Саркис не ответил.
      - Тебе известно, что Джуля моя двоюродная сестра? - спросил я.
      Саркис изумленно остановился.
      - Пошли,- понимающе улыбнулся я.-Что стал? Где ты живешь?
      - Тут близко.
      - Я провожу тебя.
      - Спасибо.
      - Ты славный парень, Саркис. Немного смешной, но очень славный.
      Он обиделся: - Смешной?.!
      - Да,-кивнул я.-Все тебя волнует, все принимаешь близко к сердцу. Что-то надо и мимо пропускать.
      - Не умею.
      - Вот потому и немного смешной. По любому поводу выкладываешься на полную катушку. Скажем, лекцию рабочим читаешь, воодушевления у тебя на десятерых. А я, к примеру, абсолютно безразличен...
      - Очень плохо. Люди ходят знать, учиться хотят.
      - Понимаю. И вовсе это не плохо. Просто как-то... Не получается. Ведь для того чтобы людей чему-то учить, надо иметь на это право.
      - Нет, Левон. Если нам все будут подсказывать, что же получится. Вот представь: тебе подсказывают или приказывают, и ты, не размышляя, исполняешь. Но подсказчики-то обыкновенные люди и тоже не семи пядей во лбу...
      - Значит?..
      - Тебе, наверно, известно, раньше людей сравнивали с винтиками,- сказал Саркис.
      - Ну?
      - Эти винтики были ничтожной частью громадной машины.
      - Да,- сказал я.- Отслужил срок - ставь новый. Есть узлы, которые меняют реже, и есть главный двигатель. Он работает за всех, его заключения не подлежат обсуждению и тому подобное... Знаю.
      - Неужели тебе нравится быть винтиком? Ничтожным винтиком? - Саркис остановился у подъезда какого-то здания.
      - Винтиком? Ну уж нет!
      - Да, надо, чтобы все думали, чтобы каждый чувствовал себя двигателем. Представляешь, как это было бы здорово!..
      - Было бы,- откликнулся я.
      - Зайдем к нам? - пригласил Саркис.
      - Поздновато.
      - Идем. Я живу с родителями. Старики у меня чудесные. Ты в нарды играешь?
      - Немного. Предпочитаю шахматы и в них все виды защит... Кроме сицилианской.
      - Не откажи. Прошу тебя. Поболтаем. А потом я тебя на машине подвезу.
      - У тебя машина?
      - "Москвич".
      - Давно?
      - Почти год.
      - Ну если так...
      - Непременно подвезу.
      - Я ведь живу на краю света.
      - На краю света?.. Ох и любишь же ты преувеличивать. Хоть бы сказал на окраине Еревана...
      - Будь по-твоему, - согласился я.
      Саркис жил на пятом этаже, и мы медленно поднимались по лестнице.
      - Я человек скучный,- говорю ему, когда он нажал кнопку звонка.
      - Выходит, мы похожи,- обрадовался он.- Все девушки в один голос твердят, что я ужасно скучный.
      - Следовательно, приятно поскучаем в обществе друг друга,- заключил я.
      - И то неплохо...
      Когда звякнула дверная цепочка и Саркис пригласил меня пройти, я вдруг осознал, что в течение всего нашего разговора только и думал о том, что у меня ведь, по сути дела, нет друзей. Ни единого друга.
      У Асмик тоже не было друзей. И вообще мы жили оторванные от мира, от людей. Жили, как Робинзоны, лишь иногда делаясь друг для друга Пятницами.
      О необыкновенных приключениях Робинзона я читал очень давно, еще тогда, когда жил на улице Нариманова.
      Книга была очень истрепанная, и я так и не переплел ее. Несмотря на то что это была моя самая любимая книга.
      ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
      Небо незаметно посерело. Вдали только на мгновенье осветились, клочья облаков и тут же растаяли. Потом из-за угла розового здания вырвался ветер и, как пьяный, протащился по усыпанным щебнем аллеям.
      Внезапно зажглись фонари, обступавшие небольшую площадь. И мгла словно стала еще гуще.
      - Седа.
      - Что?
      - Ты когда-нибудь любила?
