Не то чтобы я сам в это верил, но мне дико хотелось побывать в городе-картинке. Как ни странно, мои объяснения устроили даже строгую Эрику.
      - Договорились, - кивнула она. - Тогда после построения...
      - Вместо построения, - поправил я. - Завтра будет вынос аж тридцати двух флагов. Боюсь, что церемония протянется до обеда, а после обеда надо уже сматывать удочки, чтобы успеть на пятичасовой автобус до города.
      - Ты не хочешь узнать, что скажут флаги? - удивилась Говоровская.
      - О! - просиял я. - Точно! Кому-то надо остаться, пока мы двое исследуем город.
      - Это нечестно, - губы у Говоровской задрожали. Она уже собиралась расплакаться. Но тут вступила Эрика.
      - Давай, я останусь.
      Вот чёрт! Даже сказочный город без Эрики полностью терял привлекательность. Но командир на то и командир, чтобы всё шло так, как он сказал.
      - Не получится, - с нажимом сказал я. - Лестница в верхние пределы появляется только в твоём присутствии.
      - Тогда я вызову лестницу и...
      - Я думал об этом, - удачные объяснялочки сами прыгали на язык. - Если ты уйдёшь, то нам не выбраться. Кто вызовет нам обратный путь? Нет, разумеется, когда-нибудь ты придёшь, но вдруг понадобится срочно сбежать, а обратная дорога закрыта, так что ты - обязательный член экспедиции.
      - Тогда придётся остаться тебе, - хмыкнула Эрика. - Да ты не бойся, мы разберёмся.
      - Не пойдёт! - выкрикнул я. - Чёртовы флаги без вас мне не расшифровать. Да и от меня будет больше пользы в том городе.
      - Неужели? - загадочно улыбнулась Эрика.
      Мы помолчали. Мимо, многоголосо пыхтя, прошествовал второй отряд. Видок у него был ещё тот. Если бы поблизости обретался хозяин полосатой палочки, он тут же поспешил бы к заляпанной глиной колонне, радостно начиная извечное: "Ну чё, камаз..." Позади всех плёлся Борька, отсвечивая свежим фингалом.
      Инициатива незаметно уплыла от меня в чужие руки, и не виделось ни единого шанса вернуть её обратно. Положение попыталась выправить Говоровская.
      - Если Куба остаётся, то и мне не надо, - твёрдо заявила она.
      - Хорошо, - согласилась Эрика. - Тогда я исследую город, а вы запоминаете новые флаги. Лучше их зарисовать. И, самое главное, не забудьте последовательность. А лучше - запишите. Для надёжности. Ладно, мне пора. Я там обещала в конкурсе рисунков поучаствовать.
      И упорхнула себе. А Говоровская, из-за которой и завертелась вся бодяга, неловко топталась на месте.
      - Мне тоже надо, - тихо сказала она. - Я Людке Мельниковой хотела показать, как лак для ногтей правильно накладывать.
      Я только фыркнул от злости. Инна растолковала это как согласие и мигом исчезла.
      Вот когда всё зло, что во мне копилось, выплеснулось наружу. Его энергия собралась в упругий комок и вылилась в мощный пинок, которым я наградил ближайшую сосну. Тут же ногу охватила жаркая боль, а перед глазами заплясали разъярённые звёзды. Так бывает, когда подхватишь простуду и свалишься в кровать с температурой в сорок градусов. Или тебе влепят клюшкой по шее у хоккейных ворот. Или, как сегодня, ты умудришься отшибить сразу и большой, и указательный палец. Сквозь слёзы я радовался, что Инна с Эрикой успели отбежать далеко, потому что трубные звуки, извергшиеся из моей глотки, напрочь перечеркнули бы мою персону в качестве командира. Герои не плачут.
      До ужина я просидел у футбольного поля, завистливо наблюдая за игроками. Меня неоднократно звали в обе команды, но я только хмуро отнекивался и баюкал искалеченную ногу. Поэтому три мяча так и остались незабитыми, и, быть может, выиграла вовсе не та команда, которой было положено. Когда игроки разбежались по отрядам, захромал к своему и я. Проходя мимо эспланады, бросил мимолётный взгляд на пристанище Электрички. И заледенел. К крыльцу подходила наша вожатая. Забыв про ноющую боль в пальцах, я припустил к директорскому особняку и удобно устроился под распахнутым окном, время от времени осторожно заглядывая в комнату.
