Как агент Ост-Индской компании, Гленвил мог бы быть гостем бакинского хана и жить во дворце. Но англичанин избегал огласки и остановился в караван-сарае. С Музаффаром он предпочел встретиться на углу.
      — Ты покажешь, где умер Томпсон, — сказал англичанин.
      Музаффара не удивило это желание, он ничему не удивлялся. Про себя он называл Искендер-хана «веселым хозяином». Музаффар был благодарен ему за богатую приключениями, тревожную жизнь. Их дороги сошлись давно. Сальянец Музаффар попал в плен к персам, совершавшим набеги на азербайджанскую землю. Проданный в рабство, он гнул спину на каменоломнях Казвина. Гленвил приметил его там и, заплатив выкуп, взял к себе в услужение. Со временем он стал давать Музаффару самые опасные и секретные поручения. Англичанка считал, что сальянец предан ему душой. Но он заблуждался. Музаффар был себе на уме и, представься случай, предал бы своего хозяина. А пока что он находил выгодным для себя верно служить Гленвилу. Выполняя волю Искендер-хана, Музаффар убил Томпсона, заставил молчать купца Исмаила.
      …Отослав Музаффара, Гленвил немного постоял у темно-серого недостроенного дома. Закрыв глаза, увидел перед собой живого, с грустной улыбкой старика, доверчиво обнимавшего его. Он еще сильнее, чем прежде, сожалел, что вынужден был убрать Томпсона, однако раскаяния не испытывал. Так уж сложились обстоятельства… Томпсон, доставленный после гибели шхуны в Петербург, угрожал бы интересам Гленвила, Ост-Индской компании, всей британской политике на Востоке. Другого выхода у Александра не было.
      Гленвил вздрогнул, невольно отшатнулся от стены, услышав, как с крыши посыпались камни, песок. Черная кошка, подняв хвост трубой, ступала по карнизу. Гленвилу, не ведавшему страха, стало стыдно за свою слабость. Он вдруг подумал, что и ему уготовлена такая же смерть, как Томпсону. Или его ожидает участь отца?.. Кляня себя за сантименты, погнавшие его к этому месту, он поторопился выйти на многолюдную, шумную улицу.
      Музаффар неотступно, словно страж, следовал за ним на расстоянии трех-четырех шагов. На этот раз Гленвилу было неприятно, что кто-то все время смотрит ему в затылок, и он предпочел, чтобы сальянец шел рядом.
      В караван-сарае «Мультани», построенном индусами двести лет назад, ворота держали открытыми днем и ночью. Огромный прямоугольник двора кишел мужчинами, одетыми в архалуки и бухарские халаты, сверкая золотистой россыпью сена и жемчугом питьевых фонтанов. Коричневые, серые, черные гроздья папах выделялись на белом фоне тюрбанов. Ржали лошади, чавкали и сопели верблюды, надрывались ослы. От этого гула не спасали и каменные стены комнаты-кельи, отведенной Гленвилу.
      Англичанину хотелось побыть в тишине, остаться наедине с собой. Он пересек полморя, для того чтобы выведать намерения русского капитан-поручика, помешать его планам. А в том, что они таят опасность для Англии, Гленвил был убежден. Что, если Михайлову удастся открыть богатые нефтяные ключи и направить торговлю горючим маслом — олеумом — через Россию?! Бомбейская компания лишится одной из самых выгодных статей своих доходов, а русские почувствуют себя уверенней на Каспии.
      Гленвила беспокоили слухи о машине, которую, оставаясь в Баку, Михайлов выгрузил с фрегата. На что она сдалась русскому вдали от родины, почему он дорожит ею, прячет от жителей Биби-Эйбата? Александр интуитивно угадывал, что между этой машиной и шахтой, вырытой Михайловым, существует какая-то непонятная, загадочная связь.
      Он уснул с мыслью о том, что сам побывает в штольне и, проследив за тем, где Михайлов держит свою машину, тщательно осмотрят ее.
      У порога комнаты, закрывая вход в нее, улеглись Музаффар и рулевой с «Улдуза» — Бахрам.
      Собравшись наконец проникнуть в шахту, Гленвил с удивлением обнаружил, что ее охраняют.
      — Так приказал Мирза-бек-Баят, — сказали ему в селении.
