Если новое поколение одомашненных выдр, не испытывающих страха перед своим злейшим врагом, будет вскормлено там, то я не смогу сбросить с себя прошлую ответственность и оставить их на растерзание ради шкуры, что несомненно, и произошло бы. Казалось, Камусфеарна меня так и не отпустит.
      
      В ответ на телеграмму пришла замена пропавшему письму.
      Самка выдры появилась днём во вторник, 18-го апреля. Дверь из раздевалки на улицу была открыта как и дверь в смежную гостиную. Две из моих собак ходили взад-вперёд, и выдра просто вошла вместе с ними. Я поспешно принесла два омлета, которые уже приготовила для Эдаль и Теко, и закрыла дверь. Затем послала вам телеграмму о том, как быть.
      ( Я тогда ей ответил:" Пожалуйста, примите и накормите, но не пытайтесь удерживать").
      Я заманила её рыбой в ванную и устроила ей постель в душевом отделении. Она устроилась там и стала пить из миски с водой, которую я держала перед ней. Она была совсем ручная и ничего не боялась, позволила мне потрогать себя, и мне удалось намазать ей хлоромицетином большую гнойную опухоль на правой передней лапе.
      Попозже к вечеру, выйдя на улицу, я увидела голову ещё одной выдры, выглядывавшей из-под двери раздевалки. Я вошла в дом проверить, но самка всё ещё спала в душевом отделении ванной комнаты. Вторую выдру не удалось заманить в дом (это был самец), но он достаточно приручен и берет еду с рук. Теперь, когда их стало двое, я сначала хотела было открыть дверь ванной и выпустить самку, но затем подумала, что ногу ей надо подлечить, тем более, что её спутник не уходил от дома, пока она была внутри. Получив вашу телеграмму, я выпустила её, но она, как обычно, поела рыбы и улеглась опять спать. Казалось, ей совершенно наплевать на своего дружка. Она подходила к двери ванной, выглядывала оттуда, а затем, прежде чем улечься, закрывала дверь. У меня сложилось впечатление, что она бывала там раньше.
      (Так оно и было. Дверь отодвигается в сторону, и пока я пытался держать её взаперти четыре года тому назад, она изучила её механизм наизусть.) Трудно было заманить её в ванну поплавать. Когда все остальные ухищрения не помогли, я выждала момент, когда она вцепилась зубами в рыбу и подняла её вместе с ней. Она сразу же уставилась в большое зеркало над ванной и была без ума от того, что увидела там. Она двигалась из стороны в сторону и раздражённо клацала зубами, а вторая выдра в зеркале делала то же самое. Затем она стала трогать стекло лапами. У неё вполне твёрдые убеждения относительно того, как должна содержаться гостиница для выдр. Навалив на полу кучу, она постукивает рядом с ней лапой, смотрит на меня вверх и что-то верещит, пока не убедит меня убрать.
      Хорошо поев и будучи в хорошем расположении духа, она ложится на спину, начинает теребить и сосать свой двойной подбородок, как это делала Эдаль, очень удачные фотографии которой есть в ваших предыдущих книгах о выдрах в Камусфеарне. Затем она засыпает на спине, растопырив лапы. Что бы в доме не делалось, она считает себя полноправным членом семьи.
      Купать её в ванне довольно трудно, так как у неё есть привычка хватать за пальцы ног, но не от злости, а как мне кажется, из шалости, и теперь я хожу в ванну только в резиновых сапогах. Раздевшись до сапог, снимаешь один из них и ставишь ногу в ванну. Вы когда-нибудь пробовали стоять на одной ноге в ванне с горячей водой и снимать другой сапог? Это может сравниться только с попыткой выбраться из ванны таким же путём.
