— Этот кувшин, — сказала Трусла, на всякий случай показав на него пальцем.

Продавщица взяла его с прилавка и стала поворачивать, показывая со всех сторон.

— Эсткарпская работа хорошего обжига, можно использовать для печи. А песок — Тут она, как видно, перехватила тревожный взгляд Труслы, которая испугалась, как бы нечаянно не высыпался песок — Песок — это просто так. Купцы насыпают его, чтобы не побилась посуда. Два витка серебра, барыня!

Продавщица впервые внимательно взглянула на Труслу, признав в ней не местную, а приезжую покупательницу.

— Я дам за него это, — сказала Трусла, протягивая серебряную подвеску. Подвеска, конечно, стоила дороже двух витков серебряной проволоки, которая служила расхожей монетой для мелкой торговли.

Ей показалось, что продавщица взглянула на неё как-то подозрительно, поэтому она сразу прибавила, выдумывая на ходу:

— Такие делают в моей деревне. Мне хочется купить его на счастье.

Торговка расплылась в улыбке:

— Когда на счастье, тут уж никаких денег не жалко. Счастье, небось, дороже, не так ли, барыня? Берите, он ваш! — закончила она, проворно бросив в свой кошелёк весь браслет. — Вот вам в придачу, — добавила она, извлекая что-то из стоявшего под прилавком ящика — Это чтобы ваше счастье, или что там вам нужно, не просыпалось по дороге. — С этими словами женщина бросила на прилавок деревянный кружок, предназначенный служить пробкой для кувшина. Трусла торопливо накрыла им горлышко.

Крепко прижимая к груди покупку, она протиснулась сквозь рыночную толпу и направилась домой на склад. Симонда не было дома, он ушёл с картой к капитану корабля, но Трусла даже обрадовалась, что осталась одна.

Усевшись на одну из двух табуреток, которыми был обставлен их закуток, она закрыла отдёрнутую занавеску, чтобы никто за нею не подглядел, а на другую, за отсутствием стола, поставила кувшин. Протянув руку, чтобы снять крышку, она вдруг передумала и опустила её на табуретку. Ей расхотелось немедленно проверять правильность догадки, и она просто отдалась воспоминаниям.

Ей вспоминался пологий песчаный склон, озарённый луной — песок всколыхнулся, и из него возникла та, кого Трусла иногда видела в неясном сне, мечтая встретить вновь. Ксактоль — сестра-песок, как она назвалась; после встречи с нею у Труслы пробудилось желание видеть существо, непохожее на тех, кто её окружал. С тех пор Трусла с большой осторожностью и сама начала понемногу экспериментировать.

После её возвращения с Симондом, который спас её и сам был спасён ею от гибели, колдуньи пожелали девушку испытать; заполучив чужестранку из Торовых болот, они сгорали от нетерпения, желая как можно скорее выяснить, какими силами или талантами обладают люди её племени. Но колдуньи в ту пору уже не были так всевластны, как прежде, а Трусла, выйдя замуж за Симонда, утратила для них часть интереса. Но в душе она не сомневалась, что сестра-песок пробудила в ней способности, которые она и сама ещё не успела до конца осознать.

Трусла вспомнила, как однажды они отправились с Симондом порыбачить — то есть рыбачил, конечно, Симонд, а она тем временем знакомилась с островком, на который он её привёз, — и там она наткнулась на участок, покрытый серебристо-серым песком. Тот песок не вызвал у неё того же ощущения, но что-то её притягивало.

Она стала рисовать на его поверхности узоры, которых не могла раньше знать, хотя считалась искусной ткачихой. Узоры навели на неё дрёму, ей запомнилось, что во сне она тогда сделала что-то очень значительное. Но когда она очнулась, услышав голос Симонда, увидела только гладкий песок без всяких рисунков, и от сна осталось лишь ощущение какого-то важного свершения.

И вот перед ней кувшин с песком. Если вдруг окажется, что это песок из Тора, то как следует ей поступить?

— Трусла! — Голос Симонда вернул девушку в настоящее.