      Я крепче обнял ее за плечи. Этот вопрос мучил меня давно.
      - Конечно, любила, - сказала Седа.- Никак готов ревновать?
      Я не ответил.
      - Я и сейчас люблю, - продолжала Седа.- Люблю так, как любила почти двадцать лет тому назад. Но дело в том, что я уже на четвертом десятке. А он остался тем же юношей - жизнерадостным, остроумным, обидчивым, как ребенок. И ему по-прежнему двадцать один год. Он не повзрослел, не состарился и никогда уже не состарится. Он стал воспоминанием, и я люблю это воспоминание.
      - Прости, Седа.
      - Ничего, Левой, - сказала Седа.- Тебе кажется, что у тебя уже большой жизненный опыт. Но это только кажется. Верно ведь говорю?
      Я кивнул.
      - Пройдут годы, и ты с удивлением вспомнишь, каким неопытным и наивным был в двадцать семь лет. Поверь мне. Не обижайся. И никогда не ревнуй к нему. Он был совсем другим. Мне очень хотелось узнать, каким же он был, но спросить я не решился.
      - Мы вместе учились в школе, - продолжала Седа. - Тебе это может показаться старомодным, потому что во всех детских книжках пишут об этом, но так оно и было. И он всегда дергал меня за косички. Не веришь?
      - Верю.
      - Дергал заведомо не больно, но я поднимала дикий крик, чтобы напугать его. А он упрашивал не говорить учительнице, не то вызовет родителей. И я, конечно, не жаловалась. Смешно, правда?
      - А он тебя любил?
      - Любил.
      - И...
      - Потом мы оба поступили на химфак. Тогда завод синтетического каучука только построили. Мы мечтали до окончании работать на этом заводе. В сентябре сорок второго он ушел на фронт. Вначале часто писал. Я эти письма сохранила. Ты меня слушаешь?
      - Слушаю.
      - Письма с фронта... Потом они приходили реже, а вскоре я и вовсе перестала их получать.
      - Он погиб? - я был взволнован. Для меня война так и не вышла за пределы улицы Нариманова.
      - Не знаю. Извещения не было. Просто перестали приходить письма. Я перечитывала старые. И ждала. Считали, что он пропал без вести. Я верила. И сейчас верю.
      - Веришь?
      - Пойми, война кончилась. Многие вернулись. А его все нет. Как это .страшно. Его до сих пор нет. Для меня он есть. И в то же время его нет. И я жду. Жду терпеливо.
      - Ты все еще ждешь его, Седа?
      - Не знаю. Может быть, и не жду. Не знаю. Честное слово, не знаю.
      - Ты любишь меня?
      - Обними меня покрепче, Левой.
      - А этим ты не изменяешь, ему?..
      - Мертвому изменить невозможно,- ровным голосом ответила Седа.
      - Ты сейчас одна?
      - Конечно, одна.
      - И со мной?
      Я поцеловал ее.
      - Не только я одна,-тихо сказала Седа.-Таких тысячи. Десятки тысяч.Она замолчала. Потом почти шепотом попросила:- Пойдем?..
      Я молча встал, и мы вышли из парка. Я держал ее за руку. Она крепко сжимала мои пальцы. Чтобы вдруг не потерять меня.
      Час был поздний, и город заметно опустел.
      В прежние времена, едва день склонится на ночь, люди спешили укрыться в домах. Это не обычай таиться. Просто в старом Ереване, с немощеными, улицами, утопающими в садах, невозможно было представить ночную жизнь. Люди засыпали, едва.стемнеет, и поднимались с рассветом. Сейчас город стал совсем другим, живет в ногу с временем, но не совсем исчезли обычаи его былой молодости.
      На улице нам встречались единичные запоздалые прохожие и парочки, вроде нас. Прохожих скоро поглотят их дома, а влюбленных из парков и укромных уголков изгонят ослепительные огни фонарей...
      Когда мы проходили мимо кафе-мороженого, я предложил: - Зайдем?
      - Зайдем,- согласилась Седа.
      В кафе почти никого не было. Уборщица уже убирала стулья, собиралась мыть полы.
