За хлебом. Удивительная стать -
      Быть с этой жилкою мастеровою -
      И так, ни за понюху, пропадать -
      Из чистого протеста. Из покою
      Душевного не хочет выпадать.
      Стоит на паперти. А лето знойно.
      Все суетно вокруг. Ему покойно.
      * * *
      24 июля 1943
      Большущее спасибо за костюм -
      Такого у меня и не бывало.
      Сознайтесь, что послали наобум!
      Я Ваши письма часто получала,
      Но тут же заходил за разум ум -
      Простите, я на них не отвечала -
      Из-за беды, постигнувшей меня.
      Четвертый час сорокового дня
      Со дня кончины мамы. Двадцать девять
      Со смерти старика. И так хочу
      Сказать им что-то нужное, да где ведь!
      И оглянусь, и тут уж промолчу.
      Не плачу. Слезы -- этакая невидь!
      Да заплатила уж! Но все плачу
      Своей душой, усталой и больною,
      По карточкам, просроченным не мною.
      А Вы? Как Вы-то там? Наверняка -
      Худеете? Костюмы Вам невпору,
      И ни портного нет, ни скорняка,
      Чтоб переделать на руку нескору.
      Да где теперь найдете Вы бока,
      Чтоб им в костюме не было простору!
      Их нет. Вот вероятие -- их нет.
      Вот Вам неприблизительный ответ.
      * * *
      6 сентября 1943
      А тут еще с Антошею несчастье -
      Ему в саду прошибли камнем лоб,
      Пришел завязанный, что за напасть! Я
      К заведующей: "Не хватало, чтоб
      Раскалывали черепа на части
      Они друг другу!" А она потоп
      Устроила мне мерзостей с присловьем:
      Следите сами за его здоровьем!
      С работы прихожу -- темно уже -
      В дверь вталкиваю сына -- и на гряду,
      Нарыла мешок свеклы и ниже
      Могла его поднять, влачила с саду.
      А ныне огород мой в неглиже,
      А там еще картошка! Но нет сладу:
      Домой придешь -- уж ночь, но все невсчет:
      Садись -- талоны клей, пиши отчет!
      * * *
      Ноябрь 1943
      Погиб! Мой муж погиб -- вот это новость!
      Я курица. Но не смешите кур!
      Судьба питает к нам одну суровость -
      Но же ведь должен быть и перекур,
      Ведь даже молота многопудовость
      Должна промахиваться. Чур нас! Чур!
      Ты, новость, сгинь во тьму -- исчадье песье!
      Довольно! В жизни будет равновесье!
      Я отдала соседям огород
      И комнату вернула в ЖАКТ -- под справку, -
      И, отойдя с ребенком от ворот,
      С узлом в вагонную полезла давку.
      Но как накурено-то, отворот!
      Меж тем дежурный проорал отправку,
      И загремел железами состав,
      И воздух брызнул, жесткий, как состав.
      Голос четвертый. МОИ ЗАПИСИ ПО НАСТРОЕНИЮ
      * * *
      14 апреля 1940
      Какие подлые клеветники
      Вводят теперь в обман суд пролетарский.
      Как объясненья с нами коротки!
      Добро б еще страдать в неволе царской...
      Ты не виновен -- что за пустяки!
      Решением коллегии январской
      Тебе, ты пишешь, вменена статья
      193-17-а.
      Ее я проглядела в удивленьи -
      Что все же приписать тебе могли,
      В чем обвинили -- в злоупотребленьи?
      Во власти превышении? Или
      В небрежном и халатном отношеньи?
      Могу ль я равнодушна быть к петли,
      Тебя терзающей, и не помочь -- но,
      В чем ты виновен, -- поясни мне точно.
      Тебя я знаю вот уж двадцать лет
      Как комиссара и как человека.
      Все это, разумеется, навет...
      (У Тетушки, конечно, картотека
      На самый неожиданный предмет -
      Выкройкотека и клеветатека.
