Затем, в начале преподавательской деятельности, он пережил роман с курсисткой Е.Поливановой, предложил руку и сердце, но – получил отказ. Максимализм, эксцентричность не способствовали его сближению с другой слушательницей курсов, с мечтательной красавицей О.Коваленской, позже ставшей женой брата, Михаила Сергеевича. Надо сказать, что первые поражения в личной жизни лишь огорчали погруженного в научные искания молодого человека, но не травмировали. (Позже все такое будет восприниматься им иначе, острее).

Успешная защита магистерской диссертации "Кризис западной философии (против позитивистов)" прошла в том же 1874 году в Петербурге. И здесь среди присутствовавших было немного тех, кто допускал "погрешимость Фохта, Молешота и Бюхнера"[126]. Один из большинства, из оппонентов, закончил свое выступление словами: "Такую философию я не только отрицаю, я от нее убегаю". На что соискатель ответил, что для блага интересов общего умственного развития его уважаемый оппонент ничего лучше придумать не может[127]. В такой остроумной, отчасти юмористической манере В.Соловьев отвечал на многие возражения своих противников. Согласные с диссертантом выступающие проницательно увидели в его труде основу для первой русской философской системы. Описывая ход научной дискуссии, историк К.Н.Бестужев-Рюмин, основатель тех самых Высших женских курсов в Санкт-Петербурге, на которых читал лекции В.Соловьев, сообщал в частном письме: "Россию можно поздравить с гениальным человеком…"[128]. По окончании защиты состоявшемуся магистранту рукоплескали и согласные и не согласные с защищавшейся концепцией. Весть о незаурядной защите дошла до Л.Толстого, который дал высокую оценку "самостоятельности" начинающего ученого. Правда, позже взгляды двух великих современников разошлись. Недолго продолжалась и дружба В.Соловьева с К.Н.Бестужевым-Рюминым: последнего испугала "левизна" некоторых социальных взглядов молодого человека.

Через полгода после начала работы в университете по рекомендации ректората В.Соловьев уехал в научную командировку в Лондон. Основанием для этой престижной командировки послужили примечательные научные публикации молодого преподавателя, перевод объемного, в 166 страниц, сочинения И.Канта. Соловьевские переводы этого философа выдержали не одно переиздание, способствовали распространению критицизма. Само внимание В.Соловьева к И.Канту было не случайно. По воспоминаниям А.Введенского, который позже слушал лекции В.Соловьева по философии, к этому лектору студенты приходили позитивистами, а уходили кантианцами. Говоря о значении кантианской составляющей в философии учителя, А.Введенский объяснял его теорию познания как синтез критицизма с мистицизмом[129].

В английских книгохранилищах В.Соловьев несколько месяцев изучал древнюю восточную, прежде всего индийскую, и средневековую европейскую философию, каббалу, обширную гностическую литературу. Интересные воспоминания, связанные с пребыванием философа в туманном Альбионе, оставили супруги Янжул, которых С.М.Соловьев попросил присмотреть на чужбине за непрактичным сыном и, как оказалось, очень не напрасно. В.Соловьев "уходил в книгу", забывая об обеде и других текущих делах. Е.Н.Янжул принадлежит любопытное предположение, касающееся соловьевского внимания ко всем идеям, теориям, учениям. По ее мнению, он был "пожираем скептицизмом", недоверием ко всем существующим мировоззренческим взглядам, от которого, в конце концов, в мистицизме искал спасение.

Осенью 1875 года в Британском музее он вторично пережил мистико-визионерский опыт, "сиянье Божества", воспринятый им как снисхождение Премудрости Божьей, Софии. Первый раз, по его собственному признанию, аналогичное сияющее видение предстало перед ним, ребенком девяти лет, в московской церкви. Божественная идея, в поэтической интерпретации "Лучезарная Подруга", обратилась для В.Соловьева в объект поклонения, а жизнь стала восприниматься как рыцарское ей служение, исполнение интуитивно постигаемых высоких велений. По указанию видения В.Соловьев немедленно едет в Египет и там, в пустыне, зрит софийное свечение в третий раз[130]. Нигде, ни в прозе, ни в поэзии, он не уточняет, что стояло за визионерскими контактами, были ли получены какие-то конкретные знания.

Эти три встречи, которые он, мистик, определил как "самые значительные" события жизни, решительно повлияли на его мировидение, подвигли на создание учения о Софии – Премудрости Божьей. В упомянутой статье "Рыцарь-монах" А.Блок выразил свое полное доверие как рассказу В.Соловьева о трех мистических встречах, так и соловьевской интерпретации этих встреч, однако такое доверие исходило, естественно, далеко не от всех[131].

