Корабли стояли на рейде, но шлюпки между ними и берегом ходили редко. Войнович запретил команде оставлять суда. Бакинскому хану, явившемуся на флагманский фрегат, он сказал, что прибыл для учреждения коммерции и приведения ее в порядок.
      — Мы рады дорогим гостям, — вежливо ответил тот.
      Войнович дал понять, что будет вести переговоры только с самим Фатали-ханом.
      На четвертый день из Кубы приехал нарочный посол. Он передал командиру эскадры поздравление и приветствие от своего господина, сообщил, что скоро Фатали-хан будет а Баку. Войнович выслал навстречу ему своих представителей — Габлица и Михайлова.
      Увидев Андрея и Карла, Фатали-хан поднялся, усадил их рядом с собой.
      — Гора с горой не сходится, а человек с человеком… — Он вспомнил давнюю встречу с ними и Гмелиным.
      Переговоры велись на берегу, близ крепости. По окончании их Войнович возвращался на корабль, Фатали-хан уезжал во дворец Ширван-шахов.
      Фатали-хан старался быть почтительным и тактичным, но дерзость и заносчивость Войновича сердила его.
      «Граф, обжегшись на горячем, дует на холодное», — подумал Андрей. Он и Карл находились при Войновиче в качестве переводчиков.
      Войнович ждал от Фатали-хана ответа за все потонувшие суда, настаивал на полной компенсации и выдаче гарантий. Напрасно Фатали-хан уверял, что пираты выходят из персидских портов и наносят убытки не только русским, но и азербайджанским купцам. Войнович не слушал его. Было очевидно, что несколько судов потерпели бедствие в шторм, однако Войнович желал получить возмещение и за них.
      Командир эскадры был непреклонен. Он требовал отмены всех пошлин, оказания привилегий российским купцам, уничтожения шхун и сандалов, принадлежавших азербайджанским торговцам. В противном случае Войнович грозил обстрелять город.
      Фатали-хан побелел от этих речей, но сдержал себя. В голосе его была обида:
      — Мы обращаем свой взор к России и жаждем присоединиться к ней. Она всегда была нашей заступницей, поэтому действия ее офицера нас удручают, — сказал Фатали-хан.
      В гневе Войнович продолжал возводить обвинения, одно нелепее другого. Андрей и Карл старались при переводе сгладить впечатление от его угроз, опускали бранные слова. Они сделали попытку образумить командира эскадры. Начал разговор Карл, но стоило Войновичу цыкнуть на него, как он умолк. Андрей не отступил. Он сказал Войновичу, что его требования и грубость идут не на благо отчизне, а во вред ей, позорят российский флаг.
      — Протяну обоих под днищем! — рассвирепел Войнович.
      Он приказал арестовать Михайлова, а Габлица отстранил от переговоров.
      Карл был встревожен.
      — Покаемся, Войнович отходчив, и все образуется. Ты же знаешь, как он влиятелен.
      — Ни за что! — Андрей взглянул на Карла с сожалением.
      Бесчинства Войновича вызвали глухой ропот у офицеров. Это не укрылось от капитана, и он стал любезней при встречах с Фатали-ханом.
      Вскоре заключили торговое соглашение.
      Оскорбленный Войновичем Фатали-хан не дал воли своим чувствам. Даже от приближенных он скрыл, как вел себя командир эскадры, умолчал об его угрозах. Тонкий и дальновидный политик, Фатали-хан считал, что из-за неразумного и грубого посланца императрицы было бы глупо ссориться с Россией и возбуждать свой народ против ее народа. Втайне от Войновича он послал гонца в Петербург с письмом к Екатерине. Фатали-хан заверял ее в неизменной преданности и дружбе и жаловался на командира эскадры, допустившего «худые поступки и злообращательное поведение».
      Арестованного Андрея держали в одной каюте с Томпсоном. Капитан-поручик близко сошелся с ним, расположил его к себе. Старый фактор сказал Андрею, что к концу жизни разочаровался в людях, в сердцах выругал Гленвила — виновника его несчастья.
