За жилье она платит четыре франка в месяц. Хозяйка, полубезумная старуха, тоже не из богачих, время от времени заявляет жиличке, что легко найдет себе кого-нибудь другого, кто будет платить подороже. Это неправда, но бедняжка трясется. Муж не хочет с ней разводиться. Когда она поднимет на ноги детей и когда они с двенадцати до двадцати лет пойдут в люди, он сможет отбирать в свою пользу половину их заработка.
      17 сентября. На охоте. Тщетно я стараюсь держаться рядом: Филипп упорно отстает.
      Я замедляю шаг. Он останавливается. Наконец, не выдержав, я спрашиваю:
      - Вы это нарочно, Филипп, идете сзади?
      - Это как когда, - отвечает он. - Иной раз да, особенно когда мы на дороге.
      - Но почему же? Подумают, что я вам приказал идти сзади. Как раз такого недостатка у меня нет. Это годится для важных господ или для маньяков, вспомните-ка того мастера, парижанина, который велел Борно идти в ста метрах позади.
      - Нет, мосье, - возражает Филипп, - вовсе не потому я позади вас иду. А потому, что вы всегда идете справа, а я, значит, иду слева, и дуло моего ружья направлено на вас. Как-то неловко получается. Вот я из осторожности и иду позади.
      21 сентября. Последнего своего ребенка она родила зимой. Через неделю она уже собирала в лесу под снегом хворост в летней нижней юбке.
      24 сентября. Охота. По влажной люцерне бежит куропатка, а за ней петляет собака, которая время от времени подымает нос с налипшими желтыми листочками и дышит, как тюлень. Куропатка убегает. Видно, как шевелятся стебельки люцерны, - легкая бороздка... Перья у куропатки намокли, она не может взлететь. Время от времени собака останавливается, делает стойку, и куропатка, воспользовавшись передышкой, удирает. Так мы проходим весь этот маленький люцерновый океан. Наконец Филипп стреляет, и куропатка убита. Трое слуг Букена начинают вопить: зачем стреляли так близко... Их совсем оглушило.
      - А зачем, - возражает Филипп, - вы торчите на дороге, прямо у нас на следу?
      Неосторожное замечание! Разве дороги не для всех? Надо загладить промах. Я догоняю парней, и они говорят, что просто пошутили.
      Слышно, как в лесу начинается дождь. Он шумит, словно река.
      Дождь, дождь! Собаки пьют из луж.
      Крестьяне копают картошку, пригнувшись к земле, и издали кажется, будто они ее едят.
      26 сентября. Открыть глаза пошире. Я вижу Шомо и Шитри. В нынешнем году я почти вижу Мариньи. В будущем году я просто обязан видеть Жермене. Если я пойму весь этот уголок земли, - как фотография, "поймавшая" детали снимаемого пейзажа, - значит, я не зря прожил жизнь.
      Солнце кончает свой день, но и деревья тоже, и деревушка. Дорога меркнет, и поля медленно умирают под серой дымкой. Когда солнце не заходит, засыпающая природа волнует сильнее.
      Если я состарюсь, возможно, я каждый день буду с грустью спрашивать себя: "Кто знает, может быть, завтра я уже не увижу всего этого?"
      Вода последняя закрывает свои бесцветные глаза.
      Замок скликает к себе свои ели.
      Колокольня засыпает вся в трепете своих колоколов.
      Дерево надевает клобук.
      Белые быки шагают по лугу, словно ищут себе местечко для ночлега, надежно укрытые своими белыми рубахами.
      Чуть подальше отходит ко сну река.
      * Через десять лет в Шитри тоже будет своя аристократия: из отставных лакеев.
      27 сентября. Слова должны быть лишь одеждой мысли, строго по мерке.
      29 сентября. По воскресеньям Раготта ничего не делает. Она то сцепит, то расцепит на животе руки и мечтает, тяжеловесно, с натугой.
      7 октября. Возвращение в Париж. Я говорю Капюсу:
      - Эх, черт побери, твои фразы более сговорчивы, чем мои.
