Проверить было не у кого, и все согласились. Разведчики оставили все лишнее в лагере и стали спускаться с холма. Пока они не одолели половины пути, за ними следили, но ничего не случилось, и остальной отряд расположился на отдых.
      Привязав на длинные арканы, лошадей пустили пастись. Несколько подсохших миртов срубили и запалили костер — пусть в вечернем полумраке разведчики видят, куда идти.
      Время ожидания тянулось долго. Славяне тихо сидели у костра, Гаральд задумчиво вырезал кинжалом на коре ближайшего дерева имя Джиневры. Лошади обгладывали листья миртов.
      Доделав-работу, рыцарь полюбовался на аккуратно вырезанное имя и-вензель своего герба и отошел к деревьям. Но только он остановился, отвернувшись от костра и встав лицом к ближайшему стволу, как деревце содрогнулось от корней до макушки и послышался тихий вздох:
      — Неужели я должен терпеть еще и это!..
      Славяне повскакали на ноги, а Гаральд отскочил, чертыхаясь.
      — Кто тут? — выкрикнул он воинственно. Дерево над его головой зашелестело ветвями:
      — Нас много тут…
      Рыцарь завертелся на месте, еще не видя, откуда пришел ответ.
      Наугад он ткнул кинжалом в несколько деревьев, содрал кожу с ближайшего и услышал короткий вздох.
      Это окончательно вывело его из себя, и он бросился к оставленному у костра оружию с криком:
      — Бей демонов! Пресвятая Дева Мария, спаси и сохрани! У костра его схватил за руку Буян:
      — Погоди, не суетись! Дозволь мне прежде с ними переговорить!
      Рыцарь глянул сквозь него мутным взором, но остановился.
      — Тебе только с нечистью якшаться, — процедил он.
      — Вроде как голос шел из деревьев, — молвил Властимир. — Буян, друг, оставь его и подведи меня к ним.
      Гусляр оставил Гаральда у огня и подал князю руку. Они приблизились к дереву, у которого так неудачно расположился только что рыцарь. Оно стояло в самой чаще прочих миртов и казалось немного потолще. Листва его еще трепетала. Буян ласково дотронулся ладонью до коры.
       —Кто ты? — молвил он. — Дерево живое или человек зачарованный?
      — Человек… Был человеком, — вздохнуло дерево, — до недавнего времени.
      — И он тут не один,—вставил Властимир,—я чую: в той стороне тоже у деревьев листья по-особому дрожат, будто ждут, что и к ним с вопросом обратятся!
      — То правда, — молвило дерево, — вся поляна и склон сверху донизу такими же, как я, усеяны. Сколько я тут стою, мучаюсь — то птица сядет, то зверь листву да кору объест,—жаловалось дерево,—то в земле кто-то корни точит. Теперь вот лошадей привязали, а они чешутся и листву щиплют, а теперь вот и это…
      Буян прыснул, косясь на Гаральда, который только сейчас начинал соображать что-то.
      — Выходит, этот лес заколдованный? — ахнул рыцарь.
      — Не весь, — обнадежило его дерево. — Только мирты. Где-то еще, я ведаю, есть вторая такая же полянка…
      Буян не стал дослушивать и бросился к костру.
      — Мечислав! — крикнул он. — Зови наших разведчиков — мы немедленно отсюда уходим!
      — Почему? — удивился Властимир. Он еще стоял подле заколдованного мирта.
      — Верно, человек, — отозвалось дерево. — Если ты боишься, что, заснув под нашими кронами, наутро проснетесь деревьями, то напрасны твои страхи. Ни у кого из нас нет такой власти. Мы сами жертвы этого острова. А коли вы нас покинете, все равно вам не избежать нашей участи!
      Над холмом пронесся высокий срывающийся звук рога — условный сигнал для разведчиков о немедленном возвращении. Несколько минут спустя запыхавшиеся Рюрик и Синдбад влетели на вершину холма.
      Буян, ничего не скрывая, поведал, как Гаральду удалось обратить на себя внимание заколдованного дерева, и проводил вновь прибывших к мирту.
      — Сколько плаваю, а не встречал такого, — восхищенно молвил Синдбад.
      Рюрик внимательно осмотрел дерево.
      — Кто ты? — спросил он осторожно. — И откуда? Ты… не с норманнского драккара 1?
      — Драккар звали “Бык”, — тихо ответило дерево. Юноша вскрикнул и обнял мирт.
