Концерт Творения-Дробления для Голосов с ВсеОркестром!
      Варфоломей Дормидонтович, который более других размышлял об этом, первый и понял, что все означает. Не они делают. Но и не с ними теперь, под видом одного другое. Они допущены, участвуют.
      ... Они могли приписать себе, своим умам, трудам, знаниям и смекалке многое: создание Ловушек и К-полигона, добычу астероидов в ЗаМарсьи и идею Дробления, даже перенос комьев вещества из Цикла в Цикл, в антивещественную фазу. И еще, и еще: мы-ста!.. И Буров, коий своим нововведением в эксперимент оказался причинеее других к этой музыке, мог приписать себе и только себе все свето-звуковые преобразователи (а как из-за них в свое время претерпел, Пец грозился выгнать в 24 часа!). Но ЭТО звучание, эту музыку творения мира ни он, ни все другие себе приписать никак не могли. Любители серьезной музыки среди них были, но композиторов - нет. Это ВсеЗвучание, аккомпанемент Творения Дроблением могли создать лишь композиторы сильнее Моцарта, Бетховена и Чайковского.
      ... Да и те, как и все другие великие, просто переводили в нотные знаки, в звуки инструментов звучавшую в них (в некоторых, как в Моцарте, с малолетства) Речь Вселенной. Позже, в 20-м веке, когда человечество начало возвращаться на четвереньки, оно стало глухо к первичному смыслу музыки; от той Речи воспринимало только простые обезьяньи ритмы.
      А в этом эксперименте, понимал Любарский, не просто так зазвучала Вселенная - она направляла его. Она делала, формировала что-то глубинное может, структуры, может, судьбы; они лишь соучаствовали. Как мелодии или, скорее, аккомпанемент.
      Да, это была Речь Вселенной - музыка, относимая ветром, порывистая, в чем-то скрипичная, местами фортепьянная в верхних регистрах, с высокими голосами - торопливая, в ритме происходящих внизу процессов, и невнятная, как они же. И понятная еще более, чем они. Сразу и Чайковский, и Моцарт, и шопеновская нежная боль жизни... Ее нельзя было перевести в слова, да и незачем. Главное, что она б ы л а - непридуманная никем, несочиненная, неожиданная и прекрасная. Это весило страшно много, больше всех их дел и открытий, вместе взятых.
      ... Даже цифры на пультовом табло, на всех Табло башни мелькали в ритм с Музыкой Сотворения.
      Виктор Федорович подошел к дублирующей панели, где стоял Панкратов, буркнул ему: "Извини," - нажал красную клавишу на краю ее.
      - Ты чего? - встревожился Миша, но увидел там надпись "Запись". - А... ну, правильно.
      - Такой симфонии цены нет, - молвил главный инженер, отходя.
      9.
      Но сверх Музыки - произошло?.. Не получилось?
      - Что-то ничего не видно, - сказал Любарский.
      - И хорошо, и не должно быть видно, - сипло молвил НетСурьез. - Ни света, ни цвета, ни звука, значит, в самый раз. Теперь туда светить надо. Миш, направь. Панкратов общей рукоятью повернул и направил вниз прожекторы по краям мостика. Прожекторы были с фильтрами, инфракрасные - но уже в нескольких метрах под ВнешКольцом дали внедрившиеся в К-пространство водопадно яркие голубые снопы света.
      Да, теперь было видно. На экранах и под ногами, за оградой Мостика, штангами и градусной сеткой. Холм и груды чего-то с резкими изломами и тенями от них.
      Подробности воспримутся потом. Главным было то, что холм заполнил место куда большее прежнего, для "открытки"; и даже стал как-то ближе, т.е. выше. Подрос. От него на ВнешКольцо потянул такой лютый холод, что новогодний мороз окрест показался теплом.
      - В яблочко, а! - повернулся Миша к Имяреку. Он лучше других понимал, насколько первое Дробление вышло "в яблочко": раз нет свечения при К8640, то там не испускаются даже далекие инфракрасные лучи. Нечему их там испускать, почти абсолютный нуль температур. И радиации тоже нет, раз нет радиогенного тепла.
