Часто страдает только одна сторона тела больного, при этом его лицо перекашивается, как после удара. Многие заболевшие умирают от воспаления легких, а те, кто по милости господа выживает, навсегда теряют способность ходить. Со временем их состояние ухудшается. Мнения авторитетных врачей о том, как следует поступать с такими больными, разделились: одни советуют ампутировать усохшие конечности, другие – помещать несчастных в больницы и богоугодные заведения, где они могли бы получить необходимый уход».
Микаэла тяжело вздохнула и потерла пальцами покрасневшие от напряжения глаза. Похоже, Бригит действительно переболела этой ужасной лихорадкой… Неужели бедняжка обречена страдать всю жизнь? Неужели нет никакого лечения? Она быстро просмотрела всю страницу. Ибрагим советовал давать лекарства для снятия мышечных болей, делать горячие ванны и массаж, чтобы усилить кровоток в ослабевших конечностях. Далее он писал:
«Эта лихорадка – бич божий в Святой земле, и многие говорят, что господь наслал ее на неверных в наказание. Но мне приходилось видеть и немало заразившихся ею христиан – мужчин, женщин, детей. На мой взгляд, эта коварная болезнь не щадит никого, незаметно для людей путешествуя вместе с ними на кораблях из одной страны в другую. Что следует делать, чтобы помешать ей? Прежде всего нужно соблюдать на кораблях чистоту, путешествующие должны ежедневно принимать ванны, носить при себе чеснок и умащать свои тела ароматическими маслами».
Микаэла нахмурилась, закрыла тяжелый том и подошла к кровати, на которой, свернувшись калачиком под одеялом, с куклой в руке спала Бригит. Верный Подрэг по обыкновению расположившийся у камина, открыл глаза и поднял голову, однако увидев, что маленькой хозяйке ничто не угрожает, снова задремал.
Молодая женщина убрала со лба девочки влажную прядь и со вздохом присела на краешек кровати. Сведения, почерпнутые из фолианта, не оставляли никакой надежды на выздоровление – если, конечно, Бригит переболела именно той лихорадкой, о которой шла речь. Неужели малышке уже никогда не суждено ходить?! Микаэла была не в силах смириться с этой мыслью.
Внезапно Бригит зашевелилась и застонала во сне, как будто ее мучила боль. Сердце молодой женщины сжалось от горя и сознания своего бессилия. Ах, если бы ее не покинул целительный дар!
Но, может быть, еще не все потеряно? Микаэла прижала ладони к коленям девочки и стала ждать. Ее руки начали быстро теплеть, как часто бывало, когда она к кому-нибудь прикасалась, но Микаэла не почувствовала в них былой, могучей и ослепительно прекрасной силы дара, от которой у нее захватывало дух.
Нет, видно, ее целительный дар утрачен навсегда… Микаэла наклонила голову, с горечью думая о том, что слишком долго пренебрегала своим божественным предназначением. Бедная, бедная Бригит!
Молодая женщина прилегла на кровать, прижала к себе маленькое тельце, словно ее объятия могли защитить ребенка от немилосердной судьбы, и через несколько мгновений, окутанная ласковым теплом, погрузилась в сон.
Открыв глаза, Микаэла несколько минут лежала, соображая, как долго проспала. Ей даже приснился какой-то замысловатый сон, но она смогла вспомнить только непонятного каменного ангела с обломанным крылом… Оглядевшись, Микаэла вздрогнула – на другом конце комнаты, вполоборота к кровати, сидел за столом Дайрмид. Одинокий огонек свечи бросал на его темноволосую голову золотистый отблеск, похожий на нимб. Подперев рукой подбородок, лэрд внимательно читал какую-то небольшую по размеру книгу, время от времени переворачивая пергаментные страницы. Чуть приподнявшись, Микаэла узнала трактат по хирургии.
Каков, однако, хитрец! Пришел читать тайком, ночью, уверенный, что она спит…
Не желая смущать горца, Микаэла откинулась на подушку и стала наблюдать за ним сквозь ресницы. Присутствие Дайрмида и тихий шелест страниц действовали на нее умиротворяюще.