      — Вы убеждены, что это его люди потопили шхуну? — спросил Андрей.
      — Так же, как в том, что я разорился дотла…
      Злой на Гленвила, отплатившего неблагодарностью за добро, он больше не хотел молчать. Да и вряд ли кто из владельцев Ост-Индской компании подаст ему, нищему, кусок хлеба, рассуждал старик. Почему же он должен блюсти ее интересы? И Томпсон упомянул бакинского посредника-купца, который предупреждал его и Демьянова об опасности.
      — Вы бы нашли его здесь?
      — Да. Он многое мог бы добавить к моему рассказу, — ответил Томпсон.
      Войнович выслушал Андрея с враждебной настороженностью. Однако, сообразив, сколь выгодно ему будет представить светлейшему свидетельства о происках англичан, объявил, что отпустит Андрея и Томпсона в город к посреднику-купцу.
      С палубы корабля город, заключенный в крепость, был похож на треугольную шляпу. Он выглядел живописно, возвышаясь над морем и окрестными холмами.
      — Древний город. На него, как на старую женщину, лучше смотреть издали, — провожая Андрея на берег, пошутил Карл.
      — Будет тебе… Все ты готов высмеять! — недовольно сказал Андрей.
      — Милый мой, в другом месте и при других обстоятельствах смех — крамола, а здесь это можно позволить…
      Сторожевые башни и крепостные ворота остались позади. Андрей снова шел по улицам Баку. Они были до того узкими и тесными, что казалось, будто их прорубили в каменном массиве домов. Вытянешь руки, и ладони упрутся в стены. Встречные сторонились, чтобы дать чужеземцам дорогу, иначе в крепости не разойтись. Дома, сложенные из неотесанных пористых камней, необмазанные заборы походили на груды развалин. Однообразно серыми были и грязные, немощеные улицы, и стены без окон. Лишь плоские кровли, залитые киром, чернели на уступах холма.
      Порядком проплутав в этом лабиринте, Андрей и Томпсон дважды выходили к Девичьей башне, у которой плескалось море, приближались к Шах-аббасским воротам с их красивыми сводчатыми арками, петляли вокруг старинной башни Суллуты-Кала и караван-сарая. И снова шли вдоль ровной крепостной стены, увенчанной зубчатым гребнем и квадратными бойницами.
      Они задержались у Ширваншахского дворца, невольно любуясь им. Он отличался от всех дворцов, которые Андрей видел в Персии и Гиляне. Томпсон сказал, что не встречал такого и в Аравии. Высокий портал из светлого камня был украшен ковровой резьбой, а купола дворца купались в солнце. Опоясанный орнаментом, взмывал ввысь тонкий и стройный минарет, причудливая вязь букв тянулась над входом в мавзолей дервиша.
      В перепаде улочек и тупиков с одинаковыми лестницами и заборами они бы затерялись, не укажи им прохожий, как пройти к дому купца Исмаила.
      Эта часть города была оживленной. В ней жили торговцы, ремесленники, люди, промышлявшие киржимами и лодками. Возле базара и лавок вертелись грузчики-амбалы и зазывалы, играли на дудуках и сазах музыканты. В низких прокопченных мастерских лудили посуду, обтачивали чубуки, шили башмаки, болванили папахи.
      За старой мечетью Мирзы Ахмеда стоял большой крепкий дом в два этажа. Андрей засмотрелся на его фасад, украшенный полукружиями окон и звездочками орнамента. Выпростав каменные руки водостока, дом занимал пол-улочки.
      — Где-то здесь, — прошептал Томпсон.
      Он узнал дом купца Исмаила по остекленному балкону и фигурной деревянной двери с витражом.
      Томпсон постучал и, забыв о своих мытарствах и обидах, шепнул Андрею:
      — Исмаил устроит нам славный обед, он мастер готовить бозбаш.
      Дверь открыл сторож.
      — Хозяин в Шемахе. Вернется через месяц, — огорчил он пришельцев.
      — Жаль, что мы его уже не застанем. Эскадра уйдет раньше, — сказал англичанину Андрей.