      Произошло. Раздробленные умело ядерные h-"затравки" дали долго длящиеся во времени стабильные вещества!
      Так в день текущий 0,1503 янв Или
      1 января в 3 ч 36 мин Земли
      1 + 0 января 21 ч с минутами на уровне К6
      - исполнили первую ступень Дробления. Скрипично-фортепьянную.
      - Давай сразу второе, это же идеальная удача. - предложил Панкратов.
      - Да... хотя... - НетСурьез стоял в задумчивости; он колебался. - Впрочем, что ж...
      И включил автоматику на второй заход.
      10.
      Настолько было глубоко резонансное охлаждение созданных Дроблением атомов, что только съежившись опять в малое пятнышко в центре полигона, это скопление новорожденного вещества замерцало - сперва алым и желтым, потом голубым светом. И снова все там снова исчезло, собравшись в яркую точку под заострившимися в незримые НПВ-иглы электродами.
      Начало второй ступени узнали по тому, что все гриллианды высоковольтных изоляторов от самого верха Башни снова окутали голубые нити перегрузочных разрядов - ярче и обильнее, чем первый раз; от них пошло яростное шипение, трески, грозовой запах озона.
      Но это означало, собственно, что 2-й акт Дробления завершился, там внизу все произошло: НПВ-молоты-электроды своим сверх-полем и сверхкрутым К-триллионным барьером во времени раздробили, порвали "ядерные нити-события" всех атомов там, в центре полигона - всех до единого, сколько их было в К-точке, - на тысячи событий-обрывков. Процесс этот был еще в тысячи раз короче той определенной Пецем длины-длительности ядра-события в 10^16 секунды; мгновеннее не бывает.
      Время рвало ядра. Три лихих слова, кои Имярек так и не сказал никому, опытный псих, колотый, вязаный и битый, - опасался. Тот поток времени, который несет все плавно, обеспечивает устойчивое бытие, он же, будучи сейчас переведен в крайнюю неоднородность, круче тысячи Ниагар, - делал противоположное. Рвал все и вся на события-флюктуации...
      ... И НетСурьез в это кратчайшее мгновение на свой манер постиг, почему первой ступени сопутствовала музыка. Не самому Дроблению, грубому акту насилия над материей, она сопутствовала, а тому что после него:
      - от каждого раздробившегося обрывка, от затравочной флюктуации потянется новая "нить во времени". Новое долго существующее ядро и электронные оболочки вокруг: новый атом. И они все должны, как это и в обычной природе есть, взаимодействовать, образовать или не образовать молекулы, цепочечные или циклические связи, кристаллы... и так до монолитов, до скоплений глыб, до залежей чего-то. Образовывать структуры.
      - вот это и звучало. Потому что не просто кучей, не холмом был результат 1-го Дробления, а сложной, выразительной, во многом гармоничной структурой.
      "Музыка будет, если второе Дробление удалось. А если нет - шумы, трески, грохот. А то и хуже. Что - хуже-то?"
      По первым признакам это Дробление прошло не столь гладко; да и не мудрено: от него возникал не холм, а большое место на картах мира, космически значимое образование - Материк.
      Сбросили поле... внизу сначала электросварочно запылала звезда
      - Берегите глаза! - крикнул Панкратов, прикрылся рукой.
      ... стала расплываться-растекаться, утрачивать яркость
      ... теперь снизу - прямо и через динамики - пошли и звуки; сперва высокие, скрежещущие, как давимые сталью осколки стекла, потом все ниже, с переходом в шум прибойной волны по гальке, в грохочущий рокот. Он перешел в раскаты грома - и завершился первым титаническим аккордом ВсеМузыки! Иной, мощной. То был Первый концерт Дробления-Формирования, сейчас пошел Второй.
      Теперь звучал не Григ, скорее, Бетховен; что-то близкое к началу Девятой. Только по мощи и высокой сложности музыки этой хватило бы на десяток тех вступлений, на десяток Бетховенов.
      ... был и низкий ритмичный гул барабанов, переходящий в инфразвуки, от которых захолонуло в душах, и гром гигантских, как облака, литавр в руках гороподобных великанов; к ним присоединились низким ревом струны контрабасов и виолончелей. Подхватили ликующие ноты мелодии валторны, тубы, рожки; взяли верх над ними скрипки; покрыл все нарастающий по высоте октавами звон фортепьяно. И затем вступили голоса.
