Исследовать таким образом "ключевые" для писателя слова и темы - само по себе достаточно увлекательное, но, так сказать, все же слишком "одномерное" занятие. Иным параметром, на котором возможно проверить свою интуицию (и "поверить" соответствующие, стоящие за ней литературоведческие спекуляции холодом статистических подсчетов), является степень их переосмысления или "сдвига" опять-таки относительно языкового (общепринятого) употребления. В то время как для самобытного писателя Велимира Хлебникова мир творится уже на уровне слова - в россыпях неологизмов и самобытных слов, для подавляющего большинства писателей поэтической единицей ("экспрессемой" - Григорьев 1972) надо считать более сложное и замысловатое единство, принимающее в разных случаях разную форму. На примере Платонова мы имеем удобный случай для того, чтобы фиксировать его излюбленный способ поэтического остранения - неологизм-словосочетание. Например:... Именно с их помощью Платонов взламывает язык и разлагает его на нужные ему в работе "составляющие". (Если снова привлечь числовые подсчеты, то более 20 % всех употреблений слов скупость и жадность оказываются переосмысленными. Для слов ум и чувство такой подсчет не производился, но сами их сдвиги будут прослежены ниже.)
      * * *
      Вообще-то Чувства - в принятой Платоновым картине мира (т.е. в картине, как бы всерьез претендующей на то, чтобы быть "официально признанной" в большевистской стране) - это всего лишь некий жалкий пережиток "буржуазного прошлого", от которого давно пора было бы отказаться человеку (но пока все "никак не получается"). Чувства постыдны, лучше бы их совсем не было, поскольку они только мешают человеку: с ними пока неясно, что делать - при долженствующем вот-вот наступить коммунистическом будущем. Ведь это то, что роднит человека с его первобытными предками. Как считается со времен европейского рационализма, главное в человеке - Разум (и только он заставляет "звучать гордо" само его имя).
      Человек у Платонова будто обделен обычным набором отчетливо различимых чувств (основные из которых - горе, грусть, печаль, сожаление, уныние, обида, гнев, ярость, ревность, зависть, удивление, надежда, радость, счастье, веселье, воодушевление). Набор самих единиц, способных выражать эти чувства, как бы пересмотрен, "отцензурирован" автором - из него оставлены чувства только самые необходимые, без которых человеку уж никак не обойтись. В этом Платонов действует так же авторитарно, как законодатели литературной фантастики и антиутопий - свифтовского "Гулливера", уэллсовского "Острова доктора Моро", замятинского "Мы", булгаковского "Собачьего сердца" или оруэлловского "Animal farm". Но все же от самих слов - обозначений старого арсенала чувств оказывается не так-то просто избавиться. Поэтому они, слова, в основном, оставлены те же, что и в обычном языке, но обозначается ими значительно сокращенный, насильственно урезанный инвентарь чувств. То, что герой Платонова в какой-то момент испытывает, обозначается не метафорически, как вообще чувства принято описывать в языке (печаль - печет, иссушает душу, от горя - душа горит, тоска - ее сжимает, гложет, давит, счастье - распирает человека, от увлечения - душа уносится вдаль, воспаряет (ввысь) или же человек - пребывает где-то вне себя, на седьмом небе и т.п.). У Платонова зачастую чувство может быть названо просто любым, будто взятым наугад, "первым подвернувшимся под руку" словом из общего гнезда, все единицы внутри которого выступают как условные синонимы. (Следовало бы, вообще говоря, в точности выяснить очертания этих диковинных "чувственных" гнезд. Ведь одновременно они могли бы служить терминами специфического платоновского тезауруса - если мы захотим в дальнейшем описать эти гнезда как некую систему ключевых для автора смыслов.)
      Скупость и жадность
      Некими исходными, родовыми и универсальными понятиями платоновского языка Чувств, на мой взгляд, выступают скупость и жадность. Для Платонова они описывают как бы в чистом виде саму внутреннюю суть человека - область его воли, желаний, страхов и страстей. При этом они могут совершенно лишаться того оттенка порицания, которым сопровождаются в нашем обычном языке. Автор поистине не скупится наделять отсылками к этим "базовым" Чувствам любые, в том числе и самые возвышенные помыслы своих героев. Кажется, что ни для кого из них ни 'быть жадным', ни 'проявлять скупость' вовсе и не зазорно: это просто открытые, более "откровенные", чем обычно, обозначения любых проявлений человеческого "сердца", так что платоновскому повествователю никогда не стыдно бывает в них признаваться. Этим как бы иллюстрируется намеренно (и даже с избытком) "материалистический" подход к предмету - в противоположность старому, как "буржуазному" и "дворянскому", лицемерно пытавшемуся скрыть "истинные" побуждения человека.
