Эндрю Скот, чьи письма мы в течение пяти лет подшивали под рубрикой "любитель-подросток" (по содержанию они не очень отличались от остальных, чьи авторы, теперь я твёрдо знаю, оказались бы совершенно непригодными к такой работе), стал принимать образ идеального избавителя Камусфеарны от всех её бед. Бурная погода, сырость, ветры, условия жизни, ставшие совсем примитивными, отсутствие кино и социального общения, исключительно тяжёлая и часто противная работа практически без выходных, ежедневная ходьба по крутой тропинке в Друимфиаклах, часто по щиколотку в грязи и воде, чтобы забрать почту и тяжёлые припасы, заказанные в деревенском магазине, поиски дров на пустынном и холодном побережье под проливным дождём, - всё это было его стихией, и он ни разу не пожаловался и не высказал предположения, что в другом месте ему было бы лучше. Ему всё было легко.
      Больше того. Несмотря на то, что ему прекрасно было известно о тех жутких травмах, которые и Эдаль, и Теко нанесли людям в прошлом, и на очевидный риск, которому он подвергался сам, у него была цель и желание ухаживать за ними, водить их на прогулку, быть с ними не в таких отношениях, в каких находится работник зоопарка и его подопечные опасные звери. Я узнал об этом из его не так уж неожиданного, но всё же обескураживающего вопроса:
      - А когда я начну водить выдр на прогулку?
      Я ответил:
      - Я бы не хотел этого вообще, только мне они никогда не угрожали, и только я не боюсь их. Я не хочу никого подвергать возможно сильной травме.
      Но его такой ответ не устраивал, он даже стремился к тому, чтобы оказаться в потенциально опасной ситуации. Ему удалось добиться разрешения своих родителей, и теперь единственным препятствием этому был я. В конце концов и мне пришлось сдаться.
      
      Уже прошло восемь месяцев с тех пор, как я лично общался с Эдаль и Теко, и сам я был далеко не уверен в том, как они меня встретят. Я начал с Теко, ибо, как я писал в начале этой книги, у меня была любопытная и обнадёживающая, хоть и мимолётная встреча с ним в ноябре 1966 года. Так что после первых нескольких дней пребывания в Камусфеарне, которые были посвящены перегруппировке сил после многих невзгод за последние несколько недель, однажды ветреным, но солнечным утром я вышел пообщаться с Теко.
      Его не было видно в вольере, и я понял, что он спит в доме. Я открыл калитку и позвал его, и из темноты его полуприкрытой дверцы в ответ раздалось его приветственное повизгивание. Я подождал и снова позвал его, немного погодя он не совсем уверенно вышел в неограждённый мир, которого не видел более четырёх лет.
      Правая сторона морды у него распухла и правый глаз совсем закрылся, у него был нездоровый вид, он был неестественно толст и явно страдал от воспаления дёсен, которые периодически получали инфекцию у обеих западноафриканских выдр. У него был потерянный и отрешённый вид, но когда он подошёл ближе и учуял мой запах, то снова заворковал: радостное, любящее взвизгивание, которого я так давно не слышал. Я наклонился и протянул к нему руки, мгновение спустя он уже мусолил мне лицо своим мокрым носом и жёсткими усами, засовывая свои обезьяньи пальчики мне в уши и нос, удвоив свои восторженные крики любви. Он растрогал меня.
      Подумалось, что я сделал такого, чтобы заслужить столь длительное доверие и преданность. Я держал его взаперти четыре года, лишил его человеческого общества, к которому он не по своей воле был приучен с младенческого возраста, я даже однажды принял решение отправить его в зоопарк, отдать на возможно равнодушное попечение чужих людей. Я ведь предал его, и так как наши средства общения сильно ограничены, я даже не смог объяснить ему причины того, почему я так поступил.