Занавеска шевельнулась, но Трусла знала, что Симонд не отодвинет её без разрешения. Она проворно убрала кувшин, спрятав его среди своих вещей. Она сама не знала, зачем нужно скрытничать, но в душе что-то подсказывало ей, что до поры об этом никто, кроме неё, не должен знать.

Трусла отодвинула занавеску и увидела перед собой улыбающегося Симонда. Он поцеловал её в щёчку и, растянувшись на койке, усадил рядом с собой.

— Все! Ни молотков больше, ни пил, ни грязь месить в тяжёлых сапогах! — продекламировал он почти как стихи. — «Разрезатель волн» кончил грузиться и, по словам капитана, готов отчалить. На рассвете выберемся из этой бездонной грязи и поплывём к месту назначения.

Трусла понимала его воодушевление, и она старалась разделить настроение Симонда. Но в душе опасалась, что никогда не сумеет стать настоящей морячкой. Корабельные каюты так тесны, что даже тот закуток, в котором они сейчас жили, казался по сравнению с ними просторным, как хоромы. Она мысленно порадовалась, что удосужилась вчера перестирать и прополоскать в душистых травах всю одежду, кроме той, что на них надета, а Симонд, не жалея сил, потратил много часов, чтобы начистить кольчуги и наточить мечи, так что теперь клинки были острыми, как бритва.

Сияющая улыбка на его лице немного померкла, когда ему пришлось сообщить огорчительную новость:

— Все хорошо, сердце моё, если бы не одна загвоздка. Из-за того, что мы берём с собой латтов, всем пришлось потесниться. Для меня и Оданки нашлись только подвесные койки в каюте помощника, а у тебя в каюте будет жить шаманка.

Нечто подобное она ожидала. Для Фрост в соответствии с её высоким положением устроили отдельную комнатку, отделив перегородкой часть капитанской каюты, остальным же приходилось довольствоваться тем, что было.

— По-моему, эта северянка — покладистая женщина, — сказал Симонд.

Он уже не лежал, а сидел рядом с Труслой, тревожно заглядывая ей в лицо.

— Другое дело, если бы тебе досталась ведунья, с которой советуется Мангус.

Трусла рассмеялась:

— В этом случае я, наверное, предпочла бы путешествовать пешком. Пошла бы себе по бережку, а потом по льду, там он толстый, авось бы выдержал. Ничего! Мне тоже кажется, что мы с шаманкой поладим. Вот только, — воскликнула она, изо всех сил обняв мужа, — жаль, что мне придётся мёрзнуть в постели, потому что рядом не будет Симонда!

— Так же, как и мне, дорогая! А теперь давай приниматься за сборы!

Некоторым утешением для Труслы послужила только сила его ответного объятия да глухой тон точно вдруг севшего голоса.

Отплытие из Коринта произошло отнюдь не тихо и незаметно. На проводы явилась процессия женщин во главе с предводительницей в зелёном одеянии, которые били в бубен, свистели и завывали, так похоже изображая звуки разбушевавшейся бури, что если закрыть глаза, то можно вообразить, что находишься в открытом море.

Но и латты не ударили лицом в грязь перед усердием салкарок, старавшихся снискать кораблю покровительство высших сил; в отличие от последних, у латтов главными действующими лицами выступали мужчины, которые пели и плясали, потрясая копьями и боевыми топорами, словно собираясь на битву. Их богатырь, ставший избранником высшей силы, пришёл, нагруженный двумя тюками, — к одному был привязан его меч, из другого высовывались, трепеща на ветру, разноцветные перья, Трусла решила, что в нём должны находится пожитки шаманки. У той на левой руке уютно примостилось какое-то пушистое существо, которое то и дело вертело кругленькой головёнкой, как бы стараясь высмотреть сразу что только возможно.

Латты опустились на колени и дружно заголосили, их печальные клики не могли оставить равнодушными даже тех, кто не принадлежал к их племени. Затем они все сразу встали и теми же стройными рядами повернулись спиной к кораблю, как будто им не подобало смотреть на отъезд шаманки и воина.

