— Увы, нет. — Узкое лицо рыцаря потухло, — Не подвиги и не приключения привели меня в этот край. Отправился я по свету искать свое счастье исчезнувшее… Четыре года уж, как пришел в моей земле к власти доблестный король Альфред. Было сие богоугодное дело в Уэссексе, а я был одним из его верных рыцарей. И была у меня невеста, леди Джиневра. Просватал мне ее сам Альфред Великий в награду за мою службу верную. Должны мы были обвенчаться этой осенью, да только весной исчезла она без следа. Никто ничего не видел и сказать не мог, а леди Джиневра пропала. Искал я ее по всей Англии. Думал, давний соперник мой, сэр Артур Бредли, похитил ее, но ошибался. Разузнал лишь, что в устье реки, при которой стоял замок отца Джиневры, видели корабль норманнов. Решил я, что увезли мою невесту они, чтобы продать в земли неверных. Моя Джиневра была прекрасней утренней зари, словно королева эльфов. Я имя сменил, сюда добрался — год целый по земле ездил, дорогу искал. Наконец приехал. Разузнал, что самых красивых девушек с севера всегда султану в сераль отправляют, и решил ночью проверить, там ли моя невеста… Нашел дворец султана…
      Голос рыцаря становился все глуше. Буян опустил отяжелевшие веки, уронил голову на грудь и задремал. Что-то теплое коснулось его плеча и раненой руки. Голова закружилась.
      Речь рыцаря прервалась, и услышал Буян его далекий тревожный голос:
      — Что с тобой? Эй, друг, очнись!
      Но хотя слышал гусляр голоса Гаральда и Мечислава, не мог и слова вымолвить. От резкого движения открылась рана на плече, и кровь опять потекла, заливая и без того окровавленную рубаху.
      Не знал Мечислав, что делать надо, встряхнул он Буяна за плечи и позвал:
      — Скажи, что делать, Буян? Что тебе нужно? Собрал гусляр силы и промолвил тихо:
      — Перестань рану бередить. — И когда отстранился юноша, молвил твердо: —Заговор читай. На руду. За мной повторяй…
      И зашептал он еле слышно, а Мечислав, закрыв ему рукой раны, повторял громче:
 
      На море, на Океане
      на острове на Буяне,
      лежит бел-горюч камень-алатырь.
      На том камне-алатыре
      сидит красна девица,
      швея-мастерица,
      держит иглу булатную, руду желтую,
      Зашивает раны кровавые.
      Заговариваю я Буяну-гусляру от пореза.
      Булат, прочь отстань,
      а ты, кровь, течь перестань .
 
      Когда договорил отрок, отнял руку от плеча гусляра, то увидел и он и Гаральд, что раны зарубцевались и кровь остановилась.
      И подивился всему, что увидел и услышал, Гаральд, и тихо спросил у Мечислава:
      — Откройся мне — откуда вы такие взялись, что слова вашего даже кровь в ране слушается? Вы мне жизнь спасли, а я и имен ваших не знаю!
      Буян молчал, закрыв глаза, — он дремал, исцеленный. Вместо него ответил Мечислав:
      — Приехали мы из земель славянских, что лежат меж морем Студеным и Греческим, к востоку от Норманнского моря. Приехали мы не за наградой, не за славой — надобно нам для друга нашего живой воды достать. Следы ее здесь, на Востоке, в землях сих, кончаются.
      — Понимаю я вас, — кивнул Гаральд. — И у вас дело здесь немалое, а я вам помешал. Дьявол нас здесь свел — вы и мне не помогли, и сами в беду попали. Не отпустит вас теперь султан так просто, пока достойной кары для вас не придумает!
 
      Несколько дней миновало, уж Буян от раны оправляться стал, а о них словно забыли. Дважды в день тюремщик кормил их вместе с прочими узниками, которых у султана оказалось ни много ни мало — две сотни с небольшим. Иногда одного из них выводили куда-то, и он больше не возвращался.
      Мечислав и Буян сдружились с Гаральдом. Молодой рыцарь искренне радовался товарищам по несчастью. Он часами рассказывал им о родной Англии, о своем короле Альфреде, которому служил не за страх, а за совесть, о битвах, в которых ему доводилось участвовать, о своей невесте.
      Время шло, раны Буяна подживали, но он не становился веселее. Наоборот, с каждым днем славянин был все печальнее, словно пришла пора ему умирать. Гусляр теперь ни с кем не разговаривал и почти не пел, только порой вечерами тянул что-то тоскливое, от чего сердце сжималось в тревоге. Высоко над ними, так, что не достать, в самом потолке, было маленькое окошко — всего в один выломанный камень. Оно сверкало, словно звездочка, если на воле было солнце, и меркло, если спускался вечер. И гусляр часами не отводил с него глаз.
