- Левой?
      - Да...
      Мать Седы сидела в кресле. Я подошел и поздоровался с ней за руку.
      - Садись, сынок,- пригласила она. Потом хрипловатым голосом спросила: -Ты спешишь, Седа?
      - Да, мам, - ответила Седа, повязывая передник. - Мы едем в Цахкадзор.
      Ситцевый передник с яркими цветами придавал Седе новое очарование. Она сделалась более земной, более близкой и очень какой-то ясной.
      - Я сейчас накормлю тебя, мам,- сказала она.- И мы поедем А завтра к вечеру буду уже дома.
      Завтра вечером. А я-то думал, что сегодня же и вернемся.
      - А есть там где ночевать? - спросил я.
      - С ночевкой несколько сложновато, но что-нибудь придумают,- успокоила Седа.- Я не первый раз туда еду, всегда устраиваемся.
      Она придвинула кресло матери к столу и, усевшись напротив меня, спросила:
      - Выпьешь что-нибудь?
      Мать Седы пристально, взглянула на меня.
      - Нет, спасибо,- ответил я.
      - У меня есть французский коньяк, - улыбнулась Седа.- И знаешь, все не было случая открыть. Давай?!
      - Нет, я вообще не пью. Но если бы и выпил когда, то только нашего. А сейчас, ей-богу, не хочется.
      - Ты женат, Левой? - вдруг спросила мать Седы.
      Я опустил ложку с супом в тарелку и взглянул на Седу.
      - Закутай хорошенько ноги, мама, - выручила меня Седа.
      Потом мы молча продолжали есть.
      Седа принесла из кухни плов с черносливом и сказала, что обязательно зажарила бы в духовке курицу, знай, что я буду у них обедать.
      - Седа мне много рассказывала о тебе, Левон,- сказала мать.- Я давно хотела тебя увидеть, но ты почему-то все отказывался зайти.
      Я удивился: Седа ведь никогда не приглашала меня к себе домой.
      - Очень занят, - ответил я. - Вечерами тоже работаю, не в лаборатории, так дома.
      - Знаю, знаю. Дочка говорит, что ты будешь большим ученым.
      Мне стало неловко, и я в душе обозлился на Седу.
      - Чего смутился? - заметила мать Седы.- Сейчас перед способным человеком открыты все пути...
      - Мам,- перебила ее Седа,- какой компот открыть, персиковый или абрикосовый.
      - Спрашивай у гостя. Я сказал, что. предпочитаю персиковый.
      Когда Седа вышла за компотом, мать просительно прошептала:
      - Левон-джан, пожалуйста, никогда не обижай Седу. Она у меня единственная.
      - Ну, что вы! - аоскликнул я.- За что мне ее обижать? Она мой хороший товарищ. В лаборатории, правда, мы иногда спорим. Но это только по работе. А по работе всякое случается. - Я боялся замолчать, чтобы мать Седы еще чтонибудь не сказала. И потому болтал без умолку.- Без стычек и споров и дня не проходит. Люди ведь заинтересованы в своем деле, каждый ищет лучшее решение. Отсюда и споры. Но, кстати, они даже делают работу интереснее...
      Вошла Седа, и я замолчал.
      Но вот, взяв лыжи, мы собрались уходить, и мать Седы сказала:
      - Левон-джан, ты там позаботься о Седе. Смотри, чтоб она не простудилась. Ты не представляешь, какая она упрямая...
      - Обещаю вам! - заверил я.
      На улице нам сразу подвернулось такси, и мы попросили водителя поскорее доставить, нас на вокзал.
      Кроме лыж Седа еще взяла с собой дорожную сумку.
      - Боишься, что мы в Цахкадзоре с голоду помрем? - спросил я.
      - Тут не только еда. И лыжные костюмы тоже,- сказала Седа.- Думаешь, прямо так и будем там? - она показала на мои полуботинки, на каучуке.- Стоит тебе разок приобщиться и войти во вкус, вовек не захочешь, чтобы наступила весна. Честное слово! Жаль только, не каждое воскресенье удается выбраться... За мамой ведь некому приглядеть. Иногда только прошу соседку...
      - У нее что, ревматизм?