      Так вот, наша первая прогулка за долгие годы продлилась полчаса, она была грустной, я чувствовал себя виноватым. Теко, страдавший чем-то вроде нашей зубной боли, был смущён, ошеломлён уже полузабытым внешним миром и почти не отходил от меня. Каждые несколько метров он останавливался, чтобы поласкаться, вновь потолковать со мной. Он не стал плавать, но восторгался своими прежними любимыми местами, будь то тихие спокойные заводи, где можно порезвиться, то ли светлаявода переката. В то время ему нужен был я, только я, всё остальное было второстепенно. Когда я отвёл его домой, ему страстно хотелось, чтобы я опять не оставил его одного. Каким только пыткам не подвергают люди своих "любимцев".
      В некоторых кругах может показаться странным прибегать к услугам знаменитого врача, чтобы осматривать и лечить животное, но вы просто не знаете доктора Данлопа. Наш местный ветеринар (пятьдесят миль по дороге и ещё морской паром), Дональд Мак-Леннан, кто таким чудесным образом лечил выдр в течение восьми лет, был в отпуске, и мне пришлось прибегнуть к помощи этого врача. С характерным для него искусством он быстро принял нужное решение, выписал антибиотик, и через пять дней Теко снова стал здоровой и резвой выдрой с живым интересом ко всему окружающему.
      
      Итак, моя вторая прогулка с ним очень отличалась от первой. Правда, он держался ближе ко мне, чем прежде, но помнил свои заветные места и двинулся туда: он гонялся за рыбой и кувыркался в спокойных водах реки, каждые несколько минут выскакивал оттуда, становился передо мной торчком, очевидно благодаря меня повизгиваньем от удовольствия, обрушивая на мои и так уже промокшие штаны новые водопады воды из своей шерсти.
      И только когда я привёл его обратно домой, начались трудности. Это было столкновение воли, и на разрешение его мне пришлось потратить более часа. Теко просто не хотел возвращаться к себе в вольер. Он устал, нагулявшись гораздо больше, чем за все предыдущие четыре года вместе взятых, и совершенно очевидно, ему большевсегосейчасхотелось свернуться в своих одеялах под инфракрасной лампой, но он ни за что не хотел опять добровольно становиться пленником.
      Онснова и снова подходил к воротцам в деревянном заборе и просовывал мордочку между досок и всё что-то толковал тихим скулящим тоном, разговаривая то сам с собой, то обращаясь ко мне, но я не мог ничего поделать, чтобы убедить его зайти туда и закрыть за ним калитку. Времена уздечек и поводков давно прошли, действовать можно было только уговорами, и я уговаривал его, пользуясь всевозможными уловками. Каждый раз, как я его звал, он отвечал мне своим обычным приветливым тоном, но с некоторыми вариациями, которых я не слышал прежде, но в которых так же явственно, как и в членораздельной речи, слышались протест и упрёк. Тут же у ворот он валялся в траве и терся об неё, как это всегда бывало у него перед сном, я постоянно звал его, а Эндрю Скот сидел как часовой на крутом склоне холма над нами и чуть не сошёл с ума от орд грызущих его комаров.
      Очевидно, надо было сменитьтактику, я перестал звать его, вошёл в его домик и сел к нему на постель под обогревательной лампой. Несколько минут спустя инициатива перешла в другие руки, теперь он всё настойчивей стал звать меня, а я не отвечал. В голосе у него зазвучали особые ноты, нечто среднее между писком и визгом, которыми щенок выдры зовёт родителей, которых не может найти. Он подходил всё ближе и ближе, в его голосе отчётливо прослушивался тревожный вопрос. Я упрямо молчал, и вдруг его мордочка заглянула в дверь. Вместо того, чтобы отпрянуть, как я опасался, теперь он, обнаружив меня, подскочил ко мне, воркуя от удовольствия и стал прыгать рядом, проделывая ритуал любви и дружелюбия, как будто бы мы не виделись с нимнесколько месяцев. Я поддался его настроению и проделал весь репертуар ласок, которые он познал ещё будучи щенком; я дул ему на мех, как если бы это была шерстяная перчатка в белый зимний день, брал в рот кончики его обезьяньих пальчиков и слюнил ему нос. Всё это хорошо, - думал я, пока его тяжёлое гибкое тело ползало по мне и возилось рядом, - но как мне отсюда выбраться самому, надо придумать какую-то уловку, чтобы он не утратил ко мне доверия. Но я совершенно не рассчитал ситуацию; он был совсем как ребёнок, который едва подавляя зевки, утверждает, что спать ещё слишком рано, но если родитель хорошенько завернёт его в одеяло, то мгновенно уснёт. Теко лежал в постели, он получил все причитающиеся ему пожелания спокойной ночи, и вряд ли бы вышел отсюда, если бы я снова позвал его. Моя осторожная попытка крадучись удалиться была совершенно излишней, теперь он был занят лишь тем, как бы поудобнее улечься спать. Он нашёл такое положение ещё до того, как я закрыл за собой калитку.