      Только четыре дня спустя она как бы очнулась и начала осматриваться. К этому времени она значительно прибавила в весе, стала гораздо сильней и живей. Она стала взбираться наверх и сбрасывать всё с полок, пытаясь взять всё на зуб, затем внимательно разглядывала предмет и небрежно отбрасывала его прочь. Никогда не забуду её морду, когда она вонзила зубы в кусок мыла!
      Особую ловкость она проявила при нападении на зеркальный шкафчик над раковиной для мытья рук. Забравшись на ванну, она довольно долго разглядывала новое изображение выдры перед собой, очевидно сравнивая его с тем, которое видела в большом зеркале над ванной. Затем, выяснив, что выдрами тут и не пахнет, она открыла дверцу шкафчика. Держась левой лапой за полку, правой она стала выбрасывать содержимое шкафчика на пол. У неё была мина как у ребёнка, пристёгнутого к коляске, который выбрасывает все свои игрушки, чтобы посмотреть, что из этого выйдет.
      Она ни за что не хотела выходить из ванной, казалось, она чего-то боится там, так что я проделала в стене дырку (лист сухой штукатурки и доска), чтобы она могла входить и выходить без боязни, что её оставят на улице. В последующие две недели, то есть по сей день, она со своим дружком пропадает на улице целый день и возвращается лишь на ночь. Она - к себе в ванну, а он - в свой уголок под домом. Некоторое время спустя я узнала, как она поранилась. Я догадывалась, что она попала в ловушку, но ничего толком не знала об этом до тех пор, пока не сходила на чашку кофе к новым соседям в Друимфиаклах. Хозяйка дома рассказала мне о выдре, которую поймал её сын. Он установил капкан у берега залива ниже дома, и однажды они увидели, что там что-то шевелится. Сын пошёл узнать и увидел, что это выдра. Как только он раскрыл капкан, вместо того, чтобы бежать прочь, она бросилась к нему, и он стал отгонять её палкой. Но она продолжала своё, и он снова стал защищаться палкой. Затем она ушла прочь, но несколько раз оборачивалась, как бы раздумывая, не вернуться ли к нему. Всё это случилось за пять дней до того, как она появилась в Камусфеарне, и всё это время она не могла прокормиться,так как охотник сказал, что она была в хорошем состоянии, когда он видел её, а когда она появилась здесь, то была совсем тощая. Как хорошо, что она вспомнила, куда надо обратиться в беде, и что я оказалась тут и смогла ухаживать за ней!
      
      По моим подсчётам прошло четыре года с тех пор, как Манди или Мосси появлялись в Камусфеарне или поблизости от неё, ибо тот краткий визит к водопаду летом 1964 года, совершенно очевидно, был вопреки намерениям Манди. Но изложение, данное в письме, не оставило у меня никаких сомнений в том, что это были именно те две выдры, о которых я подробно писал в книге "Скалы остаются". Мосси, с его тупой боязливой, эгоистической натурой; Манди с её чудесными способностями всюду лазить и явным пониманием основных принципов механики. В самом последнем предложении той книги я писал:" Если мне когда-либо доведётся вновь писать о Камусфеарне, надеюсь, мне не придется писать о смерти Манди. Её цельная динамичная личность была бы сметена в результате внутренней опустошённости, от желания убивать". Мне, по крайней мере, и не пришлось делать этого. Раненая и неспособная содержать себя, она вспомнила и вернулась. Она, должно быть, припомнила, что помимо бесплатной рыбы и любви ещё раньше был довольно длительный период принудительного заточения, с которым ей пришлось бороться. Но стремясь найти убежище в Камусфеарне в бедственном положении, она умела перехитрить нас и чувствовала, что сможет повторить это вновь, если возникнет такая необходимость.
      Так далеко от Камусфеарны последний абзац письма вызвал у меня сильный приступ ностальгии по знакомым местам. "Камусфеарна сейчас прекрасна, как никогда. Везде и всюду растут огромные купы первоцвета, васильков, фиалок и буйное цветенье диких трав."
      Но в том письме была и приписка.