      Кухонные рецепты, рифм набор,
      Счета, записки, наблюденья-сор).
      * * *
      2 августа 1940
      Наркому Вну/Дел (Имярек) прошенье
      О пересмотре (но когда? но кем?)
      Судейской В/коллегии решенья
      По поводу Максимова Н.М.
      -- Меня не трогают его лишенья,
      И я пишу Вам вовсе не затем,
      Чтоб Вы мольбе жены несчастной вняли
      И, оправдав его, судимость сняли.
      Все так -- я числилась его женой,
      Хоть мы душой друг другу были чужды, -
      Делился радостями не со мной
      И написал из лагерей из нужды.
      Итак, здесь повод, видимо, иной,
      Чем если б мне он нужен был как муж, да
      И сам он, видя это, прошлый год
      Просил меня оформить с ним развод.
      Безжалостна к нему, как перед Богом,
      Его я, разумеется, кляну,
      Но я могла бы рассказать о многом,
      Что отрицало бы за ним вину, -
      Затем, что я, являясь педагогом,
      Подметила за ним черту одну,
      Что он, хотя и вследствие сиротства,
      Достаточно имеет благородства,
      И человек он честный -- не пустой,
      Хоть малограмотный, но убежденный.
      Родился он у матери простой,
      Законным браком вовсе обойденной,
      Мечтавшей с Вам понятной теплотой,
      Чтоб сын ее, вне статуса рожденный,
      (как и другие три) были с одной
      Фамилией -- стать матерью-женой.
      Увы! Предмет насмешек и издевок,
      Узнал он рано подневольный труд,
      Все прелести побоев, голодовок
      И пьяных мастеров тяжелый суд,
      Все выгоды таких командировок,
      Когда тебя с письмом любовным шлют
      Или дают пустую флягу в руки -
      Все испытал он, он прошел все муки.
      Контуженный на бойне мировой,
      Изведавший позор и угнетенье,
      Он избран в комитет был полковой
      Во дни Октябрьского возмущенья.
      С большевиками телом и душой,
      Он Зимний брал, он получал раненья
      На Финском фронте -- и с тех пор с одним
      Мой путь был неразрывно связан с ним.
      Он всюду был, где только в нем нуждались,
      Ему не свойствен аристократизм.
      Мы часто в те районы посылались,
      Где неискоренен был бандитизм.
      На жизнь его нередко покушались.
      В нем есть неистощимый альтруизм -
      Он раздает всегда что только можно,
      Его купить деньгами невозможно.
      Он бескорыстен, нечестолюбив,
      Он говорил мне: "Есть шинель, и будет".
      Где жил он -- там мой кооператив -
      Тринадцать метров с половиной будет -
      А нас там трое, то есть есть мотив
      Для улучшенья -- он иначе судит.
      Велосипед да вечное перо,
      По описи, -- вот все его добро.
      Два года он провел в Монгольском Гоби -
      Рис, мясо да соленая вода,
      И превратился в некое подобье
      Ходячего скелета, и тогда
      Просил внимания к своей особе.
      Из центра отвечали: Не беда,
      Что там у Вас? Поносик или рвотка?
      Максимов, Вы -- казанская сиротка.
      А у Максимова была цинга,
      Опухли десны и шатались зубы,
      Заныла простреленная нога
      И стали боли в животе сугубы.
      Монголы замечали: "Плох дарга!
      На родина! В большой аймак ему бы!"
      Но уланбаторское Сов-ино
      Решило иначе лечить его
      И переслало... ампулу стрихнина!
      И где бы был Максимов мой сейчас,
      Когда б от поглощенья "витамина"
      Его сам "отравитель" не упас,
      Раскрывшийся Максимову с повинной, -
      Он переводчиком служил у нас.
      Вот редкостное отношенье к кадрам!
      Чтоб избежать других наверняка драм,
      Максимов запросился от всего,
      Минуя Сов-ино, туда, где мило.
      Он попросту просил спасти его.