Она тоже не обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на остающихся, а спокойным шагом поднялась на борт корабля, неся на руках странное маленькое существо. Ни на шаг не отставая, за нею следовал Оданки. У Труслы закралось сомнение. Одно дело — делить каюту с другой женщиной, но если женщина берет с собой домашнее животное…

Но сейчас они остановились через несколько человек от неё, наблюдая, как отдают швартовы, но вот под крики провожающей толпы, которая так громко желала им удачного путешествия, что заглушила даже возгласы ведуньи со свитой, корабль вышел в открытое море.

Немного поколебавшись, Трусла обратилась к своей спутнице:

— Здравствуй, премудрая! Наша каюта находится вон там.

Устремив на неё внимательный взгляд угольно-чёрных глаз, женщина кивнула. Очутившись вблизи, Трусла могла наконец хорошенько рассмотреть, что за создание сидит на руках у шаманки. Сначала она приняла его за младенца, плотно завёрнутого в меха, из которых виднеется только нос и чёрные глазёнки.

Но тут шаманка бережно спустила его с рук на палубу. Существо встало на задние лапки, однако стало сразу видно, что это не ребёнок. Все тельце его, кроме совсем человеческих ладошек и личика, было покрыто густой тёмной шёрсткой с серебристым отливом, похожим на иней. Одной ручонкой оно крепко держалось за обвитый блестящими лентами сапог шаманки, а другой ладошкой зажимало себе рот, уставясь пристальным взглядом на Труслу.

— Кто эта малютка? — решилась спросить Трусла.

Это был не ребёнок и не зверёк. В Лормте и Эсткарпе она слыхала о том, что некоторые люди, наделённые даром вызывать Силу, увеличивают эту способность, подпитывая энергию от существ нечеловеческой природы. Может быть, это как раз такое существо?

Шаманка улыбнулась и ласково погладила круглую головку.

— Это Канкиль, она сама выбрала мой шатёр своим жилищем Её собратья чаще всего недоверчиво относятся к людям, но если уж доверятся, это большое счастье для тех, кого они выбрали. И она тоже служит Силе.

Трусла не заметила никаких признаков того, что собеседница могла читать мысли, и подумала, что, наверное, та случайно угадала её вопрос.

— А теперь вот что, — продолжала женщина, протягивая Трусле свободную руку. Другой рукой она держала ладошку Канкили. — Только среди друзей принято называть друг друга по имени. Скажи, у вас тоже есть этот обычай?

— Некоторые его соблюдают, — ответила Трусла немного рассеянно, так как её внимание было одновременно занято шаманкой и её крошечной подружкой. — Меня зовут Трусла, как ты могла слышать у Мангуса. Это моё настоящее имя. А мужа моего так и зовут Симонд.

— А меня в шатрах моего народа зовут Инквита. Там между нами не встаёт тень Мрака. Ну а ты, кажется, родом не из этих людей моря, не из салкаров, да будут они благословенны за то, что протянули нам руку помощи.

— Нет, я родом с юга — из Торовых болот. В моём супруге тоже есть частица той же крови, ибо он — сын Кориса с Горма, человека нашего племени, ныне ставшего маршалом Эсткарпа.

Канкиль неожиданно отпустила сапог Инквиты, за который держалась, и подскочила к Трусле. Разве можно было испугаться такой малютки! Девушка собралась с духом и погладила её запрокинутую головёнку по мягкой, как шёлк, шёрстке.

— Ну, вот и хорошо! — засмеялась Инквита. — Теперь пойдём устраиваться в общем шатре, хотя вряд ли там будет столько места, сколько в шатрах моего народа.

Трусла почувствовала, как пушистые пальчики сунулись в её ладонь, она бережно взяла эту ручку в свою, и пошла впереди, показывая дорогу. Внезапно она ощутила необъяснимое чувство стыда, что не может предложить гостям ничего лучшего. В углу была сложена часть снаряжения Симонда, для которого не нашлось на корабле другого места. Трусла с огорчением подумала, что в каюте ужасно тесно. Сородич Инквиты оставил тюк с её вещами у дверей, Трусла взялась за него, чтобы втащить в каюту, а Канкиль вскочила на койку, чтобы её не задавили.

— Путешествовать — всегда очень поучительно, — заметила Инквита. — Салкары большую часть жизни проводят на кораблях, поэтому хорошо, что они такие огромные, благодаря этому мы удобно можем разместиться в их каютах.

