В те не очень сытные послевоенные времена не существовало словосочетаний вроде «мини-юбки» или «мини-футбол». И было бы странным, если бы тогда кто-нибудь их придумал. Но если после ужасов только что закончившейся войны сверхукороченные женские одеяния не входили в число повседневных людских забот, то игра, получившая позднее название «мини-футбол», была весьма популярна. На пустырях и во дворах, от крайнего севера до крайнего юга обутое, полуобутое или босоногое несовершеннолетнее мужское население с большим азартом гоняло ногами мячи на небольших площадках, к которым сегодня можно было бы применить слово «мини». В этих футбольных баталиях твердели, закалялись характеры игроков, вырабатывались их стойкие жизненные позиции.
 

КИСАРОВКА

      Свою футбольную мини-команду имела, разумеется, и Кисаровка — старый двор, находившийся в самом центре Москвы. Кисаровка протянулась вдоль Маросейки, отделенная от улицы длинным двухэтажным, а в одном месте даже трехэтажным домом, углы которого загибались в Петроверигский и Большой Спасоглинищевский переулки. В наши дни нумерация этого дома обозначается через тире: 6–8. Но до войны и в первые послевоенные годы тире не признавалось, и дом все называли «шесть дробь восемь».
      Первый этаж дома 6/8 был занят продуктовым магазином, столовой, пошивочной мастерской и отделением милиции. Второй этаж, где родились и жили почти все герои этой повести, был поперек, но разделен на несколько коммунальных квартир. Каждая имела узкий длинный коридор посредине, уборную с чугунным унитазом, маленькую кухню с умывальником, железной дровяной плитой, множеством примусов-керосинок и от тридцати до пятидесяти жильцов. Зато на просторном чердаке сплошных поперечных перегородок не было, и собиравшиеся там иногда местные мальчишки могли спокойно перемещаться меж боровов и печных, труб от Спасоглинищевского переулка до Петроверигского и обратно.
      С южной стороны Кисаровку подпирало несколько ветхих каменных флигелей. Между ними были проходы в нижние дворы, уступами спускавшиеся к Солянке. Для несовершеннолетнего мужского населения Кисаровки важнейшим из этих дворов была Пуговка: там сохранилось большое ровное место и там играли в футбол.
 

ПУГОВКА

      Первым на Пуговку пришел Витька из 56-й квартиры дома 6/8. Он отыскал восемь хороших кирпичей, по два на каждую штангу, и обозначил ими ворота. Затем тщательно измерил расстояние между кирпичами и сдвинул их так, чтобы длина ворот была одинаковой.
      Придирчиво осмотрев площадку, Витька убрал с земли большой осколок бутылки. Поле было готово для игры.
      Он сел на скамеечку, чудом сохранившуюся с довоенных времен, и стал ждать ребят.
      На стене дома, отделявшего площадку от Спасоглинищевского переулка, красовалась крупная надпись: «Стадион УПВ». Ее намалевал самый хулиганистый парень из дома 2/4, прозванный за туповатую широкую физиономию Бегемотом. Бегемот придумал способ издеваться над слабонервными соперниками своей дворовой команды. Тому, кто приходил на Пуговку поиграть в футбол первый раз, он пояснял, что означают буквы УПВ:
      — Если читать слева направо, — нехорошо осклабившись, гнусавил Бегемот, — то будет: «У нас попробуй выиграй!» А если справа налево, получается: «Выиграл — попробуй уйди!» Живым! — мрачно добавлял он и мастерски сплевывал сквозь зубы.
      Для знавших Бегемота не было секретом, что, несмотря на внушительные размеры и зверскую физиономию, он был отчаянным трусом и, как многие трусливые, обожал покуражиться над слабыми, когда чувствовал свою безнаказанность.
      Сегодня ребятам с Кисаровки как раз предстояло играть с командой соседнего дома 2/4, тянувшегося по нижней части Маросейки от проезда Серова до Большого Спасоглинищевского переулка. Парни в этой команде были все великовозрастные и здоровые — в прошлый раз кисаровские им проиграли. Витька тогда сначала стоял в воротах и не пропустил ни одного мяча. Потом он перешел в нападение, а место голкипера занял несколько неуклюжий, но добросовестный Юрка Трусов. Команда не возражала, зная, что у Витьки молниеносная реакция и умение обрабатывать мяч в одно касание. А вот бегать долго он не мог: быстро уставал.
      В той игре Витька забил гол сразу. Получив пас слева от Леньки Плиева, он точно ударил ногой по летящему мячу, и тот мгновенно оказался в воротах противника. Вратарь даже не шелохнулся. Тогда защитники устроили новоявленному нападающему плотную «опеку», и Витька, пытаясь уйти от них, скоро полностью выдохся. Тем временем Юрка пропустил подряд три мяча. После игры кисаровские попросили сыграть матч-реванш. Капитан команды дома 2/4, по прозвищу Бобыля, снисходительно согласился.
      — Все равно продуетесь! — небрежно бросил он.
      Кисаровские промолчали.
 