      — Что передать хозяину? — наклонил голову слуга.
      — Скажешь, что фактор Томпсон божьей милостью уцелел и очень хотел его видеть. — Старик вздохнул и, вытерев взмокшую лысину рукавом, стал спускаться по пустынной кривой улочке.
      Андрей шел следом за ним. Он чуть отстал от англичанина, разглядывая надпись на ветхом, покосившемся домике, и вдруг услышал глухой удар, короткий вскрик. Когда он подбежал к Томпсону, тот уже был мертв. Около него лежал камень, свалившийся с постройки. На улице не было ни души. Дом без крыши смотрел на них пустыми глазницами окон. Андрей влетел в проем двери, оглянулся по сторонам, взбежал по крутой лесенке наверх. Никого. Он затаил дыхание, но не услышал и шороха.
      Томпсона окружили мужчины, выбежавшие из ближайших домов. Они были удручены происшедшим, выражали соболезнование Андрею.
      — Все мы ходим под богом. Сорвался камень, случилось несчастье, — говорили горожане.
      «Суждено же было старику выжить в море, чтобы нелепо погибнуть на суше! — подумал Андрей. — А может быть, камень был брошен чьей-то рукой?» Сомнения еще долго не оставляли его.
      За два дня до выхода эскадры Андрей сказал Войновичу о своем решении остаться в Баку.
      — Это еще зачем? — хмуро посмотрел на него капитан.
      — Дождусь купца Исмаила и получу сведения о каперах. Рассчитываю также, живя здесь, открыть источник нефти и наладить ввоз ее в Россию.
      Андрей был уверен, что Войнович не откажет ему. И он не ошибся. Марка Ивановича радовала возможность избавиться от упрямого и беспокойного человека, который предостерегал его в Астрабаде, перечил ему в Баку. Вернувшись домой с эскадрой, Михайлов мог предать это огласке. А добейся он на Апшероне удачи, деяния его прибавят экспедиции славы.
      — Дозволяю! — сказал Войнович.
      Марк Иванович даже заручился у Фатали-хана обещанием оказывать всяческое содействие капитан-поручику.
      Карл пробовал образумить Андрея:
      — И горя хлебнешь на чужбине, и будущность свою загубишь…
      — Будущее я с нефтяной машиной связал, — ответил Андрей.
      — А многого ли добьешься, действуя на свой страх и риск? Подвижничество твое не оценят.
      — Я не перерешу…
      Но у Габлица был еще один довод:
      — И участь Томпсона тебя не остановит?
      — Нет!
      Вскоре после этого разговора Войнович вызвал Андрея к себе.
      — А может, затея пустая и планы измените, капитан-поручик? — Глаза его смотрели настороженно.
      — Решение мое твердое.
      — Тогда пишите прошение, и… — Войнович запнулся, — слово офицера, что не отправите реляций, интересам и славе экспедиции противоборствующих!
      Андрей понял, чем хотел заручиться Марк Иванович. Он наверняка действовал по подсказке Карла. Андрей слышал, что по заданию графа Габлиц уже начал составлять приукрашенный отчет о вояже. Было противно за Карла, неприятен был сам разговор с Войновичем. Но Михайловым владели иные помыслы и заботы, и он согласился:
      — Даю слово.
      Простились холодно. Андрей отдал Карлу оригиналы своих чертежей и записку о подводных нефтяных потоках, просил передать их в академию.
      — Буду посылать письма оказией, с торговыми судами. Кате ты все объясни… — сказал он.
      В письме к жене Андрей писал:

       «Радость, зорюшка моя! Больно сказать это, но час нашей встречи еще не пришел. Экспедиция вернется в Астрахань, и только я задержусь в Баку. Жребий сей я вытянул сам. По-прежнему остаюсь любящим мужем и отцом, и твой светлый лик у меня всегда перед глазами. Но машина, которую я замыслил, завладела мной. Она — не пагубная страсть, а будто озарение свыше. Я мучусь духом и телом, чувствуя, сколько огорчений и страданий доставляю тебе. А поступить иначе не в силах. Я не нашел бы ни счастья, ни покоя, если бы отказался от планов своих и вернулся домой ни с чем.