      Так, после починки чевенгурцами сообща крыши над домом болящего человека, Якова Титыча
      все прочие с удовлетворением вздохнули, оттого что теперь на Якова Титыча ничего не просочится и ему можно спокойно болеть: чевенгурцы сразу почувствовали к Якову Титычу скупое отношение, поскольку пришлось латать целую крышу, чтобы он остался цел.
      Сегодня они одушевили Якова Титыча, и всем полегчало, все мирно заснули от скупого сочувствия Якову Титычу, как от усталости (Ч).
      Хранимое в душах героев (т.е. всех прочих - а именно они призваны вместо расстрелянных буржуев и изгнанных полубуржуев в пустой Чевенгур) скупое отношение к человеку, т.е. в первом приближении, может быть, просто "бережное отношение" - способно давать спокойствие, утешение и радость в платоновском мире, потому что тем самым как бы продлевается целостность и гарантируется сохранность дорогого объекта на свете: с одной стороны, буквальная и переносная "крыша над головой" Якова Титыча оберегает его от простуды, но одновременно, с другой стороны, он делается для всех "слишком дорогим" (хотя бы из-за того, что на его ремонт жилища были потрачены общие усилия), сознание чего наполняет их всех приятной усталостью. А скупое сочувствие очевидно следует понимать еще шире - как сочувствие вообще всему, что проделано в целях сохранения здоровья нашего ближнего или даже - в целях консервации любой полезной энергии в мире (будем помнить: практически все платоновские герои максималисты.)
      Замечу, что дефиниция скупости, по Платонову, здесь изменена относительно общеязыковой: огрубляя, можно сказать, что в языке скупость это 'нежелание отдавать то, что имеешь' (а жадность может быть противопоставлена первой - как 'желание иметь больше, чем имеешь или же больше, чем имеет кто-то другой)', этим она соприкасается с понятием зависть, но об этом ниже. У Платонова же скупость - это скорее только 'желание сохранить, никак не повредив цельности (и целостности) объекта обладания'. Так что объект наделяется почти такой же ценностью, какая в обычном мире может быть только у самого субъекта, и даже порой превышает последнюю!
      Система из "сдерживаний и противовесов" этики современного человека на мой взгляд, прямо противоположная платоновской - может быть успешно описана как мир тщеславия - например, у Ларошфуко (Мартемьянов, Дорофеев 1983). В отличие от официально признаваемой, допускаемой нормами приличия, или просто законодательно закрепленной, эта система анти-этики - под формой остроумной максимы-нравоучения способна вскрыть такие (бессознательные) принципы человеческого поведения, о которых принято обыкновенно умалчивать.
      Таким образом определяемая у Платонова скупость становится парадоксальной и как бы подрывает, отрицает сама себя. Ее можно было бы называть не "скупостью", а наоборот, "великодушием", "щедростью" или даже "бессеребренничеством". Из холодного свойства человеческого эгоизма скупость оказывается вдруг теплой заботой и сострадательностью к другим. Идеология коммунистической утопии побеждает реальную физиологию и психологию.
      Почти то же самое сочетание (с реабилитацией понятия 'скупость') мы встречаем и в повести "Котлован": там главный герой Вощев думает об упавшем с дерева листе со скупостью сочувствия (К). (На заднем плане этой сцены имеется в виду, конечно же, грандиозный проект Н.Ф.Федорова по "воскрешению отцов", представленный здесь только в форме некой эмблемы.) Вот этот отрывок целиком:
      Вощев, истомившись размышлением, лег в пыльные, проезжие травы; было жарко, дул дневной ветер и где-то кричали петухи на деревне - все предавалось безответному существованию, один Вощев отделился и молчал. Умерший, палый лист лежал рядом с головою Вощева, его принес ветер с дальнего дерева, и теперь этому листу предстояло смирение в земле. Вощев подобрал отсохший лист и спрятал его в тайное отделение мешка, где он сберегал всякие предметы несчастья и безвестности. "Ты не имел смысла жизни, - со скупостью сочувствия полагал Вощев, - лежи здесь, я узнаю, за что ты жил и погиб. Раз ты никому не нужен и валяешься среди всего мира, то я тебя буду хранить и помнить".