БУТЕРБРОД

      — Если бы ты не отдал сегодня за марку Ваське Голдобину свой бутерброд с маслом, ты бы так быстро не устал, — сказал Витьке после игры Ленька Плиев.
      У Леньки была неприятная привычка сразу говорить в лицо то, что думал. За это многие его не любили. Недоброжелатели называли его Осетриной. Прозвище прилипло к пареньку с раннего детства, еще с довоенных времен, когда он старательно объяснял всем и каждому, что по национальности он осетин. А так как по малолетству Ленька еще не справлялся со словами, у него получалось: «Я осетиина». Малыша немедленно окрестили Осетриной, благо перед войной это «рыбное» слово было еще в обиходе. Но все, кто знал Леньку поближе, называли его только по имени, так как уважали за отзывчивый и справедливы, характер.
      — Бутерброды ты кончай отдавать! — продолжал между тем Ленька. — А марок я тебе и так достану, у меня коллекционер есть знакомый, обещал поделиться дублями. Еще у Федора старый альбом лежит, может, он его тебе подарит.
      Федор Степанович Махаев, одинокий тридцатилетний человек с пробитой осколком мины грудью, из-за чего он часто болел, жил в 58-й квартире и дружил со всеми мальчишками Кисаровки.
      — А Голдобин твой — гад, каких мало! — добавил Ленька. — Я бы на твоем месте никаких дел с ним не имел. Марка, которую он тебе за бутерброд дал, считай, ворованная!
      — Откуда знаешь?
      — У них в квартире до войны дядя Голдобы жил. Брат матери. Говорят, хороший был человек. Он с фронта не вернулся, без вести пропал. А комната его до сих пор пустует. Мать Васьки с управдомом договорилась и комнату эту заняла, а вещи брата в угол сложила. Так Васька потихоньку от матери дядин альбом с марками стащил и теперь распродает коллекцию…
      — Точно?
      — В их квартире Галка Гуреева живет. А она никогда не врет. Она мне и рассказала.
      Ленька не заметил, что при последних его словах Витька слегка покраснел. Красивая, сероглазая Галка Гуреева из 239-й женской школы была предметом его тайных воздыханий, о чем никто не знал.
      — Оказывается, — говорил Ленька, — старшая Галкина сестра Нина того соседа, что с войны не возвратился, очень любила и сейчас любит, ждет до сих пор. А у Нины сам знаешь, какая внешность — любой замуж возьмет… Только она всем отказывает…
      — Ладно, Леня. — Витька овладел собой. — Васька мне и самому сильно не нравится. Не удержался я, когда он мне марку показал. Зебра на ней нарисована. Понимаешь, зеленая марка и крупным планом — серая зебра на фоне саванны! «Компания де Мозамбик». А у меня — ни одной португальской колонии! Я предложил Ваське поменяться на Бельгийское Конго — ну, знаешь, марку с африканскими хижинами и копьями по краям. Он скривился и говорит: «Давай лучше бутерброд и бери марку».
      Ленька засопел:
      — Если бы Голдоба голодным был… А то твой хлеб с маслом он тут же продал Мишке Резникову — тот всегда есть хочет, и у него как раз деньги были.
      — Лень, а ты не знаешь, зачем Ваське деньги?
      — Ну, во-первых, он жадина, а во-вторых, хочет спекулировать по-крупному. Потому и с Бегемотом дружит. А Бегемот хуже шакала. Он, — Ленька понизил голос, — свел Ваську с дядей Яковом из шестидесятой квартиры.
 

