Если там и выстроили волшебную лестницу, уводящую к небесам, то я её не заметил. Потому что сразу же столкнулся с Электричкой. Сердце плаксиво стукнуло и вместе с душой провалилось куда поглубже. Меня вынесло прямо на главного врага.
      - А, Егор Ильич, - металлические нотки прогнали тишину из переулка, и я увидел как блеснули зубы в хищной улыбке. - Не спится?
      - Да вот, - хмуро сказал я, надеясь словами прогнать глухую волну отчаяния. Гулял тут мимо, и дай думаю...
      Мой сарказм ничуть её не обескуражил.
      - Не находишь, что наши пути, - улыбка стала и шире, и страшнее, - стали совпадать весьма странным образом?
      - Чего там, - беспечно махнул я рукой, хотя всё внутри так и ныло от тоскливой волны. - Вы - начальница. Куда вы, туда и мы, малые да неразумные.
      - Не надо, - господи, мне и неведомо было, что улыбка может оказаться такой большущей, а к ней прибавьте ещё багровый блеск глаз, да тёмную массу тела, нависшую надо мной скалой, готовой вот-вот опрокинуться. - Не надо на себя наговаривать. Это я насчёт малых.
      Я не ответил. Только вздохнул глубоко. Насчёт малых, это я загнул. Даже в первом отряде меня поставили бы в середину строя. Ну, и что теперь будет?
      - Зачем ты сюда явился?
      - А вы зачем? - говорят, что нападение - это лучшая защита. - Не боитесь оставлять лагерь без присмотра? А вдруг завтра флаги не поднимут?
      - Глупый вопрос, - презрительно выдала Электричка. - Вспомни, как ты жаждал поднять флаг. Представься возможность коснуться ещё одного, ты бы не отказался. Ни за что на свете. Поэтому сам знаешь, завтра будет КОМУ поднимать последние флаги. О флагах я беспокоюсь меньше всего. Куда более меня заботит Струна.
      Директриса ошиблась. Я отказался от подъёма, когда провожал Эрику к верхним пределам.
      - Струну не нашёл, - голос Электрички стал бесстрастным. - Струна цела. Я это чувствую. Так что бояться тебе нечего. Ступай.
      Я сунул руки в карманы. Ну не проигран ещё бой. Не съест же она меня, в конце-то концов.
      - Куда? - я ухмыльнулся через силу. - В подвал?
      - В подвал ты не пойдёшь, - улыбку перекосило печалью.
      - Это ещё почему? - я и сам удивлялся тому, как во мне росла смелость.
      - Хорошо, - жёстко сказала директрисса. - Это будет так. Слушай внимательно. Я расскажу тебе будущее не по линиям руки, и не по звёздам. Я знаю, что ты пришёл сюда не один. И знаю, что Колька, собственно говоря, тебе тут не нужен. Да и от Инны ты с облегчением бы избавился. Тебе нужна только Эрика. Именно с ней ты хотел отыскать Красную Струну. Именно она должна стоять с тобой на вершине лагерного пьедестала, и пара ваших голосов рассказывала бы об удивительнейшей истории грандиозного свержения Электрички. Не верти головой. Мне известно, что вы все прозвали меня именно так. Но ты же и сам понял, что бывают прозвища и похуже, чем наши с тобой. Не спорь. Ты просто ещё не слышал, как зовут тех, кто никогда не попадёт на страницы всемирной истории. Но мы отвлеклись. Итак, ты и Эрика. Вы входите в подвал, - голос приобрёл издевательский оттенок, - рвёте струну и...
      Последовала пауза. Я не ответил, только презрительно скривил губы.
      - И никогда не расстаётесь, - закончила Электричка.
      Переулок снова окутала тишина, только теперь не тревожная, а наполненная безысходной печалью. Моей печалью.
      - Я не зря разделила эти пункты, - прогнала тишину Электричка. - Для тебя они несовместимы. Если ты возвращаешься в подвал... Я не поленюсь повторить, если ты возвращаешься в подвал, быть может, ты и разыщешь там Красную Струну. Быть может, ты даже её и порвёшь. Но тогда можешь смело забыть об Эрике. Ты никогда не станешь предметом её внимания.