      Меня письмо порядком удивило -
      Он и не жаловался до того.
      Но он не ныл, отнюдь, а ясно было,
      Что человека допекла беда.
      И, что могла, я сделала тогда.
      Командировка не была удачной:
      В Москве в Ино он так и не попал,
      Не мог понять он в форме однозначной,
      В какую переделку все влипал.
      И снова выехал он, незадачный,
      Туда, где перед тем чуть не пропал, -
      В Монголию, край столь к нему суровый.
      Страна все та же, но аймак был новый.
      Его старались обойти во всем -
      Во-первых, переводчика лишали,
      На совещанья, бывшие при нем,
      Ни разу, во-вторых, не приглашали.
      Его старались обойти хоть в чем,
      В работе и признании мешали.
      И так третировал его отдел,
      Что осенью Максимов заболел.
      Врач констатировал отечность легких,
      Заныла вскоре плечевая кость,
      Стал руку поднимать труд не из легких,
      Явилась слабость сердца, частый гость,
      А с грудью что творилось -- что ни вздох -- кых!
      Давленье невозможно поднялось.
      Что делать, как помочь его здоровью?
      К тому ж, он вскоре начал харкать кровью.
      Он запросился в центр на рентген,
      Ему, понятно, что не разрешили.
      Он уланбаторцами был забвен,
      Они высокомерием грешили,
      Хоть заезжали часто в наш домен,
      Поскольку все пути тут проходили
      И ночевали в аймаке у нас,
      Но, съехав, забывали нас тотчас.
      Спустя полгода прибыл переводчик,
      Он плоховато русский понимал,
      Монгольского же знал всего кусочек,
      Он жаловался часто, что был мал
      Курс языков у них -- еще б годочек,
      А письменность он так перелыгал,
      Что часто из монгол к нам кто подходит
      И говорит -- не так мол переводит.
      Сам за собою сознавал он грех.
      Нет-нет и на вопрос в беседе штатской,
      Какой язык он знает лучше всех,
      Он живо отвечал: Моя -- бурятской! -
      Он был рассеян, словно майский снег,
      И часто в невнимательности адской
      Такого наворотит, что весьма
      Казался нам лишившимся ума.
      Максимов на виду был в Цецерлике,
      И уважали все вокруг -- его,
      И только в Центре злобные языки
      Опять не признавали ничего
      И собирали против нас улики,
      Ему грозил арест -- и от всего,
      Измученный душой, разбитый телом,
      Понятно, что на родину хотел он.
      Он знал, что Партия оценит труд,
      Что будут зачтены ему условья,
      В которых он трудился, как верблюд,
      Что сможет он восстановить здоровье.
      И на тебе -- арест, а после -- суд!
      Могу ль найти достаточно здесь слов я,
      Чтоб описать -- какой все это стыд,
      Как человек унижен -- он убит!
      Прошу Вас, человека и наркома,
      В чьем веденьи работал мой Н.М.,
      Помочь ему явиться вскоре дома,
      Поскольку он страдает между тем -
      И все невинно. Тягче ж нет ярема,
      Чем быть безвинно осужденну, чем
      Так мучиться. Максимова... Но это
      Письмо осталось как-то без ответа.
      * * *
      Август 1940
      Он написал мне вскоре: "Пропуск есть.
      Свидание разрешено. Но вот что:
      Снимается колонна -- так что взвесь.
      Будь до 20-го". Такая почта.
      Решила ехать. Трудностей не счесть.
      Билетов по ЖД не взять ни про что.
      Мои попытки кончились ничем
      И я едва не бросила совсем.
      Моя сноха Г.М., смутившись мало,
      Идти решила тут уж напролом
      И через начНКВД вокзала
      Достала мне билет, но дело в том,
      Что я Н.М. в отчаянье писала:
      "Билетов нет. Откладывай прием".
      И муж меня не ждал. А я с поноской
      Стояла ночью в очереди броской
      В вокзале возле входа на перрон.