      - Совершенно верно, - отвечает он. - Если вынуть из твоей фразы хоть одно слово, она рушится. А из моей можно вынуть хоть все слова, и она все равно держится!
      17 октября. Форен приносит в "Фигаро" рисунок, совсем простой.
      - Все-таки, - говорит ему Родей, - за триста франков вы вполне могли что-нибудь пририсовать.
      - Что именно?
      - Сам не знаю. Ну хоть несколько штрихов.
      * Паук протянул свою паутину между двух телеграфных столбов, чтобы подслушивать наши разговоры.
      * В пустой комнате большая муха о чем-то разговаривает сама с собой.
      * Целый год я провожу в том, что повторяю: нельзя терять ни минуты.
      20 октября. Тринадцать дней. Бедняги капитаны, чья единственная интеллектуальная радость - давать отсрочку артистам и писателям.
      - По какому, значит, мотиву вы просите отсрочки? - допытывается жандарм.
      - У меня как раз идет пьеса, и мне необходимо присутствовать на репетициях.
      - Понятно. Какая же у вас профессия?
      5 ноября. Что может быть очаровательнее иронии честного человека?
      7 ноября. Жак Буланже с увлечением рассуждает о роли историка, отказавшегося раз навсегда создать исчерпывающий труд. Он знает - через два года или на следующий год чья-то новая книга убьет его прежние произведения.
      Они ищут истину, которую нельзя найти. Лучший из них - тот, кто больше всего приближается к ней, другими словами - кто не старается ее истолковать.
      Иных обуревает нездоровая, страстная любовь к историческому документу как таковому и боязнь добавлять к нему что-то свое.
      А вот этот прожил десять лет с Филиппом Красивым, и все для того, чтобы "дать" его нам на десяти страницах.
      9 ноября. "Игра любви и случая". Это шедевр с точки зрения вкуса. И вовсе не в силу традиции. Но после слов: "Мне так хотелось, чтобы это была Доранта" - пьеса, кажется, кончилась.
      История ревности Марио длинновата.
      Достаточно одного слова - и пьеса держится! "Ни тот, ни другой не на месте". Это образец водевиля, запутанной интриги.
      Когда ты - Мариво, ты можешь позволить себе даже красоты; Мендесу этого не дано. Лишь изредка попадаются невыразительные слова. Два-три таких слова.
      Стиль Мариво - это шелк.
      10 ноября. Эти двое стариков взяли себе за привычку просыпаться среди ночи. Они спрашивают друг друга о Самочувствии и болтают о своих будничных заботах.
      18 ноября. В сорок лет можно засесть за работу. Любовные истории уже не отвлекают.
      27 ноября. Драматическое искусство: слишком часто забывают, что это есть как-никак ремесло писателя.
      28 ноября. Кролик, пучеглазый, с опущенным ухом, нагоняет страх на удава и вдруг, потеряв выдержку, падает в пасть удава, которому волей-неволей приходится его глотать.
      * - Доказывая ему свою любовь, - говорит Капюс, - она спала со всеми, кроме него. Директора театров доказывают ему свою любовь, ставя любые пьесы, кроме его пьес.
      22 декабря. Жорес немного похож на медведя, которому не чужда любезность. Шея короткая, как раз такая, чтобы можно было повязать галстучек, какие носят провинциальные студенты. Живые глаза. Он похож на сорокапятилетнего отца семейства, знаете, такого папашу, которому взрослая дочка говорит по-приятельски: "Застегни сюртук, папа". Или: "Папа, подтяжки нужно немножко подтянуть".
      Является в котелке, воротник пальто поднят.
      Деланная простота, простота гражданина, который непременно начинает речь словами: "Граждане и гражданки", - но подчас в пылу красноречия забывается до того, что говорит: "Господа".