      P.S. Здесь появился полтергейст, вчера он разбил два окна. Одно, когда я сидела на углу софы, где вы обычно сидите, а второе - на кухне, когда я мыла посуду.
      Дозорный! Как же мне быть с рябиной?
      
      15 МНОЖЕСТВО НЕСЧАСТИЙ
      
      Я вернулся в Англию 18 июня 1967 года, договорившись лишь посредством переписки, но без собеседования с одним человеком, который временно согласился помогать мне в Камусфеарне в течение моего последнего лета там вместе с выдрами. Это был Эндрю Скот, мальчик, который последние пять лет периодически переписывался с нами, но с которым я так и не познакомился лично. Теперь ему было 17 лет, и он заканчивал школу. Тем временем мне пришлось переждать в Лондоне, пока молодая женщина, жившая в Камусфеарне, не переберётся со своей малолетней дочерью и неисчислимым зверинцем (в который теперь среди прочего входило две ослицы, которые, как говорили, были в положении, - или жерёбые? - и пони, которого ошибочно считали мерином) в другой дом рядом с деревней.
      Я сразу же занялся проблемой подыскания окончательного жилья для выдр, так как опыт предыдущего лета и последовавшее крушение планов их устройства в выбранный зоопарк научили меня, что время в этом плане нельзя считать безразмерным. Я считал, что Камусфеарну как хозяйство следует закрыть до начала зимы и что переговоры нужно начать сразу же.
      Ещё будучи за границей, я много думал об этом и вернулся назад с намётками плана. Теперь я уж больше не надеялся ни на один зоопарк, у большинства из них и так не хватает места, и даже при той сумме денег, которую выделил совет, былодовольно трудно устроить идеальные, по моим понятиям, условия. Так что я исключил все зоопарки, и одновременно мне пришлось отмести возможность их устройства в частном доме, так как миллионера-эксцентрика подходящего типа просто не существовало.
      И при этом у меня оставалась только одна возможность найти кого-либо, кто вложил бы деньги в создание хороших условий для выдр, так как при этом можно было ожидать довольно быструю отдачу, в отличие от зоопарка, где весьма трудно оценить окупаемость какого-либо конкретного животного-экспоната.
      Львы у лорда Бата в Лонглите... большой парк герцога Бедфордского в Уобурне,- но что есть в Уобурне из животных, что бы действительно могло соперничать со львами Лонглита? Я сомневаюсь, смогли бы лонглитские львы привлечь к себе такое внимание общественности, если бы не история Джой Адамсон о львице Эльзе, и, в конце концов, книги об Эдаль продаются почти таким же тиражом, как и об Эльзе, но Эдаль-то жива, а Эльзы уже нет. Конечно же, в Уобурне были крупные редкости, - европейский бизон и почти все из оставшихся в живых во всём мире олени Отца Давида, но это были не знаменитые сами по себе животные в глазах публики, какими были Эдаль и Теко.
      Так что я вернулся домой с наполовину сформировавшимся планом обратиться к Уобурну. План этот довольно сильно подкрепили два события, случившиеся в течение моих первых дней пребывания в Англии. Первое состояло в шарже в одной из ежедневных газет, где были изображены два фургона,прибывшие в Уобурн, на одном из них была надпись "львы", на другом - "христиане", и заголовок: "Что бы ни сделал Бат, Бедфорд это делает лучше". Второе же, как выяснилось, состояло в том, что один мой знакомый, Майкл Александер, имеет определённую концессию в Уобурне, связанную с животными, и что не исключена возможность эту концессию расширить.
