Но Пингвин на часы не смотрел. Он давно уже запретил себе волноваться. К чему? Сколько лет ему еще осталось жить? Дай бог, десяток — это в лучшем случае, а там все перейдет по ту сторону добра и зла, и не останется ничего, только прах. Десяток лет жизни — их еще тоже надо было вырвать у безжалостного времени, и сделать это нелегко. Но самое страшное для него было бы сидеть и ждать своего срока, ждать сложа руки, доживая день за днем и думая только о смерти.
      Пингвин твердо верил, что направленным, сконцентрированным мысленным потоком можно не только приблизить желанное событие, но даже заставить его произойти. Или не произойти. Сейчас он занимал себя тем, что мысленно, словно радаром, нащупывал где-то в пространстве, за много миль отсюда, металлическую сигару, набитую людьми, несущимися навстречу смерти.
      Серый «лендровер», стоявший за большой армейской палаткой, в которой колдовал над своей аппаратурой белобрысый мальчишка-радист, как сверхмощный магнит должен был притянуть эту сигару сюда, неожиданно для экипажа сдернув ее с выверенного и безопасного курса. Мощный ВОР — высокочастотный всенаправленный радиомаяк, установленный в «лендровере», ждал лишь приказа своего оператора, чтобы начать эту работу. А радист-оператор в свою очередь ждал приказа от тех, кто сейчас тайно следит с помощью сети радиолокационных станций за обреченным на гибель самолетом, методично отсчитывая расстояние до точки, в которой ВОР группы Пингвина сможет начать диктовать этому самолету свою волю. Только тогда, только в самый последний момент заработает аппаратура, компактно размещенная в «лендровере», и обреченный самолет наткнется на ее мощный луч, подчиняющий себе, и только себе, бортовые навигационные приборы, и послушно пойдет по этому лучу, изменив курс и взяв новый, навстречу гибели.
      Нет, Пингвин не волновался. Ну что изменится, если через несколько минут на старушке-Земле станет на три-четыре десятка жителей меньше? Даже школьнику известно, что каждую секунду человечество производит на свет гораздо больше себе подобных. Да и чья жизнь вообще имеет какое-то значение в сравнении с космическими процессами, происходящими во временной и пространственной бесконечности Вселенной?
      Пингвин усмехнулся. С чего бы это он стал философствовать? Может быть, оттого, что давно не участвовал лично в операциях своей конторы, засиделся в офисе, принимая деликатные заказы от клиентов и координируя их выполнение? Да, заказы были столь же деликатны, сколь и разнообразны, а порой неожиданны, как, например, этот, который предстоит выполнить сегодня. Сложного в нем ничего нет, и все могли бы сделать рядовые специалисты «Уочгарда», без его, Пингвина, личного участия. И все же в этой операции для него было нечто ностальгическое, протянувшееся в прошлое через десятилетия: ночь, черное небо, в котором вот-вот должен прослушаться гул приближающегося самолета, радиооператор, колдующий над зелеными, красными и оранжевыми огоньками приборной доски… И даже молодой Невелинг, так похожий на своего отца в ту давнюю зимнюю ночь, когда они впервые испытали первый ВОР и действие «изогнутого луча», защищая от бошей добрую старую Англию.
      Конечно, аппаратура теперь куда совершеннее! Для нее уже не требуется грузовой фургон и амбар с мощным генератором. Обычный «лендровер», обычные аккумуляторы, небольшой лагерь, который можно быстро развернуть и так же быстро свернуть, почти не оставив за собою следов. Следы от палатки? А что криминального в следах от палатки? Мало ли палаток разбивают охотники, отправляющиеся на сафари, или просто любители отдохнуть на лоне природы!