      Музаффар собрал для Гленвила подробные сведения о встрече Мирза-бек-Баята с Михайловым. Возвращаясь через Апшерон в Кубу, Мирза-бек-Баят со свитой зачем-то на весь день останавливался в Биби-Эйбате. Он ходил с русским вдоль берега, спускался в подземелье, потом вызвал старосту и сказал, что тот отвечает за шахту головой.
      — Без старосты в шахту не пробраться, — доложил англичанину Музаффар. — Подкупи его.
      Приближался праздник, и Гленвил, дабы расположить к себе старосту, поднес ему «байрамлык». Староста взял подарок, поблагодарил, но о том, чтобы допустить незнакомца в шахту, и слышать не хотел.
      — От гнева визиря кто меня спасет? — Он испуганно таращил на Гленвила глаза.
      «С трусливым дураком общего языка не найти», — подумал Александр.
      — Подожди, хозяин. Явишься к нему еще с одним приношением, и он не устоит, — посоветовал Музаффар.
      — Страх сильнее соблазна, — усомнился Гленвил.
      Он досадовал и на Музаффара, и на его сообщников, упустивших момент. Они промедлили с обвалом шахты, когда та была без присмотра, доставили ему тьму хлопот. Гленвила неотступно преследовала мысль: не узнал ли капитан-поручик о его замыслах, не поэтому ли обезопасил себя?
      После долгих раздумий Александр решил задержаться в Баку.
      Море было над ними. Андрею казалось, что он слышит, как рокочут волны. Под ногами хлюпала грязь. Тяжелые капли падали сверху, вода стекала по стенам, просачивалась из земли. Ее черпали ведрами, откачивали помпой.
      — Скоро плавать будем, а не ходить! — ворчал Гулам.
      А нефти не было.
      Продрогший от сырости, в мокрой одежде, с руками и лицом, перепачканными глиной, приходил Андрей домой. Мылся из бочки, сушил у горячей печи белье и запирался в сарайчике с машиной. Он далеко продвинулся в своих поисках: установил, что поршень должен быть податливей и мягче, а камеру, которая быстро перегревалась, надо окружить водяной рубашкой для охлаждения. Но в Баку этого не сделать. Будь он сейчас на железоделательном заводе… Андрей с тоской вспоминал о горнах и печах Сибири, об огненных дел мастерах.
      — Езжай в Лаич, — подсказал ему Гулам.
      Лаич! Мирза-бек-Баят подарил Андрею шашку, сделанную в Лаиче, — она со свистом рассекала воздух, мгновенно разрезала войлок и пеньку. Сталь не ржавела, не тупилась. Андрею говорили, что в Лаиче каждый из мужчин — медник или оружейник. Оттуда везли медную посуду в Баку, Дербент, Шемаху, Гянджу. Мастера Лаича делали кремневые ружья, кинжалы, пики. Они отливали даже малые пушки — «зумбураки». Андрея уверяли, что тамошние оружейники знают и секрет дамасской стали.
      Но путь в Лаич был долгий и нелегкий. Напрямик до него, правда, насчитывалось всего сто сорок верст; если мерить по-сибирски, это рукой подать. Однако находился он в горах, дорога петляла, и добраться до Лаича, да еще с грузом, было не просто.
      Перед тем как высадить капитан-поручика на берег, Войнович выдал ему жалованье за все время плавания да еще за год вперед, так что до сих пор стеснения в деньгах Михайлов не испытывал. Теперь деньги были на исходе. Поездка в Лаич обошлась бы Андрею дорого, но сулила она многое.
      — Со мной поедешь? — спросил он Гулама.
      — Разве я отпущу тебя одного?
      Уговорить откупщика колодцев, чтобы он освободил работника, Андрей взял на себя.
      Откупщик покуражился, но согласие дал. Он рассчитывал, что, добравшись до нефтяной реки, офицер не забудет его услуг.
      Биби-эйбатский староста помог Андрею нанять повозку, сказал, что помнит наказ Мирза-бек-Баята и будет в оба смотреть за шахтой. Капитан-поручик был старосте по душе, и он одолжил ему свою овчину и папаху.
      — На перевале выпадет снег. Даже северный, русский человек замерзнуть может, — сказал он.