Однако идиллия продолжалась недолго – вскоре Дайрмид захлопнул книгу и встал из-за стола. Микаэла тотчас закрыла глаза, решив притвориться спящей. Она услышала, как он подошел к кровати, а потом по ее щеке скользнул шелковый рукав его сорочки – горец протянул руку, чтобы погладить по голове ребенка. Микаэла затаила дыхание. Неожиданно пальцы Дайрмида ласково пробежали по ее собственным волосам, и она едва не вскрикнула от неожиданности. Как всегда, ее плоть отозвалась на его прикосновение томительно-сладостной дрожью. Ей вдруг захотелось вскочить, прижаться к Дайрмиду всем телом, утонуть в его объятиях, но она не смела пошевелиться.
Через мгновение Дайрмид повернулся и пошел к двери. Микаэла услышала поскуливание Подрэга: пес старался привлечь к себе внимание хозяина.
– Замолчи, дружище, не то всех перебудишь, – шепотом приказал ему Дайрмид.
Но пес не унимался, и Микаэла решила воспользоваться удобным случаем. Она открыла глаза и села на кровати.
Дайрмид, наклонившийся, чтобы погладить собаку, тотчас выпрямился.
– Какая жалость! Негодник Подрэг все-таки вас разбудил, – вполголоса посетовал он.
– Ничего страшного. Мне давно надо было уйти к себе, но Бригит ворочалась во сне, я хотела ее успокоить, прилегла на минутку и некстати заснула.
– Вы можете спать здесь хоть до утра, – широко улыбнулся он. – Уверяю вас, Бригит не будет возражать!
– Раз уж мы встретились тут среди ночи, – вспыхнув, проговорила Микаэла, – давайте кое-что обсудим.
Поднявшись с постели, она подошла к столу, открыла «Комментарии» на нужной странице и показала Дайрмиду то место, где Ибрагим описывал лихорадку, свирепствовавшую в Святой земле. Быстро прочитав латинский текст, горец поднял на нее помрачневшие глаза.
– Лихорадка, вызывающая хромоту… – задумчиво произнес он. – Никогда прежде о ней не слышал, но симптомы те же, что у Бригит.
– Что рассказала вам та пожилая женщина, которая воспитала девочку?
– Вернее сказать, та, которая бросила ее на произвол судьбы! – заметил он с горечью. – По словам этой старой ведьмы, Бригит заболела самой последней, а первым был сын Мораг Сим Маклахлен. Он заболел во время плавания в Бервик и вскоре после возвращения умер, забрав с собой на тот свет жену и еще двоих родичей. – Дайрмид замолчал и вдруг хлопнул себя ладонью по лбу. – Господи, как же я сразу не сообразил! В книге говорится, что болезнь разносят на кораблях путешественники! Сим Маклахлен наверняка встречался со множеством купцов, среди которых могли оказаться и те, кто побывал в жарких странах или в Святой земле.
– Может быть, может быть, – вздохнула Микаэла. – Но, каковы бы ни были обстоятельства, которые привели к болезни Бригит, она, по мнению моего мужа, неизлечима…
Дайрмид нахмурился и твердо сказал:
– Ваш муж был великим человеком, но в этом он ошибался.
– Дайрмид, взгляните правде в глаза! Мы не можем помочь вашей племяннице!
– Можем. Вернее, вы можете. Вспомните, вы же умеете творить настоящие чудеса!
Микаэла отвела глаза. Бедняга, он не знает, что она уже попыталась исцелить девочку наложением рук, но не смогла. К несчастью, потерянного не воротишь…
– Единственное, что я еще могу сделать, это составить гороскоп Бригит. Ибрагим советовал мне поступать так во всех трудных случаях. Да-да, – добавила она, заметив скептическую усмешку Дайрмида, – гороскоп бывает очень полезен в лечении. Вы говорили, что она родилась семнадцатого марта пять лет назад, но еще очень важно знать час рождения. Может быть, вы слышали об этом от матери или повивальной бабки?
Лицо горца стало мрачнее тучи.