ИНВАЛИД-СИЛАЧ

      Витька присвистнул. Дядю Яшу основательно побаивались. Взрослые старались избегать разговоров о нем, а мальчишки с затаенным страхом и определенной долей почтительности называли его меж собой Сильвером — по ассоциации с главарем-пиратом из «Острова сокровищ». Внешнее сходство действительно было: хотя дядя Яша и имел обе ноги, он сильно хромал на левую. Старухи на кухне рассказывали, что ногу эту дяде Яши повредили в момент рождения. Он и считался инвалидом от рождения и поэтому имел «белый билет», то есть от воинской службы его освободили пожизненно. Нога у дяди Яши была сильно искривленной, но если не видеть его во время ходьбы — не догадаешься, что он калека. Витька однажды наблюдал, как этот инвалид, раздетый по пояс, колол во дворе дрова. Могучие бицепсы борца, бычья шея и спина из бугров мышц… Можно было подумать, что это молотобоец.
      Побаивались Якова, однако, не из-за его физической силы. Мальчишки улавливали порой обрывки разговоров взрослых, из которых явствовало, что дядя Яша человек далеко не простой и водит компании с разного рода темными людьми, которые при надобности могут и убить, не моргнув глазом. Впрочем, в большой коммунальной квартире ничего не скроешь, и, наблюдая за типами, которые приходили к Якову, мальчишки сами могли строить кое-какие предположения.
 

ФЕДОР

      Упоминание о Якове насторожило Витьку еще и потому, что вчера вечером впервые с неожиданной ненавистью отозвался о хромом Федор Махаев. Дело было так. Федор последние дни плохо себя чувствовал и почти все время лежал в кровати. Витька забежал к больному после школы, чтобы сварить кашу, кисель и покормить его. Настроение у Федора было хуже некуда, похоже, он всерьез подумывал о смерти. Витьке все это активно не нравилось. Федора искренне уважали все кисаровские мальчишки за внутреннюю порядочность и за то, что он всегда помогал пацанам, когда они что-нибудь мастерили из дерева. До войны Федор был отличным столяром-краснодеревщиком.
      Жил Федор в узкой десятиметровой комнатке, был холост и старался избегать женщин. Он не мог простить им всем измену одной из них — его бывшей невесты: она вышла замуж вскоре после того, как он ушел на фронт. Только к Нине Гуреевой относился бывший столяр с искренним уважением. Видимо, за ее верность погибшему жениху. Мальчишки часто и запросто заходили к Федору, порой чтобы просто посоветоваться с ним о своих делах.
      — Столяр я столяр, пока еще не помер, — шутливо напевал он, завидев юных гостей.
      Иногда на Федора нападала грусть, и он начинал рассказывать ребятам об обороне Ленинграда, о страшной блокадной зиме, когда ослабевшие, голодные люди, которые делали все, что только могли, для фронта, не выдерживали и падали, умирая прямо у станков или на улице. Но все держались до конца, добавлял Федор, знали, что умрут, а человеческого достоинства не теряли и делились друг с другом, чем могли.
      О блокаде мальчишки слушали с большим интересом, они ведь тоже пережили в Москве голод и холод зимой сорок первого — сорок второго годов. Тогда, чтобы спасти родных от гибели, они обшаривали все чердаки окрестных домов в поисках дощечек и деревянных брусков. Это был единственный вид топлива, доступный в ту зиму. Но ребята отлично понимали, что лишения их семей не шли ни в какое сравнение со страданиями ленинградцев.
      Когда Федор начинал говорить о блокадных временах Ленинграда, он вдруг менялся, становился собранным, торжественным, и голос его слегка звенел:
      — Никогда, ребятки, слышите, никогда фашисты не смогли бы захватить Ленинград. По крайней мере, пока был жив та-м хоть один человек…
      — Неужели не было в Ленинграде подонков? — как-то спросил Федора Витька.
      Тот помрачнел:
      — Были, конечно, и такие. — И вдруг взорвался: — Один из них в нашем доме живет. Будь у меня автомат, я бы эту хромую мразь расстрелял! Встречался я с ним там, в блокаду. Завмагом где-то работал, сволочь! У умирающих старух ценности большие, золото, бриллианты на продукты выменивал! А взамен золота продуктов давал так мало, что старухи все равно от голода помирали… Ненавижу! — скрипнул он зубами.
      Витька сразу понял, что речь идет о хромом дяде Яше.
      — Какие люди там погибли! — продолжал Федор. — А эта гадина выжила. Гады, они всегда живучие! Мне когда осколком мины грудь пропороло, я сознание потерял. Так бы и остался на том поле навечно, если бы не Сашка и Колька… Оба, тоже раненные, вытащили меня из-под обстрела. А через три месяца одной бомбой обоих убило. В первый же день, как из госпиталя на фронт возвратились! Ну почему так?
      Почему? Витька и сам не раз задавал себе этот вопрос. Почему в их квартире с войны не вернулись самые лучшие? И в их числе отец…
 