      Мы сели. К нам подошла непомерно толстая официантка в белом халате. Я заказал мороженого и шампанского. Седа испуганно взглянула на меня.
      - Пожалуйста, сладкое,- добавил я.- Ты ведь сладкое любишь? - спросил я Седу.
      В помещении убавили свет, и нас окутал приятный полумрак.
      - Мне жаль, что не я первый встретил тебя.
      - В то время, когда я уже думала о встречах, ты еще был ребенком,-улыбнулась Седа.
      - Удивительно. Сейчас между нами никакой разницы.
      - Ты так думаешь? Тебе еще многому в жизни учиться.
      - А тебе, считаешь, нечему учиться?
      - О, я уже потребляю нажитый мною опыт.
      - Ты так и не ответила, любишь ли меня?
      - Ты ужасно старомоден, Левой! -улыбнулась Седа.Разве все надо, растолковывать? Неужели того, что ты видишь и чувствуешь, недостаточно?
      - Мне недостаточно.
      - Упрямый же ты!-снова заулыбалась Седа.-Я не съем столько мороженого. Возьми половину. И не наливай мне зря шампанского.
      - Мороженое я, пожалуй, возьму. Но выпить ты должна обязательно.
      - Ты сегодня какой-то странный, - сказала Седа.
      - Вот так всегда: стоит мне позволить себе быть самим собой, как в глазах людей я начинаю казаться странным.
      - Значит, во все другие времена ты играешь? - спросила Седа.
      - Никогда. Никогда, не играю. Просто всегда слежу за каждым своим шагом, всегда владею собой. Но в последнее время мне это не удается. Не могу...
      - И прекрасно!..
      - А ты, между прочим, мне зубы не заговаривай!..
      - За тебя, Левой!
      - За нашу вечную жизнь!
      Седа засмеялась: - Жить вечно?.. Это страшно.
      - Я хочу жить вечно. Жить с тобой и шагать в космические дали.
      - Поэтично, но увы! - сказала Седа.- А я люблю тебя, Левой.
      - Смеешься?
      Она маленькими глотками отпила шампанского.
      - Любить сразу двоих невозможно...
      - Смотря как сложится.
      - Теперь вот ты какая-то странная.
      - Да, верно,- согласилась Седа.- Хватит, не наливай больше. Голова закружится.
      - Пей.
      - Мой хороший, мой наивный мальчик...
      - Пей.
      Мы чокнулись. Пузырьки в бокале взлетели вверх и с шипением лопнули.
      - Сейчас закажем еще бутылку! - сказал я.
      - Это уже будет слишком.
      - Вовсе и нет!..
      - Прошу тебя, Левой, не надо! - взмолилась Седа.
      Грузная официантка уже давно беспокойно кружила вокруг нас. Свет в кафе беспрестанно мигал, дескать, доброй вам ночи, дорогие уважаемые посетители.
      - Как видно, мы здесь лишние, - сказал я. - Пойдем.
      Седа наполнила бокалы.
      - О, да ты прогрессируешь,- заметил я.
      - Я, кажется, чуточку пьяна,- засмеялась Седа. - И мне теперь все равно, хочешь, даже возьмем еще бутылку?
      - Хватит, - великодушно отказался я.
      - Правильно,- согласилась Седа. - Хватит. А почему мы не заходим сюда чаще?
      - Если зачастим, скоро надоест. Удовольствие надо смаковать по капле.
      - А счастье?
      - Что счастье?
      - Каким бывает счастье? -спросила Седа.- Знаешь?
      - Немножко горя, немножко невезения, немножло боли и после всего этого - немножко душевного спокойствия. Вот тебе и счастье. А вообще-то абсолютного счастья не существует. Иначе скучнее этого ничего бы не было на свете.
      - Почему?
      - Потому что тогда жизнь была бы похожа на дистиллированную воду. Без вкуса и запаха. Н2 О и больше ничего.
      - Три рубля десять копеек,- раздался над моим ухом вкрадчивый голос официантки.
      Я заплатил, и мы вышли из кафе.
      По улицам ла бешеной скорости мчались машины. В этот поздний час водители словно мстили за ограничение скорости в течение дня...