       Знаю, что поймешь меня. Прозри меня великодушно.
Верный тебе Андрей».

      Он подумал, что, будь Катя в Баку, он чувствовал бы себя увереннее. Катя помогла ему в Томске, Катя была бы и здесь верным помощником, другом. Но разве вызовешь ее с ребенком в Баку, когда и для военного человека, закаленного моряка, путешествие небезопасно.
      Эскадра уже готовилась выйти в море, и в шлюпку для Андрея спустили сундучок с вещами и нефтяную машину, когда из-за Наргина показался корабль. Он быстро приближался к берегу.
      — Бот! Наш связной бот! — закричали на фрегате.
      Сделав маневр, быстроходный парусник стал рядом с другими судами. Его командир доложил Войновичу о том, что прибыл с бумагами от Потемкина и, не застав эскадры в Ашрафском и Энзелийском заливах, направился в Баку. С палубного бота Андрею передали письмо от Кати. Он читал его уже в лодке, отходившей все дальше от кораблей.

       «Милый мой Андрюшенька, друг мой сердечный! — писала Катя. — Ждем тебя, солнце наше, и не дождемся. Пора тебе покинуть дикие земли и возвратиться к нам. Право, батенька, магометане и медведи цены твоей не знают, а мы любим и чтим тебя. Хорошо ли покидать родных своих и от них бегать в морские и земные пустыни?! Разве наскучили тебе мои ласки, разве не желаешь ты видеть, как бегает малый Андрюшка — вылитый портрет твой? Помыслы твои благородны, а дела значительны, и я горжусь тобой. Но как тяжела разлука… Смилуйся над нами и скорей приезжай. Ждем тебя, любовь и защита наша».

      Сердце сжалось у Андрея, когда он прочел письмо. Словно бы чувствовала Катя, что он остается в Баку. А как звала она его! Хотелось отрешиться от своих прожектов, сказать гребцам, чтобы они повернули назад, к эскадре.
      Неумолимо надвигались дымчато-серый берег, срезанные глыбы гор. Андрей оглянулся и с болью в душе проводил взглядом вздернутые носы бушпритов и мачты, одетые легкой дымкой. Усилием воли он сдержал себя.
      — Родной земле от меня поклонитесь, — тихо сказал он матросам.

      На двести аршин уходила наклонная штольня. Рыть ее было легко, рыхлый песок сам ложился на лопату, но стены осыпались быстро, и приходилось обкладывать их камнями. Гора, подступавшая к берегу, нефтяной колодец у ее подножия и масляная пленка на воде подсказали Андрею направление шахты.
      Жители Биби-Эйбата уже привыкли к тому, что русоволосый офицер каждое утро поднимается с восходом солнца и спешит в свое подземелье. Одни помогали чужеземцу потому, что верили в него, другие — выполняя волю ханского визиря.
      — Ученый человек хочет открыть поток, который даст нефти больше, чем все наши колодцы, — сказал им визирь Мирза-бек-Баят.
      По его приказу в селе дважды объявляли авариз, и все мужчины выходили на рытье штольни.
      Полководец и дипломат, главный советник Фатали-хана, Мирза-бек-Баят любил увлекающихся людей. Он нашел замыслы капитан-поручика выгодными для Ширвана и, чтобы подбодрить Андрея, показал ему в селении Балаханы колодец глубиною в девяносто аршин, который был построен местным мастером Аллахъяром четыреста лет назад.
      Попав в Балаханы, Андрей наблюдал, как рыли нефтяной колодец. Обвязавшись веревкой, мастер надвинул папаху на лоб и спустился вниз. Его помощники недвижно, словно бы оцепенев, стояли у края колодца, держа в руках веревку. Ствол был глубокий, и мастер не скоро достиг дна.
