Властимир не успел опомниться. От неожиданного толчка он вылетел из седла и, перевернувшись в воздухе, упал на землю, не выпустив из рук меча и щита.
Падение не столько оглушило, сколько поразило его — он не ожидал его и не знал, что будет делать. Пока под ним был Облак, он еще как-то мог сражаться, надеясь на чутье и разум старого коня, но, оставшись один на один против двух врагов — своей слепоты и раненого Змея, он растерялся.
Облак опять спас его, но Властимир этого не знал. Змей ринулся на коня, на миг забыв о всаднике. Он вспомнил о нем, когда жеребец, спасаясь, отскочил в сторону, и князь оказался прямо перед зверем.
Властимир услышал позади себя тяжелое дыхание и захлебнувшийся от радости рев. Все еще не до конца придя в себя после падения, он развернулся, выставив щит и чуть отведя в сторону меч. У него был только один шанс выстоять — если Змей ринется на него прямо, в лоб — тогда он может успеть заткнуть ему пасть.
Он даже не смог обрадоваться, когда все случилось именно так, как он надеялся. Змей, очевидно, решил, что пеший воин для него противник не опасный и проще всего покончить с врагом одним метким броском. Он бросился на человека, что стоял, расставив для упора ноги и выставив щит. Со стороны могло показаться, что воин идет на верную смерть: выдержать натиск огромного зверя было почти невозможно — и так оно и случилось.
Князь услышал победный рев врага и скрежет когтей по камням, когда он бросился вперед. Ударь Змей чуть ниже или чуть выше, и человек был бы обречен, но твердый, как камень, нос врезался точно в самую середину щита.
Толчок, к которому Властимир все-таки не был до конца готов, оказался слишком силен. Князь покачнулся и упал на колени, заваливаясь назад.
По резкому выдоху, напоминавшему порыв горячего ветра, Властимир понял, что зверь разинул пасть, чтобы сомкнуть зубы на его теле. Не зная, какова эта пасть по виду, он все же успел выбросить руку со щитом, метя в разинутый рот.
Зубы заскрежетали по полоске металла на краю щита. Деревянная основа затрещала под напором огромных челюстей, и Властимир понял, что безумная попытка завершилась успехом. Раздался рев, но теперь уже в нем была бессильная ярость и досада на себя. Щит прочно застрял в пасти Змея, мешая тому сжать челюсти.
Стараясь освободиться, зверь замотал головой и напрягся. Властимир, так и не выпустивший щита из рук, почувствовал дрожь дерева. В любой миг оно могло треснуть, поддавшись, и тогда его рука оказалась бы откушенной почти до плеча. Горячее дыхание взбешенного Змея раз за разом обдавало резанца, когда тот приостанавливался, чтобы перевести дух. Но сил зверя не хватило. Князь вспомнил, что щит для него был извлечен откуда-то из тайников самого Чистомысла. Щит наверняка был заговорен, как и все, чем снабдили его в дорогу. Это оружие могло выдержать многое.
Только он подумал об этом, как сразу стало ясно, что делать дальше. Выждав, пока Змей в очередной раз остановится, Властимир толкнул щит, вгоняя его поглубже в пасть зверю.
Истошный рев-крик и горячая липкая влага, что потекла на руку, подсказали ему, что попытка увенчалась успехом — щит поцарапал горло Змея и встал в нем. Треснувшие деревянные пластины кое-где повыскакивали из-под кованого каленого обода и вонзились в нежную кожу, увеличивая боль.
Пока зверь мотал головой и вопил от боли, Властимир выпустил бесполезный для него теперь щит, но руки из разинутой пасти не вынул. Перебирая пальцами, он нащупал передние клыки и, схватившись за один из них, резко вздернул морду зверя вверх.
Тот, целиком занятый болью в горле, позволил ему это и сообразил, что происходит, слишком поздно. Властимир задрал ему морду, как задирают голову лошади прежде, чем перерезать ей горло, и, не тратя времени, пока Змей вывернется, ударил наугад туда, где должно было находиться горло.