      — Правда! Как имя тебе, друг?
      — Хельмутом звали, — неохотно призналось дерево. Хель-мут, сын Оскольда…
      — А я — Рюрик, сын капитана Ульриха Старого, — отозвался юноша. — Не помнишь меня?
      Он нежно гладил кору мирта, словно перед ним был его отец.
      — Рюрик? — В шелесте дерева впервые промелькнуло удивление. — Ты спасся?
      — Случаем. Я заснул на опустевшем драккаре, когда уже все… исчезли. Утром его вынесло в открытое море. Ветер гнал его от берега, а у меня с собой не было ни капли воды. Если бы не эти люди, я бы умер от жажды… Мы вернулись, чтобы раскрыть тайну этого острова… Хельмут, что ты знаешь о моем отце? Где он? Жив?
      — Жив-жив, — донесся голос с другой стороны поляны, где были привязаны лошади. — Он подле меня. Я — Канут, Рюрик. Помнишь меня?
      Юноша бросился к дереву.
      — Помню! — обрадовался он. — А… где…
      Дерево молчало, но тут он уже и сам догадался — соседний мирт, на котором было меньше всего цветов, не шевелил ни единым листом. Рюрик молча отвязал от него темно-серого жеребца Мечислава и прижался к стволу.
      — Ты здесь, отец, и ты жив, — прошептал он. — Я это чувствую… Я клянусь тебе, что освобожу тебя от заклятья, чего бы мне это ни стоило. Твой драккар стоит у берега, он цел и невредим. Мы вернемся домой, верь мне!
      Дерево молчало — не дрогнул ни единый лист.
      — Здесь не только люди с “Быка”, — помолчав, заговорил мирт-Канут. — С той стороны много тех, кто попал сюда до нас. Больше половины давно одеревенели, а кто и засох с тоски. И из наших двое уже не отзываются.. Боюсь, что твой отец, Рюрик, будет третьим…
      — Нет! — вскрикнул юноша. — Я успею… Скажите, что с вами случилось?
      В ответ разом зашелестели почти все мирты поляны, торопясь и перебивая друг друга. Голоса половины из них было невозможно разобрать, но из путаных речей остальных стало ясно следующее.
      Где-то здесь живет не то фея , не то валькирия , не то еще какая-то волшебница. Ни один мужчина, ступивший на остров, не избежал встречи с нею, и ни один из них не смог устоять перед ее чарами. Не смог устоять — погиб. Смог — навеки обречен стоять деревом. Половина норманнов с “Быка” погибли от ее чар, вторая половина были обращены в деревья.
      — Лучше вам уйти поскорее, — закончил рассказ дерево-Канут, — Она, несомненно, уже учуяла, что на остров ступила новая пожива…
      — За совет и помощь исполать тебе, воин, — отвесил ему поклон Буян. — А только назад нам пути нет и не было. Надобно нам проверить, что таит в себе этот островок — мы на службе, и служба та нерадостная. Нас Кощей-колдун послал с заданием. Так что прости и ответь лучше: как нам найти эту волшебницу?
      — О, в этом не сомневайтесь — она вас сама найдет, и очень скоро — только с холма в глубь острова спуститесь!
      Буян первым кинулся разбирать лагерь.
      Длинные сизоватые тени уже ложились на траву от деревьев, когда отрад спустился в долину. Лошади с удовольствием ступали по усыпанной вечерней росой траве. Всадники осторожно оглядывались по сторонам. Гаральд и Синдбад сидели в седлах как на иголках— чуть солнце скроется за горизонтом, ничто не спасет их от ненавистного превращения. Мореход относился к этому спокойно — по его словам, ему однажды пришлось стать свиньей, нечистым животным, а второй раз — даже рыбой, но уже для спасения своей жизни. Что до рыцаря, то он теперь каждый вечер страстно молился всем святым, каких помнил, об избавлении от проклятья, но те не помогали.
      Лошади ступили под своды небольшой рощицы, уже второй на их пути. Кроны деревьев смыкались у них над головами. Деревца были как на подбор — ровные и тонкие, чем-то напоминавшие славянам березки. Короткая нежная травка мягко ложилась под копыта лошадей, которые замедлили шаг, словно не решаясь топтать ее.
      Птицы уже успокаивались. Постепенно поднаторевшему в музыке и пении Буяну стало ясно, что впереди не только птахи заливаются на разные голоса — пернатые явно подхватывают мелодии, что рождаются под рукой человека. Гусляр вскинул руку, призывая всех к молчанию и осторожности.