      Слышались гулкие удары кирки о землю и песня «Ай, бери-бах-берибах», которую пел мастер. Вот голос певца дрогнул, песня замерла, и подмастерья насторожились, готовые потянуть вверх веревку. Но мастер снова запел. Андрей знал, что, как только песня оборвется, помощники должны вытащить мастера, надышавшегося газом, на воздух.
      Он побывал в Сураханах, в сложенном из крепкого камня старинном храме Атешга, где горел газ. «Вечному» огню как богу поклонялись индусы, потомки гебров. Круглый год они ходили голые, с небольшой повязкой на бедрах, изнуряли себя постом.
      Андрею предложили остановиться в одном из лучших домов крепости, но он отказался. Он хотел жить около шахты. Да и в крепости Андрей острее ощущал бы свое одиночество. А на Биби-Эйбате ему повезло: он встретил старого друга. Садовник Гулам некогда помог Андрею бежать из башни, в которую его заключил уцмий Амир Гамза. Жизнь обошлась с Гуламом сурово. В неурожайный год у него сгорел сад, дом отобрали за долги, и он покинул Каякент. Так Гулам стал поденщиком у откупщика нефтяных колодцев.
      Но невзгоды не сломили Гулама.
      Он остался общительным и веселым человеком, всегда имел про запас забавную притчу.
      Отказавшись от удобств, Андрей без колебаний поселился в тесном, наполовину врытом в землю доме Гулама.
      В шахте работали пригнувшись; стоило расправить плечи, и голова упиралась в своды. Андрей запрещал вносить туда огонь: не ровен час, вырвется горючий газ и взорвет штольню. После того как он выходил из темноты на свет, глаза слезились, и перед ним долго мелькали яркие круги. Как-то, будучи в шахте, он услышал подземный гул и, забыв об опасности, ждал, что с минуты на минуту хлынет нефтяной поток. Но время шло, он со своими подручными углублялся в морское дно, а нефти не было.
      Порою его смущали пятна на воде, под которыми утихали волны. Они, как и пузырьки газа, внезапно исчезали, потом возникали там, где их не было прежде, и снова появлялись в ста саженях от шахты. Относило ли их течением и ветром, закрывались ли временами трещины в изгибах морского дна или, широко расплываясь в глубинах, нефтяная река текла повсюду? От этих мыслей он уставал сильнее, чем от рытья штольни.
      — Мучаешь себя, гардаш, — посочувствовал, ему Гулам. — Поедем рыбу удить, отдохнешь…
      — А к Шайтан-абаду поплывешь со мной? — спросил Андрей.
      Он начинал думать, что именно там найдет разгадку нефтяных потоков. Ведь нигде на море не наблюдал он таких огромных нефтяных полей, как у этого острова.
      — Поеду. Но об этом — никому. А то нам обоим несдобровать, — сказал Гулам.
      Чтобы усыпить подозрения биби-эйбатцев, взяли курс в сторону, противоположную Шайтан-абаду. А выйдя в открытое море, свернули на юг. В розовой дымке таяла пирамида крепости, за кормой исчезали пустынные острова бакинской бухты. На карте они значились как Наргин, Вульф, Песчаный — эти имена по сходству каспийских островов с островами на Балтийском море дали им вначале века Соймонов, Урусов, Верден.
      У Гулама были быстрые, проворные руки, и, хотя он редко выходил в море, паруса слушались его. Подогнув выше колен шальвары и упираясь широкими ступнями ног в днище киржима, он стоял у мачты, жилистый, худой, откинув назад голову, повязанную белой тряпкой. На темном от загара и нефти лице сверкали белки глаз, и казалось, что острый, с горбинкой нос, как руль, рассекает воздух. Закидывая в море сети, он выбирал их осторожно, словно бы поднимал из колодца бурдюк и боялся расплескать нафту.
      — А ты к нефти привык?.. За садами не скучаешь? — спросил его Андрей.
      — Человек ко всему привыкает, на то он и человек, — философски заметил Гулам.