      - Хуже. Паралич,- ответила Седа.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
      Четыре или пять зеленых вагонов. Широкие полки забиты узлами, детьми и безучастными ко всему вокруг пассажирами.
      И очень много молодежи. Наверное, студенты. Все в лыжных костюмах. Девушки в брюках и в ярких шерстяных свитерах. В конце вагона под аккомпанемент худощавого паренька-гитариста несколько человек поют "Киликию", чуть поодаль сидят двое. Девушка держит в ладонях пальцы парня и незаметно ласкает их. Они не обращают на нас никакого внимания. Не обращают внимания и на двух севанских крестьянок, которые только головой покачивают, дивясь бесстыдству "этой молодежи".
      Восседающий на соседней скамье старик вставляет в свой мундштук из вишневого дерева "Аврору" и начинает дымить.
      Один из парней предупреждает его, что в. вагоне курить запрещено, особенно нельзя этого делать в присутствии женщин. Но старик будто не слышит его, не обращает никакого внимания. А когда молодой человек повторяет свое замечание, старик вдруг начинает громко сетовать, что, дескать, нет у современной молодежи никакого уважения к старшим, учат их, учат годами, но никакого им от науки проку...
      Сетует, но сигарету гасит и, вынув ее из мундштука, заботливо вкладывает обратно в пачку.
      Самым поразительным в нашем путешествии было то, что электричка часто останавливалась, хотя никаких станций но дороге не было. Останавливалась, потому что возвращавшиеся с полей колхозники считали себя вправе воспользоваться новым для этих мест видом транспорта и, где ни завидят электричку, поднимают руку. Машинист охотно тормозит до полной остановки, подбирает людей и едет дальше до следующих просителей.
      Меня эти бесконечные остановки нервируют. Я злюсь, в душе ругаю на чем свет стоит и машиниста, и этих странных путников. Но когда потом вглядываюсь в лица тех двоих, что, занятые собой, никого и ничего не замечают, понимаю, что эта поездка прямо для них: чем дольше она протянется, тем и лучше.
      Седа не смотрит в мою сторону. Задумалась. Я исподтишка разглядываю студенток вокруг нас и убеждаюсь, что Седа самая красивая. Переполняюсь гордостью оттого, что многие смотрят на нее восторженно, и оттого, что эта, такая непохожая на всех остальных, девушка едет в Цахкадзор со мной, что она мой друг и что многие хотели бы оказаться на моем месте, но где им...
      Я снова всматриваюсь в студенток.
      Нет. Седа совсем другая.
      - Хватит пожирать глазами бедняжек,- шутливо замечает Седа и лукаво улыбается. А в голосе ее мне слышатся нотки досады. Она явно недовольна.
      Ревнует?!.
      Мысль, что она может ревновать меня, ударяет мне в голову. От волнения я даже покрываюсь испариной. Никогда бы не подумал. Меня вдруг пронзает, что Седа не проето мне друг. Но я тотчас беру себя в руки, убеждаю, что все вызвано определенной обстановкой и обстоятельствами...
      Вокруг нас молодые ребята - парни и девушки. Песни, влюбленная пара, отрешившаяся от всего мира. Это настраивает на романтический лад...
      И чем старательнее я пытаюсь освободиться от туманных мыслей, тем выше и недоступнее кажется мне Седа, тем больше она удаляется от меня. И мое желание не отстать, дотянуться до нее становится безудержным.
      Седа тоже дышит неровной Мне вдруг чудится, что я слышу удары ее сердца. Тревожные, но мягкие.
      Электричка снова останавливается.
      Лес лыж движется к выходу.
      Седа поднимается.
      - Доехали,- говорит она.
      Автобусы увозят нас со. станции в Цахкадзор.
      Кругом только голубоватый искристый снег. Да ветер, спотыкаясь, несется по неровным полям.
      Прежде чем научиться по-человечески стоять на лыжах, я,несколько раз падал. А Седа попала в свою стихию. И я восхищался ею.Я весь взмок. И про себя подумал, что отныне каждое воскресенье буду приезжать сюда, чтобы по-людски отдохнуть, так мне тут нравилось.