Меч пропорол кожу слишком близко от челюстей, и Змей почувствовал боль. Он взревел, вставая на задние лапы. Все еще держась за клык, князь оторвался от земли. Пальцы соскользнули с мокрого от крови зуба, но, падая, он успел ткнуть мечом второй раз. В этот удар он вложил всю свою силу. Меч вошел глубоко, чуть не до рукояти, но от рывка князь разжал пальцы и упал на землю.
Над ним бесновался раненый Змей. Меч торчал у него из горла. Липкая вонючая кровь хлестала, заливая все вокруг.
Князь лежал на земле, закрыв лицо рукой и боясь пошевелиться, пока рев и топот не прекратились. Только тихое утробное ворчание, перемежавшееся бульканьем и клокотанием, подсказывало, в какой стороне от него Змей.
…Кто-то склонился над ним, потормошил.
— Властимир, друже, — послышался тихий голос Буяна. Буян помог князю привстать, поддержал за плечо.
— Что — Змей? — шепнул Властимир.
— Мертв, — коротко ответил Буян. — Кровью истек. Сейчас только судороги остались, а так… Глотку ты ему порвал напрочь.
Друзья поднялись, гусляр подвел князя поближе к мертвому чудовищу, положил руку друга на бок зверя.
Змей лежал, вытянувшись, на дне оврага и почти перегородив собой какой-то ручей. Кровь из распоротого горла вытекала в русло, смешиваясь с водой. В пасти его так и торчали обломки щита.
Выдернув меч из раны и вернув его князю, Буян обошел мертвого Змея и присвистнул — на спине зверя виднелись два свежих шрама от отрезанных крыльев. Сделано сие было, вероятно, для того, чтобы зверь не смог уйти далеко отсюда.
Властимир ощупал твердый бок.
— Как выглядит он? — спросил князь.
— Помнишь того зверя в Мещерских лесах, что тебя чуть в омуте не утопил, кабы не я? — откликнулся Буян. — Тогда он тебе еше ногу прокусил?.. Ну, мы тогда и встретились впервые… Так вот этот точно такой же, только гораздо больше — раз в пять.
Отошедший к лошадям Мечислав вернулся с криком:
— Буян. Чара пропала!
Все мигом обернулись в его сторону. Юноша был бледен и испуган.
— Ты хорошо смотрел? — Буян поймал его за плечи. — Все проверил?
— Все, — простонал Мечислав, — Они все тороки посрезали… Наверное, за нею и были посланы.
Гаральд взвыл и поднялся на задние лапы, обнимая передними юношу за шею.
Опираясь на загривок Синдбада, на голоса подошел Властимир. Он слышал весь разговор и не стал переспрашивать.
— Что же, — только и промолвил, — все насмарку?
— Да, — признал Буян, и все обернулись на него, удивленные его тоном. — Все кончено… Хотя… Мечислав, ты всех лошадей проверил?
— Твоего коня в первую очередь, а потом лошадей этих черных, — отмолвил юноша. — А на моего я даже не смотрел — и так видно, что торока отрезана.
— Осталась еще одна лошадь, — спокойно молвил Буян. — Облак!
Жеребец бродил неподалеку. Услышав свою кличку, он вскинулся и фыркнул.
— Облак? — ахнул Мечислав. — Но…
— Прежде чем отослать князя, я подходил к его коню, — сказал Буян, — Если он не потерял Чару во время скачки по лесу, она у князя.
Жеребец подбежал и ткнулся носом ему в ладонь. На боку у седла болтался крепко завязанный мешок.
Мечислав первым оказался подле и ощупал его.
— Есть! — радостно воскликнул он. — Здесь!
Одним движением он сорвал мешок и, на ходу вытаскивая Чару, вернулся к спутникам.
Чара была извлечена на свет, и все — даже Облак — столпились вокруг юноши, что бережно держал ее на руках, как младенца. Лицо его светилось счастьем, губы дрожали от волнения. Подержав ее немного, он протянул Чару Буяну, но тот покачал головой:
— Князю дай! Его конь вынес ее.