      Передо мной застыла вереница
      Людей, мечтающих попасть в вагон, -
      Истерзанные, сумрачные лица
      Глядели на чугунный Рубикон,
      Табун мешков, кульковая станица -
      Но всем хотелось душу отвести
      И выяснить, что ждет в конце пути.
      И вспыхивали ночью разговоры,
      Подобно самокруток костеркам,
      Перекочевывали вдаль, неспоры,
      И гасли, подпадая ветеркам.
      Во мне все замирало. Контролеры
      Приглядывались к лицам и мешкам,
      Да иногда заливчатым раскатом
      Смеялся Павел -- я стояла с братом.
      Он знал меня, он понимал без слов
      Мое особенное состоянье,
      Старался подбодрить меня, толков
      Во всем, в чем предлагал свое вниманье,
      Раскован и участлив, и рисков.
      Вот тронулся вагон -- и расстоянье
      Меж нами увеличилось. Сейчас,
      Увы, меня теряет он из глаз.
      Наш поезд мчится на Восток, не мало
      Людей с ним едут, сколько сот судеб!
      Ну, а меня судьба и здесь избрала -
      Я еду к мужу, он объект судеб
      ных надругательств. Мужа не видала
      Я целый год -- вот мой насущный хлеб,
      И я делюсь с попутчиками благом -
      С учительницею и начснаблагом.
      Но как живут они? Как разыскать?
      Я узнаю, как быть бесправным людям...
      -- Да ими каждый может помыкать,
      Они -- рабы, как мы о них ни судим,
      Эксплуатируемые, подстать
      Рабам любого общества, ничуть им
      Не лучше, сознавая все умом,
      Они живут при праве крепостном.
      Образованье, возраст их -- без роли,
      Способности, заслуги -- не в учет,
      Вот только раньше крепостных пороли,
      А нынешних охрана не сечет -
      Там интересней, знаете ль, гастроли...
      Их обирают... сильничают... вот.
      Все это в наших кущах повсеместно -
      Да что же-с? Это-то вам не известно?
      Безвинно-с гибнет множество людей.
      Комкорпуса -- он с Дальнего Востока,
      Большая умница -- и тем злодей.
      Он держит всех в руках -- катушка тока,
      Колодец нескончаемый идей.
      Такие там нужны. И... семь лет срока.
      Да вот как проволока станет в фас -
      Воочью и увидите сейчас.
      Та проволока будет загородка,
      Где до разбивки их по лагерям
      Часами топчутся они зяботко -
      Оставленные бурям и дождям,
      Страдальцы, коих недругов охотка
      И происки мерзавцев гонят к нам.
      Средь них один на сотню, может, в зуде -
      А в большинстве -- невинные все люди.
      Я вышла в Котласе. Куда идти?
      Что делать? Как на Ватцу подаваться?
      Тут и без тридцати плюс десяти
      Кг не весело. И где та Ватца?
      Спасибо, женщина -- "нам по пути,
      Снесу вам", -- я не стала торговаться -
      Весь путь 10 км -- десять рублей.
      Связала, вскинула, пошла. Я с ней.
      Деревней и убожеством пахнуло.
      Шли долго. День был жарким. Тяжела
      И неудобна ноша. Платье льнуло.
      Шли линией ЖД -- мостами шла,
      Взлетала в насыпь, меж холмов тонула.
      Но Ватца наконец-то подошла.
      Когда не в силах волочить нога гирь,
      Внезапно вот тебе и отдых -- лагерь.
      Максимова здесь знают. "А, да, да.
      Он пограничник, он седой, высокий.
      Два дня назад он приезжал сюда.
      Они уходят. Нынче же. Вот тока
      Не застаете вы его. Беда!
      Они снимаются". Струей жестокой
      Мне слезы брызнули из глаз. Вот на!
      Но я его увижу. Я должна!
      "Мы ожидаем паровоз с ремонта.
      Когда прибудет -- заберет вас он".