      Еще десяток шагов — и можно было уже разобрать не только саму мелодию, но и тихий девичий голос:
 
      Милый юноша в белом плаще под моим ожидает окном. Он не сводит фиалковых глаз с моих окон уже так давно. Я не вышла к нему в поздний час, не поверила клятвам его, и теперь в незнакомой стране он рискует своей головой. Возвращайся, мой милый герой! Возвращайся, тебя я так жду! Я поверила поздно словам, но не в силах отвадить беду! Если путь твой окончен вдали, если лег ты на землю вовек, все равно буду ждать я тебя, пока ляжет на голову снег…
 
      — Снег? — ахнул Буян, пришпоривая коня. — Снег? — Гусляр первым поскакал на песню.
      Славяне переглянулись — неужели их друг подпал под чары? Не сговариваясь, все кинулись догонять гусляра и настигли его в тот момент, когда он уже спешивался.
      Это была маленькая прогалина, через которую бежал ручеек. На пеньке у воды сидела девушка в белом платье с голубой вышивкой по подолу, рукавам и вырезу на груди. Нитка кроваво-алых бус охватывала тонкую лебединую шею. Босые ножки утопали в росе. На коленях она держала маленькие, изогнутые на манер рогов гусельки. Ее тонкие пальцы еще касались струн. Там же, на коленях, сложившись кольцами, как ручная змея, лежала толстая светлая коса. Высокий чистый лоб охватывал простой венец. Ярко-синие, как у Буяна, глаза смотрели на гусляра без страха — она была вся еще в песне, — но они испуганно расширились, когда вслед за ним на поляну вылетели остальные. Девушка была не столько красива, сколько нежна и беззащитна, и это притягивало сильнее красоты. Увидев ее, Синдбад сполз с седла.
      Девушка переводила взгляд с Буяна на его спутников.
      — Это все с тобой? — наконец прошептала она. — Я думала, ты один!
      — Я тоже так думал, — двусмысленно отозвался гусляр. — Ты тут пела…
      Девушка опустила глаза на гусли так, словно впервые их увидела.
      — Пела, — согласилась она. — Для себя. Тут на острове никого, кроме меня и зверей диких…
      — А как же те мирты? — перебил ее Рюрик. — Или ты о них не знаешь?
      Девущка испуганно обернулась на юного норманна, но того заставил замолчать Синдбад, отвесив ему подзатыльник.
      Буян стоял перед девушкой и не сводил с нее жадных глаз. Точно так же смотрели на нее все остальные, кроме незрячего Властимира. Даже Мечислав хоть и краснел до ушей, а косился на нее из-под опущенных ресниц.
      — Как тебя зовут, девица? — вздохнул Буян. Девушка потупилась, розовея.
      — Морина имя мне, — отозвалась она еле слышно.
      На миг лицо гусляра дрогнуло. Но он тут же овладел собой и промолвил ласково:
      — Скажи, кто ты, какого рода-племени? По имени ты из земель северных, славянских…
      — Я того не ведаю, чужеземец. — Морина вскинула глаза. — Меня сюда один колдун принес, когда я была еще ребенком. Тут он меня и оставил. Иногда он навещает меня…— Глаза ее неожиданно наполнились слезами. — Мне так стыдно и… гадко, но я ничего не могу с собой поделать… Я ненавижу его и мечтаю о том, чтобы меня увезли отсюда, но, когда он прилетает, я… становлюсь его женою, и он не улетает, пока не насытится мной…
      Она спрятала лицо в ладонях и тихо заплакала.
      Буян опустился на колени перед нею и нежно отвел руки от ее пылающего лица. Морина еле сдерживала слезы. Несколько секунд они смотрели друг на друга.
      — Ты красивый… Уезжай, — наконец выдохнула она, — Я не знаю, когда он явится в следующий раз; если он застанет вас здесь, обратит в деревья…
      Эту часть истории путешественники уже слышали, но все, как сговорились, промолчали.
      Буян вдруг вскинул девушку на руки и молвил:
      — Покажи, где дом твой!
      Она только слабо махнула рукой.