      Движения у Жореса резкие, но целеустремленные, руки не длинные. Часто подымает палец, как бы указывая путь к идеалу. Захватывая пригоршнями мысли, Жорес сталкивает сжатые кулаки, рука отстраняет какой-то невидимый предмет или описывает параболу. Временами Жорес начинает ходить, засунув одну руку в карман, вытаскивает носовой платок и утирает рот.
      (Я слышал его только раз. Это лишь набросок.)
      Начало речи медленное, слова отделены большими пустотами. Пугаешься: и это все? Внезапно большая, звучная и вздутая волна грозно вздымается и затем тихо спадает. С дюжину волн такого размаха. Это прекраснее всего. Это прекрасно.
      Это не тирада вроде строфы в пять-шесть великолепных стихов, прочитанных великим актером. Разница в том, что ты не уверен, что Жорес знает их, и боишься: вдруг последний стих не придет. Понятие "повисание" лучше всего передает это. Действительно, повисаешь, боясь, что и сам Жорес сорвется, и его падение причинит боль... нам.
      Между спадами этих больших волн - переходы, нейтральные зоны, когда публика отдыхает, когда соседи могут переглянуться, а кто-нибудь вспомнит о свидании и выйдет.
      Он говорит два часа и выпивает каплю воды.
      Подчас, очень редко, период не удается, резко обрывается, и аплодисменты затухают сразу, как аплодисменты клакеров.
      Он называет великое имя Боссюэ. По-видимому, независимо от темы, он всегда старается упомянуть этого великого человека.
      Но не все, что он говорит, интересно. Он говорит прекрасные вещи, и говорит их с полным основанием, но возможно, что они мне уже известны или что я в недостаточной степени народен. И вдруг великолепная формула:
      "Когда мы излагаем наше учение, нам возражают, что оно неосуществимо, но не смеют говорить, что оно несправедливо".
      Или:
      "Пролетарий не забудет человечества, ибо пролетарий несет его в себе. Он не владеет ничем, кроме своего звания человека. С ним и в нем звание человека восторжествует".
      Голос, который доходит до последних рядов, но не перестает быть приятным, голос ясный, очень большого диапазона, несколько резкий, не грома грохотанье, но салютов.
      Здоровенная глотка, но крик, выходящий из этой глотки, остается благородным.
      Единственный дар, которому можно позавидовать. Не зная усталости, он пользуется самыми тяжелыми словами, которые составляют костяк его фразы и которые, упади они с пера, оцарапали бы бумагу и пальцы писателя.
      Подчас неправильно употребленное слово выражает противоположное тому, что он хотел сказать, но жест, - пресловутый жест, которым так дорожат актеры, - снимает неточность и тянет за собой подлинный смысл.
      Только немногие его фразы можно записать такими, как они возникают, но если глаз - зеркало, то ухо - воронка.
      Мысль, широкая и неоспоримая, всегда поддерживает слова Жореса, - это позвоночник его речей. Пример: прогресс справедливости в человеческом обществе не есть результат игры слепых сил, но результат сознательного действия, мыслей все более высоких и направленных к идеалу все более возвышенному.
      26 декабря. То, что он знает, он знает хорошо, но он не знает ничего.
      * Моему мозгу требуется мечтать не меньше двух часов - тогда можно заставить его работать в течение пятнадцати минут.
      * Мы смотрим на дым, подымающийся из трубы, с чувством умиления, так, словно там, у камелька, сидит молодая покинутая женщина и сжигает, перечитав в последний раз, любовные письма.
      28 декабря. "Пьеса, - говорит Капюс, - не окончена, если она, подобно жизни, не оканчивается смертью".
      Да нет же! Пьеса окончена, когда ее продолжение перестает вас интересовать.
      Не будь Тартюфа, какое значение имела бы для нас жизнь семьи, откуда его прогоняют? И то, что произойдет с ним самим? Все это совершенно безразлично. Пьеса окончена тогда, когда она нас больше не интересует. Вот почему пьеса часто оканчивается прежде, чем она началась.
      31 декабря. Год - как ломоть времени, его отрезают, а время остается, каким было.
      1903
      10 января. Слезы у тебя на щеке блестят, как дождь на птичьем оперении.
