Майор, несмотря на усталость, улыбался. Показывая на карту общей обстановки, пояснял мне:

– Если бы у нашего фронта было побольше сил, можно было бы нанести удар на юг, к морю и отрезать на Кавказе группировку немцев покрупнее, чем под Сталинградом. Но сил у нас маловато для такой крупномасштабной операции. Войска на Кавказе перешли в наступление под командованием генерала Петрова. Немцы, понимая опасность окружения, гонят туда резервы. Они идут мимо нашего Ржевского балкона на юг. Вот нам и приказано – активными действиями оттягивать на себя эти резервы и помогать войскам на Кавказе изгонять оттуда гитлеровцев. Мы немного передохнем и опять будем наступать. Понял почему?

– Понял.

Когда подошел к своему блиндажу, услыхал скрипучий голос Голощапова, он с кем-то спорил:

– Никакой ты не особый человек, а самая что ни на есть обыкновенная затычка. Всем отдых в обороне – а разведчик за «языком» ходи, пехота залегла – ты в атаку ее подымай, где-то фрицы вклинились – опять разведчику спасать положение.

– Вот в этом и особость наша, – возразил Саша Пролеткин. – Никто не может, а ты моги.

– Кабы мы с тобой железные были, кабы пули бы от нас отскакивали, тогда ладно, а то ведь жизнь и у нас, как у всех, одна, – не сдавался Голощапов.

Я толкнул дверь.

Все, словно по команде, подняли на меня осоловелые глаза. Угрюмо ждали: неужели опять какое-то задание? Каждому казалось: подняться нет сил.

– Братцы, наши перешли в наступление на Кавказе! – звенящим от радости голосом объявил я.

И сразу как бы стерлась с лиц усталость. Разведчики задвигались, заулыбались, загалдели весело:

– Значит, мы не зря выкладывались!

– А ведь им потяжелей нашего досталось!

Я выждал с минуту и продолжал:

– Собирайтесь, хлопцы, для нас еще одно дело есть, как говорится, не пыльное, но денежное.

После многократных неудач поисковых групп командир дивизии принял решение: добыть «языка» в открытом бою. Разведчиков удручала эта крайняя мера. Неловко было глядеть в глаза товарищам: за неудачи разведвзвода должны теперь отдуваться стрелковые роты, саперы, артиллерия – да вообще все.

Штаб полка во главе с Колокольцевым целые сутки трудился над планом разведки боем. Исполнять этот план поручили роте капитана Казакова. В подчинение Казакову временно передали и разведвзвод.

Никогда еще на моей памяти в жилье разведчиков не было так тихо. Люди молча готовили оружие, гранаты, патроны, бинты. Даже Саша Пролеткин не шутил.

Поглядывая на своих ребят, я тоже приуныл: «Не исключено, что всех нас принесут сегодня на плащ-палатках…» Я понимал: нельзя идти в бой с таким настроением, надо встряхнуться самому и всколыхнуть людей, настроить по-боевому.

– Что, братцы, загрустили? – начал я. – Разве мы не рисковали раньше? Такие орлы, как Иван Рогатин, Толя Жук, Саша Пролеткин, Богдан Шовкопляс, Коноплев, Голощапов, да и все мы неужто не выволокем какого-нибудь паршивого фрица?

– За паршивым и ходить не стоит. Уж брать – так дельного, чтоб побольше знал, – вроде бы возразил, но в то же время и поддержал комсорг Коноплев.

Остальные не оттаивали, молчали.

– Вспомните, как не хотели вы расставаться с Иваном Петровичем Казаковым. А теперь вот опять вместе с ним на задание пойдем.

– Может, и меня сегодня возьмете? – попросил старшина.

Это всем показалось смешным. Жмаченко сам создал о себе превратное мнение.

– Не надо, товарищ старшина, – с напускной серьезностью сказал Саша. – Если фрицы узнают, что сам Жмаченко на задание пошел, разбегутся кто куда. И опять «языка» не возьмем.