      Они прошли две-три версты, когда деревья расступились, открывая долину. Округлые гладкие холмы, поросшие рощицами, окружали ее. В центре раскинулось небольшое ровное озеро с покатыми берегами и зарослями тальника. В его спокойных водах отражался замок, сложенный из гладких, поблескивающих в лучах закатного солнца камней. Две башни — одна почти в три раза выше и тоньше второй — соединялись крытым переходом. Вокруг теснились надворные постройки, а окружал все это каменный забор с распахнутыми настежь воротами. Со стороны озера ворот не было, да и со стороны стены замок не был защищен, и тонкие деревца, похожие на мирты, росли у самой ограды.
      У ворот Морина соскочила с рук Буяна и вбежала во двор, хлопая в ладоши и подзывая своих спутников. Улучив минуту, гусляр шепнул всем:
      — Князь мой знает на своей шкуре, Мечиславу я рассказывал, а вот прочим — нет. Она слишком напоминает мне Сирин-птицу, что когда-то, чтоб погубить нас, обратилась в девицу. Здесь, похоже, ждет нас то же самое, только очутиться придется не в подвале, а среди зачарованных дерев в лесу. Потому всем быть начеку — нам бы ночи дождаться, а уж там — как устроится…
      — Вы о чем там? — окликнула их Морина. — Что ж не заходите, гости дорогие?
      Славяне и их спутники последовали на широкий и пустой двор. Не успели они рассмотреть его, как к ним подошли странные существа. Увидевший их первым, Гаральд шарахнулся прочь с брезгливой миной на лице.
      Существа были маленького роста — самому младшему из гостей они едва доставали до пояса. С виду они были похожи на людей, только покрыты короткой темной шелковистой шерсткой. Их печальные мордочки смотрели понимающе. Все они были одеты в одинаковые короткие рубашечки с шитьем по подолу. Подойдя, они взяли лошадей под уздцы, собираясь увести с собой.
      Когда существо дотронулось до его жеребца, Гаральд отпихнул его ногой:
      — Что за твари такие дьявольские? Пошла прочь! Морина обернулась с крыльца:
      — То не твари, то слуги мои верные. Они за лошадьми вашими приглядят, напоят их и накормят. Не бойтесь их!
      — Синдбад,—окликнул морехода Буян,—ты о таких что-нибудь слышал?
      — А то нет! И слышал и видел как-то раз. Мы их абу-зьянами зовем. Они в жарких странах водятся, там бывают звери еще побольше этих — такие женщин у местных жителей воруют и живут с ними, а те потом им детей рожают: так их племя и живет. Говорят, что абу-зьяны когда-то были людьми, но обленились, и за это наказал их Аллах, обратил в тварей, только часть разума оставил, чтоб помнили, кем они были и кем стали. Потому у них глаза, как у людей, живые!
 
      Морина уже давно скрылась за высокими коваными дверьми, не дожидаясь, пока слуги проводят гостей в покои. Ужин почти готов, а значит, она успеет кое-что сделать.
      Девушка бежала по узким извилистым коридорам первого этажа замка, на ходу срывая одежду.
      К маленькой нише в стене, где открывалась низкая, окованная железом дверь, она подбежала почти нагой, но одежда лежала на скамеечке свернутая. Морина торопливо набросила на себя тонкую ткань, закрепила ее пряжками на плечах и поясе и сверху закуталась в плащ, что скрывал ее тело до птг. Только после этого она приложила руки к двери и тихо, одними губами прошептала несколько слов. От ее дыхания гладкое железо запотело.
      Дверь распахнулась с тихим скрипом. За нею уходил вниз узкий и крутой ход. Подождав немного, Морина без колебаний шагнула на первую ступень и подождала, пока дверца не закроется. Только потом она побежала вниз по лестнице. Ее бег был так стремителен, что она казалась духом подземелья.
      Впереди в кромешной тьме мелькнул свет — это была цель ее пути. Торопясь, пока гости не успели заметить ее отсутствия и заподозрить в чародействе, девушка бегом ворвалась в каморку в конце коридора.
      Здесь по стенам горели неугасимые свечи, озаряя желтоватым светом обитые коврами стены. Их отблески плясали на каменном полу — за долгие века он был отполирован до зеркального блеска. От холодного камня тянуло стынъю. Босые ноги девушки начали замерзать.
      В дальнем углу каморки валялись сваленные в кучу шкуры. На них, скорчившись, сидел старик в шубе поверх линялого халата с непокрытой головой и тоже босой. Когда девушка вбежала, он не спеша поднял голову и угрюмо посмотрел на нее. Недалеко от его ложа стоял длинный узкий стол, заваленный пучками трав, шкурками зверьков и мелких птиц, камешками, ржавыми кусочками металла и прочим мусором. Среди всего этого возвышались кувшин и два кубка из меди, окованные золотом.