      Я добился, по крайней мере, части того, о чем мечтал в тот бурный осенний вечер год назад. Восстановил хоть в некоторой степени свободу и довольство жизнью этого существа, которое когда-то было моим другом в Камусфеарне, и ни он, ни ябольше не чувствовали себя пленниками. С того дня, как я сводил его к водопаду и к островным пляжам из белого песка, наблюдая, как он плавает в прозрачной, как стекло, воде во время отлива, я вновь стал воспринимать цвета и краски пейзажавокруг Камусфеарны.
      
      Через неделю после полного восстановления отношений с Теко я стал понимать, что не смогу полностью восстановить своё отношение к Камусфеарне, если не воссоздам подобных же связей с Эдаль. Я не знал, возможно ли это, но готов был пойти на многое, чтобы выяснить. Пять с половиной лет её не касалась рука человека, пять с половиной лет она не выходила за пределы своего тесного вольера. Никто не понимал, чем вызваны взрывы гнева и ярости, которые периодически нарушали длительные периоды хорошего настроения и миролюбия. Но всё же это было так, она нанесла людям серьёзные травмы, и, наконец, в начале 1962 года перепугала даже Джимми Уатта, загнав его на потолочные балки в его собственной комнате и долгопродержала его там, в ярости визжа, если он пробовал там пошевелиться. С тех пор суматоха в Камусфеарне со всеми перипетиями в жизни её многочисленных обитателей не давала мне возможности попробовать восстановить с ней отношения.
      Надо честно признаться, что когда Джимми стал её бояться, это произошло и со мной, так как я знал, что во всех остальных случаях жизни Джимми не боялся почти ничего. Но я также знал, что лично мне она не давала никакого повода бояться её, и я чётко сознавал, что не смогу уважать себя и не увижу больше Камусфеарну единой, если не попробую сделать с ней то, что мне удалось с Теко. Обе они из-за того, что их родителей убили, когда они ещё были малютками, выработали в себе неестественную зависимость от человека и его общества и были лишены его оттого, что, став взрослыми, они стали вести себя как дикие звери, а не как домашние собачки пекинезы. Если их поведение озадачивало нас, то наше, должно быть, совсем сбивало их с толку, оба они получили пожизненный срок за действия, которые из-за истерии при их проявлении, они, возможно, и не помнили.
      Обдумав всё это, я решил, что если буду изо дня в день откладывать решительные действия по восстановлению её прежнего положения, то весь мой проект будет постоянно рассыпаться, деловая атмосфера незакончена и заброшена, всё это так портило картину Камусфеарны за последние пять лет. Так вот, 10 сентября я решил вывести её на прогулку на следующий день.
      Решение, пожалуй, было импульсивным, но, думаю, что подготовка к этому и меры предосторожности, свидетельствуют о достаточной степени предусмотрительности.