      Как понять интресующее нас сочетание слов? То есть, по-видимому:
      а) с сочувствием [86] ;
      Однако платоновскую скупость можно воспринимать не только как 'бережливость', но и как 'стыдливость, бедность внешнего проявления' - или:
      б) со ?сочувствием.
      Ведь есть у Платонова и такие сочетания, как скупость счастья и скупость надежды. Вся эта серия словообразовательных неологизмов построена, очевидно, по образцу более обычного языкового выражения скупые мужские слезы (причем как правило употребляющегося с единственным числом, что есть своеобразный диминутив - скупая мужская слеза упала... или: скатилась по...). Привычный отрицательный оценочный компонент "скупости" здесь окончательно скрыт положительным: мужские слезы 'сдержанные, немногочисленные, почти незаметные'.
      Но возможны и иные, более далеко идущие прочтения. Вот что получается, если наложить кванторы на некоторые части толкования:
      в) со скупо сочувствием этого данного листа - как к вполне заурядному чужому горю, которому надо было бы, вообще говоря, соболезновать более явно и действенно>
      или же, несколько более развернуто:
      вв) сочувствием скупо хватило бы на всех страдающих в этом мире, ведь, вообще говоря, обычным является проявлять (расходовать) сочувствие широко, более щедро и нерасчетливо, совсем не задумываясь над тем, хватит ли его на всех в нем нуждающихся, или нет>
      или, может быть, еще в таком варианте:
      ввв) .
      (В последнем случае осмысления платоновская мысль доходит, опять-таки, почти до пародирования той - изначально федоровской - идеи, от которой отправляется и которой вполне искренне сочувствует.)
      Итак, здесь скупость, как мы видели, это сложный комплекс из 'бережливости и расчетливости', 'памятливости', и даже 'сдержанности и стыдливости'.
      Еще пример, с более однозначным контекстом для "скупости":
      ...Чепурный, скупо заботясь о целости и сохранности советского Чевенгура, считал полезным и тот косвенный факт, что город расположен в ровной скудной степи, небо над Чевенгуром тоже похоже на степь - и нигде не заметно красивых природных сил, отвлекающих людей от коммунизма и от уединенного интереса друг к другу (Ч).
      То есть, очевидно, снова: ?- заботе.
      А вот пример употребления данного слова одновременно в двух смыслах, с двумя сдвигами значения:
      По вечерам Вощев лежал с открытыми глазами и тосковал о будущем, когда все станет общеизвестным и помещенным в скупое чувство счастья (К).
      Здесь скупое это, во-первых, 'обеспеченное, рассчитанное заранее' (в) и во-вторых, 'сдерживаемое, стыдливо скрываемое' (б). Дело в том, что на данный момент ни для Вощева, ни для других землекопов на котловане никакого счастья, конечно, еще нет, они только тешат себя надеждой и "живут" мыслью о том, что их деятельность, во всяком случае, его приближает, или, так сказать, "сохраняет и запасает" это счастье впрок, на будущее. В этом смысле чувство, которое испытывает Вощев, предаваясь мыслям об "обеспеченном" будущем счастье, может быть названо скупым, т.е. позволяющим использовать это рассчитанное, вычисленное, отмеренное для всякого по справедливости, отпущенное по необходимости, а не сверх меры счастье, в том числе, и лично на себя.
      Сочетание слов скупость и обеспеченное счастье с аналогичным смыслом повторяется еще раз, когда колхозный активист с благоговением рассматривает
      ручные подписи и печати на бумагах директив, присылаемых ему из района:
      Даже слезы показывались на глазах активиста, когда он любовался четкостью ручных подписей и изображениями земных шаров на штемпелях; ведь весь земной шар, вся его мякоть скоро достанется в четкие, железные руки неужели он останется без влияния на всемирное тело земли? И со скупостью обеспеченного счастья активист гладил свою истощенную нагрузками грудь (К).