НЕЗНАКОМЕЦ

      Витька еще раз осмотрел площадку — вроде бы все в порядке. Потом заглянул в проулок, откуда со стороны Спасоглинищевского должна была появиться команда дома 2/4. Ребят пока не было видно, но в конце проулка, у ворот, показался незнакомый высокий, худой мужчина в кителе без погон. Он заметно хромал. В руках у него была сумка.
      «Чего это он сюда идет? — подумал Витка. — Выпивать, что ли, собрался в укромном месте? Или хочет сократить путь и залезть по насыпи в наш двор?»
      Незнакомец приблизился. Стало видно, что щека его изуродована большим шрамом, придававшим лицу свирепое выражение. У Витьки заныло в груди: может, бандит?
      Хромой подошел к Витьке, поздоровался, спросил:
      — В футбол играть собираетесь? — Голос у него оказался неожиданно мягким и добрым. — Я тоже когда-то очень любил играть в футбол. А теперь вот полноги потерял, не поиграешь…
      Витька взглянул на ноги мужчины и сразу догадался, что левый ботинок у него надет на протез. Еще Витька заметил, что незнакомец совсем не пожилой, как ему показалось вначале, а всего лет на десять старше его, Витьки.
      — Меня зовут Николаем, — продолжал между тем хромой, — а тебя?
      — Виктором.
      — Хорошее имя. Победитель. Во время войны нужное. Да и в футболе полезное. Если не возражаешь, я посижу тут на скамеечке и посмотрю, как вы будете играть. До войны я тоже на Пуговке мяч гонял. Жил отсюда неподалеку.
      Витьке захотелось сказать Николаю что-то приятное, но, не найдя слов, он вдруг неожиданно для себя спросил:
      — А вы где здесь жили?
      Николай почему-то замялся, потом ответил:
      — Рядом, в Петроверигском переулке.
      — Окно нашей комнаты выходит в Петроверигский переулок, а вход в квартиру с Маросейки, и еще два черных хода во двор есть, — сообщил Витька.
      — Знаю я твой дом. Напротив Резинтреста.
      — Точно. Дом этот, в котором Резинтрест, все солнце нам заслоняет. Я птиц хотел себе завести, только они без солнца погибнут. У нас с мамой комната на месте старого черного хода сделана: семь с половиной метров в длину, четыре в высоту и метр восемьдесят пять в ширину. Как пенал.
      — Смешная комната, — засмеялся Николай, — зато, раз узкая — значит, теплая.
      — Это точно! Она нас с мамой в войну спасла. Дров не было, дощечками топил, которые по чердакам собирал. Поэтому совсем не замерзли.
      — А отец где?
      Витька помрачнел:
      — Погиб он. На фронте, в сорок втором году.
      Николай замолчал, думая о чем-то своем. Потом заговорил снова:
      — Я вот не погиб, а инвалидом стал. Да еще в плену побывал, а это хуже, чем смерть. Бежать все-таки удалось, потом снова воевал, пока не ранило. — Неожиданно новый Витькин знакомый заговорил о другом: — Я видел, как вы в прошлый раз играли здесь в футбол. Смотрел со стороны Гучкова сада. Ты играл хорошо, у тебя дар футбольный есть, а вот устаешь ты быстро.
      — Это я голодный был, — смутился Витька. — Вообще-то я всегда быстро устаю. А тогда перед игрой бутерброд свой одному гаду за марку отдал колониальную.
      — Почему гаду? — удивился Николай. — Ты добровольно отдал?
      — Добровольно. Только не знал, что марки у него хуже, чем ворованные. Родственник его с войны не вернулся, без вести пропал. А Васька, гад, альбом того родственника украл и теперь оттуда продает. Разве можно так делать? Невеста того парня до сих пор ждет, ни на кого не смотрит, а племянник марки крадет.
      — Невеста, говоришь, ждет? — думая о чем-то своем, сказал Николай. — Хорошая, наверно, невеста.
      — Красивая. К Нинке многие сватались, а она всех прогнала.
      — Нинка, говоришь? Где же она, такая стойкая, живет?
      — В доме десять, рядом с нашим домом на Маросейке.
      — Хороший ты паренек, Витька, — вдруг сказал Николай. — А марки я до войны тоже собирал. Много набрал.
      — И колонии были?
      — Еще какие! Эритрея — антилопа там с длинными рогами, Итальянское Сомали — гепарды с утеса на самолет глядят, Французская Западная Африка с леопардом, Мадагаскар сиреневый с головой африканца, Золотой Берег с негром, бьющим в барабаны, — да чего только не было! — Николай заметно оживился. — И Мозамбик с зеброй был у меня. Зелено-серая марка… — Вдруг он резко сменил тему разговора: — Виктор, я про футбол с тобой хочу поговорить. Вот ты устаешь быстро. А я могу тебе помочь, чтобы ты не уставал.
      — Как же вы мне поможете? Мама говорит, надо мясо есть и спать побольше. Спать еще можно, а мясо — где его взять? — рассудительно заметил Витька.
      — Я сам после ранений плох был. Может, долго еще был бы слабым, да отвар один мне дали. Чудесный отвар! Всего треть стакана выпьешь — и, если больной, тут же хорошо себя почувствуешь, а коли здоровый, то сразу сил прибавляется. Быстрее всех бегать будешь.
      — Так не бывает!
      — Бывает, еще как! Давай попробуем! Только, чтобы бегать, не уставая, отвар надо пить несколько дней подряд.
      Заметив на Витькином лице недоверие, Николай улыбнулся:
      — Ты не бойся! Это из очень редких трав отвар, и лекарство туда одно добавлено. Такой отвар, если продать на рынке, огромных бы денег стоил. Ну, что-то вроде женьшеня, только гораздо сильнее. Слыхал про женьшень?
      Про женьшень Витька слыхал. Мать рассказывала, что корейцы и китайцы золотом платили за этот корень, который вроде бы омолаживал человека. А Николай, сразу видно, человек хороший.
      — Ладно, — согласился Витька. — А когда вы мне отвар дадите?
      — Сегодня, после игры. Я здесь рядом живу.
      Со стороны Кисаровки послышался молодецкий запев:
 