      Мечислав не отходил от него ни на шаг, не зная, чем помочь другу.
      — О чем думаешь, Буян? — однажды не выдержал и спросил он.
      — О князе, — вздохнул гусляр, — Крепко виноваты мы перед ним — отправились спасение для него добывать, а ни помочь не смогли, ни самих себя уберечь от лихости… Теперь мы и о судьбе своей не ведаем, и о нем не знаем ничего.
      Услышал такие речи Гаральд, придвинулся ближе и спросил:
      — Что случилось с господином вашим? Беда ль дома какая стряслась? Я вам открыл правду чистую, так не скрывайте и вы от меня ничего!
      — Ты нам друг в несчастье, рыцарь, — ответил ему гусляр, — но вряд ли понять сможешь. Я с князем моим, Властимиром из города славного Резани, давно знаком. Как-то пришлось нам кровь мешать, брататься. Налетели на его град из степи дикой вороги — град пожгли, жену с сыном малым едва в полон, не забрали, а самому князю очи выкололи, чтоб не смог он для них опасен быть. Помогли нам боги и друзья — свели вместе, и поклялся я, что из-под земли, а добуду для него живую воду, исцелить раны его страшные. Пустились мы в путь втроем, прибыли мы в город сей, да и попались. Теперь мы здесь, в плену, и судьба наша нам не ведома, а князь мой один в чужом городе.
      — Слепой? — ахнул Гаральд.
      — Слепой, — печально кивнул Буян. — Страшнее своей судьбы для меня незнание, что с ним. Прознать бы — и умирать тогда не страшно!
      Испугался Гаральд решимости, с какой сказал гусляр — будто и правда смог бы за весть добрую жизнь отдать. Попытался он отговорить Буяна от мыслей таких, но тот молчал, не слушая.
 
      …Когда затих вдали топот Мечиславова коня, Властимир недолго медлил, выжидая, пока разойдется толпа. Народ весь, словно тянули его на арканах, спешил в сторону арены, поглазеть на казнь. Если бы захотел, Властимир бы вслед за ними добрался туда, но где там искать Буяна в такой толпе? Там и зрячему трудно! Был он уверен, что, отвечая за юного Мечислава, не станет безрассудный гусляр лезть не в свое дело и зря головой рисковать. А коли случится риск, так Властимир давно знал, что Буян-волхв сможет за себя постоять.
      Дождавшись, пока вокруг все немного успокоится, он направил Облака в сторону палаток мисрийских купцов. По воле судьбы его жеребец и так стоял мордой в ту сторону.
      Не знал князь только расстояния до палаток, а потому порядком подивился, когда очень уж быстро кто-то схватил за повод Облака, останавливая его.
      — Скажи-ка мне, добрый человек, — спросил Властимир в пустоту, — как мне добраться до мисрийцев? Узнал я, что где-то тут стоят их палатки. Так подскажи мне, не ошибся ли я?
      Человек приблизился. Властимир почувствовал, как руки осторожно касаются полы его плаща, сапога, услыхал позвяки-вание стремени.
      — Скажи сперва ты, о чужеземец, — донесся немолодой уже голос, как-то странно, как и сам князь, выговаривающий слова, — откуда ты сам прибыл? Не издалека ли?
      — Издалека, да только не смотри, что я слепой. Прибыл я с двумя друзьями, да только сейчас отъехали они по делу срочному, а мне наказали близ палаток мисрийских дожидаться. Не удерживай меня понапрасну — может, уже вернулись они!
      Человек потянул повод Облака на себя:
      — Доверься мне, человече. Я отведу тебя, куда нужно, только скажи мне, откуда ты приехал. Одежда мне твоя вроде как знакома, да и слова ты выговариваешь странно…
      Он повел упирающегося Облака куда-то чуть в сторону, словно они обходили угол дома или повозку. Конь сделал всего два шага и встал, отказываясь подчиняться. Он-то видел дорогу, и Властимир доверился чутью старого жеребца.
      — Куда ты ведешь моего коня? — окликнул он проводника.
      — Ты не веришь мне? — догадался человек. — А я ведь тебя признал. И лицо твое…
      — Ты знавал меня, что ли? — испугался Властимир. — Но я не припомню тебя!
      — Так и я не знаю твоего имени, а только скажи мне — из какого ты города? Киева аль Владимира? Али, может, Ростока?
      Услыхав такие речи, Властимир наклонился, ища руку незнакомца.
      — Да ты что ж, — вскричал он, — славянин родом? Откуда? Его руку поймали, и человек коснулся ее губами.