      Ах, какие это были звуки, какие голоса лились из динамиков на стоявши на Капитанском Мосте! Ода Радости в перемешку с Реквиемом Моцарта, с его Лакримозой, вселенским вздохом полной грудью; и еще что-то незнакомое, но не менее гениальное. Да и неважно, на что похоже или непохоже было это - главное, ВсеМузыка б ы л а. Она означала: не они сделали, не с ними - они СОУЧАСТВОВАЛИ. ПОСТИГЛИ. И ПОЛУЧИЛОСЬ.
      Скрипичные мелодии и стакатто вперемешку с напевами высоких голосов вызвали у находившихся на ВнешКольце воспоминания о быстро менявшихся звездных небесах, которые наблюдали ночами в Аскании-2. Не было сейчас над полигоном такого неба, отключили и заняли канал под другое; но каждая нота музыки была как звезда летящая, каждая мелодия или аккорд - ее путь и жизнь в небе Меняющейся Вселенной.
      Между тем внизу, под ВнешКольцом с градусной сеткой, передвижными штангами и рейками с кабинами, прочей техникой - ярко-голубая точка расширилась в пятно, сдвинулась по свечению к белой желтизне - от этого стала еще ярче. Там тоже в ритме и согласии со ВсеМузыкой переливались, менялись тона и оттенки цвета.
      Вместе со свечением сюда хлынул жар от полигона, как от доменной печи.
      Одни надели защитные очки, другие смотрели на экраны, кои передавали отфильтрованное; но и там менялся в очертаниях, разрастался какой-то раскаленный негатив.
      Музыка и согласованные колебания света подтверждали: внизу не просто снова образовались вещества - там возникают структуры, от мельчайших до географического рельефа.
      ... Мелодиями и светом звучали русла будущих рек на Материке, линии горных хребтов; протяжными хоровыми речетативами разворачивались, расстилались внизу долины и плато.
      Мелькание цифр в хвостах длинных чисел на табло времен - здесь, на КапМосте и в иных местах - тоже вписывалось во ВсеМузыку. И это прочищало мозги собравшихся на ВнешКольце: да, важнее их действий и событий были эти числа, сменяющиеся в четких ритмах счета. Музыка сродни математике, тем и
      мысли, к высоким МыслеЧувствам... к простому, как дыхание, Творящему миры Мышлению-Чувствованию.
      Его частью они теперь были. А до сего были слепы. Активно слепы. Активны, как роющиеся кроты, и слепы, как они.
      11.
      ... Вселенная лишь слегка приоткрылась в этом эксперименте; чуть-чуть и осторожно, чтоб не зашибить своим откровением микроразумников до смерти. Они еще будут нужны.
      ... И еще они почувствовали-поняли другое, яснее музыки: Вселенная-мать любила и жалела их, несмышленышей-микроразумников, коим бы жить да жить своей малой жизнью, добиваться малых успехов и малого счастья. Не хуже они других, многое так могли бы достичь в своих полуживотных жизнишках.
      А вот встали дыбки и тянутся к Ней, к подлинной Матери мира. Как таких не любить и не жалеть, даже не приголубить осторожненько - музыкой этой хотя бы, она Язык Вселенной (один из них постиг это), язык Ее чувств.
      ... Жалеть их стоит хотя бы за то, что, отринув иллюзорное счастье обычной жизни, они надеются обрести что-то подобное здесь. Где уж им: Вселенское счастье не греет - испепеляет. Некоторые из них к нему уже прикоснулись гибельно. И этих ждут трудно переносимые, непосильные для малых существ драмы.
      И пожалела Мишу Панкратова, кой вдруг почуял - смутно, размыто - что скоро он останется один, лишится Сашича, Димыча и Али. А потом снова обретет... кого? их? не их?.. И ВсеМузыка будто гладила его, мальчика в горе, по взъерошенной голове (хотя нечего было сейчас там ерошить, не осталось волос из-за работы с НПВ), утешала просто, как в детстве когда-то реальная мама: "Давай подую, вава пройдет." Вава не пройдет оттого, что на нее подуют - а все равно легче.