      С одной стороны, этот активист надеется и верит, что ему в будущем тоже достанется какой-нибудь кусок мякоти: в этом смысле понятно, что счастье представляется ему в какой-то мере 'обеспеченным' при всей возможной 'рассчитанности' его распределения (в). Скупость этого счастья говорит о 'сдержанности, готовности, если надо, замедлить и отложить на потом момент его вкушения' (вв), которое всем платоновским героям постоянно присуще.
      Итак, если напомнить только выявленные выше деформации значения слова скупость у Платонова, получим:
      а) бережное отношение,
      б) сдержанность, стыдливость, наприметность,
      в) расчетливость, соотнесение ценности данного объекта - с ценностью всего остального, находящегося в собственности,
      вв) готовность замедлить и отложить, если надо, на потом момент наслаждения собственностью,
      ввв) забота о сохранности целостности и индивидуальности объекта - даже превышающая по значению ценность самого субъекта.
      Наиболее парадоксальным из этого набора переосмыслений представляется последнее.
      Теперь обратимся к жадности.
      В одном месте "Чевенгура " сказано, что Дванов работает лопатой - с усердием жадности. Собственно, они вместе с Киреем роют канаву для отвода воды из ручья, чтобы в дальнейшем чевенгурцы могли выстроить на нем плотину: "Зато люди будут всегда сыты," - одобряет Дванов сам себя и своего напарника.
      Все выглядило бы вполне нормально, если бы говорилось, например: жадно пил \ жадно ел \ с жадностью схватил деньги и т.п. - Здесь же у действия 'копать/ работать лопатой' возникает как бы некий "наведенный" смысл
      а) 'приобретая в результате что-то непосредственно для себя'.
      При этом жадности приписывается какое-то особое специфическое усердие характерное, по мнению автора, для всякого проявления жадности, что ли? Это странно, поскольку усердие в каком-нибудь хорошем деле, вполне принято демонстрировать, а жадность, наоборот, принято всеми способами скрывать. Получается так, что платоновским героям прямо предписывается выставлять напоказ свою жадность.
      Но в платоновском мире даже нежность сочетается с жадностью. Так, чевенгурцы не решаются сами выбрать себе жен из доставленных Прокофием в Чевенгур женщин, стыдясь даже и смотреть на них. Решено, что каждый из них должен перецеловать всех женщин подряд, чтобы сами собой таким образом выявились симпатии и предпочтения:
      Дванову досталось первым целовать всех женщин: при поцелуях он открывал рот и зажимал губы каждой женщины меж своими губами с жадностью нежности, а левой рукой он слегка обнимал очередную женщину, чтобы она стояла устойчиво и не отклонялась от него, пока Дванов не перестанет касаться ее (Ч).
      Очевидно, выделенное сочетание употреблено вместо простого . Или же более сложных смыслов: . А может быть даже такого: .
      Похожее по парадоксальности сочетание и ниже:
      Активист наклонился к своим бумагам, прощупывая тщательными глазами все точные тезисы и задания; он с жадностью собственности, без памяти о домашнем счастье строил необходимое будущее, готовя для себя в нем вечность... (Ч)
      Нормально было бы услышать, например, такое:
      с жадностью собственности. Может быть, это и хотел сказать Платонов? - Такому прочтению однако противоречит сопровождающий это контекст: без памяти о домашнем счастье.
      Платоновская жадность становится, как и скупость, вполне положительным свойством человека (ведь можно же, например, в положительном смысле - "жадно стремиться к знаниям", а Платонов как будто распространяет это частное наблюдение языка - на все остальные контексты жадности).
      Последний пример платоновского употребления (но уже совместного) интересующих нас слов скупость и жадность:
      (У безногого инвалида Жачева) скупо отверзтые глаза наблюдали посторонний для них мир с жадностью обездоленности, с тоской скопившейся страсти..." (К).
      Т.е., по-видимому:
      глаза жадностью, обездоленности .
      Здесь слово скупо сохраняет лишь минимум своего языкового значения, который можно описать как
      'малость, незначительность проявления',
      а слово жадность может быть противопоставлено ему как - 'повышенный интерес к впечатлениям внешнего мира', которые вбирает в себя (через зрение) герой-инвалид.