– Бригит родилась незадолго до рассвета, примерно за четверть часа до того, как встало солнце, – ответил он едва слышно.
– Вы присутствовали при родах?
– Я их принимал, – буркнул он и отвернулся.
Микаэла удивленно взглянула на него. За девять лет жизни в Италии она встретила только двоих врачей-мужчин, которые снисходили до присутствия при родах, и то лишь в тех случаях, когда роженице угрожала серьезная опасность.
Дайрмид посмотрел на кровать, где спала племянница, и его глаза потеплели.
– Малышка родилась крепкой и сильной, – продолжал он, – но судьба, даровав ей отличное здоровье, отняла многое другое, не менее ценное. Бедняжка еще не знает, чего лишилась в тот день и кто в этом виноват, но когда-нибудь мне придется ей рассказать…
Он замолчал и каким-то беспомощным жестом взъерошил свою каштановую гриву. При виде его смятения у Микаэлы от жалости и тяжкого предчувствия сдавило сердце.
– Что рассказать? – спросила она дрогнувшим голосом.
– Что из-за меня она лишилась любви и ласки самых родных и близких людей! – простонал Дайрмид. – Как вы думаете, после этого Бригит будет считать меня королем чародеев?!
– Ее мать умерла при родах? – догадалась Микаэла и, когда он кивнул, поспешно добавила: – Вы не должны винить в ее смерти себя! Гибель роженицы – трагическое, но, увы, слишком обычное явление.
Дайрмид только хрипло рассмеялся в ответ.
– Расскажите, как это случилось, может быть, вам станет легче, – попросила Микаэла, дотронувшись до его руки.
В напряженном молчании прошло несколько минут. Молодая женщина ждала, прислушиваясь к неистовому стуку своего сердца, а горец не отрывал глаз от Бригит. Неожиданно на его сумрачном лице заплясали тени, и в следующий миг комната погрузилась во тьму – это погасла единственная свеча. Теперь спальню освещал только огонь камина.
– Расскажите, не таите горе в себе, – повторила Микаэла.
– Только не здесь, – ответил он и, найдя в темноте ее руку, повел по шуршащим камышам к двери.
13
Поднявшись по каменной винтовой лестнице в башню, Дайрмид сел на ступень, и Микаэла уселась рядом. В узкое стрельчатое окно над их головами заглядывала бледная луна, бросая на лица таинственный отсвет. Это место, открытое со всех сторон и в столь поздний час совершенно пустынное, как нельзя лучше подходило для его исповеди.
От окна тянуло холодом, и Микаэла начала мелко дрожать, но терпеливо ждала, когда лэрд начнет говорить. Наконец он стиснул лежащие на коленях руки, помедлил, словно собираясь с силами, и тихо сказал, глядя в сторону:
– У Бригит был брат-близнец. Он родился мертвым вскоре после нее, а потом их мать умерла у меня на руках. – Дайрмид тяжело вздохнул; ужасные слова, казалось, повисли в воздухе. Помолчав, он добавил: – Понимаете, я был с ними один и ничем не смог им помочь.
– Дайрмид, – прошептала Микаэла, – я уверена, вы сделали все, что в ваших силах. Вы не виноваты, это судьба!
– Нет, судьба здесь ни при чем, это целиком моя вина… – проговорил он с тоской, прислоняясь к стене. – Это случилось в Гленбевисе, замке Фионна. Когда у его жены Мэйр начались роды, на озере вокруг замка бушевал шторм, и за повивальной бабкой не смогли послать лодку. Я приехал туда накануне с письмом для брата, но уже не застал Фионна. Он отплыл в Ирландию с Эдвардом Брюсом.
– Ваш брат участвовал в походе Эдварда против ирландцев? – Микаэла нахмурилась. – Гэвин как-то рассказывал мне об этой кампании. По его словам, она окончилась настоящей катастрофой!
– Да, но начиналось все хорошо. – Дайрмид снова тяжело вздохнул. – Фионну пришлось уехать, оставив Мэйр на попечение слуг. Я собирался сразу из Гленбевиса отправиться в Ирландию к брату, но на следующую ночь после моего приезда у Мэйр начались роды, и я решил задержаться: ведь, кроме меня, помочь ей было некому. – Он разжал кулаки и посмотрел на свои ладони. – Вот этими руками я принял Бригит! Я видел, как она сделала первый в жизни вдох!
