30 сентября. Дворяне. Титул, военный чин, автомобиль, шлюха и поп, со всем этим они могут спокойно дожидаться падения республики.
      1 октября. Осень. Преждевременная старость одних деревьев, хотя соседние, по-видимому их ровесники, стоят еще совсем зеленые.
      3 октября. Прогулки. Идем в Шатийон через Сен-Сож.
      Каждую минуту, стоит подняться на любой пригорок, Морван открывает взорам путника самые красивые свои склоны.
      По дороге в Премри позади нищей старой хижины - поле, округлое, как половинка яблока. Хлеб только что сжали. Ничего не видно: но угадывается нечто прекрасное. Я толкнул калитку и поднялся до середины поля. Всего несколько шагов, но сразу ослепляет. Это красиво, все в движении, и шумит, как море.
      Какого-нибудь коммивояжера все это не интересует. Он покупает почтовые открытки, где в стихах изложены легенды о Сен-Соже, обычно просто идиотские. Только поэт или святой должен обитать в этом домишке; а живет здесь старуха, думающая свои грустные думы. Я мог бы добавить, что она слепая, но это был бы слишком дешевый эффект.
      Здесь, вокруг Сен-Сожа еще двадцать таких же пригорков.
      Маринетта готова пуститься в путь с мешком за плечами. Нас обгоняют две прелестные дамы. Красивая женщина кажется еще красивее на фоне пейзажа, который ей к лицу. Куда они направляются? В какой-нибудь замок? Что у них на душе? О Природа, сделай так, чтобы они не болтали глупостей.
      Нас, людей обыкновенных, то есть почти всех людей, этот великий, чуть ли не мучительный трепет лишь волнует, а из груди гениев он исторгает великолепнейшие, ламартиновские возгласы...
      Наглухо закрытый дом. Стена. Ни души, если не считать собаки, взгромоздившейся на стену. По вопросу о найме обращаться к собаке. Она вас и примет.
      * Убежден, что я, ленивец, умру в глубокой старости и разовью к концу жизни лихорадочную деятельность.
      * Наблюдать природу - да, согласен, но хранить при этом спокойствие, как охотник на тяге. Вещи боязливы. Наше волнение смущает природу. Маленькая вспышка нашего дурного настроения ее страшит. Достаточно слишком пристального взгляда, и жизнь замирает.
      4 октября. До сих пор говорили о крестьянах, только когда хотели рассказать что-нибудь забавное. Теперь - хватит смеяться! Надо приглядеться к ним повнимательней, до самых глубин их несчастной жизни. Здесь нет места смеху.
      * Хромая женщина, - кажется, что при каждом шаге она попадает в лужу.
      6 октября. По поводу самых классических описаний мы можем сказать: "Нынче пишут и получше".
      * Я страстно люблю французский язык, я верю всему, что нам говорит грамматика, и я упиваюсь исключениями, неправильностями нашего языка.
      8 октября. Автомобиль живет кровью животных, встречающихся на дороге, особенно кур. Каждые пятьдесят километров подавай ему курицу.
      * Эта молодая особа уже проявила достаточно таланта. Она будет еще талантливее, если похорошеет.
      9 октября. На рынке в Корбиньи я охотно ношу за Маринеттой сумку, полную капусты, шпината и салата, потому что я кавалер... ордена Почетного легиона.
      10 октября. Капюсу все-таки трудно будет сохраниться в памяти потомства. Потомство чувствительно к стилю.
      * Глазунья: все эти маленькие солнышки на сковороде.
      * Толстяк несет свой живот как духовой инструмент.
      13 октября. Взбешен потому, что его жена больна и ему приходится самому себя обслуживать; когда у него справляются о здоровье жены, он удивленно смотрит на спрашивающего, - кажется, будто он с нею даже незнаком.
      14 октября. Публичный аукцион. Следовало бы устроить аукцион при жизни его матери и отдать ей вырученные за этот скарб гроши...