Некоторые черновые наброски будущих работ В.Соловьева, не предназначавшиеся для публикации записки несут печать длительных диалогов между Философом и Софией, своеобразных медиумических (Л.Долгополов, А.Козырев) переписок, в которых есть место и теологическим дискуссиям, и взаимным упрекам по разным поводам, и даже признаниям в любви. Понятно, В.Соловьев писал за себя и за Нее[132]. Медиумические вкрапления встречаются не только в соловьевских ученых записках, конспектах, но также в текстах на бытовые темы. Алогичные, требующие расшифровки фразы и целые абзацы, по признанию самого В.Соловьева, диктовались ему кем-то сторонним и невидимым. Эти графические, если не свидетельства, то меты интуитивных контактов, контактов за пределами сознания, завершаются упоминаниями разных имен, но чаще всего упоминанием заветного имени – София.

По мнению В.Соловьева, все окружающее (явное, видимое) представляет собой лишь проявление скрытой сущности. На прямой вопрос, верит ли он в сверхъестественное, философ дал однозначный ответ: "Я не только верю во все сверхъестественное, но, собственно говоря, только в это и верю"[133]. По этой причине не может удивлять его серьезное отношение к спиритизму, который, по его мнению, приближает к "научной истине", который необходим для "установления настоящей метафизики"[134]. Таинственные видения этот богослов-мыслитель воспринимал как "другую реальность". Как о чем-то обыденном он говорил о визитах к нему духов, в которых он узнавал монастырских старцев, знакомых людей, здравствовавших и умерших[135]. Близкие свидетельствовали, что В.Соловьева изводили галлюцинации, мистические соответствия, совпадения, предзнаменования[136]. И во сне он подчас не знал покоя, прозревая нечто наяву незримое[137]. По слухам, после смерти философа и поэта родственники нашли в его архивах не только мистическую переписку, но и другие странные документы, например, признания в искушениях дьяволом, описание внешности являвшегося ему черта[138].

Третья встреча, третье видение Софии легло в основу поэмы "Три свидания" (1898). Некоторые события, в частности египетские приключения, чуть было не закончившиеся для главного героя трагически, представлены в этой поэме в шуточно-ироническом освещении[139]. Конечно, юмор в этом автобиографическом сочинении может показаться неуместным, однако он вполне объясним, если, как сказал А.Блок, учесть "условия века и окружающей среды". То есть позитивистскую атмосферу среды. Осознавая неоднозначность избранной тематики, В.Соловьев предпочел посмеяться над собой вместе с предполагаемым читателем-материалистом во второстепенных эпизодах, чтобы в других эпизодах, главных, быть серьезным и не осмеянным[140]. Можно найти и другие примеры, когда В.Соловьев облачал в шутливую форму очень серьезные и даже тревожные мысли. Достаточно указать на стихотворение, озаглавленное "Вечная Женственность" (1898) с невяжущимся с этим заглавием подзаголовком "Слово увещевательное к морским чертям", начинающееся строчкой: "Черти морские меня полюбили…". Автор скрывает неувязку тем, что дает заглавие на немецком языке. Можно отметить, что смысловой подтекст этого стихотворения восходит к содержанию поэмы. И еще отметим, до признания в поэме, в беседах и в частных письмах В.Соловьев уклончиво объяснял свое неожиданное путешествие в Египет научными интересами, поиском племен, в которых от поколения к поколению передавали древние мистические учения, старинные предания, сказания. Можно отметить, в стихах В.Соловьев нередко подшучивал над собой, другими поэтами, но никогда не шутил по поводу научных изысканий как своих, так и чужих.

Из Египта В.Соловьев направился в Италию и до возвращения в Москву непродолжительное время работал в библиотеках Рима. Вскоре после возвращения из заграницы принципиальные дискуссии и банальные ссоры между "левыми" и "правыми" членами кафедр вынудили В.Соловьева, не желавшего, как можно заключить из автобиографии, "участвовать в борьбе партий между профессорами", перевестись из Московского в Петербургский университет[141]. Тогда же, весной 1877 года, он был назначен членом ученого комитета при Министерстве народного просвещения. Довольно скоро деятельность этого высокого учреждения, "скука смертная" заседаний, его разочаровала.

