Личность светлая и загадочная

О В.Соловьеве – мыслителе, поэте, критике написано очень много. Немало новых работ, как покаяние за семь десятилетий умолчания в миновавшем столетии, вышло за последние десять – пятнадцать лет[101]. Правы оказались С.Булгаков и Н.Бердяев, которые, независимо один от другого, восемь десятилетий назад предсказали, что Россия соединит прерванную в 1917 году связь времен и что это соединение начнется с обращения к В.Соловьеву. Действительно, с публикации его трудов в конце 80-х годов прошлого века начался выход многотомной "Истории отечественной философской мысли"[102]. Авторы отмечают высокую духовность, созидательную роль его трудов в развитии культуры, отмечают оправданность целого ряда предсказаний В.Соловьева-публициста[103]. Новые книги, статьи дополнили творческо-биографический портрет, создававшийся родственниками, друзьями, учениками[104].

При всем обилии публикаций в личности, в писаниях, в стиле жизни В.Соловьева, этого одновременно счастливого и несчастливого подвижника, кроится немало таинственного. Это признавали современники, об этом размышлял А.Блок через десять лет после смерти философа и поэта в известной статье "Рыцарь-монах". Д.Андреев, философ-мистик, душой постигая философа-мистика, как бы продолжая размышления А.Блока, писал: "Какая странная фигура – Владимир Соловьев на горизонте русской культуры! Не гений – но и не просто талант;.. есть нечто в его стихах, понятием таланта не покрываемое. Праведник? Да… но все же известно, что от многих своих слабостей Соловьев при жизни так и не освободился. Философ? Да, это единственный русский философ, заслуживающий этого наименования безо всякой натяжки, но система его оказалась недостроенной… Кто же он? Пророк? – Но… в каких формах он пророчествовал и о чем? Может быть, наконец, "молчаливый пророк", как назвал его Мережковский, – пророк, знаменующий некие духовные реальности не словами, а всем обликом своей личности? Пожалуй, последнее предположение к действительности ближе всего…

Великим духовидцем – вот кем был Владимир Соловьев"[105].

Значение личности В.Соловьева для Серебряного века трудно переоценить. Вслед за Л.М.Лопатиным многие авторы сравнивают его влияние на этот век с влиянием личности А.Пушкина на век золотой. А.Мень, в частности, писал: "Универсальная личность! И в этом отношении он действительно похож на Пушкина"[106].

Становление характера, мировоззрения

В.Соловьев родился в 1853 году в Москве. Он был четвертым ребенком в семье[107]. Происхождение, наследственность, домашний уклад, воспитание, образование – все способствовало интеллектуальному росту детей. Старший брат, Всеволод, стал автором известных в свое время исторических романов. Во многих журналах начала XX века под псевдонимом Allegro печатала стихи его младшая сестра, Поликсена, обладавшая также талантом драматурга и живописца. Талантом литературным, переводческим обладали все молодые Соловьевы. Отец, Сергей Михайлович, – дворянин, либерал-западник в вопросах государственной политики, автор двадцатидевятитомной "Истории России с древнейших времен", труда, повлиявшего на становление отечественной государственности. Ученый удивлял современников своим трудолюбием и принципиальностью, он не примкнул ни к одной партии. Можно сказать, его партией была его совесть. В семье отца боялись, перед ним благоговели. Но это был не сухой кабинетный человек. Возможно, и от него дети унаследовали художественный вкус. По словам внука, С.Соловьева, Сергей Михайлович "любил поэзию, музыку, театр". Дед по отцу, Михаил Васильевич, происходил, как и его предки, из духовного сословия, почти полвека был московским священником, за его молитвой, советом приезжали издалека. Он был по-своему образован, начитан, завещал внуку посвятить себя служению Богу. Ему Владимир Сергеевич посвящал свои труды. Мать – Поликсена Владимировна – происходила из знатного украинско-польского рода. Заботы о детях, о муже в значительной мере нивелировали ее богатую от природы индивидуальность, склонную к фантазерству, лирической мечтательности. Детям она настойчиво прививала любовь к изящной словесности, интерес к священной истории. Ее отец, морской офицер, дружил с К.Рылеевым, был причастен к декабристскому движению, сидел в Петропавловской крепости, был разжалован. Возобновив службу, он участвовал в кругосветном плавании, в Крымской войне, умер контр-адмиралом. Возможно, от этого мужественного, волевого человека В.Соловьев унаследовал определенную напористость и даже воинственность. Среди предков матери был оригинальный мыслитель XVIII века Григорий Сковорода. Удивительное родство душ открывается при сопоставлении мировидения В.Соловьева и этого известного малороссийского просветителя и поэта, видевшего духовное (Божественное) начало в каждом человеке, верившего в то, что путь к идеальному обществу лежит через моральное самосовершенствование личности, через ее самопознание.