Узнай, родная мать,
Узнай, жена-подруга,
Узнай, далекий дом и вся моя семья,
Что бьет и жжет врага
Стальная наша вьюга,
Что волю мы несем в
родимые края!
 
      Пение прервалось громким свистом, и наверху в проеме забора возникли головы Леньки Плиева, Вовки Попова, Борьки Медведева, Юрки Трусова и других Витькиных товарищей по команде, которые были его одноклассниками и соседями по дому. Ребята начали дружно скатываться с насыпи вниз на Пуговку. Почти одновременно со стороны Спасоглинищевского переулка показалась команда дома 2/4. Эти тоже шли с песней, горланя во всю мочь: «Соловей, соловей, пташечка, канареечка жалобно поет!»
 

МИНИ-ФУТБОЛ

      Еще утром во время большой перемены в 661-й мужской средней школе, где в полном составе учились футболисты Кисаровки, состоялось экстренное собрание команды. Обсудили тактику предстоящей после обеда игры. Поскольку ребята с Нижней Маросейки были физически сильнее, кисаровцы решили сразу же начать игру мощным штурмом ворот противника и забить ему побольше голов, пока не опомнился.
      Когда началась игра, этот тактический замысел себя оправдал. Уже на первой минуте Витька прорвался с мячом к воротам соперников. В связке с ним, в трех метрах сзади, бежал Володька Попов. Имея перед собой защитника и вратаря, Витька бить по воротам не стал, а, перепрыгнув через мяч, пяткой отдал его Володьке. Тот спокойно послал мяч в правый нижний угол. То был знаменитый прием, позаимствованный Витькой и Вовктэй из книжки «Вратарь республики». Через две минуты Борька Медведев аккуратно поднял мяч прямо па голову Леньке, и Плиев забил второй гол. Соперники обозлились. Они не привыкли проигрывать. Начался штурм кисаровских ворот. Почти расшвыряв защитников, Бегемот вышел один на один с вратарем, и тот не смог удержать попавший в него мяч. Счет стал 2:1.
      Еще через десять минут — 2:2. Команда с Нижней Маросейки торжествовала.
      Витька, которого плотно «опекали» два рослых защитника, еле дышал. Он уже не мог бегать, а сердце, казалось, колотилось где-то в горле. Витька направился было к своим воротам, чтобы сменить Юрку Трусова, но передумал. Он решил немного отдохнуть, не бегая напрасно за мячом. Кисаровцы поняли его маневр и какое-то время старались держать мяч в центре поля, пока Витька не почувствовал себя лучше. Он без труда отобрал мяч у Бегемота и с непостижимой для окружающих скоростью помчался к воротам противника. Никто в обеих командах и понять ничего не успел, как Витька забил гол. 3:2!
      — Сейчас я этому вертлявому зайцу покажу! — угрожающе зашипел Бегемот, вновь начиная игру с центра поля. — Все ноги переломаю!
      Но стоило противникам лишь чуть отпустить мяч, как Витька вновь завладел им. Однако на этот раз забивать сам не стал, а, уйдя в угол площадки, принялся выманивать на себя защитников, непрерывно обводя их. Как только напротив ворот в выгодном положении оказался Борька Медведев, Витька дал ему передачу точно в ноги. Борис остановил мяч и хладнокровно левой забил его в ворота. Вконец обалдевший вратарь, отчаянно пытавшийся перед этим уследить за мельканием Витькиных ног, не смог парировать удар. Счет стал 4:2.