Гаральд только ахнул, от неожиданности теряя дар речи, но юноша уже вкладывал Чару в ладони Властимира.
Бережно придерживая ее одной рукой, князь ощупал края и точеную ножку. На ощупь она была твердая и теплая, как живая, и чуть шероховатая.
На глазах вконец пораженного Гаральда, который только переводил взгляд с одного славянина на другого, Буян забрал Чару у князя.
— Не время стоять да ждать, — молвил он, — время дело исполнять. Кощей скоро узнает, что мы не только Чару добыли, не только Змея одолели, но и источник с живой водой сыскали. Вышлет он своих слуг на нас, а потому нам надо торопиться.
С этими словами он направился к ручью. Там, где туша Змея перегораживала русло, уже натекла лужица шириной в пять-шесть локтей. Опустившись на колени, он осторожно, чтобы не коснуться воды руками, погрузил край Чары в воду и наполнил ее доверху. Вода в ночи казалась непрозрачной и тягучей, словно кровь.
Не вставая, Буян смочил пальцы в Чаре и осторожно промыл рану на плече и рассеченный лоб, проверяя на себе-силу живой воды. Только влага коснулась раны, как она перестала болеть. Не веря глазам, гусляр смотрел, как рана быстро и незаметно затягивается.
Буян встал с колен, прижимая Чару к груди.
— Князь, — позвал он. — Подойди!
Мечислав было подхватил Властимира под локоть, но тот по голосу друга догадался, что его ждет, и, отстранив юношу, пошел сам.
Буян встретил его, остановив легким касанием. Передав Чару подошедшему Мечиславу, он осторожно снял повязку с лица князя, обнажив розовые провалы, чуть прикрытые веками и залитые присохшей кровью. Смочив повязку в воде, он промыл глаза другу.
Почувствовав влагу на лице, Властимир плотно зажмурился, затаив дыхание. Если бы мог, он закрыл бы лицо руками, чтобы не разочаровываться, но Буян отводил его пальцы.
Повязка пропиталась размоченной кровью, и гусляр отбросил ее. Почерпнув воду ладонями, он последний раз омыл лицо князя.
Тот стоял, плотно закрыв глаза и не решаясь открыть их. Поддерживая его, гусляр взял князя за руки.
— Не бойся, — позвал он. — Посмотри на меня.
От натекшей с ресниц влаги щипало глаза. Подивившись, Властимир по привычке потянулся протереть их, да так и застыл, донеся руку до лица. Пальцы нащупали под кожей век… глаза.
— Открывай, но не спеша, — упредил его Буян, — и не бойся — на улице ночь.
Подчиняясь настоянию друга, Властимир приоткрыл глаза.
Все расплывалось в сером тумане, но непроглядный мрак отступил навсегда. Ахнув, князь в первый миг опять хотел закрыть ресницы, но Буян перехватил его руки.
— Смотри! — крикнул он повелительно. — Смотри на меня! Глаза друзей встретились.
Слезы потекли из глаз князя, смывая последние остатки тьмы. В неверном сером полумраке ночи Властимир увидел знакомое лицо гусляра. Глаза его сияли, на губах все шире расплывалась улыбка.
— Ну, здравствуй, Властимир, — сказал Буян, — Хороший сегодня день, не правда ли?
— Самый лучший! — воскликнул князь. — Самый светлый!
И друзья горячо обнялись.
Выпустив наконец гусляра, князь обернулся к остальным своим спутникам.
Прямо перед ним стоял невысокий коренастый юноша со встопорщенными льняными волосами и несколько растерянным взглядом. Он смущенно отвел глаза, когда князь поприветствовал его как равного, и покраснел.
Волки-оборотни задрали морды, повиливая хвостами. Властимир потрепал их за ушами.
— Подождем до утра, — сказал он, — и тогда мы сможем поприветствовать друг друга как полагается!
Оборотни, кажется, не имели ничего против ожидания, но Буян опять взял Чару.