      - Мы расстанемся на углу, - сказала Седа.-И троллейбусы развезут нас в разные стороны.
      - Только дождя нам и недоставало,- посетовал я.
      - Что, дождь пошел?
      - Не чувствуешь, капает.
      - Пусть себе идет, я не боюсь. Хочешь, я буду танцевать под дождем? Или спою тебе песенку про ученика волшебника? Знаешь такую?
      - Не знаю.
      - А ты бы хотел быть учеником волшебника?
      - Я хочу быть учеником волшебницы.
      - И волшебница - это я? А ты знаешь, когда волшебницы стареют, они превращаются в ведьм?
      - Впервые слышу.
      - Ты боишься дождя, - сказала Седа, - а я не боюсь. Те двое тоже боятся.
      - Кто?
      - Те, на том тротуаре. Видишь, они тоже идут обнявшись. Слышишь, девушка что-то поет?
      Я прислушался. С противоположной стороны улицы доносилась тихая мелодия. Что-то очень знакомое. Не знаю, голос или песня.
      - Хочешь, и я спою для тебя? - сказала Седа. И не дожидаясь моего ответа, запела чистым голосом:
      Я люблю твои глубокие глаза, виноватые,
      Таинственные, как ночь.
      Твои виноватые, таинственные глаза, темные,
      Как чарующие сумерки.
      - Почему ты раньше мне не пела?
      - Потому что раньше я не пила шампанское! - ответила Седа и громко рассмеялась,.
      - Тише. Все люди давно уже спят. Разбудишь, и они станут нас ругать.
      - Я не хочу плакать, потому и смеюсь. А если я не буду смеяться, то непременно заплачу. Понимаешь?.. Тебе нравятся плаксы?
      - Терпеть не могу.
      - Поэтому я и смеюсь. Вот так, послушай!..
      И она снова расхохоталась. Громко, от души.
      Парочка на другой стороне удивленно воззрилась, на нас, но тут же, равнодушно отвернувшись, они напрадились к трамвайной остановке.
      Показался троллейбус.
      - Побежали, Седа? Если твой троллейбус, ты поедешь, если нет, я подожду с тобой. Договорились?
      - Ага! - кивнула Седа.
      Остановки трамвая и троллейбуса были рядом. Недалеко от нас стояла Асмик с каким-то парнем, которого я видел только со спины.
      Из-за плеча парня Асмик взглянула на меня.
      Ритмично покачивался на ветру висящий на высоком столбе фонарь. Наши тени вытягивались до другой стороны улицы и там резко сжимались, словно стремясь стать невидимыми, исчезнуть, пропасть.
      Троллейбус был Седин. Но я вдруг решил, что поеду с ней. Хоть до следующей остановки.
      Пассажиров почти не было. Мы села у окна.
      Когда троллейбус тронулся, я перехватил взгляд Асмик, полный ужаса и ожидания.
      Косые струйки дождя хлестали по стеклам троллейбуса.
      ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
      Ночь. Поздняя ночь Интересно, звездное ли небо?..
      Ты лежишь на кровати и думаешь, стоит ли подниматься, чтоб удовлетворить свое любопытство?..
      Не стоит.
      Есть они, звезды, или нет их...
      Хоть бы и вовсе ничего не было в целом мире. Ничего, кроме часов с их мерным перестуком.
      Но есть мир!.. И в мире существуешь ты. В нем есть город, в котором ты живешь... Интересно, что происходит в этом городе в данную минуту?
      У тебя никогда, не было таких мыслей, потому что мир для тебя переставал существовать, едва ты, очутившись в постели, закрывал глаза. Стрелки часов показывают двадцать три минуты первого.
      Что происходит в городе в эти минуты?
      Ты мысленно начинаешь дозором обходить ночной город.
      По местному времени 12 часов 23 минуты.
      Улица Теряна. Дубляжный зал киностудии. Мелькают кадры. Из полутьмы доносится женский голос. Усталый голос...
      - ...По-моему, ты из породы очень тяжелых людей. Все думаешь, размышляешь. И никак, не найдегпь своего места в жизни. Тебе подобные, как правило, ленивы, боятся крови, просто теряют голову при виде ее. К тому же способны выкинуть любую глупость - едва что случится... Сколько тебе лет?..