      — Есть под Киевом город мал, Любечем прозывается. От-тудова я родом. Мальчонкой совсем был — налетели степняки, кого порубали, кого с собой увезли, а потом купцам иноземным продали. Уж более тридцати лет я в чужой стороне. Два раза перепродавали меня. Последний раз попал я к тем самым мисрийцам, которых ты ищешь, друг!
      — Имя мне Властимир из города Резани,—быстро молвил князь. — Поди, и не ведаешь о таком-то? Севернее Киева он, на реке Оке стоит…
      — И слыхом не слыхивал, хотя иные из наших, может, даже и жили в нем. Есть тут один — словно ты, слова выговаривает. Может, земляк твой или сродственник. Едем со мной, друг!
      Любечанин повел Облака куда-то в обход.
      — Куда ты ведешь меня, человече? — окликнул его князь. — Ежели ты мисрийцам служишь, правь к ним прямо, не увиливай!
      — А я и правлю, — отозвался тот. — Только не знаешь ты, Властимир, какие это люди! Они нашего брата и за человека не считают — все мы для них маги, а это по-ихнему первые злодеи. Был один парень среди нас — Крошкой его кликали, — так он семь разов сбегал. Последний раз сманил с собой товарища. Того-то словили да лютой смертью казнили, а Крошка утек. Может, где и сложил буйну голову, а может, до наших добрался. Новгородцы — они ж хитрые…
      — Знавал я одного новгородца, — поддакнул князь. — Но я не простой человек и не раб. И окромя того, нас с товарищами к мисрийским купцам знающие люди направили. Не должно мне от них прятаться — может, есть у них средство, как мне помочь. Таясь, ничего не добьешься!
      — Слушай меня, Властимир,—быстро зашептал любеча-нин, — я не первый год с ними. Не любят они нашего брата! Ты, приметил я, некогда в беду попал — вон на глазах повязка, — так они тебя запросто обмануть могут. Чужака да калеку обидеть у них каждый обязан. А конь у тебя добер — пригласят в шатер взойти, коня продадут, а тебя зарежут впотай. И друзья твои тебя не сыщут, помяни мое слово!
      Поверил словам земляка князь, опечалился.
      — Что ж тогда мне делать? Раб-любечанин пожал ему руку.
      — Доверься нам, друг. Друзья твои у мисрийцев тебя разыскивать станут, значит, увидим мы их, привет от тебя передадим. А пока мы тебя спрячем. Тут местечко есть одно — я для себя приберег, бежать надумал, да, видно, придется погодить пока. Там тебя ни одна собака не разыщет. И коника твоего пристроим!
      Говорил он так уверенно, что князь перестал сомневаться в его словах и доверился новому другу.
      Любечанин, которого здесь так и кликали для простоты по имени его родного города, не обманул князя. За палатками мисрийских купцов высились развалины какого-то дома. Там купцы обычно складывали товары, какие могли попортиться на дожде или жаре. Начинался прохладный срок, дожди шли чаще и могли подмочить товар. Когда не стояли там купцы, в развалинах селились бродяги и нищие, изгоняемые каждый раз стражей перед большим базаром. В развалинах тех и зрячему было трудновато пройти, а уж слепому и вовсе невозможно.
      Кликнув на подмогу еще двоих людей — один и взаправду оказался из села неподалеку от Резани и самого Властимира признал по голосу, — Любечанин отвел князя подальше, где его никто не мог бы увидеть за камнями. Там ему обустроили что-то вроде обиталища временного. Облака же отвели на конюшню и поставили вместе с прочими лошадьми купцов — туда, где стояли тяжелые лошади для колесницы. Тяжелых лошадей в этих краях не жаловали, и купцы к ним почти не заходили — нечего купцу носиться, словно ветер шальной, на каком-то скакуне или разъезжать в изукрашенной повозке, когда все это можно выгодно продать. Купцу по чину и приличию — груженый верблюд или смирный мул, чтобы все издалека узнавали.
      Рабов-славян у мисрийцев оказалось почти сотня. Многие из невольников и речь родную забыли. Таким даже доверяли служить в охране товаров и самих купцов в дороге, а в городах они помогали приказчикам в торговле или обслуживали караван. Но и те и другие хоть по разу, а забежали посмотреть на человека с родины. Те, что помоложе, впотай умоляли князя выкупить их, обещаясь до конца дней своих быть у него рабами, только бы на родной земле! Горько было Властимиру слушать униженные речи сородичей, но еще горше было ему оттого, что не мог он помочь никому из них.
      Дни его тянулись медленно и скучно — было много работы, и рабы почти не забегали его проведать. Только когда хозяева молились, ненадолго заходил Любечанин или парень из Резани перекинуться парой слов. Лишь вечерами, когда затихал торг и город успокаивался, а на улицы выходили сторожа, воры и влюбленные, выводили они князя на воздух — повидаться с Облаком. Конь в те минуты льнул к хозяину, словно знал что-то о судьбе своей, и Властимиру день ото дня становилось тоскливее.
