Училище

Я точно помню день своего прибытия в Ташкент из Москвы – 5 декабря 1954 года. Точно потому, что это был праздничный День Конституции. На вокзале меня встретил высокий стройный подполковник Иван Колюшев – начальник строевого отдела училища.

Встреча с ним у вагона получилась очень энергичная – мы крепко обнялись, расцеловались, и я долго не выпускал из своих рук Ивана. Признаюсь, у меня даже глаза стали горячими, и я едва не пустил слезу.

На первый взгляд, такая трогательность выглядит странно – приезжий, только назначенный подполковник так пылко лобызается с местным встречающим офицером.

Но это верно, как я сказал, только на первый взгляд. С Иваном Колюшевым мы знакомы с 1938 года, когда поступали в Ташкентское училище. Потом два года учились в одной роте. Он был старшина нашей роты. Высокий и худой, получил у курсантов кличку «Каланча».

В феврале 1941 года наши пути разошлись: Ваня в День Советской армии 23 февраля получил звание лейтенанта. А меня арестовали перед государственными экзаменами 4 февраля, и Военный трибунал Среднеазиатского военного округа осудил за «антисоветскую агитацию» и отправил в далекую Сибирь в Тавдинлаг, где я и отбывал наказание до октября 1942 года.

Пришлось это отступление сделать для того, чтобы стали понятны наши горячие объятия с Иваном – однокашником, с которым мы расстались еще до войны при таких горьких для меня обстоятельствах.

После того как были высказаны обычные при таких встречах взаимные фразы вежливости, Иван сказал:

– Курсанты училища собраны в большом зале для проведения торжественного вечера в честь Дня Конституции. Мероприятие проводить некому – начальник училища полковник Капров в госпитале, начальник политотдела полковник Кострыкин в отпуске. Придется тебе, как говорится, с корабля на бал.

Мы приехали в родное для меня великолепное здание училища (Кадетский корпус в царское время!). Как здесь все близко и дорого моему сердцу! В актовом зале мраморные доски на стенах с датами победных боев курсантов над басмачами. Пытливые взоры курсантов, которые притихли при нашем появлении. Они мне показались очень похожими на нас – тех, довоенных. Только с погонами…

В общем, собрание я открыл, докладчик был подготовлен. Все прошло хорошо. И на следующий день я приступил к своей новой работе. Почти год я исполнял обязанности начальника училища, полковник Капров, израненный, боевой офицер, командир одного из полков легендарной Панфиловской дивизии, уволился в отставку, не возвращаясь на работу в училище.

Училище курсантов я любил, работал с удовольствием. Но однажды перестарался и едва опять не попал под трибунал. Не везло мне в этом училище!

Случилось следующее. Смотрел я на прекрасный, хорошо озелененный городок, в нем было несколько улиц: на центральной – главный учебный корпус, за ним – санитарная часть, дом с ротой обслуживания и далее параллельно три улочки с домами, в которых жили командиры курсантских подразделений, батальонов, рот взводов, преподаватели и вольнонаемные.

Дома хорошие, дореволюционной постройки для кадетского корпуса. Все улицы Ташкента уже покрыты асфальтом, а наш прекрасный военный городок громыхает булыжником. Нехорошо!

И решал я его заасфальтировать. Поехал на асфальтовый завод. Директором оказался майор в запасе Григорян, довоенный воспитанник училища. Он согласился помочь родному училищу, но при одном условии, что я не буду отрывать курсантов от учебы, завод своими силами привезет щебень и песок для «подушки», положит и укатает асфальт. А расплачусь я за эту работу в конце года, в декабре, а не в июне, когда будет выполнена эта работа.

Дело в том, что мне сказал зам. по тылу генерал Субботин:

– Сразу заплатить такую крупную сумму округ не сможет, она не предусмотрена в годовом бюджете. Но в конце года, когда обычно остаются неизрасходованные деньги, я обещаю заплатить за твой асфальт. Дело ты задумал доброе, давно пора привести в порядок дороги в училище.