      15 октября. Научное и художественное общество в Кламси. Нолэн, приехавший в своем драндулете, знакомит меня с другими. Самый старый член общества, с академической розеткой, весельчак, спрашивает:
      - Как поживает Рыжик? Сейчас он скажет:
      - Раз среди нас есть водевилист и юморист, можно будет посмеяться...
      17 октября. Невезение весьма досадная штука, но в везении есть что-то унизительное.
      19 октября. Счастье - это значит быть счастливым; это не значит стараться уверить других, что ты счастлив.
      * Ренан, пожалуй, сильнее всех людей любил бога. Иной раз его чувственность благовоспитанного старого монаха меня бесит.
      * Старье! Старые письма, старая одежда, старые вещи, от которых не можешь отделаться. Как хорошо понимает Природа, что каждый год она должна заново менять листья, цветы, плоды и овощи и пускать на удобрение воспоминания прошлых лет!
      23 октября. Следовало бы вести учетные карточки, отражающие их нищету. Все они нищие, но в разной степени.
      Тополя осенью: два-три ряда свечей, которые не зажигаются ни днем, ни ночью.
      3 ноября. Я более способен к добрым делам, нежели к добрым чувствам...
      Верить в деревню - это значит ограничивать свою жизнь; это значит приписывать ей смысл, а смысла она не имеет. Пожалуй, просто глупо воображать, что мы по тем или иным причинам должны жить здесь, а не где-нибудь в другом месте. Продолжать дело наших отцов? Но какое? Они сами этого не знали. Лист прикреплен к ветке, и этой привязи ему вполне достаточно. Мозг - кочевник. Это не "малая родина". Это вынужденный приют бегства. Быть невесть где, никогда не чувствовать себя ни к чему прикованным, так, словно в некоей точке вселенной для нас отведено особое место. Так не будем же поддаваться гордыне! При первом же проблеске прозорливости мы увидим, что обманываем себя, и проникнемся глубокой жалостью к самим себе.
      Не быть человеком, который смотрит на свою деревню через лупу.
      Не будем забывать, что этот мир не имеет никакого смысла.
      4 ноября. Филипп в отчаянии, что мы уезжаем. Он рассчитывал удержать нас до конца месяца.
      * Позже, когда я узнаю множество вещей, все, что я могу и должен узнать, я проведу последние четыре-пять лет моей жизни как школьный учитель: буду учить своих односельчан тому, что им неизвестно.
      5 ноября. Куда деваются все непролитые слезы?
      9 ноября. Ворон в лазури кивает крылом.
      * Я владелец прекрасного окна, выходящего на природу.
      19 ноября. Таде Натансон мне говорит:
      - Один господин хочет переложить на музыку кое-что из ваших "Естественных историй". Он из передовых музыкантов, на него возлагают большие надежды, и Дебюсси для него уже старье. Ну, как вы на это смотрите?
      - Никак.
      - Но вы все-таки тронуты?
      - Ничуть.
      - Что ему передать от вашего имени?
      - Все, что вам будет угодно. Поблагодарите его.
      - А вам не хочется послушать его музыку?
      - Ох, нет, увольте.
      22 ноября. Все люди видят приблизительно одни и те же вещи, но лишь художник умеет воссоздать их в памяти.
      * Друзья, которых очень любишь и о которых никогда не вспоминаешь.
      * Я не слишком тороплюсь увидеть будущее общество; сегодняшнее благоприятствует писателю. Его уродства, несправедливости, пороки и глупость дают пищу наблюдениям писателя. Чем лучше будут становиться люди, тем приторнее будет человек.
      * Капюс приезжает на своем автомобиле, еще более огромном, чем у Гитри, если даже не считать разницы в их телосложении. Он во фраке и едет обедать в гости.
      - У меня довольно нелепый костюм, - говорит он. - Сейчас сниму пальто и покажусь вам.
      - А у кого ты обедаешь?
      - У... у... Забыл... У каких-то Уссэ. Там будет бридж. Еду, чтобы поиграть.