      - Почему? - прошептал я, а слёзы вдруг выступили на глазах, и стоило огромного труда удерживать их в уголках.
      - Потому что ты никогда ей не понравишься. Ни единого шанса.
      - Я докажу! - горячо заспорил я, вспоминая лекцию по этике и психологии семейной жизни. - Узнаю, что ей интересно. Буду таким, как ей интересно...
      - Бесполезно, - оборвала Электричка. - Не буду ничего расписывать. Скажу коротко. Лет десять назад на моём пути попался парень, влюбившийся в альпинисточку. Она так мечтала влезть на Эверест. Ты не представляешь, как сильно он любил. Силы хватило как раз на то, чтобы в одну ночь вырвать этот далеко не маленький горный пик из Гималаев и перетащить к самому городу, где в одном из окраинных районов жила Она.
      - И они влезли на гору вместе, - догадался я. - А что потом?
      - Никто никуда не влез, - медленно возразила директриса. - Он притащил Эверест. Но её уже вполне устраивала крыша самой обычной девятиэтажки, куда можно забраться с тем, кто ей дорог. А дорог ей был, как ты, наверное, успел сообразить, совершенно другой парень. Так что наш герой, так и оставшийся неизвестным, не приобрёл ничего, кроме разочарования и проклятий многочисленных сил, которым пришлось уволакивать Эверест обратно и в срочном порядке устранять следы внепланового приключения. Ты не сможешь притащить Эверест. Но тебе и не надо. Уже не надо.
      - Кому какое дело до моего будущего, - разозлился я. - Будущее зависит только от меня. Будущее не может быть предсказуемым.
      - Верно, - маленький кивок и улыбка, получившаяся почти доброй. - Твоё будущее предсказуемо только, если ты спустишься в подвал. Ну посуди сам, если ты спрыгнешь с пятого этажа или кинешься под трамвай, предсказуемо ли то, что случится после прохождения тобой точки необратимости? Подвал для тебя - это тот самый трамвай. Или пятый этаж. Нет подвала - нет предсказуемости.
      - Тогда что?
      - Я думаю, - холодное сияние затопило угасающие угли в глазах Электрички, ты останешься разумным мальчиком. Повернёшься спиной к двери и отправишься вон к той лавочке, где тебя дожидаются друзья. Тебя со всей многовариантностью будущего.
      - Ждут? - удивился я. - Но что я скажу им, если они спросят, почему мы не можем снова спуститься в подвал. Ведь спросят же! А ещё спросят, что я нашёл за дверью.
      И кто тянул меня за язык?!!!
      - О-о-о! - протянула Электричка. - Так ты, дружок, успел побывать за Дверью. А раз Красная Струна цела, тест тобою не выполнен. Следовательно, наказание возрастает. Спустишься в подвал... Запомни меня хорошенько. Если ты спустишься в подвал, печать заклятия навечно останется на тебе. И знаешь какого? Всю жизнь тебя будут любить лишь те, кто тебе нисколечко не нужен. А те, кого ты полюбишь, либо станут избегать тебя всеми силами, либо ты не удостоишься ни малейшего знака внимания с их стороны.
      - Но ведь осталось меньше двух дней!
      - Кому?
      - Мне, Эрике, всему миру!
      - До чего?
      Я замялся. Я не знал - до чего. Просто догадывался, что радости это никому не принесёт. Разве что Электричке. Только она тогда будет далеко отсюда.
      - Ты в это веришь?
      Я промолчал. Я не верил. Я не мог поверить. Как не мог поверить тогда, в козлиной игре, за шаг до финала, что меня просто выкинут с дистанции.
      Внутри головы словно скользнул сквознячок.
      - Вот и не верь, - и Электричка, мягко сдвинув меня в сторону, устремилась вниз по лестнице. Я напряг слух, надеясь всё-таки различить её шаги. Но те потеряли звуки ещё перед порогом.
      Глава 38
      Поворот
      ...Богатеи у вокзала
      Собирались. Ну и вот:
      Для богатых в центре зала
      Заработал телепорт.
      Где святая справедливость?
      Наших доблестных бойцов,
      Тех, что с монстрами рубились,
      Бросили в конце концов.
      Ладно, чёрт с ним, разберёмся,
      Мы не сетуем на жизнь.