      Вообще говоря, обе эти "элементарные эмоции" человека, скупость и жадность, взаимосвязаны. Сравним их значения по словарям:
      жадность - '1) стремление удовлетворить чрезмерное, ненасытное желание чего-л.; 2) скупость, корыстолюбие' [МАС]; стало быть, это желание, превышающее некую норму, может быть, просто большее, чем у других;
      скупой - '1) чрезмерно, до жадности бережливый, всячески избегающий расходов, трат (о человеке); 2) перен. бедный чем-л., скудный; 3) умеренный в чем-л., сдержанный в проявлении чего-л.' [МАС]; отметим тут нечто вроде неизбежного логического круга в определениях - при том что:
      бережливый - '1) экономный, расчетливый';
      выгода - '1) прибыль, доход, извлекаемый из чего-л.; 2) польза';
      корыстолюбие - 'стремление к личной выгоде, к наживе'; корысть 'выгода, польза',
      нажить - '1) приобрести постепенно, скопить в течение какого-либо времени \\ получить прибыль, барыш, доход и т.п.'; обогатиться - 'стать богатым, разбогатеть';
      расчетливый - 'бережливый, экономный';
      экономный - '1) бережно расходующий что-л., соблюдающий экономию, перен. скупой, точно рассчитанный; умеренный, сдержанный; 2) требующий умеренных трат, способствующий экономии' [МАС].
      Т.е. по словарю получается, что жадность - это в целом одно из проявлений скупости, а скупость - просто обратная, "отрицательная" сторона бережливости.
      Теперь попробуем дать собственные, расширенные толкования словам жадность и скупость в языке и сравнить их с тем, как их употребляет Платонов. Как было уже сказано, если извлечь из сравнения этих слов в языке некий дифференциал, то жадный - это 'стремящийся как можно больше захватить и иметь в своей собственности', а скупой - это 'не желающий отдавать, тратить, расходовать то, что у него уже имеется'.
      Если посмотреть на них иначе - как на условные синонимы, то в значения обоих слов должны входить по крайней мере следующие компоненты:
      'желание обладать ресурсом (или опасение его исчерпания со стороны других людей)',
      'нежелание давать никому другому возможности доступа (перекрывая его) к данному ресурсу, не считающееся с мнением других (не признающее за ними этого права) на обладание ресурсом, а также, возможно, подвергающееся (за это) осуждению со стороны других - т.е. (осознанно или нет) нарушающее "общепринятые" нормы поведения и морали'.
      Но Платонов как будто игнорирует эти предписания языка. Платоновская жадность как будто лишена наиболее важного и, собственно, определяющего в наших (читательских) глазах это понятие эгоистического и оценочного, "социально-тщеславного", компонента (2). Вместо обычного оттенка осуждения жадность и скупость, таким образом, у него наделяются вполне положительным смыслом. То есть как жадность, так и скупость значительно переосмыслены и из них оказывается выхолощена значительная часть языкового содержания.
      Если намеренно их противопоставить друг другу (уже в платоновском понимании), то
      жадность - это скорее желание приобрести, захватив (что-то) в собственность, сделать это предметом обладания (презумпция состоит в том, что данный предмет пока не находится в распоряжении субъекта). В то время как
      скупость - это нежелание тратить, расходовать имущество (собственность, труд, энергию и т.п.) на что-либо (здесь презумпция в том, что объект уже находится в собственности субъекта).
      Для платоновских героев жадность и скупость предстают в качестве неких (конечно, вымышленных) оснований для коллективных человеческих эмоций: первая из них переосмысливается как желание приобрести не лично для себя, а в общественную собственность, в то время как вторая - как нежелание выпускать также из общеполезной собственности ни один из предметов уже имеющегося, наличного "всеобщего инвентаря".
      От Ума - к Чувствам
      Деформация общепринятых отношений между Умом и Чувствами[87] в мире Платонова выражаются прежде всего в том, что обе эти душевные способности человека мыслятся намеренно вещественно, принудительно материально, предстают перед нами в осязаемых образах, через самые простые, грубо-зримые вещи, как например:
      1. через изменение габаритов, увеличение размеров и причинное "обусловливание" одного через другое:
      Козлов от сытости почувствовал радость, и ум его увеличился (К).