      Едва начало светлеть, как они выехали из селения. Гулам погонял лошадей, Андрей сидел у машины. Крепко привязав к доскам, ее обернули рогожей, прикрыли овчиной. Ружья спрятали под соломой: Андрей не забыл разговора у мазанки и был готов ко всему. Даже старосте, спросившему его, зачем он оставляет Биби-Эйбат, не открыл назначения своей поездки, сказал, что этого требуют торговые дела.
      На шестой день пути увидели Лаич. Он лежал в низине, защищенной горами от бурь и врагов. Было в нем примерно триста — триста пятьдесят домов. Крепостной стены город не имел, но дома его тесно жались друг к другу, и сверху казалось, что все здесь живут под одной крышей. «Ишь, ремесло одно и народ дюже дружный!» — подумал Андрей.
      Их проводили в караван-сарай, осведомились, что они собираются купить — оружие или посуду. Узнав, что чужеземец — русский офицер да еще инженер, хозяева мастерских оживились:
      — Железа, меди, серебра не привез? Давно корабль из Астрахани был?
      Они забросали его вопросами. Ремесленники Лаича получали немного меди из Кедабека и дашкесанский железняк, но этого им было мало. Русский металл они ценили высоко.
      Андрей ответил, что железа и меди, а тем паче серебра у него нет, а прихода корабля он сам ждет с нетерпением. За полгода лишь два русских судна добирались до Баку, но писем от Кати они не привезли. Капитаны сказали, что собирались в плавание тайком и с якоря снимались ночью. Поступали так, дабы уберечься от лазутчиков: уж больно много шхун и шнявов было потоплено между Астраханью и Баку. Андрей расспрашивал мазуров о Кате. Они пожимали плечами, твердили: «не ведаем». Лишь боцман, у которого брат плотничал в садовой конторе, вспомнил, что видел ее. Была она, по его словам, в добром здравии, собою видна и в похвальном расположении духа.
      Гулам попросил, чтобы их отвели к самым искусным мастерам. Ремесленники покосились, сказали, что у них все оружейники и медники — умельцы, потом зашептались и показали на крайний в городе дом.
      Возле ключа, бившего тугой серебристой струей, дорога упиралась в забор. Натянув поводья, Гулам с досады пробурчал:
      — И спросить не у кого, как проехать!..
      Андрей кивнул в сторону женщин, мывших у родника посуду.
      — Вай-мэ, ты хочешь, чтобы нас побили камнями! — всплеснул руками Гулам.
      Женщины были в чадре, уродовавшей фигуру, закрывавшей лицо. Их всех можно было принять и за старух, и за девушек. Вспыхивали, сверкали отраженные в воде медные кувшины, казаны, сехенги. Но вот Андрей заметил, как чьи-то тонкие пальцы приподняли край покрывала, и в дрожащем зеркале-лужице возникло мягкое чистое лицо с большими глазами и вычурным рисунком бровей.
      — Скажи, куда нам ехать, красавица! — не сдержался он.
      Задернулся полог чадры, девушка сжалась, стала такой же, как все.
      — Ты с ума сошел! — не на шутку испугался Гулам.
      А девушка осмотрелась и торопливо сказала:
      — Сверните к горе и от виноградника — прямо.
      Незнакомка чем-то напоминала Катю: статной ли осанкой, смелостью, напевной речью…
      Андрей проводил ее взглядом и, нащупав на груди медальон, вздохнул.
      — Рассказать тебе, что сделали в Шихово с одним искусителем?
      Почему-то все назидательные и озорные истории у Гулама происходили в Шихово.
      — Валяй, послушаю твою баутку, — безучастно сказал Андрей.
      — Ладно, пощажу тебя. Тем более, что в Шихово ничего особенного не случилось: соблазнителя подбросили вверх три раза, а поймали только два раза.
      Закир-уста, к которому направили Андрея и Гулама, вытаскивал из горна вишнево-красные болванки и быстро клал их на почерневшую наковальню. Поручив заготовки подмастерьям, стоявшим подле него с молотками, он вытер руки о фартук и сказал приезжим:
      — Рад видеть вас.
      Андрей подошел к повозке, скинул с машины рогожу. Полюбопытствовал, как отнесется Закир-уста к механизму. У мастера в глазах метнулись искорки, задергались кончики усов. Не остался равнодушным. По Томскому заводу Андрей знал, что если есть у человека в глазах огонек, то и в груди есть жар. Понравился ему Закир-уста.
