Эти авторы стремились не только оправдать выплату процентов, но и узаконить институт, дозволяющий те же акты инвестирования, т. е. обмена настоящих благ на будущие блага, которые традиционно были возможны в рамках договора займа. Такой вид обмена жизненно необходим для торговли и производства. На протяжении Средних веков этой позиции придерживалось большинство юристов, комментировавших тексты законов. Как мы видели в прошлой главе, такого мнения придерживались несколько членов Саламанкской школы, которые, подобно Луису де Молине, считали, что договор денежной иррегулярной поклажи является «прекарным займом», при котором к банкиру переходит как собственность на деньги (что, как мы видели, допустимо для случая поклажи денег как заменимых вещей), так и полная доступность (что, как мы знаем, невозможно и противоречит самой сущности поклажи)[199].

Более того, как мы уже видели, ирландский банкир и экономист Ричард Кантильон в гражданских и уголовным процессах, которые велись против него по обвинению в незаконном присвоении ценных бумаг как заменимых вещей, принятых им на хранение по договору иррегулярной поклажи (в период волны спекуляций, вызванной во Франции системой Джона Ло), пытался защититься, используя единственное теоретическое обоснование, в тот момент говорящее в его пользу: поскольку договор был заключен на «иррегулярную» поклажу (т. е. ценные бумаги рассматривались как заменимые вещи), имела место полная передача и собственности, и доступности. Таким образом, он мог законным образом присвоить акции, продать их и использовать их для спекуляции, не совершая никакого преступления и не нанося вреда своим поклажедателям[200].

Юридические доводы, выдвинутые в свою защиту Ричардом Кантильоном, были развиты учеными в отношении денежной иррегулярной поклажи (а не иррегулярной поклажи ценных бумаг). Следовательно, если считать юридически приемлемым и оправданным уравнение договора денежного вклада и договора mutuum, то же самое будет верным (mutatis mutandis) относительно всех других вкладов заменимых вещей и, в частности, вкладов ценных бумаг как вещей, неотличимых одна от другой. Стало быть, следует подчеркнуть, что любой возможный теоретический анализ, отрицающий полный переход собственности и доступности при иррегулярной поклаже ценных бумаг, представляет собой убедительный довод против использования частичного резервирования при денежной иррегулярной поклаже. Это признавал великий испанский меркантилист Хоакин Гарригес: «Эта линия рассуждений заставляет нас утверждать, что, когда клиент доверяет свои акции банку, он намеревается заключить договор банковского вклада. Однако сразу после того, как это утверждение произнесено, нам становится известен другой договор со сходной финансовой целью. Этот договор также содержит поручение заботам банка заменимых вещей (денег) и обеспечиваемые банком кассовые услуги. Защитники текущего счета скажут, что это еще один уникальный договор, который в банковских документах не называется ни займом, ни вкладом и который имеет те же юридические последствия, что и текущий счет ценных бумаг, а именно – переход собственности к банку и возврат банком tantundem»[201]. Несмотря на натянутые и неубедительные попытки Гарригеса уверить нас в том, что эти два типа поклажи различны, совершенно ясно, что оба этих договора иррегулярной поклажи заменимых вещей (денег и ценных бумаг) по сути тождественны, и потому, если мы принимаем переход полной доступности к вещам в одном случае (денежная поклажа), то должны также принять его и в другом случае. Следовательно, нельзя отвергнуть законность одного (поклажи ценных бумаг), не отвергая законность другого (денежной поклажи)[202]. В заключение скажем, что юридические доводы, использованные Кантильоном в свою защиту, выведены из теорий, относящихся к договору денежной иррегулярной поклажи, и если признать их обоснованными, то они также оправдывают очевидный обман Кантильоном своих клиентов, а также позднейшие злонамеренные и мошеннические действия в связи с иррегулярными поклажами ценных бумаг, имевшие место в других странах, особенно в Испании. Каталонские банкиры занимались подобным мошенничеством вплоть до ХХ в., и испанские ученые совершенно верно и единодушно признали их поступки бесчестными и преступными[203].

