Упругость мышц и крепость сухожилий.
      И что все ласки, все слезы мои,
      Когда ты их минуешь без усилий!
      Что за тебя с судьбой мои бои,
      Когда ты в вышних в белизне воскрылий -
      Я же в долинах скорби подлежу -
      Что мертвому тебе принадлежу.
      Будет искать и не найдет покоя
      Измученная тусклая душа
      С ее тлетворной боязной тоскою -
      И как была юна, и как свежа -
      И ты, один ты знал ее такою,
      Пока не поделила нас межа -
      Ее же не заступишь, как ни рыскай...
      Прощай, мой лучший, мой прекрасный близкий!
      * * *
      25 октября 1943
      Я говорила ей: Не умирай!
      Тебя проводит Павел на Ваганки -
      Не я! Не я! Не смей! Не забывай!
      Не хочешь ты избыть волшбу цыганки!
      Не знаю, помогло ль, но невзначай
      Она почти уж бренные останки
      Свои смахнула с одра и сейчас
      Забегала, морщинками лучась.
      Устала я от перенапряженья,
      Одна моя "молочная сестра"
      Бесчувственна и самоуваженья
      Исполнена до перелей нутра -
      Она как бы из дерева растенье,
      Или -- чурбан, иль -- манекен -- хитра
      Тяжелой хитростью куста мясного.
      "Что вам меня завить бы -- право слово!"
      Холодным мастером сапожных дел
      Я стала -- в проволоку шью подметки
      На туфле ношеной -- таков удел,
      И нам сапожники идут в подметки.
      Наш гардероб изрядно похудел,
      И кое-что в нем смазало подметки -
      В обмен на масло или молоко -
      И без вещей носильных нам легко!
      * * *
      5 ноября 1943
      Уж матушка совсем восстала с одра,
      Предерзостно становится за печь
      И, бегая трусцой на кухню бодро,
      Грозится шаньги к празднику испечь,
      А я промазываю стекла в ведро.
      Купили вин и ожидаем встреч.
      Без вас -- тоска на сердце, а не праздник,
      И даже самый праздник нам не в праздник.
      Соседи завалили коридор
      Весьма материальными дровами,
      А мы чего-то ждем -- зима на двор -
      А мы все ждем чего-то. Кто-то нами
      Займется? Батареи с коих пор
      Лежат у нас на кухне штабелями.
      Но вам-то пылко, вам-то не с руки
      Болеть, чем заняты тыловики.
      * * *
      10 ноября 194З
      Наш дорогой, наш миленький малыш! Ишь -
      Как только перешел ты Днепр-реку,
      Ты загордился и теперь не пишешь,
      А нам тоска подносит табачку,
      Когда не спрашивают, чем ты дышишь.
      А скука -- так, ей-богу, начеку,
      Не дремлет, да и мысли не зевают,
      Когда нас родственники забывают.
      Живем скучнее скучного, зато
      Соседам весело, а мы скучаем
      От этого еще сильней -- и то:
      Мы писем никаких не получаем -
      И это нам, конечно же, ничто,
      Но письма получать мы все же чаем.
      Мать верит в возвращенье сыновей.
      А это все. Что делать. Хоть убей.
      * * *
      14 ноября 1943
      Паршивое какое состоянье -
      Тоска, тоска, тоска. Покоя нет.
      Во всем нервозность. Хлопоты, стоянье -
      Все раздражает. В мыслях -- винегрет.
      Что ни начну -- напрасное старанье.
      И нет душе моей покоя, нет.
      Что как задумаю -- все выйдет худо.
      Все люди надоели. И не чудо.
      Война все продолжается. Давно
      Не получаю писем ни от Саши,
      Ни от Павлуши. Братья мне равно
      Тот и другой. Где-то они, все наши?
      Увидеть их мне больше не дано.
      И я одна... одна... одна -- при чаше.
      Кругом чужие. Ненависть. Грызня.
      Собаки. Душно. Душит все меня.
      Я, как в осаде, в собственной квартире.
      Соседи ходят, шепчутся и... ждут!