Непрошеные слезы набежали Микаэле на глаза. Она погладила шрамы на его левой руке и прошептала:
– Теперь я понимаю, какие тесные узы вас связывают… Вы любите ее, как отец, а она вас – как дочь.
Дайрмид накрыл ее руку своей и продолжил:
– Я ничем не мог помочь брату Бригит, но для Мэйр сделал все, что было в моих силах. Однако моя несчастная невестка истекала кровью, и мне не удалось ее спасти. Она умерла очень быстро… – Дайрмид осекся, у него перехватило дыхание.
Микаэла смотрела на него полными слез глазами, представляя ужас и горе, которые ему пришлось пережить в ту страшную ночь. Он стиснул ее руку, и молодая женщина почувствовала, как задрожали его пальцы. Лэрд откинул голову назад, упершись затылком в стену, и сглотнул подступивший к горлу комок. В лучах луны его лицо казалось мертвенно-бледным.
– О Дайрмид, не вините себя! – прошептала Микаэла. – Вы не могли их спасти. На все божья воля…
– Мне никогда не забыть той ночи, это крест, который я буду нести до конца своих дней. Мне часто снятся Мэйр и мертвый новорожденный… – Лэрд отвернулся, и она не могла видеть выражения его лица, но рука, сжимавшая ее руку, по-прежнему дрожала. – На следующий день приехала повивальная бабка и разбранила меня, сказав, что я все делал неправильно. Мы похоронили Мэйр и мальчика, а для девочки нашли кормилицу. Перед смертью мать успела дать новорожденной имя. На следующий день я уехал в Ирландию, чтобы найти Фионна…
– Я уверена, он все понял! – прошептала Микаэла и погладила его руку – такую сильную и в то же время такую немощную руку. Ей очень хотелось выразить ему свое сочувствие, но она не знала, как это сделать.
– Надеюсь, вы правы, – со вздохом проговорил Дайрмид. – Ведь он меня хорошо знал. Когда я рассказал ему о смерти жены и сына, от горя он впал в ярость, стал ломать и крушить все вокруг, но ни разу, ни единым словом не упрекнул в их смерти меня. Когда мы вступили в бой с ирландцами, Фионн бросился на них так, словно хотел умереть. Наверное, от горя он сошел с ума. Я дрался рядом, стараясь его защитить, но увы… Мы оба были тяжело ранены, и рана Фионна оказалась смертельной…
Он замолчал. Микаэла тоже молчала, с замиранием сердца ожидая продолжения его горькой исповеди. Наконец Дайрмид кашлянул и сказал:
– Наверное, он мог бы остаться в живых, если бы рядом был опытный хирург. Но ирландский меч искромсал мне руку, я истекал кровью и ничем не мог помочь брату. Скорее всего я бы тоже умер, если бы Фионн перед смертью не попросил меня взять на себя заботу о Бригит. Я дал ему слово и только поэтому остался в живых!
Микаэла смотрела на него сквозь слезы и видела двух темноволосых красавцев братьев, лежащих на политой кровью ирландской земле. Ей казалось, что она слышит, как Фионн с искаженным предсмертной гримасой лицом обращается к брату с последней просьбой и как тот дает обещание любить и оберегать его новорожденное дитя… Крупная горячая слеза скользнула по ее щеке.
– В конце концов ко мне подошел один из шотландцев, и я рассказал ему, как остановить кровь, – продолжал Дайрмид. – Парень оказался настоящим коновалом! – Лэрд попытался сжать в кулак левую руку и хрипло рассмеялся. – Иногда я думаю, что увечье послано мне в наказание за грех перед братом.
– Никогда так не говорите! – воскликнула Микаэла. – Вы не сделали ничего плохого! Я уверена: Фионн тоже это хорошо понимал и не держал на вас зла.
– Он – нет, – мрачно ответил горец. – А вот я сам – другое дело!