Доктрина, уравнивающая договор денежной иррегулярной поклажи с договором займа (mutuum), возобладала и в англосаксонском общем праве с его законами, создаваемыми по системе обязательных судебных прецедентов. В конце XVIII в. и всю первую половину XIX в. велись многочисленные судебные процессы, в которых клиенты банков, обнаружившие невозможность получения своих вкладов, обвиняли банкиров в присвоении и мошенничестве при исполнении обязательства обеспечения сохранности. Однако, к несчастью, положения британского прецедентного права стали жертвами давления банкиров, банковских обычаев и даже правительства. Суды постановили, что договор денежной иррегулярной поклажи не отличается от договора займа, и потому банкиры, использующие в своих интересах деньги вкладчиков, не совершают их присвоения[204]. Из множества подобных судебных решений наибольшего внимания заслуживает вердикт судьи лорда Коттенхема по делу «Фоули против Хилла и других», вынесенный в 1848 г. В нем судья приходит к ошибочному заключению, что «деньги, помещенные на хранение к банкиру, для всех намерений и целей суть деньги банкира, который волен поступать с ними по своему усмотрению. Используя их, он не виновен в злоупотреблении доверием. Он не несет ответственности перед принципалом за то, что подвергает их опасности, ввязываясь в случайную спекуляцию; он не обязан хранить их или обращаться с ними как с собственностью принципала, но он, разумеется, несет ответственность за сумму, потому что, получив эти деньги, он заключил договор о выплате принципалу по его требованию суммы, эквивалентной той, которую он получил на руки»[205]. Принимая во внимание подобные решения судов, вовсе не удивительно, что Ричард Кантильон бежал из Франции в Англию, где финансовая практика была куда свободнее и, как мы видели, судебные вердикты придерживались той же аргументации, которую он сам использовал для своей защиты. В континентальной Европе, напротив, все еще сохраняла влияние традиция римского права. Римские юристы безупречно сформулировали сущность денежной иррегулярной поклажи, основываясь на обязательстве обеспечения сохранности и на незаконности присвоения банками средств, переданных им на хранение. Следовательно, опасения Кантильона вполне понятны. Он бежал из континентальной Европы в то время, когда Банк Амстердама еще действовал и обладал абсолютным авторитетом, поддерживая 100 %-ный коэффициент резервирования[206]. К тому же концепция иррегулярной поклажи начала возвращаться к своим классическим корням (которые ставили вне закона банковское дело с частичным резервированием). Уже стало ясно, что банковские системы, основанные на частичном резервировании, потерпели провал (имеются в виду систематические банкротства банков европейского Средневековья, банков Севильи и Италии XVI–XVII вв., а также система Джона Ло во Франции XVIII в.), и судьи начали регулярно выносить решения против присвоения банкирами средств на вкладах (как нам известно, во Франции и Испании подобные решения выносились даже в ХХ в.).

Следует подчеркнуть, что по крайней мере в отношении интересующего нас института (иррегулярной поклажи) англосаксонская правовая система менее эффективно гарантировала защиту прав собственности и надлежащий порядок социального взаимодействия, чем правовая система континентальной Европы. Утверждая это, мы имеем в виду не то, что континентальная система в своей последней – кельзеновской и позитивистской* – версии превосходит систему общего права, но лишь то, что последняя уступает римскому праву. Под «римским правом» мы разумеем эволюционную, вытекающую из обычая систему, основанную на логике, экзегетике и теоретическом анализе юристов римской классической школы. Иными словами, в англосаксонской системе обычного права прошлые решения носят слишком обязательный характер, и судьи более подвержены влиянию частных деталей каждого дела и текущей практики, нежели беспристрастному, логическому и экзегетическому анализу, в котором следует основываться на важнейших принципах права. Короче говоря, англосаксонская правовая система чрезмерно зависит от прецедентов, тогда как континентальная система, основанная на римском праве, покоится на прецедентах, здравых принципах и юридической теории.