      Как при аресте мужа! Как четыре
      Года назад! Таятся! И прядут
      Паучью шерсть и, сети растопыря,
      Подкопы всюду под меня ведут.
      И сплетни, сплетни -- с каждым днем все гаже -
      Меня пятнают. Ты, Ирина, в саже!
      * * *
      18 ноября 1943
      Павлуша! Как ты на руку нескор!
      Все медлишь отвечать, томишь молчаньем!
      Прошло немало времени с тех пор,
      Когда ты нас обрадовал посланьем -
      А мы все с ящика не сводим взор -
      Все ждем. Все ждем. Что делать с обещаньем
      Писать, пусть даже занят, пару слов,?
      "Ужасно занят" -- или: "Жив. Здоров".
      Но этих-то двух слов и нет. Их нету!
      И беспрестанно в пустоту трубя,
      И чувствуем, и знаем мы, что это,
      Должно быть, не зависит от тебя.
      Но хочется двух слов, а без ответа
      Хоть в двух словах -- нам будет жаль себя.
      Поэтому надеемся и снова
      Расчитываем на письмо в два слова.
      Твоей сестре кухмейстером служить
      Теперь приходится (впервые!), ибо
      Стараюсь родной маме услужить,
      И, заради кухарского пошиба,
      Я начала эпитеты сносить
      Что "некрасивая" я и что "рыба".
      Но больше обвинений никаких
      Не слышу от соседушек моих.
      * * *
      29 ноября 1942
      От братьев писем нет. Ужель убиты?
      Нет никого в живых. Одна! Одна!
      Нет больше Ники. Нет -- и хоть кричи ты!
      Смотрю его портрет. Волос волна,
      Открытый нежный взгляд. О, не молчи ты!
      Он жив! Он жив! Я снова им полна.
      Павлушу жаль безумно. Не хотелось
      Ему... но, видимо, пришлось... так делось.
      Писал тогда же, что уходит в бой,
      Добавив, что "гадалки врут, должно быть".
      Несчастные, не можем быть собой -
      И нас толкают, как слепых, чтоб гробыть.
      Нутро твое кричит наперебой,
      Но ты насилуешь себя -- що робыть?
      Нет личности -- остался имярек
      И раб условий, а не человек.
      Спать нераздетым. Жить в земле под прахом
      И наблюдать страданья, кровь и смерть
      С гадливым ужасом и смертным страхом.
      Не мочь в земной траве себя простерть
      И кольчатым червям и хрупким птахам
      Завидовать мучительно. Не твердь
      Небесную, не глаз сиянье видеть,
      А ненависть одну и ненавидеть.
      * * *
      9 декабря 1943
      Павлуша, милый! Что же ты молчишь?
      Какой же ты, наш мальчик, терпеливый!
      А мы внимаем всякой ночью тишь,
      Глаз не смыкая в муке боязливой,
      Не спим, все думаем -- как ты гостишь,
      Как можешь там, где ты гостишь. Счастливый!
      Пиши. Мы ждем. Мы ждем. И будем ждать.
      Сестра Ирина. И старушка мать.
      * * *
      12 декабря 1943
      Тоска! Тоска в душе! Кругом нас горе.
      Жизнь серая. Ни в чем просвета нет.
      Ужели Ника не придет -- ни вскоре,
      Ни вкоротке. Ни через сколько лет.
      Не будет никогда. На зимнем море,
      На Севере, в лесу -- в шинель одет -
      Лежит. Над ним насыпана могила.
      В ней все, чем я жила, что я любила.
      Никто его очей не закрывал,
      Не целовал последним целованьем
      Его уста. Вдали от всех! Он знал!
      Проклятие мое впивал сознаньем.
      Я говорила: Ты, что растоптал
      Мне счастие, окончишь жизнь изгнаньем.
      Попросишь помощи -- но не спасут,
      И будешь звать в тоске -- и не придут.
      И не пришли и не спасли. Зарыли.
      Где Саша? Где Павлуша? Умерли.
      Их разнесло на части. Разве были?
      Нет. Не были. Не жили. Не могли.
      Страдали, да. И зло переносили.