      Город, жди, и мы вернёмся!
      Так что, жители, держись!..
      * * *
      Моя команда, действительно, обреталась на указанной лавочке. Нельзя сказать, что меня ждали. Когда я их увидел, все трое сладко спали. В центре сидела Инна откинувшись на полукруглую спинку, собранную из плотно подогнанных друг к другу реечек. Голова её запрокинулась в небо, шея незащищёно белела. Эрика устроилась, изящно подогнув ноги под себя и склонив голову к груди. Колька свернулся калачиком, зажав руки между колен.
      Хотя, ждали они бесспорно. И именно меня. Иначе ничто не мешало бы им спокойнёхонько отправиться домой и блаженно отключиться, закутавшись парой одеял, а не корячиться на жёстких досках. Мой взгляд перебегал с Инны на Эрику и неизменно притормаживал на Сухом Пайке. Я не мог врубиться, как ему удалось заснуть, учитывая, что его голова покоилась на бетонном подлокотнике. Умеют же люди засыпать. Я чуть не иззавидовался, потому что и сам бы поспал минут так сто двадцать, да сна ни в одном глазу то ли от холода, то ли от излишних переживаний.
      Переживания всегда глубоки и основательны, когда пропитываешься ими в одиночку. Совсем другое дело, поделить их между друзьями и близкими, ещё не догадывающимися, какая куча неприятностей грозит навернуться на их плечи в следующую секунду.
      Я потоптался ещё полминуты в раздумьях о том, какими словами разъяснить народу всю никчёмность предстоящих попыток подвального штурма. Пронизывающий холод напомнил мне о полярных морозах и подтолкнул к активным действиям.
      Осторожно погладив Инну по шее и ласково толкнув Эрику в мягкое, как подушка, предплечье, я оторвался на Кольке, возвращая его в мир богатырским потряхиванием. Колька оторопело раскрыл глаза и уставился на меня так, словно перед ним стоял марсианин.
      - Куба, - его губы разлепились и прошлёпали моё имя.
      - Куба, - воскликнула Инна. - А где кошки?
      - Кошки-то, - я многозначительно усмехнулся, предлагая слушателям самостоятельно додумать все перипетии моего победного сражения. - Нету кошек, мои глаза осторожно косили на молчаливую Эрику, обхватившую плечи бледными ладонями. - Чистая работа, - я гулко похлопал себя по бокам. - Гляньте, ни единой царапинки.
      - А что за дверью? - с напряжением спросила Эрика, когда наши глаза ненароком встретились. - Ты нашёл Красную Струну? Ты разорвал её?
      - Без нас! - ахнул Колька.
      - Не то чтобы разыскал, - пришлось признаться мне. - Просто там, за дверью, завалы. Хрен пройдёшь, в общем. Я потыкался, да вернулся.
      - Значит, всё напрасно, - в словах сквозил не вопрос, а утверждение.
      Я угрюмо промолчал.
      - Надо в лагерь возвращаться, - жалобно протянула Инна.
      - В лагерь? - удивился я.
      - В лагерь, - подтвердила Инна. - Раз ничего не получилось.
      - Вернёмся, - в моих словах разливалась радость. Молодец всё-таки эта Говоровская, с полуслова поняла.
      - Накажут, - плаксиво предположил Сухой Паёк.
      - Меня не накажут, - сказала Эрика. - Я в лагерь не поеду. Сразу домой. Лагерь - это до утра ждать. А я замёрзла, жуть!
      - Тогда и я домой! - обрадовалась Инна.
      - А мне нельзя, - вздохнул Колька. - Меня выдерут. Путёвка-то не бесплатная. Родичи потом полгода стонать будут, что меня из лагеря понесло, и куча денег на ветер вылетела. Я уж лучше как-нибудь в лагерь. Пусть накажут. Пусть без завтрака там оставят, без обеда и всё такое...
      - Тогда и я в лагерь, - неожиданно сказал я. Вернее, почему неожиданно? Я мог со спокойной совестью возвращаться в свою пустую квартиру. Но тогда... Тогда я отсекал Эрику от своей жизни навсегда. Отсекал безвинно, потому что не нарушил правило, не стал спускаться в подвал. И тем не менее, Эрика ускользала, как последний осенний листок под порывами безжалостного ветра. Нет таких сил, которые могут удержать лето, не подпуская осень и близко к пышущей зеленью листве. Нет таких сил, чтобы Эрика осталась рядом. Хоть Эверест ей притащи!