Группа испанских ученых также пыталась приравнять договор денежной иррегулярной поклажи к договору займа. Цитируя различные статьи Гражданского и Торгового кодексов Испании, они заявляли, что испанское законодательство не признает иррегулярную поклажу как отдельное понятие, и потому иррегулярные поклажи есть не более чем договор займа, или mutuum. Однако даже в испанском действующем праве не просматривается никакой связи между договором иррегулярной поклажи и договором займа. Напротив, такая связь весьма сомнительна и неопределенна, и на деле большинство современных испанских ученых-юристов в соответствии с классической конструкцией заключают, что даже с точки зрения испанского действующего права договор займа – это одно, а договор иррегулярной поклажи – совершенно другое.

Чтобы оправдать отождествление этих двух видов договора, ученые зачастую ссылаются на статью 1768 Гражданского кодекса Испании. Эта статья устанавливает, что «когда хранитель имеет разрешение использовать хранимые вещи, договор перестает быть договором поклажи и становится договором займа (commodatum). Разрешение не презюмируется, но должно быть подтверждено». Если понимать использование в общем и широком смысле слова, то, согласно этой статье, все договоры иррегулярной поклажи подразумевают переход собственности на переданные на хранение индивидуальные вещи и, следовательно, неопределенное «использование» заменимых вещей, а договор иррегулярной поклажи всегда становился бы ipso facto займом (mutuum). Позднее мы рассмотрим различные случаи, в которых это можно было бы рассматривать так, как если бы имела место «передача собственности», но сейчас достаточно запомнить, что, как мы видели в главе 1, общая передача собственности и использования – это одно, однако в свете того, постоянно или нет поддерживается полная доступность tantundem для вкладчика – это совсем другое. В той мере, в какой статья 1768 предназначена единственно для определения того, постоянно или нет поддерживается непрерывная доступность tantundem для поклажедателя, по испанскому действующему праву вполне возможно признание существования самостоятельной иррегулярной поклажи, коренным образом отличающейся от договора займа. К тому же статья 1770 того же самого Гражданского кодекса предлагает другую интерпретацию. В самом деле эта статья предусматривает, что «переданная на хранение вещь будет возвращена наряду со всей выручкой и приращениями. Если поклажа состоит из денег, то к хранителю применяются условия, установленные в статье 1724 в отношении представителя». Иными словами, Гражданский кодекс непосредственно предусматривает тип денежной поклажи, не являющейся займом. Как верно замечают Хосе Луис Альбакар и Хайме Сантос Брис, «столкнувшись с подобной несообразностью – можно даже сказать антиномией – противоречивых законоположений [ «классических» и «современных». – У. де С.], необходимо отметить, что в наше время более общепринятой представляется идея о том, что mutuum и иррегулярная поклажа различны до такой степени, что некоторые полагают, будто в этих случаях мы имеем дело с неким типом поклажи, атипичной и сложной концепцией: иррегулярной поклажей»[207].