      Да, парней из «Уочгарда» видели здесь чернокожие охотники, проходившие вчера мимо лагеря. Ну и что же? Его парни вели себя так обычно, будто выбрались отдохнуть на лоне природы на уик-энд, — играли в бадминтон, валялись на траве, жарили на гриле мясо… Обычная компания беззаботных молодых людей, радующихся возможности провести конец недели вдали от душных и грязных городов с их расовыми проблемами и всем прочим, что отравляет жизнь и надоело до бесконечности… Можно было бы при желании объяснить и его, Пингвина, пребывание среди этих спортивного вида молодых людей: старый холостяк, тянущийся к молодежи, чтобы в ее среде забыть о грустном стариковском одиночестве…
      Но какое чернокожим охотникам дело до того, чем занимаются в этой глуши белые люди? В таких случаях лучше держаться от белых подальше — они ведь не скрывают, что вооружены, израильские автоматы «узи» на виду и все время у них под руками.
      Сами же парни — белобрысый, похожий на мальчишку-подростка радист Гек, улыбчатый Джей, экс-чемпион по каратэ, профессионал-наемник, Грег, бывший лондонский «бобби», массивный, внешне медлительный, но в нужный момент подобный молнии, — не скрывали, что рады очутиться подальше от нудной британской осени, ведь здесь, в Южной Африке, в разгаре была весна — радостная, буйная, с бездонным голубым небом и щедрым солнечным золотом. Но еще больше поднималось у них настроение при воспоминании о кругленьких суммах, значащихся в контрактах, заколоченных от их имени компанией «Уочгард» с анонимным южноафриканским джентльменом на оказание ему таинственный «услуги личного характера». И они в который раз мысленно благодарили бога или дьявола, все равно кого, кто свел их в разное время с компанией «Уочгард» и ее владельцем, достопочтенным и многоуважаемым Джеком Брауном — такое непритязательное имя выбрал после выхода на пенсию Пингвин, как известно, относившийся к тому, как его будут именовать, с полнейшим равнодушием. И без того сугубо гражданская его внешность на этот раз еще больше подчеркивалась бесформенной байковой курткой в оранжево-черную клетку и такого же цвета кепкой, похожей на клоунскую; даже пистолет («берета»), торчащий на животе из-за брючного пояса, не придавал ему воинственности. Впрочем, и ребята, служившие у него, воинственной внешностью не отличались. И они тоже, как и их шеф, не стремились вспоминать свое имя, полученное при рождении.
      Лишь один человек в этом маленьком лагере, спрятанном в приграничном буше, все еще носил свое подлинное имя: Виктор Невелинг, 29 лет, гражданин ЮАР. Он приехал сюда на рассвете, через несколько часов после того, как лагерь был уже разбит. Свою «тойоту» — вездеход — оставил в кустах метрах в ста от палатки и появился в лагере налегке.
      Пингвин сразу же заметил, что Невелинг-младший то ли чем-то недоволен, то ли огорчен, а может, и просто устал после долгого ночного пути, проделанного за рулем «тойоты». Однако, отдохнув и выспавшись, Виктор помягчел: парень он оказался любопытный и принялся расспрашивать Гека о его аппаратуре, к тому времени еще не распакованной и находившейся, в двух больших, стоящих у палатки картонных ящиках с надписями, предупреждающими, что в них стекло.
      Прежде чем отвечать на его вопросы, Гек незаметно взглянул на Пингвина, наблюдающего за ними, спрашивая разрешения, и тот так же незаметно кивнул в ответ, давая разрешение на последующий разговор. Однако про себя Пингвин автоматически отметил, что Невелинг-младший далеко не профессионал — в среде профессионалов заводить такие разговоры было не принято, каждому положено было знать лишь то, чем он должен был заниматься. И непрофессионализм Невелинга-младшего явился для Пингвина неожиданностью. Дело в том, что досье на этого сынка шефа могущественной Системы велось «Уочгардом» вот уже более двух лет, с тех пор, как он попал в поле зрения агентов Пингвина в Париже как частый посетитель полуподпольных собраний АНК — Африканского национального конгресса, организации, которую Система считала главным врагом охраняемого ею режима. Появлялся он там, как правило, с индианкой, натурализовавшейся в Англии и посещающей лекции в Сорбонне. Политической активностью не отличался и среди членов АНК считался лишь сочувствующим. Скорее всего, так оно и было, но многоопытный Пингвин, не исключал и того, что