      Вожатую нашу звали Фиодора Антоновна. Но в первый же день ей приклеили погоняло - Федорино горе. Вещи не дружили с ней, как и с той, из детского стихотворения.
      - Дети! - раздавался истошный крик каждые полчаса. - Кто взял мой крем для загара?
      Крем никто не брал. Какой дурак будет загорать с кремом, если для загара вполне достаточно и самого обычного солнца. К вечеру пузырёк неизбежно находился либо на подоконнике, либо возле качелей, либо в столовой. И засунуть его туда, кроме самой Фиодоры, никто не мог. Полному счастью и благоденствию в этот радостный миг мешала очередная пропажа.
      - Дети! - вопило Федорино горе, припрятывая крем в тумбочку. - Кто видит мои тапки, немедленно несите сюда.
      Тапки никто не видел. Тапки найдутся завтра у крана для мытья ног. Только не нашего, а восьмого отряда. Никто не спрашивал Фиодору, чего ей вздумалось мыть ноги на другом конце лагеря. Даже самый тупой лопух знал, что вместо ответа получит лишь укоризненный взгляд, а в списке возможных похитителей будущей вещички его фамилия займёт одно из первых мест.
      Однако, я не мог допустить мысли, что Фиодора начала искать свои пропажи у директрисы. Скорее всего, её вызвали. И, скорее всего, речь пойдёт прямиком о моей особе.
      Вот тут я ошибался. Они про меня даже не вспомнили. Сейчас немного обидно, что речь обо мне так и не зашла, а тогда я дико радовался, что вселенная может спокойно обходиться без моей персоны.
      Фиодора робко зашла в кабинет, уставилась на бумажный развал и вперила глаз в пол.
      Электричка неохотно оторвалась от писанины и захлопнула толстую разлинованную тетрадь.
      - Что-то случилось? - спросила она с таким видом, что любой, спешащий доложить о преступлении на территории лагеря, мог не сомневаться, что это преступление однозначно запишут на его счёт.
      - Электра Сергеевна, - нерешительно начала Фиодора. - Не кажется ли вам, что в лагере стали действовать слишком жестокие порядки?
      - Вам, видимо, это уже кажется, - был ей ответ.
      - Но если так и есть! - всполошилась Фиодора. - Появляются озлобленные группки, гоняющие детей-изгоев.
      - А почему кто-то позволяет делать из себя дитё-изгоя? - Электричка улыбалась. Так улыбается акула, знающая, что ей никто не может помешать в броске, который она задумала.
      - Но нельзя же решать вопросы с помощью силы? - сопротивлялась Фиодора.
      - Всю жизнь кто-то сильнее, кто-то слабее, - пояснила Электричка. - Почему слабый выбрал оставаться слабым? Почему не может найти пути, чтобы стать сильным? С крысой, загнанной в угол, не справится ни одна кошка.
      - Вы хотите всех детей превратить в таких крыс?
      - Отчего же? Вовсе нет! Дети - не крысы. Дети - струны, на которых мы играем. Вы никогда не наблюдали за струнами. Касания наших пальцев рождает чудесную музыку, которой наслаждаются сотни и тысячи слушателей. Но если посмотреть на эту историю с точки зрения струн, то мир выглядит иначе. Их щиплют, зажимают, бьют. И они кричат, отчаянно требуя пощады. Но мы не слышим криков, мы слышим мелодию. Тут всё зависит от ударов. Почему под одними ударами крики становятся сладчайшей симфонией, а другие мы слышим, как скрежет, дребезжанье или скрип пальцев по стеклу. Как ударить, чтобы боль стала музыкой?
      - Но вы знаете, что шестой отряд чуть не повесил бельчонка? И если бы им не помешали...
      Я сжался. Звание "Героя России" теперь привлекало меня куда меньше, чем полное забытьё на веки веков. Ещё слово, и моя роль в этом деле вылезет наружу.