– А что ты думаешь? – подбоченился Жмаченко. – Я тихий-тихий, а как разойдусь, дров могу наломать за милую душу! Костей не соберешь и от смеха наплачешься.

Понятны были потуги старшины и ободряющие слова командира. То и другое разведчики восприняли с благодарностью, но сдержанно.

Ночью я привел их в роту Казакова. Заняли исходное положение. Последним напутствием командира полка было:

– Помните, успех решают внезапность и быстрота. Мы вас поддержим всем, что у нас есть, но главное – стремительность.

Я лежал на непросохшей земле, прислушивался, не хрустнет ли кто-нибудь веткой, не кашлянет ли. Впереди уже работали саперы.

Участие в разведке боем куда страшнее общего наступления. Перед тем как двинуть вперед корпуса и армии, вражескую оборону долго подавляют и крушат артиллерией и авиацией. Уцелевшие при этом батареи противника отбивают атаку каждая на своем направлении. А при разведке боем все минометы и пушки врага остаются невредимыми и осуществляют так называемый «маневр траекториями» – со всех сторон начинают бить по одной-единственной роте, рискнувшей кинуться на мощную оборону…

Возвратились саперы, молча легли в сторонке.

– Порядок, мины сняты.

Стало светать.

Позади раздался надсадный скрип, будто взвизгивали, распахиваясь, десятки дверей на несмазанных петлях. Небо озарилось желтой вспышкой, и по нему стремительно пролетели огненные бревна.

Залп «катюш» был одновременно и поддержкой атаки, и сигналом к ней. Я и Казаков вскочили первыми, побежали вперед. Я так отвык в ночных поисках подавать команды, что и на этот раз молча устремился к проволоке, знал – ребята не отстанут. А Казаков, все время оглядываясь, покрикивал на бегу:

– За мной! Не отставать!

Вот и подготовленный саперами проход – проволока разрезана, в сторонке валяются обезвреженные мины. «Спасибо, хорошо потрудились: не проход, а целая улица! И главное, тихо все сделал, не насторожил фрицев», – с благодарностью подумал я.

В немецкой траншее замелькали каски, блестящие и обтянутые маскировочными сеточками. Брызнули огнем автоматы, защелкали пули. Хоть и громок шум боя, все же мое чуткое ухо улавливало, когда пули уносились мимо и когда шлепали во что-то мягкое – так звучат они при попадании в человека. «В кого?..» Оглядываться некогда. Я сам стрелял по торчащим из траншеи каскам, водил туда-сюда бьющимся в руках, как брандспойт, автоматом.

Забухали гранаты, их кидали откуда-то сзади. Казаков перепрыгнул через траншею, крикнул мне:

– Давай, действуй! – И тут же стал звать своих солдат: – За мной! Не задерживаться в окопе!

Рота Казакова, по замыслу, должна была еще продвинуться вперед и тем обеспечить работу разведчиков.

Я видел, как мои ребята уже поднимали лежащих немцев, переворачивали вверх лицом – искали живых: бывает, притворяются убитыми. У поворота траншеи Саша Пролеткин отстегнул сумку у распластавшегося унтера. «Саша невредим», – я все еще помнил, как шлепались пули, попадая в живые человеческие тела. Рогатин выволакивал из блиндажа здоровенного упирающегося фельдфебеля и так крепко держал фрица за шиворот, что тот лишь таращил глаза, покоряясь его силе. «Иван тоже цел!» – обрадовался я. Пробежал Шовкопляс. Мелькнули на фланге Жук, Голощапов, Коноплев. «Кого же не стало?» Эта навязчивая мысль чуть отступила лишь в тот момент, когда будто небо обрушилось на землю: фашисты убедились, что их первая траншея занята, и открыли по ней артиллерийский огонь. Били сначала ближние батареи, а потом начался тот самый «маневр траекториями». В траншее, окутавшейся желтым и сизым чадом, невозможно стало дышать, тут и там взрывались снаряды и мины.