      За что же, думаю, ты осужден-то,
      Участливый мой мальчик? Осужден
      На 3, 5 года так же глупо, с понта
      И за компанию -- вот весь резон.
      Он -- бывший командир, в сраженьях ранен,
      А ныне к тачке приписной крестьянин.
      Как жаден интерес к большой земле!
      Выспрашивают, слушают пристрастно.
      А кипяток и сахар на столе.
      Звонят по телефону и участно
      Интересуются в своем угле
      Насчет Максимова, и ежечасно -
      По части паровоза. Суть вещей
      Давно уж в прошлом. В памяти моей -
      Над лесом солнце и роса в низине,
      И зэковая насыпь полотна.
      Мы стоя мчим на Ватцу на дрезине.
      Свиданье кончено. Муж и жена
      Должны расстаться. Навсегда отныне.
      Я слишком скоро с ним разлучена.
      Лимит на встречу. Нежности по норме.
      А вот и Ватца. Вещи на платформе.
      С платформы на платформу побросать
      Задача двух минут. Дрезина, трогай!
      Ты не забудь меня поцеловать...
      Она пошла. А ты седой и строгой
      Уносишься. Не смей так исчезать!
      И слезы душат день еще дорогой.
      Разлука -- в этом слове сколько мук -
      Такой, казалось бы, ничтожный звук!
      Вот в тот-то миг, когда он пропадает
      За поворотом с поднятой рукой,
      Тоска ему на сердце упадает
      И мрак в глаза. И сердце мне рукой
      Холодной одиночество сжимает,
      И там, где я нечаянно рукой
      Доски касалась, -- вдруг он припадает
      Губами и -- я знаю -- пропадает.
      * * *
      19 мая 1941
      Николушка! Писала ведь уже,
      Что я на демонстрацию ходила
      И было распрекрасно на душе.
      За нами все правительство следило -
      Все в точности, как нынче на клише.
      Тов. Сталин тоже был -- в усах бродила
      Усталая усмешка -- но в себе
      Он все такой же, как и при тебе.
      Теперь по поводу все заявленья -
      Не надо беллетристики, мой друг!
      Пиши по существу опроверженья
      Всех обвиняющих тебя потуг,
      Их гордое, прямое отверженье.
      Не надобно описывать всех мук,
      Как то ты делал раньше -- сил убудет,
      А мук равно читать никто не будет.
      А только основное и возьмут.
      Я тоже над черновичком тут маюсь -
      Как думаешь -- и от меня возьмут?
      Я от себя ведь тоже -- попытаюсь?
      Меня -- уверена я -- не возьмут,
      А я ради тебя и постараюсь.
      Я хлопотать хочу, а не бросать.
      Ответь мне сразу -- стоит мне писать?
      * * *
      25 ноября 1941
      ...за это время в ' 920-м
      Я вышла замуж. Он был военком.
      По всяким кочевали с ним пенатам:
      Омск, Крым, Чернигов. А в 26-м,
      27, 28--30-м
      В Москве я проживала, быв при том -
      На основанье знаний, убеждений -
      Зав воспитательных учереждений.
      Затем -- Коломна, Райпотребсоюз -
      Я выступаю здесь экономистом,
      Затем -- Лопасня, Венюки -- тружусь
      На ниве Наробраза -- методистом.
      Затем, сознаться в этом не боюсь,
      Помбух уж я, свожу баланс с юристом -
      Т.е. баланс свожу -- юрист меж скоб -
      В конторе ПЛОДООВОЩИ ЛенОП.
      А в 35-м нервами снедужа,
      Я весь 36-й, 37-й
      Жила на иждивении б/мужа,
      Уехавшего с новою женой
      В Монголию. В 37-м вновь мужа
      Туда же шлют, и едет он со мной.
      В Монголии я собираюсь с духом
      И в ГОСТОРГОБЩЕСТВЕ сижу помбухом.
      В 39-м не работаю,
      Опять живу на иждивеньи мужа:
      В июне месяце я узнаю,
      Что у него жена и дочь, к тому же.