этот молодой человек мог быть и еще одним агентом, внедренным или внедряемым Системой в ряды своих лютых врагов. Это было бы логично, особенно при подготовке какой-нибудь сложной и профессионально красивой операции: заставить противника поверить, что единственный сын самого шефа Системы, представитель южноафриканского истеблишмента, стал красным, — разве это не открывало бы затем для Системы самые неожиданные, самые фантастические тактические и стратегические перспективы! И, будучи в курсе этой операции, «Уочгард» при случае мог бы тем или иным способом заработать и на ней — в конце концов, это была коммерческая организация, готовая работать на того, кто ей больше заплатит. Поэтому Пингвин частенько интересовался досье на Невелинга-младшего. И когда он обнаружил Виктора, фотографии которого так часто разглядывал в досье, в самолете, которым летел в Преторию и он сам, то решил, что парень в конце концов «засветился» и теперь возвращается под крылышко папеньки. Когда же Пингвин узнал, что Виктор будет принимать участие в операции, он окончательно утвердился в своих — относительно него — предположениях. И тут же решил держать ухо востро: раз этого парня используют для особо сложных и ответственных операций, нужно быть готовым ко всему. В его практике бывали и клиенты, не останавливающиеся ни перед чем, чтобы не заплатить за работу, а то и убрать исполнителей как ненужных и опасных свидетелей. Пингвин, собственно, не очень и осуждал их неджентльменское поведение: какое уж тут джентльменство, когда обращаешься к наемным убийцам!
      И при подготовке операции Пингвин завел себе за правило проверять самому лично каждую деталь, каждую мелочь, чтобы наверняка избежать любой неожиданности, особенно когда дело касается технического обеспечения. Вот и на этот раз все было доставлено сюда из Лондона после тщательной проверки — и радиооборудование, и оружие, и лагерное оснащение, даже провизия и напитки. Естественно, счета оплачивал клиент, в контракте оговаривалось все, вплоть до последней банки пива.
      Невелинг-старший предоставил «Уочгарду» лишь новенький «лендровер», и парни Пингвина тщательно обследовали в этой машине каждый болт, прежде чем погрузить в нее ящики с оборудованием для предстоящей операции. Теперь в машине Пингвин был уверен, как и во всем том, что было на ней доставлено на заранее намеченное место в буше, которое, кстати, от тоже выбрал сам.
      Узнав, что в операции примет участие Невелинг-младший, Пингвин вдруг «испытал беспокойство. С этим молодым человеком явно могла быть связана какая-либо опасность, ведь он в этом деле был лишним, а ничего лишнего в операциях, проводимых «Уочгардом», не должно было быть. Пингвин так прямо и выложил все это Невелингу-старшему. Но клиент был настойчив: в операции должен участвовать представитель его Системы, через которого, и только через которого, будет осуществляться связь с ним, Невелингом, и координация действий с группами прикрытия после того, как операция завершится. Этот представитель — Виктор Невелинг — получит соответствующие инструкции и полномочия.
      — Я надеюсь, мой сын будет вашим надежным помощником, а в дальнейшем, может быть, и верным другом, — высокопарно заявил шеф Системы, крепко пожимая руку своему бывшему учителю.
      «Боже, избавь меня от друзей, а от врагов я и сам избавлюсь», - про себя пробормотал Пингвин, но вслух вежливо согласился:
      — Я тоже надеюсь…
      В общем-то, все это было логично и позволяло группе «Уочгарда» быстро исчезнуть с места операции, не оставив лишних следов, что было немаловажно, если учесть, какой скандал (международный! политический!) должен был разразиться немедленно после того, как дело будет сделано. А уж о Викторе Пингвин решил побеспокоиться сам.
      В лагере Виктор освоился быстро. Вскоре он уже делал то, что делали все: сбросив охотничью куртку из плотной зеленой ткани, играл в бадминтон, загорал под лучами мягкого весеннего солнца, вытянувшись в шезлонге с банкой пива в руке. Не отказался и от соревнований по стрельбе — по пирамидке пустых банок из-под пива. Стрелком он оказался неважным, особенно в сравнении с профессионалами «Уочгарда», но не обижался, когда стал объектом веселых подшучиваний. Он только мягко улыбался и разводил руками: мол, ну что поделаешь; коли уж не дано, то не дано.