– Кто с пленными, немедленно отходите! – крикнул я. Разведчики меня услышали, поволокли фельдфебеля и еще двоих.

«Хоть бы живы остались», – думал я теперь уже не столько о своих, сколько пленных.

Наша артиллерия тоже работала вовсю, но ее выстрелов не было слышно – они заглушались разрывами вражеских снарядов, и потому нам казалось, что нас никто не поддерживает, бьют только гитлеровцы.

– Всем назад! – скомандовал я. «Как там Петрович? Ему труднее, чем нам». За клубящимся дымом разрывов, за летящей вверх землей я не видел ни роты Казакова, ни его самого. Хотелось узнать, что с ним, помочь, если ранен, напомнить – пора отходить. Но железный закон разведки боем требовал: пленные прежде всего! И я, помня об этой главной задаче, стал смотреть, где же пленные, все ли разведчики отходят, и сам, спотыкаясь о комья земли, скатываясь в воронки, то и дело пригибаясь, побежал назад. «Петрович – мужик грамотный, без моей подсказки знает что делать».

На наблюдательном пункте нас ждал командир дивизии. Когда перед ним поставили рядом троих пленных, он удовлетворенно хмыкнул.

Пленные еще не пришли в себя, а увидев генерала, растерялись окончательно. Несколько минут назад ротный обер-лейтенант был самым большим из начальников, с которыми они встречались лично. А тут вдруг в трех шагах – высокий и, наверное, свирепый русский генерал, одни косматые брови его приводили в трепет. И еще свита генеральская – полковники, майоры, капитаны.

Добровольский окинул пленных взглядом, приказал Рутковскому:

– Спрашивай их о главном. Сейчас они до того обалдели, что подробностей из них не вытянешь. Подробно поговорим позднее.

– Когда начнется ваше наступление? – начал Рутковский.

Солдаты покосились на фельдфебеля. А тот, вспомнив свое начальственное положение, приосанился, повыше поднял голову, явно готовясь показать солдатам пример, как нужно держаться на допросе.

– Нужно их развести, – сказал тихо Рутковский. – Обособить младших от старшего. Тут психологический фактор играет роль. И вообще, допрашивать полагается каждого в отдельности, исключая возможность сговора.

Генералу стало неловко, что в спешке он пренебрег этим элементарным правилом. Однако существует и другой неписаный закон – старший всегда прав. Генерал, сохраняя достоинство, стал выговаривать Рутковскому:

– А какого же лешего ты не делаешь, как полагается? Это твоя работа, ты и делай! У меня нет времени вникать в твои «факторы» и «психологии». Организуй все как положено, и немедленно!

– Уведите фельдфебеля и солдат разведите друг от друга. Этого оставьте, – приказал Рутковский разведчикам, охранявшим пленных.

Рогатин потянул фельдфебеля за рукав, и тот решил, по-видимому, что разгневанный русский генерал приказал расстрелять его. Фельдфебель рвался из рук разведчика, кричал в отчаянии:

– Я все скажу! Все скажу!

Рутковскому пришлось изменить свое намерение – начал допрос с фельдфебеля.

И фельдфебель, и двое других пленных, допрошенные каждый врозь, показали: наступление намечалось на середину мая, потом его перенесли на конец июня, а теперь войскам приказано быть в готовности к началу июля.

– Я пошел докладывать командарму, а вы продолжайте допрос, – распорядился Добровольский и зашагал вверх по лесенке на НП, к телефону. Я наблюдал за всем этим, слушал допрос в полуха. Внимание мое сосредоточилось на дальнем конце оврага, где собиралась рота Казакова, куда несли на плащ-палатках убитых и раненых. Сам Казаков ходил среди бойцов, отдавал какие-то распоряжения.