      Прошу освободить площадь мою,
      Не говорим и держимся с ним вчуже.
      26-го августа ушел
      На службу он и больше не пришел.
      И в тот же день -- в час с чем-то будет допуск -
      Явились двое из НКВД
      И предъявили мне мандат на обыск
      Его вещей, предметов и т. д.,
      Обмолвившись, что мне возможен допуск
      К любой работе, хоть в КВЖД,
      Что всякий даже взять меня обязан
      И что мужнин арест со мной не связан.
      Я, по образованью, педагог
      И вот преподавать пойти решилась,
      Но связки слабые -- мой давний рок,
      И горла в три недели я лишилась.
      А тут со мною в Хлебном бок-о-бок
      В Райплане вдруг вакансия открылась,
      И там без оформленья, а в азарт,
      Служила я три месяца по март, -
      На счетной, хоть и временной, работе.
      Я исполнительна, честна, точна -
      Ошибок я не допускаю в счете,
      И, с высшими, и с низшими ровна -
      И это подтвердят все на работе.
      Что до Н.М. -- ему я не жена:
      Он муж той женщины, кем он одолжен
      Ребенком, коего растить он должен.
      * * *
      3 октября 1942
      ...вот что о вас он пишет: "Леля зря
      Не выезжает, так как будет сложно
      В той ситуации, что с октября
      В ее районе, кажется, возможна".
      Вы, Лелечка, неправы, говоря,
      Что все всегда я путала безбожно -
      Действительно, вас Нюра на Урал
      К себе зовет, коль подойдет аврал.
      Возможен и приезд в Москву, но дело
      С пропиской здесь неважно обстоит,
      А без прописки хлебного надела
      Вы не получите, а общепит
      Без карточек -- весьма худое дело,
      У нас запасов нет, никто не сыт,
      Мы и самих себя не обеспечим,
      И поддержать двоих вас будет нечем.
      На рынке цены не про наш карман:
      Хлеб черный сто рублей, картофель сорок,
      По сорок молоко -- обрат, обман,
      Сливмасло 800 руб., сахар дорог.
      У тов. Курындина теперь роман
      С Саратовом, и он без оговорок
      Готов везти в Москву вас на себе -
      Думайте сами о своей судьбе.
      Всех наркоматы вызывают сольно,
      И с вызовом вписаться к нам пустяк,
      Но кто в Москву приехал самовольно -
      Живут без карточек и кое-как
      И за год так дойдут, что видеть больно,
      А малое заболеванье -- так
      И умирают без причин и следствий.
      Зимой ждем голода и прочих бедствий.
      Мрем словно мухи, трудим как волы,
      Ежевечерне топливо сгружаем,
      Всем наплевать, что силы в нас хилы,
      Жизнь человеческая нуль, когда им
      И миллионы на фронтах -- малы.
      Решайте сами -- мы не понукаем -
      Покончим ли со страхом и тугой -
      Уехавши из города в другой?
      Куда же ехать? И до куда ехать?
      Минуем голода ли и руин
      В Москве и Курске, да на Колыме хоть?
      У Вали комната, но нет дровин.
      А с холодом овладевает нехоть,
      И неотложных множество причин
      Является к нам при таком куверте,
      Чтоб преподать нас немощи и смерти.
      Как от уюта вам искать приют,
      Я посоветую? Терпеть в дороге,
      Бежать от голода сюда и тут
      И страх, и голод обрести в итоге.
      А люди... не заметят и пройдут,
      От них не следует нам ждать подмоги:
      Сердца нуждою ожесточены -
      Итак, вы, следственно, решать вольны.
      Конечно, ужас впереди немалый.
      Поговори с Курындиным, как он
      Тебя в совхоз устроит прилежалый -
      Тогда, конечно, ехать с ним резон:
      Тебя пропишут под Москвой, пожалуй.
      Покамест с нами поживет Антон -
      Курындин лично знает всех начпродов,
      Он ведает хозяйствами заводов.