      После долгой паузы мужской голос отвечает: - Шестьдесят.
      - Ах, шестнадцати уже не будет!..
      Снова пауза.
      Потом мужчина говорит с иронией и отчаянием:
      - Да, чтобы умереть, я еще очень молод, а чтобы жить - достаточно стар. Ты понимаешь, что значит, когда в кармане нет ни цента? Это голодная смерть, страх перед людьми, бродяжничество, ночлег на соломе, отсутствие крыши над головой!.. Ты понимаешь?.. И никакого выхода. Только жалкое прозябание в людском море.
      Женщина: - Конечно, понимаю...
      - И всюду тебя гонят!.. Ты понимаешь, что значит, когда тебе шестьдесят?..
      - Твой кофе... Остыл? Хочешь,, еще налью?
      Несколько секунд на экране свет. Затем новые кадры.
      И опять мужской голос: - Жижи?..
      - Зачем ты бросил меня одну? - недовольно говорит маленькая девочка.
      - Тебе следует уйти отсюда, - наставляет мужчина. Мама будет тревожиться. И сестра тоже.
      - Нет. Меня никто не любит. Я хочу остаться у тебя. С тобой...
      - Но это невозможно, Жижи, - уговаривает мужчина. - Мне надо удалиться. И взять тебя с собой я не могу. Будь, умницей, Жижи. Завтра я снова приду... И мы поиграем в мяч... Хорошо?.. Ну, иди...
      - Я не пойду!.. Не пойду,- сквозь слезы говорит Жижи.
      Мужчина быстро уходит.
      Уходит, а вслед ему: - Принц!.. Принц!..-не переставая кричит маленькая девочка.-Лринц!..
      - Повторить! - сердито требует режиссер дубляжа. - Не получилось...
      По местному времени 2 часа 15 минут.
      - Эфир!...- требует хирург в клеенчатом переднике, надетом поверх белого халата.
      Медицинская, сестра с осторожностью раскладывает на стеклянной поверхности столика хирургические инструменты - ножницы, скальпели и прочее.
      Другая сестра подносит маску к лицу человека, лежащего на операционном столе, из желтоватой капельницы начинает по капле сочиться эфир.
      Под потолком люстра, в которой много... очень много рожков. И каждый льет свет. Теплый, белый, бестеневой свет.
      В зале властвует тишина.
      - Один... два... три... четыре... пять...- считает лежащий на операционном столе. Постепенно голос его слабеет, делается сонливым и переходит в бормотание... Потом больной и вовсе, умолкает.
      Натянув резиновые перчатки, врач подходит к столу.
      Напротив встает ассистент. У больного вдруг судорога.
      Два санитара держат ему ноги и руки.
      Чуть погодя больной успокаивается. Хирург делает скальпелем первый надрез. Затем над операционным столом начинают мелькать всякого рода зажимы, сверкая никелем под лучами света. Руки в резиновых перчатках действуют уверенно.
      Медсестра марлевым тампоном непрестанно стирает с лица хирурга пот, стекающий со лба на брови, на виски, на шею.
      - Пульс?..- голос бесподойный.
      - Падает,- слышится в ответ.
      - Дыхание?..
      - Урежается.
      И опять: - Пульс?..
      - Падает...
      - Кислород!..
      И спустя мгновение или целую вечность: - Искусственное сердце!..
      Операционная наполняется предвестием беды. В стороне усиленно и почти бесшумно работает электрический мотор.
      Чуть дальше аппарат искусственного кровообращения, стеклянные сосуды, металлические щипцы...
      Медсестра сменила тампон и снова стирает пот с лица хирурга.
      - Эфир!..
      ...Двое вывозят каталку из операционной.
      Хирург с .трудом снимает, резиновые перчатки и забрызганный кровью передник, в котором он сейчас несколько похож на мясника.
      В коридоре трое окружают его. Старик, пожилая женщина и еще женщина. Очень молодая.
      Хирург устало улыбается этим троим.
      А время...
      По местному времени 5 часов 46 минут.