Не в силах больше сдерживаться, она закрыла лицо дрожащими руками, и из ее глаз потоком полились слезы. Судорожно сглотнув, Дайрмид снова сжал ее пальцы левой рукой, а второй с нежностью погладил по волосам.
– Не плачь, моя девочка, – неожиданно услышала она его ласковый голос и даже не сразу поняла, что он обращается к ней. – Не плачь, иди ко мне!
Микаэла с рыданием прильнула к его груди. Он обнял ее, стал укачивать, как ребенка, и она вдруг почувствовала, что печаль уходит, уступая место блаженному ощущению защищенности. Удивительно, но в объятиях этого чужого, в сущности, человека она почувствовала себя так, будто знала его всю жизнь! Более того, ей стало казаться, что после долгого и трудного путешествия она наконец вернулась домой…
Микаэла задумалась, пораженная этой мыслью. Годы жизни, которые она провела в доме Ибрагима, были счастливыми и плодотворными, насыщенными напряженной интеллектуальной работой. Но муж был для нее больше учителем и другом, чем возлюбленным, и с ним она никогда не испытывала ничего подобного…
Микаэла подняла голову и посмотрела на лэрда. Его красивое лицо, освещенное луной, было близко-близко.
– Я вовсе не хотел вас обидеть, – проговорил Дайрмид, не сводя с нее своих чудесных серебристых глаз.
– Вы меня нисколько не обидели, – прошептала она, чувствуя, что сердце сейчас выпрыгнет из груди.
– Милая моя, – пробормотал он, – почему мы не встретились пять лет назад? Вы были мне так нужны тогда!.. – Печально улыбнувшись, он стал задумчиво перебирать ее выбившиеся из-под платка локоны. – Тогда, но не сейчас. Увы, сейчас слишком поздно…
Он с нежностью и сожалением поцеловал ее в лоб, и Микаэла опустила глаза – ей было мало этой скромной ласки.
– Если бы я знала, что нужна вам, – сказала она, – я бы пришла.
– Правда? О господи!
Он негромко застонал и прижался губами к ее рту. Это был уже совсем другой поцелуй – Дайрмид завладел ее губами так, словно хотел вдохнуть в себя ее душу и не отпускать уже никогда. Но Микаэла и не желала свободы! Она обхватила его шею руками и вернула ему поцелуй, ощущая радость и облегчение оттого, что может отбросить стыдливость и делать то, к чему уже давно стремились ее душа и плоть.
Дайрмид целовал ее снова и снова, и с каждым новым поцелуем в ней все сильнее разгорался сладостный огонь, от которого у нее перехватывало дыхание и разбегались мысли. Микаэле казалось, что она никогда не сможет насытиться.
– Милая, милая моя, – бормотал он, покрывая поцелуями ее лицо.
Микаэла нашла губами чуть скошенный уголок его рта и приникла к нему, наслаждаясь солоноватым, чуть отдающим кларетом вкусом.
Он сделал то же самое со страстью мужчины, изголодавшегося по женской ласке. Его язые проник в ее рот, и по ее телу снова побежала горячая волна. Никогда еще ей не доводилось переживать ничего подобного. Ее собственный интимный опыт был более чем скромным, но, разумеется, она знала, что мужчины и женщины могут испытывать друг к другу физическую страсть. Более того, Микаэла читала в медицинских фолиантах о стадиях и признаках этой страсти, об опасностях, которые она в себе таит, однако самой ей не доводилось чувствовать, как зарождается и течет по телу эта чудесная сила, от которой плоть исходит жаром, а в ушах громом отдается стук собственного сердца.
Горячие ладони Дайрмида легли ей на грудь, он задышал быстрее и глубже. Когда же Дайрмид большими пальцами нащупал ее напрягшиеся соски, Микаэла дугой выгнулась в его объятиях и жадно припала к его губам.
Неожиданно он со стоном оторвался от ее рта и пробормотал, задыхаясь:
– Простите меня, Микаэла, я не должен был этого делать!