Высматривал я и своих разведчиков. Вроде бы все здесь. Рогатин перевязывал в сторонке Сашу Пролеткина. Около Шовкопляса хлопотал с бинтами Жук. «А где Коноплев? – спохватился я. – Может, пошел к замполиту?» После задания Коноплев всегда докладывал Гарбузу об отличившихся комсомольцах. Однако сейчас Гарбуз находился здесь, а комсорга не было.

– Где Коноплев? – спросил я уже вслух. Разведчики огляделись, будто надеясь увидеть его рядом. И все молчали.

– Кто видел его последним?

– Не знаю, последним или нет, но я видел его там, в траншее. Он побег к блиндажу, – сообщил Голощапов.

– Я помню, как он зашел в блиндаж, – сказал Пролеткин.

– А потом?

– Потом я вон того фрица поволок, – ответил Пролеткин.

– Вышел Коноплев из блиндажа?

– Не знаю.

– Кто знает? – домогался я, но сам уже понимал: произошло непоправимое.

– Наверно, он вошел в блиндаж, а там на него фриц набросился, – предположил Пролеткин.

– Не из таких Сергей, чтобы фриц ему стал помехой, – возразил Голощапов. – Да и не даром влетел он в блиндаж этот. Небось, осторожно шел.

– А если там фрицев трое-четверо было? И оглушили сразу? – настаивал Саша.

– Ну, тогда… – Голощапов не знал что сказать.

– Тогда надо немедленно, пока фрицы не опомнились, лезть к ним опять, – решительно сказал Иван.

– Поздно уже опомнились, – заключил Голощапов.

– Что же, бросим Сергея, да? – не унимался Рогатин.

– Бросать нельзя, – стараясь быть спокойным, рассуждал Голощапов, – надо выручать как-то по-другому.

Я лихорадочно думал о том же: «Выручать надо, но как? Как спасти Коноплева?» Понимая, что сам я не в состоянии предпринять что-то, решил поскорее доложить о случившемся командиру полка. Тем временем дивизионные начальники, прихватив пленных, уже уехали. Были отосланы в тыл и офицеры полковых служб – не имело смысла подвергать их ненужной опасности: гитлеровцы злобно гвоздили наши позиции тяжелыми снарядами. Кортунов и Гарбуз тоже намеревались уйти с НП в штаб, но мое сообщение остановило их.

Кортунов, выслушав мой сбивчивый доклад, стиснул зубы и отвернулся. Гарбуз всплеснул руками:

– Как же вы раньше не заметили?

Я стоял, виновато опустив голову.

– Комсорга потеряли! – сокрушался Гарбуз. – Не только потеряли, оставили! Это же позор! Может быть, он ранен?..

От стереотрубы тревожно прозвучал голос наблюдателя:

– Товарищ майор, я вижу разведчика, про которого вы говорите.

Гарбуз подбежал к стереотрубе.

– Где он? – тихо спросил я наблюдателя

– Стоит привязанный к колу проволочного заграждения, – ответил тот.

– Живой?

– Не знаю. Вроде бы нет. Висит на веревках…

Никогда и никто не желал гибели близкому человеку. Но со щемящей болью в сердце подумал в тот миг о Сергее Коноплеве: «Хорошо, если мертвый: мучиться не будет».

Кортунов, уже сменивший Гарбуза у стереотрубы, отрываясь от окуляров, позвал:

– Иди-ка, Карпов, приглядись, у тебя глаза помоложе.

Я склонился к окантованным резиной окулярам. Черный крестик наводки перечеркивал Сергея Коноплева. Он был прикручен к столбу проволочного заграждения: руки вывернуты назад, за кол; тело – до половины оголенное – в крови; клочья маскировочного костюма и гимнастерки свисают к ногам. Изображение в стереотрубе раздвоилось, будто сбилась резкость, но я не поправлял наводку, догадался, что причина в другом. Надо было уступать место старшим, они, наверное, хотели разглядеть все более детально, но я, ничего не видя, продолжал прижиматься глазницами к резиновым кружочкам: хотелось скрыть слезы.