      Седа решила прокатиться до ущелья. Я отказался сопровождать ее. Она разогналась и вскоре уже была одной из многочисленных, мчащихся по склону живых точек.
      Обернувшись, я увидел перед собой незнакомую девушку в огромных черных очках.
      - Вы в первый раз, в Цахкадзоре? - спросила она.
      - Как вы догадливы,- съязвил я.
      - Не догадлива. Просто я знаю,- без обиды ответила она.
      Я посмотрел вниз, не поднимается ли Седа.
      - Подругу вашу я тут встречаю часто...
      - Да?
      - И как вы позволяете ей одной?..
      - А что тут такого?
      - Не знаю, я с трудом добиваюсь разрешения...
      Девушка улыбнулась.
      - У родителей? - спросил я.
      - Нет,- протянула она.- А вы, я вижу, eще не очень опытный лыжник.
      - Ну, положим, кубарем катиться я уже умею.
      - Хотите, поучу вас? - предложила девушка.- Я люблю иногда взваливать на себя тренерские обязанности. Ваша приятельница не ревнива?
      - Не думаю.
      Девушка засмеялась.
      - Что я сказал смешного? - удивился я.
      - Простите. Я просто так. У меня сегодня чудесное настроение. Кстати, мы с вами еще не познакомились...
      Девушка уже изрядно утомила меня, а Седа, как назло, поднималась но склону черепашьими шагами.
      - Ты, я вижу, уже готов изменить мне, Левой? - заметив нас, веcело крикнула Седа.
      - Ни в коем, случае, - улыбнулся я. - Просто девушка не хотела оставить меня в одиночестве.
      - Ну конечно! - сказала Седа.- Не упускаешь случая.
      Я растерянно оглянулся. Но назойливая девушка уже исчезла.
      - Жалеешь? Может, я действительно помешала? - спросила Седа.-Беги за. ней. Такие неожиданные знакомства часто бывают роковыми.
      Мне не нравились ее подковырки, но Седу это мало беспокоило. Наоборот, она казалась довольной, считая, что бьет в цель.
      Был уже поздний вечер.
      Мы молча сняли лыжи, подняли дорожную сумку из-под облетевшего до последнего листка дерева и медленно зашагали в сторону поселка.
      - Найдем ли мы ночлег? - забеспокоился я.
      - Не бойся. На улице не останемся,- сказала Седа.
      Уже совсем, стемнело, когда мы добрались до турбазы.
      Было бы удивительно, если бы там оказались свободные места. Из Дома творчества писателей нас тоже выставили.
      А о гостинице не могло быть и речи.
      Я с отчаянием взглянул на Седу.
      - Не волнуйся,- сказала она.
      - Мы останемся на улице.
      - Ну и паникер же ты! Лучше давай попробуем постучаться в любую дверь!..
      Постучались.
      Хозяин с сожалением сказдл, что у него уже есть такие, как мы, гости. Пришлось извиниться, и, неуверенно ступая в темноте, мы подошли к следующему дому.
      - Плохи наши дела,-посетовал я.-Те, кто подальновидней, заранее позаботились о ночлеге. А мы...
      - А мы любезничали с незнакомыми девушками! - съязвила Седа.
      Хозяину было, наверно, лет сто.
      - Пожалуйста, пожалуйста,- сказал он, не спрашивая, кто мы и чего хотим. О нашем положении красноречиво свидетельствовали лыжи и наши лица с написанным на них отчаянием.
      Вошли в дом.
      В маленькой комнате полыхала раскаленная чугунная печь и пахло паленым.
      - Присаживайтесь,- предложил хозяин.
      Мы сняли куртки и некоторое время не отходили от печки, грелись.
      - Сын с невесткой в город уехали,- сказал старик.Я тут один,остался. Рад, что вас ко мне занесло. Не выношу одиночества. Чем одному, лучше помереть. Вы из Еревана, да? Потому спрашиваю, что приезжают все больше из Раздана, Дилижана, из Кировакана. Можно подумать, там снега мало.
      Разговорчивость старика грозила нам бодрствованием до рассвета.
      - Чайку бы нам, отец. Не найдется ли? - спросил я.И еще просьба, приютите нас на ночь. Не то придется на улице ее коротать...