      Магнитофон скрипит: "Твист... твисг..." Старый, скрипучий, глохнущий в стенах комнаты магнитофон.
      Стоящие в парадном слышат этот скрип как бы очень издалека.
      Один из парней под ритм без устали шаркает ногами вперед-назад. А девчонки безудержно хохочут.
      Они вправе хохотать безудержно, потому что им семнадцать-восемнадцать лет.
      - Ты довольна тем, как прошел вечер? - спрашивает одна из них подругу, у которой они собирались по случаю ее дня рождения.
      - Ага. А ты?
      - Очень! - отвечает девочка и резко отталкивает паренька,, попытавшегося было взять ее под руку.
      Девочка вправе быть резкой, потому что ей восемнадцать или семнадцать... А может, даже и шестнадцать?.. Кто знает...
      - Доброй ночи.
      - В понедельник приходите пораньше. Будет контрольная...
      - Я боюсь, опоздаю к первому часу, - говорит тот, что шаркал ногами под музыку.- Очень спать хочется. Завтра ведь воскресенье? Буду целый день спать. И потом и ночь, и до полудня...
      - Ненасытный!..
      - Доброе утро...
      Девчонки и мальчишки наконец расходятся. Все парами.
      Никто не остается в единственном числе. И ни один из мальчишек. А вообще-то надо бы, чтобы кто-то из парней пришел, на вечеринку один. Непременно, бы надо...
      Девушка, которая всю ноль праздновала свой день рождения, с грустью смотрела вслед уходящим. Смотрела, смотрела и де видела того, кто должен бы один уходить домой.
      Не видела потому, что его не было... Он не пришел... Не пришел.
      Девушка грустна. Девушка печалится... Сегодняшней вечеринкой она довольна? Нет... Зачем все это?.. Зачем где-то скрипит магнитофон?..
      Зачем?..
      Девушка вправе была грустить-печ-алиться и вправе была задавать себе вопрос: "Зачем?..", потому что сегодня ей исполнилось семнадцать лет.
      По местному времени 7 часов 59 минут.
      Молочно-белые рассветные лучи едва пробиваются сквозь шторы. В комнате еще царит полумрак. Серебрится только металлическая поверхность столика, на котором вперемешку лежат куски хлеба, баночка из-под икры, размякшее масло, пустая бутылка из-под коньяка и два стакана.
      Женщина никак не выйдет из ванной комнаты. А мужчина беспокойно ходит из коридора в комнату и обратно. Ему надо побриться. У него уже не хватает терпения...
      Но вот женщина наконец выходит из ванной. И мужчина, хоть и в полумраке, тотчас отмечает, что она сейчас не такая, какою была вчера...
      - Я люблю тебя,- говорит мужчина.
      Женщина улыбается.
      - Не веришь?..
      - Не подумай, что я...
      - Не думаю!..
      - Ни за что бы не пошла с тобой, но...
      - Но?..
      - Понимаешь, я просто мстила. А ты говоришь: "Люблю".
      Мужчина вмиг сделался зеленым. Его качнуло на месте, и он забыл о бритье. Озираясь вокруг, вдруг увидел на спинке стула чулки.
      - Возьми, - протянул он их женщине.-И уходи.
      Женщина спокойно натянула чулки.
      - Ну?..
      - Дай, ложалуйста, мою сумочку, - попросила женщина.- Она в спальне... Благодарю...
      Мужчина растворил настежь дверь, выпроваживая ее.
      По местному времени 9 часов 27 минут.
      Он возлежит на постели и внимательно изучает потолок и стены. И при этом думает о том, какой удивительной и разнообразной жизнью жил город минувшей ночью. А ведь прежде никогда и в голову не приходило, что город и ночью живет такой же полной жизнью, как днем, и может, даже куда более интересной и поучительной...
      Веки его отяжелели, хочется спать.
      Он даже не пытался представить, как начинается дневная жизнь этого большого города, которому без малого три тысячи лет и который урартийцы в свое время называли Эребуни.
      Не попытаются представить этого и артисты в зале дубляжа, и хирург, и родственники больного, и девушка, семнадцатилетие коей праздновали истекшей ночью, и женщина, отомстившая мужу, и сотни и тысячи других людей...