      А жизни не было. Теперь в земли.
      Там осознали истину простую.
      Я не желаю знать! Я протестую!
      Хочу, чтоб были живы! Я хочу,
      Чтобы они вернулись! Чтоб их лица
      Я видела веселыми. Кричу:
      Ужели я одна из них жилица!
      Ужели из Жидковых повлачу
      Одна существованье! Нет! Не длиться
      Ему! Не теплиться! Не снесть все зло -
      Моих родных на части разнесло.
      Мы не живем -- мы только длим сознанье,
      На ящик смотрим с жалобой мольбы,
      В нем -- пустота, без грамма основанья.
      Не верим ей! Мы, жалкие рабы
      Привычки, спорим, мы ведем дознанье,
      О пустоту раскалываем лбы!
      Нет писем! Нет родных. Ушли. Без срока.
      Без просьб. Без жалобы. Одни. Жестоко.
      Кому исплачу сердце я свое,
      Кто мне вернет утраченное с ними.
      Сгибло, потеряно счастье мое -
      Мы пели с ним когда-то молодыми,
      Счастливыми. И счастье все мое
      В нем было. Я его любила. С ним и
      Ушла за реки в дальние края
      Любовь моя и молодость моя.
      * * *
      16 декабря 1943
      Лежу больная гриппом. В доме хаос,
      И так же вывернуто все в душе.
      Мое письмо два месяца шаталось,
      Вернулось с записью в карандаше -
      Взглянула -- и сейчас же сердце сжалось.
      Ну так и есть -- знакомое клише,
      И почерк, точно детский, кругл и честен -
      "Адресат выбыл. Адрес не известен".
      Куда мог выбыть человек в бою?
      Все ясно, если он еще, к тому же,
      Два месяца не пишет. Узнаю
      Мою судьбу! Как по убитом муже!
      Но кто-то жив остался там в строю
      Чтоб написать родным возможно уже,
      Как именно он выбыл. Странный полк!
      Нет человека нас навесть на толк.
      Павлуша! Бедный брат мой! Где, Жидкове!
      "Врут все гадания ворожеих" -
      Тебя мне никогда не видеть внове,
      Я чувствую -- тебя уж нет в живых.
      Одна, одна. Без близких мне по крови.
      Мой муж убит. И братьев нет моих.
      А рядом мать с душою полной веры
      И гордости -- ведь "дети-инженеры"!
      * * *
      17 декабря 1943
      Какой тяжелый год переживать
      Приходится семье. Семья? Но где же.
      Семьи осталось только я да мать.
      Павлуша в октябре погиб. В Днепре же,
      На части разлетелся. Труп лежать
      Остался. На войне -- как на войне же.
      Любовь, страданья, знания, тоска -
      Всосались в одурь белого песка.
      Уехал, выбыл. "Адрес неизвестен".
      Да нет, известен. Вечность и земля.
      Убили. То есть миг настал. Торжестен
      Для убиваемого, лестен для
      Начальства и родных. Весьма уместен,
      Необходим. Для тех, кто румпеля
      Пасет и кто, как "дети-инженеры",
      Сидит на веслах по бортам галеры.
      "Ирина, не хочу я умирать".
      Но умереть велят. Отдай игрушку.
      И нет суда виновных покарать.
      Да их и не к чему вязать на пушку,
      Раз человека не переиграть.
      Списался с корабля. Ушел в усушку.
      И словно так сложилося само -
      Назад приходит за письмом письмо.
      И Родина моя -- большая лодка,
      Плывущая от раннего толчка
      В зыбях и снах морского околотка
      С гребцами, выдохшимись с волочка,
      Идет не валко и не споро -- ходко.
      Гребцы гребут, вздымаемы с ничка
      Тяжелым дышлом весел, сон их цепок,
      Как чистое позвякиванье цепок.
      Их сон певуч. Во сне они поют
      О жизни сытой. О любви победной.
      Но тоны их соврать им не дают.
      И радостные всхлипы песни бедной
      Смокают, отмолкают, отстают,
      Слиясь в воде с луною захребетной,
      Якшаясь с ней под перебор лопат,
      Уключин скрип и дыхов перепад.
      ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
      Фуга
      сонетная корона
      fuga, f
      1) Бегство, побег, darsi alla -- бежать, обратиться в бегство,
      2) течь, утечка, просачивание,
      3) di stanze -- анфилада комнат,
      4) муз. фуга.
      -- словарь Герье
      Мать сердцем некогда воссокрушася,
      И духом бысть восхищена она,
      И сызнове земли возвращена,
      И много мучася и возглашася.
      И дщери и родителей лишася,
      Престаша быть и мужняя жена,
      Ослабля зреньем, в мыслех не верна,
      Почти вполне с ума она свишася.
      Была веселой -- ей не помогло,
      И, грусти велией в себе стыжася,
      Она укрыла голову в крыло.
      И мало с принятым соображася,
      И духом перепадаше зело,
      И царство Божие ей близлежася.
      Мать сердцем некогда воссокрушася, -
      А был июнь, шел год сороковой, -
      Отцу сказала: Паша, Бог с тобой,
      Ты мало носишь, шибко отрешася. -
      А он, улыбкою вооружася,
      Терпливый, словно Иисус живой,
      Ответствовал ей: Оля, не в разбой -
      Сколь мало ни ношу, все йму тружася.
      Конешно, не совру -- йму ни рожна
      В сравненье с теми, хто ворует паки,
      Но в воры не хочу итить, жена! -
      Она ж, сердясь, ворчала: Эки враки!
      Ин в ворех воры числятся не всяки! -
      Но духом бысть зело восхищена.
      И духом бысть восхищена она,
      Болезни вследствие, -- и корью юже
      Зовут и страстятся и млеют дюже, -
      Посереде небесного гумна,
      И муж -- не тот, когоежде жена, -
      Предстал ей в ризах убеляе стужи
      И рек, знакомство с нею обнаружа,
      Рыкая словеса, что громена:
      Послушай, непутевая жена!
      Колико будешь потыкать на татьбы! -
      -- Какие татьбы? -- рекла смущена.
      -- Обнаковенные! Вот то хоть взять бы,
      Что ты ему тростишь от самой свадьбы,
      Что у него зряплата немочна! -
      -- Так у него она и немочна! -
      Ответствовала женщина упрямо. -
      Но мы живем на ту зряплату прямо,
      Но очень плохо тянется она!
      У Павла же семья отягщена
      И в обстоятельствах: сестра да мама,
      Да сын, да я, бездельная, -- ну, камо
      Же выбраться с ращепого бревна!
      А тут еще слегла я, простужася.
      (Была, не ведая, что скорбь есть корь.)
      Почто ты мне послал такую хворь?
      Как мне ходить, поноской нагружася?
      Нет, эта жизь нам вовсе невоборь! -
      И стала перед мужем тем стыжася.
      Но не умолкла вовсе, застыжася,
      Но борзо продолжала, вспыхнув лишь:
      Когда ты воровать мне не велишь,
      Ну, а просить не стану, возмужася,
      За Павла, да, в зарплате отражася,
      Его ты большей властью наделишь, -
      То наш ломоть ты солоно солишь,
      И ноги вытянем, как ни тужася! -
      Стояла так, очми лишь понижася,
      С умильной кротостию зря в порох,
      Всем видом как бы молвля: Аз рекох! -
      Условьям статью всей соображася, -
      Вся скорбь и порох, прорех и горох, -
      И царство Божие ей близлежася.
      И царство Божие ей близлежася -
      По-старславянски, русски ж -- коммунизм,
      Когда, откинув жизни прозаизм,
      Оно приближится, не торможася.
      И слышит глас она: Аминь мужайся,
      Жено! Тебя спасе твой пессимизм.
      Преодолен бездушный формализм:
      Пророка родила ты, разрешася. -
      -- Мой сын-пророк! -- воскликнула она. -
      За что же, муже, эти свет и мука!
      Но даждь мне знаменье! -- Чрез год война,
      Глад, пагуба, всех близких смерть, разлука
      С любимым мужем... Молвила: Вот штука! -
      Ослабля зреньем, в мыслех не верна.