      - Помешали... - мягко повторила Электричка. - А что случилось бы, если бы им удалось совершить намеченное?
      - Я не знаю, - нервно выдала Фиодора. - По-моему, для того, кто повесил бельчонка, не составит труда вздёрнуть и... и...
      - Договаривай, - властно приказала Электричка.
      - И человека, - фраза закончилась плаксивой точкой.
      - А если всё наоборот? А если повесивший увидит своё преступление. А если он глубоко прочувствует содеянное, поймёт всю необратимость поступка. Быть может, это маленькое происшествие станет для него поворотной точкой, чтобы никогда такое не повторять. Взгляните на это дело, как на эксперимент. Эксперименты лучше проводить на белках, а не на людях. Любопытство могло заставить его сжать верёвку не на беличьем горле, а на горле товарища. Так, из интереса. Но белка мертва, а товарищ жив-здоров. Поэтому случившееся можно считать некоего рода прививкой.
      - А если ему понравится, и он...
      - Если ему нравится, то нравится задолго до того, как появилась на свет эта злополучная белка. В одном я уверена совершенно точно, повесивший белку сделает всё возможное, чтобы не вздёрнули его самого. И в трудной ситуации он не будет плестись к эшафоту, портя воздух робкими: "А может, не надо?.." Если его захотят повесить, он не будет воспринимать нападение, как игру. Он уже познал, что такое мертвечина, и не позволит сделать её из себя.
      - Но если мы позволяем такие жестокие эксперименты... - дыхание Федориного Горя перехватывалось от волнения. - Кто мы после этого?
      - Струны, которые уже зазвучали. Музыка, на которой держится весь мир. А чтобы музыка продолжала звучать, приходится бить по новым и новым струнам. В любом случае - только бить. И если бить приходится без вариантов, то наша с вами забота одна: сделать так, чтобы удары рождали не дребезжание, не жалкие потуги пухлощёкого малыша, а именно музыку. Музыку, заставляющую плакать и ликовать миллионы.
      - Я не знаю, - смущённо пробормотала Фиодора. Видно было, что она не согласна. Только вот не могла подобрать слов.
      - Теперь знаете, - холодно отрезала Электричка. - Идите и подумайте, как сделать так, чтобы в следующий раз вместо какого-нибудь щенка не вздёрнули вас.
      Я не слышал, что сказала Фиодора. Вполне возможно, что она тихо испарилась из комнаты. Спустя три минуты, показавшиеся мне тоскливыми часами, я приготовился дать дёру.
      Но тут распахнулось окно.
      Оставалось только прошептать холодной стене "Мы с тобой одной крови" и вжаться в неё, как можно плотнее.
      - Я правильно понимаю, Егор Ильич, - обрушилось на меня сверху, - что ни одно слово не ускользнуло от вашего внимания?
      Глава 21
      Невидимые нити желаний
      Вот тут и подкрались непонятки.
      В одном Эрика абсолютно права: никто не называл меня Егором Ильичём. Более того, никто не обращался ко мне на "вы". И уж совсем странно слышать такое обращение от Электрички, которая одним только голосом могла размазать кого угодно не хуже асфальтового катка.
      Логически выходило так, что уважение вызывало хождение по сказке. Или, как выражалась Электричка, по верхним пределам. Так что "вы" по всем статьям относилось к Эрике. Но подставлять Эрику я не собирался. Поэтому и предполагал, что буду играть чужую роль сколько смогу.
      - Вечер, - сказала Электричка и захлопнула окно.
      Ну, и что теперь? Конечно, я мог дать стрекача. Теперь мне никто не мешал. Вот только зачем? Меня уже и без того рассекретили. Я потоптался у окна. Ничего не происходило. Вечер... Знаю, что вечер. Помню, что вечером со мной обещали разобраться. Хотелось даже покивать, мол, давайте, начинайте. Сам пришёл.
      Но ничего не происходило. Я вжал голову в плечи и стал ждать у моря погоды.
      Заскрипели доски крыльца. Как каторжник, которому не оставили ни грамма надежды, я поплёлся к фасаду. Удобно облокотившись о перила веранды, Электричка смотрела на меня сверху вниз, словно с высокой трибуны.