      И Геннадию Борисовичу Иорданцеву, ГенБио, старому, все повидавшему и пережившему, битому жизнью сильному умнику - и поэтому неизбежно скептику и цинику, - вдруг захотелось уткнуться в теплый мамкин подол и под поглаживание и уговаривание выреветь обиду на непонимания этим окаянным миром величия порывов его мальчишеской души. Во всяком случае глаза у него покраснели, губы дергались; и сморкался он явно не от холода.
      "Дай подую на пальчик, вава пройдет."
      ... и хоть недавно они по-патрициански, у бассейна и термы, патякали о возможности своего всевластия на Земле и в Галактике, - сейчас все они были как малые дети. Малые дети Вселенной, вставшие дыбки, тянущиеся к огонькам звезд несмысленыши.
      Вселенная жалела их всех; но совсем не за то, за что люди жалеют себя и других, скорее, напротив: что они в слепой тяге к счастью придают значение тому, что его вовсе не имеет; и что нельзя их утешить, не соврав: мол, все будет хорошо. По-вселенски да, конечно, только так и не иначе, а вот для них... нет, не будет хорошо. Слишком все крупно. Но все равно жалела и любила - каждой нотой, каждой мелодией музыки своей необъятной души.
      Никто из них, даже наблюдавший вспышку той сверхновой Любарский, не знал и не мог знать об одарианах, сгоревших в космолетах, в которых они сначала улетали от взорвавшегося светила, а потом согласованно развернулись и пошли к нему... мировая драма в далекой искорке, что Варфоломей Дормидонтович видел в телескоп в Овечьем ущельи в ночь на 16 ноября. Но в умах и в душе каждого стоящего на КапМостике сейчас повторялся тот их последний мотив:
      - Ты! Только Ты есть! И мы - Ты!..
      12.
      ... и вот ЭТО заполнило полигон до краев. Все титановое "корыто" в полтора гектара. Стадион. Футбольное поле с периферией. Седьмой материк Земли.
      Впрочем, когда отшипели последние разряды, погасли индикаторы на пульте НетСурьезовой автоматики, увидели: свечение внизу по накалу и спектру ничуть не сильнее того, что посылала сгинувшая в Дроблениях Аскания-Нова 2. Даже, пожалуй, слабее, тусклее - при том же К8640. Просто его стало гораздо больше; не пятачок, а вся площадь полигона сияла, заполненная новорожденным сотворенным, созданным людьми! - веществом.
      - Думаешь, радиоактивность? - негромко спросил Панкратов НетСурьеза.
      Тот поднял и опустил брови:
      - Вряд ли. Если и есть, то на уровне земных пород. От нее радиогенное тепло, от него и свечение.
      От прямого глядения (а глядеть хотелось непременно прямо, в упор) у всех слезились глаза. Перешли на экраны, кои давали изображения каждый в своей части спектра.
      И так увидели гораздо больше: - горная область в центре с ветвящимися хребтами и ущельями; - высокое плато кольцом вокруг нее; - холмистые равнины, нисходящие к краям полигона. Все в дымке первозданной атмосферы. Из чего она? Это узнают потом. Подобное они видывали только в Меняющейся Вселенной из кабины ГиМ: начала жизни планет.
      ... даже по времени Материк исполнился как симфония или фортепьянный концерт с оркестром: за 48 минут. Только не в четырех и не в трех частях, а в двух, по ступеням Дробления. Дробления, возникновения и нового образования.
      Глава тридцать пятая. Утро, день первый
      "Меня раздвоенность терзает:
      Совсем не та ко мне вползает,
      Мне лапки на хитин кладет
      И у другой меня крадет.
      А той, скажите, Стрепта ради,
      Пред кем покровы раскрывать?
      Та, у которой я украден,
      В отместку яйца станет класть."
      (Цивилизация жукокрылых кремнийоргаников Оберона-2)
      1.
      И было 4 часа утра, день первый. Не только нового года. Нового Материка. Седьмого материка Земли.