      Майкл загорелся этой идеей, и почти через неделю после моего возвращения из-за границы он отвёз меня в Уобурн. Он провёл меня по живому уголку, где за невероятно разношерстным скоплением животных как диких, так и домашних, которые с полнейшим презрением относились к бродившей среди них публике, надменно наблюдал неподвижный стервятник, величественно расположившийся на деревянной перекладине небольшого, находящегося в центре сооружения. Три великолепныеары, свободные, без всяких пут, летали с дерева на дерево над нами и вокруг нас, волшебное великолепие их оперения освещалось ярким полуденным солнцем. Мы прошли через живой уголок и вышли за него на заброшенную территорию, которую Майкл считал подходящим местом обитания выдр. Как только я увидел его, то сразу же понял, что, если бы его удалось заполучить, то это был бы рай для выдр. Перед нами было небольшое озёрко, густо заросшее водяными лилиями, оно было почти круглое, размером эдак метров 60 на 45. Мне сказали, что глубина его в центре метра три с половиной и около полутора метров у берегов. Там, очевидно, была проточная вода, так как среди лилий я заметил золотого карпа, и чуть дальше плескалась какая-то мелочь, которую издали было трудно определить. Мы стояли среди колоннады из деревянных столбов и арок, изукрашенных в китайском стиле, которая охватывала почти половину окружности озера. Это была орнаментированная крытая галерея, отделённая от озера несколькими футами поросшего травой берега.
      Эта блистательная причуда официально называлась "китайской молочной фермой", она была построена в далёкие славные времена, как особый бриллиант в венце Бедфорда.
      А прямо позади нас была просторная комната, выходившая одной стороной на галерею. Это было идеальное местоположение, в котором даже очень осмотрительный деловой человек, конечно же, посчитал бы деньги потраченными не зря при этом великолепии, так как выдры были как бы отдельным экспонатом, за который надо платить особо. К несчаcтью, несовместимость Эдаль и Теко создавала дополнительные трудности, так как озеро надо было делить на две части.
      Мы тут же размечтались о том, где разместить искусственные острова и фонтаны, место для отапливаемого ночлега, хоть это была только разведка, мы обсудили почти все детали. Майклу нужно было только получить концессию на эту часть усадьбы, которая в то время не приносила какого-либо существенного дохода.
      Когда мы дошли до того, что обсуждать уже почти было нечего, Майкл устроил мне одну из своих экскурсий по громадному парку. Эта огромная и совершенно неиспорченная сельская местность площадью в 3000 акров была огорожена высокой каменной стеной длиной не менее 13 миль. Там было десять видов оленей, которые жили в совершенно диком состоянии в прекрасном окружении, не говоря уже о европейском и американском бизонах, кенгуру-валлаби, ламах, альпаках, гуанако, пары размножающихся подобно страусу нанду и каких-то особенных журавлей.
      Устройство экскурсий на больших полноприводных автомобилях, так что публика могла видеть всё это великолепие вблизи, что очень похоже на то, как это делается в африканских заповедниках, было одним из первых предприятий Майкла в Уобурне и стало пользоваться вполне заслуженной популярностью. Я как будто бы окунулся в предыдущее столетие, столетие до начала индустриализации, когда большая часть Англии была именно такой: огромные луговые пространства, где растут благородные дубы и пасутся олени. Сам Робин Гуд со своими воинами в маскировочных листьях был бы здесь так же уместен, как и олени. Не говоря уж о любовании животными, многие из которых позволяли экскурсионным машинам подъезжать к себе всего лишь на несколько метров, просто то, что эту чудную землю никто не ковырял, вызывало особое чувство восхищения. Вот это, и тишина; теперь я хорошо понимаю тех, кто не особо интересуется животными, как они за полчаса такой экскурсии погружаются в волшебную страну, совершенно не похожую на испорченную камнем, кирпичом и рёвом механизмов землю, на которой так многим из нас суждено жить. Побывав на экскурсии в этом зелёном парке с мирными и спокойными животными, я почувствовал, что, хоть это по существу и коммерческое предприятие, оно также и очень необходимая для общества услуга.
