«Это Кортунов велел передать, – подумал я. – Торопит. Ну что же, сейчас мы обрадуем вас, товарищ полковник».

– Если батальон на подходе, брать мост будем немедленно! Ты, Щеголев, со своими хлопцами перейдешь реку здесь. Выходи на шоссе, прикроешь слева, чтобы нам не помешали разделаться с охраной. Я с разведчиками подойду лесом вплотную к мосту. Наблюдай за нами. Как мы начнем, ты сразу же перерезай шоссе. Угольков – веди танки в обход леса к мосту. Все. Пошли. Только тихо.

– Я с вами, – сказал Серебряков.

– Может быть, отсюда посмотришь? Все видно будет. Дождись здесь танковую роту.

– Нет, я с вами.

– Ну, хорошо. Двинули!

Скрываясь за деревьями, мы подобрались к мосту метров на сто и отчетливо увидели часового – толстого, пожилого. «Наверное, из тотальных», – подумал я. У домика на другом берегу никого не было, но из трубы шел дымок. «Греются у печки. Сейчас мы поддадим вам жару!»

– Шовкопляс, ты можешь снять этого одиночным выстрелом? – спросил я.

– Та я его щелчком сыму, не то шо пулей.

– Не подпустит. Шум поднимет.

Шовкопляс снял автомат с груди, глянул на меня:

– Прямо сейчас сымать?

– Погоди. Рогатин и все остальные, держите на мушке двери. Если услышат выстрел и выбегут, бейте в дверях. Пролеткин, наблюдай за шоссе вправо. Баранов – влево. Начнем, когда на подходе никого не будет. Всем приготовиться.

Я видел, как и корреспондент достал из кобуры свой пистолет.

– Как дорога? – спросил я.

– У меня чисто, – сказал Саша.

– У меня идут две машины, – быстро ответил Баранов.

– Подождем, пропустим машины, – скомандовал я.

Два грузовика с длинными, низко посаженными кузовами, дымя, протащились через мост. Часовой что-то крикнул шоферу. «Ну, все, фриц, это твои последние слова», – подумал я и, когда грузовики ушли не так далеко и могли шумом моторов заглушить одиночный выстрел, приказал:

– Шовкопляс, стреляй!

Он поднял автомат, прислонился к дереву для упора, выстрел треснул, как сломанная сухая ветка, и часовой мягко свалился на бок.

– За мной! – я устремился к мосту, наблюдая за домиком. Там, видно, ничего не слышали.

– Пролеткин и Баранов, подбросьте им пару гранат, чтобы теплее стало! Всем остальным спрятаться под мост.

Петя и Саша пошли к домику. Про себя я отметил: «Молодцы, идут к слепой стене, там нет окон». Но когда, приблизившись, они затоптались на месте, я встревожился: эти сорванцы опять что-то придумали – Пролеткин почему-то полез на плечи Баранова, который стоял, упираясь в стену.

Саша взобрался на крышу и опустил в трубу две гранаты. Грохнул глухой взрыв, стекла вылетели, дверь распахнулась, но никто не выбегал, видно, дверь выбило взрывной волной. Слабый дымок тянулся через раму. Баранов вошел в дом. Вскоре он выбежал и крикнул:

– Порядок!

А с шоссе уже махал Щеголев. Он тоже вышел на дорогу, как было приказано.

– Как по нотам, специально для вас сделано! – весело сказал Жук корреспонденту.

– Да, высокий класс! – восхищенно оценил газетчик. – Не зря о вашем взводе слава ходит. Хороший будет материал!

– Не кажи гоп, – предостерег Шовкопляс.

– Это цветочки, – согласился я. – Ягодки… – я не успел договорить – показались три грузовика с брезентовыми тентами. – Ягодки вот они, на подходе, – озабоченно закончил я. – Всем сидеть тихо, может быть, проскочат. – И замахал рукой Баранову и Пролеткину: – Уйдите в дом!

Автомашины приближались медленно. «Хорошо, если везут груз, а если пехота?» – думал я, глядя снизу на мост, затянутый грязной паутиной.

Рыча моторами и обдав вонью сгоревшей солярки, грузовики медленно проходили по мосту. Разведчики держали гранаты наготове. Машины покатили дальше. Я с тревогой смотрел им вслед. «Как поступит Щеголев? Не надо бы сейчас ввязываться в бой». Автоматчики, увидев, что мы пропустили машины, тоже не стали их обстреливать. «Молодец Щеголев, догадался!»