      - Будет вам и ночлег,- успокоил он нас.- И чаем напою, и спать положу. А вы, никак, студенты?
      - Нет, работаем. В научно-исследовательском институте,- сказала Седа, доставая пироги из наружного отделения дорожной сумки.
      - Да?.. Это хорошо,- сказал старик.- На будущий год внук у меня влнститух поступать будет. Вы, выходит, люди полезные. Говорится в народен сделай добро и хоть в воду его брось - не утонет, всплывет.
      - Это верно, отец,- смеясь сказала Седа.- Садитесь, поужинаем вместе.
      - Спасибо,- отказался старик.- Так в каком вы институте работаете?
      - В научно-исследовательском,- ответила Седа.
      - Ну-ка, напишите это на бумаге" Я четко вывел: "Научно-исследовательский институт".
      Старик заботливо сложил листок и спрятал за пазуху.
      - Сколько с нас за ночлег приходится, папаша? - спросил я.
      - Пустяки. С вас ни копейки не возьму.
      Мы наспех поужинали. Седа убрала со стола.
      - Раз вы ереванцы, знаете, наверно, Варданяна, - сказал хозяин.Внучатый племянник мой, брата внук. Он там большой человек!..
      - Не знаем такого, отец,- сказал, я.
      - Жа-аль, - протянул он.-Вы, верно, очень устали, а? Спать хотите?
      - Да.
      Он встал с тахты и провел нас в соседнюю комнату.
      - Кровать широкая, поместитесь,- сказал он.- При свете хотите спать, пожалуйста, а нет - выверните лампу. У нас не как в городе...
      Я с ужасом слушал его.
      - Как же так?.. - не выдержал я.- На одной кровати?
      - Да, да,- сказал старик.- Другой нет. А в городе теперь муж и жена отдельно спят? - простодушно спросил он.- И чего я пристал к вам. Нынче на все новая мода. Спокойной ночи.
      И он осторожно прикрыл за собой дверь.
      Я беспомощно огляделся и сел на стул.
      Седа натянуто засмеялась.
      - На полу постелю,- решил я.
      Но лишней постели не было.
      - Возьми себе одеяло,-предложила Седа,-а я обойдусь покрывалом. В доме, благо, тепло. А теперь гаси свет, Левой.
      Я поднялся на стул, чуть вывернул лампочку, она погасла.
      - Экономия энергии,- попытался сострить я и, закутавшись в одеяло, лег на разостланный на полу палас.
      Я смотрел в темную пасть окна, где мерцали холодные зимние звезды, и слушал, как раздевается Седа.
      Потом, спустя много-много времени, она спросила:
      - Левой, ты не спишь?..
      Я зарылся лицом в волосы Седы, разметавшиеся на подушке.
      Седа прерывисто дышит.
      Нежно гладит меня.
      - Не уходи, Левон...
      ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
      Все обитатели дома уже, наверно, спали, кроме Арус, которая стирала в ванной комнате.
      - Ваган не спит? - спросил я.
      Арус выпрямилась. Мокрой рукой стерла пот со лба и сказала: - Нет еще.
      Я тихонько вошел к ним в комнату.
      Ваган, лежа ничком на тахте, читал книгу. Одной рукой он ори этом покачивал детскую коляску.
      - Добрый вечер, Ваган.
      Он приподнялся, сел и, отложив в сторону книгу, продолжал .качать коляску, которая при этом назойливо поскрипывала.
      - Садись,- предложил сосед.
      - Спит ведь уже, хватит качать,- не удержался я.
      - Нет, пусть уснет покрепче. А то охнуть не успеешь, опять проснется. Измотал нас.
      - Душно у вас,- заметил я.
      - Попробуй скажи об этом Арус,- вздохнул Ваган. - Не дает форточку открыть. Боится, как бы ребенок не простудился.
      - Дай я немного покачаю,- попросил я.
      - Ты лучше говори потише.
      - Давай, давай! - шепнул я.
      - Навык приобрести хочешь? - Ваган великодушно уступил мне коляску, подошел, открыл форточку и покосился на дверь, не идет ли Арус.