      Было бы безответственно, с учётом её предыстории, рисковать тем, что она может встретиться с незнакомыми людьми на побережье, так что мы договорились о том, что Эндрю будет сидеть на холме таким образом, чтобы видеть оба подхода к заливу Камусфеарны и предупреждать нежданных посетителей о том, что на берегу находится на свободе потенциально опасный зверь. Он будет следить за моим передвижением в бинокль, и если я получу серьёзную травму, он вернётся домой и позвонит доктору, который был в деревне за пять миль отсюда. Для своей собственной безопасности я разложил перевязочный материал, включаяхирургическую иглу и нить на столике ванной. Поразмыслив, я добавил туда гиподермический шприц и кокаиновый раствор.
      В качестве чрезвычайной меры, которая, к счастью, оказалась ненужной, я запасся тем, о чём, не пойму почему, мы не подумали раньше, - перечницей. Любое нападающее животное величиной с Эдаль, подумал я, можно совершенно обезопасить таким средством.
      Из места её пребывания Эдаль можно было вывести во внешний мир тремя путями.
      Один из них исключался из-за количества порушенных предметов, которые могла встретить любопытная и заинтересованная выдра, - это через давно заброшенную комнату, которая когда-то принадлежала Джимми и вела в вестибюль. Второй вёл прямо в вестибюль и оттуда на улицу. Третий - это новая калитка в деревянном заборе, которая вела к песчаным дюнам и которую Алан Макдиармид сделал за несколько дней до этого, в то время как я, так сказать, внутренне готовился к освобождению Эдаль.
      Когда Эндрю расположился на нужном месте, и наступило время открыть калитку и позвать её выйти на улицу, мне вспомнилось, что говорили мне Малкольм и Паула Макдональд, когда Эдаль впервые появилась в Камусфеарне восемь долгих бурных лет тому назад.
      - Пусть она сама подойдёт к вам, не навязывайтесь ей. Не обращайте на неё внимания, и она подружится с вами.
      Так вот, я открыл калитку к дюнам и позвал её так, как звал когда-то давно:
      "Уи-и-и, Ээ-даль, уи-и-и!"
      В туннеле, защищавшем её спальное место от ветра, раздался топот ног, и она вдруг появилась рядом со мной. Но её гораздо больше заинтересовал механизм калитки, чем я сам. Она ощупала все петли калитки, снова вошла внутрь, чтобы осмотреть их под другим углом, затем занялась осмотром хозяйства вокруг дома.
      Всё было для неё в новинку, всё нужно было обследовать с тщательностью и вниканием во все детали, как это делает инспектор страховой компании. Через несколько ярдов она набрела на сломанный "джип", стоявший в конце сарая. Она забралась на него и пробыла там довольно долго, ощупывая всё пальцами, как если бы ей надо было составить отчет о состоянии машины. Она вышла оттуда минут через пять, изящно по дамски чихнула (иногда она при этом прикрывала рот лапой) и взобралась на сиденье водителя. Она подёргала ручки, спустилась на пол, чтобы ощупать отверстия вокруг рычагов и педалей сцепления и тормоза, и вдруг очутилась стоя на сиденье шофера, взявшись за рулевое колесо и вглядываясь вдаль, как бы проверяя видимость. Она отошла от машины с таким выражением, которое можно было бы представить такими словами: "Объявите выговор тому, кто отвечает за неё" и отправилась дальше к перевернутой лодке, у которой во время зимнего шторма было сломано несколько планок.
      Она скрылась под ней на несколько минут, и только иногда появлялись её пальцы, ощупывающие поломанные доски. Наконец она вышла оттуда, взобралась на лодку и прошлась по килю, пользуясь как пальцами, так и мордочкой, чтобы оценить ситуацию. Вновь убедившись, что кто-то тут напартачил, она оставила лодку в покое, пошла было за мной в сторону моря, но внезапно вернулась назад. Сам рабочий сарай, которого она ещё не видела, также потребовал тщательного осмотра.