      
      Тем временем у меня появилась целая череда любопытных и тревожных физических недомоганий. Вскоре после возвращения из северной Африки я сидел за письменным столом, мне нужно было сделать несколько телефонных звонков. Когда мне ответил первый абонент, я с изумлением обнаружил, что без каких-либопредварительных симптомов я вдруг потерял голос, не мог даже шептать. На следующий день я был уже совсем болен, болела голова, меня тошнило, и были нелады с пищеварением. Я стал принимать антибиотики, но, когда после пяти дней ледермицин не дал никакого эффекта, я послал за доктором. Пока он осматривал меня, я заметил, что он особо внимательно прослушивал моё левое лёгкое, а по окончании осмотра сказал:
      - Не сомневаюсь, смена антибиотика вскоре прояснит общее состояние, но в основании левого лёгкого у вас хрипы, и мне кажется, что у вас начальная стадия пневмонии. Мне бы хотелось, чтобы вы как можно скорее сделали себе рентген.
      Я ответил:
      - Думаю, что я классический пример для рака лёгких, у меня подходящий возраст, и выкуриваю я восемьдесят сигарет в день.
      Он сказал:
      - Я хотел бы связаться с грудной клиникой по телефону прямо сейчас.
      Он так и сделал, но договориться удалось только на пятницу, и только в следующий вторник ему сообщат результат. Я спросил его, что может выясниться худшего в результате рентгена, и он ответил:
      - Ну, то, что вы сейчас сами назвали.
      Когда я стал настаивать, как велика вероятность, что это так, он не стал говорить ничего определённого, а когда я спросил, скажет ли он мне всю правду, когда получит результаты рентгена, он ответил:
      - Да, вы из тех пациентов, с которыми такой путь будет наиболее правильным.
      От среды до пятницы время тянулось очень медленно, и за эти два дня я совсем утвердился в мысли, что результат будет положительным. Как я говорил врачу, я представляю собой просто классический случай, а теперь, думая об этом, я понял, что у меня много таких симптомов прямо по учебнику. Миллионы людей до меня бывали в таком неопределённом состоянии и гораздо дольше меня, но я никогда не встречал его субъективного описания, так что, пожалуй, стоит отметить свою собственную реакцию. Во-первых, мне казалось невозможным встречаться или разговаривать с кем-либо, кто не болел раком. Это был как бы частный, замкнутый мир, который сбивает с толку и пугает тех, кто не принадлежит к нему. Нескольким окружающим, к которым это могло иметь отношение, я просто сообщил факты, но обсуждать их с ними я был не в состоянии. Из-за чувства отстранённости от всего мира я отложил все встречи до следующей среды, когда мне уже будут известны подробности диагноза и прогнозы. Совершенно неожиданно наступила полная отстранённость, которая вполне могла оказаться временной. Меня уже меньше беспокоило, что у меня рак (а я уже убедил себя в этом вне всякого сомнения), аволновала перемена планов и программ, которую придется проделать. Как будет управляться Камусфеарна до переезда выдр вУобурн, кто их будет туда перевозить, общее состояние моих дел? Страх и отчаяние, вероятно, придут позже, но в течениеэтих двух суток у меня не было ни того, ни другого.
      В пятницу в половине второго пополудни я явился в грудную клинику, после того, как мне сделали рентген, и я уж собрался уходить, рентгенолог сказал:
      - Вообще-то вам нужно было бы ждать результатов до следующей недели, и тогда вы их получите у своего врача. Но тогда вы будете в неведении ещё четыре дня, так что если подождёте, то мы сможем вам сказать кое-что уже сегодня. Конечно, если хотите.