      Последнее, что, пронеслось в голове, была радость по поводу того, что впереди выходной день.
      ГЛАВА СОРОКОВАЯ
      Мне показалось, что я забрел не туда. Коридор, навевавший раньше тоску, теперь встретил меня совсем иначе.
      Освещенные лампами дневного света ковровые дорожки на полу, низкие столики, кресла казались очень романтичными.
      Но я был зол и любоваться новшествами не расположен.
      Быстро, пройдя по коридору и только миг нерешительно помедлив у двери парткома, я постучал и тут же вошел, не ожидая приглашения.
      - Можно?..
      За столом, покрытым зеленым сукном, сидели несколько человек. И Симонян среди них.
      Один из сидящих, обернувшись в мою сторону, выражал явное неудовольствие. Я попятился и уже было нащупал дверную ручку, но тут секретарь парторганизации сказал:
      - Конечно, можно. Садись. Мы сейчас кончаем.
      Я опустился в черное кресло в углу. Вначале к разговору не прислушивался, все пытался взять себя в руки. И, как обычно бывает, когда человек очень зол, стал мысленно спорить - на этот раз с Симоняном. Горячо нападал на него, а он спокойным, бесстрастным голосом обещал в самое ближайшее, время урегулировать все вопросы. Я грубо оборвал его, обвиняя в бездушном, бессердечном отношении, и только тут сообразил, что спорю с самим собой.
      Я взглянул на Симоняна. Может, он вовсе и не откажет, а, наоборот, согласится со мной и разрешит все вопросы...
      - Никто не согласится,- раздраженно заметил сидящий рядом с Симоняном лысый мужчина.
      - Отчего же? - спросил Симонян.
      - Просто мне так кажется. И, если хотите, на то есть основание. И основание это - профсоюзы со своими законами. Вы не имеете права заставлять людей работать в воскресенье.
      - Рабочие сами предложили и просят только, чтобы мы помогли им.
      - С таким же успехом они могут предложить завод перестроить, - женский голос звучал насмешливо.
      - Мягко выражаясь, ваши речи обычная демагогия,сказал сидящий напротив Симоняна молодой человек.
      - А выражаясь грубо? - заелозил на .стуле лысый.
      - Ну, а если грубо, то, говоря откровенно, в людях вы разбираетесь так же, как я в марсианах.
      - Мы попусту теряем время, - вмешался третий до этого мирно рисовавший, чертиков. - Надо поручить товарищу Смбату, чтобы с завтрашнего же дня занялся вопросом снабжения строительными материалами.
      Товарищ Смбат пробурчал что-то в ответ и вытер платком лысину.
      - Люди проявили собственную инициативу, значит, все сделают! - сказал Симонян.-Сможете обеспечить стройматериалами - хорошо, не сможете - это уже иной вопрос.
      - Обеспечить-то обеспечим. Только все равно из этого ничего не выйдет.
      - Будет, здорово, если вы ошибетесь, - сказал Симонян.- Вы ведь, кажется, еще никогда в жизни не ошибались?..
      - Никогда, - гордо подтвердил лысый Смбат.
      - Пора, пора! Надо хоть раз ошибиться, - вставил тот, что рисовал чертиков.
      - Итак, товарищ Смбат, - сказал Симонян, - решено. Постарайтесь это дело не провалить. В мае плавательный бассейн должен быть готов.
      Товарищ Смбат пожал плечами.
      - Все, товарищи...
      Когда мы остались в кабинете одни, Симонян подошел и сел рядом.
      - В чем дело, молодой человек?
      - Коридора я не узнал. Даже подумал, что не туда попал.
      - Давно уже мы привели его в порядок.
      - Это хорошо,- сказал я.
      - Нашлось, как видишь, кому встряхнуть директора, - улыбнулся Симонян.А ты побоялся.
      - Я не из пугливых. Просто предпочитаю не совать нос не в свое дело. Но кое-что и я замечаю. Иногда, правда, может, и ошибаюсь... Плавательный бассейн хотите строить?
      - Ребята сами вызвались.
      - Я к, вам с просьбой.