      Неизвестно почему он вдруг целует Баи и говорит ей:
      - Ох, как же ты изменилась! Изменилась к лучшему. Странная вещь: пустячные недостатки юности или проходят с годами, или становятся еще заметнее.
      У этого человека, пожалуй одного из самых остроумных во Франции, невыразительное лицо, пенсне, так как близорукость его угрожающе растет.
      Когда он лжет, у него обнажаются клыки, - а обнажаются они часто.
      С такой кукольной физиономией можно лгать сколько угодно. Быть может, он сам это знает, но по выражению его лица нельзя догадаться об этом. Просто у него слишком уж невыразительное лицо.
      Я вслушиваюсь в его болтовню. Иной раз мне удается распознать ложь благодаря другой лжи, которая появится лишь через десяток фраз, но и этот десяток промежуточных фраз - тоже ложь.
      Иногда он лжет так очевидно, что я опускаю глаза.
      Люди маленького роста ужасны. Не то что сам чувствуешь себя меньше в их присутствии, но они стесняют. При них как-то не по себе. Было бы невеликодушно их прерывать.
      * Пусть же те несколько монет, которые у меня есть, позволят мне презирать богачей и превозносить добродетели бедняков! Благодаря им я могу прокормиться и говорить все, что мне угодно. Сказал бы я то же самое, не будь у меня этих нескольких су, то есть необходимой независимости? Разве я торгую? Разве я обогащаюсь? Прибавил хоть одно су к имеющимся у меня? Нет. Я израсходовал бы их все на то дело, которое защищаю. Возможно, со стороны может показаться, что я живу как богач: тем хуже, если вы в это верите; но я проповедовал против богатых и за бедных; я служил бедным, а только это существенно.
      * Самые печальные минуты: когда решаешь, что мудрость лишь обман.
      21 ноября. Вы прочли все, но они прочли ту книгу, которую следовало бы прочесть вам, которая дает им сознание превосходства и зачеркивает все прочитанное вами.
      29 ноября. Мои книги так уже далеки от меня, что я сам стал по отношению к ним потомком. Вот мое твердое решение: никогда не стану их перечитывать.
      * Невидимые пальцы ветра закидывают на крышу клубы дыма, как шевелюру.
      * Маринетта будет главной в моей книге, я ей это сообщаю. Она отвечает: "Маринетта бессмертная", - и счастливо улыбается. Полагаю, что ей безразлично потомство, но не безразлично то, что я о ней думаю.
      1 декабря. Летучая мышь летает со своим зонтиком.
      * Это тетрадь выкидышей.
      * Какой у вас делается замкнутый вид, как только я начинаю говорить о себе!
      2 декабря. О Мопассане можно бы сказать, что он умер от страха. Небытие свело его с ума, убило. Нас небытие занимает меньше. К нему привыкли, и эта эволюция в нашей жизни есть литературная революция.
      К. чему так желать наслаждений? Не испытывать наслаждения тоже приятно, и это меньше утомляет.
      Его биографы говорят: он был прежде всего писатель. Да нет же! Он хотел зарабатывать много денег, он обязательно каждое утро садился за работу, изводил себя и часто повторялся. Нам приходится самим отбирать.
      Небытие не откликается. Нужно быть великим поэтом, чтобы заставить его зазвучать.
      Напрасно он таил от нас свою жизнь: значит, он не был до конца писателем, ибо его жизнью объясняется его творчество, а сумасшествие, быть может, самая прекрасная его страница.
      Издатель давал ему советы, подгонял его, направлял. Флобер бы этого не допустил.
      Он презирал женщин, но есть только один действительный способ доказать им свое презрение: не спать с ними. А он только этим и занимался.
      Он отказался от креста Почетного легиона, как человек, сознающий свое тщеславие и не согласный на малое. Будучи чиновником, он принял награду, ибо в то время его имя никому ничего не говорило.
      Тэн назвал его: печальный бык. Он действительно был печальным от сознания, что он больше бык, чем великий художник.
