Чирчикский полк

После моего отъезда из училища дружба наша с Василием Алексеевичем не прерывалась. Он часто бывал в моем полку, а я на различных торжествах в училище, все же мой геройский портрет представлен в музее училища.

Продолжалась и дружба семьями. Василий Алексеевич стал участником исторического для нашей семьи события. Я, наконец, высмотрел себе подругу жизни. Был я в те годы еще молодой человек, исполнилось тридцать четыре, полковник, Герой – в общем, модный жених. Пытались мне просватать дочек очень влиятельных личностей. Но Конинский говорил:

– Тебе нужно не положение в обществе, не богатство. Ты строевой офицер, и тебе нужна боевая подруга в жизни, настоящий друг, готовая к трудностям нашей офицерской кочевой судьбы и к жизни в дальних гарнизонах.

И вот однажды в театре во время антракта я увидел трех девушек. Одна из них сразу мне очень понравилась – чистое румяное лицо, веселые глаза, хорошая фигура и коса в руку толщиной до пояса. Ну, настоящая русская красавица! Я с ними познакомился, спросил:

– Где ваши кавалеры?

Они пошутили:

– Сегодня мы от них отдыхаем.

– А не страшно после спектакля ночью возвращаться домой?

– Не боимся.

– А у меня машина, могу вас подвезти.

Они согласились. Разумеется, двух других я развез первыми, а свою симпатию оставил напоследок. Она оказалась студенткой третьего курса пединститута, а до него окончила медицинское училище. Живет со старшей сестрой в маленькой комнатушке. Отец погиб на фронте. И как только стало об этом известно, богатенький сосед вышвырнул вещички сестер на тротуар и пробил дверь из своей квартиры еще и в их, соседнюю, которая ему давно нравилась. Жалобы в военкомат, в местные органы не помогли. Так вот и ютились сестры-студентки в одной комнатке, в ожидании благополучия после получения дипломов. А тут, как говорится, я и возник в их поле зрения.

Женя

Познакомил Женю с родителями, с Конинскими. Общее впечатление – выбор прекрасный.

И стал Василий Алексеевич посаженным отцом на нашей свадьбе! Они с Людмилой Григорьевной были и официальными «свидетелями», ездили с нами в ЗАГС. Потом, как и полагается, Конинский перекинул рушник через плечо, сидел за столом рядом с моими родителями в генеральской форме, торжественный и важный, украшал застолье остроумными шутками. В общем, состоялась настоящая пышная «свадьба с генералом».

Так мы окончательно породнились с Василием Алексеевичем Конинским.

Стали мы с Женей обживать большую командирскую четырехкомнатную квартиру. Василий Алексеевич с Людмилой Григорьевной и девочками приезжали к нам в гости. Генерал шутил:

– Ну, настоящие спартанцы!

У нас были меблированы всего две комнаты: столовая – голый стол, три стула и спальня – две солдатские кровати, две тумбочки, две табуретки. На стене, у кроватей, вместо ковров – газеты, чтобы не пачкаться о побелку. Под ногами они же – не наступать на холодный пол.

– Надо тебе обживаться – ты большой человек – командир полка! – то ли шутил, то ли журил Василий Алексеевич.

К следующему визиту Конинских Женя купила на очередную мою зарплату тюль и повесила его на окна обжитых двух комнат. Стало уютно и домовито.

Конинский похвалил:

– Молодец, Женечка, не себе купила финтифлюшки, а дом украсила. Смотри, как пригоже стало!

В полку дела шли хорошо. В те годы не было никакой дедовщины. Солдат можно было отличать по внешнему виду: худенький, светлолицый – первогодок, загорелый, грудастый, мышцы распирают гимнастерку – третий год службы.

По старому штатному расписанию полк числился как горнострелковый. Но не было у нас горной подготовки и какого-нибудь специального оборудования. А горы были рядом, с зачетной более чем трехтысячной высотой – Чимган. Зачетной называется потому, что кто поднимается на этот пик – получает звание-удостоверение «Альпинист 1-й степени».

Посоветовался я со своими заместителями подполковниками: Малаем – бывшим лихим кавалеристом, «комиссаром» Мелибаевым, он называл себя «русский татарин», и Тайлыбаевым, начальником штаба, казахом, который со смехом рассказывал, как он кричал «Вперед, ребята!» и сам плыл на каком-то заборе при форсировании Днепра, называлось это «на подручных средствах». А о том, что он сын степей и плавать не умеет, совсем забыл, главное – всем вперед!

Прикинули мы, как приблизить наименование горнострелковый: послать на пик полковую команду альпинистов, сделать сборную роту из представителей всех подразделений полка или штурмовать Чимган побатальонно. Я решил – мелочиться не будем, полк горный, значит, каждый солдат должен иметь звание и значок альпиниста. Приказал разработать тактический фон, и станем проводить учения с обстановкой, как при боевых действиях по истреблению басмаческой банды, засевшей на пике.

В штабе округа, в управлении боевой подготовки мою инициативу одобрили, прислали специалистов-альпинистов во главе с мастером спорта и чемпионом какого-то трудного восхождения, помню и сейчас фамилию этого бравого старшего лейтенанта – Нагель.

Начались обучение и подготовка. Короче говоря, в назначенный день поднялся полк по тревоге, совершил марш, разбил лагерь у подножия Чимгана, отдохнули, надели горные ботинки, взяли альпенштоки, канаты и прочее. Сказал я перед строем пламенную речь и: «За мной, вперед!» Я впереди, за мной заместители и работники штаба и далее поротно весь полк. Затея так всем понравилась, что даже повара и рабочие кухни попросились участвовать в восхождении.