Начальное образование В.Соловьев получил в престижной московской гимназии. В семь лет он с упоением читал жития святых, уверовал в скорое пришествие Антихриста и, подражая подвижникам, готовился к мучениям за веру, подвергал себя самоистязаниям, спал на жесткой подстилке, отказался от одеяла. Позже, лет с 12 до 16, прошел стадию "нигилизма", перестал ходить в церковь, читал вульгарных материалистов, Д.Писарева, Ж.Ренана, поступил на физико-математический факультет Московского университета. Судя по воспоминаниям современников, в истину материализма в эти годы этот нигилист 60-х годов верил страстно. Вероятно, только страстно В.Соловьев мог выражать и отстаивать свои убеждения. В характере родителя строгость сочеталась с принятием идей свободного воспитания. Он проницательно предвидел скорое завершение богоборческой стадии у своего отрока в будущем, а Ж.Ренана обличал указанием на конкретные факты его научной недобросовестности. Отец гневно возмутился только однажды, когда сын, как следует из автобиографических заметок, "предался практическому иконоборчеству и выбросил за окно и в помойную яму некоторые иконы". Зато они вместе, именитый ученый и подросток одиннадцати лет, обсуждали и осуждали ссылку на каторгу уважаемого за "нравственные качества… души" литератора и мыслителя Н.Чернышевского[108]. В.Соловьев самостоятельно преодолел материализм и неверие, перешел на историко-филологический факультет, который окончил в 1873 году. Путь молодого В.Соловьева от материализма и атеизма, деизма, пантеизма к философскому идеализму и христианской вере был извилист, он прошел "сложную философскую эволюцию от Спинозы и Гегеля через Канта к Шопенгауэру и Шеллингу…"[109].

Несомненно, во многом благодаря воспитанию без принуждения явилось то, что В.Соловьев с молодых лет был отчаянно свободен и смел в выражении своих оригинальных, часто неожиданных, философских, религиозных, эстетических, общественных взглядов. А.Мень не без основания включил его в ряд мыслителей бунтарского типа, а самым "непосредственным предшественником" называл А.Чаадаева. В его посланиях к возлюбленной кузине, написанных в восемнадцать лет, есть такие строчки: "Прими только за общее правило: никогда не подчиняться книжному авторитету;.. верь себе больше, чем всякой книге; потому что в серьезных вопросах внутреннее бездоказательное и бессознательное убеждение есть глас Божий"[110]. Свою первую в жизни лекцию в студенческой аудитории В.Соловьев начал словами: "Человек прежде всего стремится к свободе.., в особенности же… в идеальной сфере познания"[111]. Многие суждения этого теолога удивляют своей неожиданностью. Нередко он смотрит на человека глазами деятеля эпохи Просвещения, не замечавшего или не верящего в кризис гуманизма, нередко он рассуждает как христианский гуманист. Истина была ему дороже всякой привязанности. По воспоминаниям сестры, многих поразила публично высказанная мысль брата о том, что ему ближе бездеятельных верующих те неверующие, которые, "попирая законы человеческие, блюдут законы Бога". Примечательный факт: любя и уважая своего отца, он мог общаться с людьми, враждебно настроенными к Сергею Михайловичу. Известно, Ф.Достоевский, близкий друг в течение ряда лет, готов был остаться с Христом, даже в том случае, если бы вдруг открылось, что Христос вне истины. Остался бы со Спасителем в таком случае В.Соловьев? Это вопрос.