      Он смотрел недостаточно пристально. Слишком быстро и слишком рано заскучал. Было еще много интересного, что следовало увидеть.
      4 декабря. Театр Антуана. "Юлий Цезарь". Быть может, в первый раз я чувствую Шекспира. И, быть может, потому еще, что я всегда любил Брута. О, смерть великого и честного человека, который не достиг своей цели! Один такой вечер окупает наше изучение классиков.
      Образ у Шекспира менее литературен, чем образы Виктора Гюго, но более человечен. У Виктора Гюго случается, что видишь только образ: у Шекспира не перестаешь видеть правду, мускулы и кровь правды.
      Подчас кажется, что слушаешь Расина. Перевод сделан ритмической прозой. Без рифмы: приходится мириться с потерями.
      Шекспира нужно любить только очень поздно, когда пресыщаешься совершенством.
      5 декабря. Вчера вечером читал "Юлия Цезаря". Читал его раньше и забыл. После спектакля у Антуана и после чтения я понял, почему не любил Шекспира. Быть может, больше, чем кто-либо другой из великих драматургов, Шекспир, чтобы быть понятым, нуждается в сценическом воплощении. Виктора Гюго достаточно читать, но на сцене ни одна его драма не захватывала меня так, как "Юлий Цезарь" Шекспира. Это значит, что Шекспир больше художник театра, чем Виктор Гюго.
      Шекспира не открывают: открываешь самого себя; будишь в себе восхищение им, которое ранее дремало.
      10 декабря. Рыжик. Я все же не посмел написать все. Я не рассказал следующее: как господин Лепик послал Рыжика к госпоже Лепик спросить, не согласна ли она развестись, и как отнеслась к этому госпожа Лепик. Ну и сцена!..
      * О своем счастье надо говорить осторожно и признаваться в нем, как признаются в воровстве.
      * Брюнетьер был уродлив, скучен, болел туберкулезом и не думал ни о чем, кроме работы. И все-таки утверждают, что одна женщина покончила из-за него самоубийством.
      * Он запретил произносить на своей могиле речи. Он знал, насколько они лживы, ибо выступал неоднократно в качестве оратора на похоронах.
      * Редактор журнала продержит вас час, объясняя, почему у него не нашлось времени прочитать вашу рукопись; этот-то час у него все-таки нашелся.
      11 декабря. У хорошенькой женщины ухо может быть не столь деликатно, как орган речи. Она может выслушать грубые слова; но ей самой не следует их произносить.
      12 декабря. Стремясь поведать другому наши мелкие делишки, мы способны забыть все на свете, даже собственное равнодушие к чужим бедам.
      14 декабря. Справедливость существует, только мы ее не всегда видим. Она рядом, здесь, скрытая, улыбающаяся, чуть позади несправедливости, которая производит много шума.
      * Я просиживаю дни за своим столом, как заяц у своей норы. Размышляю и тоже боюсь - боюсь писать.
      16 декабря. Надгробная хвала. И половины хватило бы покойнику при жизни.
      * Гитри, который умеет зарабатывать деньги, подписывает чеки на десять тысяч франков. Очень довольный своей удачей, он рассказывает нам различные истории об английских клоунах.
      Самая прелестная - о стакане воды.
      Какой-то человек вбегает в ресторан с криком: "Стакан воды! Дайте стакан воды!" Все бросаются к нему: прислуга, официанты, метрдотель. В суете разбито и опрокинуто с пяток стаканов. Наконец он получает стакан и ставит в воду гвоздику.
      17 декабря. Я достигаю того возраста, когда уже могу понять, как в свое время докучал моим старшим собратьям (Альфонсу Доде), к которым являлся с визитом и ничего не говорил о них самих.
      19 декабря. До того независимо мыслящий социалист, что даже не боится роскоши.
      Жеро-Ришар. И это социализм?
      У двери два звонка. На какой из двух следует нажать, чтобы попасть внутрь? Меню с шампанским, за обедом прислуживают две горничные, свой собственный секретарь, из окон великолепный вид на Париж. А ведь за все это надо платить!