В 1880 году состоялась защита докторской диссертации на тему "Критика отвлеченных начал". Магистерская работа и докторская работа В.Соловьева тесно связаны между собой. Собственно, название магистерской диссертации (без подзаголовка) объединяет тот и другой труд. Сначала он подверг критике материалистическую философию (прежде всего, в лице позитивистов), а затем подверг критике (конечно, не столь уничтожающей) всю идеалистическую философию. На первом этапе диссертант-критик готовил поле для построения своей будущей философской системы, на втором – работал по ее возведению – оригинальной метафизики, претендующей на дачу цельного знания. Докторантом исследуются вопросы гносеологии, этики, отчасти эстетики. И тот и другой труд по-своему логичен, отличается привлечением обширного эмпирического материала. В докторской диссертации косвенно затрагивались вопросы русской государственной политики и православной церкви. "Нормальное общество" в связи с вводимыми автором принципами "всеединства" объяснялось как общество "свободной теократии", свободного взаимодействий трех сфер: церковной, государственной, экономической. Определение "свободный" едва ли не наиболее часто употребляемое в соловьевских текстах. Как на первое условие создания идеального общества он указывал на необходимость сближения всех членов общества. Очевидно, соискатель намечал перспективы будущего христианского единства. Теоретические постулаты В.Соловьева, прежде всего его критические размышления о необходимости разделения сфер действия церкви и государства, не были оторваны от злободневных узнаваемых проблем. Все это не понравилось российским правительственным кругам, тогда впервые возникли разговоры об опасности этой личности, о ее неканоничности. Добрые в период защиты магистерской диссертации отношения с профессором М.И.Владиславлевым, будущим ректором Петербургского университета, тоже специалистом в области немецкой классической философии, изменились не в лучшую сторону. В.Соловьев не получил должности профессора, на которую мог претендовать, имея докторскую степень: влиятельный коллега способствовал тому, чтобы молодой ученый был принят на должность приват-доцента. Параллельно он читал лекции на Бестужевских курсах, однако отношение основателя этих курсов к В.Соловьеву тоже изменилось не в лучшую сторону.

Первого марта 1881 года народовольцы убили Александра II, террористов ожидала смертная казнь. В том же месяце В.Соловьев прочитал две публичные лекции, в которых осудил смертную казнь как деяние противное христианскому принципу всепрощения и призывал царя помиловать убийц. (Кстати сказать, против смертной казни он будет активно выступать всю жизнь). Лекции наделали много шуму, В.Соловьев не был понят ни властью, ни ближайшим окружением, дошло до невнятных сплетен о его поддержке террористов. Пришлось писать объяснительные письма по высочайшим адресам. Непонимание переживалось тяжело. Н.К.Никифоров, в те годы студент университета, вспоминает, как за ночь после лекции поседела голова В.Соловьева. В конфликтную ситуацию были вовлечены и столичный градоначальник, и министр внутренних дел, и сам Александр III. В конце концов, решено было "безумного", как назвал В.Соловьева К.П.Победоносцев, не наказывать. Умный сановник понимал, что наказание привлечет повышенное и нежелательное внимание к возникшему конфликту. В.Соловьев не был даже уволен из университета, ему было сделано лишь "внушение", но создавшаяся обстановка заставила оставить преподавательскую деятельность. Впрочем, эта деятельность, за исключением чтения лекций перед благодарной аудиторией, не приносила большого удовлетворения. В 1880-е годы он пишет работы по богословской проблематике, публикует статьи по различным вопросам текущей жизни, о путях развития Отечества и о его месте в современном мире.

Достаточно продолжительное время В.Соловьев был близок славянофилам. В написанной в тот период статье "Три силы" (1877) он критикует, как ему виделось, нежелательные крайности, лежащие на восток и на запад от Отечества, и указывает на миссионерскую роль славянства в современном мире. "И если мусульманский Восток.., – заявляет он, – уничтожает человека и утверждает только бесчеловечного бога, то западная цивилизация стремится… к исключительному утверждению безбожного человека…"[142]. Далее автор заключает, что только "славянству и его главному представителю – народу русскому" дано привнести в человечество спасительную высшую силу. Однако увлечение подобного рода идеями было относительно недолгим. Пришло понимание того, что все мечтания об исключительности, о главенстве одного народа над другим не соответствуют духу христианства, что они препятствуют спасительному всеединству. Вера в русский народ осталась, но она очистилась, как выразился незадолго до смерти сам В.Соловьев, от "безобразной смеси фантастических совершенств с дурной реальностью". В том же очерке 1889 года он вступил в полемику со славянофилами по существенному и, кстати сказать, до сих пор очень актуальному вопросу. Автор отметил, что рассуждения известного славянофила К.Аксакова о том, что русский народ не имеет в себе "политического элемента" и дарует правительству неограниченную власть, оставляя себе "свободу… духа", оскорбительны для россиян, что они противоречат фактам отечественной истории[143]. Постепенно В.Соловьеву становятся все ближе умеренно западнические взгляды.