      — Твое железо отдает нефтью и гарью. Ты подрываешь им крепости? — Мастер говорил медленно, растягивая слова.
      — Эта машина не для войны. Она человеку в помощь, — ответил Андрей.
      — Пусть будет так, — сказал Закир-уста.
      Андрей вынул обломок металла, спросил, не возьмется ли мастер отлить новую крышку и поршень, показал чертеж.
      Мастер молчал.
      — Работа тяжелая, но я в долгу не останусь, — сказал Андрей.
      — Я стар, глаза мои устали… — нахмурился Закир-уста.
      — Мы будем вечными твоими должниками, уста. И дети наши запомнят твое имя. Очень просим тебя, — вмешался Гулам.
      — Но я слишком занят…
      — Сделай милость, не откажи. Никому, кроме тебя, эту работу не сделать, — упорствовал Гулам.
      — Я посмотрю… — уже другим тоном произнес мастер.
      — Машаллах! Золотые руки дороже золота! — воскликнул Гулам. В отличие от Андрея, он сразу раскусил, что мастер любит похвалу.
      — Возвращайтесь домой. После новолуния получите то, что заказали, — сказал Закир-уста.
      — Будешь из-за нас в Баку ехать, кузницу оставишь? — удивился Андрей.
      — Мы повезем в Баку много посуды…
      От задатка Закир-уста отказался, сказал, что его сыновья, заехав на Биби-Эйбат, получат с Андрея сполна.
      Андрея тянуло снова встать у горна, подышать раскаленным воздухом печи, самому приготовить из земли формы для литья. Но он понимал, что ремесленники, укрывшиеся ото всех в горах, не пустят чужого в свой цех.
      Заночевали в Лаиче, а утром собрались в путь.
      — Лучше оставайтесь, вьюга идет, — предостерег их конюх караван-сарая.
      — Послушай его. Смотри, как небо затянуло! — сказал Гулам.
      — Застрять здесь мало радости. Поспешим. — Андрей боялся за шахту.
      Похолодало. Темными и плоскими стали горы, гребнем выступавшие впереди. Снег на них дымился, синел.
      Вблизи от ущелья задул ветер.
      — Завалит нас на перевале — шахту в снегу начнешь рыть? — брюзжал Гулам.
      — Да ну, ветер разгонит облака! — сказал ему Андрей. Но сам с тревогой смотрел на морозный туман, сползавший в ущелье.
      На подступах к перевалу снежная крупа колола щеки, слепила глаза. Ветер пронизывал насквозь, перебивал дыхание. На распутье замело дорогу, и они не знали, куда ехать. «Проклятые крестцы! — мысленно выругался Андрей. — Говорят же, что распутье — притон нечистых духов».
      — Эх, до Шемахи бы доехать, а там спокойно будет! — убеждал себя Гулам.
      Андрей встряхнул овчину, накинул ее на плечи Гулама.
      — Возьми себе, — отодвинулся Гулам.
      — Будет тебе… Я привычный, в снежном краю вырос. — Андрей заставил его надеть доху.
      За изгибом дороги, версты через две, начинался перевал. Колеса скрипели на снегу, утопали в сугробах, буксовали на тонкой наледи. Повозку едва не занесло над бездной, и Гулам, обратив к Андрею побуревшее, мокрое от снега лицо, выдохнул:
      — Повезло…
      Дорога сужалась, вползала в теснины. Снежная кровля свисала с гор, грозя обвалом. В белом просвете выглянула сторожка. Когда приблизились к ней, лошади повели себя беспокойно.
      — Неужто волки? — привстал Андрей.
      Гулам покачал головой:
      — Чуют лошадей.
      Из сторожки выбежали люди, приветливо замахали руками.
      — Салам! — крикнул им Гулам.
      В ответ мужчины вскинули ружья.
      — Ложись и гони! — Андрей пригнул Гулама к сиденью.
      — Стой! — неслось им вдогонку. — Стой!
      Мужчины выводили лошадей, седлали их.
      Андрей и Гулам успели удалиться от сторожки, но преследователи могли быстро настичь их. Гулам вовсю погонял лошадей. Пока что дорога шла под уклон, но дальше она взбиралась на кручи.