      Помимо разбросанного инструмента и всяческих деталей в сарае в это время находились две борзых гончих собаки: Дэрк и Хейзел. Они ожидали переезда в новый дом в графстве Пертшир (ибо несмотря на свою решимость частично обеспечить выдрам свободу, я, по сути дела, приехал в Камусфеарну, чтобы закрыть её как хозяйство, требующее наёмного труда) и по такому случаю их закрыли здесь. Ключ от сарая, как и остальные ключи, куда-то пропал, и поэтому нам пришлось запереть дверь металлическим уголком по диагонали, а на земле один его конец был укреплён двумя тяжёлыми камнями.
      Эдаль это, очевидно, заинтриговало. Месяцы и годы она привыкала к запаху собак, и вот они были тут заперты, что было вызовом её изобретательности. Она занялась уголком, потянула его лапами и, убедившись, что он не поддаётся, перевернулась на спину и попыталась вытолкнуть его вниз. Убедившись, что из этого ничего не вышло, она несколько раз обошла вокруг строения и усердно занялась камнями, которые удерживали уголок. Я уже было встревожился, так как с отчаянием представил себе, что может случиться, если она выпустит собак. Я пошёл в сторону моря, и, к счастью, она последовала за мной, когда я позвал её.
      Между ней и прибоем стояла громоздкая конструкция "Полярной звезды" на колёсной тележке, и она также потребовала длительного и подробного осмотра: оси, колёса, всё, что только может исследовать выдра, которой требуется всё досконально выяснить. Когда мы оставили "Полярную звезду" и вышли на открытое песчаное пространство прибоя, она шла рядом со мной, но практически игнорировала меня.
      Она была занята своим делом и не признавала моего участия в нём. На мелководье, где глубина была около метра, она поохотилась на камбалу-миранду и поймала одну.
      Она была откровенно счастлива, я больше не боялся за неё, и, думаю, что она уже не относилась ко мне с недоверием.
      Но выводить обеих выдр (как я уже объяснял, им нельзя было давать встречаться) у нас не было возможности. Мы вновь оказались в том положении, какое было в 1959 году, когда мы наняли Терри Наткинза, чтобы он помогал Джимми Уатту ухаживать за выдрами. Я сам, очевидно, не мог прогуливать обоих зверьков и одновременно заниматься писательством. Эндрю продолжал настаивать на полном контакте с ними, и с учётом этого пожелания и разрешения его родителей попробовать, у нас не оставалось никакой логической альтернативы.
      Короче говоря, дело обстояло так: если Эндрю сумеет достичь своей цели и установит доверительные отношения с обоими животными, то он не будет считать себя просто временным помощником в деле по закрытию Камусфеарны, а отправится с выдрами в Уобурн и будет там их опекуном, ответственным непосредственно передо мной. Такой план, который он от всей души приветствовал, если не считать, к сожалению, нереальной возможности остаться с выдрами в Камусфеарне навсегда, снял у меня с души большой груз. Это значило бы, что за ними будет ухаживать человек, которому я по настоящему доверяю, который их знает, понимает и любит, кто сумеет обращаться с ними, если они заболеют, так как посторонний человек может оказаться беспомощным в такой ситуации. К тому же, вновь обретённое после невероятно длительного перерыва общение с человеком не нужно будет прекращать, и я придавал этому особое значение, так как считал, что нынешнее прекрасное состояние обоих зверьков, хотя бы частично обусловлено психологическим омоложением.
      Эндрю настолько увлёкся будущим выдр, что и сам этого толком не сознавал. Когда я выздоравливал у Ричарда и Джоан Фреров, то начал строить макет нового помещения для выдр в Уобурне, и, когда, наконец, вернулся в Камусфеарну, то привёз его с собой и ежедневно работал над ним. На этот макет я потратил буквально сотни человеко-часов, пытаясь совместить четыре почти несовместимые принципа: китайские декоративные мотивы, чтобы не пострадало общее впечатление от китайской молочной фермы, благополучие и удобство зверьков на выделенном им пространстве, удобства для их попечителя, так чтобы можно было чистить любой уголок без того, чтобы ползать на четвереньках, и, наконец, возможность обзора для публики с тем, чтобы огромные капитальные вложения, потраченные на этот величественный проект неистощимым оптимистом Майклом Александером, не пропали даром.