Трусла выдвинула один из ящиков, расположенных под койкой, и показала Инквите крючки на стене, на одном из которых уже висел её непромокаемый плащ, сделанный из рыбьей шкуры. «Нужно будет раздобыть такой же для Инквиты», — отметила она про себя.

Шаманка уже занялась распаковыванием своих вещей, и Трусла бочком выбралась из каюты, чтобы не мешать ей при разборке.

Трусла чувствовала себя не очень хорошо, так как начиналась качка. Вероятно, корабль приближался к выходу из канала в море. Трусла со слабой надеждой подумала, что, может быть, на этот раз всё обойдётся и она не опозорится так, как случилось в прошлом плавании, когда она целых три дня страдала морской болезнью.

Лодка угрожающе раскачивалась на волнах, и большие льдины то и дело тёрлись о её бока. И если бы она была из прочного дерева! Но лодку сделали из кожи. Сколько же ещё она выдержит такого плавания, пока не канет в морской пучине?

Одга сжалась в комок на дне лодки. Рогар давно уже перестал стонать. Это случилось ещё тогда, когда они попали в неведомое пространство. Сквозь туман, застилавший её разум, пробилась утешительная мысль, что вот, наверное, тоже отмучился, как Лотар Длинный меч и Тортан Стеймир. Будь она настоящим воином, каким должны быть потомки Скильтера и какой она себя до сих пор воображала в ложной — совершенно ложной — гордыне, она бы давно раскачала это жалкое подобие лодки и покончила с напрасными мучениями.

Раньше или позже море поглотит их всех — живых и мёртвых, но какое-то упорство продолжало жить на дне души и не давало ей ускорить конец. Салкары держатся до конца, исключения возможны только такие, как подвиг великого Осберика, который, погибая, уничтожил своих врагов.

То, что ей довелось увидеть в последние дни, могло кого угодно убедить в том, что Свет отвернулся от здешнего мира. Разве могут айсберги сворачивать с пути, по которому их несёт течение, и, догнав, окружать корабль? Если бы ей кто-то это сказал, она подумала бы, что это сказки, которыми стращают хвастливых детей. Но сейчас она готова поклясться именем Повелителя Бурь, что видела это воочию, когда вместе со всем экипажем пережила крушение «Летящего альбатроса».

В этом рейсе они дальше обычного забрались на север после того, как в прошлом году капитан Харссон с большой выгодой сбыл свой товар в фактории на Краю Света, за которым начиналось неведомое. Одга была волночеей, и это было всего лишь её второе самостоятельное плавание без наставницы, проверявшей правильность её предсказаний.

Одга яростно закусила зубами обледенелый край своего плаща. Она готова была поклясться перед священным алтарём, что не допустила ошибки. Рейс проходил без осложнений, по крайней мере, вначале.

А затем из тьмы стали вылетать айсберги, словно гарпуны, запущенные рукой охотника. И на рассвете впереди оказалась движущаяся стена из гигантских плавающих льдин. Неосторожный капитан, возможно, решился бы пробиваться сквозь ледяное поле.

И ведь льдины начали их окружать! Повелитель Бурь не даст солгать — ледяные глыбы предприняли манёвр окружения! Корабль изменил курс, но айсберги устремились за ним. Моряки, всю жизнь проводившие в плавании по северным морям, не верили своим глазам. И Одга тоже все глаза проглядела, так что они чуть не превратились в ледышки, но волны не складывались в осмысленный рисунок, по которому можно что-то прочесть.

И тут внезапно откуда-то появилось морское течение, казалось, его посылали льдины, чтобы поймать корабль. Люди боролись, чтобы выбраться из плена и убежать от непонятной опасности, они применяли для этого все приёмы, выработанные на протяжении поколений.

Но корабль, не переставая, продолжал плыть на север, как ни старались они повернуть в противоположную сторону, где виднелся выход к чистой воде. В воздухе не было ни дуновения ветерка. Обледенелые паруса повисли бесполезным грузом; в конце концов капитан прибегнул к последнему средству, отдав приказ спустить на воду баркас с гребцами, надеясь, что так они сумеют вырваться из ледяного плена.