      Сейчас она спросит, кто меня научил шастать по верхним пределам, и я пропал.
      И она спросила, да только совсем о другом:
      - Зачем тебе МОЯ Красная Струна?
      Надо же, Красная Струна, оказывается, уже её. Не осталось на свете бесхозных Красных Струн, до которых собирается добраться Куба, по недоразумению называемый Егором Ильичём. Вместе с насмешкой меня продирал лёгкий холодок. Иногда казалось, что распахнёт Электричка пасть и проглотит бедного Кубу от головы до трёхполосных кроссовок. Я даже в третьем лице начал о себе отзываться, настолько яркой увиделась мне эта картина.
      - Ну... не знаю, - выдавил я.
      Чем сильно удивил Электричку.
      - Вот... как... - донеслось до меня. - Не знаешь...
      Я кивнул. И мне захотелось оказаться далеко-далеко от этих мест. Картинка, где меня проглатывали, мгновенно забылась, а на смену ей выплыла панорама моего подъезда. Тёплого. Озарённого электрическими лампочками. Ждущего, когда я очищу сапоги от налипшей грязи и затопаю к своей квартире. Эх, если бы мысли оборачивались самыми настоящими делами. В сей же миг исчез бы я отсюда. А Электричка осталась бы в дураках. Или в дурах?
      - Не знаешь, а лезешь, - усмехнулась между тем она. Хорошо, что телепатия не входила в число её способностей. Но и без телепатии стоять рядом с ней весьма неуютно.
      Я молчал. Губы Электрички кривились. Она искала ко мне подход. Но как можно разговорить человека, если он хочет молчать? Разве что кирпичом по голове. И я ещё раз порадовался тому, что Электричка не может читать мои мысли. А что, если вместо бельчонка она вздумает повесить меня. И не сама. А руками малышей шестого отряда?
      - Хорошо, - внезапно приняла Электричка неведомое мне решение. - Не будем терять времени. Я так поняла, нельзя сказать, чтобы Красная Струна заботила тебя больше всего на свете.
      Я с готовностью закивал. Я мог подтвердить всё, что не выводило бы на верхние пределы, а через них - на Эрику.
      - А чего ты хочешь больше всего на свете?
      - Многого, - вырвалось у меня.
      Я и в самом деле хотел очень многого. Я хотел, чтобы в школе было так же легко и весело, как в детском саду. Я хотел, чтобы Петька Смирнов отдал мне набор ковбоев. Я хотел, чтобы к коллекции значков о спорте папа раздобыл бы ещё штук двадцать. И все о Московской олимпиаде! А ещё я хотел... Я очень боялся... Вернее, я хотел, чтобы этот день никогда не наступал... В общем, мне хотелось, чтобы и мама, и папа продолжали жить вечно.
      И хотел я, чтобы меня поцеловала Эрика Элиньяк!
      Но это желание я не поведал бы даже самому лучшему другу.
      По волнению, пробегавшему по моему лицу, Электричка поняла, какая громадная масса желаний обуревает мою душу.
      - Конкретней, - жёстко сказала она.
      И я порадовался, что не сболтнул про поцелуй.
      А вдруг зря? Вдруг я потерял свой единственный шанс. Хотя... А что, если мы подойдём с другой стороны?
      - Хочу больше не быть толско... толстогубым, - выпалил я. - Пускай буду красивым, вот.
      - Легко сделать, - улыбнулась Электричка. Мне бы столько веселья и бодрости, давно бы стал олимпийским чемпионом вместо того, чтобы собирать о них значки и газетные вырезки.
      - Но ты подумай о последствиях, - улыбка сменилась жалостливой гримасой по отношению ко мне, неразумному. - Заявится этакий красавчик в третий отряд, а его там никто не ждёт. Ждут Кубу. И на приём пищи, и в кино, и под крышу. Потому что у Кубы проплачена путёвка, а никому неведомый красавчик в ведомости не значится. Идти тебе пешком до города, но и там ни сна, ни отдыха измученной душе. Позвонишь в квартиру, а тебя не пускают. Тебя там тоже не ждут. Не ждут победителя конкурса "Мистер Лето", а ждут привычного сына пусть даже и с большими губами.