Образно говоря, В.Соловьев заходил, но не задержался ни в одном из оппозиционных станов. Он не пристал ни к свободной светской, ни к аскетической церковной культуре, ни к западникам, ни к славянофилам, ни к мистикам, ни к эмпирикам. В.Соловьев прошел в отдалении от народников, социалистов, монархистов, патриотов-националистов, от всех персонифицированных учений. Он разделил судьбу личностей, стоявших над схваткой и потому обреченных на одиночество, гонения слева и справа. Об этом, вслед за племянником, справедливо рассуждают почти все соловьевские биографы. Правда, трудно согласиться с выводами родственника, что "стремление к действию, к влиянию на общество, к проведению своих идеалов в жизнь" побуждало ученого заключать "временные сделки" с тем или другим лагерем[112]. Внимание В.Соловьева к различным течениям научной и общественной мысли, – порой, защита и последующая критика того или другого "лагеря" или, наоборот, критика и последующая защита, – думается, правильно объяснил Е.Трубецкой. Он указал на причины внимания В.Соловьева ко всем "станам" и на очевидную несообразность: о философе, который не принадлежал ни к какой партии, часто судят, исходя из какой-либо партийной принадлежности. Внимание, отношение В.Соловьева к спорящим сторонам, делает вывод Е.Трубецкой, объясняется не какой-то непоследовательностью, а его умением ценить и искать "относительную истину"[113].

Вопрос о том, быть или не быть правде на земле, и вытекающий из него вопрос о том, каким будет конец истории, В.Соловьев трактовал в плоскости возможности или невозможности реализации христианских норм. Но эти нормы он поверял не только христианскими канонами, не только догматами православной церкви. Он искал доказательства их правильности в самых разных источниках, углублялся в манускрипты древнейших верований, в изложения эволюционистских воззрений. Питательной средой для соловьевских идей был синтез платонизма, классического идеализма, прежде всего Ф.Шеллинга, Г.Гегеля, и – элементов эмпиризма. До недавнего времени В.Соловьев оставался едва ли не единственным религиозным философом, защищавшим дарвинизм "с философской точки зрения"[114]. Христианская церковь, по крайней мере католическая, только сейчас, когда отмечается двухсотлетие со дня рождения английского ученого, признала, что дарвинизм не противоречит религиозным воззрениям. В магистерской диссертации без малого полтора века тому назад В.Соловьев писал: "Естествознание показывает, как в природе в результате сложного процесса и борьбы преодолевается безобразие и нарастает красота". Желание этого человека все охватить, систематизировать, представить в универсальном единстве предопределило и силу, и слабость, и неожиданность выводов.

Об исторической судьбе "религии отцов", о восточных угрозах христианской Европе В.Соловьев впервые задумался еще в возрасте 12 – 13 лет. В девятнадцать лет он в одиночку ставит диагноз мировой религии: ложь жизни затемнила "истинное христианство", поэтому "в настоящее время одинаково трудно понять истину в христианстве, как и дойти до истины прямо самому"[115]. В двадцать три года молодой теолог критически анализирует христианские догматы и – задумывается о "вселенской религии". В ранней эссеистической работе "Sophie" он делает наброски ее основополагающих принципов. Не сомневаясь в истинности христианства, молодой человек в то же время предполагает благо "синтеза всех религий"[116]. Соединение всего лучшего, что есть во всех религиях, должно, по его мнению, исключить "их узость… их эгоизм и их ненависть". Все верования прошлого и настоящего мыслитель представлял ветвями одного древа, тянущегося к единому Всевышнему[117]. В "Sophie" есть такие рассуждения: "Вселенская религия есть плод великого дерева… Ты должен знать еще, что те же корни произвели еще другие побеги… Все эти деревья приносят те же плоды…"[118]. В записках не для печати В.Соловьев называет свою работу созиданием "вечного завета". Бунтарь? Еретик? Но каждый философ бунтарь-еретик по определению, по дерзкому характеру своих амбиций, непременно связанных с попыткой раскрытия тайн Божьего замысла, смысла и цели сотворенного. Не удивительно то, что В.Соловьев подвергался со стороны сановных личностей гонениям за "искажение основ" писаний, церковных установок. Это было уделом многих именитых философов всех времен, от Сократа до Спинозы, до столпов классической философии, И.Канта, И.Фихте[119]. Быть другим, будучи уверенным, что только философствование освобождает человека и делает его "вполне человеком", он не мог. В своих устремлениях В.Соловьев был не еретиком, он скорее был утопистом, романтиком, мечтателем. Постигая эту личность, достаточно трудно, сохраняя исследовательскую непредвзятость, не попасть под ее обаяние.