Вот после разговора с генералом Субботиным я и договорился с Григоряном об оплате в декабре.

И работа закипела, пошли самосвалы с щебенкой и песком, приезжали тяжелые укатчики, они укатывали горячий, ароматный асфальт, я его нюхал с удовольствием.

Городок наш засиял, заблестел. Жители его ходили, улыбаясь. Меня все благодарили, и я был счастлив. Но радость эта длилась недолго – всего один месяц.

Вдруг в июле со счета училища сняли 360 000 рублей, предназначенных для зарплаты преподавателям и курсантам.

Это в постперестроечное время рабочим и служащим не стали выдавать зарплату по году и больше. А в советские времена за задержку зарплаты на один день могли оторвать голову любому начальству. А у нас не задержка, а вообще нечем платить!

Позвонил Григоряну:

– Мы же договорились: оплата в декабре.

– Извини, дорогой, так получилось. Ко мне нагрянула комиссия, обнаружила неоплаченный счет за выполненную работу и потребовала немедленно получить деньги. Иначе это будет записано как незаконная махинация.

Кинулся к Субботину.

– Выручайте, товарищ генерал.

А он:

– Не могу. Нечем. Все, что мне отпущено по плану на лето, задействовано, рад бы помочь тебе, но денег у меня нет…

На следующий день в училище приехал следователь из окружной прокуратуры. Меня на допрос:

– Кто разрешил? Почему такие незаконные расходы?

Все рассказал честно. Следователь даже пожалел меня.

– Угодили вы в очень тяжелую беду. Я ничем не могу помочь. Денег нет и не будет. Весь личный состав без зарплаты целый месяц по вашей вине. А это считается – злоупотребление служебным положением в особо крупных размерах. Наказание опять до высшей меры. Как это ни прискорбно, будем оформлять на вас дело.

Вот второй раз в родном училище, которое я любил всей душой, такой печальный финал. И опять ни за что! В обоих случаях, по моему понятию, я преступления не совершал.

Но на этот раз мне повезло. Видно, Господь сохранил меня, как в лагерях и фронте.

Позвонил командующий округом генерал армии Лучинский:

– Я буду проводить сборы с командирами частей и соединений по разной тематике… Вам поручаю подготовить в точном соответствии с уставом образцовый строевой смотр. Училище действует как полк, вы в роли командира полка. Привезу группу в субботу. Будете показывать. Вопросы?

Вопросы начальству задавать не принято.

Немедленно приступил к подготовке. Сначала все расписал на бумаге: составил из училища три стрелковых батальона, специальные подразделения.

Провел два практических занятия. Рассказал и показал командирам и курсантам, что они должны делать, какие строевые приемы образцово показать.

Приказал расчертить строевой плац белыми полосами и придумал, как новаторство в строевом обучении, поставить на границах плаца несколько больших зеркал для индивидуальной отработки при мне, особенно с оружием. Обучаемый видит себя в зеркале, свои недостатки, что у него не получается, как надо их исправлять.

В назначенное время курсанты – начищенные, наглаженные, молодец к молодцу – стояли на плацу.

Приехал командующий на своей машине, на двух автобусах – группа генералов разных гарнизонов и из штаба округа начальники управлений и отделов.

Я доложил командующему о готовности к проведению занятий. Лучинский с некоторым удивлением посмотрел на асфальтированный плац.

Довольный, протопал сапогом по асфальту и сказал:

– Наконец-то в училище появился хороший хозяин!

Я смотрел на группу генералов и искал глазом – видел и слышал ли прокурор округа слова командующего.

Строевой смотр прошел прекрасно. Лучинский был доволен, объявил благодарность курсантам, они в ответ так рявкнули громким «ура!», что листья посыпались с деревьев. Меня командующий позже поблагодарил и пожал руку перед строем. И все. После этого следователь в училище не появлялся. Деньги нашли и расплатились со всем личным составом училища.