      Теперь эти проблемы были более-менее решены, но из множества различных предложений, выдвинутых как со стороны Майкла, так и с моей, не выявилось согласия о том, как разгородить озеро таким образом, чтобы надёжно изолировать Эдаль и Теко друг от друга. Эскизы и чертежи, образцы материалов, сложные математические расчёты и сметы расходов загромоздили весь мой письменный стол, но к середине сентября ещё ничего толком не было решено. Семнадцатого числа я легспать незадолго до полуночи, проведя весь вечер перед этим за просмотром различных планов. Я сплю очень чутко и проснулся оттого, что скрипнула доска на лестнице у меня за дверью. Тут же я услышал, как повернулась ручка двери и голос Эндрю произнёс:
      - Вы не спите? Или уже уснули?
      Я глянул на светящиеся стрелки часов: было 3 часа 25 минут утра. Я сказал:
      - Нет, не сплю, что-то случилось?
      Эндрю помолчал, затем ответил:
      - Как вы думаете, Эдаль в порядке?
      Я включил свет. Эндрю стоял в халате с босыми ногами. Я спросил:
      - А что, по-твоему, может с ней быть?
      - Да её бассейн, новый. Мне кажется, он небезопасен. Видите ли, она стоит на нём.
      На улице шёл дождь, он хлестал в окно, и шёл он ещё тогда, когда я ложился спать, он шёл уже несколько дней подряд.
      Я внимательно посмотрел на Эндрю. Волосы у него были сухие, но всклокочены, как будто он только что встал с постели. Халат был сухой, и ноги сухие. У меня сложилось впечатление, что он крепко спит. Я сказал:
      - Расскажи мне про этот бассейн.
      - Ну вот этот новый круглый бассейн из оргстекла, ну что-то вроде этого, так как он прозрачный. Думаю, что он небезопасен, он почти полтора метра высотой, и если она взберётся на край, как сделала это сейчас, то сможет перелезть к Теко и убить его.
      У Эдаль было три бассейна, всем им было уже несколько лет, все они были заполнены водой, и теперь мне стало ясно, что Эндрю гуляет во сне, а я не знал, как мне быть, так как с таким явлением ещё не сталкивался. Я решил задать ему вопрос, который мог бы разбудить его.
      - А что, там на улице очень сыро?
      Он было задумался и затем произнёс:
      - Где, там?
      - Ну, у бассейна, ведь идёт сильный дождь.
      - Но я же не ходил на улицу!
      Затем вдруг:
      - Боже мой, да я же ведь, наверное, сплю?
      - Ну, по крайней мере, наполовину, и конечно же, тебе очень хочется спать.
      Иди-ка ты в постель, а если с Эдаль что-нибудь случится, я обещаю, что займусь этим сам. Спокойной ночи.
      Самое удивительное в этом происшествии, о котором я смутно кое-что вспомнил утром, было то, что через несколько часов после пробуждения он придумал новую схему разделения озера перегородкой, видимая часть которой должна возвышаться над поверхностью на полтора метра и должна быть сделана изполупрозрачного материала по составу похожего на оргстекло. Он отметил, что там не должно быть подставки на уровне воды, так как Эдаль тогда сможет взобраться на край перегородки и перебраться к Теко. Эндрю подсознательно, хоть и не очень внятно, предложил очень подходящую систему ограды.
      
      17 ПОКОЙ ПЕРЕД ЗАКАТОМ
      
      В то же самое утро Эндрю снова задал мне вопрос, ответ на который постоянно тревожил меня.
      - Когда я начну гулять с Теко?