– Но, Дайрмид…
– Нет, послушайте меня… Я привык держать свои переживания при себе – к чему взваливать на других тяжкое бремя своего горя? Вы единственная, кому я о нем рассказал. А что до остального… – Он замолчал и, подождав, пока дыхание станет ровнее, добавил: – Вы, должно быть, думаете, что я выпил за ужином слишком много вина? Но дело не в вине, моя милая…
Дайрмид поцеловал ее в лоб и отодвинулся. Они помолчали.
– Не вините себя, – наконец сказала Микаэла. – Я хотела, чтобы вы выговорились: сердечные раны нужно очищать, как и все остальные, иначе они никогда не заживут. Что же касается того, что только что было между нами… – Она подняла на него глаза. – Мне этого тоже хотелось!
Дайрмид вздохнул и с глубокой печалью сказал:
– Мы должны все забыть, дорогая. Хотя мой брак давно уже стал пустой формальностью, я все еще женат.
Микаэле показалось, что ее сердце разбилось на тысячу осколков.
– Я знаю, вы говорили… – произнесла она едва слышно. – Простите и вы меня, я тоже виновата…
– Вы, наверное, не до конца понимаете, как плохи мои дела, – перебил он. – Церковный суд наложил на нас с Анабел епитимью: под страхом вечного проклятия мы дали слово никогда больше не осквернять святых уз брака – иначе мы бы никогда не получили разрешения разъехаться. Как видите, жениться на вас я не могу, а делать вас своей любовницей – не хочу. Поймите, дорогая, я могу принести вам только горе!
Микаэла хотела сказать, что и сама никогда бы не согласилась на позорную любовную связь, не освященную таинством брака, но слова застряли у нее в горле. Она вскочила на ноги, сбежала вниз по лестнице и бросилась к себе в комнату. Закрыв за собой тяжелую дубовую дверь, она в изнеможении привалилась к ней спиной, еле сдерживая рыдания.
Микаэла слышала, как Дайрмид подошел к ее спальне и постучал, но не отозвалась. В следующее мгновение она почувствовала легкий толчок и поняла, что он тоже прислонился к двери.
– Простите меня, Микейла, – проговорил он вполголоса. – Я не хотел заходить так далеко…
Она судорожно всхлипнула, но продолжала молчать. Дубовая дверь разделяла их и в то же время соединяла. Микаэле хотелось распахнуть ее, броситься Дайрмиду на грудь и сказать, что она его прощает, что она любит его больше жизни и будет для него всем, чем он ни пожелает… Ее глаза вновь наполнились слезами, она потянулась к задвижке, но пальцы задрожали, и молодая женщина в страхе замерла, как будто перед ней внезапно разверзлась пропасть. Она почувствовала себя беспомощной, как младенец, жалкой, неуверенной…
Прочная дубовая дверь отделяла ее от Дайрмида, но она слышала его голос. Любимый был так близко, а она не решалась ему открыть! Ее сердце разрывалось: в нем боролись любовь и страх. Какой-то тоненький осторожный голосок внушал ей, что глупо любить такого человека – изувеченного в бою, с тяжелым грузом горя на душе, обремененного заботой о ребенке-калеке, да к тому же не сумевшего получить развод… «Верно, все верно», – мысленно соглашалась Микаэла.
Но другой голос из самой глубины ее души, тихий и добрый, шептал, что в любви к Дайрмиду заключена сама ее жизнь. «Открой дверь, обними его, останься с ним навсегда!» – шептал этот голос. И все-таки Микаэла, изнемогая от желания броситься Дайрмиду на шею, не могла заставить себя пошевелиться.
Лэрд негромко постучал раз, другой… Через мгновение послышались его удаляющиеся шаги, и все стихло. Микаэла обхватила себя руками за плечи. Он прав: они встретились слишком поздно, их любовь была обречена. Нужно забыть о манящем призраке счастья и жить дальше, заключив сердце в броню равнодушия. Она должна убить в себе эту любовь…
Дело шло к вечеру, и болотистую вересковую пустошь, по которой Дайрмид с Ангусом возвращались обратно в Даншен, уже начало затягивать туманной дымкой. Поездка по владениям Кемпбеллов заняла несколько дней. Они посетили вождя клана, Кемпбелла из Лохава, потом двоюродных братьев Дайрмида и, наконец, его родного брата Колина, который после смерти Фионна жил в замке Гленбевис. Везде гостям был оказан великолепный прием по всем законам горского гостеприимства, время за пиршественными столами и мудрыми беседами пролетело незаметно.