      Немного покачав, я откатил коляску на середину комнаты. Ваган с беспокойствием посмотрел на меня. Но ребенок уже мерно посапывал.
      - Где.ты. пропадал? - поинтересовался сосед, которому, яэто чувствовал, давно ужв.не терпелось полюбопытствовать.- И ночью домой не являлся. Я беспокоился, не случилось ли чего. Ты бы хоть позвонил. Арус решила, что ты у тестя остался.
      - Я был в Цахкадзоре. А к тестю и не собираюсь.
      - Но ведь Асмик...
      - Об этом не стоит больше.
      - То есть как?
      - А так, дорогой. Можно и новую семью создать, еще не поздно. Иные женятся в тридцать пять и в сорок лет. Верно ведь? Так что мне еще не поздно. А теперь представь, что мы с Асмик как-то тянули бы лямку, жили бы кое-как и лет череа двадцать - двадцать пять, когда и жизнь-то уже позади, вдруг осознали, осмыслили, что не были созданы друг для друга?..
      - Жаль,-сказал Ваган.- Очень жаль.- Потом сердито добавил:- Не кури! Ребенок тут, нельзя.
      Я сунул пачку с сигаретами обратно в карман.
      - Сейчас Арус закончит там свои дела, мы с тобой выйдем на кухню,смягчился Ваган.- Приходил бы домой пораньше, вместе бы обедали.
      - Я же каждый вечер дома!..- сказал я.
      - Ну и что? Я думаю, ты хочешь быть один на.один со своей бедой, не решаюсь иной раз войти, а ты не зовешь...
      - Да нет у меня никакой беды! - объявил я.
      - Вижу, вижу,- сказал Ваган.- Вон уж и дома не ночуешь. Интересно, что ты не видал в Цахкадзоре зимой?
      - Я тоже думал, что зимой там делать нечего. Даже не хотел ехать. А съездил, убедился, что на свете есть синий снег, лыжи, есть беззаботность, и любовь есть...
      - Что, что?..
      Я махнул: рукой и снова полез за сигаретами...
      - На свете много хорошего,- сказал я, вертя в пальцах сигарету.- И хорошего больше, чем плохого.
      Я встал со стула.
      - Курить хочется. Пошли в коридор. Или лучше ко мне, - предложил я.Дверь оставим открытой, если ребенок вдруг проснется, услышим.
      Арус убрала у меня в комнате. И в одну из цветочных ваз даже поставила восковые розы. В комнате было жарко.
      Я приоткрыл створку окна.
      - Может, тебе спать хочется, Ваган? - поинтересовался я.
      - Ничего,- сказал он. - Пока Арус не закончит, я все равно не усну. Ты что-то выглядишь.усталым...
      - Зато загорел на солнце и на ветру,- объяснил я.
      - Зимой и загорел?!
      - Умник,- сказал я.- В Цахкадзоре, знаешь, многие загорали голые по пояс. Не представляешь, как там здорово! Я в другой раз тоже буду загорать. Там прекрасный отдых...
      Только вот электричка все портит. Но счастливые и этого не замечают... А я сегодня счастлив. И вчера был счастлив.
      Мне очень хотелось, чтобы Ваган спросил, отчего я счастлив Но он вдруг начал рассказывать, как инженер в цеху объявил, что рационализаторское предложение Вагана гроша ломаного не стоит, потому как оно не сработает. Ваган обозлился, усмотрев, в этом злой умысел. Он был убежден, что инженер, недавний студент, метит к нему в соавторы, не иначе.
      Он говорил долго. Со всей обстоятельностью пересказал диалог между ним и инженером. Мне стало тоскливо.. Я взглянул на часы. Было далеко за полночь. Снял покрывало с кровати.
      - Счастливчик, называется! - усмехнулся Ваган. - А говорят, ведь счастливым не до сна?
      - Неправду говорят, не верь этому.
      Вагану не хотелось расставаться со мной.
      В дверях появилась Арус: - Левой, у нас есть мацун. Съешь перед сном.
      - Не хочется, Арус.
      - Дело твое,-сказал Ваган.-Арус, кажется, ребенок заплакал...
      Они пожелали мне спокойной ночи и ушли.