      Решение нельзя было больше откладывать, так же как и на вопрос, который я задавал себе в отношении Эдаль, и я понял, что на этот раз мне придётся принять твёрдое решение, как бы трудным оно ни было. Я уж не мог больше отговариваться тем, что тут у нас много других животных, и что это опасно. Пятеро пуделей, наконец, уехали, несколько дней спустя за ними последовал громадный белый римский гусь, он величественно и гротескно сидел на пассажирском сиденье "Лэндровера" в мешке, завязанном у него на шее. И, наконец, намудалось поймать, хоть мы и сильно поцарапались при этом, сердитого громко кричащего кота, неуловимого как блуждающий огонёк, который как призрак ещё долго скитался по усадьбепосле того, как об остальной живности напоминал только тот разор, который она оставила после себя в доме и округе.
      Дело было в понедельник, и были серьёзные причины отложить эксперимент на несколько дней. С другой стороны, Эндрю, хоть и не страшился того дня так, как его боялся я, очевидно, собрал всю свою волю в кулак перед предстоящим испытанием. Я решил назначить это событие на субботу, а затем изменить его на четверг, сообщив об этом Эндрю лишь за пять минут, чтобы он не мучился бессонницей в пятницу.
      Тем временем мы тщательно отрепетировали всевозможные варианты поведения, рассчитанные на то, чтобы не вызвать никакого раздражения со стороны Теко. В мире животных и птиц, а также среди детей человеческих, мне давно стало очевидно, что повторяющиеся, напевные звуки представляют собой дружелюбное отношение и ободряют, и наоборот, одиночный зов, особенно грубым тоном, неизменно означает тревогу или вызов. Я убеждён, что в этом заключается бессознательная манера разговора у детей, "детский лепет", который сопровождается коверканьем слов, стремлением говорить ритмично, напевно, и это также проявляется в значительной степени и в царстве зверей. В качестве примера можно привести довольное воркование галки, резко контрастирующее с хриплым, пронзительным криком тревоги, извещающем о наличии опасности.
      И по этим причинам, а не только потому, что выдры уже привыкли к этому ещё до того, как появились у меня, я всегда старался разговаривать с ними напевным детским языком, ямбическим ритмом, на который они спокойно и любовно реагировали. (Когда осенью 1966 года я собирался отправить их в зоопарк, сильно смущаясь, я записал на магнитофон довольно долгую речь, состоявшую из этих смехотворных для человека звуков, с тем, чтобы помочь их будущим опекунам, которые, вероятнее всего, так и не воспользовались бы ими. К счастью, так как выдры не попали в зоопарк, небольшая катушечка, возможно вызвавшая бы насмешки, так и осталась в моём распоряжении).
      Эндрю вовсе не стеснялся копировать мои дурацкие словечки и напевы, хоть я и советовал повторять их постоянно во время прогулок с Теко. Как в этом, так и в других делах он проявлял здравый смысл и даже мудрость, несмотря на свой возраст, он обладал качествами, которые могли бы спасти Камусфеарну, если бы он появился здесь раньше, ибо он, казалось, был рождён для такой жизни.
      В четверг утром, когда он закончил умываться, я заметил, что погода чудесная, и спросил, не хочет ли он прогуляться с Теко прямо сейчас. Он только слегка удивился и сразу же ответил:
      - Конечно, хочу.
      Он не хотел брать с собой перечницу, но я настоял. Теперь, когда этот момент настал, он, по всей видимости, был совершенно спокоен, и мне пришлось изо всех сил напрягаться, чтобы не выдать своего волнения.
      Расположение окон в Камусфеарне (в учебных материалах, которые я просматривал вместе с Р.Ф.Маккензи, главным учителем школы в Брехеде, и с удивлением отмечал, что его называют "застеклённостью"), весьма неблагоприятно для кругового обзора.
      И учебные пособия особо отмечают это как неблагоприятный фактор для здоровья в любом из зданий, которые особенно пригодны для исследования окружающей среды.