      Постойте, но я же не спускался в подвал!
      - Ой, мальчики! - всполошилась Инна. - Как же вы в лагере? Когда там такое творится!
      Я пожал плечами, стремясь, чтобы Эрика заметила. Свой жест я адресовал тем, кто покидает Родину в трудное для неё время, кто променял горькую соль отчизны на сахарные кристаллики чужбины, где жизнь спокойна и скучна, где никогда не случается ни печального, ни удивительного.
      - Я тоже в лагерь, - сказала Говоровская, предано заглядывая мне в глаза. Не могу же я вас оставить.
      Её взгляд красноречиво намекал, что в первую очередь она не может оставить естественно меня. Я быстро отвернулся в сторону Элиньяк. Эрика безмолвствовала. Постепенно молчание распространилось по всей округе. Край неба начал светлеть, до утра оставалось совсем немного. Вздохнув, я приземлился на скамейку. Рядом с Эрикой я сесть не рискнул. Втиснулся между Говоровской и Сухпаем. Холод не отступал и казался самым мерзким, что только бывает на свете. Холод заставлял меня позорно дрожать и притуплял в голове все сколько-нибудь стоящие мыслишки.
      Чтобы не лязгать зубами, я погрузился в воспоминания. Почему-то вспомнился бедолага, влюбившийся в альпинистку. Это ж сколько силищи-то надо, чтобы своротить с места Эверест? Но как ему удалось?!!! Я представил себя, пытающегося оторвать от земли известнейший восьмитысячник. Потом представил сам восьмитысячник и себя рядом. Потом мне совсем ничего не захотелось представлять.
      Тогда я вспомнил дискотеку. Жаркая темнота. Прямо, сауна. Пот так и льёт. Господи, ну кто бы перенёс меня туда прямо сейчас! Я даже увидел тёмную глубину, подрагивающие головы колышущейся толпы и сполохи цветомузыки на стенах. А потом Эрику. Не ту, которая безмолвно съёжилась в полуметре от меня. А зажигательно танцующую напротив счастливчика из тех, что понаглее. Как ненавидел я тогда всех, кто смел танцевать с Эрикой. Как ненавидел я сами дискотеки. Как мечтал, чтобы клуб разрушился, чтобы крыша обвалилась, а я, смело раскидывая глыбы сцементированных кирпичей и обрывки плюющихся сиреневыми брызгами проводов, пробился бы к центру завала и вытянул бы Эрику на свежий воздух. А потом мы бы сидели на пригорке и смотрели на солнце, медленно уползающие за чёрные верхушки леса.
      Постойте, постойте, а не казалось ли мне тогда, что можно не дожидаться завала? Надо просто выйти и, разозлившись на весь мир, ухватить клуб за угол, а потом рвануть вверх, да опрокинуть его, как коробку из-под обуви. Не казалось ли, что мне вполне по силам. Просто встать, выйти и... Но я оставался в жаркой темноте, плавая в сладко-тоскливой боли. А если бы вышел? А если тот влюблённый тоже просто вышел? И своротил Эверест? А почему нет! Кто знает, на что мы способны, когда откидываем позволяющую плавать в сладости ничегонеделанья участь неудачника и берём судьбу в собственные руки.
      Я даже согрелся. И, наконец, добрался до умных мыслей.
      - Слушайте, - мои ноги спружинили, сбрасывая тело с сиденья. - Чего мы здесь сидим-то?! Пойдёмте ко мне. У меня квартира совершенно пустая. Там до утра и перекантуемся. Тепло гарантирую.
      - Пойдём! - Инна смотрела на меня, как маленькая, едва не задохнувшаяся в дыму девочка смотрит на влезающего в окно пожарного.
      - Во! - ухнул Колька. - Дела!
      Но праздник так и не добрался до нашей улицы.
      - Я домой, - тихо сказала Эрика. - Зачем дожидаться утра в чужой квартире, если можно отправиться к себе прямо сейчас.