      13 января. Критик пишет только о переизданиях.
      15 января. Глядя на красивую женщину, я не могу не влюбиться в нее, я от нее без ума. Это как удар молнии и длится столько же: мгновение.
      19 января. Он ничего не говорит, зато известно, что он думает: глупости.
      26 января. В омнибусе толстая женщина, упитанная, здоровый цвет лица, но глупая, как ее бриллианты. Беседует с господином, сидящим напротив, и через несколько минут мы уже видим воочию всю их идиотскую жизнь.
      - Театр - это накладно, - говорит она, - если приходится платить за билеты.
      - У меня, - говорит господин, - билетов всегда сколько угодно. Часто я даже возвращаю билеты в ложу Оперы, если их присылают не вовремя.
      - А мы, - говорит дама, - всегда платим за билеты.
      Она рассказывает об одном очень хорошем спектакле, на котором ее супруг плакал, как дитя. Она говорит о "Рыжике": "Это глупость. Если бы я знала... и если бы не артисты... "Воскресение" - это не для девиц, но за исключением социалистической части, мне это нравится".
      * Доброта никогда не ведет к глупости.
      6 февраля. Бернштейн поет хвалу Расину, но не Расину - создателю трагедий, не Расину-человеку... Так какому же Расину?
      * В палате депутатов с Леоном Блюмом.
      Сначала ничего не разберешь. Все непонятно. Постепенно устанавливается порядок. Время от времени внизу, у трибуны председателя, собираются депутаты, министры - нечто вроде семейного совета. Очень точно выразился Жорес: никто, даже Дешанель, не интересуется публикой, что на галерке...
      ...У нас отнимают трости и шляпы из страха, что нам захочется бросить их в голову правительству... Стакан с водой служитель меняет каждый раз, когда меняется оратор. Пьют воду очень немногие.
      Это прекрасный театральный зал. Это театр.
      1 марта. Грустный, дождливый, ветреный день. Представляешь себе одинокий замок, где вся семья, позевывая, говорит: "Как жалко, что сейчас не сезон больших маневров. Хотя бы офицеры заглянули".
      2 марта. Крестьянин, с которым я учился в школе и для которого остался "стариной Жюлем".
      * Женщина показывает свою грудь и верит, будто предлагает свое сердце.
      * Муж, жена и священник - это и есть настоящий треугольник.
      3 марта. Леон Блюм очень умен и ни грана остроумия. Это утешение людям вроде меня, которые считают себя остроумными и не очень уверены в своем уме.
      4 марта. Стиль, изборожденный молниями.
      6 марта. В театре. Маленькая старушка на откидном стуле, которую я заметил лишь потому, что наступил ей на ноги. В последнем акте "Болтуна" подошла к рампе и с целью вызвать автора или актрису, которой она приходится матерью, стала бить в сухие ладошки, локти прижала к телу, голову склонила набок, прислушиваясь, не последуют ли ее примеру. Это было трогательно.
      И она добилась своего.
      * Ирония входит в состав счастья.
      21 марта. "Кренкебиль". Закрытая репетиция.
      Все охвачены энтузиазмом, но без посторонней помощи он вот-вот потухнет. Франс их гипнотизирует. Лично я не слишком увлечен. Все это очень элементарно, очень старательно выделано. Франс беспечен, как может быть беспечен лишь новичок в театре. Все ему по душе, и любит он всех подряд - от Гитри до Фредаля.
      Гитри сделал себе грим, о котором все сначала заявили, что "это просто шик", потом разглядели, что он слишком смахивает на карнавальную маску. Он нацепил сверх того картонный нос, и никакого Кренкебиля не получилось, а получился Гитри с картонным носом.
      Театр совсем пустой. Все актеры разошлись.
      Мы сидим в креслах в оркестре. Франс, мадам де Кайаве, которая дважды или трижды смотрела "Рыжика". Здесь совсем темно. На сцене - светильник в виде длинной черной палки, воткнутой в пол, - так называемый "дьявол".