      Андрей прицелился, выстрелил. Снова зарядил ружье… Повозку трясло, снег залеплял глаза, и попасть в преследователей было трудно. Их четверо? Нет, пятеро… Силы были неравны. Разрыв между повозкой и всадниками сокращался. «На подъеме они догонят нас», — ужаснулся Андрей. Свернуть некуда: справа — пропасть, слева — скала. Чуть дальше горы встают по обе стороны дороги. Они обложены мягким, рыхлым снегом. А за ними — цепи гор, одна, другая, третья… В таких местах и бывают обвалы.
      — Скорее! — подгонял он Гулама. — Мчи!
      Они оторвались от всадников, бешено понеслись вперед.
      — Уйдем! — отчаянно твердил Гулам. — Уйдем!
      Снег темнел в рытвине, к которой они приближались. Оттуда дорога круто взвивалась ввысь.
      — Плохо дело, — прошептал Гулам.
      Повозку подбросило, рвануло. Рытвина осталась за ней. Устало перебирая ногами, лошади с трудом шли вверх.
      А всадники были уже совсем близко. Андрей опознал их. Перекошенное злобой лицо, черная бородавка под глазом… Это был Музаффар. Рядом скакал человек, которого он десять лет назад видел в Персии, потом в Петербурге. Англичанин из посольства, лазутчик… Андрей протянул Гуламу второе ружье, шепнул:
      — В горы стреляй!
      Они пальнули — раз, второй… Всадники, решив, что целят в них, ответили залпом. Андрею показалось, что снежная кровля вздрогнула, поползла. Он выстрелил еще раз.
      Англичанин нагонял повозку. У него по-прежнему гладкое, бесстрастное лицо, отметил Андрей. А Музаффар крутил в воздухе нагайкой, бил каблуками лошадь.
      — Не уйти нам, — пробормотал Гулам.
      Еще один выстрел.
      И в ответ словно бы зашептались горы. Шепот нарастал, переходил в неясный гул. Огромную шапку снега, лежавшую на скале, вдруг изрезали трещины. Снег зашелестел, съезжая вниз.
      Мгновение — и осыпался рваный край кровли, потянулась лавина.
      — Гони! — закричал Андрей.
      Лошади что было сил рванулись, увлекая повозку за собой. Раздался оглушительный грохот. Эхо подхватило и унесло его, а над землей встало облако снега.
      Когда отъехали подальше, Андрей оглянулся и не увидел ни англичанина, ни Музаффара. Не было и остальных преследователей. Они остались по ту сторону громадной белой стены.

      Из Низовой шхуна зашла в Баку, приняв на борт груз красителя марены. Она захватила с собой и пассажира. Ветер дул попутный, горизонт был чист, и, миновав имевшие худую славу места, шхуна приближалась к острову Чечену.
      Пассажир носил мундир инженера капитан-поручика, изрядно выгоревший и потертый, в руках он держал треугольную шляпу. Из уважения к его чину шкипер уступил ему свою каюту и перешел в кубрик. Однако пассажир избегал каюты. Долгими часами стоял он на палубе, вглядываясь в морскую даль.
      Команда знала, что он участвовал в экспедиции Войновича и остался зачем-то в Баку. Он встречал шхуну на пристани и, прочитав письма, доставленные ему из Астрахани, попросил капитана взять его с собой. На вопросы пассажир отвечал невпопад, чаще молчал. Он был слишком занят своими мыслями.
      Несчастья одно за другим обрушились на Андрея. Недаром говорят: «Пришла беда — открывай ворота». Катя писала, что совсем извелась без него и второй месяц хворает. Уже не чает свидеться с ним и молит бога, чтобы он не оставил своими заботами маленького Андрюшу.
      Застанет ли он ее в живых, сумеет ли вознаградить за лишения и тяготы, на которые обрек? От этих мыслей больно сжималось сердце. Андрей чувствовал себя виноватым перед Катей: он должен был нести свой крест один.