      Я смотрел на Эрику и чувствовал, что даже, если мои руки перевернут клуб и вытащат Эрику из обломков, солнце будет опускаться за горизонт без посторонних свидетелей на пригорке.
      Я смотрел на Эрику и знал, что дело не в подвале.
      Я смотрел на Эрику, надеясь, что можно ещё хоть что-то исправить. Что путеводная ниточка - в моих руках. Что ждёт она, когда я дёрну, меняя будущее, как хочется не Кубе, а как того желает Егор Ильич. Вот только как выбрать нужную из миллиона ниточек, за которыми стоят пустышки? Как? Кто может сказать? Я знаю, вы можете! Но вы далеко, а мне надо прямо сейчас.
      - Эрика, - голос мой дрогнул, когда я первый раз назвал её по имени. - А почему ты не вернёшься в лагерь?
      Ответ оказался до ужаса простой.
      - Не хочу, - взглянула на меня Эрика. - Скучно там, Куба. Скучно и всё.
      Вот так. Эрике просто скучно в тех местах, где есть я.
      - А где ты живёшь? - предпринял я до безумия отчаянный шаг, сравнимый разве что с тем, когда шагаешь под дождь кипящей стали. - Я же даже не знаю твоего адреса.
      - А стоит ли, Куба? - взгляд её удерживал смесь чувств непревзойдённой красотки, когда за ней тянется до смерти утомивший кавалер. - Стоит ли знать?
      Парни так не смотрят. Так умеют смотреть только девчонки. Да и то не все. Только те, при виде которых твоё сердце начинает стучать горячо и печально.
      Я смотрел на Эрику и понимал, что приключение закончилось. Флагштоки могли заполнять хоть каждый квадратный метр лагеря, это уже не остановит мою распадающуюся армию. Эрика разочаровалась. Она всё равно потеряна. Хоть я и не спускался в подвал. И вокруг меня будет крутиться большой и удивительный мир, в котором я никогда не услышу о красотке по имени Эрика Элиньяк. Когда-нибудь я привыкну. Но не забуду. С грядущего утра мне предстоит жить без неё. Но если мне всё равно придётся жить без Эрики, то уж лучше жить без неё, всё-таки совершив подвиг.
      - Стоит, - хрипло сказал я. - Стоит! Потому что МНЕ нужно. И знаешь почему? Вдруг лет через десять мне захочется заглянуть к тебе, чтобы вспомнить... Потому что мы вместе проберёмся к Красной Струне и порвём её.
      - Куба, - голос Эрики наполнился удивлением. - Ты ведь не хотел больше и слышать про подвал. Там ведь, по твоим утверждениям, завалы. Там... Как это ты сказал?
      - Хрен пройдёшь-то? - я оживился, чувствуя, что приключения продолжаются. Да нет, пролезть можно. Это я о Сухпае переживал. Думаю, точняк ходули свои переломает.
      - Я-то! - взвился Колька. - С чего это? А? Ещё посмотрим, кто первым переломает!
      Глаза Инны странно заблестели.
      - Идёшь, Говоровская? - со смыслом спросил я.
      - Конечно, - кивнула она.
      Я взглянул в тёмный зев подвала. Моя армия снова сплотила ряды в полной боевой готовности.
      Глава 39
      Предсмертные видения
      Теперь мы могли пристально осмотреть таинственную дверь. Склизкое тело, ожившее, чтобы утолить безмерную жажду, кануло в неизвестность. Электрички поблизости не наблюдалось. Лампочка продолжала тускло гореть. Нам никто не мешал.
      Дверь ничем не напоминала ту, через которую я угодил в мир трёх колдуний, избавив подвал от чешуйчатой стаи. Две створки из тёмного дерева, на которых толстенные буквы образовывали надпись "ЧАЙ". Чёрные полосы шелушащейся краски пытались скрыть три буквы от взоров общественности. Но современность отступала перед древним и неудержимым. Слово "ЧАЙ" обозначало теперь мощное магическое заклинание, способное повернуть мир не хуже Архимедова рычага.
      Ниже красовалось уже знакомое "NE VHODIT". Только я приготовился рвануть ручку, как Колькина рука торопливо перехватила моё запястье.
      - Смотри, - прошептал он, и страх, сбежавший, как казалось, насовсем, снова принялся леденящей струйкой заползать в душу.