      Снова включили солнцепровод. Иерихонский отрегулировал компьютерный К-календарь (Д-календарь?) с учетом паузы. Календарь Атлантиды?.. Атлантиды 8640?.. Теперь было плевое дело - подобрать названия. Путь в К-Атлантиду, начатый в октябре, 73 дня назад (восемнадцать К-веков полигона, включая семь веков Аскании 2), был завершен.
      Или еще только начнался?..
      В День текущий 0,169 янв Или
      1 января в 4 часа 3 мин 8 сек Земли
      в 457-й день Шара
      в 139-й день (150-ю гал.мксек) Дрейфа М31
      1 + 1 января 0 ч 18 мин на уровне К6
      через 42.606 суток, дарованных Вселенной и
      Любарским этому миру, от Момента-0
      - зажгли 717271-е МВ-солнце над полигоном. Пошел 1-й год Материка, 19-е января-пеценя по календарю Иерихонского.
      Теперь и эти строки надлежало включать в Табло времен. Хотя - какие там пока могли быть сезоны, какие месяцы!
      Имярек Имярекович сидел в своей замасленной фуфайке на полу из листового железа у перил, опустив голову в колени и закрыв лицо руками. Миша подошел, осторожно отнял руки. Тот поднял на него худое, в темной щетине лицо; оно было залито слезами.
      - Ты чего? - спросил Панкратов. - Радоваться же надо, все получилось.
      - Слушай, отвали. - НетСурьез крепко прижмурил глаза, согнал с них слезы. - Отвали, говорю. Я же псих, ты знаешь: это я так радуюсь. Отвали, а то укушу.
      Миша пожал ему руки, мягко вернул их на место, к его лицу; отошел. У него вдруг тоже перехватило горло.Вот только теперь он понял смысл одеваемой Имяреком на главную работу фуфайки: это было второе, после уклонения сообщать свое имя, выражение позиции: да пошли вы все!
      Иорданцев тряс за плечо главного инженера:
      - Где ж ты был раньше, Витюша Два (для ГенБио Витюшей-1 был его престарелый лаборант, Статуя Командора: Буров уже махнул рукой, не обижался, равно как и на тыканье - за то, что он молод и румян), где ж ты был раньше со своим озвучиванием! Ведь Оживление Аскании тоже могло так звучать. Вот когда за Материк возьмемся - чтоб было!
      Старик все гнул свою линию.
      - Хорошо, Геннадий Борисович, хорошо.
      2.
      ... На мостике при К6 прошли сутки - но не было усталости. Только опустошенность: выложились. У ГенБио в чемоданчике оказались две бутылки шампанского и три коньяка - Асканийского, из винограда, зревшего под МВ-солнцами, давнего разлива; и стаканы из тонкого стекла. - После увиденного, услышанного и пережитого сейчас нами это немножко пошло, - сказал он, - но и от традиции отступать грех. Даже костюм новый обмывают, чтоб хорошо носился, или ботинки. А тут новый Материк... Знаете, cheries amies, я предлагаю сразу тост - за Оживление. Вот тогда - и только тогда! - эта terra incognita будет хорошо "носиться". Жить да поживать.
      - Нет, - вступил Буров, взял бутылку, - сперва за него. За них обоих, но больше все-таки за него. - Он указал на сидевшего на своей фуфайке, облокотясь на край пульта, серого, без кровинки в лице НетСурьеза. - Не хочешь объявлять имя свое для истории, дело твое, но все равно теперь ты для меня не НетСурьез, а Да-Серьез! Только так!