      Славяне знали с первого дня, что его томит. Между делом все они давно уже выглядывали в толпе двоих всадников — улыбчивого синеглазого витязя и безусого юношу. Но ни Буян, ни Мечислав не появлялись на торгу, и никто от их имени не подъезжал к мисрийским купцам. Это тревожило Властимира, и вскоре понял он, что с друзьями случилась беда.
 
      Миновало совсем немного времени, наполненного тревогой. Рана Буяна успела поджить совсем, и он даже восстановил утраченные силы, когда однажды по коридорам тюрьмы загрохотали тяжелые шаги и послышался звон оружия и доспехов. Все узники сразу притихли — это могло означать, что стража пришла, дабы кого-то отвести на казнь.
      В самом деле — отряд воинов явился в тюрьму в сопровождении самого смотрителя. Впереди шел визирь султана. Начальник тюрьмы с почтительным поклоном подвел его к решетке, за которой сидели чужеземцы.
      Очнувшиеся от звона оружия, Гаральд и Мечислав вскочили при его приближении, и только Буян остался сидеть, глядя в потолок.
      — Эй, вы! — окликнул вошедший узников. — Чужеземцы! Мой повелитель, правитель Дамаска султан Рашид-ибн-Махмуд аль-Абдаль, наместник правителя Багдада высокочтимого шейха Абу-Бекра-аль-Джафара, внука аль-Мамуна, был недавно на арене, где удостоил вас чести лицезреть ваш бой с лучшим тигром его зверинца. За то, что вы убили его любимца, он мог бы казнить вас в тот же день, но его милосердие безгранично. Мой повелитель желает видеть вас! Собирайтесь — вы предстанете пред его светлые очи!
      Выслушав речь визиря, все, кто мог слышать ее, восхищенно заговорили, но Гаральд, презрительно скрестив руки на груди, бросил в ответ:
      — Мне, христианскому рыцарю, не о чем говорить с твоим шейхом! Я уже все сказал!
      Он отвернулся, и Мечислав поддержал его — он не знал, что еще ему делать.
      На лице визиря отразился гнев. Он уже повернулся к сопровождающим его воинам, готовый отдать приказ схватить дерзких чужеземцев, но тут поднялся до того безразличный ко всему Буян.
      — Твой повелитель хочет видеть нас? — спросил он. — Так передай, что я иду!
      Все, кто рядом находился, ахнули, а Мечислав схватил гусляра за руку:
      — Одумайся, друг, что ты делаешь? Он же враг наш! Но Буян вырвал руку и повторил:
      — Я иду к повелителю!
      Мечислав отшатнулся, а Гаральд обнял его за плечи и шепнул примирительно:
      — Молчи, молчи. Он сам выбрал себе дорогу…
      — Но он же предал меня! И князя! И тебя! Всех, — прошептал юноша.
      Буян не подал виду, что слышал голоса за спиной. Визирь сделал знак, и, отомкнув решетку, к гусляру шагнули охранники. Тут же окружила его визирева стража и повела прочь. Буян пошел с гордо поднятой головой, и, хотя он знал, что за ним жадно следят глаза его товарищей по несчастью, он ни разу не обернулся.
      Гусляр никогда раньше не бывал во дворцах, не слышал ни о чем подобном и теперь смотрел во все глаза и слушал во все уши.
      Его сразу вымыли в бане, причесали и нарядили перед встречей с султаном, а потом провели по дворцу, одна комната которого была богаче другой. Словно нарочно желая смутить и поразить иноверца, его долго водили по мраморным залам меж украшенных золотом колонн и иноземных ковров, покрывавших стены. Откуда-то издалека доносилась нежная музыка, лились волны сладких запахов и слышались голоса.
      Провели Буяна через весь дворец и вывели его в сад, где росли невиданные деревья, цвели чудные цветы, от которых исходил такой аромат, что больно было дышать. Меж кустов бежали дорожки из цветного песка. Все они вели к бассейну, обложенному золотом и мрамором. В нем били фонтаны и плавали рыбы, подобные слиткам золота. Вокруг стояли скамьи черного дерева и столики, ломящиеся от дорогих яств. Над садом летали птицы. Далеко улететь они не могли — в вышине была натянута сетка, которая мешала им покинуть сад.
      На скамьях, на расшитых подушках, сидел сам султан, его любимые жены и приближенные. Их слуги и невольники теснились позади, любопытствуя — не каждый видел человека другой земли, да еще такого, который убил лучшего тигра из зверинца султана.

ГЛАВА 13