Вот что значит одна добрая фраза командующего округом! «Дело» закрыли, будто и не возникало…

Целый год работать одному было нелегко. И, наконец, пришло радостное сообщение – едет новый начальник училища генерал Нерченко – встречайте.

Я подготовил особнячок, в котором в бытность мою курсантом жил будущий прославленный полководец генерал армии Иван Ефимович Петров!

Когда генерал Нерченко вышел из вагона, сердце у меня громко застучало от радости – он был высокого, под два метра, роста, статный, широкогрудый, с румяным, пышущим здоровьем лицом.

Настоящий, великолепный генерал будет возглавлять наше училище!

Разумеется, мы не обнимались, как при встрече с Иваном, к генералу я обращался с подобающим почтением. Генерал приехал с женой, я отвез их в подготовленный особнячок и оставил отдыхать с дороги.

Я был не только рад, а прямо счастлив, что у нас появился такой видный, красивый и представительный начальник.

Но радость моя была недолгой. Нерченко на следующий день обошел все училище, познакомился с курсантами в актовом зале. Коротко рассказал о себе – он многолетний политработник, а потом, возможно, именно поэтому, его назначили начальником Суворовского училища воспитывать молодое поколение. А теперь вот получил назначение в высшее офицерское училище.

Откровенно говоря, меня несколько смутило то, что генерал не был на фронте, правда, всю войну он занимался нужными для армии делами. Но все же…

Некоторые странности в поведении нового начальника стали проявляться в первую же неделю его пребывания в Ташкенте.

После знакомства с расположением училища в городе генерал уехал в Чирчик, это в 35 километрах от Ташкента, там учебная база училища – стрельбище, спортгородки и прочее. Я хотел его сопровождать, чтобы доложить, что к чему, но он сказал:

– Оставайтесь здесь, у вас работы много. Я там разберусь сам.

Все же офицера из учебного отдела я с генералом отправил. Уехали они в пятницу. Не вернулся генерал в субботу и воскресенье. Вот, думаю, какой трудяга, даже в дни отдыха работает. Но прошли дни следующей недели, и только в субботу появился наш начальник. Мне позвонили из учебного центра, и я его встречал. Он вышел из машины румяный, пышущий здоровьем – хорошо отдохнул на природе. Был он не в генеральской форме, а в охотничьем костюме – кожаная куртка, высокие охотничьи сапоги, на голове круглая панама. Охотничьих трофеев – половина багажника. Мне не предложил ни одной убитой утки. Разумеется, я и не рассчитывал на подарок, вообще не знал, что он там охотился, но все же то, что не предложил ни одной птички из целой груды, как-то кольнуло в моем сознании.

Генерал Нерченко оказался заядлым, прямо фанатичным охотником, он уезжал «на учебную базу» и охотился там целыми месяцами, когда не было на стрельбах ни одного курсанта.

Первая моя радость от появления такого величественного генерала постепенно стала угасать. Я даже подумал: почему у него, такого пышущего здоровьем, нет ни одного седого волоса.

Странности в службе Нерченко подметил не я один, среди офицеров, а потом и среди курсантов поползли нехорошие шуточки о генерале, например о том, как он командиров батальонов при встрече называет не их фамилиями:

– Послушайте, майор Титаренко…

– Я не Титаренко, товарищ генерал, я Трофимов.

– Вечно я вас путаю с Титаренко! – примирительно восклицал генерал. А командиров учебных батальонов было всего три! Даже их не мог запомнить наш незадачливый охотник.

В декабре 1955-го я уехал в командировку в Ашхабад, для подбора командиров взводов – практиков из строевых частей. Потому что в училище оставляли многих выпускников-отличников командовать взводами. Я считал это неправильным, учить должен офицер, поработавший в полку, знающий особенности службы и быта далеких гарнизонов.