      Я говорю Франсу о развязке пьесы, которая, по моему мнению, хоть и закономерна, все же менее правдива, чем в новелле.
      - Это мне подсказала мадам де Кайаве, - говорит он.
      - В конце концов, - говорю я, - Мышонок - это спаситель.
      - Не совсем, - отвечает Франс. - Он не обычный условный спаситель, он вовсе не богатый господин, который из эгоистических соображений позволяет себе роскошь приютить бедняка: это дитя, причем непричастное к хорошему обществу. Кренкебиль ему говорит: "Ты не от мира сего!" Это просто слабое существо, чей добрый поступок не обязательно даже объяснять к выгоде людей. Заметьте, что Мышонок живет на самом верху старого дома, который как раз ремонтируют, чуть ли не на небесах живет. Да, он небесный и он земной. Впрочем, он вовсе даже не спасает Кренкебиля: просто как-то вечером делит с ним хлеб и колбасу. Он дает ему приют лишь на одну ночь, и Кренкебиль завтра прямым путем пойдет топиться в Сене. Но публика этого не увидит: надо же что-то сделать и для публики!
      Какой изумительный собеседник Франс! Он знает и говорит все.
      27 марта. Капюс говорит:
      - Мир устроен плохо, потому что бог создал его один. Если бы он советовался с двумя-тремя друзьями, с одним в первый день, с другим - на пятый, с третьим - на седьмой, - мир был бы совершенством.
      Как только работа переносится на сцену, - уже ничего не видишь.
      Те тридцать пьес, что я написал, подготовили меня к тем сорока, что я еще напишу.
      Швобу явно недостает классического образования.
      Расин никогда не отделывал окончание стиха.
      Для празднования "Тридцати лет театра" я собираюсь сделать доклад о Мольере, но не с точки зрения XVII века. Я буду говорить о нем, как если бы он жил в наши дни, как если бы это был наш Гитри, наш товарищ...
      30 марта. Приторные пирожные, после них ценишь хлеб.
      * Успех других меня затрагивает меньше, если он незаслужен.
      * Всякий драматург рассуждает про себя так: есть только один актер, которому под силу играть мои пьесы. Это я сам. Я играл бы их как сапожник, но не в этом дело...
      * Наполеону следовало бы застрелиться на одном из полей его сражений.
      * Неожиданно естественные интонации актера, который во время репетиции прервал себя, чтобы сказать что-то суфлеру.
      * Религия спала с меня, как кожа.
      1 апреля. "Господин Верне". Репетиция. Антуан гонит первое действие с головокружительной быстротой, от чего слова превращаются в пылинки. Через некоторое время слышу:
      - Синьорэ, это слишком напыщенно. Вы же не на сцене "Комеди Франсез". Вы испугались Ренара. Играйте это, как Грене-Данкура.
      Когда я делаю ему замечание, что смысл фразы, мол, не таков, его губы кривятся, что не предвещало бы мне ничего доброго, если бы он в душе меня не побаивался,
      - Играйте весело! - говорит он Синьорэ.
      - Так мне еще легче, - отвечает Синьорэ.
      У Шейрель две совсем различные улыбки: одна - порядочной женщины и другая - пригородной феи.
      - Я вам сделаю любую улыбку, на выбор! - говорит она. - Только закажите.
      Приносят макет декорации второго действия. Неизбежная в таких случаях фраза:
      - Вот здесь следовало бы играть спектакли.
      Антуан велит все разрушить. Движение руки, и все валится.
      - Какое горе, что я не умею рисовать! - говорит он.
      С помощью костяшек домино он пытается построить такой дом, какой ему хочется: костяшки рассыпаются,
      - Нужно, чтобы получилось еще более по-деревенски! - твердит он.
      - Хорошо, хорошо, - успокаивает художник. - Деревня- это по моей части.
      * До чего же легко строить диалог.
      Она:
      - Нет!
      Он:
      - Да.
      И вот уже готовы четыре строчки!