Гарбуз решительно отстранил меня и, заметив на резинках влагу, сказал сочувственно:

– Не казнись, Карпов! На войне, брат, все бывает. Коноплев попал в их руки уже мертвым. Был бы жив, ранен, его бы допрашивали, мучили. А если выставили нам напоказ, значит, убит. Ему теперь не поможешь.

Кортунов тоже стал утешать:

– В роте Казакова потерь больше – шесть раненых, трое убитых. И о том подумай, Карпов, задачу мы все же выполнили – трех пленных взяли!

– Да я Сергея на весь их вшивый полк не променял бы! – воскликнул я. – Его нельзя так оставить. Надо что-то делать!

– Предлагай, что именно, – покладисто согласился Кортунов. Но тут же предупредил: – Поднять полк я не могу. Выделить батальон – тоже. Какие у них здесь силы сосредоточены – знаешь не хуже меня.

– Может быть, мы ночью его вынесем? – с отчаянием спросил я, хорошо понимая, что у тела Коноплева будут и засада, и мины, и другие смертоносные «сюрпризы».

Понимал это и командир полка. Он твердо сказал:

– И ночью не разрешу лезть в петлю. Ты погубишь опытных людей и погибнешь сам. Нет, Карпов, чувства чувствами, а здравый смысл, польза делу на войне должны ставиться выше их. То, что ты предлагаешь, обречено на провал. Немцы вас ждать будут. Коноплева они выставили как приманку.

Я поглядел на замполита, прося этим взглядом поддержки. Гарбуз отвел глаза.

– Может, добровольцы сходят? – попытался я обойти командирскую строгость.

– Ты не мудри и не хитри, – обрезал Кортунов, – у тебя добровольцы – все тот же взвод. Иди. Будет еще возможность рассчитаться за Коноплева. Фрицы скоро сами сюда пожалуют. Помнишь, что сказал фельдфебель? Вот иди и готовь своих людей к этому. За успешное выполнение задания объявляю благодарность. Отличившихся представь к наградам.

– Есть, – тихо сказал я и ушел с НП.

Вечером к разведчикам заглянул Початкин. Прознал, наверное, о моем настроении. Кивнул с порога:

– Пойдем, поговорим.

Я покорно вышел из блиндажа. Молча мы двинулись вдоль речушки.

– Даже помянуть Коноплева нечем, – сказал я огорченно.

Летом войскам не выдавали «наркомовские сто граммов», водка полагалась только зимой, в стужу. Правда, разведчикам, в их особом пайке, эти граммы были предусмотрены на весь год. Но уже вторую неделю водку почему-то не подвозили.

– Есть возможность добыть немного, – подумав, сказал Початкин.

– Где?

– Помнишь, ты принес ящичек вин Кортунову?

– Гулиев не даст.

– Попытка не пытка…

Гулиева мы нашли у подсобки, где хранил он личное имущество командира: простыни, наволочки, летом – зимнюю одежду, зимой – летнюю; запасные стекла для лампы, посуду на случай гостей.

Гулиев читал какую-то книгу. Страницы ее были испещрены непонятными знаками, похожими на извивающихся черных червячков.

– Какие люди были! – воскликнул ординарец, ударяя ладонью по книге. – Какая красивая война!

– Да, сейчас таких людей нет, – поддакнул Женька.

– Пачиму нет? – вспыхнул Гулиев. – Люди есть. Война нехароший стал. Снаряды, бомбы – все в дыму. Какое может быть благородство, если никто его не видит! Раньше герои сражались у всех на глазах.

– А Сережу Коноплева ты разве не видел на колючей проволоке?

– Да, Сережа у всех на виду.

– Скажи, Гулиев, как по вашему обычаю героев поминают? – сделал Женька еще один осторожный шаг к намеченной цели, а я подумал: «Подло мы поступаем, надо остановить Женьку».