      Ослабля зреньем, в мыслех не верна,
      Она молила: Отпусти нам грехи!
      Дай повод позаделывать прорехи,
      И Ты увидишь, что за времена! -
      Он отвечал: Не в этом суть, жена -
      Не мне вам перлицовывать доспехи.
      Удачи всем вам -- пуще ж в неуспехе! -
      И тут в подушки выпала бледна.
      Едва лишь выкарабкавшись из гроба,
      Она писать в райкомы письмена:
      Мол так и так, война, смотрите в оба! -
      Слезьми размыты буквиц семена.
      Но дню довлеет лишь дневная злоба,
      И как в пустыне вопиет она!
      В пустыне не одна вопит она:
      Тут поступают разные сигналы -
      Войну почуяли и криминалы,
      Чья чувственность тюрьмой обострена,
      И сумасшедшие, чья мысль чудна
      И небрежет все схемы да пеналы,
      Равно и все те, кто не чтит анналы
      Добротного газетного сукна,
      А больше полагается, решася,
      На голос совести, кого сей Пакт
      Не убедил на волос, кто страшася
      За судьбы родины, презрели такт
      И о кровавой бойне, всем не в такт,
      Премного мучася и возглашася.
      Премного мучася и возглашася
      И Ольга и вельми себе во вред:
      Ее тревоги почитали в бред,
      Так что вполне с ума она свишася.
      Она ж рекла: Родителей лишася,
      Как буду? Что мне сын-анахорет -
      Пускай Живаго Бога он полпред -
      Как жить с ним женщине живой, якшася? -
      Отец, увидев, как ей тяжело,
      Сказал: Не надобно быть скорбна, Оле,
      Смири в себе порыв безмерной боли,
      Коль хочешь, чтоб не сделалось на зло... -
      Она сказала: Мысли знаешь что ли? -
      И голову укрыла под крыло.
      И голову укрыла под крыло,
      Как курица, -- и сном ума забылась,
      В очах ее вся жизнь остановилась,
      И, кажется, что взор заволокло
      Молочное тяжелое стекло,
      В ней даже сердце медленнее билось -
      Действительность в душе у ней дробилась,
      Но это было ей не тяжело.
      Антон страдал, Антон болел колитом,
      Антона в гроб едва не свел понос.
      0тец рыдал над сыном, вздоры нес.
      В июне ржавчина пошла пиитом:
      Антон запхал двенадцать кнопок в нос.
      В то лето Ольга ела с аппетитом.
      В то лето Ольга ела с аппетитом,
      А Павел без. Она ему: Война! -
      А он задумчиво: Отстань, жена,
      Читай все то, что набрано петитом.
      В конце концов, ты над своим корытом
      Состарилась, не видеши рожна.
      Властям твоя побудка не нужна,
      И в ад, и в рай продуманы пути там.
      Там знают, како ходеши на двор
      И како можеши нутром несытым.
      Воочию там видят, что есть сор,
      А что есть счастье. Нивы полны житом,
      А реки стерлядью. Возможен мор,
      Но только маловерам и изжитым.
      Себя он маловером и изжитым,
      Понятно, не считал и не хотел.
      Он в юность тяжело переболел
      Костеломой-остеомиелитом
      И чудом выздоровел. Был открытым
      И жизнерадостным. Он не пил. Пел.
      От глупости чужой он торопел,
      Вельми смеялся пошлякам маститым.
      Своей работе хохотал зело -
      Работе каторжной горнодобытчей,
      О ней же говорил: Мне повезло! -
      Отцовский юмор был в округе притчей.
      Но на Руси есть давешний обычай:
      Веселых бьют. Но мало помогло.
      Веселых бьют -- ему ж не помогло!
      Ну а ведь как жестоко изгилялись!
      Однажды в луже утопить пытались:
      На лодочке гонялись и презло -
      И опускали на башку весло -
      Он же уплы! Напрасно постарались -
      Ему двунадесять тогда сполнялись -
      А выплыл -- ноги судоргой свело.