      Сначала я не понял, чего могло так взбудоражить Сухого Пайка. Только потом разглядел, что краска нижней надписи с левой створки почти соскоблена. А то, что осталось на правой, взывало "HODIT".
      - Ходит! - со значением повторил Колька, словно не прочитал, а выполнил перевод редковстречаемого иностранного слова. - А кто ходит? Куда ходит? - и принялся рассматривать косяк, словно на нем написали ответы.
      Косяк украшала резьба. Гирлянды листьев, перевитые трёхполосными лентами. Желание распахивать дверь пропало. Я просто переминался с ноги на ногу и думал.
      А думал я о том, что ждёт меня за дверью. Сейчас я собирался туда не в одиночку. Что случится, если мы снова попадём в мир трёх колдуний. И снова кто-то должен нажать на кнопку. Я не смогу. Но если не я, то вдруг рука одного из моих спутников отважится надавить. Мир померкнет и рассыплется. Проход к Красной Струне откроется. А мне уже будет ничего не нужно. Я пристально осмотрел своё войско. Девчонки перешёптывались, показывая то на толстую дверную ручку, то на три могучие буквы. А Сухой Паёк гладил деревянные листочки. Судя по всему, он уже был без ума от двери.
      - Ты ещё поцелуйся с ней, - прошипел я, и Сухпай испуганно отпрянул. Тогда я отогнал мрачные мысли, схватил за ручку и потянул дверь на себя. Легко и бесшумно створка открыла мне путь дальше. Меня встретили темнота и запах слежавшейся пыли. Никакого мира, где три старушки охраняют заветную кнопку. Но и никакой Красной Струны. Узкий, утонувший во мраке коридор.
      - Двигаем, - сказал я в первую очередь самому себе, чтобы решимость не истаяла, и сразу же переступил через порог. Ничего не случилось. Сухой Паёк натужно дышал в спину.
      - Потише, Колян, - шикнул я. - Всю нечисть к нам сейчас притянешь. Сам же прочитал. Ходит тут кто-то. Зачем же обнаруживать себя раньше времени?
      Дыхание на секунду исчезло и на смену ему пришло тяжёлое сопение, словно Сухпай и хронический насморк дружили с детского сада. Я промолчал, чтобы не стало ещё хуже, и зашагал вперёд. А хуже стало. Началось с того, что потревоженная пыль взвивалась к потолку, попутно забиваясь во все дырки. Чихнуть хотелось до невозможности, но я сдерживался только тем, что Колька не мог мне встречно шикнуть: "А сам-то!"
      Первой чихнула Говоровская. Я обернулся и кинул на неё разъярённый взгляд. Впрочем, его никто не увидел, так как я обнаружил за спиной оглушающую тьму. Может быть, я даже не смотрел в сторону Говоровской, а может быть, никакой Говоровской уже не стояло за спиной. Равно как и Эрики, и даже Сухпая. Я хотел окликнуть свою команду, но не успел. Слова застыли в горле, а воздух в лёгких остался на постоянное место жительства. Я услышал шаги. Но не в той стороне, куда смотрели сейчас мои глаза. Оттуда, куда я так опрометчиво вышагивал ещё минуту назад.
      "Ходит! - пронеслось в голове, заполняя душу всепоглощающим страхом. - ОНО ходит!"
      И я почувствовал себя маленьким беспомощным котёнком. Котёнком, не знающим, что его хотят утопить, но чувствующим, что в мире вот-вот случится что-то неправильное.
      Я не убежал только потому, что с должности командира меня снять не успели. Я просто повернулся и прищурил глаза, чтобы тот, кто ходит, не увидел в них страха. Я повернулся и увидел того, кто ходит.
      Нет, навстречу шёл не великан, извергающий лаву, не Фредди Крюгер, позвякивая лезвиями на пальцах, не всадник без головы, но со злющей тыквой в руках, и даже не Электричка.
      Озарённый мертвенным бледным сиянием ко мне продвигался Таблеткин.