Одга содрогнулась — память всё время возвращала её к пережитому: вот если бы мы тогда сделали то-то или попробовали вот это… На самом деле у них не было выбора. Потому что внезапно, откуда ни возьмись, опустился туман, окутавший все вокруг корабля. На какое-то мгновение показалось, что у них появилась надежда, несмотря на то, что приходилось править вслепую.

Как вдруг… как вдруг — О, Матерь Морских Пучин! — раздались эти ужасные вопли и визги, и в следующую секунду, не дав им опомниться и схватиться за оружие, на корабль обрушились демоны, они, словно волны грязи, захлестнули палубу «Летящей чайки».

Туман послужил им надёжным прикрытием, за которым никто не заметил приближения кожаных лодчонок, облепивших корабль, как могильные черви несчастное издыхающее животное.

Перед Одгой, которая сидела на корме на отведённом для волночеи месте, вдруг предстала проступившая из тумана гигантская тень, и, прежде чем она что-то успела сообразить, её сразил удар, от которого она погрузилась во тьму.

Она не помнила, каким образом очутилась на окаянном Дарге, вероятно, её приволокли туда бесчувственную. Девушка очнулась от страшных криков, в которых мольбы мешались с воплями и стонами, она едва не сошла с ума. Среди исступлённых голосов она узнала Варгу, молоденькую Керту… Криков было много и тут же бешеный вой; тут Одге посчастливилось вновь провалиться во тьму бесчувствия.

Но тело Одги не отпускало её дух на свободу, и она снова очнулась. Попытавшись пошевелиться, она поняла, что связана, как кукан, который несут на продажу. Было очень темно, но салкарка разглядела, что лежит в какой-то вонючей дыре и что она не одна. Рядом кто-то монотонно и жалобно стонал, Одгу сразу замутило от запаха крови, вони человеческих нечистот и каких-то отбросов.

— Одга?

Услышав, как её окликнули по имени, девушка очнулась окончательно. Во всяком случае, у неё хватило сил, чтобы приподнять голову и обернуться; рядом с собой, на расстоянии вытянутой руки, она увидела ещё одного пленника.

— Рогар? — спросила она наугад. Рогар Фаркерсон являлся её родственником — двоюродным дядей с материнской стороны, кроме того, он был её учителем, не один год она училась у него древним знаниям салкаров. Одга очень гордилась, что он сам предложил взять её на корабль, когда капитан выбирал новую волночею.

— Ты ранена? — спросил он её.

Только услышав вопрос, она сообразила, что у неё сильно болит голова. В остальном же всё было как будто бы цело.

— Нет, — ответила Одга, и запретила себе замечать головную боль. — Мы… мы ведь на Дарге?

Он ответил не сразу, сдавленным голосом:

— Да. Эта мразь, повылезавшая из тумана, захватила нас врасплох! Но, может быть, у нас — у тех, кто ещё жив — остался шанс на спасение. Лотар ранен копьём, но эти дьяволы не знают нашего брата. Они подумали, что он долго не протянет, и поленились его связать, торопясь на свой… пир.

Одга судорожно проглотила слезы. В ушах у неё ещё стояли эти ужасные крики.

— Сейчас они все дрыхнут, как с перепоя. Дарг не боится внезапного нападения с моря, со всех сторон вокруг него сомкнулись льды. Нас… нас они оставили на потом, чтобы ещё позабавиться и пожрать. Лучше утонуть в море без этакой мерзости. Лотар сейчас старается освободить Тортейна. Хугину мы уже ничем не можем помочь. Ему недолго страдать, остаётся только пожелать, чтобы перед ним поскорее отворились Великие Врата. А теперь, девочка, скажи, — ты можешь придвинуться сюда поближе? Они связали нас кожаными ремнями, а кожу можно разжевать зубами, и у меня, слава Повелителю Ветра, все зубы на месте, так что как-нибудь управлюсь с ремнями.

Так они и освободились. И вчетвером убежали из плена. Как только Рогар смог подняться на четвереньки, он пополз в ту сторону, откуда слышались стоны, и наклонился над чем-то продолговатым, лежавшем на земле. В следующее мгновение стоны прекратились.