— А зачем ждать, — улыбнулся он, — можно и сейчас… Вода смоет чары Кощея! Кто первый?
Синдбад попятился, поджимая хвост, но потом решился.
— Когда-то меня обратили из свиньи в человека, брызнув водой, — сказал он. — Но теперь я — волк, и мне уже все равно. Могу и я!
Он сел на хвост и зажмурился.
Буян приблизился и плеснул водой на голову волка.
Капли воды, попав на шерсть, зашипели. Синдбад взвыл, пытаясь прикрыть голову лапами, и завертелся волчком, словно желая поймать свой хвост. Но там, где капли упали на шкуру, там шерсть исчезала, словно снег под лучами солнвд,
Тело менялось на глазах. Прошло чуть более минуты, и все закончилось. Сидя на земле, Синдбад осматривал свои руки и халат.
— Еще не кончилась ночь, — радостно провозгласил он, — а я уже опять я! Гаральд, не медли, это просто здорово!
Но второй оборотень только поджимал хвост и поскуливал, прячась, как собака, за ноги Властимира.
Не церемонясь, тот поймал его за шиворот:
— Давай, пока я его держу!
Гаральд завертелся, щелкая челюстями, но Буян уже выплеснул на него все, что оставалось в Чаре.
ГЛАВА 18
Когда Гаральд решился открыть глаза, он увидел, что над ним склонились все его спутники. Властимир потормошил лежащего на земле рыцаря, осторожно провел рукой по его щеке. Гаральд оказался моложе, чем он представлял.
— Ну, с возвращением тебя, — молвил князь, протягивая ему руку и помогая встать на ноги. — Вот уж честно скажу: не думал я, что ты так молод и собой хорош — постарше и посуровее представлял тебя по словам твоим и по голосу. Рад, что ошибался.
Рыцарь вздохнул и отвел глаза.
— Не ошибался ты, князь, — молвил он покаянно, — все верно описываешь… Ты душу мою видел.
Он отвернулся, не желая, чтобы славяне видели его лицо, а Буян тронул князя за плечо и строго кивнул, подтверждаючи.
Менее всего сейчас хотелось Гаральду, чтобы Властимир или кто еще из славян стал утешать его да уговаривать и о думах расспрашивать, а потому он был обрадован, когда Буян, кашлянув, сказал:
— Ну, все! Погостевали мы у Кощея в землях чужих, теперь пора и честь знать. Ждет нас путь-дороженька на родимую сторонушку.
— Вы езжайте, — воскликнул торопливо Гаральд, — вам путь дальний!
— А ты что же?
— Что я? — Рыцарь отвел взгляд. — Мое дело известное — где-то здесь, у Кощея, моя невеста, леди Джиневра. Не могу я уехать, пока ее не сыщу. Прощайте!
Он поклонился славянам, пожал протянутую Синдбадом руку и решительно направился к лошадям.
Но не успел он пройти и десятка шагов, как его догнал и силой остановил Буян.
— Ты чего это удумал? — выдохнул он. — В одиночку на самого Кощея? Опять в волка обратит, и тогда уж мы тебе не поможем!.. Ты с нами путь проделал долгий да трудный, жизнью своей рисковал не раз, а мы тебя тут бросим? Нет уж, все едем!
Он решительно подхватил ошеломленного рыцаря под руку и потащил к лошадям.
В самом сердце Кощеева сада, где небо закрывали высокие кроны деревьев, стояло несколько теремов с островерхими крышами, высокими крылечками и стрельчатыми окошками.
Здесь жили Кощеевы пленницы, привезенные из разных стран. Днем девушкам разрешалось бродить по саду и любоваться на его чудеса, но по ночам ни одна не могла покинуть своего терема-тюрьмы. Ночная стража зорко следила за всем, что происходит в саду. Вечно голодные звери несли караул наравне с людьми, тенями скользя меж деревьев.
Кроме света луны и редких звезд, ни единый лучик света не падал на землю. Но вот пахнуло свежим ветром, качнулись кроны деревьев, и какие-то тени на краткий миг заслонили небо меж кронами.