      - Чувствую. Не то бы ты и не вспомнил о моем существовании.
      - Ребята из общежития жалуются. Новых матрацев им не дают, а на старых спать невозможно.
      - Не дают? - Симонян что-то нацарапал в блокноте.
      Я безнадежно Махнул рукой.
      - Так и знал,- говорю.
      - Что такое? - удивился Симонян.
      - Я вам о серьезном деле толкую, а вы...
      - Записал, чтобы не забыть...-пояснил Симонян.
      - Дней десять назад один человек тоже записал, чтобы не забыть. Секретарь комитета комсомола. А сегодня я заглянул в цех по делам, чуть в землю не провалился со стыда.
      Симонян вроде бы смешался, но потом вдруг глянул на меня и расхохотался.
      А мне было не до смеха.
      Секретарь подошел к телефону и не спеша набрал номер.
      На звонки никто не отвечал, но Симонян терпеливо ждал, и я убедился, что он не отступится, пока не подойдут.
      - Алло... Кто слушает? - Симонян подмигнул мне. - Это общежитие? Говорит Симонян. Приветствую... Да. Ничего, не беда. Что?.. Не слышу. У вас есть новые матрацы? А вы что, солить их собираетесь? Не ясно? Почему не меняете старые? Ах, еще не старые? А вы на них спали? Нет? Сегодня поспите... Говорю, поспите на них ночь. Да! Чтобы так, не отвечали. Я тоже не спал. Нет. Но людям верю. Коли говорят, что матрацы, никуда не годятся, значит, правда. Да! А вы не хотите верить. И разница между нами именно в этом. Завтра позвоню проверить. До свидания.
      Симонян положил трубку и дружелюбно посмотрел на меня.
      - Спасибо.
      - И тебе спасибо. А записывать больше не буду. Идет?
      - Выходит, для виду пишете?..
      - Ну и остер ты на язык. Не для виду. Но вообще-то лучше тут же все выяснить, если возможно. А то каждый месяц приходится заводить новый блокнот.
      ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ
      Седа выгладила все мои рубашки и повесила их в шкаф.
      - Пожалуйста, больше не стирай их сам,- попросила она.
      Я пообещал и объяснил, что представить не мог, какая получится история.
      Вчера я вздумал вдруг, затеять стирку и сделал это столь "удачно", что Седа была вынуждена все перестирать. Сушила она рубашки на балконе. Хорошо, что день выдался солнечный. Но воскресенье пропало. Мы сидели и ждали, когда они наконец высохнут, потому что мне нечего было, надеть.
      А собирались погулять и потом вместе пообедать в "Арагиле" и непременно покататься на карусели.
      Но сорочки не сохли. Уже смеркалось, когда Седа начала гладить. От еще влажной ткани шел пар. Я подумал, что, может, успеем еще хоть поужинать в каком-нибудь кафе. Быстро надев сорочку, повязал галстук, но Седу наше невезение расхолодило, и она не захотела идти из дому, пока не расправится со всеми хозяйственными хлопотами.
      Было уже около девяти, когда мы наконец собрались выйти. Я предупредил Вагана, что вернусь, наверное, поздно, пусть не запирает входную дверь. Он молча кивнул.
      И только тут я подумал, что они с Арус целый день не показывались. "Демонстрация протеста",- решил я.
      - Проводишь меня? - спросила Седа.
      - Мы... Ты разве хочешь домой?
      - Да.
      - А я голоден.
      - Идем к нам. У нас приготовлен обед,- сказала Седа.
      - Пойдем лучше в кафе.
      - Мама сегодня целый день одна. Я обещала ей часов в пять быть дома...
      - Ты меня больше не любишь?
      - Начинается сцена? - улыбнулась Седа.
      И я не удержался от смеха.
      - Все наши планы рухнули из-за того, что ты придирчивая чистюля, и потому я не пущу тебя домой.
      - Ого!.. Собираешься арестовать меня?
      Я не ответил.
      - Э, да ты, никак, сердишься? Смотри, пока будешь злиться, закроются все кафе. Идем. И к десяти едва доберемся до центра. О чем ты говорил с соседом?..