Вот в дни, когда я занимался подбором опытных лейтенантов, приехал в училище генерал Конинский. Он прибыл на замену генералу Нерченко. Как выяснилось позднее, странности в отношении к своим обязанностям генерала Нерченко замечал не только я, высказали свое мнение об этих странностях члены проверяющей комиссии и другие офицеры – в дни моего пребывания в командировке приехала комиссия из Москвы. Председатель комиссии генерал Кеносян разбирал сообщения офицеров на своем генеральском уровне. Он пытался познакомиться в учебном отделе с «листами контроля», которые составляют офицеры из управления училища (и я в их числе) после посещения курсантских занятий. Но в учебном отделе не оказалось ни одного листа, заполненного начальником училища.

На вопрос Кеносяна:

– Как это понимать?

Нерченко ответил:

– Что же, я сам себе буду писать замечания о проверке занятий?

– Но какие-то выводы, обобщения по ходу учебного процесса у вас должны накапливаться, – настаивал проверяющий.

– Я делал записи для себя в общей тетради.

– Я бы хотел познакомиться с вашими записями.

– Хорошо. Они у меня дома. Завтра принесу.

Принес. Генерал Кеносян обнаружил, что все записи сделаны в одну ночь, по мере того как уставал Нерченко, делая эту «липу», почерк его становился все более неразборчивым и пляшущим. Занятий, на посещение которых ссылался в своих записях Нерченко, в расписаниях не оказалось. В общем, обнаружилось очковтирательство, недостойное генерала.

Проверяющие дали удовлетворительную оценку работы училища за год, но отметили в акте: «Начальник училища генерал Нерченко к этой положительной оценке не имеет никакого отношения».

Доложили об этом удивительном обстоятельстве в Москву. Там срочно приняли меры.

Приехал новый начальник училища генерал Конинский. Это, повторяю, произошло в месяц моего отсутствия и поездки по дальним гарнизонам.

Возвратился я поздно вечером и сразу поехал домой – отдохнуть и привести себя в порядок после долгой командировки.

Но отдыхать мне не пришлось. Вдруг приехал за мной на квартиру дежурный по училищу, с красной повязкой на рукаве и при оружии. Прямо конвойный. Он и сказал как конвойный:

– Новый начальник училища приказал немедленно доставить вас в училище.

– Какой новый, откуда? – спросил я.

– Вы разве не знаете, у нас новый начальник училища, генерал Конинский.

– Почему? А где прежний? Что с ним случилось?

– Его отстранили, как не справляющегося со своими обязанностями.

– Вот это новость! Ну что же, поехали!

Поскольку особнячок начальника училища был занят генералом Нерченко, Конинского поселили в училищной санчасти, обставив под жилье одну из палат.

Я вошел в эту палату и доложил о прибытии.

Мне навстречу пошел совершенно седой, прихрамывающий генерал. У меня мелькнуло: «Ну, сменяли ястреба на кукушку! Убрали лодыря, прислали пенсионерчика».

Не здороваясь, генерал строго спросил:

– Почему вы не доложили о прибытии из командировки?

– Я с вокзала час назад. Было десять часов, когда прибыл. Думал, поздно. Доложу о возвращении утром.

– Ну, хорошо. Садитесь, поговорим.

Мы сели к столу. Он некоторое время меня рассматривал. Потом прямо сказал:

– Я слышал о вас много хорошего и много плохого. Расскажите, пожалуйста, как жили, где и когда служили.

Здесь я, для краткости, напомню читателям о ретроспекции – я предупреждал, что сделал тогда отступление, которое нам пригодится. Все это, с некоторыми подробностями, я изложил генералу. Про себя отметил: хорошее обо мне могли ему сказать офицеры и курсанты, с которыми я работал душа в душу. Вообще я был счастлив возвращению в родное училище после такого трагического и внезапного расставания с ним.