Трактовка денежной иррегулярной поклажи в Торговом кодексе Испании также может показаться противоречивой и открывающей простор обеим интерпретациям. Статья 309 устанавливает, что «всякий раз, когда хранитель с согласия поклажедателя использует переданные на хранение вещи, будь то для себя, или для своей предпринимательской деятельности, или в операциях по указанию поклажедателя, права и обязательства поклажедателя и хранителя прекращаются в пользу правил и условий, применимых к коммерческому займу, комиссии или договора, исполняемых вместо хранения». Поэтому представляется, что между статьей 309 Торгового кодекса Испании и статьей 1768 Гражданского кодекса существуют определенные параллели. Однако статья 307 Торгового кодекса, регулирующая денежный залог, устанавливает, что «когда денежный залог вносится в непомеченной валюте или в открытой, незапечатанной упаковке, хранитель отвечает за его хранение и сохранность согласно условиям, установленным в абзаце 2 статьи 306. В абзаце 2 статьи 306 читаем: «…в [части] сохранности поклаж хранитель несет ответственность за любое повреждение переданных на хранение вещей, проистекающее из злого умысла или небрежности, а также из природы вещей или их дефектов, если только он не предпринял необходимых мер для предотвращения или ликвидации ущерба, уведомив депонента сразу же, как только ущерб стал очевиден» (курсив мой. – У. де С.). Таким образом, если рассматривать последний абзац статьи 307 вместе со вторым абзацем статьи 306, Торговый кодекс Испании полностью разделяет концепцию договора денежной иррегулярной поклажи и налагает на хранителя совершенно ясное обязательство обеспечения сохранности в пользу поклажедателя и даже требует, чтобы хранитель немедленно уведомлял поклажедателя о любом ущербе, причиненном переданным на хранение заменимым деньгам. Однако статья 310 Торгового кодекса предоставляет банкирам законодательную привилегию, которая легализует присвоение средств, переданных им на хранение, устанавливая, что «независимо от условий, изложенных в предыдущих статьях, поклажи в банки, склады общего пользования, кредитные объединения или в любую другую компанию регулируются прежде всего уставами компании, затем предписаниями данного кодекса и в последнюю очередь – нормами общего права, применимыми ко всем поклажам». Суть этой «ненавистной» привилегии[208], предоставленной банкам и аналогичным им учреждениям, очевидна. Даже с точки зрения испанского действующего права можно утверждать, что, согласно процитированной выше статье 306 Торгового кодекса, любое лицо, не являющееся банкиром или человеком, занимающимся аналогичным видом деятельности (используя деньги, доверенные по договору иррегулярной поклажи), нарушает обязательство обеспечения сохранности и поэтому совершает преступление присвоения. Однако банкирам подобное обвинение не грозит, если в уставах их компаний определено, что они могут присваивать средства вкладчиков и использовать их для собственной предпринимательской деятельности. Однако разобраться в уставе банка и его договорах не так-то просто. Напротив, документам такого рода обычно свойственна неопределенность и запутанность[209], которыми только и можно объяснить судебные решения, постановляющие, что испанское действующее право требует, чтобы банкиры постоянно поддерживали доступность для вкладчиков их вкладов в полном размере (tantundem), т. е. требует поддержания 100 %-ного коэффициента резервирования. Эти вердикты (к примеру, решение Верховного суда Испании от 21 июня 1928 г. и другие, процитированные в главе 1) основаны на прецедентных толкованиях действующего испанского права и выносились не далее как в ХХ в.