      Улучив момент, Пингвин незаметно наведался в кусты, где стояла «тойота» Виктора, и осмотрел машину наскоро, но внимательно. Ничего особенного в ней не обнаружилось: обычная рация, автомат «узи», пара рожков с патронами к нему, в рюкзаке принадлежности туалета, пластиковый пакет с консервами. «Узи», предварительно разрядив, Пингвин принес в лагерь и вручил Виктору, по-отечески пожурив его за то, что он так легкомысленно оставил оружие без присмотра и оно могло стать легкой добычей чернокожих бродяг. Парень смутился, но согласно кивнул: возразить ему было нечего. Потом поискал взглядом, куда бы положить принесенный Пингвином автомат.
      — Отнеси его в палатку, — приказал наблюдавший за ним Пингвин, и Виктор послушно выполнил его приказ.
      Это успокоило Пингвина — стрельбы он не любил. И все же присутствие этого чудаковатого, как определил он Виктора, парня чем-то продолжало его тревожить, хотя теперь становилось все более не до него, приближалось время начала операции.
      Парни «Уочгарда» уже распаковали и установили ВОР, наладили связь с постами раннего предупреждения, с теми, кто первыми должен был обнаружить на экранах своих локаторов мерцающую точку — цель операции — и немедленно сообщить об этом сюда, ведя цель по всему ее курсу, регулярно определяя и сообщая ее координаты в ночном пространстве.
      Невелинг-младший бесцельно слонялся по лагерю. Лишь раза два он удалялся в свою «тойоту». Прокравшись следом за ним, Пингвин увидел, что Виктор работает на рации: подозрительного в этом ничего не было, поддерживать связь с Центром входило в его задачи. Раза два над ними на большой высоте пронеслась пара боевых самолетов, ближе к вечеру прострекотал легонький «Алуэт», «жаворонок», надежный вертолетик французского производства. Затем где-то далеко в буше взревел двигатель какой-то тяжелой машины.
      Пингвин не сомневался, что Невелинг-младший поддерживает связь и с теми, кто командует воинскими подразделениями, подтягиваемыми или уже подтянутыми к району их лагеря в ожидании развития дальнейших событий.
      — Идиоты! — выругался он вполголоса, ибо другого те, кто это делал, не заслуживали.
      Разве можно было вовлекать в секретнейшую операцию столько людей, столько лишних свидетелей?
      Быстро приближался вечер. И вот уже упали короткие серые сумерки, а затем всё разом накрыла глухая ночь.
      …Белобрысый Гек напрягся, прижал правую руку к черной лепешке наушника, словно стараясь что-то получше расслышать, медленно повернул лицо к Пингвину и чуть заметно ему кивнул. В пестрых отсветах приборной доски его побледневшее от азарта лицо выглядело как в фантастическом фильме — зловещее лицо человека с другой планеты, мерцающее синими, красными, зелеными, оранжевыми бликами. Эти блики играли в его глазах, скользили по коже, высвечивали в ночной темноте вдруг обострившиеся черты, желваки на скулах, стиснутые губы… Он ждал приказа.
      Пингвин покосился на стоящего рядом с ним Виктора и увидел, что тот в напряжении затаил дыхание. И тогда Пингвин перевел взгляд на радиста и легонько кивнул ему. Гек положил пальцы на тумблер, огоньки на приборной доске заметались, ВОР начал работу.
      Теперь оставалось только ждать. Мощные импульсы, посылаемые в ночную тьму, должны были делать свое дело — так, как было рассчитано специалистами «Уочгарда», и ничто уже не могло изменить хода событий.
      Виктор смотрел на Гека, склонившегося над мерцающей приборной доской, и не мог оторвать от него завороженного взгляда, как будто и его притягивала неведомая и неодолимая сила, парализовавшая волю, связавшая по рукам и ногам, лишившая возможности принимать решение и действовать. Все вокруг было нереальным: зыбкие очертания «лендровера» и палатки, тени людей вокруг него, эти перемигивающиеся, похожие на рождественские, огоньки на приборной доске ВОРа и тишина, глухая тишина ночи, разрываемая равнодушным потрескиванием цикад.