      Выпили за него (все равно даже сейчас уклонившегося сказать свое имя, как к нему не приставали); за Мишу тоже; за Оживление Материка - пусть и на нем вырастут виноградники не хуже Асканийских! Не забыли и про Новый год. Опустошили бутылки. - Счастье и проклятие разумной жизни, - сказал Варфоломей Дормидонтович, допив шампанское, - в том, что, решая проблемы, мы порождаем новые проблемы. Ведь его же, черта, теперь исследовать надо. А это все-таки материк, terra incognita, Австралия на полигоне, К-Атлантида... без атлантов. С ВнешКольца там немного разглядишь, это ясно. Экспедиции придется посылать. Требуются Магелланы и Прежевальские! - Ну, с этим не спешите. Сначала его, черта, оживить надо! - в тон ему снова произнес ГенБио; но в глазах было больше мечты, чем озабоченности. - И чтоб лучше, обетованнее, чем земные места. Музыкальнее! На том стоял и стоять буду! - Может, солнцепровод отрегулировать, чтоб поярче-пожарче? - деловито сказал Буров. - Пусть прогревается, освещается. Какие-то природные процессы пойдут... Посмотрим, а что не так, то и поправим, направим. - И вместо часов там солнца тикать, добавил Климов. - Солнце-маятник на Атлантиде-Австралии. Десять секунд - и сутки, еще десять - еще сутки... и в каждые новое солнце. Земля о такой роскоши и мечтать не может. Конечно, на том Материке должно быть все лучше.
      ... И еще вот что было. Час назад Буров, практичный человек, не упускающий своего, включил запись ВсеМузыки. А теперь подошел к панели, перемотал пленку, включил на воспроизведение: послушать снова. Посмаковать почсле шампанского. И - ничего. Не записалось!
      Тот "эффект привидений": видеть можно, снять нельзя.
      Может, она и не из динамиков звучала, ВсеМузыка - в душах?..
      3.
      Панкратова так обеспокоило то предчувствие... предначертание? - под ВсеМузыку, второй концерт, что он раньше других ушел с Капитанского Мостика, вышел за проходную, достал мобильник (под Шаром он не работал), набрал номер квартиры Васюков, где встречало Новый год его семейство. После многих гудков ответил протяжно, почти зевком сонный женский голос:
      - Да-а-а... ну, что ты, Анатолий, в такую рань!
      - Это не Анатолий, это Панкратов. С Новым годом, Александра Филипповна. Они были знакомы только чуть, виделись раз или два. - Ну, как вы там, как там мои? - Спят... - голос оживился. - Гуляли, проводили, встретили, плясали, хоровод водили, теперь спим без задних ног. Разбудить Алю?
      - М-м... не надо. ("Все в порядке, чего я паниковал.")
      - А вы там как? Управились?..
      - Да. И тоже выпили.
      - Михаил Аркадьевич, - голос Саши стал приглушеннее, интимнее, - ваши парни это что-то. Я тоже хочу таких. Согласна на двойню.
      "Мне Аля голову открутит. И не только..." - чуть не ответил Миша, но сразу спохватился; ответ "Но мы же ей не скажем." - можно было предвидеть. Сказал:
      - Ну... я расскажу Анатолию Андреевичу, как это делается. Поделюсь опытом.
      - Да-а? И все?.. - в дальней трубке звучало сплошное разочарование.
      "Во бабы пошли! - крутил головой Панкратов, возвращаясь в зону, в башню, домой. - Но что же это было?.."
      - Ты что невесел? - спросил Миша НетСурьеза, когда они вдвоем поднимались в лифте к себе уровень 7,5; отсыпаться. - Такое дело удалось, а ты не ликуешь. Даже не улыбнулся ни разу, я наблюдал.
      - Сразу удалось, потому и не ликую. Не доверяй успеху, приходящему сразу тем более такому громадному. Не обнаружились слабины, темные места. Потом еще всплывут...
      - Всплывут, так разберемся. - Миша обнял его за худые плечи; к нему снова вернулось состояние счастливого изнеможения, будто после хорошей любви; в голове звонко и пусто, хотелось смеяться и плакать. - После такого дела мы с чем хошь разберемся. Слушай, это же поболе того, что делается во Вселенной: Творение Вещества!..
      - Она его творит каждый цикл. Наверно, так же.
      - Так ведь не в начале цикла и не где-то там и ковды, а в заданном месте в заданное время! Где мы захотели. Ты бога когда-нибудь видел?
      - Не пришлось.
      - Придешь к себе, посмотри в зеркало.
      НетСурьез, наконец, слабо усмехнулся:
      - Ну, это завтра, когда бриться буду. Сегодня я до ванной и не доберусь.
      - Ничего, - проницательно заметил Миша. - Подопрет плечом, доведет до ванной, искупает и спать уложит...
      - Кто?