      5 апреля. У птицы гордый вид: будто она пролетела над Парижем.
      15 апреля. Дюма-сын для своего времени был талантлив. С тех пор мы научились говорить другим языком. Сегодня нужно переписать его пьесы, я не скажу - более талантливо, а просто другими словами. Через двадцать лет придется, быть может, проделать ту же работу над пьесами Капюса и Эрвье.
      18 апреля. "Орленок". Да, это другой мир, но он волнует меня всякое мгновение...
      2 мая. ..."Господин Верне". Ночью не спал. Дрожь, лихорадка, лицо горит.
      Совсем не уверен в первом акте; чтобы подбодрить себя, вспоминаю, что Фейдо похвалил второй акт. Почти весь день остаюсь в постели, нервничаю, хандрю.
      Маринетта - герой. Она пришлет Фантека сказать, как прошел первый акт: "Очень хорошо. Хорошо. Так себе. Плохо".
      Маринетта говорит: "Не волнуйся. Клянусь, что я тебе скажу всю правду. Во всяком случае, не приукрашу. Скорее уж наоборот".
      Постепенно я успокаиваюсь. И потом, если бы не деньги, к чему вся эта театральная лихорадка!
      * Десять часов вечера. Я спокоен, как будто сегодня и не играют моей пьесы. Это спокойствие не предвещает ничего доброго. Провал все-таки ощущение более острое, чем успех. Прибегает Фантек. Весь первый акт удался.
      10 мая. Театр. Не слушать друзей и журналистов, которые находят в пьесе длинноты. Они видели столько пьес, что всегда склонны сказать: "Быстрее! Да ну, быстрее же!" А зритель скажет: "Постойте-ка. Не так быстро. Я уплатил за весь вечер, а вы хотите меня выставить за дверь".
      * Франк-Ноэн:
      - Вы никогда не заработаете много денег в театре... Я еще верил после постановки "Рыжика", но...
      Тристан Бернар:
      - Вы заработаете много денег в театре. Я не верил в это после "Рыжика", но...
      16 мая. Театр. Если хочешь, чтобы я заплакал, не визжи.
      * Она стареет на глазах: виден снег, посыпающий голову.
      * В споре ничего не рождается: свет рождается из доброго согласия. Этот свет - он-то и озаряет близкие по сути рассуждения.
      * Хороший вкус вовсе не у меня, а у правды.
      * Нужна такая ясная фраза, чтобы она сразу радовала и чтобы ее все-таки перечитывали именно ради этой радости.
      * Такой череп, а мозг с горошину.
      * Кенгуру везет ручную тележку.
      * Среди душевного молчания вдруг удар колокола. 27 мая. Автору не следует слишком вслушиваться
      в свои пьесы: рано или поздно он убедится, что наиболее доходчивы как раз посредственные места, и в следующей своей пьесе будет налегать на посредственность.
      12 июля. Ростан - поэт толпы, которая считает себя элитой.
      16 июля. Мопассан не наблюдает: его реальность - плод воображения. Это все-таки приблизительно.
      * Природа никогда не бывает безобразной. Как легко дышится деревьям!
      22 июля. Держитесь от меня поодаль, чтобы я мог вас уважать.
      23 июля. Легенда - эти крестьянские свадьбы, на которых якобы едят целый день. Если говорить по правде, они едят мало, но медленно. Чтобы съесть много, нужно иметь привычное к еде брюхо богатых.
      * Их "трапеза" - пресловутый чеснок, картофель, ломоть черного, именно черного, хлеба, кувшин с водой в тени изгороди, - все это мучит нашу совесть и прибавляет нам аппетиту.
      30 июля. Сон праведника. Разве может праведник спать спокойно?
      18 августа. Нынче утром Раготта, когда выводила корову, услышала такой крик, такой крик!.. Побежала в поле и видит мальчонку, который стережет баранов Букена. Кричал он от тоски, потому что его еще на иванов день наняли в подпаски. Ему двенадцать лет. Он стосковался по своим родителям, которые живут в Муроне, и вот он кричит, и крупные слезы текут у него по щекам.