Наконец, необходимо упомянуть относящиеся к вкладам статьи 7 и 8 регламента Банка Испании. Первые два абзаца статьи 7 устанавливают, что «уполномоченные отделения могут принимать вклады в местной валюте или в банкнотах, эмитированных Банком». Статья 8 гласит, что «ответственность Банка как хранителя состоит в том, чтобы вернуть в местной валюте такую же сумму, что была внесена наличными». Статья 10, относящаяся к текущим счетам, имеет примерно аналогичное содержание: «Банк может открывать текущие счета в наличных деньгах и ценных бумагах (и управлять ими) для физических или юридических лиц, а также надлежащим образом представленных корпораций или организаций, чьи заявления рассматриваются и принимаются конфиденциально. На обычные наличные счета может вноситься следующее: узаконенные банкноты и монеты, чеки и иные документы, относящиеся к другим текущим счетам… для каждого типа текущего счета банк обеспечивает чековые книжки, необходимые держателю счета, и через посредство надлежащим образом авторизованных чеков он [банк] будет уплачивать суммы и списывать со счета ценные бумаги в дебет соответствующих балансов. Против текущего счета также допускаются следующие документы: чек на предъявителя, платежное поручение, личные и кроссированные чеки». Как мы видим, эти статьи регламента Банка Испании и вообще статуты всех остальных банков регулируют операции по счетам денежной иррегулярной поклажи и по текущим счетам лишь с точки зрения вкладчиков, причем всегда содержат путаницу и неопределенность относительно того, непрерывно сохраняются банком эти деньги и поддерживается их доступность или вкладчик явным образом уполномочивает банк присваивать средства и вкладывать их в собственные сделки банка. Чтобы понять истинный изначальный смысл, вкладываемый в эту проблему испанским торговым законодательством, необходимо обратиться к статье 180 Торгового кодекса, которая устанавливает, что «банки будут держать в своих хранилищах наличность в сумме, равной по меньшей мере ¹/₄ суммы вкладов и текущих счетов в наличных деньгах и ходячих банкнотах». Этот коэффициент (традиционно использовавшийся испанским центральным банком в качестве инструмента кредитно-финансовой политики и сокращенный до современных 2 %) и есть кульминация привилегии, дарованной законом банковской отрасли. Банки – единственные учреждения, которые испанское действующее право открыто наделяет полномочиями нарушать обязательство обеспечения сохранности по договору денежной иррегулярной поклажи, давая, таким образом, позволение присваивать деньги вкладчиков для использования банкирами в собственных инвестициях и деловых операциях. Хотя резервные требования и охраняют банкиров от того, чтобы они считались преступниками в соответствии с текущим действующим правом Испании, это ни в коей мере не компенсирует ни отсутствие юридического обоснования договора банковского вклада в его нынешней форме, ни, что логично, пагубные экономические последствия для общества, вызываемые нарушением традиционных принципов прав собственности в отношении денежной иррегулярной поклажи, которые будут рассмотрены в следующих главах (искажение производственной структуры; генерирование последовательных, повторяющихся стадий экономического бума и спада; стимулирование и широкое распространение ошибочных инвестиций; создание массовой безработицы и увековечение привилегированной финансовой системы, неспособной обеспечить равномерное экономическое развитие).

Даже при том, что установление теоретической тождественности между договорами иррегулярной поклажи и денежного займа, или mutuum, является великолепным инструментом для оправдания банковского дела на началах частичного резервирования, тождественность эта столь неуклюжа, что наиболее авторитетные специалисты по торговому праву ее не признают. Хоакин Гарригес, который на первый взгляд безоговорочно выступает в защиту этой доктрины, в конечном счете, осознает ее необоснованность, приходя к выводу, что независимо от аргументов на основе действующего права (цитированные выше статья 768 Гражданского кодекса Испании и статья 306 Торгового кодекса Испании), которые могут быть использованы в обоснование тождественности договора займа, или mutuum, и договора иррегулярной поклажи, «все же имеются некоторые факторы, заставляющие по-прежнему рассматривать этот договор как поклажу, а не как заем (к примеру, свободная доступность для вкладчика; тот факт, что договор инициирует вкладчик, ограниченный процент и т. п.)»[210]. Удивительным образом Гарригес не обсуждает эти факторы подробно, упоминая их лишь мимоходом. Вместо этого он тут же пытается выстроить теорию, основанную на пересмотре концепции доступности, которую мы исследуем в следующем разделе. Однако с учетом сказанного в главе 1, было бы весьма интересно знать, что Гарригес мог и должен был сказать о доводах против уравнивания двух этих договоров, которые мы сейчас рассмотрим подробнее[211].

Наиболее значимым и решающим аргументом в пользу различия между договором иррегулярной поклажи и договором займа, или mutuum, служит существенное различие между причиной, или мотивом, каждого из них. Эти термины обращаются к фундаментальному правовому основанию (связанному с так называемой причиной[212] для заключения договора), которое тесно связано с различием субъективных резонов, по которым стороны[213] принимают решение заключить тот или иной договор. Поэтому существует абсолютный симбиоз между субъективистской концепцией, лежащей в основе современной экономической теории[214], и юридической точкой зрения, которая принимает во внимание главным образом различные субъективные цели сторон, вступающих в тот или иной вид договора.