Далекий перестук копыт ворвался в сонный сад. Он слышался еще где-то вдалеке, а несколько лошадей уже промчались мимо первых стражей к теремам, стремительно, как ветер. Стражам показалось, что кони почти не касались земли копытами, ступая по кустам и сучьям, как по камням.
Ночные всадники осадили скакунов у самых теремов и бросились врассыпную. Когда первый из них распахнул тесовые двери и скрылся в тереме, стражи поняли, что им не померещились пролетевшие по воздуху всадники.
Зашевелились кусты, кто-то крикнул, поднимая тревогу, и черные тени поспешили к лошадям.
Но оказалось, что подобраться к скакунам непросто. Едва учуяв чужих, кони заржали, да так, что пробудили девушек, что жили в ближнем тереме. Где-то вспыхнул огонек свечи, и вслед за этим послышался визг: девушки увидели незнакомцев.
Ночная битва была быстрой и молчаливой. Стражи не были приучены к шуму, а пришельцы слишком торопились.
И все же голоса, ржание коней и топот ног разбудили многих девушек. Всюду вспыхивали огоньки свечей, распахивались или плотнее закрывались окошки теремов, несколько самых отчаянных выглядывали из щелей, наблюдая за схваткой.
Пришельцы не принимали открытого боя — отбросив нападавших и оставив одного-двух лежать на земле, они спешили укрыться в кустах или забегали в терема.
Не было слышно никаких звуков, кроме хлопков закрывающихся ставень, дыхания погони и лязга мечей в коротких сшибках, да порой вскрикивала девушка, напуганная врывающимся в ее покои незнакомцем. Вдруг среди тишины пронесся чей-то высокий срывающийся крик:
— Нашел!
На миг все словно окаменели, а потом незнакомцы, как один, устремились на голос.
Кричал высокий, закованный в железо так, что живого места не видать, человек. Подняв над головой огромный двуручный меч, он стоял на крыльце одного из теремов, защищаясь от нескольких стражей, что лезли на ступени, пытаясь скинуть его вниз. Позади него к дверям жалась девушка — оставалось только удивляться, как она решилась выйти на воздух в такое время.
Пользуясь тем, что охранники опустили оружие, один из пришельцев свистнул в два пальца. Раскатистый, похожий на завывание урагана высокий свист прокатился по саду. Оставленные непривязанными лошади отозвались на него ржанием и подскакали к крыльцу. На сей раз их шаги не напоминали далекий шорох ветерка по траве — это был грохот камнепада, от которого задрожали кусты и закачались маковки теремов, а неплотно прикрытые ставни захлопали на ветру. Разметав не успевших отскочить охранников в стороны, лошади замерли перед хозяевами. Те, не медля ни мига, повскакали в седла. Толкнувшись от земли, кони, как птицы, поднялись в воздух, исчезая в ночном небе. Рыцарь сидел на своем коне не один — вместе с ним, переброшенная через луку седла, уносилась в небо выскочившая к нему девушка.
Сломя голову мчались всадники по чаще.
Кони почти падали под ними, от усталости они больше не поднимались в воздух. Вечером следующего дня перед беглецами открылось море. Учуявший его издали Синдбад улыбнулся одними глазами и выдохнул:
— Вот уж не думал, что буду так рад морскому путешествию!
К радости беглецов, корабль все еще ждал их в маленькой бухточке чуть в стороне от песчаного пляжа, на который вынесли их усталые лошади. Моряки готовились к очередной ночевке — часть команды жгла на берегу костры для ночного лова рыбы, часть уже отдыхала. Появление пятерых всадников взбудоражило всех. Ничего не объясняя, Синдбад на берегу выкрикнул приказ немедленно уходить в море и, бросив коня, побежал к вытащенным на песок лодкам.
Трое славян ударили плетьми своих лошадей, и те последний раз взвились в воздух, низко, над самыми волнами, перенося седоков на корабль. Немного задержался лишь Гаральд, бережно снимая со спины лошади украденную девушку. Поставив ее на песок, он на миг обнял морду черного коня — когда-то он принадлежал одному из сраженных рыцарем охранников Кощея, а теперь принадлежал победителю, но Гаральд не мог взять его с собой. Он снял с коня седло и узду и пустил его на волю.