      Я еще долго слышал мерное поскрипывание детской коляски.
      Мы с мамой жили на улице Нариманова в одном из глинобитных домишек, не имевших дворов. Играл я с ребятами прямо на улице.
      В нашем квартале было много азербайджанцев. Говорят, раньше в этой частл города вообще жили только азербайджанцы. В конце высилась мечеть, сложенная из кирпича.
      Туда сходились .все верующие и молились своему Магомету.
      Многие со временем продали свои дома и сады и переехали в разные концы города. Сады постепенно засохли и уступили место нашим глинобитным домишкам, которые лепились столь тесно, налезая друг на друга, что казалось, иголке негде упасть.
      По улицам и садам вились арыки. В них текли мутные воды речки Гетар. В маленьких запрудах люди умывались сами, мыли глиняную посуду. Взрослые утверждали, что тогда в Гетаре не было микробов. Вода, правда, была илистой, но ее очищали, пропуская через слои песка, щебня и камней.
      К вечеру наши игры становились еще интереснее. В это время мы обычно играли в прятки. И когда темнело настолько, что в густеющей синеве неба появлялись бесшумно парящие летучие мыши, кто-нибудь из ребят осмеливался даже спрятаться за оградой садов. Чаще между кустами роз, а то и в кустах абрикосовых деревьев. Это считалось сигналом к атаке. Босоногая ватага мальчишек совершала нападения на сады. С невероятной быстротой и ловкостью летели за пазуху зеленые персики, и абрикосы величиной с орешек, горькие, .как яд. Садовники злали примерные часы наших налетов и то и дело устраивали засады. Иногда им удавалось кого-дибудь изловить и разок-другой огреть хворостиной. Но велика ли беда - хворостина. В основном они терпеливо втолковывали нам, что грех рвать зеленые фрукты, да и вредно, животы разболятся.
      Эти долгие проповеди были ужаснее всего. К тому же нам было досадно, что нас не принимали всерьез и только нудно наставляли.
      Каждый вечер мимо нашего дома проходила какая-то девушка. Я еще был настолько мал, что никак не мог сообразить, сколько ей лет. Я всегда с нетерпением ожидал ее появления. Она мне очень нравилась. А так как старшие ребята рассказывали всякую всячину про любовь и гордились тем, что они даже уже влюблены, то и я про себя решил, что люблю эту незнакомую девушку.
      Я избегал попадаться ей на глаза. Когда подходило, время ее появления, я прятался, за красный полуразвалившийся забор и смотрел на,нее в щель.
      Впоследствии, став взрослым, я всегда, вспоминал эту девушку, когда речь заходила о первой любви. Мне казалось, что она и была моей первой любовью.
      Однажды, когда при очередном набеге, спасаясь от кары садовника, мы улепетывали во всю прыть вниз по улице, я споткнулся и упал на пыльную мостовую улицы Нариманова.
      Утром, я обнаружил под глазами синяки.
      А к вечеру вдруг решил больше .не прятаться от девушки и по-рыцарски объясниться в и в любви... Мне казалось, что синяки под глазами придавали, мне мужественный вид, точно так же, как шрам, рассекавший лицо того молодого моряка, из истрепанного приключенческого романа.
      Девушка была в шелковом платье с ватными подушечками на плечах. В руках у нее сумочка. Она и не заметила меня. Только скользнула холодным взглядом по синякам под глазами.
      Доведись мне сейчас увидеть ту девушку, не узнаю ее.
      Но .это ничуть не смущает. Потому что и первая моя любовь была,чем-то вроде тех зеленых абрикосов, которые мы упорно рвали в чужих садах, но есть не могли и выбрасывали в арык, текущий к Гетару.
      Луиза вышла, из лаборатории. Рубен поднялся и тоже направился к двери.
      Я сорвался с места, боясь, остаться наедине с Седой...
      Но Рубен подошел к умывальнику у двери и стал медленно и лениво мыть руки.
      Седа, опустив голову, молча работала.
      Я принялся бесцельно перелистывать журналы. Рубен тщательно вытер руки и толкнул дверь лаборатории.
      - Рубен!
      Он остановился, недовольно взглянув на меня.