      Я ответил, что, естественно, подожду, и весьма за это благодарен, что было ещё мягко сказано. Я сидел в приёмной и читал старые номера журнала "Панч". В большинстве у них были политические шутки, смысл которых я не совсем понимал, так как за время полугодового пребывания в Северной Африке не следил за событиями внутри страны. Там была табличка: "Не курить", а мне вдруг очень захотелось. Я стал убеждать себя в том, что если у меня рак лёгких, то одна сигарета погоды не сделает, а если его нет, то тем более. Но пройти к двери на улицу могло значить, что я упущу известие, когда оно появится, так что я остался сидеть. Размышляя над своим положением, я пришёл к выводу, что только в случае отрицательного результата мне здесь что-нибудь скажут; если же результат положительный, думалось мне, они как-нибудь устроят так, чтобы мне сообщил об этом мой врач. В таком случае, отсутствие известия будет плохой новостью. Через полчаса ничего не произошло. В комнате было ещё трое пациентов. Глядя на них, я попробовал определить по их состоянию, так же ли они ждут исключительно важных для себя вестей, но по лицам ничего не смог выяснить. Хотелось надеяться, что у меня такая же бесстрастная физиономия.
      Три четверти часа спустя или около того вошла сестра и вопросительно осмотрелась.
      - Г-н Максвелл?
      Я встал, и она поманила меня за собой в коридор.
      - Доктор велел сказать, что рентгенограмма у вас совершенно удовлетворительная.
      В этом высказывании прозвучало дельфийское свойство, а я отчаянно стремился к определённости.
      - Он, что, сказал, - осторожно произнёс я, изо всех сил стараясь не выдать своего волнения, - качество снимка удовлетворительное, или же моё состояние удовлетворительно?
      Она просияла под тяжёлыми роговыми очками.
      - Он сказал, что не видит и следов какой-либо патологии. Другими словами, у вас всё в порядке.
      Я еле удержался, чтобы не обнять её или не крутнуться на одной ножке тут же на месте. Я поблагодарил её и вышел на улицу, где сияло летнее солнце, улицы были полны народу, в чью гущу я внезапно снова вернулся.
      Вслед за отменой смертного приговора почти тут же возникла другая напасть. Хоть я ничего и не подозревал, но из Северной Африки я приехал нездоровым.
      Я привёз с собой чрезвычайно редкую болезнь, которой раньше не отмечали в Марокко, где я провёл это время. Тем самым мне отплатилось, и с лихвой, за открытие там колонии розовых цапель, о которых в Северной Африке не было ничего известно с тех пор, как они исчезли из Алжира много лет тому назад. Это важное в орнитологии событие произошло как раз в разгар ближневосточной войны. Арабские газеты почти ничего не писали о других событиях в то время, и моя находка была опубликована полностью вместе с рисунком птицы на первой странице местной газеты. Ведь от англичанина во время всемирного кризиса ничего другого и не ждали. Письмо к губернатору провинции с просьбой немедленно организовать защиту редкой птицы было отправлено за подписью более полудюжины влиятельных граждан.
      Перевод разговорного французского на литературный английский уже давно стал притчей во языцех, и поэтому я добавлю сюда только два предложения из этого письма: "Они (научные органы) не упустят оказии выдвинуть правительству Его Величества Короля Хасана II требование о комплекскной защите этой птицы и места её гнездования. К сожалению, ей угрожают орды коз, кормящихся маисом, которыесвоим блужданьем там ответственны за растоптанность многих яиц".
      Я полагал, что достаточно поплатился за это научное открытие очень болезненным укусом змеи на болотах, где водятся розовые цапли, но оказалось, что это лишь задаток по счёту, так как я привёз с собой в Англию ещё один живой организм, который также не отмечался раньше в Марокко, исключительно неприятную брюшную бациллу, называемую Coccida isospora belli. Последнее слово ("военная")
      относится к эпидемии неизвестной тогда болезни среди войск в Галлиополи во время первой мировой войны. Как бы оправдывая своё название, она вновь возникла в германских войсках в Тунисе и Алжире во время второй мировой войны. Известного лечения от неё ещё не было. Говорили, что она происходит сама по себе и длится полтора-два месяца. Симптомы её: бурный, изнурительный понос, тошнота, рвота и более-менее острая боль в брюшной полости. Временами я страдал ото всех сразу же, и результат был весьма сокрушительный; через полмесяца я потерял килограмм семь весу и так ослаб, что едва тащился по комнате.