Синдбад и матросы уже ждали рыцаря и девушку в лодке.
В тот самый миг, когда лодка уже пристала к борту корабля, на берегу показались всадники в черном. Они подскакали к самой воде и вскинули луки, но в темноте увидеть цель было трудно — только белели паруса корабля. Дождавшись, пока последний человек поднимется на борт, парусник, как живой, покачнулся на волнах и, подставив паруса ветру, пошел прочь от берега.
В лучах догорающего заката медленно пропадал вдали чужой берег. Всадники на его песке уже не были видны — остались только леса и холмы, за которыми лежали горы и долины. Ветер гнал корабль прочь в открытое море, и тот то и дело приподнимал нос, взбираясь на новую волну.
Славяне и их спутники стояли у борта, провожая глазами землю. Путь был окончен — осталось лишь вернуться назад, а там… Про то мало кто думал.
Оторвав наконец взгляд от горизонта, Буян обернулся на Гаральда и его подругу. Рыцарь одной рукой обнимал за талию девушку не старше двадцати лет. Она пугливо жалась к нему, словно не веря, что это не сон. Выскочила она ночью из терема в одной белой длинной рубахе, ниспадающей до земли, простоволосая, и теперь дрожала от пронизывающего морского ветра. Рыцарь отдал ей свой плащ. Заметив, что на них смотрят, Гаральд чуть развернул девушку к славянам и гордо молвил:
— Вот моя Джиневра!
Девушка оглянулась в их сторону и склонила белокурую головку.
— Ничего не скажешь — хороша, — согласился Буян. — За такую и умереть не жалко!
ГЛАВА 19
Всю дорогу Синдбад ждал неприятностей, но ничего не случилось. На радостях он достал для славян все карты земель к северо-востоку от Персии, так что те могли отправиться в обратный путь посуху. Гаральду и Джиневре наняли отряд в тридцать воинов — он должен был доставить их в Сирию, где те сыщут фрягов или веницейцев, с которыми вернутся домой.
Наступил день прощания. На следующее утро караван наемников выступит на запад, а трое славян пустятся напрямик к берегам Греческого моря, чтобы оттуда, обогнув Сорочинские горы, сразу попасть на родину.
Проснувшись в тот день первым, Буян вышел во двор в суету слуг, собирающих припасы в дорогу. Люди бегали, как потревоженные мураши. Немного приостановил спешку утренний намаз. Слуги и невольники-мусульмане падали на землю, обратившись спиной к восходящему солнцу. Чтобы не мешать им, Буян отошел чуть в сторону, лаская своего коня и шепотом величая его за цвет шерсти “Солнышком”.
Сзади раздалось тихое осторожное покашливание. Обернувшись, Буян нос к носу столкнулся с Гаральдом. Рыцарь был смущен и переминался с ноги на ногу. Без доспехов, в рубашке тонкого полотна, он выглядел беззащитным,
— Простите, — смущенно молвил он, — можно вас ненадолго?
Удивленный таким обращением, Буян кивнул:
— Сколько угодно. Гаральд, что с тобой?
Рыцарь потянул гусляра в сторону, уводя его в тень от забора, где их сейчас не мог видеть и слышать никто, кроме славянских лошадей.
Там он, еще раз обернувшись на молящихся истово и серьезно мусульман, вдруг опустился на колени, взял ладонь гусляра и поцеловал.
— Простите меня, святой отец, — сказал он смиренно. Буян был так удивлен, что забыл убрать руку. Он смотрел на коленопреклоненного рыцаря и никак не мог прийти в себя.
— Умоляю вас о прощении, — повторил Гаральд, — и милосердии… И прошу — отпустите мне грех…
— Ты чего? — наконец смог вымолвить Буян, порываясь поднять рыцаря с колен. — Толком объясни, что тебе от меня надо, без всего этого!