      — Есть! — вдруг громким полушепотом сказал Гек самому себе. — Мы их зацепили. Они изменили курс.
      И Виктор понял, что те, кто следил за полетом все это время, сообщили Геку об удачном начале охоты.

      Виктор надеялся до самого последнего мгновения, что преступление все-таки не совершится. Что самолет в назначенный час не вылетит или вылетит без того человека, на которого его отец развернул свою охоту. Что, наконец, откажет аппаратура, привезенная бандой этого старого, уродливого англичанина. Что умные приборы самолета не подчинятся приказам ложного радиомаяка и не собьют с толку пилотов… Что убийство не будет совершено, что…
      Вчера, поздним вечером покидая город, он остановился у телефона-автомата на обочине загородного шоссе и набрал номер одной либеральной газеты… Он знал, что телефоны всех газет города прослушиваются Системой, что продиктованное им на редакционный магнитофон будет, скорее всего, перехвачено и, вероятно, никогда не появится на газетной полосе. Но это был все-таки шанс — слабенький, ненадежный шанс на то, что Система, получив предупреждение о чьей-то угрозе разоблачить ее заговор, отложит операцию хотя бы на то время, которое ей понадобится, чтобы обнаружить источник этой угрозы. Чтобы сделать это, понадобится время, и время это будет и его, Виктора, временем, временем, чтобы что-то предпринять… Что — он тогда еще не знал и сам.
      По телефону он говорил, стараясь изменить голос, — он не собирался стать легкой добычей профессиональных охотников на людей, тех, кто начнет охоту на него уже в ближайшие полчаса и будет продолжать ее до тех пор, пока не добьется своего.
      Виктор быстро произнес несколько заранее составленных им фраз и резко повесил трубку, потом тщательно протер ее носовым платком — так, на всякий случай — и усмехнулся самому себе: в городе тысячи телефонов-автоматов, а на их трубках — миллионы отпечатков пальцев, кто будет искать, из какого автомата звонили в либеральную газету?
      Он вернулся в свою «тойоту» и поспешно рванул машину с места: совсем ни к чему было, чтобы рутинный полицейский патруль, оказавшийся на ночной дороге, обратил внимание на белого человека, отъезжающего от придорожного телефона-автомата в такую пору.
      Дорога была пустынна, встречные машины попадались редко, и он гнал «тойоту» по прямому и ровному, стремительному, как стрела, шоссе, и столбы белого света, несущиеся перед его фарами, упирались в самый горизонт. В лагерь Пингвина он должен был приехать после рассвета, и спешить было незачем, но быстрая езда в одиночестве успокаивала, скорость захватывала, а то, что машина была так послушна каждому его движению, придавало ему уверенность в своих силах.
      Он нажал кнопку кассетного магнитофона, и ночь заполнилась светлой, прозрачной музыкой, искрящейся изяществом и благородством. Это был Моцарт, Симфония номер сорок, играл Клайдерман, этот чудо-пианист, так по-своему объясняющий нам мысли и чувства великих мастеров гармонии.
      Сколько раз Виктор бывал на его концертах! И в Лондоне, и в Париже… В крохотной лондонской квартирке Виктора диски Клайдермана занимали почетное место, и как часто вечерами, в одиночестве, он вместе с Клайдерманом уходил в волшебный мир, где не было ни зла, ни насилия, ни расовых, ни классовых, ни социальных проблем, где не гремели выстрелы и не выли полицейские машины, не рвались бомбы со слезоточивым газом и не лилась кровь. И душа очищалась, и в ней устанавливалось равновесие, и являлись новые силы… Силы… для чего?
      В душе его все давно уже спуталось, смешалось, она была полна проклятых вопросов, мучительных, безответных, от которых ему так бы хотелось избавиться, от которых он пытался бежать, мотаясь по европейским городам и стараясь не думать, не вспоминать о той далекой стране, которая была для него родиной. И он проклинал тот момент, когда в первый раз, на чужой земле, в Лондоне, он вдруг спросил себя: «Родина… а что это такое — моя родина?»