      Настроение, которое и раньше я не назвал бы радостным, испортилось окончательно. Ну почему во взрослом мире всё так запутано? Почему даже сказки, пришедшие со взрослыми, таят в себе непонятки, которые не прочитаешь ни в одной фэнтазишной истории?
      - Тогда, - сказал я, отказываясь от прелестного облика. - Я хочу постоять на эспланаде во время линейки.
      "И поднять флаг", - мысленно закончил я, но вслух опять сказать постеснялся.
      - Хорошо, - кивнула Электричка. - Ты будешь помогать во время построений. Взамен, ты забываешь о Красной Струне.
      - Смогу ли? - извиняюще напомнил я. - Мыслям не прикажешь.
      - Конечно. Только следи, чтобы ты руководил мыслями, а не мысли тобой. Мы оба будем знать про МОЮ Красную Струну. И оба не станем ей мешать. О'К?
      - Угу, - я нехотя дал согласие.
      А что делать? Не корчить же неприветливое лицо и не чеканить "Нет!" Посмотрим, какие блага опустятся на мою голову, если я откажусь от поисков.
      А мысль о Красной Струне зудела в мозгу.
      - Иди ужинать, Егор Ильич, - распорядилась Электричка.
      И я бросился к столовой, как бросается за кошкой собака, сорвавшаяся с поводка.
      Она перешла на "ты"! Почему? Хорошо это или плохо? Чем мне грозит такое обращение? Вопросы покалывали, как камешек в кроссовке. Желудок не интересовался вопросами, он отчаянно звал на подвиги. Сейчас он желал быть мозговым центром и управлять руками, сжимавшими ложку, и зубами, тщательно дробящими картофелины, капусту, кашу и всё такое. А пока он принял командование над ногами, никакие вопросы уже не могли их свернуть с выбранного пути.
      Разумеется, в связи с флагштоком посреди клуба, киноэпопея ужасов завершилась. Народ страдал, разумеется, не из-за фильмов, а из-за отсутствия дискотек. Инициативная группа во главе с Антоном Патокиным выдвинулась к обиталищу Электрички. Пока они не вернулись, по лагерю пронеслись две серии слухов. Первая, что дискотека состоится прямо сейчас на поляне между пятым и четвёртым корпусами, если разыщут удлинители. Вторую передавали торжественным шёпотом. Она гласила, что инициативная группа в полном составе из лагеря исключена и сейчас увозится в неизвестном направлении.
      А потом отряды повели на построение. И слухи утихли сами собой. Во-первых, инициативная группа, как и все, стояла в строю. Во-вторых, и ежу понятно, что после построения дискотек не бывает.
      Я замер на правом фланге и косил глазами на Эрику. Как и прежде, в мою сторону она не смотрела. В предчувствии её взгляда меня то бросало в жар, то продирал холод. Я поймал себя на мысли, что мне жаль несостоявшуюся дискотеку. Жаль, потому что сегодня я чувствовал достаточный запас смелости, чтобы подойти и пригласить. Но не приглашу, потому что танцев не будет. А когда они начнутся, кто знает, может, моя смелость растворится без следа.
      Завтра в это время мы уже будем в городе. Возможно, уже в подвале.
      Стоп! Но ведь я обещал Электричке, что забуду про Красную Струну!
      Значит, уже ничего не будет. Приключение не состоится.
      Наступит такой же вечер, и я точно так же буду стоять в строю и опасливо коситься на Эрику. А пока... А пока мне срочно надо придумывать причину, по которой надо остаться в лагере и не думать о Красной Струне. Причину, которая покажется девчонкам убедительной. Но причины не выдумывались. И почему-то хотелось спать.
      Я чуть не заснул в строю. Глаза слипались. Не помогало даже красивое личико Эрики. Чтобы не свалиться в дрёму, я заморгал глазами и попробовал вслушиваться в голос Электрички. Как быстро мы привыкаем к странностям. Всего несколько дней прошло, а он уже не режет слух и кажется чем-то неразборчиво-монотонным. Речь Электрички не помогала вернуться в реальность. В голове ворочалась сладкая усталость. Ноги подгибались. Может, и хорошо, что дискотеки не будет? Какие уж теперь танцы.