      * Больно видеть, когда крестьянин выказывает презрение к другому крестьянину.
      10 сентября. В Шитри будут долго помнить здешнюю графиню, толстую даму, которая давала много белья в стирку, а могла бы давать больше, если бы не ее приживалки; а в церкви у нее было свое особое место, и когда благословляли хлеб, она съедала целый ломоть, будто она ест только раз в неделю.
      ...На похоронах графини раздавали хлеб - больше сотни пятифунтовых буханок. Раготте не досталось. Если бы ей предложили хлеб, Раготта приняла бы из вежливости, всем известно, что у Раготты хорошие хозяева.
      14 сентября. Можно обойти все лавки в Корбиньи и не найти там зубной щетки, пилочки для ногтей, губки, - не считая губок для мытья карет.
      * Религия служит извинением их умственной лености. Им дается готовое и самое посредственное объяснение вселенной. Но они и не помышляют о другом, потому что не способны искать, а также в силу безразличия. Нет ничего более низменно-практичного, чем религия.
      26 сентября. Охота. Брожу около часа. Машинально нажимаю курок, пугаю перепелок. Откуда эта мания пугать?
      Поля принадлежат труженикам. Бездельникам, вроде меня, стыдно бродить так просто, вот и берешь ружье. Будто для дела.
      Слышу, как в тачке перекатываются картофелины.
      Возвращаюсь домой. Идем вдоль канала. Пуантю не переставая обнюхивает землю, заставляя лягушек прыгать в воду.
      * Существуют ли мудрецы, которые любят природу так, как я ее люблю, понимают, что этой любви вполне достаточно и что незачем делать из этого литературу?
      * Борно говорит мне: "Я неверующий, но уважаю религиозные убеждения других. Религия - это дело священное".
      Почему такие привилегии, такая неприкосновенность? Верующий - это человек, который верит словам священника и не желает верить тому, что говорят Ренан или Виктор Гюго. Что же тут священного? Чем отличается такой верующий от любого пошляка, который предпочитает бульварную литературу произведениям наших великих поэтов?
      Верующий создает господа бога по своему подобию. Если он уродлив, то и бог его нравственный урод. Чего ради мы обязаны почитать нравственное уродство? Религия дурака не должна служить ему защитой от нашего презрения и наших насмешек.
      Будем же нетерпимы к себе! Пусть все стадо наших идей идет прямой дорожкой, подгоняемое своим пастухом Разумом. Зачеркнем неудачные строфы человечества!
      * Литература прекрасна. У меня пала корова. Я описываю ее смерть и получаю за это деньги - теперь у меня есть на что купить другую корову.
      * Одерживая над самим собой крохотные победы, с трудом избегаешь больших поражений.
      28 сентября. Он приближается, толкая перед собой тачку, доверху наполненную мешками с картофелем. Уже темно, и он меня не замечает и идет напрямик, тропинкой, проходящей перед нашими дверьми и перед той самой скамейкой, на которой сижу я и наблюдаю отходящую ко сну природу. Он делает два-три шага: слишком круто, колесо тачки перестает вертеться, земля мокра, а сам он стар и припадает на ногу. Разговор с тачкой:
      - Это еще что? Горки испугалась?
      Он сбрасывает один мешок и оставляет его на траве, заберет после. Но тачка отказывается карабкаться выше. Он решает вернуться.
      - Слишком тяжело, Филипп?
      Он удивлен, услышав мой голос.
      - Не то что слишком тяжело, а скользко здесь.
      - Подождите, я вам помогу.
      Я взялся неловкими руками за тачку, и пока Филипп, шедший сзади, говорил: "Спасибо, спасибо, мосье Ренар", - мне удалось одним толчком добраться с тачкой до скамейки, - я был в сабо и обеими ногами крепко упирался в камни на мокрой тропинке.
      - Теперь уж она сама покатится.
      - Спасибо, - еще раз сказал он.