      И вот в таком-то состоянии, хоть я его и тщательно скрывал, я снова съездил в Уобурн, сделал подробные зарисовки вольеров для выдр с китайским орнаментом, чтобы они органично вписались в атмосферу китайской молочной фермы, и, наконец, получил принципиальное "добро" на весь проект.
      Между тем на буйной колонии Coccidae, поселившейся в моих внутренностях, испытывали одно лекарство за другим. Первый из антибиотиков они восприняли как бесплатное шампанское, ещё больше развеселились и стали гораздо непринуждённее.
      Затем наступил короткий период надежды: после пятидневного лечения мне сообщили, что их число изрядно поубавилось, и они представились вялыми, как с крепкого похмелья. И всего лишь три дня спустя, 16 июля, они, однако, объявились вновь в полную силу, и симптомы не оставляли никакого в этом сомнения. Так как известных способов лечения не было, а болезнь настолько редкая, что объектов для эксперимента не так-то легко и найти, то доктор пробовал на мне одно лекарство за другим, но всё без толку. К 28 июля я решил, что при таких обстоятельствах мне можно с таким же успехом находиться в Шотландии, как и в Лондоне, тем более, что 15 июля (в мой день рожденья) мы, наконец, продали остров Орнсэй, и оставались кое-какие вопросы, которые надо было решить на месте.
      Я всё ещё не мог переехать в Камусфеарну, ибо женщина со своим огромным зверинцем по-прежнему была там, и совсем неясно было, когда же дом освободится.
      И последнее лето, которое я предполагал провести в Камусфеарне, быстро уходило.
      И тогда я поселился неподалёку от Инвернесса у Ричарда Фрера, который с продажей острова Орнсэй довёл почти до конца свои долгие и славные бои в арьергарде. Я приехал к нему 1 августа, а 4 августа в правом лёгком почувствовал сильную боль.
      Дышать я мог только очень поверхностно, а смеяться, либо кашлять было для меня просто агонией. В прошлом у меня были такие же ощущения при поломанных рёбрах и при плеврите. Тут же болело, как при обоих сразу, но так как я знал, чторёбра у меня целы, то посчитал, что это плеврит. 8 августа я получил ожидавшееся приглашение приехать на остров Орнсэй, чтобы обсудить стоимость имущества лично с новым хозяином, и так как нельзя было рисковать задержкой в оформлении продажи, я поехал через всю Шотландию на машине, напичканный обезболивающим настолько, лишь бы только не угробить себя.
      Камусфеарна к тому времени освободилась, там остался жить только Эндрю Скот, который присматривал за выдрами, моими двумя шотландскими борзыми Дэрком и Хейзел, и остатками большого кочевого стада, которые та женщина ещё не смогла перевезти на своё новое место жительства: один белый римский гусь, один робкий, но громадный кот, два осла и шесть пуделей.
      Итак, я, наконец, вернулся домой, но уже на следующий день стал обильно харкать кровью, а ещё через день уже лежал в стеклянной камере туберкулёзной больницы, и Камусфеарна удалилась как бы за тридевять земель. Казалось, я избежал рака только для того, чтобы заболеть туберкулёзом.
      
      Когда через сутки, совершенно случайно, я узнал, что у меня не туберкулёз, а кровяной тромб в левом лёгком, который, вероятно, был прощальным салютом моих Coccidae, я выписался из больницы по собственному желанию и вернулся к долготерпеливому гостеприимству Ричарда и Джоан Фреров. Мне нужно было находиться поблизости от больницы, чтобы каждые три дня делать анализ крови, так что в Камусфеарну я попал только в самом конце августа. К тому времени там оставался только гусь, кот и четыре пуделя.