      Он повезет в Москву в вагонах скот,
      Взять скарб ваш ничего ему не стоит,
      В совхозах жизнь наладится вот-вот,
      Саратов нынче очень беспокоит -
      Его черед, должно быть, подойдет.
      Отъезд же ваш родителей расстроит,
      Забросив их на гибель. Может быть -
      Их тоже следовало б сговорить?
      * * *
      24 апреля 1943
      Живем мы так же. В воздухе теплеет.
      Себя в порядок стали приводить.
      Все чистим, моем. Газ на кухне тлеет,
      И можем постирать, себя помыть.
      Близ бань хвосты, народ в них не редеет,
      А в ванной нашей трубы все забить
      Пришлось, поскольку в сильные морозы
      Вода коленца распустила в розы.
      С весной растет желание поесть -
      И стали прикупать немного хлеба
      По рыночным ценам -- пришлось известь
      На это тряпки -- такова потреба,
      А доживем до лучших дней? -- Бог весть!
      * * *
      26 мая 1943
      Письмо твое -- как солнышко, как небо
      Весеннее, как травушка полей -
      Я получила. И 600 рублей.
      Спасибо. Но прошу тебя -- не надо,
      Не присылай! Я продаю с себя -
      И в этом есть, пусть слабая, отрада.
      И точно, верь мне, прихожу в себя...
      А эти деньги... граммы рафинада...
      600 грамм масла... Не лишай себя
      Необходимого. Продам. Мне просто.
      Тем более, что все мне -- больше роста.
      О чем ты там начальство попросил?
      Все эти хлопоты по мне напрасны -
      Не надо тратить понапрасно сил -
      Ведь мы живем покамест безопасны,
      Опеки ж над собой, по мере сил,
      Я не терпела никогда -- согласны
      Еще терпеть ее от близких бы,
      А от чужих мы не возьмем хлебы.
      До просьб не унижайся ты николи
      И ради гибнущих нас -- не проси,
      Имей довольно принципа и воли
      И высоко достоинство неси,
      Останься человеком и в недоле,
      А лбом дверей, пожалуй, не сноси -
      И смысла никакого нет, и ранишь
      Мне сердце тем, что воздух лбом таранишь.
      Что до Москвы -- то город наш большой,
      В нем люди разные и мыслят разно:
      Одни гуляют и живут душой,
      Другие трудятся однообразно,
      Рабочий день у них всегда большой
      И с выходными тоже несуразно.
      Кто не работает -- тот сыт, одет,
      Не устает и ездит на балет.
      Я ж ничего не вижу и не знаю,
      И времени свободного нейму,
      По выходным землицу ковыряю
      И к осени на трудодень возьму
      Немного овощей. А что читаю -
      Читаю мало -- иногда возьму
      С собою в очередь какую книжу,
      Но быстро устаю и плохо вижу.
      * * *
      25 сентября 1943
      Устала! И хотела б отдохнуть -
      Не все ж трудиться -- я ведь не машина.
      Ешь только, чтобы в зуб ногой толкнуть.
      Слабеет, разрушается Ирина
      И хочет прежние года вернуть,
      Что прожиты с чужого, видно, чина,
      По сказанному смыслу, при худом
      Вмешательстве, сторонним мне умом.
      Жизнь вспоминается, и хочешь плакать -
      Так жутко искалечена она.
      На всем серятина и одинакоть,
      И много лет назад жизнь вручена
      Тому, кто сам был сер, как эта слякоть,
      Кто и не знал, какая мне цена,
      И мною торговал, и без разбору
      Мной помыкал с любой, какая впору.
      И вот теперь я остаюсь одна,
      И горечь прошлого меня обстала,
      И с настоящим я разрешена.
      Где будущее? -- жду его устало,
      Не понимая, для чего должна.
      И так вчера из ящика достала
      Листок от липы и прочла у лип:
      "Ваш муж Максимов, капитан, погиб".