      - Ладно придуриваться-то - "кто". А то сам не знаешь. Наверняка ждет тебя сейчас Нина Николаевна... на что спорим?
      Тот промолчал. Хорошо бы, чтоб в пустой комнате, бывшем кабинете, его ждала та, для которой он Иван. Просто Ваня.
      4.
      Варфоломей Дормидонтович трясся в первом утреннем троллейбусе, пустом и холодном, к себе - верней, в квартиру Пеца - на Пушкинскую. Перед этим он все-таки сгулял в полумраке на речной мыс к занесенному снегом холмику с двумя пирамидками, постоял там, мысленно отчитался перед Вэ-Вэ и Корневым.
      "Вот и произошел Контакт. Даже не то слово, он произошел еще в Таращанске. И не в том дело, что теперь область Контакта Вселенных расширилась, не считая в башни и Овечьего ущелья, только на полигоне она теперь - миллион с лихвой физических квадратных километров; и вещественных. Но он отныне - настоящий. Разумный."
      Мутнел за замерзшими окнами поздний январский рассвет; вирисовывались в нем домики окраины и бетонные столбы.
      "А ВсеМузыка означает, что мы замечены. Неразличимый Контакт был и до сей поры - обширней и мощнее различимого. Именно от него пришли сюда Иорданцев и Имярек Имярекович, Дусик Климов... да, пожалуй, и я - раньше их всех. Зашел к Валерьян Вениаминычу попить чайку. Люди с земными судьбами, но глобальными, а то и вселенскими идеями и знаниями. Да и Миша Панкратов с его Ловушками тоже, ведь с них все пошло. Но коли так... коли так!.. - у Любарского вдруг дух перехватило от блистательного завершения этой мысли. - Коли так, раз все ОТТУДА, то наши дела и действия равновелики с Дрейом М31! А!.. Рубите мне голову, равновелики. Да может быть, и тот мой сумесшедший полет из Овечьего, обезьяньи прыжки по этажам с ломом наперевес - тоже.
      ... тот страшный Контакт, коий я, как сумел, предотвратил, мог исполниться. Мог. Вполне. По-дурному. Допуская Вселенский Ум, мы тем самым допускаем и возможную ВсеДурь, Вселенскую Глупость - в заглавных буквах в силу ее масштабов. Как и у людей. Одно без другого не бывает, это как свет и тень.
      ... далее во Вселенной в этом месте все образовалось бы. Конструктивно, по-умному "дыра с Шаром" наполнилась бы новым содержанием. Но только без нас. Без Земли и без Солнца. Обошлись бы как-то две Вселенные без "незаменимых" людишек... Но нынешний Контакт, как хотите, того гораздо НАСТОЯЩЕЕ. Контакт не в разрушении и уничтожении, а в созидании. Да еще и настолько гармоничном, что в музыку творение Материка выплеснулось!.. Как хотите, но это выше. И мы есть и дальше будем. Теперь-то уж точно, мадам, вы без нас не обойдетесь!.."
      И он подмигнул вверх. Давно Любарскому не было так покойно и уютно, как сейчас - в промерзшем и тряском троллейбусе.
      "От смерти Корнева и Пеца, от разрушительного Шаротряса, от начала моего директорства минуло три с половиной месяца, 15 недель. Это по земному счету. Даже по счету для "верхних" НИИвцев со средним К12 тоже не так и много, три годика. А произошло... мы сделали? - столько, сколько не втиснешь и в геологическую эру. Мы сделали? Ой ли! С такой легкостью все давалось. А если что и не выходило, ошибались - то именно так, чтобы раззадориться на еще более крупное. Вот и Дробление это - после моего жуткого открытия на дискете и полета. Как-то оно все волново: то вниз, то вверх. Как в старой песне:
      Судьба играет человеком,
      она изменщица всегда:
      то вознесет его высоко,
      то бросит в бездну без стыда.
      А ведь тут не человеком играет Вселенная-судьба, мирами..."