      — Земля дарит людям и плоды, и нефть…
      — Сады с черными колодцами не равняй! Там, где прольется нефть, не только дерево — трава не вырастет, — возразил Гулам. — И на что, скажи мне, сдалась людям нефть! Для огня? Но и сухое дерево хорошо горит, и даже презренная рыба-змея, минога, высуши ее — горит долго и ярко.
      — Я покажу тебе великую силу нефти, которую на пользу людям обратить можно.
      — Ай, балам, не убеждай меня! Уговаривать и удивлять — дело звездочетов и мулл, а ты честный человек, — сказал Гулам.
      Он был всего на три-четыре года старше Андрея, но любил покровительственно говорить ему «балам» — дитя.
      — Ладно, молчу, — нахмурился Андрей.
      Багровел закат, предвещая ветер, и они держались у берега. Когда шли мимо бугристой пепельно-синей горы с двумя вершинами, Гулам сказал:
      — Эту гору зовут «Бакинские уши». Она и впрямь похожа на уши. Аллах вылепил ее такой, дабы напоминать людям: «И горы имеют уши». Мне говорили, что при Шах-Аббасе тут убивали тех, кто не умел держать язык за зубами и хулил властелинов.
      Заночевали на берегу, привязав киржим к дереву, стоявшему у воды. В дороге они съели по две овсяные лепешки с пендиром, легли спать голодные, а утром зажарили на костре рыбу.
      — После такого завтрака нам и шайтан не страшен, — пыжился Гулам.
      Но Андрей видел, что Гулам тревожно посматривает на море — надвигался шторм.
      — Отсюда до острова рукой подать, — сказал Андрей.
      — Ай, балам, я и не собираюсь томиться на берегу! — откликнулся Гулам.
      Свежий ветер подхватил киржим, понес его по вздыбленному морю.
      — У каспийского норда нрав крутой. — Андрей поднял воротник мундира.
      — Он нас хочет разбить о Шайтан-абад.
      «Только бы норд не нагнал туч, только бы…» — твердил про себя Андрей. Он боялся потерять из виду берег. Андрей помнил, что Шайтан-абад стоит как раз напротив лилово-рыжих холмов и скалы, похожей на орлиный клюв. Эти приметы врезались в память.
      К счастью, горизонт был чист.
      — Добрались! — воскликнул Андрей. На берегу виднелись знакомые очертания холмов и скалы.
      — А где же остров? Море кругом чистое… — удивился Гулам.
      Ошибки быть не могло, они шли верным курсом. Береговые приметы не обманывали. Куда же делся Шайтан-абад?
      — Отплывем подальше, — неуверенно сказал Андрей.
      Они прошли еще три мили, но не встретили даже рифов. Острова и след простыл. Не было ни нефтяных полос, ни разводий на море, лишь кое-где поблескивала радужная тягучая пленка. Остров поднялся со дна и снова ушел под воду. Как град Китеж из сказки… Но почему изменила свое русло подводная река? Не она ли питает нефтяные колодцы Челекена, струится у берегов Жилого? «Правду ли сказал Музаффар, что нефтяной поток бежал по земле к морю, когда вулкан сотрясал округу?» — спрашивал себя Андрей.
      — Еще искать будем? — Гулам с трудом управлял парусами.
      — Повернем к берегу.
      Они заметили длинную песчаную косу, дугой огибавшую лагуну, и повели киржим туда.
      — А, проклятый шайтан, пропади он пропадом, ловко скрывает от смертных свои тайны! Упрятал остров… — довольный, что добрался до берега, ворчал Гулам.
      Степь у моря была безлюдная, ветер крепчал, и Гулам, выжимая промокшую рубаху, приговаривал:
      — Пошли, аллах, нам добрых путников или щедрых кочевников!
      — Вряд ли кого встретим. Норд метет, ни зги не видно.
      — У моря замерзнем; хотим не хотим — пошли искать укрытие. — Гулам надел все еще сырую, занесенную песком рубаху, затянул потуже лоскут на голове.