      Властный толстяк, завидующий Жоресу, которому он предпочитает Бриана, если говорить о министрах. Ни одного путного слова. Издает газету, чтобы всем угодить...
      * Катюль Мендес. "Святая Тереза" лучшее его произведение. Никогда он не подымался до высот прекрасного, но зато часто писал очень хорошо.
      Лучший ученик Ростана.
      Человек начисто лишенный оригинальности, но такой талантливый, что умеет сыграть на оригинальности других.
      * Сара Бернар уже не актриса. Это как песнь деревьев, как монотонный звук музыкального инструмента. Превосходно, но к этому уже привыкли.
      * В самых простых вещах есть красота, есть то, что вызывает изумление: тебе остается лишь извлечь их на свет божий.
      20 декабря. Агония года слишком затягивается. Уже 20 декабря ты печален, а 31 даже не замечаешь, что он умер.
      * Всякий раз, когда я хочу взяться за работу, меня отвлекает литература.
      * Мечта: мысль, которой нечем кормиться.
      22 декабря. Пингвин - кончики крыльев торчат у него из жилетного кармана.
      * Маринетта. Когда после целого дня работы она слушает, что ей рассказывают дети, смотрит то на одного, то на другого, стараясь не упустить ничего, - она прекрасна, в ней есть что-то священное.
      Она смотрит на них и одним взглядом охватывает всю их жизнь, которую она помнит во всех подробностях.
      27 декабря. Я набредаю на замысел, будто гляжу на птичку: мне всегда страшно, что она возьмет и улетит, а прикоснуться к ней я боюсь.
      1907
      1 января. Я хочу быть примерным, очень примерным, работать как вол, ни о чем не думая. По правде говоря, чувствую, что все проходит, что конец уже вырисовывается вдали, в тумане, и нужно пользоваться тем, что осталось. Если хочешь что-нибудь сделать - пора!
      * Да, да, сердце подобно саду. Всех приглашаешь: "Зайдите, прогуляйтесь!" Потом внезапно гонишь всех, как воров, и швыряешь в них палками, как в соседских кур.
      * Извозчичья лошадь так устала, что не желает идти вперед и тихонько, не сломав оглобель, садится прямо на мостовую; прохожий помогает ей подняться, но через двадцать шагов она снова садится.
      4 января. Классика - это не обязательно то, что совершенно; это просто значит, что человеку время от времени удается сделать нечто прекрасное.
      8 января. Опыт: полезный подарок, которым никогда не пользуются.
      12 января. Господин Равель - автор музыки к моим "Естественным историям", чернявый, богатый и тонкий, настаивает, чтобы я пришел сегодня вечером послушать его сочинения.
      Я признаюсь ему в своем музыкальном невежестве и спрашиваю, что он добавил к "Естественным историям".
      - Я и не собирался ничего добавлять, - говорит он, - я хотел интерпретировать.
      - В каком смысле?
      - Сказать средствами музыки то, что вы говорите словами, когда, к примеру, видите дерево. Я мыслю и чувствую музыкой, и мне хотелось бы мыслить и чувствовать то же самое, что и вы. Существует музыка инстинктивная, музыка чувств, как у меня - само собой разумеется, прежде всего надо знать свое ремесло, - и существует музыка интеллектуальная, музыка Энди. Сегодня вечером соберутся только такие Энди. Они не признают эмоций, не желают их объяснять. Я придерживаюсь противоположного мнения; но поскольку то, что я делаю, кажется им интересным, они меня признают. Для меня это крайне важное испытание. Во всяком случае, я уверен в моей исполнительнице: она превосходна.
      14 января. Сдается гнездо. Вода и солнце на любой ветке.
      20 января. В редакции "Мессидора". Жеро-Ришар говорит:
      - Никто больше меня не принимал участия в различных конференциях, банкетах, забастовках. И, как видите, я вынужден теперь питаться одним только рисом.