      Я снова захлопал глазами и ради разнообразия взглянул не на Эрику, а на флагшток. Тёмный столб сгибался в дугу, словно над нашими головами дул не лёгкий ветерок, а ярились в единой упряжке четыре урагана. Ветер словно ждал моего взгляда. Флагшток дёрнулся, раздался дикий треск, и вместо чёрного прямоугольника глазам собравшихся предстали три жалких обрывка.
      Флаг был сорван и унесён. Привычный темп жизни нарушился. Железный поток слов директрисы заткнулся, словно невидимые руки повернули кран до упора. Весь лагерь затих, ожидая, что будет дальше. Кроме меня, потому что глаза продолжали слипаться. А на смену отчаянному сопротивлению подступавшей слабости пришла апатия.
      Желудок ойкнул и колыхнулся, познакомившись с острым локтем Сухого Пайка.
      - Иди, Куба, - донёсся до меня шёпот, - тебя кличут.
      - Кто? - и в полусонном мозгу пронеслась яркая мысль, что меня переводят в четвёртый отряд и ставят рядом с Эрикой. И размещают в соседних палатах. А когда по плану станут проводить День Влюблённых, то передавать записки мы будем только друг другу.
      - Электричка! - ответ развеял сладостные мечты.
      Ну вот, как всегда. Ты бы, Егор Ильич, ещё загадал, чтоб вас с Эрикой поженили!
      - Да иди же, - локоть снова вонзился в бок и побудил меня к немедленным действиям.
      Раньше я бы споткнулся десяток раз, прежде чем добраться до эспланады. Шутка ли, шагать под пристальными взорами двух сотен людей, готовыми поржать при любом поводе. Но сейчас я двигался в полусне, и реакция окружающего мира меня совершенно не заботила. Хотелось, чтобы линейка закончилась поскорее. Хотелось вернуться в отряд, помыть ноги, надраить зубы и завалиться в постель. А потом закрыться с головой и отключиться на всю ночь. Раньше я боялся, что флагшток вырастет посреди палаты, как в шестом отряде. Но сейчас расти хоть дюжина флагштоков рядом с моей койкой, я бы продолжал спать. Если бы мне только дали шанс добраться до кровати.
      Словно зомби, я поднялся на эспланаду. Народ виделся отсюда тёмной массой. Рядом колыхалась фигура Электрички. Слова медленно добирались до сознания, увязая в болотах дрёмы.
      - ...Того, кто поднимет флаг. А самого достойного нам назовёт Камский Егор.
      Сон тут же исчез.
      Флаг? Какой ещё там флаг? Сейчас же вечер?!!!
      Но полотнище уже подрагивало в руках Электрички. Нулёвое. Вот чёрт, откуда она его взяла? Она что, знала, что ветер сегодня будет дуть слишком сильно? И оборвёт как раз чёрный флаг с шестью серебряными звёздами.
      - Быстрее, Егор Ильич! - даже в шёпоте Электрички звучал металл.
      Вот тогда я проснулся окончательно. И обвёл глазами строй. Собственно говоря, кого я знал достаточно хорошо, чтобы назвать достойнейшим. Но уж Таблеткин точняк не поднимется на эспланаду. Нет, нет, Тобик постоит в строю. Его время ушло. По крайней мере, мне так было приятно думать.
      Но кого назвать? Взор метался по третьему отряду. Если кого и продвигать, то своих. Может, Сухого Пайка? Да ну, не стоит. Парень он неплохой, и если я каждый раз буду выбирать достойнейших, то обязательно покажу на него пальцем. Но не сейчас.
      Тогда Говоровскую. В награду за подвиг, когда она сохранила мой полдник. И за молчание по поводу автора разгаданных флагов. И за то, что променяла сказочный город на то, чтобы остаться со мной. Я обязательно выберу её. Но не сегодня.
      Суматошный взгляд не удержался в границах третьего отряда и перескочил на соседний. А потом замер, потому что там стояла Эрика. Правда, я не видел её сейчас. Вот если бы мне поручили выбирать утром, я бы с любого расстояния рассмотрел её блестящие глаза. Но теперь она потерялась в общей массе. Хотя никто не мешал мне крикнуть: "Элиньяк Эрика!"