      За оврагом наткнулись на глиняную мазанку. Она служила прибежищем для чабанов, гнавших отары с гор. Внутри мазанки мохнатыми горками стояли кизяки, посреди была вырыта ямка, выложенная камнем и плитками из обожженной глины. Над очагом не было трубы, здесь топили по-черному. Но разжечь кизяки Андрей и Гулам не могли: потеряли кресало.
      — Тут ветер не дует, и мы согреемся без огня, — сказал Гулам.
      В мазанке, лишенной окон, было темно; лишь узенькая полоска света падала из дверной щели. Оба чувствовали себя усталыми и, свернувшись на соломе, скоро задремали. Андрею снился Шайтан-абад: остров черной громадой вырастал из воды, и волны, пенясь и шумя, бежали от него. Скалистые гребни вонзались в небо, султан огня вспыхивал над Шайтан-абадом. И вдруг в пламени возникло искаженное гримасой лицо Музаффара. Он протягивал свои руки к Андрею, смеялся над ним, судорожно показывая на море, затянутое нефтью. Чернела, разрасталась бородавка на его лице.
      Андрей открыл глаза, и видение исчезло. Рядом посапывал Гулам. Андрей закрыл глаза, стараясь снова уснуть. В полудреме, сквозь завывание и гул ветра, услышал стук лошадиных копыт, голоса людей. Это уже было наяву — за стеной спешились всадники, о чем-то говорили между собой. Андрей хотел открыть дверь, позвать их в укрытие, но Гулам остановил его.
      — Разные люди попадаются в степи. Не спеши, — шепнул он. — Спрячься за кизяками…
      Скрипнула дверь, и ветер стал бить ею по стене. На пороге, подбоченившись, стоял коренастый мужчина. Он потянул носом воздух и закашлялся — от кизяков шел прелый запах. Мазанка ему не понравилась, он с силой хлопнул дверью.
      — Овечий загон, а не дом! — выругался он.
      С ним согласились:
      — Отдыхать будем в Алятах, село недалеко…
      — Правильно говоришь!
      Но один из приезжих был настроен остаться.
      — Разожгли бы печь, кости бы согрели, — сказал он.
      Ветер искажал голоса, но в какой-то миг Андрею показалось, что он уловил знакомые нотки.
      — Посидим хотя бы на камнях. Лошади устали, загоним их. И куда нам вообще торопиться?.. — уныло произнес кто-то.
      — Хорошо же ты служишь Искендер-хану…
      — А чем гяур Искендер лучше других гяуров?!
      От резкого порыва ветра зашуршал курай на крыше мазанки, заскрипел скрученный в столбы песок. До Андрея донеслись лишь обрывки разговора:
      — С уруса глаз не спускай!
      — К нему благоволит Мирза-бек-Баят…
      — Выведай, что замышляет Фатали-хан… После того как Ага-Магомет-хан захватит Гилян и Талыш…
      — Шахту разрушишь!
      Гулам сжал руку Андрея:
      — Понял, какие люди бывают в степи?!
      — Пора в путь! — раздался за стеной властный голос.
      Ему почтительно пожелали счастливого пути.
      — Все будет сделано…
      Видимо, около мазанки кто-то оставался.
      Прошел еще час, прежде чем и они сели на коней.
      Когда Андрей и Гулам выбрались из укрытия, всадники уже были далеко. В пыльной мгле смутно вырисовывались серые силуэты.
      — Считай, что мы съездили удачно. Ты не нашел Шайтан-абада, но предупрежден об опасности. Кто знает, тот защищен, — сказал Гулам.
      Старая истина — удача сопутствует предприимчивым. Хорошо, что он отважился снова поехать к Шайтан-абаду. Теперь, после случайно подслушанного разговора, у Андрея на многое открылись глаза. Стало ясно, почему так скованно и сухо держался с ним купец Исмаил. Он старался не встречаться с Андреем взглядом, говорил, что Томпсон спутал его с другим торговцем. В следующий раз притворился больным. Видимо, кто-то ожидал визита Андрея к Исмаилу и припугнул купца. А что, если Андрея и Томпсона выследили, когда они вместе шли к Исмаилу? Выходит, и смерть Томпсона — не случайность.