      Бия же, возвещаша: Будь сердитым! -
      Он же не ста. Отправили в огонь -
      Из сотни одного -- прямым транзитом.
      Он им смеяся! Собирал в ладонь
      Цветочки-лютики под их бегонь.
      Зле веселися во поле открытом.
      Ему стреляху во поле открытом -
      И кто -- свои же горемыки -- кто ж!
      Ну, он тут возмь -- стрелявшего уложь -
      А тот начальником бе в землю врытым!
      Его к стене -- указом нарочитым.
      Он им смеяся! Что тут делать все ж -
      Помиловали -- что с него возмешь -
      Убьют -- ведь фронт! -- А он все не убит им!
      И все смеяся! Лыбяся незло!
      Его в машину -- и в разведку к немцу -
      И так и сдали в лапы иноземцу.
      А он и им смеяся! Разбрало!
      Его в один из лагерей-подземцу
      Немецкое начальство упекло.
      А наше следственно перепекло
      Через Москву в теплушке под забралом
      Глубокой ночью с шухером немалым
      В какое-то далекое село,
      Где зло хилячество уран брало
      Для бонбы с взрывпотенциалом шалым.
      Он радовася! Улыбася впалым
      Беззубым ртом! Дразнися: Повезло!
      Его терзали, он же им смеяся!
      -- Я, -- говорит, -- не потону в воде,
      Ни пулей не умру -- сгорю нигде!
      Землицею согнусь -- так потешася! -
      Сбылось пророчество, когоежде
      Мать сердцем некогда воссокрушася.
      * * *
      Мать, сердцем же вельми воссокрушася,
      Не знала, как ей быть: за горизонт
      Махнуть что ли, где пламенеет фронт,
      Где стены рушатся, в труху крошася.
      Где, клектом резвой техники глашася,
      Бегут, принявши внутрь опрокидонт,
      И, словно векселя, идут в дисконт
      Творцы викторий, пылью порошася.
      Да, решено, что б мать там ни ждало,
      Что б там ей ни грозило, ей и сыну, -
      Она поедет -- ветер будет в спину.
      Не воспретит все мировое зло
      Найти его головушку повинну -
      И должен выжить... как бы ни пекло.
      Да, здесь ее, конечно, припекло.
      Поедет и найдет живым иль мершим,
      Лицо сожженное в окоп упершим,
      И душу, распростершую крило,
      Заземит -- если в небо понесло.
      Вернет и покалеченным, мизершим.
      Егда пленили -- будет не в удерж им,
      Составит вновь, егда разорвало.
      Надумала и собралась авралом,
      На продлавчонку бросила замок.
      С узлом в вагон полезла под шумок.
      Пространства кинулись в лицо обвалом,
      И мать и сына потащил дымок
      Через Москву в теплушке под забралом.
      Через Москву в теплушке под забралом
      Мучительно и сладко проезжать -
      Вагоны принимаются визжать
      В разбеге по протянутым металлам.
      Вверху гнездятся, как орлы по скалам,
      Мешочники, летящие сближать
      Деревню с городом, Москву снабжать
      Продуктом дорогим и запоздалым.
      Мать едет. О Москва, ты за холмом!
      Уносятся вокзалы за вокзалом,
      Они кончаются Кременчугом.
      А дальше -- по понтонам, как по шпалам,
      Она идет над веющим Днепром
      Глубокой ночью с ужасом немалым.
      Глубокой ночью с ужасом немалым
      Их ошибает гусеничный лязг,
      Неверного настила встряс и хряск
      И духота бензина черным валом.
      По блиндажам, окопам и подвалам
      Напрасно хощет отыскать меж каск
      Объекта невостребованных ласк,
      Но он как бы восхищен неким шквалом.
      Она о нем и вскользь, и наголо:
      Мол не знавал ли кто -- и обрисовку.
      Был да убыл на рекогносцировку, -
      О нем рекомендуют ей тепло. -
      Куда же?-- В Каменку, али в Сосновку,
      В какое-то далекое село.
      В какое-то далекое село,
      Иде же нынче гитлерье, по слухам.