      Всю ночь по улице бродила вьюга,
      Порывы ветра были так сильны,
      Что даже стекла плакали с испуга
      И двери хлопали, возмущены.
      Вокруг ходила ходуном округа,
      И стены двухметровой толщины,
      Не озаботясь, пропускали воздух -
      Так мрак сочится сквозь стекло при звездах.
      Всю нашу дверь издергало струей,
      И комната, гранича с коридором,
      Была в нем только утлою ладьей,
      Высасываемой в ветра простором.
      Носились поверху -- Бог им судьей -
      Там крыша с вороном, тут дверь с запором.
      В ночь на двадцать четвертое число
      Мне злую весть к порогу намело.
      Погиб Н.М. Пал смертью... смертью храбрых.
      Спасая родину. Вот две строки!
      И скачут в песьих головах при швабрах
      Убийцы счастья моего -- легки
      На поминанье... Он пал смертью храбрых.
      Он пал... не сволочи... не пошляки...
      Мой муж. Н.М.Максимов. Мой Максимыч!
      Опомнись же! Вернись домой, Максимыч!
      * * *
      30 сентября 1943
      Любимый -- верю! Верю, что ты жив!
      И в этот день, день моего рожденья,
      Я собрала наш маленький актив
      Друзей старинных, и тебе мой день я
      Весь отдала, тоску мою не скрыв,
      И пролетел весь вечер, как мгновенье,
      В беседе о тебе... Погиб мой муж -
      И счастье, и страданье -- к одному ж.
      Двадцать три года им одним жила я
      И горя много за него снесла.
      На что надеялась? Чего ждала я?
      И годы утекли водой с весла,
      Поваленного около сарая.
      Бездонно глубока любовь была.
      Бездонна только мать земля сырая -
      Друзья ушли -- опять одна, одна я.
      Одна -- но как всегда! И он -- один
      В той стороне! Как в стороне! Как прежде!
      Не праздновали пышных именин
      С ним никогда. А общество! Ну где ж де
      Собрать его нам у себя! Один
      Он пропадает где-то вечно. Где ж? Где?
      Компании имел на стороне.
      Ирина оставалась в стороне,
      Он где-то пьет вино, целует женщин.
      Я в стороне. Без шума. Без вина.
      Я дома. Он -- в гостях. Балует женщин.
      Пред ним чужая женщина. Она
      С ним говорит. Судьба балует женщин,
      Но если женщина -- твоя жена,
      То ищешь ласок женщины ты кроме
      Нее везде, но не у ней, не в доме!
      Друзья разлили горькое вино -
      Но тост один нам в душу был заронен -
      Пить за твое здоровье. Ах, одно
      Проклятое -- "погиб и похоронен" -
      Встречаю всюду. Нет, не верю, но
      Конец твой был, должно быть, подшпионен!
      Пожалуй, тут руками разведешь,
      Но не объедешь и не обойдешь!
      Лишь у людей ошибки в извещенье,
      А у меня -- с походом! На весах!
      Был взят, как враг. Ждала освобожденья.
      Ошибка, думала, напрасный страх.
      Все выяснится... Ссылка! Разлученье!
      Другим приходит извещенье. Трах!
      Мертвец является к ним преназойно!
      Но твой не оживет -- ты будь покойна.
      Что ж делать-то? Пишу ему письмо:
      Николушка! Родной! Что ж снова бросил!
      Кому покинул? Грядеши камо?
      Наобещал и опростоволосил,
      Как будто это так -- собой само,
      Как убежать воде с постылых весел.
      Покуда рвался -- не жалел чернил.
      Уехал, позабыл. И изменил.
      Какие приняли тебя -- стать недры?
      Где ты поял последний свой покой?
      Быть может, косточки размыли ветры,
      Быть может, перстью поросли сырой -
      И ни родной души на километры -
      Овыть исход из жизни молодой.
      Я ж ощущаю знойно, зябкотело
      Все твое нежное, большое тело,
      Прекрасные конечности твои,