      Таким образом, радость можно представить себе, как какое-то тепло или тяжесть, которые расходятся, буквально разливаются по телу вместе с сытостью, а Ум - просто как некое вместилище, буквально - мешок (или даже просто желудок, помещающий в себя пищу); он может содержать в себе Чувства, как наполняющие и, стало быть, растягивающие его (тоже вполне материальные) предметы; это можно было бы назвать "раблезианской" традицией;
      2. или через непосредственный переход Чувства - в Ум (своего рода диалектический скачок, пресловутый переход количества в качество):
      По словам Чиклина: У кого в молодых летах было несчетное чувство, у того потом ум является (К).
      Иначе говоря, уже в молодые годы Чувства как бы начинают распирать собой изнутри вместилище души, а затем, на их месте (внутри созданной, "продавленной" таким образом формы) и появляется у человека Ум. Так что Ум это попросту заместитель (пережитых человеком ранее) Чувств, нечто вроде материализованной (или окаменевшей, запечатленной, воплотившейся) памяти о происшедших в жизни событиях, откладывающийся в течение всей жизни опыт, некий механический остаток, "сгусток", полученный в результате первоначально неосмысленных, совершаемых под влиянием слепого Чувства, т.е. как бы в забытьи, в результате постоянных проб и ошибок - действий. Во всяком случае, Ум выглядит как откровенно плотский образ, вещественное, материальное тело, способное одновременно служить неким вместилищем - тоже исключительно плотских - идей, просто обратно замененных, "для простоты", на свои денотаты.
      3. Ум может быть представлен и как рабочий механизм:
      Здесь Вощев решил напрячь свою душу, не жалеть тела на работу ума, с тем, чтобы вскоре вернуться к дому дорожного надзирателя...(К)
      Тут для исправной работы механизма Ума (как и всей души) очевидно необходимы затраты тела - при этом тратится само "вещество" человека, наподобие того, как идут в печь дрова или - уголь в топку паровоза.
      4. При этом устройство Ума как механизма, требующего постоянной заботы и управления для своей исправной работы, довольно примитивно; его работа зависит прежде всего от сытости человеческого желудка:
      - Погоди, - ответил хриповатым, махорочным голосом пригревшийся пешеход. - Я бы сказал тебе, да у меня ум без хлеба не обращается. Раньше были люди, а теперь стали рты. Понял ты мое слово?
      У Дванова было среди карманного сора немного хлебной мякоти.
      - Поешь, - отдал он хлеб, - пусть твой ум обращается в живот, а я без тебя узнаю, чего хочу (Ч).
      Тут в первом употреблении платоновского словосочетания-неолологизма явственно слышится следующая аллюзия:
      ;
      во втором же возникают сразу две ассоциации, накладывающихся друг на друга:
      а) ум обращается - животу;
      б) ум живот - .
      5. Понимание любой мысли можно представить себе, согласно Платонову, через приобретение, или просто "складывание" какой-то информации в Ум, словно в копилку:
      Вот Михаил глядит все туда и соображает чего-то. Кулаков, дескать, нету, а красный лозунг от этого висит. Вижу, входит что-то в его ум и там останавливается... (К)
      Такой Ум предстает как какая-то комната, склад, чулан, кладовка, или накопитель, запасник (в первую очередь, конечно, для зрительной, образной) информации.
      Сравним с отрывком:
      - Складывай в ум, - подтвердил Жеев. - В уме всегда остальцы лежат, а что живое - то тратится, и того в ум не хватает (Ч).
      6. Иной раз сама работа Ума, т.е. размышление, предстает просто как какой-то физиологический и совсем малоэстетичный процесс (особенно если человек так ничего и не может придумать). Вот, например, у мужика Кирея от прилива крови - аж закипает в ушах гной:
      ...Кирей подошел к Чепурному поближе и с тихой совестливостью сообщил:
      - Товарищ Чепурный, у меня от ума гной из ушей выходит, а дума никак...(Ч)
      7. Значит, в Уме оказывается как бы просто свалка для чего-то старого и ненужного: все приобретенные знания лежат там "мертвым грузом". Эта последняя идея, вообще говоря, подкрепляется и "вдохновляется" такими стереотипными выражениями языка, как: "(чья-то мысль/ идея) остановилась (на чем-то) / засела (у кого-то) в голове / (кто-то) вбил себе в голову / (что-то) взбрело в голову (на ум) / (какая-то мысль) сверлит мозги" и т.д.