      Я не добился своей цели в срок или по плану, но всё-таки достиг её.
      
      16 ВОЗВРАЩЕНИЕ В КАМУСФЕАРНУ
      
      Возвращаясь в Камусфеарну после столь долгого отсутствия, я отметил два явления, хотя по самой своей природе одно из них запечатлелось гораздо быстрее, чем второе.
      Я довольно быстро понял, что за девятнадцать лет моего пребывания там мне ещё не доводилось видеть дом и его окружение таким обветшалым и запущенным. Необычайно суровая и влажная зима и наличие огромного количества животных разрушили почти всю штукатурку в помещениях, которые мы пристроили к старому дому, обшитому сосновыми досками, и даже деревянные детали строения были испещрены следами копыт и проворных лап. Листы сухой штукатурки изобиловали дырами, как будто бы их обстреливали, и только следы зубов и когтей вокруг этих дыр свидетельствовали о том, что в результате какого-то непонятного инженерного подвига, их можно отнести к решимости собак выгрызть их. Потолок ванной провалился под грузом собачьей конуры, которую временно запихали на чердак над ней, в окнах были разбиты девять стёкол и сломаны двенадцать щеколд, даже в ванной и уборной.
      Ковры и дорожки были так изгажены, что их пришлось сжечь. Как будто бы какая-то всепожирающая туча саранчи пронеслась по дому с заданием всё порушить.
      Снаружи положение было не лучше. Морские ветры превратили некогда белые стены в грязно-серые, поросшие местами зеленоватой плесенью грибка. Белый штакетниковый забор перед домом был сломан в нескольких местах, а вдоль дюн между домом и морем валялись груды ржавых банок и бутылок из разметанных, вероятно, ветром, некогда глубоко вырытых нами мусорных ям. Давно уж в Камусфеарне не было энергичного мужчины, который мог бы вырыть глубокую могилу для захоронения несгораемых остатков эры консервированного продовольствия. Хуже, гораздо хуже был ужас, которому я подвержен больше, чем многие другие, что я испытал много лет тому назад ещё в рыболовецком хозяйстве на острове Соэй, в тот день, когда мы обнаружили, что шестнадцать тонн акульей солонины протухли в закрытом солильном баке. Здесь же, в Камусфеарне, кто-то отключил электричество у самого большого из наших морозильников, и рыба в нём стала гнить. В конечном итоге я знаю, что нужно гораздо более тонкое обоняние, чтобы отличить запах 16 тонн тухлого мяса акулы от запаха полутонны гнилой трески.
      Заметную лепту в общую картину разрухи внесло наличие и деятельность, как фекальная, так и "топтальная", около сорока голов крупного скота, тучных, неуклюжих животных, которые вытоптали все до единой травинки вокруг дома и превратили всё вокруг в склизкое и вязкое месиво из грязи и навоза. Он разломал хлипкие воротца нашего садика, сжевал и вытоптал несколько оставшихся гладиолусов, которые ещё сохранились среди сорняков на некогда аккуратных клумбах под окнами дома. Они терлись и чесались обо что только можно, и всё скрипело и шаталось под напором их туш. Они, или же что-то в равной степени тяжёлое, проломили балки моста через ручей, и выходили в соседний лесок, так что Эндрю Скоту приходилось значительную часть своего времени тратить на то, чтобы выгнать скотину оттуда и собрать на место. Камусфеарна была в упадке, и преобладали всякие виды грязи, ржавчины и развала.
      Эти удручающие признаки были настолько вездесущи, что только через несколько дней я стал замечать и другие приметы, противоречащие первым, которые могли бы составить совсем другую картину. Взяв на работу за тысячи миль отсюда временного работника, с которым даже не был знаком лично, я встретил человека, который оказался в состоянии справляться с положением не только без отвращения, но с уверенностью и даже воодушевлением.