      Серебряные звёзды заманчиво сверкали невдалеке.
      - Участвовать в подъёме флага, - начал я, холодок смелости очистил сознание, и когда мой голос произносил "флага", мозг принял решение, - никто не достоин.
      Мне показалось, народ загудел, как пчелиный улей. Возможно, я ошибался. Возможно, народ замер в безмолвии. Возможно, это ветер спустился с небес и зашумел. Но одно было непреложным фактом: Электричку я удивить сумел.
      - Кто же поднимет флаг? - донёсся её дрогнувший голос.
      - Давайте, я сам, - и руки храбро протянулись к звёздам.
      Я угадал. Материя оказалась шелковистой. Наверняка, из такой делают пышные платья в исторических фильмах и парашюты. Четыре пальца твёрдо сжали углы, а мизинцы осторожно поглаживали трепещущую ткань. Как космонавт к своей ракете, я повернулся к осиротевшему флагштоку. И только тогда понял, что совершенно не представляю, как прицепить знамя к стальному тросу. На помощь немедленно пришла Электричка. Фиолетовые ногти мелькнули перед моим лицом, и флаг таинственным образом оказался уже закреплённым.
      - Доволен, Егор Ильич? - прошептала директриса, и я почувствовал себя орлом на вершине Кавказа.
      Пальцы отпустили флаг и обхватили холодную струну троса. Интересно, какая на ощупь Красная Струна? Не думать! Не думать о Красной Струне! Вдруг за нарушение этот вечер окажется самым обычным сном? А мне не хотелось. Я знал, что мне хотелось больше всего. И я знал, что мечта прямо в моих руках.
      Руки осторожно потянули вниз переплетение стальных нитей. Флаг развернулся. Полотнище скользнуло по лицу. Не хлестнуло, а погладило, словно благодарило за то, что я отпускаю его в небо, а потом медленно поехало вверх. Я задрал голову, наблюдая за подъёмом. Так в фильмах мальчишка бежит по бескрайнему полю, а потом из его рук вырывается бумажный квадрат и возносится вверх, отпечатавшись ярким конвертом на глади ничем не потревоженной лазури. Воздушный змей, за которым бежит босоногая детвора, которой не дозволено прикасаться к тоненьким рейкам. Только смотреть. А хозяин сокровища сжимает в руках катушку и чувствует, как натягивается нить, как рвётся змей выше и выше, охваченный жаждой свободы. Я никогда не запускал змея, но подъём знамени я бы на него не променял. Руки перехватывали трос и утягивали к земле очередные его участки, а глаза смотрели на серебряные звёзды флага. И на живые звёзды, вспыхнувшие в небесах словно в мою честь. Флагшток казался мне ничуть не ниже телевышки. С замиранием сердца я наблюдал, как полотнище уходит на недосягаемую высоту. Мне казалось, что я взмываю вместе со знаменем и смотрю на притихший лагерь с высоты птичьего полёта. Мне казалось, блаженство тянулось никак не менее получаса. Но вот лёгкий щелчок подсказал, что путь флага окончен.
      - Свободен, Егор Ильич, - холодные пальцы Электрички вцепились в бока и заставили оторваться от флагштока. С великим неудовольствием я вернулся с небес на землю и обвёл округу опустошённым взглядом.
      Я поднял флаг! Сам! Пусть в мире вспыхивают тысячи Красных Струн! Пусть появляются сотни Электричек. Я готов примириться и с большими трудностями, только... Только пусть мне и завтра разрешат поднять флаг. Строй отрядов ещё не нарушился. Вожатые ждали моего возвращения. А может, и сигнала Электрички. Меня это не заботило. По договору я и завтра буду стоять на эспланаде. По договору я и завтра буду выбирать достойнейших. Но уже решил совершенно точно, что если завтра в мир явятся тридцать два флага, в небеса их запустят мои руки.