      Любарский откинулся к спинке сиденья. "Ясно, что далее развернутся еще более крупные дела и события. И драматические - для нас, малых. При таком ВсеРазмахе от этого не увернешься... Жаль, конечно, обидно. Постой, но почему - обидно? Почему не обидно быть крохотными тельцами на глиняном шарике в космической пустоте - а вот быть частью чего-то... или Кого-то? - несравнимо более мощного, огромно-мудрого, цельного, ему, понимаете ли, обидно! Мы-ста. Я-ста. Пусть даже обдирая себе бока местными драмами. "
      Варфоломей Дормидонтович улыбнулся. Он с удовольствием чувствовал, что освобождается. Утратил для него драматизм и философский накал вопрос: мы это делаем, или с нами делается? Ясно стало, что и то, и другое, и так, и эдак. Так было и будет. Главное, делать свое, делать крупно - и чтоб получалось.
      "Если пространство - разумно-одухотворенное тело Вселенной, если время разумное действие Ее, то что в нем разумные мы? Неужто мошки!.."
      5.
      А что же Вселенная, о которой все помыслы: верхних НИИвцев, галактик, К-глобул... и даже автора? Из-за которой все страсти и драмы.
      Она танцует вальс.
      В нем даже вспышки сверхновых - а где-то и квазаров, столкновения галактик - это литавровый удар tutti, после которого мелодия оркестра взмывает в небо, и хочется только кружиться, кружиться.
      - Я не обеспокоил вас, дорогая?
      - Ах, нет, что вы!..
      Вселенная танцует вальс.
      ... где-то это шопеновский вальс тонкой души, вальс для фортепиано в исполнении великих мастеров; где-то немецкий медноголосый примитив с тявком альтов и похрюкиваньем тубы, где-то под аккордеон, под трехрядку из звездных клавиш - но все равно: вальс! вальс! вальс!.. Танец, в коем все кружится, все кружатся, грациозно покачиваются... В нем все иррационально, беспечно и мудро.
      - Ис-та-та!.. Ис-та-та!.. Раз-два-три!...
      - Вы так милы.
      - Не отвлекайтесь, прошу вас! Ис-та-та!..
      Вселенная танцует вальс.
      И кружат соразмерно своим ритмам галактики (тур за многие миллионы лет), шаровые скопления звезд, кружат звезды (одни за дни, иные за века), планеты возле них и вокруг себя... ис-та-та, ис-та-та! - и так до циклонов, смерчей и торнадо на них, до кружащих в синеве ласточек, до ловящего хвост свой котенка, до разумных существ в помещениях с выпивкой... ис-та-та, иста-та! - до электрогенераторов и турбин, пропеллеров и вентиляторов, до молекул в кристаллах и атомов в молекулах.
      Между прочим, помянутые выше знаменитые стихи тоже можно переложить на вальс, на три такта:
      - Со мною вот что происходит
      ах, происходит!
      да, происходит!
      совсем не та ко мне приходит,
      опять приходит,
      увы, приходит!..
      Это у классика. А у нас... то бишь, в иных мирах еще кудрявей:
      - Со мною вот что протекает,
      ах, протекает,
      да, протекает:
      опять не та все подплывает,
      блин, подплывает, дрын, подплывает;
      мне ласты на плавник кладет,
      опять кладет,
      еще кладет
      и у другой меня крадет,
      едрит, крадет,
      тудыть, крадет!..
      (Цивилиза дельфинов на планете где-то там, на планете, коя
      тоже вальсирует по орбите вокруг своего светила)
      Почему мы вообще поем, граждане? Ведь проку никакого. Особенно если дурными голосами на подпитии:
      - ... серррые воооооолки
      съели козла!
      Ага! Ага-а!
      Сожраааалии козлааааааааааа!!!...
      Как писал классик: с одной стороны, пользы отечеству никакой; а с другой... но и с другой нет пользы. А все равно - наяриваем. И чувствуем себя ого-го. Какая-то близость к истине. Может, и не к Истине, а к ЫЫ-ыстынэ, - но все равно в этом что-то есть.
      Вселенная танцует вальс.
      Ис-та-та!..Ис-та-та!.. - главное соблюдать ритм. Точно. Иначе фальш в музыке и в движениях. Знает ли почтенный читатель точные числа частот семи нот? А терций и частей их? А ведь они точны до СОТЫХ долей герца - иначе фальш, ошибка: танца не получится.