— Думаю, что его родичи не потребуют за него виру, — послышался из темноты голос Лотара. — Ты сослужил ему товарищескую службу, и в память о нём и остальных погибших мы пустим по волнам фонарь.

Всё это время Одга напряжённо прислушивалась к малейшему звуку из-за стены. Стены тут сделаны из шкур, но снизу, под слоем гниющих отбросов, находилось каменное основание. Насколько можно было судить, сидя внутри, это строение — хижина, наполовину врытая в землю.

Рогер и Торстейн принялись за кожаные стены. Одга подумала, что тут уж не прогрызёшь дыру зубами, и чуть не прыснула истерическим смехом от этой мысли. Но, кажется, пленники нашли какие-то подручные средства в виде острых обломков костей. Одга подобралась ближе к Лотару. Хотя она и не учёная целительница, но, подобно всем морякам, которым поневоле приходится быть мастерами на все руки, она умеет перевязывать раны.

В землянке стоял такой мрак, что невозможно было даже разглядеть, насколько серьёзна рана Лотара. На вопрос Одги он только сказал, что копьё задело его плечо. Одге нечем было даже перевязать раненого, но она помогла ему сделать петлю, в которой тот мог носить больную руку, и он заверил девушку, что рана перестала кровоточить и, вероятно, это вообще не более, чем царапина.

В кожаной стене наконец удалось проделать отверстие. За стеной оказалось гораздо светлее. Но огонь светил с другой стороны дома. Вероятно, там ещё догорали костры. У Одги снова подступила к горлу тошнота от нового смрада — пахло горелым мясом.

По-видимому, людоедское пиршество ударило дьяволам в голову как хмель, потому что вокруг не слышалось ни звука и не замечалось никакого движения. Может быть, налётчикам редко доставалось такое количество еды, так что они на радостях нажрались до беспамятства.

Четвёрка беглецов выбралась из вонючей темницы и направилась в противоположную сторону от света костров. Одга тронула за руку Лотара и шепнула:

— Слышно, как плещут волны.

Положившись на её слух, они в обход деревни, описав широкий круг, вышли на берег моря. А на берегу их ждал богатый выбор кожаных лодок, вытащенных на сушу за черту прибоя.

Даже вчетвером они не осилили бы сейчас работу, которая требовалась, чтобы стащить в воду корабельный баркас, но кожаная лодка легко скользнула к воде, они быстро сели и закачались на волнах. Рогар нащупал оставленные в лодке два весла, и они с Торстейном на пару стали выгребать среди льдов.

Отплыв немного, они ясно увидели костры на берегу и хуже того — «Летящую чайку», зажатую между береговым утёсом и громадным айсбергом, корабль был безнадёжно разбит. Вокруг плавали льдины, но не слишком большие. Одга испугалась, что они тоже поведут себя как айсберги и загонят их обратно к жуткому острову, но эти льдины не делали попыток построиться в боевой порядок.

Итак, им удалось бежать с Дарга, но что делать дальше? Рана Лотара к утру сильно воспалилась, а через некоторое время он уже метался в бреду. Одга держала на коленях его голову, но ей нечем было даже напоить раненого, когда он просил воды.

Потом пришлось отложить весла, так как руки у них посинели от мороза. Теперь лодка плыла по воле волн, но всё-таки удалялась от Дарга.

В лодке не было никаких припасов. Первым, как ни странно, умер богатырь Торстейн. Не выдержало сердце, — подумала Одга. Потом Лотар. С тех пор, как они бежали из плена, прошли уже сутки и ещё один день. Почему я живу? — думала Одга. Рогар умирал у неё на глазах. Когда в первый день их побега взошло солнце, она увидела страшный рубец, рассекший ему щеку и переходивший на шею, но от Рогара не слышалось ни одной жалобы.

Салкарская отвага, салкарская сноровка — всё оказалось напрасно. Сидя в медленно дрейфующей к югу лодке, все дальше уплывая от страшной ловушки самодвижущихся айсбергов, она могла вволю заниматься чтением того, что чертили волны. Но почему же, почему, — бился в её затуманенной голове один и тот же вопрос, почему айсберги так целенаправленно преследовали их корабль? Одга не слыхала о такой силе, которая могла бы управлять движением айсбергов.