      - Вы прожили деятельную жизнь?
      - Еще бы!
      Рассказывает о двухнедельном тюремном заключении, но я позабыл подробности.
      - Вы отсидели весь срок?
      - Да. Но не жалейте меня слишком.
      Он говорит о Жоресе и его невероятной небрежности. Мадам Жорес красива, элегантна, а о белье мужа не заботится.
      - У него больше двадцати моих сорочек, - сообщает Жеро.
      Мадам Жеро сама штопала ему брюки. Жорес забывает все - зонтики, пальто. А его чемодан! Чего только там нет: его собственная шляпа, шляпка его супруги, ботинки, грязное белье и сыр. Чемодан не запирается. Жорес говорит: "Я все забываю его починить!" И заливается хохотом.
      Жеро хотелось бы выпускать вечернюю газету вроде "Фигаро". Он может в течение года располагать ежемесячно суммой в двадцать тысяч франков, и кроме того, он придумал трюк, чтобы затмить конкурсы "Фигаро". А еще он решил каждому подписчику выдавать золотые часы.
      Он хочет приобрести какую-нибудь безделушку на камин. Отправляемся в Лувр в отдел гипсовых статуэток. Он выбирает гладиатора. Но там имеется прелестная головка девушки, приписываемая Рафаэлю, - оригинал находится в Лилльском музее. Мастер чуточку навеселе, ему смешно, что он занимается коммерцией, и он говорит нам:
      - Пятнадцать франков! Всего пятнадцать франков за шедевр.
      Удивляется, что богачи не живут в окружении произведений искусства.
      - Ах, это Микеланджело Моисея! - говорит Жеро.
      И тут же поправляется:
      - Да что я! Это Моисей Микеланджело.
      А я и не заметил ошибки.
      23 января. Что такое мыслитель? Пока он не объяснит мне вселенную, плевать мне на его мысли.
      6 февраля. Три недели назад я поздравил его с награждением. Сегодня вечером получил от него благодарственную телеграмму: должно быть, он узнал, что я выступаю еще и как критик.
      9 февраля. Завтрак у Леона Блюма. Жорес приходит раньше других и, приткнувшись за столом, составляет план большой речи, которую произнесет сегодня в палате. Говорю ему, что много думал о нем прошлым летом и что прочитал все, включая и "Социалистическое действие". Это великолепно...
      - Там все то же, - говорит он.
      - Нет! Образы у вас обновлены, они достойны величайших поэтов. Говорю это только сегодня, потому что раньше не видел вас.
      - Значит, сбываете свои сбережения?
      - Это меня не разорит.
      Он говорит о Робеспьере, которого считает великим человеком революции. Вышучивает Тэна, который Робеспьера не понимал и пытался доказать его ограниченность тем, что Робеспьер ел одни только апельсины. Он повторяет, что если бы люди французской революции не были убиты, они умерли бы сумасшедшими: так их сжигало напряжение.
      На нем низкий твердый воротничок без запонки, черный поношенный галстук и потрепанный костюм. Руки у него грязные. Похоже, что он не умывался. Ест он с аппетитом, берет по две порции: кажется, ему все мало. Каждую минуту он шумно сморкается и плюет в платок.
      Спрашиваю его, чувствителен ли он к оскорблениям.
      - Нет, - говорит он, - когда не читаю их.
      Однако он не устает вспоминать Гойе, которого сравнивает с птицей, севшей на дерево и вообразившей, что это дерево создано ею.
      Говорит о своем патриотизме. Говорит, что разоруженная нация не может существовать: ей не хватит проницательности, чтобы отличать у соседних наций искренность от лжи. Каждый миг слышалось бы: "Германия не сделала бы этого, будь мы вооружены". Он не верит в войну, не верит, что Вильгельм так уж хочет войны.
      В палате с высоты моей галерки я вижу его манжеты...
      10 февраля. Жорес. В его присутствии я испытываю нежность и восхищение. Хочется сказать ему: "Пойдемте к нам. Маринетта будет за вами ухаживать и позаботится о вашем белье. Одним больше, одним меньше..."