      Вы, наверное, презрительно сморщили нос. Вы, наверное, раз и навсегда потеряли ко мне уважение, потому что я перепугался чуть ли не до седых волос. Вы недоумеваете, кого тут можно бояться. Но Таблеткин, уже сокративший расстояние между нами до пяти метров, крайне мало напоминал того Таблеткина, из-за которого я разочаровался во второй смене. Голову моего недруга украшал высокий остроконечный колпак, на груди поблёскивал стеклянный череп, а в глазах плескалось жидкое серебро.
      - Куба, - узнал меня неправильный Таблеткин. - Чего ж ты остановился, тормоз? Бежи сюда. Скучал без тебя, веришь? Жду не дождусь!
      Обрадованный, он сложил руки перед собой раскрытыми ко мне ладонями, а потом резко распрямил их, словно толкал в меня что-то тяжёлое и противное. Через секунду я уже знал, что именно!
      Без единого звука в меня врезалась волна страха. Ужас мягко объял меня и превратился в прохладное вязкое облако, заставившее тело гнусно дрожать. Теперь я представлял из себя не Егора Ильича, и даже не Кубу. Моё место занял безропотный чама, которому под зад пинала даже малышня из седьмого отряда. Теперь меня можно было вести куда угодно и делать со мной всё, что угодно.
      Таблеткин усмехался, чуя верную победу. Я силился собрать мысли, чтобы определиться в дальнейших планах, но так и не смог. Перед глазами стоял только мертвенный свет серебра. Я боялся до омерзения. Не могу сказать, почему мои ноги до сих пор шагали вперёд. Я думал, что наступают последние секунды моего пребывания на земле. И мне захотелось вспомнить хоть что-нибудь приятное.
      И я вспомнил.
      Наверное, вы уже позабыли, из-за чего я угодил в летний лагерь и бесславно теперь погибал. То внезапно закончившееся морское сражение в моей квартире... Именно его я и представил во всех подробностях. И у меня получилось!
      Ни Электрички, ни подвала, ни злобного Таблеткина больше не существовало. Все они находились в будущем. А я оказался в спальне, где чутко прислушивался к плеску, доносящемуся из гостиной. Мои джинсы были подвёрнуты у колен, а ступни блаженствовали в тёплой, постоянно прибывающей воде. В гостиной шлёпал Вовка, направляя корабли к входу в моё укрытие. Подвластная мне эскадра тихонько колыхалась у ног.
      Прежде всего я спрятал флагманский корабль за креслом. Посторонний взгляд не нашёл бы ничего примечательного в обычном бумажном треугольничке. Но только не говорите это мне! Крейсер я изготовил из старой альбомной обложки: бледно-синей, с тёмными извилистыми прожилками. Так получилось, что коричневая, почти выцветшая звезда рисунка очутилась на рубке, и уже от этого корабль выглядел героем, словно военный самолёт, уже успевший сбить врага. Он заслужил право на покой. Если ему суждено погибнуть в славной битве, то лишь в последнюю очередь.
      В раскрытую дверь юркнул быстроходный красный катер, подгоняемый Вовкиной ногой. За ним явился и сам вражеский адмирал, звонко шлёпая и каждым шагом поднимая девятый вал. Я кинул быстрый взор на кресло, где лежал зелёный резиновый мяч. Но решил подождать. Мяч должен стать главным секретным оружием, апофеозом битвы, когда врежется в самый центр вражеской армады. Но сейчас границу нарушил лишь катер, и тратить на него главную бомбу было непозволительной роскошью. Хитрый Вовка нарочно выбрал корабль из пластмассы. Такой не размокнет и не осядет безвольным скомканным листом. Такой, даже если его захлестнёт волна, ничуть не опрокинется. Его может вывести из строя только прямое попадание.
      Пока я размышлял, Вовка, гад, уже начал прицельно пулять пластмассовыми шариками по моей эскадре. С лёгким плеском взлетали столбики воды, как в военных фильмах про моряков. Но я не оценил красоты. Я увидел, что шарик перевернул на бок мой авианосец, сделанный из кукольного стола. Плассмасовые самолёты опрокинулись в воду и теперь не представляли никакой угрозы, а сам броненосец, хоть и не затонул, но плавал на боку и, значит, не имел права принимать участие в дальнейшей битве.