      Она ж как выпалит единым духом:
      Так он, должно, попал уж к ним в сило?
      С терпеньем объясняют: Не могло -
      Он при гранате. -- А она и ухом
      На это не ведет и как обухом:
      Давно ли? -- Дней пятнадцать уж прошло!
      И в сердце ей сомнение вошло,
      И дух ее смутился, стал не ясен.
      И ей сказали, что он был прекрасен,
      Что все переживают тяжело
      Его потерю, что он тут всечасен, -
      Меж них он всюду, где ура брало.
      Он с ними всюду, где ура брало,
      Он был герой без страха и упрека.
      Ну что с того, что умер одиноко -
      Что ж, жизнишка -- ветошка, барахло.
      А у него высокое чело
      И мысль, сводящая все в нем жестоко,
      И сердце, полное живого тока
      Кристальной доброты, оно светло.
      Глаза полны сиянием усталым.
      Герой он, а вернее -- он святой.
      Мысль со ужасом, а сердце -- с добротой.
      Ну, не совсем сдружился с принципалом,
      А обладал чудесной теплотой -
      Что бонба с взрывпотенциалом шалым.
      Что бонба с взрывпотенциалом шалым,
      Ее сознанье взорвалось о нем.
      И вот уже равниной под дождем
      Она бредет бесчувственная с малым.
      Сечет лицо ветрище ей кинжалом,
      Россия, ты осталась за холмом,
      Россия -- сколько в имени самом
      Дождя и ветра -- все за перевалом.
      Здесь не неметчина -- наоборот,
      Но Русь как-будто та же: каша с салом,
      И тот же ветр по звуку и по баллам, -
      Но русский, в черной впадине ворот
      Повешенный, осклабил черный рот
      И радуется, улыбаясь впалым.
      Он потешается, осклабясь впалым
      Беззубым ртом, и, кажется, что рад.
      Его хозяйка полчаса назад
      Сдала живого двум повязкам алым.
      -- А вот и живодеры! -- он сказал им
      И на хозяйку вскинул строгий взгляд.
      Ей Ольга замечает: Кто там... над?
      Ваш родственник? -- И та с полуоскалом
      Ей говорит: Кацапа принесло! -
      И повела брезгливо черной бровью. -
      Пусть повисит жидовское мурло,
      -- От ваших белых ручек пахнет кровью.
      -- Читай морали мужу со свекровью;
      -- Мой муж... в твоих воротах! -- Повезло! -
      -- Он улыбается там: повезло! -
      -- Ты за жидом? -- Что? Нет, я за Жидковым;
      -- Войди же в дом. -- Тоска под этим кровом. -
      Но женщина смеется ей светло:
      Напротив, здесь красно да весело!
      А твой сынишка -- с видом нездоровым.
      Пойдем, детенок, к свинкам и коровам! -
      И скалит зубы ясно да бело!
      -- Незажурысь! Ось свинка! Хася! Хася!
      Ось пятаки! Ось хрюкала -- яки?
      Мои хохлатки, гуски, боровки! -
      -- Вы правы, вашей живностью кичася -
      Но что вам сделали... -- Московики?
      Собачьи дети! -- говорит, смеяся.
      -- Веревка плачет! -- говорит, смеяся. -
      В Московии какое вам житье -
      Ничто не ваше, здесь же все мое!
      Как звать тебя, кутеныш, Петя? Вася? -
      -- Антоша! -- Тоша! Тонюшка! -- лучася,
      Поет она. -- Пойдем скорей в жилье,
      Там мамка постирает все твое,
      Сметанки поснедаем в одночасье! -
      -- Мам, я пойду с ней! -- было быть беде.
      Беда густела тучей в непогоду.
      Мать говорит: Мы ели кое-где, -
      И, словно прыгнув в ледяную воду, -
      Не надо... от иудиного роду! -
      И, прочь пойдя, захлюпала в воде.
      Час или два потом брели в воде,
      И, с удивленьем обозрев сугорок,
      Мать видит виселицы вдоль задворок
      И праздничное гульбище везде.