– О! Наш обычай очень красивый, – откликнулся Гулиев. – Мужчинам плакать не полагается – они поют старинные песни, танцуют в кругу тесно, плечом к плечу. Вино пьют. Только сердцем плачут!

– Мы с лейтенантом песен кавказских не знаем, танцевать не умеем. Но давай хоть вином помянем боевого товарища.

Очи Гулиева засверкали еще жарче.

– Давайте! – Однако он тут же озабоченно спросил: – А где вино взять?

– У нас вина нету, – сказал Початкин. – Мы думали, ты одолжишь.

– У меня тоже нет.

– А тот ящик, помнишь, Карпов принес?

– Нельзя. Командир велел беречь для гостей.

– Сейчас тяжелые бои пойдут, не до гостей ему. А потом Карпов и получше вино достанет.

Я был уверен – эта затея напрасна. Гулиев ни за что не согласится на такой поступок. Но, видно, книга разбередила его сердце, а Женька заставил поверить, что вино будет потом возмещено. Гулиев решительно махнул рукой, будто в ней была сабля:

– Э! За хорошего разведчика Гулиев на все согласен!..

Втроем мы втиснулись в тесную подсобку. Гулиев расстелил командирскую бурку, достал консервы, хлеб. У него нашелся даже рог, отделанный потемневшим серебром.

– Отец подарил, когда на фронт провожал, – объявил Гулиев. – Здесь написано: «Войну убивают войной, кровь смывают кровью, зло вернется к тому, кто его сотворил!»

Он достал ящичек, без колебаний вскрыл бутылку, даже не взглянув на красивую наклейку, вылил вино в рог и запел грустную песню. Пел Гулиев тихо, полузакрыв глаза и раскачиваясь из стороны в сторону. Я и Женя, хотя и не понимали слов, сразу покорились мелодии. Она не вызывала слез, не подавляла, а как бы очищала сердце от тяжести, заставляла расправить плечи, ощутить в себе силу. Мы трое – и Женька, и я, и, конечно, Гулиев – ощутили себя участниками старинного ритуала и целиком были захвачены его торжественностью. Емкий рог несколько раз обошел наш небольшой круг. Я, почувствовав облегчение, попросил Гулиева:

– Спой, пожалуйста, еще. Спой, дорогой Гулиев. Песни твоего народа целительнее вина…

Наконец-то и наш фронт отличился: в газетах опубликован приказ Верховного Главнокомандующего:

«Генералу армии ЕРЕМЕНКО

Генералу армии СОКОЛОВСКОМУ

Войска Калининского фронта в результате четырехдневных ожесточенных боев прорвали сильно укрепленную полосу врага, разгромили его долговременные опорные пункты Рибшево, Вердино, Ломоносово, Кулагино, Панкратово и штурмом овладели важнейшим опорным пунктом обороны немцев на путях к Смоленску – городом Духовщина.

Войска Западного фронта после упорных боев сломили сопротивление противника и овладели важным опорным пунктом обороны немцев на подступах к Смоленску – городом и железнодорожной станцией Ярцево.

Таким образом, оказалась взломанной сильно укрепленная, долговременная оборонительная полоса немцев, запирающая так называемые Смоленские ворота.

В боях за освобождение городов Духовщина и Ярцево отличились войска генерал-лейтенанта Берзарина (командующий нашей армией). <…>

Особенно отличились: (перечисляются дивизии, в их числе 134-я стрелковая дивизия генерал-майора Добровольского…)

В ознаменование одержанной победы отличившимся в боях при прорыве сильно укрепленной оборонительной полосы немцев и за освобождение городов Духовщина и Ярцево соединениям и частям присвоить наименования: «духовщанские», «ярцевские», «рибшевские» (идет перечисление дивизий…), «вердинской» 134-й стрелковой дивизии…

Впредь эти соединения и части именовать:

<…>134-я Вердинская стрелковая дивизия. <…>

Сегодня, 19 сентября, в 21 час столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует нашим доблестным войскам, прорвавшим оборону немцев на путях к Смоленску и овладевшим городами Духовщина и Ярцево, двенадцатью артиллерийскими залпами из ста двадцати четырех орудий.