– Товарищ лейтенант, – позвал Пролеткин, – тут телефон звонит.

Я взглянул на столбы с проводами, приказал:

– Рогатин, ну-ка займись, обруби связь! – А Пролеткину ответил: – Сейчас перестанет звонить. Ну, показывайте, что вы нашли? Документы, трофеи?

– Ничего особенного: служебные книжки, кофе в термосе, хлеб черствый.

– Вот война пошла, – сказал я корреспонденту. – Раньше разведчики жизни отдавали, чтобы достать эту проклятую солдатскую книжку. А теперь и смотреть там нечего. У них в тылу уже не только дивизии и полки, а появились какие-то сводные отряды, команды, всякие группочки. «Языки» из этих команд ни черта не знают. Неделю был в одной команде, сейчас в другой. Кто командир, какая задача, что собираются делать – толком никто не представляет. Да, поломали мы немецкий порядок! Теперь у них только в приказах все по пунктам, по рубежам, по времени расписано. А в поле мы по-своему все поворачиваем. Отвоевались фрицы!

– Не могу с вами согласиться, – возразил Серебряков. – Сопротивляться они будут отчаянно, укрепления сами видели какие настроили,

– Ну, это шиш, – сказал Иван Рогатин. – Уж раз начали, добьем непременно. Я в Берлине свои сто грамм выпью!

– Ладно, братцы, мост – дело попутное, надо вести разведку берега. Скоро полк подоспеет, – сказал я. – Ты, Рогатин, с Пролеткиным и Барановым посмотрите, что делается от моста вправо. Шовкопляс пойдет со мной. Остальным остаться здесь. Жук, доложи в полк, что готовенький мост ждет их здесь!

Я пошел к взводу Щеголева, разглядывая в бинокль окружающие поля. Траншей было много, все старые – давно подготовлены.

Солдат в траншеях не оказалось. Только у сараев, у стогов сена, в отдельных домиках мелькали зеленые фигурки.

Они нас, конечно, заметили. Понимают – мы разведка, и не стреляют, чтобы скрыть свои огневые точки. Но какие-то меры для нашего истребления они предпримут.

Я не дошел до взвода автоматчиков – там началась перестрелка. По кювету я побежал вперед. Лег за дерево рядом со Щеголевым и стал стрелять короткими очередями по реденькой цепи, которая то ложилась, то опасливо шла вдоль дороги. Вдали стояли два грузовика.

– Этих-то мы положим, – спокойно сказал Щеголев, тщательно прицеливаясь и стреляя по гитлеровцам. – А потом?..

– Скоро батальон подойдет, – успокоил я. Автоматчики стреляли метко, и половина зеленых фигурок вскоре уже не поднималась. Оставшиеся в живых отступили назад к грузовикам.

– Беречь патроны! – крикнул Щеголев автоматчикам и, достав кисет и кресало, стал закуривать.

Вдруг сзади, у моста, бухнули взрывы гранат и затрещали автоматы. Я вскинул бинокль. На мосту дымилась разбитая машина, от нее убегали к лесу уцелевшие фашисты. Неподалеку остановилась колонна грузовиков, из кузовов выпрыгивали немцы. Их было не очень много, видимо, они охраняли груз.

– Ну, вот и там началось, – сказал я и, прежде чем уйти, велел Щеголеву: – Держись здесь, сколько сможешь. А если попытаются тебя отрезать, отходи к нам. Будем держать мост.

Я позвал Шовкопляса, и мы побежали назад.

– Мы решили на всякий случай на мосту завал сделать, – доложил Рогатин. – К вам в спину-то пропускать нельзя было.

– Правильно сделал, – одобрил я и приказал: – Ну а теперь всем в немецкие окопы – и готовьтесь к тяжелой драке.

Я спустился в траншею, вырытую немцами для обороны моста. Мокрая, жидкая земля на стенах липла к одежде, но дно оказалось твердым, предусмотрительные немцы сделали отводы для воды.

– Пролеткин, тащи из домика гранаты, патроны – все, что там есть, пригодится. Жук, где батальон?

– Сейчас запрошу. – Поговорив со штабом, он доложил: – Застрял батальон, товарищ лейтенант, застопорился.