По дороге домой Дайрмид с Мунго обсудили полученные сведения и пришли к выводу, что о действиях Ранальда Максуина нельзя сказать ничего определенного. Никто из Кемпбеллов не подозревал его в измене: Максуин не делал – во всяком случае, открыто – ничего такого, что могло причинить вред короне и государству. Вместе с тем очень немногие отзывались о нем хорошо, если не считать похвал его ловкости и удачливости в торговых делах. Дайрмид обнаружил, что его зятя откровенно недолюбливают за себялюбие и полное пренебрежение чужими интересами, но до явной вражды или обвинений дело не доходило.
– Ты пошлешь сообщение королю? – спросил Мунго. – Он наверняка с нетерпением ждет от тебя вестей.
– Мне не о чем ему сообщить, – вздохнул Дайрмид. – К тому же Кемпбелл из Лохава сказал, что король вскоре собирается приехать на западные острова – там я сам смогу встретиться с ним и рассказать о том, что узнал. К сожалению, я не смогу порадовать его определенным ответом на вопрос, который его так интересует: я не нашел ни доказательств измены Ранальда, ни того, что свидетельствовало бы о его преданности короне.
– Да уж, если он и предан чему-то, то только своему тугому кошельку! – заметил Мунго. – Впрочем, и изменником его не назовешь: он не торгует с англичанами, не помогает им блокировать наши западные торговые пути. В чем его можно обвинить? Только в том, что он захватил Глас-Эйлин. Но ведь он совершенно правильно говорит, что такую важную крепость нельзя доверить слабой женщине!
– Верно, там нужна сильная рука, – пожал плечами Дайрмид, – рука опытного бойца и морехода, который стоит на страже интересов Шотландии.
Мунго ухмыльнулся:
– Ранальд похож на кота, который, съев птенцов, уютно устроился в гнезде и отгоняет от него хозяев-птиц. О, он чертовски ловок! Каким-то образом умудряется процветать, когда другие беднеют и разоряются, а народ стонет от нехватки самых необходимых товаров. Может быть, он все-таки тайком приторговывает с англичанами, как ты считаешь?
– Все возможно, – задумчиво ответил Дайрмид. – Но если бы и впрямь что-то было, я бы уже знал об этом от брата Артура. Он бы обязательно заметил тайные сделки Ранальда. К тому же у Артура есть хорошие знакомые среди англичан.
– А что ты думаешь по поводу пиратского налета на английские порты, о котором рассказал лохавский Кемпбелл? – спросил Мунго. – Если верить слухам, шотландцы похитили огромное количество зерна и доставили его в Аргайлл. Знаешь, – Мунго искоса взглянул на друга, – эта новость наводит меня на одну мысль…
– Меня тоже, – усмехнулся Дайрмид. – В те несколько месяцев, пока я отсутствовал, мои галеры находились в полном распоряжении Артура. Думаю, он мог найти себе дополнительное занятие в свободное от торговых поездок время!
– Артур очень похож на тебя – любая галера в его руках порхает, как птичка, – одобрительно заметил Мунго. – Если он и правда участвовал в том налете, ему надо держать ухо востро: англичане таких вещей не прощают.
– Я за него спокоен, он малый не промах, – ответил лэрд. – Меня больше волнует мой зять. Он сказал, что привез из Ирландии партию отличного товара… Поеду-ка я в Глас-Эйлин, посмотрю, чем он набил свои лабазы! Его не будет еще неделю-другую, самое подходящее время для родственного визита – тем более что я очень соскучился по Сорче.
– Я, пожалуй, составлю тебе компанию, если не возражаешь, – оживился Мунго. – Мне тоже хочется повидать Сорчу. Ты возьмешь с собой леди Микаэлу?