      - Можно тебя на минутку?
      Рубен подошел.
      - Когда намерен представить отчет?
      - Отчет готов! - Он вынул из своего ящика несколько листков, отпечатанных на машинке.- Пожалуйста... Могу идти?
      - Подожди,- сказал я.- Здесь, мде кажется, ошибка.
      - Я все проверил, и не раз,- ответил Рубен.
      Хоть бы вернулась Луиза, и я бы прекратил этот дурацкий разговор.
      Но она не возвращалась.
      - Здесь ошибка,- настаивал я.
      - Нет никакой ошибки.
      - При такой температуре процесс не может продолжаться.
      - А если, он продолжался?..- коварно спросил Рубен.
      - Черт возьми... Если продолжался, значит, нужно поздравить шефа.
      - Да? Вот я и иду поздравить шефа.
      - Пожалуйста, будь посерьезней. Я, кажется, тебя предупреждал?
      - Я абсолютно серьезен,- сказал Рубен.
      - Повторить опыт! - приказным тоном потребовал я. - Где Луиза? Седа, сейчас же повторите опыт.
      И, растерявшись, я замолчал.
      Седа подняла голову. Ее взгляд только скользнул по моему лицу.
      - Повторите опыт. Когда температура дойдет до этой точки,- я указал на точку резкого преломления кривой на одной из страниц данного мне Рубеном отчета,- сообщите мне. Я иду к Айказяну.
      В два часа семнадцать минут, хлопнув дверью, в кабинет влетела Луиза.
      - Идите, уже, время!
      Шеф взволнованно взглянул на меня и помчался в лабораторию. Потом, вернувшись из коридора, спросил:
      - А ты не идешь, Левой?
      - Нет,- ответил я.- Хочу решить и эту задачу.
      Я услышал удаляющиеся шаги Луизы и Айказяна.
      Карандаш притупился. Я стал терпеливо оттачивать его в ожидании Айказяна.
      Без шефа я никак не мог сосредоточиться Мысли уносили меня далеко-далеко. Вспомнил Седу, и невольно возникла какая-то параллель между нею и той девушкой из моего детства, появлявшейся к вечеру на кривой улочке Нариманова.
      Когда я вдруг дредставлял, что мог бы так в течение всей жизни и не встретиться с Седой, мне делалось жалко себя и я ощущал ужасную беспомощность.
      ...В этот день мы с Айказяном засиделись в кабинете допоздна. Шеф был доволен результатами опыта, а я тем, что так и не остался наедине с Седой.
      Мне стало невыносимо .тоскливо дома, и я решил пойти в лабораторию. Шел не спеша, не беспокоясь, что опоздаю и старик смерит меня недовольным взглядом из-под очков...
      Свернул к институту и приподнял воротник пальто. На улице никого не было, и только мысли незримо сопровождали меня.
      Как это приятно, когда тебя, пусть даже изредка, незримо сопровождают только твои собственные мысли... В такие минуты одиночество становится понятием относительным. Человек оказывается один на один с бесконечно огромным миром.
      Институтский дворик с низким забором был погребен под снегом, подернутым корочкой льда. С водосточных труб свисали тяжелые бесформенные сосульки. Деревья, особенно тонкие, тянущиеся к небу тополя, стояли словно удивленные этой суровой и причудливой зимой, А вдали вместе с темнотой расползался мутный туман.
      Институтский сторож, бормоча что-то под нос, отворил тяжелую дубовую дверь и поспешил к себе в каморку: как бы не упустить сон. Ночные сторожа, по-моему, рождаются на свет с единственной целью выспаться и никогда не высыпаются.
      Я как тень проскользнул по коридору, оказался у дверей лаборатории и повернул ручку.
      Яркий свет ударил мне в лицо. Я прикрыл глаза руками и услышал возбужденный голос:
      - Наконец-то явился. Смотри, какой странный полимер получился!
      Они не спешили.
      Шагали молча на некотором расстоянии друг от друга.
      Катились минуты. Чтобы потом сложиться в часы. Седе и Левону казалось, что они стоят, а мимо, бесшумно дребезжа, протащился старенький, допотопный трамвай.