Положение разведотряда осложнялось. Если раньше, в движении, он мог уклоняться от боя и ускользать от врагов, то теперь его наверняка попытаются окружить и уничтожить. А уходить нельзя: мост надо удерживать, он очень пригодится полку.

Справа послышались взрывы – по автоматчикам уже били из минометов. «Понятно, минометы поставили на запасные позиции и теперь дадут нам прикурить», – отметил я.

Подошел Баранов, он успел порыться в машине, подорванной на мосту.

– Что там? – спросил я.

– Железяки, – разочарованно ответил Петя. – И эти, как их, ну, блины такие железные, мины против танков.

– Пригодятся! – обрадовался я. – Голощапов и Хамидуллин, набросайте мины на той стороне перед мостом, могут и танки появиться. Да осторожно, берегом прикрывайтесь!

Голощапов, как всегда, недовольно заворчал себе под нос:

– Легко сказать – набросайте. Машина еще дымится. Подойдешь, а она рванет. Набросайте!..

– Это резиновые баллоны дымят, – сказал Баранов. – Разрешите мне, товарищ лейтенант? Я там все знаю.

– Давай, дуй, раз ты такой прыткий, – усмехнулся Голощапов, поглядывая на меня.

Я хорошо знал старого ворчуна. Потакать ему нельзя, а в разговор втянешься – тоже ничего хорошего не жди. Поэтому я молчал, разглядывая в бинокль подступы. Голощапов, ворча, поплелся за Хамидуллиным.

Через полчаса фашисты пошли в атаку, ударили минометы и пушки. Несколько снарядов угодило в реку, вскинув фонтаны воды.

Разведчики выпустили вражеских солдат из леса, позволив им выйти на чистое поле. Немцы, подозревая, что их специально подпускают, шли медленно, с опаской, готовые залечь. Команды офицеров подгоняли солдат. Едва атакующие вышли на дорогу, как затрещали наши автоматы. Гитлеровцы – все, кто уцелел, свалились в кювет, убитые остались на дороге.

– От так, приймайте прохладитэльну ванну, – сказал Шовкопляс, вспомнив, как сам бежал по кювету, заполненному водой..

– Куды? Купайся, фриц! Купайся! – приговаривал Шовкопляс, стреляя в тех, кто высовывался из кювета.

Через два часа разведчикам было уже не до шуток, нас окружало до батальона пехоты. Правда, это был не линейный батальон, а фольксштурмовцы, группами прибывающие по шоссе на машинах. Но зато артиллеристы и минометчики били точно. Подошли три танка и с того берега начали обстреливать окопы разведотряда. Один танк попытался перейти мост, подмял под себя разбитую машину, но угодил на мину – грохнул взрыв, и гусеница, звеня, сползла с катков. Танкисты начали бить частым огнем по разведчикам, наверное, решили расстрелять весь боекомплект, прежде чем уйти из подбитой машины. Танк стоял близко, взрывы и выстрелы сливались в такую частую пальбу, словно стреляли не из пушки, а из какого-то пулемета, в котором лента начинена снарядами. Больше всех досталось от этого разъяренного танка автоматчикам. В это время они отходили к мосту, и огонь застал их на открытом месте. Погиб лейтенант Щеголев и с ним почти полвзвода.

Два других танка подошли вплотную к берегу. Гитлеровцы знали, что у русских нет артиллерии, а гранаты через реку не добросишь. Огнем в упор танки принялись уничтожать разведчиков. Отпускали по снаряду на человека. Вскрикнул перед смертью Кожухарь. Вздыбилась и задымила земля там, где стоял, припав к автомату, Севостьянов.

«Ну, все, – подумал я, – ускользнуть взводу некуда – впереди немцы, за мостом вражеские танки. Остаться в траншее – гибель, танковые пушки пробивают косогор насквозь». Я взглянул на корреспондента. Тот спокойно писал, положив на колени планшетку. «Не понимает обстановки, – я даже позавидовал ему. – Так легче умирать. И зачем мы взяли его? Жил бы хороший человек, работал в газете, не надо было ему связываться с разведчиками».

И все же я не чувствовал предсмертного холода в груди. Я не ошибся.

Выручил танкист Угольков. Четыре пушечных выстрела почти залпом грохнули с опушки леса, и оба немецких танка окутались дымом. Один сразу же запылал ярким огнем, другой испускал ядовито-желтый дым.