Поскольку его просил об этом сам Буян, Гаральд повиновался, но глаз не поднимал.
— Святой отец, — сказал он, — исповедуй меня.
— Слушай, ты, случаем, не пьян? Что ты от меня хочешь? Толком говори!
Гаральд весь покрылся красными пятнами, как какой-то мальчишка, но, запинаясь и пряча глаза, все же объяснил, что означает исповедь и тайна исповеди.. Поняв наконец, что от него требуется, Буян не смог удержаться от смеха.
— Нет, с тобой не соскучишься! — еле выговорил он, вытирая слезы ладонью. — То ты одно выкинешь, то другое… Ну скажи на милость, почему это я должен принимать твою исповедь?
Рыцарь был сбит с толку.
— Как — почему? — искренне удивился он. — Если я правильно понял, вы — священник… э-э… жрец вашей славянской религии, и я прибегаю к вашей помощи, как к духовному лицу!
Чтобы не ляпнуть чего-нибудь резкого, Буян закусил до боли губу.
— Я — волхв, — поправил он, — почти волхв, а волхвы…— Он поглядел на поникшее лицо Гаральда и сжалился, — волхвы еще ни разу не принимали исповеди — моя религия запрещает раскрывать тайны души.
— Но я прошу только выслушать меня!
— И потом, ты ведь христианин, а я — языческий… жрец, по твоим же словам, я — враг рода человеческого, — осторожно добавил гусляр.
— Но я об этом и хотел поговорить с вами! — пылко воскликнул Гаральд, опять припадая на колено. — Вы должны меня выслушать и понять, что я не могу больше молчать!.. Я прошу у вас всех прощения — и у вас, и у князя, и у этого юноши Мечислава. Простите меня — я ошибался в вас, славянах. Я думал, что вы — язычники, суть слуги сатаны и подлежите уничтожению. И я даже хотел убить вас неоднократно, но ваши и мой боги объединились и отвели мою руку, дабы она не совершила святотатства. На вас благословение Божие, и я сам был этому свидетелем, а посему не могу молчать — отпустите мне мой грех!
— Но я не держу на тебя зла! — попробовал возразить Буян.
— У нас в Англии еще осталось много мест, где люди поклоняются идолам и кладут им требы, — продолжал Гаральд. — Раньше я считал за честь разрушить чье-то капище, но теперь мне стыдно за это — я ничего не знал об этих людях, как я мог судить верно тех, кого не знал! И вас троих — тоже… Вы помните наши споры о Боге и дьяволе? Я думал, что Бог лишь с нами, христианами, а теперь понял, что Он — с теми, кто стоит за правое дело, и не важно при этом, кто этот человек — мусульманин, христианин или язычник. Я клянусь, что теперь буду иным и детей своих воспитаю в почитании и уважении к чужим святыням… Простите меня, если сможете!
Он смотрел в землю и не видел, что Буян снисходительно улыбается.
— Ты просишь у меня прощения за то, чего не совершал, — сказал он, — как я могу простить грех, которого не было?
— Но я согрешил против вас в мыслях, а тот, чьи мысли черны, не может быть верным товарищем, иначе однажды он предаст друга! Вот князь — он сразу распознал черноту в моей душе, сказав, что по голосу я представлялся ему иным. Но я изменился, клянусь!
Буян сжал плечи готового разрыдаться Гаральда.
— Верю я тебе, верю, — твердо сказал он. — И чтобы и ты поверил, что ты чист перед нами…
Оставив рыцаря под стеной гадать, простил ли его язычник или нет, он бросился к своему коню и вскоре вернулся с каким-то мешком. На миг прижав его к себе, будто прощаясь, он затем решительно вручил его Гаральду.
— Вот, держи. Это тебе. Отвези в Англию!
Рыцарь принял мешок. Внутри перекатывалось что-то очень знакомое, но он боялся поверить.
— Что это? — спросил он.
— Святой Грааль, — сказал Буян. — Твои соплеменники искали его в разных странах — отвези им это.