За отличные боевые действия объявляю благодарность всем руководимым Вами войскам, участвовавшим в боях за Духовщину и Ярцево.

Вечная слава героям, павшим в борьбе за свободу и независимость нашей Родины!

Смерть немецким захватчикам!

Верховный Главнокомандующий

Маршал Советского Союза И. СТАЛИН

19 сентября 1943 года [№ 17]».

Успешным преследованием немцев завершилась Ржевская наступательная операция, освободили и Ржев.

Подводили итоги, награждали отличившихся. Совершенно неожиданно командование нашего полка решило представить меня на звание Героя Советского Союза. Это было как во сне. Я не верил в реальность происходящего. Мне документ не показали, не знаю, что в нем написано. Кортунов, Гарбуз, новый начальник штаба майор Шкодских (Колокольцева забрали куда-то в вышестоящий штаб) побеседовали со мной, сообщили мне о своем решении. Я ушам своим не верил. Они снисходительно улыбались:

– Не сомневайся, заслужил!

Наградной лист о представлении к награде Героя Советского Союза

«В ночь на 19.08.43 г., когда противник в районе высоты 259,1 сосредоточил большие силы для перехода в контратаку против наступающих подразделений полка, тов. КАРПОВ проник с группой бойцов в это расположение где, рискуя своей жизнью, лично корректируя артогнем, вызывал на себя артогонь, тем самым сорвал контратаку противника и благодаря своей храбрости и геройства огнем артиллерии было уничтожено более 200 немцев, сожжен один танк “Тигр” и самоходная пушка «Фердинанд». В этих боях КАРПОВ был ранен, но не покинул поле боя, а продолжал вести неравный бой с противником.

При прорыве сильно утепленного участка обороны противника д. Маецкое на большаке БЕЛЫЙ – ДУХОЩИНА тов. КАРПОВ с тремя красноармейцами проник в деревню, где рискуя своей жизнью уничтожил гранатами дзот противника, расположенный на большаке, первым ворвался в траншею противника и в рукопашной схватке лично уничтожил 6 немцев, заставив их отойти от большака, чем создал возможность основным силам полка подтянуться к большаку и полностью овладеть опорным пунктом Маецкое и оттуда развивать основной удар по противнику.

15 сентября 1943 г. противник упорно оборонял д. Читавица. Тов. КАРПОВ с группой 8 человек снова проник через линию фронта и, зайдя с фланга в тыл противника, решительным ударом уничтожил более 50 немецких солдат и офицеров, обороняющих эту деревню, и захватил ее, которая являлась опорным пунктом в обороне противника.

16.09.43 г. в боях за дер. Ефремево, Духовщинского р-на тов. КАРПОВ, действуя обходом с флангов, также проявил геройство: с группой разведчиков зайдя в тыл обороняющемуся противнику, ворвался в деревню и уничтожил на подступах к ней более 40 немцев и лично захватил 12 пленных.

Противник упорно оборонял большак Демидово – Смоленск, тов. КАРПОВ с группой бойцов выдвинулся вперед, пробрался в тыл к противнику, уничтожил полностью немецкий гарнизон до 60 человек, оседлал большак, не дав противнику взорвать переправу на большаке.

Когда я – командир полка в р-не п. Васильево, Духовщинского р-на Смоленской области, – оказался с маленькой группой бойцов в тяжелом положении, вследствие перехода противника превосходящими силами в контратаку, тов. КАРПОВ, рискуя жизнью, с боем ворвался с фланга к противнику, лично из своего автомата уложил до 25 немцев и обеспечил как отбитие контратаки так и захват опорного пункта в самой деревне.