Иногда исследователи обвиняют В.Соловьева в идейных "метаниях", говорят о нем как о "великом путанике", что вряд ли справедливо. Это были не метания, а искренние искания, с неизбежными пробами, ошибками, корректировками своих прошлых взглядов. "Противоречивость… присуща ему, – справедливо писала З.Минц, – как «культурной личности» и «культурному типу»"[120]. В.Соловьев честно читал своих оппонентов, входил в поток чужого сознания, соизмеряя аргументы pro et contra. Больше внимания он, естественно, уделял contra, поскольку во все времена в науке, особенно в философии, без критики, без частичного или полного отрицания суждений предшественников не может утвердиться новое суждение. Не удивительно, что мыслитель так и не завершил стадии своей научной эволюции, и его система, теория познания, как справедливо отмечают многие авторы, осталась "недостроенной". Причины лежат не в обстоятельствах короткой жизни В.Соловьева и не в той аксиоме, что построение совершенной философской системы невозможно в принципе. Его система осталась недостроенной еще и потому, что ее завершение, думается, не было важнейшей конечной целью ученого. Она давала вектор мысли, являла собой бесконечно совершенствуемый инструмент познания – "идеала органического синтеза, положительного всеединства".

Несколько месяцев после окончания университета В.Соловьев прожил в Сергиевом Посаде, числился вольнослушателем Московской духовной академии. Именно "числился" – занятия посещал редко, жил уединенно. Вероятно, его не мог удовлетворить традиционализм лекций академической профессуры. Хорошо это или плохо, но факт – В.Соловьев не благоговел перед традицией. К тому же в голове молодого человека уже вызревала своя философия, своя "система". Задуманная диссертация, с обязательными оригинальным-и теоретическими обоснованиями, требовала времени. Впрочем, и в Московском университете далеко не все лекции его удовлетворяли.

Поиски истины. Победы и поражения

В 1874 году, пройдя необходимый конкурс, В.Соловьев стал доцентом Московского университета по кафедре философии. Параллельно с работой в университете он преподавал на Высших женских курсах, организатором и руководителем которых был историк В.И.Герье[121]. О лекциях молодого специалиста, обладавшего эффектной внешностью, гипнотическим взглядом "пророка-демона", говорили разное, восторгались и осуждали[122]. Последнее не удивительно. Во-первых, как неслыханная дерзость воспринималась его четкая антипозитивистская направленность (в моде был материализм)[123]. Во-вторых, далеко не всем были понятны его лекции-импровизации, никаких планов-конспектов В.Соловьев перед собой никогда не имел. И все же большинство студентов привлекала яркая, порывистая натура, обладавшая широкой эрудицией. За кафедрой, по воспоминаниям современников, он говорил, взирая поверх голов, и казалось, в запредельных пространственно-исторических далях он зрит недоступное другим. Е.Трубецкой писал, что В.Соловьев не видел того, что было очевидно для всех, но видел нечто такое, что для всех оставалось сокрытым. Нечто завораживающее, судя по запискам современников, было в его манерах, в его портрете, в глубине больших выразительных глаз. Слушатели, точнее, слушательницы вспоминали раскатистый заразительный смех и одухотворенное лицо, чем-то схожее с лицом "христианского мученика". В то время как ученые противники старались облить начинающего доцента, по выражению В.И.Герье, "помоями", дамы наразрыв приглашали его на чашку чая: молодой истолкователь и провозвестник Платона, по предположению того же В.И.Герье, очаровывал слушательниц значительно больше, чем древнегреческий мудрец[124]. Впрочем, есть основания полагать, что молодой преподаватель фокусировал свой взгляд не только на пространственно-исторических далях. Во втором томе соловьевских писем есть письмо к матери, написанное в сентябре 1880 года, после переезда в Санкт-Петербург. В этом послании он делится с ней впечатлениями о своей работе в Северной столице. Некоторые строчки этого письма свидетельствуют, что религиозному мыслителю были совсем не чужды земные устремления. "Начал лекции на Бестужевских женских курсах, – пишет В.Соловьев. – Слушательницы отличаются большим количеством и малою красотою".

Судя по всему, женщин, общавшихся с философом, немало смущало то многое, что было в нем, по выражению одной из них, "не от мира сего", и, вероятно, это многое не позволяло им воспринимать его так, как ему бы хотелось, в частности видеть в нем возможного спутника жизни. Редко кто из знавших В.Соловьева и писавших о нем не подчеркнул его "странность". Эта странность, судя по автобиографической лирике, щедро сдобренной самоиронией, с отроческих лет была очевидна и ему самому. Возможно, в том, что В.Соловьев так невысоко ставил интимную связь между мужчиной и женщиной, сказалась его обреченность на неудачу в личной жизни. Драматично закончилась первая любовь, по его словам "на заре туманной юности"[125].