Необратимость разрыва со славянофилами обозначилась в 1888 году, когда в "Вестнике Европы" В.Соловьев опубликовал статью "Россия и Европа". Эта статья была направлена против одноименной книги Н.Данилевского, точнее, против изложенной в ней теории замкнутых культурно-исторических типов и обоснования изолированности греко-славянского типа. Эта книга вышла еще в 1869 году и почиталась сторонниками автора как классика. Теоретик славянофильства был обвинен в научной недобросовестности. Тогда же прекратилась и многолетняя дружба с лидером движения Н.Страховым, в письме к которому работа Н.Данилевского была названа "Кораном всех мерзавцев и глупцов"[144]. Идти напролом и не стесняться в выражениях в адрес недобросовестных оппонентов – это тоже имелось в характере В.Соловьева. Он вызывал любовь, ненависть, восхищение, поношение и, естественно, имел немало врагов, случалось, сам шел на нелицеприятную критику. Так, в 1887 году он выступил перед собранием славянофилов с лекцией, против них же направленной: "Славянофильство и русская идея". Зал недоброжелательно безмолвствовал, когда лектор, закончив свое выступление, шел меж рядов к выходу. Впрочем, чаще случалось, что В.Соловьеву аплодировали слушатели, изначально собиравшиеся его освистать. Об этом свидетельствуют уже упоминавшиеся записки студента начала 1880-х годов – Н.К.Никифорова.

К 1890-м годам, отдалившись от славянофильской "Руси", от "Нового времени", он вошел в круг авторов либерального "Вестника Европы" и умеренной "Русской мысли", хотя в полной мере "своим" и там не стал. Вероятно, прежде всего о себе он писал в известных стихотворных строчках: "И, бедное дитя, меж двух враждебных станов тебе приюта нет". Уважаемые издательства получали официальные предупреждения за публикацию соловьевских очерков, выход отдельных работ был запрещен цензурой. Самым жестким его цензором был Синод. Философ не без боязни возвращался из заграницы, поскольку ходили слухи об угрозе покаянной ссылки на Соловки[145]. Иного отношения автор публикаций о давлении светской власти на церковь в России, публикаций о благе свободы совести и гражданского равенства, наконец, лояльных публикаций о прошлом и настоящем католической церкви, конечно, не мог ожидать. Смелость Дон Кихота была в его одинокой попытке доказать историческую необходимость сближения "Востока" и "Запада", создания "единой христианской Европы"[146]. На этом поприще он имел союзников, но больше имел врагов: как православные, так и католические богословы, правда, по разным поводам, нередко обвиняли его в ереси. Отстаивание по сути экуменической позиции было чревато большими неприятностями, но не прекращалось: "История и будущность теократии" (1887), "Россия и вселенская церковь" (в Париже на французском языке, 1889). Задачей своих трудов, как следует из предисловия к первой работе, он видел "оправдание веры отцов", освобождение этой веры от "местного обособления", узкого национализма, уводящего от "вселенской истины". Просматриваются в этих сочинениях и контуры утопической "вселенской религии", романтической мечты молодого В.Соловьева.

Главное, что со всей определенностью открывается в этих работах, – это теократическая концепция. В теоретическом аспекте к этой концепции В.Соловьев подошел еще в своей докторской диссертации, здесь же он намечает ее внедрение в историческую практику. Теократическая концепция допускала возникновение политического союза между римским папой и русским царем для защиты и воплощения христианского "богочеловеческого дела". В опубликованной во Франции работе автор дает абрис идеального общества, структура управления которого отражает Божественную Троицу. Отцу в нем соответствует первосвященник, блюститель благочестия, Сыну – царь, носитель милостивой власти, Духу Святому – пророк, глас свободы и совести. Идея совершенного государства заимствована у Платона, но сама платоновская теория, рожденная в рабовладельческую эпоху, демократизируется в свете христианского учения. Столь радикальные публикации на богословскую тематику привели к установлению полицейского надзора за автором[147]. По рекомендациям Синода В.Соловьеву запрещали публичные выступления, публикации на темы церкви, религии. Бдительная цензура долгое время не пропускала даже нравоучительную книгу "Нравственные основы жизни". После значительного перерыва, только в середине 1890-х годов, В.Соловьев вернется к богословско-философской тематике.

О теократической концепции В.Соловьева следует говорить, хотя, в конце концов, им будет осознан ее утопизм и даже вред. Мыслитель отдал этой концепции более десяти лет жизни, не отказался от многих сопутствовавших и вытекающих из нее идей. Кроме того, теократическая концепция говорит о незаурядности личности В.Соловьева, масштабе задач, которые он перед собой ставил.