В главе 1 были исследованы сущностные, непримиримые противоречия между договором денежной иррегулярной поклажи и договором денежного займа (mutuum). Все эти различия в конечном счете сводятся к конкретной причине (мотиву) каждого договора. С одной стороны, договор займа всегда подразумевает обмен настоящих благ, доступ к которым заимодавец теряет, на будущие блага, которые заемщик должен возвратить вместе с добавленной суммой в форме процента в уплату за неизбежную потерю доступности настоящих благ при их передаче от заимодавца к заемщику. С другой стороны, при денежной иррегулярной поклаже цель (причина) договора коренным образом отличается. В этом случае не происходит никакого обмена настоящих благ на будущие блага, и вкладчик не имеет ни малейшего желания жертвовать непосредственной доступностью к вещам, отданным на хранение. Следовательно, главный элемент, определяющий сущность договора иррегулярной поклажи, состоит не в переходе доступности, как при договоре займа, а в хранении и обеспечения сохранности tantundem, которые и составляют юридическую причину (или фундаментальный мотив), побуждающую поклажедателя заключить такой договор. По этой причине в договоре не указывается его срок, и средства вносятся «до востребования», т. е. могут быть изъяты в любой момент. Будь вкладчику известно, что подписываемый им договор является договором займа, по которому он предоставляет банку заем и соответственно теряет доступ к деньгам, он определенно не стал бы относиться к договору так, как будто это договор вклада, и вполне мог бы решить придержать деньги. Таким образом, нет никаких сомнений в существовании принципиальной разницы между причинами, или юридическими целями, этих договоров, и попытки их смешивать напоминают попытку смешать воду и масло, невзирая на существенную разницу между ними.

Теоретики, пытающиеся поставить знак равенства между договором иррегулярной поклажи и договором займа, не понимают, что их позиция игнорирует истинную причину (мотив), побуждающую договаривающиеся стороны заключить договор. И вне зависимости от того, сколько более или менее бессодержательных заявлений они делают относительно равнозначности двух этих договоров, они неизбежно упираются в одну и ту же правовую стену: коренное, сущностное различие между юридическими причинами этих двух типов договоров. Поэтому они не идут дальше утверждений о том, что одна из сторон договора денежного банковского вклада считает, что заключает один тип договора, а другая – что другой тип. Иными словами, вкладчики передают деньги как вклад, а банкиры принимают их как заем. Но что же это за особый тип договора, который обладает двумя различающимися по сути юридическими причинами? Или иначе: возможно ли, чтобы обе стороны одного и того же договора одновременно намеревались обеспечить себе доступ к одной и той же сумме?[215] Действительно, вкладчики передают свои деньги, желая сохранить полную доступность переданной вещи (денежный вклад «до востребования»)[216], в то время как банки принимают вклады, имея целью не поддержание постоянного владения 100 %-ным tantundem, а намерение использовать бoльшую часть получаемых ими вкладов для ссуд и инвестиций от своего имени. Эту «двойную доступность», по-видимому, и не мог проигнорировать Гарригес, который логично полагает ее весьма тревожащей и запутывающей в правовом отношении[217]. По сути дела, именно двойная доступность является для Гарригеса наиболее выдающейся характеристикой денежных банковских вкладов в их современной версии (не требующей 100 %-ного резервирования): вклад доступен одновременно и для банка, и для клиента. Он добавляет, что «именно двойная доступность является причиной, по которой так трудно сформулировать юридическую характеристику этого договора, так как ключевая черта вкладов – их доступность в пользу вкладчика – плохо согласуется с их доступностью в пользу банка»[218].