      Письмо от Карла, небрежное и шутливое, еще сильнее подчеркивало одиночество и тоску, вставшие за каждой строкой Катиного письма. Карл извещал, что по возвращении в Петербург Войновичу был пожалован перстень знатной цены за труды его на Каспийском море и берегах персидских. Его произвели в капитаны первого ранга и послали в Херсон. «Поговаривают, что он будет командовать Севастопольской эскадрой», — добавлял Габлиц. О себе Карл писал, что он, аки тень, сопровождает Потемкина, но не остается в тени благодаря милости светлейшего. Князь Григорий Александрович поручил ему составить. «Физическое описание Таврии» и представил сей труд вместе с автором Екатерине. Императрица подарила Карлу табакерку, усыпанную бриллиантами.
      Будучи в Крыму, Карл занимался виноградниками и садами, разъезжал по соляным разработкам.

       «Есть любопытная для тебя новость: на крымском берегу рыли траншею и нежданно нашли греческую амфору. Что бы, ты думал, в ней оказалось? Нефть. Тягучая и черная. Ее зажгли, и она горела так же, как горела бы при Сократе или Плутархе. Сказывают, что у Керченского пролива, в Чонгелеке и Чорелеке, и поныне встречаются выходы нефти и природных газов, — ежели не надоела тебе она, езжай сюда. Тем паче, что светлейший спрашивал о тебе»,

      — заканчивал он письмо.
      Андрей не ответил Карлу: бывший друг стал для него чужим человеком. И от Кати не укрылись перемены в Карле. Уж очень благоразумным и осмотрительным он стал, заметила она, — все держит нос по ветру.
      Косматые, темные волны бежали за кормой. Взгляд Андрея был прикован к ним. Подует норд — волны помчат обратно. Настанет безветрие — и море утихнет, чтобы разбушеваться вновь. Бессмыслен и могуч бег волн, и человеку ни ускорить его, ни замедлить. Он, безумец, бросил вызов природе и жестоко наказан за это. Думал, что вырвал у нее одну из тайн, верил, что стоит на пороге открытия, и потерял все.
      …Ветер бил в паруса, терлись, скрипели о дерево фалы, и Андрею слышался визгливый голос муллы:
      «Бисмаллах!»
      Как это было?
      Он не послушал Гулама и вынес машину во двор. Испытывал ее средь бела дня.
      Оборот за оборотом совершал маховик… Так быстро, что Андрей сбился со счета. Закир-уста из Лаича выполнил заказ на славу.
      Увлеченный машиной, Андрей не слышал крадущихся шагов за оградой, не видел испуганно-изумленных лиц в проломе стены. Нефтяная машина вращала колесо! В мыслях своих Андрей перенес ее на рудники, в кузницы, на повозки… Вообразил, как ликуют люди, избавленные машиной от тяжелых работ, и на душе стало легко и радостно. Он не испытал ни удивления, ни страха, когда, распахнув ворота, во двор ворвалась толпа. Спохватился, лишь услыша возгласы: «В ней ибис сидит!», «Ломай ее!» Громче всех кричал щуплый мулла в зеленой чалме.
      Град камней обрушился на машину. Из пробитого бака вытекала нефть, маховик покружился на песке и замер. По знаку муллы люди схватили машину, ринулись к берегу. Они сбросили ее в море со скалы.
      — Бисмаллах! — завывал мулла.
      Что было потом?
      Синее пламя вырвалось из земли, громовые раскаты потрясли воздух. Объятые ужасом, смотрели люди в сторону шахты. Груда дымящихся камней вставала над входом в подземелье. А мулла, вздымая руки, читал свою проповедь. Аллаху было угодно, чтобы они бросили в море железную машину, аллах сам покончил с шахтой. Мыслимо ли добраться до нефтяной реки, которую всевышний низвергает в пучины? Хватит того, что он дозволил смертным рыть колодцы на берегу.
      Люди безмолвно распростерлись ниц, совершая молитву.
      — Это же газ… Взорвался газ! — объяснял Андрей.
      Но его не слушали. Верующих потрясло проклятие муллы, которое так быстро дошло до небес.
      Взрыв в шахте напоминал взрыв, возникший в Сураханах, у храма Атешга. Полгода назад Андрей был очевидцем того, как индусы, поклонявшиеся огню, посылали на родину бурдюки со «священным» газом.
      От случайной искры взорвался один из бурдюков, следом за ним воспламенились остальные.