Плохое мог сказать только Нерченко, он ревновал к уважительному отношению ко мне всего личного состава училища – от кадровых офицеров до многочисленных вольнонаемных. Скажу без ненужной скромности, я отдавал все силы и любовь своей работе, которая мне очень нравилась. Нерченко мог воспринимать это как некое подсиживание, как желание выпендриваться на фоне его ни шаткого, ни валкого поведения. Я подозревал – именно он что-нибудь наплел Конинскому. Как я узнал позднее, они были давние знакомые, однокашники по школе ВЦИК (так называлось Кремлевское военное училище в 1920-е годы).

Но Василий Алексеевич был очень мудрый и опытный вояка, за долгие годы службы он повидал много людей, умел разбираться в них. Видно, он понял, что информация Нерченко обо мне не вполне соответствует действительности. И решил по-нашему, по-русски поговорить по душам. Предварительно, уже совсем не строго, спросил:

– Вы водку пьете?

Я почувствовал, что это уже не официальный разговор, и также просто ответил:

– Конечно.

– Ну, тогда предлагаю по рюмочке для более близкого знакомства.

Он поставил на стол пол-литра коньяка и тарелку с бутербродами. Выпили одну, другую. Он расспрашивал меня о фронтовых делах и, видимо, проникся уважением к моим опасным и многочисленным вылазкам за «языками».

Его отношение ко мне явно потеплело, и в ответ на мою откровенность он стал рассказывать о своей службе.

«Родился я на Северном Кавказе в курортном городе Ессентуки. Но жизнь нашей семьи была далеко не курортная. Отец батрачил, плотничал. В семье семеро детей. Я самый старший. Когда в 1914 году отец ушел на фронт, мне было 13 лет. И стал я основным кормильцем. Представляете – без профессии, без мужицких сил. Как зарабатывать? Был пастухом, батраком, подсобным рабочим на трубном заводе.

В общем, до возвращения отца в 1917 году продержались. Началась Гражданская война, стал я пулеметчиком Ессентукского полка. Так началась моя служба в армии».

Василий Алексеевич рассказал о своей эпопее в Гражданской и Отечественной войнах.

Прошло после нашей беседы много лет – полвека, я не помню многих подробностей, а жизнь Василия Алексеевича полна различными потрясениями и радостями.

В годы Отечественной войны командовал дивизией. В 1942 году тяжело ранен. Еле-еле выжил, и опять в строю…

Два года откомандовал славной 4-й Гвардейской кубанской казачьей дивизией после войны. Шли перемены и сокращения в армии. Пришлось генералу побывать и на педагогической работе, почти два года, с февраля 1948 по октябрь 1949 года, и здесь проявил себя с самой лучшей стороны.

Мы засиделись до трех часов ночи. И расстались с полным взаимным уважением.

В пять часов утра я уже был на ногах. Побрился. Надраил сапоги. Отутюжил одежду и к 6 часам, к подъему, был в училище. Соблюдение распорядка дня, ритмичный, плановый ход занятий – это входило в круг моих служебных обязанностей.

Я службу знал. То, что мы с генералом хорошо посидели допоздна, это одна сторона. А другая – это служебные отношения, на которые ни в коем случае нельзя распространять ни хорошие, ни плохие личные отношения. Это закон строевиков.

Голова после вчерашней выпивки была тяжелая, да и после командировочной поездки не отдохнул. Но я начищенный, наглаженный, был на посту. И вовремя! К подъему и Конинский пришел на плац, где проходила физзарядка курсантов. Ах, старый служака! Нужна ему эта зарядка, как рыбке зонтик! Он пришел проверить – буду ли я на службе после ночной беседы.

Я, как и полагается, подал команду: «Училище, смирно!» – и доложил генералу, что все идет по распорядку дня.

Василий Алексеевич что-то одобрительно мурлыкнул и ушел в штаб.

Перед началом занятий генерал вызвал меня в свой кабинет и попросил доложить, где и какие занятия будут проводиться сегодня по расписанию.

Я докладывал ему стоя. Сесть он мне почему-то не предложил. Может быть, хотел подчеркнуть официальность наших отношений.