      — Ты опять явилась, Морина, — зло сказал старик. — Как же надоела ты мне! С чем пожаловала?
      — Старик, мне опять твое средство надобно, — еле отдышавшись, заявила девушка.
      — Опять! — Старик приподнялся. — Сколько раз еще ты за ним придешь, неразумная? Нет предела твоей ненасытности! Скольких ты на тот свет уж взяла, и все тебе мало!
      — То уж моя забота, старик, — притопнула ногой Морина. — Мне не слова твои глупые нынче нужны, а дела. Я сильнее тебя — и ты знаешь это. Ты дашь мне это средство, иначе вместо них ты будешь со мной этой ночью, а ты хочешь жить, как и все прочие…
      — Жить… Да лучше бы мне умереть! — отмахнулся старик. Девушка тихо засмеялась и вскинула руки.
      — Ты это сделаешь, — с улыбкой промолвили она, — Твое средство мне нужно, и ты мне будешь его давать.
      Старик нехотя поднялся, запахивая халат на тощем теле. На миг стала заметна толстая цепь, что охватывала его талию. На каждом звене ее был выбит какой-нибудь знак. Когда старик двигался, цепь ползла за ним следом, и знаки на ней посверкивали в свете свечей, как змеиные глаза. Старик подошел к столу и стал не спеша перебирать травы. Морина смотрела ему в затылок, переминалась с ноги на ногу — на камнях ей было холодно.
      — Ты не столь сильна, сколь глупа, — бормотал старик, щупая травы, — раз думаешь, что мне и посейчас ничего в мире не ведомо. Не спеши и не хвались силой своей — на сей раз не по себе сук рубишь. Привыкла ты ловить синиц да ворон, а как залетели орлы, так спознать не сумела.
      — Да все я спознала, все уведала. — Морина с тревогой обернулась на выход. — Путники они не простые, особые. Есть у них цель, и цель не пустячная…—Девушка призадумалась. — Ну да ладно! Мне все тайны доверяют, у кого ни спроси!
      Старик отобрал несколько пучков травы, стал мять их в пальцах.
      Размяв траву, начал по одной бросать былинки в кувшин. Вода в нем потемнела, закипела. Какой-то паучок, свесившись на паутинке, закачался над столом — не глядя, старик подцепил его на ниточку и опустил туда же. Горлышко сосуда окутала желтоватая тяжелая пена. По каморке разнесся резкий приторно-сладкий запах трав, и Морина отшатнулась, морщась.
      Дождавшись, пока осядет пена, старик протянул кувшин Морине.
      — Достаточно единой капли в кувшин, из которого они все пить будут, и они твои. Но пожалей хоть молодых, не губи раньше времени, дай уйти невредимыми… Им-то по двадцати-то хоть есть?
      — Того менее, старик, — отозвалась девушка. — Один совсем еще мальчик, второй постарше немного, но тоже юн.
      — Детей? — Старик рванулся забрать у нее кувшин, но она отскочила, как коза. — И не совестно тебе?
      Цепь натянулась, оттаскивая его назад, к куче шкур. Знаки на ее звеньях вспыхнули, как маленькие солнца, и старику пришлось отступить.
      Морина стояла в дверях каморки, не сводя с него глаз.
      — Ой, поздно ты о совести заговорил! — Она подняла кувшин над головой. — Ты б до того задумался, как делать начал, — я бы, глядишь, и пожалела одного кого-нибудь, а так — что жалеть о несбывшемся?
      Старик вскинул руки, протягивая их к кувшину. Его скрюченные пальцы словно обхватывали горлышко сосуда, и тот дрогнул, вырываясь из рук Морины. Девушка обеими руками прижала его к груди и, на прощанье улыбнувшись ему, легко, как птица, бросилась бежать вон.
      Старик стоял у кучи шкур. Когда наверху послышался хлопок двери, он подошел к столу и осторожно взял стебелек травы, похожий на человечий волос. С минуту он любовался им, а потом смял, превратив в пыль, и сдул на пол.
      — За моими припасами следить надобно, — молвил он, обращаясь к тому месту, где только что стояла девушка. — У меня всего один стебель Нечуй-травы оставался, и вот он в пыль превратился. А без него яд твой не войдет в полную силу.

ГЛАВА 7