– Вовремя, братцы! – вздохнул я с облегчением.

Но вскоре и оттуда, где прежде сидели автоматчики Щеголева, полезли немецкие танки. Одновременно группа фашистов перешла реку, неожиданно с фланга из-за кустов и кинулась на разведчиков.

Стреляя в упор по фашистам, я не забывал и о корреспонденте, старался прикрыть его огнем. Но тот и сам не растерялся, смешно вытягивая руку, стрелял из пистолета, будто в тире, как его учили где-то в тылу. И попадал! Гитлеровцы падали перед ним, я это видел.

Нападение отбили, но я понимал, что долго не продержаться. Зло крикнул на Жука:

– Ну где же батальон, в конце концов?

Радист виновато опустил глаза, стал вызывать:

– «Сердолик», «Сердолик», я – «Репа»…

Патроны были на исходе. Я приказал собрать автоматы и магазины перебитых на этом берегу гитлеровцев.

– Здорово мы их! – радостно сказал Серебряков.

По его счастливым глазам я понял: никогда еще не видел врагов в бою так близко. Пленных, конечно, встречал, разговаривал с ними, а вот так, лицом к лицу, врукопашную, не приходилось.

Вдруг Серебряков ойкнул, выронил пистолет и, согнувшись, упал на дно окопа. Я и Пролеткин бросились к нему. Подняли, помогли сесть.

– Ну, все. В живот. Это смертельно, – сказал сдавленно газетчик.

– Погоди, разберемся, – пытался успокоить я. Разрезая ножом гимнастерку, убедился – действительно, пуля вошла чуть выше пупка. «Да, не жилец, – горестно подумал я. – В расположении своих войск хирурги еще могли бы спасти…»

Мне было жаль корреспондента, который и смерть встречал спокойно, с достоинством. Настоящим парнем оказался в бою! Даже врукопашной, где теряются опытные вояки, вел себя прекрасно. Как же ему помочь?

Серебряков печально смотрел на меня снизу вверх и напоминал святого, какими рисуют их на иконах. Он ждал, как приговора, что я скажу. И я все же нашел возможность его выручить даже в таком безвыходном положении.

Перевязав рану, расстелил на дне траншеи плащ-палатку, велел:

– Ложись…

Он, закусив губы, повалился на бок, лежал, скорчась, и тихо стонал.

– Бери, Иван, и ты, Шовкопляс, понесем к танкам. Остальные прикройте нас огнем! – приказал я.

Прячась за сгоревшей на мосту машиной, а потом за подбитым немецким танком, мы с раненым прошмыгнули к лесу, туда, откуда стреляли танки Уголькова. Он весело встретил нас, но, увидав окровавленного, воскликнул:

– Эх ты! Надо же…

– Давай машину с лучшим механиком-водителем, и на предельной скорости к своим. Он ждать не может. Понял?

– Сделаем, раз надо, – угрюмо сказал танкист.

– Ну, будь здоров, старлей. Поправляйся. Извини, что так получилось.

– Разве вы виноваты, – тихо произнес он.

– Лучше бы не ходил с нами. Ну ладно, крепись. А ты, Угольков, правильно понял обстановку. Спасибо тебе, выручил нас. Смотри только, чтобы тебя не обошли.

– Я круговую оборону организовал, – сказал Угольков.

– Давай-ка поддержи нас на обратном пути, – попросил я.

– Есть поддержать, – отозвался ротный. – А ну, хлопцы, взять на прицел фрицев, чтобы ни одна падла не посмела стрелять!

Мы вернулись к мосту. Наш танк с закрытыми люками осторожно уходил вдоль опушки к своим…

Настал вечер, серый, сырой, знобкий. Едкий туман, как дым, пощипывал глаза, мешал дышать. Разведчики в траншеях продрогли.

– Как зима, – скрипел Голощапов, – язви ее в душу!

Я ощущал и озноб, и какой-то внутренний жар. «Не заболеть бы. В мирное время в такой слякоти давно бы уже все простудились. К тому же без горячей еды, без отдыха вторые сутки. Если к ночи батальон не подоспеет, фрицы нас дожмут…»

В полку тоже понимали положение разведчиков. То Шкодских, то Линтварев, то сам Кортунов по радио подбадривали:

– Скоро придем! Держитесь!..