      …Обидно, что шахта погибла, когда он был так близок к цели. Незадолго до взрыва Андрей обнаружил газ, пробивавшийся из узенькой щели в стене. В темно-серой жиже, которую он вынес на свет, блестела оранжево-синяя жилка. Весь день он яростно копал землю, надеясь дойти до нефтяной реки. Но прожилка потерялась, струйка газа исчезла.
      Позднее, разобрав у входа в шахту завал, он и Гулам нашли обгоревшие трупы. В одном из них Андрей узнал Музаффара.
      Амбал Али, живший на окраине Биби-Эйбата, рассказал Гуламу, что Музаффар, а с ним еще двое останавливались в его доме. Али бедствовал и соблазнился хорошей платой. Музаффар с дружками невылазно сидел в кунацкой, изнывая от скуки. Постояльцы часами боролись на полу, точили на лидийском камне-оселке кинжалы, курили из кальяна. Амбал слышал, как они честили какого-то Искендер-хана, запретившего им возвращаться ни с чем.
      Когда толпа бросилась к дому Гулама, крича о машине, Музаффар шепнул дружкам:
      — Берите бочонок и фитиль!
      Али из любопытства выследил их. Заметил, что они достигли шахты. Сторожа бросили свой пост у подземелья, присоединились к толпе, и Музаффар свободно проник туда. Вскоре после этого раздался взрыв.
      Андрей представил, что произошло в шахте… Музаффар положил бочонок с порохом посреди штольни, протянул фитиль и сказал, чтобы зажигали от огнива конец. На запах и шум газа не обратили внимания. И когда полоснули камнем о камень, вихрь огня взметнулся к сводам, ураганом пронесся по штольне. Объятые огнем люди бросились к выходу, но дорогу закрывали камни.
      Как неприкаянный, ходил Андрей по Биби-Эйбату. Избегал нефтяных колодцев и тропинки, ведущей к шахте. Держался подальше от жителей. Чтобы утешить Андрея, Гулам предложил:
      — Возле скал не так глубоко, нырнем за машиной?..
      Безразличный ко всему, Андрей отказался. Да и знал он, что возле скал до дна — три человеческих роста.
      Бесцельные хождения опостылели Андрею, и теперь он часами стоял у окна осунувшийся, мрачный. Гулам звал его рыбачить — он не захотел, приглашения на той не принял.
      Он, быть может, и нашел бы в себе силы, чтобы заново рыть шахту, но к крепости причалил корабль, и капитан передал ему письмо от Кати.
      …Волны отступали от шхуны, светлела зеленая гладь моря. Легкий ветер доносил уже не терпкий запах соли и йода, а запах камыша и пресной воды. На горизонте была Волга.
      Что ждало его там, в Астрахани?
 
      Декабрьским утром 1807 года тайный советник Габлиц ехал в Горный департамент. Накануне он допоздна заседал в Комитете по устроению Новороссийской губернии и лег спать в третьем часу. Карл Иванович чувствовал себя усталым. Но он обещал быть в департаменте и не заставил себя ждать. В спокойном и важном сановнике мало что осталось от суетливого и неуклюжего Карла.
      Завидев Габлица, швейцар кинулся открывать двери, а чиновники, сновавшие в вестибюле, низко поклонились: тайный советник Габлиц был и сенатором, почетным академиком.
      В Горном департаменте ему предстояли не ахти какие труды. Карла Ивановича назначили в комиссию, проверявшую состояние и ведение дел. Выяснилось, что в осеннее наводнение архив департамента, хранившийся в подвалах, затопило и много бумаг погибло. Габлиц велел составить об этом акт, сел просматривать его. Он собирался уже поставить под ним свою подпись, но его внимание привлек случайно уцелевший реестр. Сенатор вздрогнул, перестал читать списки, наткнувшись на фамилию Михайлова.
      Размытые, унесенные потоком бумаги… Чертежи, прошения, рапорты… Так печально закончилась борьба Андрея за нефтяную машину. Ему отказывали в средствах, отвергали его проекты. Последний раз Габлиц видел Андрея и Катю пять лет назад в Олонецке: Карл Иванович ездил туда как директор государственных лесов открывать Лесное училище. Встреча взволновала обоих, однако в ней не было теплоты. Андрей роптал на заводские порядки, ругал Горный департамент и министерство финансов, не давшие хода его машине. Мечтал снова побывать в Баку, добраться до нефтяной реки.