За время боев тов. КАРПОВ проявил себя подлинным бесстрашным героем, более 30 раз заходил в тыл к противнику, дезорганизуя его оборону, уничтожил со своей группой храбрецов более 350 немецких солдат и офицеров, взял 35 пленных, показал себя преданным защитником Родины.

За проявленное неоднократно личное геройство в боях с немецкими оккупантами тов. КАРПОВ достоин представления к высшей Правительственной награде ГЕРОЯ СОВЕТСКОГО СОЮЗА.

п/п КОМАНДИР 629 СТР. ПОЛКА подполковник КОРТУНОВ.

НАЧАЛЬНИК ШТАБА майор ШКОДСКИХ.

21 сентября 1943 г.

Тов. КАРПОВ достоин представления к высшей Правительственной награде звания ГЕРОЙ СОВЕТСКОГО СОЮА.

п КОМАНДИР 134-й ВЕРДИНСКОЙ СТР. ДИВИЗИИ гв. генерал-майор ДОБРОВОЛЬСКИЙ

22 сентября 1943 г.

Тов. КАРПОВ достоин представления к высшей Правительственной награде: звания ГЕРОЙ СОВЕТСКОГО СОЮЗА.

п/п КОМАНДИР 84-го СТР. КОРПУСА генерал-майор КНЯЗЬКОВ

22.9.1943 г.»

«ЗАКЛЮЧЕНИЕ ВОЕННОГО СОВЕТА АРМИИ

Достоин присвоения звания ГЕРОЯ СОВЕТСКОГО СОЮЗА.

п/п КОМАНДУЮЩИЙ 39-й АРМИЕЙ генерал-лейтенант БЕРЗАРИН.

ЧЛЕН ВОЕННОГО СОВЕТА, Герой Советского Союза, генерал-майор БОЙКО.

30.9.1943 г.».

Разведчикам о новости я не сказал, но они сами узнали – солдатский беспроволочный телефон работал исправно.

Приехал в полк фотокорреспондент меня сфотографировать.

Моя единственная фронтовая фотография. 1943 год

Но я был одет не по форме: на голове кубанка, вместо брюк широкие штаны от масккостюма, на поясе финка.

– Такой снимок редактор не пропустит.

– Другой одежды у меня нет.

Корреспондент нашел выход:

– Надень мою шинель и шапку.

Я надел. Он тоже был лейтенант, погоны менять не пришлось. Мимо проходил солдат с автоматом. Корреспондент подозвал его. Взял автомат и велел мне его держать перед собой – придал мне воинственный вид.

Я попросил его прислать мне фотографию. Он выполнил обещание, прислал. Это единственная у меня фронтовая фотография. Она была опубликована в нашей армейской газете.

Однако радость была недолгой. Через месяц представление вернулось. Меня вызвал Кортунов, мрачно подал мне бумагу:

– Читай.

Я прочитал следующее:

«ЗАКЛЮЧЕНИЕ ВОЕННОГО СОВЕТА ФРОНТА

Достоин присвоения звания ГЕРОЯ СОВЕТСКОГО СОЮЗА.

п/п КОМАНДУЮЩИЙ ВОЙСКАМИ генерал армии ЕРЕМЕНКО.

ЧЛЕН ВОЕННОГО СОВЕТА генерал-лейтенант ЛЕОНОВ.

18.10.1943 г.».

На представлении чья-то резолюция красным карандашом: «Вы думайте, кого представляете» и неразборчивая подпись.

Кортунов к этой резолюции добавил:

– Мне еще по телефону жопу начистили: «Карпов год назад был “врагом народа” а вы его в Герои!». Ну, ничего, Володя, не огорчайся, правда все равно рано или поздно восторжествует. Возьми себе на память копию этого документа.

Он дал мне наградной лист без резолюции красным карандашом. Ни он, ни я не знали, кто начертал эту резолюцию, но, видно, кто-то из «органов», они не считались ни с мнением командира полка, ни с ходатайствами старших начальников.