Вместо того чтобы говорить о сложностях, возникающих при формулировании юридической характеристики этого договора, правильнее было бы сказать, что такая характеристика юридически невозможна, принимая во внимание столь радикальное отличие причин (мотивов) этих двух типов юридических сделок. Здесь требование доступности для одной из сторон на фундаментальном уровне исключает аналогичное требование другой стороны, а вовсе не «плохо согласуется» с ним[219]. Колебания Хоакина Гарригеса становятся еще более очевидны в тексте примечания[220], где он цитирует постановления Парижского суда, рассмотренные нами в главе 1. Судебные решения, которые Гарригес называет «поразительными утверждениями», приняты в пользу строгого обязательства обеспечения сохранности и 100 %-ного коэффициента резервирования для банков. На деле поразительно лишь то, что Гарригес не осознает, что его собственный анализ неизбежно ведет к выводу о том, что два эти договора различны, и соответственно ставить знак равенства между договором иррегулярного депозита и договором займа недопустимо. Предлагаемая Гарригесом трактовка договоров денежного банковского вклада неизбежно оставляет впечатление, будто автора «мучает совесть» за столь притянутый за уши юридический анализ, пытающийся обосновать то, что не может быть обосновано, т. е. мнимое существование договора денежной иррегулярной поклажи, который легально и в согласии с принципами права и логикой позволяет банкиру свободно использовать принятые на хранение вещи, – иными словами, банковское дело на началах частичного резервирования.

Недопустим также довод, будто статья 1768 Гражданского кодекса Испании предполагает, что в договорах иррегулярной поклажи присутствует разновидность «подразумеваемого, или невысказанного, соглашения», по которому вкладчики наделяют банкиров полномочиями использовать деньги со вклада. Это направление рассуждений недопустимо главным образом потому, что статья 1768 говорит о разрешении «использовать хранимые вещи», а мы знаем, что не полномочия использовать вещи делает договор денежной поклажи договором иррегулярной поклажи. Такие полномочия присущи всем поклажам заменимых вещей, самая природа которых не допускает их обработки в индивидуальном порядке. В некотором смысле отсюда вытекает передача права собственности, которая, в свою очередь, подразумевает дозволение хранителю использовать эти вещи. Однако мы уже видели, что здесь передачу прав собственности и возможность использовать переданные на хранение вещи следует понимать в общем смысле. Если отследить движение хранимых индивидуальных единиц не представляется возможным, тогда, конечно, есть основания рассматривать это как переход собственности и предоставление полномочий использовать конкретные хранимые единицы. Однако логически это полностью совместимо с требованием 100 %-ного резервирования, т. е. хранения и обеспечения сохранности tantundem и его доступности для поклажедателя. В этом заключается главное обязательство банкира, лежащее в основе важнейшей причины договора поклажи. Иными словами, сущность и природа договора иррегулярной поклажи определяются не переходом полномочий по использованию вещей, а заменимой природой передаваемых на хранение предметов и целью договора. Передача полномочия использовать переданные на хранение вещи может происходить независимо от иррегулярной поклажи, и именно это происходит, к примеру, при договоре mutuum (займа). Как нам известно, причина заключения этого договора, или его мотив, коренным образом отличается [от причины, или мотива, договора иррегулярной поклажи] и влечет за собой не только передачу права собственности и власти использовать вещи, но и передачу доступа к вещам, заимодавцем в этот момент утрачиваемого. Поэтому, а также согласно Коппа-Дзуккари ненужным и неточным является утверждение, будто в результате разрешения поклажедателя (выраженного или неявного) договор иррегулярной поклажи превращается в договор займа (mutuum). В таком разрешении, во-первых, нет никакой необходимости в том смысле, что договоры иррегулярной поклажи уже в силу своей природы содержат передачу собственности и полномочий на использование вещей (что логически совместимо с фундаментальным обязательством держать 100 %-ный tantundem в резерве). И, во-вторых, это утверждение неточно, поскольку передача полномочий на использование переданных на хранение вещей никоим образом не меняет изначальную причину договора, которая состоит исключительно в хранении и обеспечении сохранности tantundem[221]. На деле в связи с предполагаемым разрешением (выраженным или неявным) использовать переданные на хранение вещи существуют лишь три логические возможности. Рассмотрим каждую из них по отдельности.