      Его предки явились в Южную Африку четыреста лет назад, явились на чужую землю, чтобы сделать ее своей. Да, там жили дикие племена, их пришлось потеснить, но и они ведь были на этой земле чужими, пришельцами из других районов Черного континента, уничтожившими или изгнавшими тех, кого здесь встретили. И потому у предков Виктора были на эту землю такие же права, как и у чернокожих завоевателей, и разве не справедливо, что в борьбе побеждает сильнейший, разве это не закон природы? Это Виктор знал еще со школьных уроков, и ни он сам, ни те, кто его окружал, не сомневались в истинах, открывавшихся им со страниц школьных учебников.
      Этот закон диктовал все. И были бы чернокожие сильнее, умнее, цивилизованнее — они бы, а не белые остались хозяевами этой прекрасной земли, богатой недрами, с таким хорошим климатом. Но белые были сильнее их, умнее и цивилизованнее. Средневековая Европа, истекавшая кровью в междоусобицах, пылавшая в кострах инквизиции, маразмировавшая в религиозных раздорах, рождала людей энергичных и злых, богобоязненных и жестоких, фанатичных и сентиментальных, рождала и безжалостно отшвыривала их от себя подальше. И они покидали родные края, чтобы навсегда забыть их на чужбине, отрекались от прошлого, чтобы жить будущим, отказывались от своей нищей родины, чтобы обрести новую — богатую, щедрую, свободную, такую, какую они создадут сами.
      И кто и по какому праву сегодня считает Виктора на этой земле — земле, на которой он родился, на которой родилось и умерло столько поколений его предков, — пришельцем, чужаком-иностранцем, паразитом, пауком-кровопийцей? Кто и по какому праву хочет лишить его земли предков, выбросить в чужой, жестокий мир, где нет места существам, лишенным корней?
      Все это Виктор повторял самому себе, когда читал газеты и журналы, рассказывающие о происходящем у него на родине, когда видел жуткие телекадры, снятые в Соуэто или в других трущобах, населенных чернокожими. Полицейские, стреляющие в демонстрантов, натравливающие собак на подростков и женщин, толпы чернокожих, рыдающих над гробами погибших. Это было лицо Южной Африки, страшное, залитое кровью, покрытое позором лицо его родины.
      И однажды Виктор поймал себя на том, что стыдится признаться, что он южноафриканец. Это было в одном студенческом клубе в Лондоне, где он оказался совершенно случайно, в малознакомой и пестрой компании. Пестрой в буквальном смысле слова: там были парни и девушки всех цветов и оттенков кожи — белые, смуглые, черные, коричневые, желтые, был даже краснокожий североамериканский индеец, гордо именовавшийся Орлиный Коготь.
      Было рождество, все веселились, пели, плясали, дурачились. Партнершей Виктора оказалась «цветная» — похожая на грациозную статуэточку студентка из Индии, натурализовавшаяся на британских островах несколько лет назад, когда это сделать было еще сравнительно нетрудно. В Южной Африке Виктор пришел бы в ужас, если бы кто-нибудь даже в шутку предсказал, что он будет сидеть за одним столом с «цветной», беспечно болтать с нею, обниматься, танцевать.
      Она же поначалу удивлялась его нерешительности, но потом приписала все робости его характера и взяла инициативу на себя. В его южноафриканском акценте она не разобралась, а когда стала прислушиваться, он назвался австралийцем. Ей было на все наплевать — австралиец так австралиец, по всему было видно, что он хороший парень, а не подонок. Почему он тогда ей соврал, он и сам понял лишь на следующий день: в канун рождества у него на родине произошла очередная страшная бойня.
      И опять газеты были полны ужасных фотографий, и опять на телеэкранах лилась кровь, и опять дубинки полицейских с размаху обрушивались на черные головы и холеные овчарки рвали беззащитные черные тела, и опять надрывно выли толпы на кладбищах и чернокожие священники с горящими ненавистью глазами слали проклятья белым и призывали к божьему отмщению, а белокожие, уверенные в себе мордатые парни в полицейской форме стояли, держа наготове заряженные карабины и бомбы со слезоточивым газом. «Кровавое рождество в Соуэто!» — кричали траурные газетные заголовки. «Десятки чернокожих убито и ранено! Дети за решеткой расистского режима!»