Рыцарь чуть не выронил мешок. Он сделал попытку вернуть его гусляру, но тот решительно спрятал руки за спину.
— Бери, — строго приказал Буян, — тебе нужнее. Нам, славянам, он до поры ни к чему. А когда срок сей придет, про то лишь Чара сия да Тот, кто сотворил ее, ведают.
Гаральд развязал мешок, заглянул в него, не смея прикоснуться к святыне, и благоговейно погладил Чару сквозь ткань.
— Ты отдаешь мне бесценный дар, — прошептал он, — я недостоин этого… Мы все недостойны этого.. Я сберегу ее до срока, — вдруг решился он, — именем своим клянусь — и я, и мои потомки будем беречь Грааль до тех пор, пока вам, славянам, не настанет срок. И тогда мы вернем его вам! Клянусь!
Рыцарь истово перекрестился. На сей раз Буян посмотрел на него без улыбки.
— Боги да услышат слова твои, рыцарь Грааля, — сказал он.
…Месяц спустя трое всадников спустились с холма и окинули взглядом раскинувшуюся во все стороны степь. Стоял ясный жаркий день первой половины лета. Где-то чуть севернее этих мест в такие дни готовятся к ранней жатве, а ночами жгут купальные огни. Сухой ветер, стремительностью и яростью напоминавший аргамака, летел на север, в леса, которые не были видны в мареве. Он ерошил волосы всадников, крыльями вздымал плащи за их спинами, трепал хвосты и долгие гривы коней. Трава ложилась под его порывами, словно приглашая коней поскорее смять ее копытом. Жара еще не успела высушить ее до конца, и лишь кое-где в зеленом степном ковре попадались желтоватые проплешины.
Властимир спешился, прошел несколько шагов и опустился на колени. До просторов Резани отсюда было еще далеко, но все же эта степь была ему близка и знакома. Он был дома. Наклонившись, князь поцеловал землю.
Чуть помедлив, Буян и Мечислав последовали его примеру.
— Вернулись, — дрогнувшим голосом промолвил Мечислав.
— Вернулись дело делать да долги раздавать, — тихо добавил Буян.
Властимир услыхал их разговор и обернулся, смерив спутников строгим взором.
— Долгов накопилось много, — сказал он, — но за все будет заплачено. Ничего не упустим!
Он первым встал, подозвал Облака и вскочил в седло. Ему не терпелось ринуться в драку.
Нетерпение его было столь велико, что он всю дорогу горячил коня, то и дело поднимая его над землей. Будь Облак чуть помоложе и повыносливее, он бы так и летел до Резани, не останавливаясь и на ночь. Раны на глазах не болели уж давно, но ныло сердце о родной земле.
Да еще Буян и Мечислав. Словно нарочно испытывая терпение и волю князя, они не слишком спешили. Гусляр то и дело сворачивал чуть восточнее, заставляя и остальных следовать за собой. Трое славян все ближе и ближе подходили к берегам Итиля.
Жеребцы ходко рысили по высокой траве. Летний зной уже убивал ее — редкий стебелек не пожелтел и не высох на корню. Стояла такая духота, что воздух дрожал в знойном мареве.
Не то табунок ланей, не то еще что-то промелькнуло впереди и пропало. Всадники не обратили никакого внимания на обитателей степи, но через пару минут опять впереди почудилось какое-то движение.
Ехавший впереди Властимир придержал Облака, всматриваясь.
— Кто-то еще едет, — молвил он.
Вдалеке в дрожащем воздухе и правда мелькали чьи-то силуэты. Не то козы, не то всадники. Они двигались почти навстречу людям, но чуть наискось — чтобы успеть или свернуть с дороги, или напасть. На взгляд их было около двух десятков.
— Если это не степняки, бояться нечего, — скривился Буян. — А от степняка наши кони нас унесут.
— Да ты, никак, боишься? — насмешливо протянул Властимир.
— Бояться особо не боюсь,—уклончиво ответил гусляр, — да только погибать после всего, что пережили и сделали, не дойдя до Резани, согласись, дурное дело!