– Вряд ли она согласится поехать, – мрачно ответил Дайрмид. Он был уверен, что после его исповеди и всего, что за ней последовало, Микаэла сердита на него и не пожелает не только путешествовать в его обществе, но даже дышать с ним одним воздухом.
– Да, она здорово обижена на Ранальда Максуина, – рассудительно заметил Мунго. – Но Сорче нужна помощь знающего врача, поэтому постарайся убедить миледи.
– Я уже просил ее поехать к Сорче, но она не сказала ни «да» ни «нет».
– Вот видишь, она же не отказалась наотрез! Пусти в ход свое обаяние, ты это умеешь. В конце концов, она же согласилась приехать к тебе в Даншен, хотя поначалу сопротивлялась изо всех сил!
– Что, прикажешь посадить ее на корабль и увезти силой, как в Перте? – нахмурился Дайрмид.
Мунго ухмыльнулся и, пришпорив лошадь, обогнал лэрда. А Дайрмид, наоборот, поехал медленнее, задумчиво глядя перед собой. Все эти дни, проведенные вдали от Даншена, он пытался не думать о Микаэле, но его мысли постоянно возвращались к ней – в любое время дня и ночи, во сне и наяву. С ее именем на устах он пробуждался и засыпал, ее нежное лицо он видел среди облаков, в дымке тумана, в золотом сиянии солнца и бледных лучах ночного светила.
«Влюблен, влюблен, как желторотый юнец!» – думал Дайрмид, досадливо морщась. Что может быть нелепее – потерять голову в его возрасте, с его-то горьким опытом! В жизни все гораздо сложнее, чем в любовных песнях Гилкриста…
Но почему образ Микаэлы неотступно преследует его, манит, возбуждает? Может быть, Микаэла и впрямь чародейка? Почему только ей он доверил свои самые сокровенные переживания и почему от ее сочувствия это ужасное бремя, которое он носит на сердце, стало как будто легче? То, что возникло между ними, было таким хрупким, таким прекрасным… и опасным для них обоих. Вот почему Дайрмид все безжалостно разрушил.
Но вырвать Микаэлу из сердца оказалось не так-то легко. Чем дальше Дайрмид уезжал, тем сильнее его тянуло к Микаэле. Безусловно, это было прежде всего могучее физическое влечение, томительное желание обхватить ее хрупкое тело, войти в теплую плоть… Но он ощущал и другую, более глубокую потребность, еще не до конца понятную ему самому. Его исстрадавшаяся душа нуждалась в женском тепле, в сочувствии, и это пугало Дайрмида, потому что он знал: очень скоро ему предстоит расстаться с Микаэлой…
Дайрмид не хотел, чтобы она стала его любовницей, потому что больше всего боялся поставить ее в неловкое, унизительное положение: ведь она была ему очень дорога. Если бы обстоятельства сложились иначе, он бы взял ее в жены… Но декрет церковного суда делал это невозможным. Разрешив Дайрмиду и Анабел жить раздельно, епископ взял с них клятву хранить чистоту, как будто их неудачный брак был грехом, требующим искупления!
Сердце Дайрмида разрывалось от горя. Он любил Микаэлу и не хотел причинять ей боль – слишком часто в жизни ему доводилось причинять страдания тем, кто был ему дорог… Сознавая, что должен расстаться с Микаэлой ради ее блага, Дайрмид твердо решил: вернувшись в Даншен, он заплатит ей жалованье, как обещал, и отошлет домой к брату. Как врач она сделала для Бригит все, что могла, а совершить чудо, по ее словам, была не в силах. Разумеется, Дайрмид не верил ей; впрочем, теперь это уже не имело никакого значения.
Но перед разлукой он хотел попросить ее о последнем одолжении…
Держа в руке гусиное перо, Микаэла вздохнула и склонилась над листом пергамента с гороскопом Бригит. Для работы она выбрала большую залу, где, кроме нее, почти никого не было – только Гилкрист негромко наигрывал на арфе для Бригит и Евы, немного сонных после сытного обеда.
Мелодия была красивая, и молодая женщина невольно заслушалась, рассматривая творение своих рук.