      12 февраля. Жизнь. Понимаю ее все меньше и меньше, и люблю ее все больше и больше.
      * Молодым. Я хочу открыть вам одну истину, которая, возможно, будет вам неприятна, ибо вы ждете чего-то нового. Вот эта истина: человек не стареет. В отношении сердца это само собой разумеется; это уже известно, по крайней мере, в любви. Ну так вот, то же самое можно сказать про интеллект. Он вечно остается юным. В сорок лет, так же как и в двадцать, не понимают жизни, но знают это и признаются в этом. Это и есть молодость.
      19 февраля. Поездка в Шомо. Природа насквозь промокла. У всех лица красные, словно кровь бросилась им в голову. Ходят греться то к одному, то к другому соседу.
      Когда Филипп берет листок бумаги, у него трясутся пальцы. Мне хотелось говорить с ним тихо, а приходится кричать, потому что он глохнет. Со стороны кажется, будто я сержусь.
      Так холодно, что даже не слышно дурного запаха. Из печной трубы веет морозом, так что борода Филиппа покрывается корочкой льда.
      Только неукротимый лук-порей, растущий в садике, никогда не мерзнет.
      Единственно, где не замерзает вода - это в колодце.
      Дерево, которое одной ногой уже стоит в могиле.
      Тополь раскачивается на ветру, как огромная жердь.
      Сорока - ворона в полутрауре.
      Непонятно, как бы они могли прокормить своих детей, если бы им на помощь не приходила смерть.
      Конечно, всем этим неплохо полакомиться, когда заходишь поглядеть на них от поезда до поезда. Они близки к природе, так же близки к земле, как их скот. Они живут безгласной жизнью порея, и только дивишься, как это они не замерзают.
      28 февраля. Я люблю музыку, всякую музыку, и самую простую, и самую сложную, такую, которая милостиво разрешает нам думать о постороннем. Она напоминает мне, как раскачиваются голые тополя у нас в деревне, и речку, над которой по прихоти нетребовательного ветра движутся взад и вперед камыши, будто смычки в оркестре... Только с меньшим шумом.
      Обычно считается, что прозаик далек от музыки: это неверно. Что останется от него без музыки?..
      4 марта. Сколько актеров кажутся нам натуральными только потому, что у них нет ни на грош таланта. 18 марта. Театр. Автор говорит критику:
      - Лучше бы вы писали хорошие пьесы!
      - И вы тоже, - отвечает критик.
      22 марта. Театр. Мало того что они требуют от вас только комплиментов, они еще хотят, чтобы вы говорили только то, что действительно думаете.
      Театр будет, возможно, обновлен лишь ничего не смыслящими в театре людьми.
      25 марта. Неужели вы думаете, что низменная душа могла бы быть бессмертной?
      28 марта. Старик. Слуга помогает ему надеть пальто. Какой-то звук срывается с губ старичка.
      - Мосье плохо? - спрашивает слуга.
      - Нет! Я пою, - отвечает старик.
      * Бог! Еще один тип, верящий в свое бессмертие. 8 апреля. Женщина. Деликатно жует коренными зубами, как лошадь, засунувшая морду в торбу с овсом.
      * Понедельник. Люди просыпаются. Первый день недели всегда отчасти похож на день рождения.
      10 апреля. Не доверять принципам, приносящим много денег.
      16 апреля. Рабле весел: он не остроумен.
      1 мая. Люблю банальные цветы и изысканные комплименты.
      23 мая. Молодой человек, лишенный таланта, - это старик.
      1 июня. - Вот, - говорил Гюго. - Я выйду меж двух станов. Я подставлю грудь под пули. Меня убьют, и осада кончится.
      - Для вас, - сказал Шолль.
      13 июня. Прогуливаясь по саду, я опускаю глаза, чтобы не спугнуть птичку, которая вьет гнездо.