Командир чирчикского полка В.В. Карпов ведет свой полк на параде в Ташкенте. 7 ноября 1956 года

Все было прекрасно до тех высот, где нас ожидали почти вертикальные стены. Здесь пришлось вбивать в лед скобы, обвязываться веревками и подниматься со всеми мерами страховки. Когда я оглянулся, достигнув только середины этого почти вертикального подъема, у меня закружилась голова. И я вспомнил советы инструкторов – вниз не смотреть. Только вперед. И еще я вспомнил рассказ начальника штаба Тайлыбаева, сына степей, о форсировании Днепра на заборе с криком «Только вперед, ребята!» Вот и я крикнул «Только вперед!», а сам подумал: какой же я глупец, что затеял это восхождение! Несколько солдат уже сорвались и спаслись благодаря веревкам и помощи соседей. Наверняка кто-нибудь свернет себе шею или разобьется. И не один! И оторвут за ЧП старшие начальники мою буйну голову за эту затею! Сидел бы тихо в своем Чирчике, занимался боевой подготовкой, как положено. Нет, в альпинисты решил вылезти! Снимут меня, как пить дать!

Но на вершину все же взошли благополучно. Дали победный салют. Оставили записку, как положено у альпинистов. И водрузили небольшой бюст Ленина, который несли по очереди, да еще воду и цемент для закрепления бюста.

Ну, думал, назад будет легче. Но оказалось назад страшнее. Когда лезешь вверх, взор упирается в каменную твердь, а пошли вниз – тут перед глазами распахнулось пространство, которое так и тянет к полету. А полет здесь после неосторожного шага такой, что внизу, как шутили солдаты, «от тебя только каблуки и сопли останутся!»

Признаюсь, очень я боялся и за себя, и за подчиненных, и за свою судьбу в случае каких-нибудь ЧП.

Но все, слава богу, обошлось благополучно, было несколько срывов, небольшие ушибы. Но в целом все мы стояли в строю уже в новом качестве: «Альпинисты 1-й степени». Весь полк, даже повара!

С чем я при построении и поздравил своих подчиненных. Они без команды закричали «ура!» и, если бы не дисциплина, наверное, кинулись бы меня качать.

Устали все страшно. Восхождение длилось весь день. Попили чайку. Поели кашу. И завалились все спать богатырским сном.

Я все это подробно рассказываю не напрасно. Это не отступление от темы о генерале Конинском, потому что, когда я спустился с пика Чимган, внизу ожидал генерал Конинский! Он просто сиял, разделяя со мной радость благополучного восхождения. Он знал о нем, я ему рассказывал о своей затее. И вот приехал в горы старый хромой служака. Приехал к другу на случай горя или радости. Не оставил без внимания при любом исходе. Все могло быть.

Мы пошли в мою палатку, выпили не только чайку, но и бутылку беленькой, которую привез Василий Алексеевич. Как он сказал: «Подкрепиться с устатку!» (от русского слова «усталость»).

Подкрепились. И сидел я у откинутого полога палатки, разомлевший, счастливый и до смерти утомленный.

Вдруг увидел – несет что-то старшина в термосе. Я подумал – свежий чай. Окликнул:

– Заверни к нам, попотчуй горяченьким чайком.

А он отвечает:

– У меня кумыс, товарищ полковник. В соседнем ауле местные жители подарили.

– Ну, давай кумысом полакомимся…

Налил он нам полный котелок и ушел. Пили мы с Василием Алексеевичем холодный, ядреный кумыс, крякая от удовольствия. А через десять минут ругал меня генерал во всю Ивановскую:

– Черти тебя видели с твоим кумысом! Отрезвел я, стал как стеклышко. Весь заряд пропал, к чертям. Ни в одном глазу!

Я тоже отрезвел от кумыса начисто, будто и не пил водки. А ругался Конинский потому, что восстановить, как он сказал, «душевное состояние» нечем. Он привез всего одну бутылку. А магазинов в горах нет. Да и ночь уже наваливается.

Так и легли мы спать чистые и безгрешные, как ангелы. А Василий Алексеевич еще долго ворчал на своей раскладушке.

Позднее я получал назначения в другие далекие гарнизоны: на Памир, в Каракумы и, наконец, в Кушку, дальше которой, как известно, уже не пошлют – это самая южная точка. В ней я прослужил почти пять лет и уволился в запас, отслужив 25 календарных лет и получив пенсию и право носить военную форму пожизненно.

Не соблюл я аттестацию и пожелания генерала Конинского, не получился из меня «крупный военачальник Советской армии». Литература взяла верх, пошел я в бурную писательскую жизнь.

Но мы не теряли связь друг с другом, изредка обменивались письмами.

Я знал: постигла в 1958 году генерала большая служебная беда – его уволили в запас, хотя было ему 57 лет и он мог бы, по положению о прохождении службы, оставаться в армии до 60 лет.

Но какие-то подлецы состряпали подлый донос «наверх», якобы генерал Конинский организовал «черную кассу» и распоряжается ею по своему усмотрению. В действительности Конинский задумал воздвигнуть перед фасадом училища мраморный обелиск с именами бывших курсантов, отдавших жизнь за Родину. На сооружение этого памятника и накапливались деньги. При проверке все взносы оказались целы. Ни копейки не было израсходовано. Однако с этим не посчитались и уволили заслуженного генерала, блестящего воспитателя и педагога, который мог бы принести армии еще много пользы.