Справа, а потом и слева вдали разгорался большой настоящий бой. Должно быть, там соседние дивизии вышли к реке. «Что-то наши сегодня оплошали, – думал я, – отстают от других. Да, ночью нас могут смять…»

Гитлеровцы действительно хотели уничтожить разведотряд с наступлением темноты, когда русские не смогут вести прицельный огонь. Но и я, поняв их намерения, подготовил сюрприз: перевел танки Уголькова к себе через мост, и, едва фашисты полезли, танкисты встретили их огнем из пушек и пулеметов.

Поздно ночью избитый, истерзанный батальон подошел, наконец, к разведчикам.

– Где комбат? – спросил я незнакомого младшего лейтенанта.

– Комбат ранен. Там такое было! – вяло махнул рукой младший лейтенант и побежал за своими солдатами, которые, пригибаясь, шли от моста дальше.

Увидев этого незнакомого офицера из своего полка, я почувствовал, что подгибаются ноги. Тело сделалось мягким и непослушным, будто кости стали резиновыми. Неодолимая, вязкая усталость, как пуховое одеяло, накрыла меня с головой. Я положил горячий лоб на скрещенные руки, привалился к липкой стене окопа и стал падать куда-то еще ниже этой траншеи, в какую-то теплую черную яму.

Проспал я недолго. Меня растолкал Жмаченко.

– Здравствуйте, товарищ лейтенант. Примите вот это для бодрости. – Он протягивал флягу.

Я, плохо соображая, откуда здесь Жмаченко, взял флягу и начал пить, не понимая, что это – вода или водка. Сделав несколько глотков, почувствовал, что задыхаюсь, и совсем проснулся.

– Ты откуда здесь? – спросил старшину.

– А где же мне быть? Я с первыми солдатами шел. Разве же я вас кину? – любяще, по-бабьи ворковал Жмаченко. – Я поперед батальона не раз порывался уйти – не пускали! Ну, слава богу, вроде все обошлось, только двух наших убило да поранены трое. Автоматчики вон, почитай, все полегли.

– Корреспондента доставили?

– А що с ним? Раненый? Я не видел его.

Жмаченко, разговаривая, подкладывал куски вареного мяса, хлеб, картошку. Я ел, не ощущая вкуса и даже не думая о том, что ем. Рядом стояли разведчики, они тоже молча жевали, прихлебывая из фляг.

– А чего мы в этой могиле торчим? Идемте в дом, – вдруг сказал Саша Пролеткин.

Все полезли наверх из скользкой мокрой ямы, еще недавно казавшейся такой спасительной и удобной.

– Вас в штаб кличут, товарищ лейтенант, – сказал Жмаченко, когда подошли к сторожке.

– Что же ты молчал?

– Так покормить надо было.

– Где штаб?

– А они вон там в лесу, за мостом.

На всякий случай я взял с собой Сашу Пролеткина, чувствовал – шатаюсь. «Неужели заболел?» – вяло соображал я. За спиной разгорался ночной бой, роты вгрызались в укрепленную полосу. «Все же задачу мы выполнили, оборону разведали и мостик подарили». Мне приятно было предвкушать похвалу, понимал, что заслужил ее.

Несмотря на полное изнеможение, во мне трепетала какая-то радостная жилка. Она единственная не устала, была как новорожденная, билась где-то в голове, а где – и сам не понимал.

Это называется обычно подсознанием. Так вот там, в этом самом подсознании, скакала и плясала та жилка. «Жив. Уцелел и на этот раз. Мама, я так рад! Тебе пока не придется меня оплакивать».

Штаб остановился в небольшой лощине. Кортунов, увидев меня, сразу позвал к карте, развернутой на капоте «виллиса». Здесь же были Казаков и Линтварев – они стали посвечивать карту фонариками.

– Немедленно бери свой отряд, – сказал Кортунов. – Задача: вырваться ночью вперед и вести разведку новой укрепленной полосы. Она вот здесь. Начальник штаба, обеспечь его патронами и продуктами линии. Полоса разведки… смотри на свою карту, отмечай…

Я обводил полукружьями названия населенных пунктов и слушал командира рассеянно, будто в полусне, – надо было слушать, когда приказывает старший, вот я и слушал. А на первом плане была горькая обида: «Даже спасибо не сказал. Не поздоровался. Не спросил, есть ли кто в моем отряде, не всех ли побило».