      Камусфеарна построена задом к преобладающим юго-западным ветрам, с учётом опыта её предшественника где-то в семидесяти метрах отсюда, когда его обитателям перед лицом ураганного моря пришлось спасаться через крохотное оконце, расположенное на подветренной, обращённой к земле, стороне дома. Я добавил только два окна в доме, после того, как поселился в нём, это были иллюминаторы с парохода "Вэнгард", который разрезали на верфи в Клайдсайде. Оба они были на втором этаже: одно выходило на северо-восток прямо над вольером Теко, а второе - на юго-запад в сторону залива Камусфеарны и на всё пространство за ним вплоть до далёких островов Эйгг и Мьюик. Таким образом, не было ни одного окна, откуда я мог бы наблюдать за возможно опасным зверьком и его встречей со смелым пареньком. Мне придётся начать с того, что надо будет высунуться из северо-восточного иллюминатора, который расположен довольно глубоко в толстой стене, и затем переходить из комнаты в комнату по мере того, как они направятся, как я полагал, в сторону моря.
      Эндрю, не выказывая никаких признаков волнения, подошёл к закрытой двери Теко с миской его любимого блюда, консервированных сардин, и позвал его, достаточно правдоподобно имитируя мой собственный напевный язык. Просунув голову в иллюминатор, насколько это позволяли мне плечи в узком проёме, яувидел, что Теко мешкает в своём домике и никак не реагирует. Эндрю надел мои одежды, чтобы пахнуть безопаснее (довольно сомнительная тактика, ибо зверёк мог принять его за самозванца, которого надо наказать), в конце концов Теко уловил запах и вышел наружу. Он как бы растерялся, увидев, что это не я, отказался от сардин и вернулся к себе в домик. Калитка во внешний мир всё ещё была закрыта, и я, зная абсолютно точно, что рано или поздно Эндрю откроет её, чувствовал, как во мне нарастает нервное напряжение. Минуту-другую спустя Теко вернулся к калитке, и пока Эндрю открывал её, Теко ухватился за край лапами и с силой выскочил наружу.
      Он что-то бормотал, но я не очень-то понимал его, какой-то приглушённый оттенок "уау-уау-уау-уау", который мог означать сдержанный гнев, удовлетворение от получения интересной пищи (и, возможно, защиты её) или же то, что я назвал бы напористым дружелюбием. Затем он перевернулся на спину, что у всех куньих может означать либо жест защиты перед проявлением насилия, либо позу подчинения по старшинству. Я просто не знал, которую из этих поз он принял, и прямо-таки взмок от пота. Затем я увидел, что Эндрю нагнулся и сунул палец в одну из лап Теко, как это делают с младенцами, которые ешё неуверенно сжимают его. Увидел, как маленькие обезьяньи пальчики сжали его палец, и тут же понял, что всё в порядке, что, если даже близкие и полные взаимоотношения сложатся несколько позднее, основа их уже заложена.
      Когда Эндрю пошёл к морю в сопровождении Теко, светлому, пустынному морю, молочно-белому под сизыми небесами, а темные скалы и водоросли сияли в тихом отблеске осеннего солнца, время снова сжалось как старый, хорошо смазанный телескоп, и перед моим взором возникли Джимми и Терри, отправлявшиеся то с одной, то с другой выдрой на обычную утреннюю прогулку так много лет тому назад.
      Жизнь, в том смысле, как я понимаю её, вновь вернулась в дом и к его обитателям.
      Я переходил из комнаты в комнату, стараясь не упускать их из виду, тогда как Теко, обследовав, хоть и не так дотошно, как Эдаль, незнакомые объекты, прошествовал вслед за Эндрю к дюнам и дальше к устью речушки. В конце концов они исчезли из поля зрения, я вышел из дому и пошёл к дюнам, чтобы можно было наблюдать за их передвижением по берегу, и, если нужно, то чем-то помочь.
      Примерно час спустя они вернулись на расстояние около ста метров от дома, и чтобы избавить Эндрю от утомительной процедуры заманивания выдры в загон, которая уже так ясно продемонстрировала своё явно непримиримое отношение к этому, я вошел в его домик, стал звать его, и Теко немедленно пришёл на зов.