      Теперь Витька перешел в защиту. Он снимал мяч с кончика ноги соперника и отдавал кому-нибудь из своих. Рассвирепевший Бегемот, не понимая, что происходит, отчаянно пытался забить кисаровцам мяч. Получив пас, он в очередной раз ринулся на защитников. Те малость дрогнули, опасаясь столкновения с крепким парнем. Однако тут же Бегемот увидел перед собой Витьку. Радостно хрюкнув, он мгновенно наметился изо всех сил ударить по Витькиному колену ногой, обутой в тяжелый ботинок. Такой удар должен был надолго вывести из строя новоиспеченного быстрого форварда.
      В тот момент, когда Бегемот замахнулся ногой, Витьке показалось, что здоровенный ботинок сейчас вдребезги разобьет его колено. В какие-то доли секунды он успел отдернуть ногу, и ботинок прошел сантиметрах в двух от нее. Вслед за ботинком последовала вытянутая нога Бегемота, потом его туловище. Не встретив в воздухе сопротивления, Бегемот упал на землю.
      «Ах, ты так! — подумал Витька. — Получай еще один!»
      И он, легко обойдя всех защитников, забил пятый мяч.
      В центре поля, громко стеная, валялся Бегемот, сильно растянувший ногу. Остальные очумело смотрели на Витьку.
      — Ну, ты даешь! — хмыкнул Вовка Попов. — Ты, как стриж, туда-сюда летал!
      — Бутерброд Голдобе не отдал, вот и бегаю, — не совсем уверенно ответил Витька, только сейчас почувствовав неодолимую усталость.
      — Мы тебя готовы кормить бутербродами два раза в день, если будешь так играть, — серьезно сказал Борька Медведев.
      Все рассмеялись. Никто не обратил внимания на Леньку Плиева, который в пяти шагах от Бегемота сделал странное движение ногой, будто хотел что-то втереть подошвой в землю.
      Капитан команды Нижней Маросейки Петька Бобыля подошел к Бегемоту, помог ему встать, потом объявил:
      — Встреча переносится. Из-за травмы ноги у нашего игрока…
      — Который не сумел разбить ногу нашему игроку, — громко сказал Ленька Плиев.
      — Недельки через две вас устроит? — продолжал Бобыля. — Раньше Бегемот все равно не поправится.
      — Устроит! Устроит! — закричал за всех Вовка Попов. — Пусть подлечится! А то опять никому ногу сломать не сможет!
      Ребята с Нижней Маросейки угрожающе загудели.
      — Ладно! Кончай базар! — осадил их Бобыля. — Через две недели продолжим на этом месте.
 

СНАДОБЬЕ

      Ребята разошлись. Витька сказал, что остается со своим знакомым Николаем, который, как и он, собирает марки. Николай все это время молча сидел на скамеечке. Витька подошел к нему.
      — Как себя чувствуешь? — спросил Николай.
      — Еле ноги передвигаю!
      — Упорный ты, паренек! Усталость смог преодолеть! Это не у всех получается. Пойдем, подлечу тебя малость.
      — А это не вредно? — на всякий случай спросил Витька
      — Конечно, нет. Я одновременно биолог и врач Поэтому ничего опасного для пациента позволить не могу. А идти совсем недалеко. Я в Малом Спасоглинищевском комнату снимаю.
      — А вы не знаете, почему переулок называется Спасоглинищевским?
      Витьку давно интересовал этот вопрос.
      — Место тут глинистое, холм из глины. Наверно, церковь Спаса была. А знаешь, откуда название Маросейка?