Я глядел на черное лицо полковника, видимо, он в эти дни ни минуты не отдыхал. Кожа обтянула кости лица: глаза так глубоко ввалились, что сейчас не понять, какого они цвета. Движения полковника были резкими, сильными. «Он держится на той пружине, – подумал я, – которая во мне сдала. Для него бой еще не кончился». И внезапно я почувствовал, как во мне самом стала натягиваться, крепчать, обретать силу эта пружина. Новая задача будто придавала новые силы. И то, что Кортунов не поздоровался и не поблагодарил, приобретало совсем другой смысл. Я ощутил – командиру дорога каждая минута. Бой продолжался. Чтобы идти вперед, полку нужны новые сведения о противнике. И добыть их могу только я. Сознание своей незаменимости и того, что лучше меня никто не выполнит задачу, вытеснило обиду и словно разбудило меня. Я стал слушать командира полка внимательно, стараясь точно понять, что должен сделать, и уже сейчас прикидывал, как все это лучше и быстрее осуществить.

Когда Кортунов поставил задачу и коротко бросил: «Иди!» – я был уже внутренне собран и обрел силы, необходимые для предстоящего дела. Подошел Линтварев и, пожимая руку, сказал:

– Спасибо вам и вашим разведчикам, товарищ Карпов, передайте им благодарность командования.

Эта похвала, недавно такая желанная, показалась теперь совсем никчемной. Надо было спешить. Действовать. Не до этих разговоров. Я взял у начальника штаба бумаги, досадуя, что некогда их читать. Кортунов понял, замахал обеими руками:

– Забирай, там прочтешь. Мы размножили. Ну, желаю удачи!

Спрятав полученные бумаги, я торопливо побежал к своим. На ходу прикидывал, как быстрее получить боеприпасы, заправить танки и где лучше проскочить в глубину расположения врага. Пролеткин еле поспевал за мной, забегая то справа, то слева, спрашивал:

– Новая задача?

– Новая.

– Куда мы теперь?

– Вперед!

Через три дня, когда взвод отдыхал в одном из уцелевших домов, прискакал на мохноногом немецком битюге старшина Жманченко. С трофейным конягой он порядком намучился.

– Не понимает наших команд, сатана! А ну хальт, тебе говорят!

Жмаченко привез газету каждому, чтоб осталась на память. Тут уж ни почтальон, ни начальник связи полка, ведавший доставкой газет, ничего не могли поделать. Узнав, что напечатана статья о его хлопцах, старшина вцепился в пачку свежих, еще пахучих газет и решительно заявил:

– Каждому разведчику дайте по листу! Буду стоять насмерть! Я читал статью Серебрякова, в ней все было правдиво, но в то же время очень возвеличено. Он с таким уважением писал о разведчиках, что мне от волнения и гордости даже горло перехватывало, не верилось: «Неужели это мы?»

– И когда он успел все записать, запомнить? – удивился Саша Пролеткин. – Ведь он вместе с нами отбивался.

– И как быстро написал! – поразился Баранов.

– Боялся, что помрет, – сурово сказал Иван Рогатин.

Все притихли, понимая – Иван прав. Ранение у корреспондента было тяжелым, и он, наверное, спешил написать, чтобы не унести в могилу славу полюбившихся ему разведчиков.

– Вот ведь какая штуковина получается. – сказал Саша. – Я раньше думал, корреспондент – это тыловая крыса, чаек попивает, статейки пописывает. А у них, оказывается, работенка не дай бог. Со всеми вместе воюй, примечать успевай. Даже умереть не имеет права – сначала о людях расскажи, а уж потом про свою смерть думай.

– Нелегко ему писалось, – согласился я. – Не раз, наверное, смерть прогонял: погоди, дай написать о хороших людях! Только о себе ни слова не сказал. А ведь ему труднее всех пришлось. Читают люди, и никто не знает, что с пулей в животе он пишет!

– А може, не помрет? – спросил Шовкопляс. – Колы написав, значит, вже и операция пройшла, и пулю эту дурну вынули.

– Конечно выживет!

– И к нам еще приедет! – перебивая друг друга, желая добра газетчику, зашумели разведчики.

Я сохранил эту заметку по сей день, бумага износилась, пожелтела, поэтому перепечатал статью на машинке. Вот ее текст.