      25 июня. Мы пришли в сей мир, чтобы посмеяться. В чистилище или в аду нам это уже не удастся.
      А в раю хохотать неудобно.
      * Бабочки: ветер делает их из лепестков розы.
      * Они христиане, ибо считают, что их религия извиняет все.
      26 июня. Смерть - нормальное состояние. Мы слишком много значения придаем жизни.
      10 июля. Никто не страдает от того, что он глупее соседа.
      12 июля. Что я называю чудом? Если птичка подлетит ко мне и скажет мне несколько слов.
      11 июля. Куда труднее быть в течение недели порядочным человеком, чем героем в течение пятнадцати минут.
      19 июля. Мигрень. Это как раз то, что Иисус Христос называл терновым венцом.
      * Я сорвал яблоко с дикой яблони и опустил одно су в щелку коры.
      20 июля. Маленькие скромные птички, которые никому не показываются, перелетают невидимо для нас с куста на куст и, должно быть, даже не имеют названия.
      * Рожь, где куропатки проложили себе узкие улочки. ...Две огромные коровы, все в грязи. Непонятно, как
      из этой груды навоза может получиться белоснежный сыр? Рыжую зовут Гризетта. К цепи, надетой ей на шею, привязана палка, которая волочится по земле и не позволяет ей убежать. Это, возможно, весьма почетно, но неудобно.
      23 июля. Все мы какой-нибудь стороной да не удались.
      * Они наблюдают за муравьями на протяжении целых трех томов, и они же удивляются, что я наблюдаю так пристально наших крестьян.
      * Гусь, который плавает с благородным видом.
      25 июля. Я ищу жизни только в самой жизни. Она дает мне прекрасное, но строго его дозирует.
      29 июля. - Молния, - заявляет Раготта, - может убить цыпленка в яйце.
      - Может, если попадет в яйцо.
      * Гроза. Все кончено. Молния нас не заметила.
      30 июля. Какой-то дурацкий закат солнца: нечто вроде колеса, завязнувшего в варенье.
      3 августа. Видя аппетиты буржуа, чувствую себя способным обходиться самой малостью.
      4 августа. Кошка спит под виноградной лозой. Наверху гнездо малиновки и трое птенчиков; если они будут суетиться, то непременно упадут на землю.
      Кошка ждет.
      5 августа. Старуха взяла себе за привычку приходить посидеть на лавочке. Вот и еще один персонаж, который разляжется во всю длину в моих книгах.
      7 августа. Мне приходится давать вещам определенный срок, чтобы они могли разместиться в моей памяти, как произведения искусства на устойчивой консоли.
      10 августа. Прогулка. Заглянул в поле, где мой крестный трудился на винограднике. Мой овес! Мой картофель!
      - Какой ты богач! - говорит мне Маринетта.
      И вот две куропатки бегом пересекают мои владения!
      Родимый край именно это: время от времени минута умиления, но только минута.
      * Самая старая после Онорины.
      Хлеб она получала из общины, и каждый из ее детей давал ей по пять франков в месяц.
      После нее осталась дюжина новых рубашек, фартуки, сорок юбок, холщовых, хлопчатобумажных и шерстяных. Большинство из них ненадеванные. А провизии! Кофе, сахар.
      Ее дочка обходит всех, кто присутствовал на похоронах. Она говорит:
      - Вот видите! Всего у нее было вдоволь, а она жаловалась на бедность. С нашей помощью она нужды не знала. Мы роздали все ее юбки. Все по одной получили.
      При жизни старуха никому не давала ключей от шкафа.
      Должно быть, стыдилась, что обкрадывает общину!
      11 августа. Ясно представляю себе на площади у старого кладбища мой бюст с надписью:
      Жюлю Ренару
      его
      равнодушные
      соотечественники
      19 августа. Бескрайнее небо. Никогда облакам не удастся его заполнить.
      * Лучше не обращать внимания на правду; тогда она сама бросится вам на шею.
      22 августа. Надо писать так, как говоришь, если, конечно, говоришь хорошо.