      Не так уж часто приходилось мне заниматься таким нужным делом, как нынче вечером. А если бы было светло, разве я бы осмелился?
      * Я вижу отсюда Шитри. Нашего Шомо не видно, я ведь сам - часть его. Интересно, где поставят мой бюст. На этой соломенной крыше? И мне представляется, как я гляжу своими каменными глазами на этот пейзаж, в котором все удачно пригнано одно к другому.
      * Все-таки сделать книгу из Раготты труднее, чем из Наполеона или Сирано.
      * Раготта. Тонкость и простота ее чувств.
      Ее идеал: заплатить долги и больше не должать.
      * Охота на кроликов. Идет дождь. Туча. Над лесом целых две триумфальных арки.
      Кажется, что солнце задерживается у тех деревьев, у которых листья золотые...
      Белка прыгает с ветки на ветку такими воздушными прыжками, что хочется крикнуть, как в цирке: "Довольно! Довольно!" Она останавливается и начинает своими острыми зубками что-то пилить.
      7 октября. Слышно, как он зовет, идя за плугом: "Робинэ! Робинэ!" - и, чуть не плача, уверяет, что с этим быком нужно иметь ангельское терпение.
      * "Буколики". Незабываемый в их жизни день: с часу дня и до шести утра они играли в карты, а в перерывах, отдыха ради, пукали, как боги.
      * Гуси в поле беспокоятся, растерянны: придется взлететь, чтобы добраться до дому.
      * Закат. Весь горизонт красный, - там, должно быть, у людей разгар празднеств.
      * Вечер. Звон колоколов что-то запаздывает. Нет, вот он.
      * Гуси с змеиными шеями.
      * Раготта - это тип, но маленький, скромный, который прячется в зарослях других типов.
      Когда Раготта выходила замуж, ее свекор пожелал сделать ей подарок: цепочку, крестик или медальон со "Святым духом" - нечто вроде серебряной облатки, от которой во все стороны отходят лучи. Она от всего отказалась.
      У нее было три платья: с тех пор она ни разу не покупала себе платьев; корсажи сменяла, но только не платья...
      * Куропатки открываются, как зонтики.
      9 октября. Тайна миров нас ошеломляет. Что же сказать о дрозде, который, сидя на ветке, вдруг получает кусочек свинца в грудь!
      10 октября. Он болен. Сидит на стуле у огня, который подогревает ему живот, но спина мерзнет. На нем старенький черный пиджачок и брюки в заплатах.
      Так он сидит, окруженный своими запасами: горохом, луком, картошкой, которая должна еще подсохнуть. Если бы он мог есть, - а он весь в жару! - он бы вылечился.
      - Вы харкаете кровью?
      - Пока еще нет. А хорошо бы! Наверняка бы полегчало!
      Он попьет бульону, а если не поможет, то воды.
      * У литературы нет полномочий выдавать за чувство то, что чувством не является.
      * Он: Чтобы создать шедевр, мне бы надо пережить драму.
      Она: За чем же дело стало? Создавай свой шедевр: ты рогат!
      * Смерть плохо устроена. Нужно, чтобы наши мертвецы от времени до времени посещали нас по нашему зову, беседовали с полчасика. Как много мы не успели им сказать, пока они были здесь.
      13 октября. Листья уже вздрагивают от холода. Они пытаются войти в окно, шевелятся, как маленькие оледеневшие руки.
      * Он ходил в церковь в день всех святых потому, что в этот день графиня раздавала не освященный хлеб, а маленькие пирожные и он надеялся, что ему перепадет пирожное.
      * Раготта вышла замуж в октябре. Три месяца она жала по двадцати франков за месяц. Она не брала их, копила на обзаведение.
      - С такой суммой, вы сами понимаете, можно начинать. Но, - сказала она покорно, - мой отец отнял их у меня.
      - Как же он сумел?
      - Да он просто пошел к фермеру и сказал: "Я пришел за шестьюдесятью франками, которые вы должны моей дочке за жатву".
      - И он не дал вам ни гроша?