами.
      Сапожков каждый день наведывался к доктору Знаменскому, и однажды тот сказал ему доверительно:
      - Вы, юноша, напоминаете мне моего Сергея, может быть, этой своей непоколебимой, рыцарской верой в будущее. Словом, вот прочтите, - и подал Сапожкову лоскут от рубахи сына, испещренный ржавыми буквами...
      Начальником шахты Капитальная был избран Харитон Опреснухин. Участник восстания 1905 года в Красноярске, он бежал из Акатуйской тюрьмы на Чукотку, плавал на китобойной шхуне, несколько лет работал в рудниках Новой Зеландии, Австралии, на японском острове Хокайдо. Нигде Опреснухин не скрывал, что он участник первой русской революции, и как-то так само собой получалось, что он всегда становился вожаком рабочих. Его подвергали наказанию плетьми именем Соединенного английского королевства. Дважды во время десятинедельной стачки в Австралии пытались убить его надсмотрщики.
      Японский полицейский разрезал ему сухожилие под коленом за попытку убежать после допроса. Опреснухина бросили с разбитыми пятками в ограждение из стальной проволочной сетки. Полиция нескольких держав объявила его опасным политическим преступником. В Гонконге, работая грузчиком, Опреснухин заступился за товарища и убил ударом кулака в печень боцмана американского корабля. Два месяца кули прятали его в угольном бункере, а потом в тюке джута отнесли в трюм русского парохода, следующего во Владивосток.
      Сухой, жилистый, молчаливый, он пришел на рудник в шестнадцатом году, и так как опытных горняков не хватало, его сразу зачислили в шахту без проверки, кто он и откуда взялся.
      Опреснухин заслужил уважение горняков точным, расчетливым мастерством; он всегда вырубал свою пайку в самых трудных забоях, но никогда ни на пуд больше.
      Понравилось также горнякам, что этот бывалый человек похвалил их шахту, сказав:
      - Таких богатых угольных полей не встречал.
      И на вопрос: как там, за океаном, небось лучше нашего живут, ответил:
      - Рабочий человек - всюду самый дешевый товар.
      Став членом ревкома, а потом председателем технической комиссии и рудничного совдепа, Опреснухин потребовал от Совета управления копями, чтобы очистные работы вели сплошными длинными забоями, и впервые здесь услышали слова "лава". Некогда он работал в новозеландской шахте - в забое длиной до двадцати метров - и убедился, что такой способ добычи превосходит все остальные.
      Сейчас Опреснухин почти не вылезал из шахты Капитальная, где организовал добычу угля по новому способу.
      Во время войны, чтобы уклониться от мобилизации, в рудники шли сынки деревенских богатеев. Немало было среди шахтеров и отпетых, отчаянных голов, для которых шахтерский труд оставался той же каторгой.
      Еще во время Февральской революции эсеры и меньшевики проникли в бюро профессионального союза сибирских горнорабочих. Они расчетливо опирались на самые темные слои рабочих, призывали проводить "самостоятельную рабочую политику", писали статьи в журнале "Сибирский горнорабочий", что "не дело брать на себя обузу ответственности за судьбу всей промышленности, не дело пролетариата становиться пока всюду на хозяйское место".
      После Октября, когда шахтеры самоотверженно, несмотря на саботаж штейгеров, десятников, вопреки тому, что шахтное оборудование пришло почти в полную негодность, подняли добычу в два раза, чтобы дать остывающим заводам России топливо, эти профсоюзные деятели провозгласили: "Чем меньше слепого идолопоклонства перед Смольным и чем больше здоровой критики обнаружит рабочий класс, тем лучше".