      -- Да шо они посвыхались все зде! -
      Шептала мать, вверяясь в этот морок.
      Бродили псы, кровь слизывая с корок,
      И были, кажется, одни в нужде.
      Все осталькое пело и плясало,
      Прошел старик, и в старчей бороде
      Белело крошками свиное сало.
      Навстречу шла с попом, при тамаде
      Селянска свадебка, гармонь чесала -
      Такого мать не видела нигде!
      Мать не видала до сих пор нигде,
      Чтоб Божье каинство и окаянство
      Гуляло так без ложного жеманства,
      Утративши понятье о стыде.
      -- Граждане, що за радость в слободе? -
      Спросила мать. -- 3а що ликуе паньство? -
      -- А паньство це справляе ж похованьство,
      Поминки по последнему жиде!
      Це жид був! С коммунистами якшася! -
      -- Дороден був? -- Куды! Един кожух!
      Та хил що палец, в чим держався дух!
      В петле, як пивень, шеей извивася -
      Жартуе все: с воды да выйду сух,
      Петлей не подавлюсь -- так потешася. -
      -- Так он и не один так "потешася"? -
      -- Куды как не один! Вся вшивота! -
      И мать вдруг осенила простота:
      Ой, лишеньки! -- вскричала, рассмешася, -
      Так значит вы, нисколько не страшася,
      Зарезали нужду! Ну, красота!
      Исчезла вся болестъ, вся босота!
      Кому теперь вам потыкать, гнушася?
      Мученью вашему конец приде!
      Нет Лазарей, на гноище вопящих,
      В порфиру облаченные везде!
      Вот царствие счастливцев настоящих,
      Во утешенье всех вокругвисящих! -
      Сбылось пророчество когоежде...
      Сбылось пророчество, когоежде
      Мать опасалася. И бысть забрита
      Для нужд Германии и крепко бита,
      И шед в босой "лазоревой" среде.
      Как, ниотколи не возмись нигде,
      К ней кинуласъ, метнувшись от корыта,
      Крича "она заразна!" нарочито,
      Украинка, ушла когоежде.
      Так бысть отпущена с худого полка
      И в хату за руку приведена,
      И зарыдали посередь гумна
      Две русские -- кацапка да хохолка...
      И мать одумася и отрешася...
      И отходяща прочь, воссокрушася.
      * * *
      Мать отошла, воссокрушась душой,
      Заметив, что средь злобы выжить трудно.
      Она о муже мучилась: подспудно,
      Но знала -- выживет, ведь сам большой.
      У Тетушки ж иное за душой,
      У ней на сердце вечно многолюдно,
      Там хлебосолоно, громопосудно.
      Имеется и сад, но не большой
      Не маленький -- земли в нем задощалось
      Подошвок пятьдесят по долготе,
      А в широту же -- самая что малость,
      Гулялось ей лишь там -- еще ж нигде,
      Когоежде в писаньи обещалось,
      Сбылось пророчество когоежде.
      Сбылось пророчество, когоежде
      Она землицы -- чернозем, суглинок -
      Приволокла поболе двух корзинок,
      Но трех никак не будет -- по труде.
      Там при вечерней-утренней звезде
      То клевер прорастает, то барвинок,
      А к осени такой клубок тропинок,
      Что не исколесишь и на дрозде.
      Лен на поле, при речке же ракита,
      Лазоревые горы, с дальних гор
      Спускаются коренья мандрагор.
      На тыне глингоршки, решета, сита,
      Салат на грядках, а с недавних пор
      Кусты подстрижены, трава побрита.
      -- Кусты подстрижены, трава побрита, -
      Чуть окает она, давя на "р",
      Зане пророки всех земель и эр
      Не управлялись с эр -- иной открыто,
      Антон исподтишка -- т' ава побита!
      -- Ирина, раж, Дзержинский, СССР! -
      Кричит она. -- Раб! Карамель! Эклер! -
      И эр прорезалось -- от аппетита.
      Идет к буфету -- дать ему пирог.
      -- Ой, слава Богу! -- крестится пророк.
      -- А Бога нет! -- она ему сердито.