      Они молча остановились у дома Седы. Левой взял в ладони озябшие пальцы девушки.
      Он почувствовал ее теплое дыхание.
      Наклонился к ней. Его лицо погрузилось в волосы Седы.
      Губы чего-то, искали.
      А Седа вдруг сказала: - Знаешь, Луиза, помирилась с Араиком.
      - Не знаю,- ответил Левой.- И не хочу знать.
      - Они помирились, и я очень рада,- продолжала Седа.
      - Седа...
      - Спокойной ночи, Левой.
      - Седа...
      Седа взбежала вверх по лестнице.
      - Седа! - закричал Левой.
      Это был не я. Мне кажется, это был другой, совершенно другой Левой.
      ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
      Я увидел пылающее лицо Луизы. Увидел ее широко раскрытые глаза и услышал почти шепотом сказанное ею слово:
      - Гадина.
      Рубен попытался улыбнуться. Потом беспомощно взглянул на нас. Седа смерила его с ног до головы, а я отвел глаза,
      - Гадина!..
      Луиза все повторяла это липкое слово.
      Рубен молча вышел из лаборатории.
      А Луиза всхлипнула от обиды. Седа безуспешно пыталась ее успокоить.
      "Ты должен был тут же с ним разделаться и, однако, смолчал!" - шепнул мне в ухо тот, другой Левой, и я провел рукой по глазам, чтобы он исчез, не провоцировал меня.
      "Дурак,-буркнул я мысленно.-Дурак. Это не в моих принципах".
      Другой Левой появился на гладкой поверхности пробирки и с выражением сожаления уставился на меня.
      Я тряхнул пробирку. Но он и не собирался вылезать оттуда.
      "Ничего себе принцип! Спешишь умыть руки, не коснуться этой мерзкой рожи?!" Дабы не нанести ущерба научно-исследовательскому институту, не раскокать стеклянную пробирку о паркетный пол, я осторожно положил ee на стол и отошел в сторонку.
      Теперь тот Левой, перебравшись на никелированную поверхность рефлектора, отвратительно гримасничая, пытался вывести меня из терпения.
      "Принцип есть принцип! - мысленно отвечал я ему. - И измена принципу бесхребетность".
      "Ложь, Ложь! Ложь! - напустился на меня с никелированной поверхности мой судья, имевший отдаленное сходство со мной. - Ты всегда был зрителем. А всякого рода Рубенам такие и нужны. Только зрители. Ты, конечно, можешь утешать себя, называя это принципом. Но это совсем не то!" - он скривил рот, и, словно чудом, лицо его вытянулось во всю длину рефлектора, как отощало.
      Мне не хотелось спорить с этим дураком, и я подошел к девушкам.
      - Что произошло?
      Луиза все всхлипывала. За нее ответила Седа:
      - Ну что, еще могло произойти? Ведет себя непристойно, привязывается к девушке. Настоящий хулиган. - Седа протянула Луизе платок.
      - Очень на него похоже,- сказал я.- в таких случаях надо прижучить, чтобы держал себя в руках.
      - Вон что? - удивилась Седа.- А я и не знала. Хотя вообще-то была близка...
      - Он и к тебе пристает? - перебил я ее.
      - Бывает,- сказала Седа.
      - Пусть только попробует!..
      - Не стоит с ним связываться, Левой,- вздохнула Луиза.- Честное cловo, не стоит.
      - Не расстраивайся, Луиза,- успокоил я.
      - Да ничего... Но ты держись от него подальше. Знаешь, он ведь уже и с Айказяном сблизился.
      - Ну и что?
      - Изо всех сил в доверие втирается.
      - Не удивительно. Но я пока не замечал... Тем хуже для нашего шефа.
      - Он то и дело хвастается своей дружбой с Айказяном,- продолжала Луиза.- И мне все обещает замолвить перед ним слово и еще все время твердит, мол, если Айказян захочет, он в течение года сможет защитить кандидатскую диссертацию.
      - Очень может быть,- заметил я.- А ты не веришь?
      - Верю...
      - Прекрасно. Если ты веришь ему, поверь немного и мне. Чем больше он будет стелиться, тем скорее исцарапает свое пузо, а не наше, простите за грубость.