      С ужасом я осознал, что начинаю проигрывать. Прищурив один глаз, я начал вести шквальный огонь по катеру, но перевернуть его было не так-то просто. Ловкий манёвр удался Вовке великолепно. Когда я наконец увидел оранжевое днище, уставившееся к потолку, все вражеские корабли уже заплыли в мою акваторию и, самое главное, держались обособленно. От злости я чуть не истратил главную бомбу на длинный пластмассовый эсминец, найденный Вовкой позавчера на помойке за детским садом. Лишь чудом сдержался, хотя и скрипнул зубами от злости, заметив, что под шумок Вовка выбил из моих рядов ещё три бумажных красавца.
      Победа висела на волоске.
      Этот шланг Вовка даже не тратил шарики. Он окатывал моих красавцев тугой струёй из брызгалки, и те, отчаянно сопротивляясь, всё же опрокидывались и тонули. И бегать за пополнением боеприпасов Вовке не надо. Отвинтил пробку, зачерпнул воды из-под ног и воюй дальше. Вот ведь Вовка, подготовился к сражению, а я как-то упустил из виду. Теперь же бежать и разыскивать свой брызгач на пыльных полках кладовки было поздно, и я лишь усилил огонь, то стреляя, то подбирая шарики, весело покачивающиеся на волнах, словно плавучие мины.
      Меня спас огромный ледокол, который я полчаса мастерил из толстенного картона. Вроде бы и бумага, а пойди напитай её водой. Истратив содержимое трёх брызгалок на непотопляемый корабль, Вовка от злости хотел садануть его пяткой, но мой отчаянный вопль не дал свершиться несправедливости. Пока мой противник вспомнил про шарики, половина его экдадры уже плавала кверху брюхом. Я решил начать с задачки посложнее и истребил корабли из пластмассы и дерева, за исключением огромного Вовкиного авианосца. В отличие от моего, этот сделали из сиденья табуретки. Давно у меня уже чесались руки взять мяч, но тут я заметил, что ошалевший от провалившегося блицкрига Вовка принялся сгонять оставшееся войско под защиту главной мишени. Коварно улыбнувшись, я решил не мешать Вовке в стремлении помочь мне покончить с его армадой одним ударом.
      От брызг, летящих во все стороны, мы вымокли аж по пояс. Но ничуть не переживали. Душа пела от игры, в которую не довелось играть ни одному пацану с нашего двора. Настоящее море и почти настоящие корабли. Настоящие потери и настоящая победа, подмигивавшая то мне, то Вовке. Но тут случилось непоправимое. Желая прицелиться получше, Вовка отошёл на три шага назад, не видя, ступил за кресло, и его нога вдавила в бушующее море мой звёздный флагман, прятавшийся в засаде. Крик застыл на сомкнувшихся губах, превратившись в хрипение полузадушенного человека. Вовка и сам понял, что сделал чего-то не так. Он втянул голову в плечи и сдвинулся в сторону. То, что виднелось из воды, напоминало теперь не гордый корабль, а основание для Севастопольского памятника погибшим кораблям.
      Эх, если бы мой флагман был из пластмассы! Тогда я просто перевернул бы его, и сражение продолжилось. Но ничто не могло вернуть к жизни бесформенный комок бумаги, прожившей славную, но короткую жизнь в роли флагманского корабля.
      И я врезал нечестному Вовке по челюсти.
      Картинка тут же рассеялась. Передо мной стоял вовсе не Вовка, а Таблеткин, ошеломлённо растирающий скулу. Автоматически, я подул на одервеневшие костяшки, не упуская из виду врага, а тот съёжился, как привидение перед смертью, и начал отступать. Я догонял его, потрясая деревянной шпагой, неожиданно очутившейся в руке. И когда я уже окончательно уверился, что дело в шляпе, он вдруг остановился и хищно оскалился. Пальцы правой руки сжимали шпагу. Подлиннее, чем у меня. По её острию пробегали языки тёмно-малинового пламени. Таблеткин ткнул остриём в пол. Шпага упруго выгнулась и радостно зазвенела, когда ей позволили выпрямиться. Я не стал дожидаться у моря погоды и сделал прямой выпад, угодив в Таблеткинскую грудь.
      Шпага ударила точно в глазницу медальонного черепа и тот, горестно хрустнув, раскололся. Таблеткина отшвырнуло назад, а высоченный колпак слетел мне под ноги.