      Глава 22
      На вершине пьедестала
      Как и планировалось, я почистил зубы и направился к корпусу, чтобы минут через пять отрубиться до утра. Если смогу заснуть. Я дрожал от возбуждения, как холодильник. И одобрительные возгласы соотрядников успокоить меня не могли. "Молоток, Куба!" - пророкотал бульдозерообразный Толян Петров и хлопнул меня по плечу, словно выбивал ковёр. "Могёшь, Куба, могёшь!" - улыбался вечно насупленный Вадик Аракелов. Девчонки не подходили на близкую дистанцию. Но не отрывали от меня глаз и перешёптывались без вечных хиханек, да хаханек.
      У корпуса мою персону поджидал более значительный подарок судьбы. К перилам крыльца прислонилась Эрика. Надо же, стоит разок прославиться, и всё сразу становится таким легко достижимым. Не надо никакой дискотеки, чтобы самая красивая девочка лагеря начала пристраиваться тебе в хвост.
      К сожалению, Эрика пришла не за этим. Никаких "Егоров", никаких восторгов, никаких "Ну, Куба, можно я сяду с тобой, когда будет прощальный костёр?"
      - Не забудь, завтра после подъёма встречаемся за эспланадой, - вот и всё, что прозвучало в мой адрес.
      - Зачем? - недоумённо выдавил я.
      Потом вспомнил. Странно, единственный подъём флага сделал меня иным человеком. Я забыл о наших планах. Я забыл о предстоящем побеге. Я забыл даже о сказочном городе. Оказывается, не думать о Красной Струне совсем несложно, особенно, если утром тебя поджидают тридцать два неподнятых флага.
      - Ты тормоз, Куба, - печально констатировала Эрика.
      - Кого ты назвала тормозом? - закипятился я. Правда, тихо. Не хотелось привлекать внимание. Пусть народ топчется в сторонке, кидая косые взгляды, и думает, что Эрика признаётся мне в любви.
      Эрика не ответила. Просто смотрела грустными глазами. Она словно чувствовала, что мне уже не хочется ничего предпринимать, но не могла подобрать слова. Губы её сжались. Я ещё ни разу не видел её сердитой. Даже теперь она продолжала оставаться на диво привлекательной. Пусть сердится. Пусть злится. Я даже готов стерпеть, если она назовёт меня "козлом", но только пусть так и стоит рядом.
      Мозги медленно закипали. Присутствие Эрики размягчало их. Стоило огромных трудов заставить их работать. Надо срочно придумать что-то такое, что бы оставило Эрику вместе со мной.
      - Хочешь, - сказал я, - когда вернёмся в город, я буду прибегать к тебе каждый день?
      Лицо Эрики исказила гримаса скорби.
      - У меня есть потрясающие краски, - попробовал зайти я с другой стороны. - Из Германии. Могу отдать.
      Нет, не интересовали Эрику чужие краски.
      - Если кто к тебе полезет, - начал я обычную песенку всех парней, - скажи мне, я ему...
      На Эрику не действовали обычные песенки. На Эрику не лезли. Перед ней прогибались.
      - А давай, устроим персональную выставку твоих рисунков, - засияли мои глаза. - Я могу сказать Электричке. Вряд ли она мне откажет.
      Знакомства с сильными мира сего Эрику не впечатлили. Эрика молчала. Эрика ждала моих слов. По правде ждала! Вот только каких?
      - Я хочу, - медленно отчеканила она, - чтобы завтра после подъёма ты и Говоровская ждали меня за эспланадой. Куба, почему ты решил наплевать на расследование? Ты же обещал!
      Эрику тянуло в верхние пределы, а меня они уже нисколечко не интересовали. Но не хотелось отпускать Эрику. Я страстно желал завтра с эспланады разглядеть её стройную фигурку. Эрика не отводит глаза. Эрика всегда смотрит в центр. А в центре завтра буду стоять я. И поднимать флаги.
      - Наверное, - нехотя начал я, - нам не стоит соваться, куда не следует. Может, ну её, Красную Струну. Жили ведь раньше, не знали ничё такого, и хорошо было.
      - Куба, - Эрика встряхнула меня за плечи, как какого-то несмышлёныша. Осталось всего два утра. Никто не знает, что произойдёт после того, как будет поднято сто двадцать семь флагов.