      Этот стереотип можно было бы ввести как "лемму" общечеловеческого поведения - по образцу того, как с помощью лемм и доказательств описывается "мир тщеславия" Ларошфуко в работе (Мартемьянов, Дорофеев 1983).
      В нормальном состоянии мысли не должны ни в коем случае стоять на месте: с одной стороны, в ум должна поступать какая-то информация извне, от восприятия, от органов чувств и от других людей, а с другой стороны, Ум должен сам "выдавать" что-то наружу - человек должен с кем-то делиться своими мнениями или, по крайней мере, для себя как-то формулировать свои мысли, откладывая их в своей памяти, для возможного дальнейшего использования.
      8. Емкость Ума как некого (жесткого) вместилища ограничена, поэтому иметь в уме, или держать в уме что-то, по-платоновски, можно только вместо - чего-то другого, в обмен (на что-нибудь), предварительно освобождая там место (это походит на выкидывание старых, ненужных вещей из кладовки):
      Прежде, во время чувственной жизни и видимости счастья, Прушевский посчитал бы надежность грунта менее точно, - теперь же ему хотелось беспрерывно заботиться о предметах и устройствах, чтобы иметь их в своем уме и пустом сердце вместо дружбы и привязанности к людям. Занятие техникой покоя будущего здания обеспечивало Прушевскому равнодушие ясной мысли, близкое к наслаждению...(К)
      9. Основное в работе Ума как такого примитивного механизма - привычка, или простое рутинное исполнение каких-то ранее усвоенных, "накатанных" действий:
      Соседний старик хотя и спал, но ум у него работал от старости сквозь сон (Ч).
      То есть Ум продолжает работать как бы по привычке, совершенно машинально, отдельно от самого человека.
      Иногда даже у спящих (и пьяных) работа сознания продолжается - сердце отрабатывает чувства, а ум - "всемирные задачи" (они действуют как чиновники некой внутренней канцелярии):
      Сарториус угостил его консервами и водкой. Постепенно они оба смирились от усталости и легли спать не раздетые, при горящем электричестве, и сердце и ум продолжали заглушенно шевелиться в них, спеша отработать в свой срок обыкновенные чувства и всемирные задачи (СМ).
      А в следующей фразе: Инженер говорил что попало, пробрасывая сквозь ум свою скопившуюся тоску (ЮМ), - очевидна также и аналогия с выражением .
      По Платонову, Чувства обычно только безвыходно кипят внутри человека, а проходя через (пустое) пространство Ума, они - охлаждаются от своего потока и, кроме того, становятся наблюдаемы как для самого субъекта, так и для других людей - их становится возможно описывать, рефлектировать над ними.
      10. Связь друг с другом Чувств и Ума похожа на отношения объекта наблюдения и наблюдающего, т.е., с одной стороны, сам человек, с его Чувствами и душой, а с другой - "молчаливый надзиратель", он же "евнух души" - живущи где-то внутри и постоянно следящий за первым (об этом см. в статье Подороги 1991).
      Но, тем не менее, и Ум тоже можно (и должно) чувствовать - именно как правильную заполненность некоего пространственного вместилища:
      Почувствовав полный ум, хотя и не умея еще произнести или выдвинуть в действие его первоначальную силу, Вощев встал на ноги...(К)
      Исходные словосочетания языка, намеренно измененные Платоновым, послужившие ему материалом, по-видимому, следующие:
      , , , , .
      Вот вывод, который как будто следует из этой фразы:
      Первоначально можно только почувствовать (но никак не осознать), что в предназначенном для Ума месте что-то уже содержится, т.е. что в нем буквально шевелятся какие-то мысли - наподобие попавшихся в сети рыб, когда еще нельзя разобрать, какие они именно.
      11. Поэтому и становится возможным характерное для Платонова, как особого рода ощущение - чувство ума (и чувство сознания) - как будто за работой Ума на самом деле нужно было бы все время приглядывать, основываясь при этом на правильном Чувстве или интуиции - как надо присматривать за действиями вороватого приказчика. (Впрочем, может быть, это снова есть некое пародийное описание, например, такого выражения: как чувство революционной совести?) С другой стороны, как мы уже видели, и наоборот: Умом человек постоянно следит за своими Чувствами. В идеале же (в коммунистической рационалистической утопии), конечно, именно Ум должен руководить всеми чувственными "отправлениями":