-- Сократ, конечно, акция же в силе,
      Но это шлюха, и она меня
      Прочь извела от игр, но -- изманя
      От пыльной зелени, где чижик били.
      В конце концов, тем, что меня убили,
      Мой курс бездержный резко изменя,
      Обязан я лишь ей, не извиня
      Ничуть себя: и мы при этом были.
      Как бы то ни было, уйдя со глаз
      Игры или глагола -- как по вкусу... -
      -- Мой бедный мальчик! Что за вкус! За глаз! -
      -- Я стал свидетель новому искусу,
      Сладчайшему гранатового жюсу,
      Глаз предал плоть, но я не выдрал глаз.
      Глаз предал плоть, но я не выдрал глаз,
      Навстречу древней не пошел проформе:
      Сократ, и плоть нуждается в прокорме,
      Не токмо что души бессмертный глас.
      Подумай лишне, как питают глаз
      Грозд либо ягодица, если в норме,
      Как уж тебя в десятибалльном шторме
      Такой таскун затреплет -- вырви глас.
      Тут не поможет баттерфляй ли, брасс:
      Чем четче прочь бежишь, тем ближе к цели.
      Земля кругла, и, побегая веле,
      Скорей в той точке сбудешься как раз.
      Парить в пространства? Так уразумели
      И кривизну пространства без прикрас.
      И кривизна пространства без прикрас
      Является, когда мы, побегая,
      Как кажется, прямыми, вокругая,
      В исхода точке запоем урас.
      Нет взгляду соблазнительней кирас,
      Чем та, что облекла скелет, тугая
      Что, нас размучая, воспомогая,
      И есть душа лаис или саврас.
      Вот так мы перво-наперво погили, -
      За бардаком явился ипподром. -
      -- Мой мальчик! Мальчик! Не собрать ведром -
      -- Соцветие соили и бегили,
      Сократ, всех здравых тягостный синдром,
      Он самый лучший наш залог могиле.
      Второй, нелучший наш залог могиле -
      Игра в орлянку с демосом, зане
      Мы станем глиной, пронырнув в говне,
      А все, кто нам друзья, -- нам не враги ли?
      Противников мы всех заострогили,
      Пристроив этих внутрь, а тех вовне.
      Ах, что за дар речей был даден мне -
      Дымучий огнь фейерковой бенгили.
      Я вел, пьянил, как знамя, как язык, -
      На самом деле -- знаменье и прорва,
      Да, да, я знаю, пагуба, оторва... -
      -- Несчастный мальчик! Да, но слог! Язык! -
      -- Самоопределяясь далеко рва,
      Дразнился я, себе казал язык.
      Я самому себе казал язык,
      Я предал клан мой, аристократию:
      Ломая простодушного витию,
      Стакнулся с чернью, стал ее язык.
      Стучал в сердца, как в колокол язык,
      Впадал в суровой Спарте в аскетию,
      А в заводной Ионии в питию,
      А в Аттике прогуливал язык.
      Не в силах дале противляться зуду
      И зову чести, взял душе вину,
      Втравив в Пелопоннесскую войну
      Афины, Спарту, Делион, Потуду,
      Коринф, Мегару и еще страну
      Одну, нет, две страны, о них не буду.
      Страну, нет, две страны, о них не буду
      Входить в словесный загодя расход,
      Я вместе с Аттикой вовлек в поход
      На Сиракузы, снарядив посуду.
      Но предприятье стало мне в осуду:
      Взамен успеха легкого, сей ход
      Принес разгром, мы потеряли флот,
      Я сам чуть не подвергся самосуду.
      И потому из лагеря изник,
      Бежав во вражеский и поделившись
      С врагом, чем знал, во что я с жаром вник.
      Я объяснил, где, крепко навалившись,
      Мы сломим силу: так, струей пролившись,
      Плотину точит тоненький родник.
      Плотину точит тоненький родник,
      И, объяснив, где слабина во флешах,
      На наших кинул конных я и пеших,
      Но был разбит, но этим не поник.
      Я снова побежал моих аник
      И вторгся в Персию, где при депешах
      Летают диппаши, одни, хоть режь их,
      Где стал царю свояк и коренник.
      Там я обрел размах и амплитуду
      И знаньем слабостей вооружал,
      Но, обманув персицкий двор, бежал,
      Чем близок стал аттическому люду,
      Который, со врагом борясь, мужал
      И клялся сукой: Все тебе забуду!
      Он клялся сукой: Все тебе забуду! -
      И вновь я во главе родных полков
      Своими трупами кормлю волков,
      И вновь презрен, и вновь оскомен люду.
      Теперь бегу туда, где смерть добуду, -
      В Фессалию, под сень чужих штыков,
      Где тайно кончен группой знатоков
      Анатомички -- се им не в осуду.
      -- Так твой куррикулум... он не велик,
      Мой жалкий мальчик... Духа благородство...
      Высокость помыслов... идишер глик...
      Такое верхоблядство и сиротство!
      И вместе крохоборство и юродство...
      Умытый зад -- и рядом сраный лик.
      -- Умытый зад... -- Но рядом сраный лик:
      Ты, верно, слышал: береги лик срана? -
      -- Сократ, моя душа сквозная рана,
      Я знаю, не хорош я, не прилик.
      Молю тебя, пролей мне ты толик
      Бальзама на душу, тем, что не странно
      Внимал ты и не потому что странно -
      Приимен дом твой в сетке повилик. -
      -- Алкивиад, я слушал не в осуду,
      Что шелестела тень твоя в пыли
      С приправой горькою, зачтется ли.
      Зачтется. В оправданье ли, в осуду -
      Тому, кто прах от праха, грязь земли? -
      Не знаю. И незнанья не избуду.
      ***
      Ну сколько б прочие воды ни лили
      Печалящая бедностию нас
      Высокой алгебре подвластный час
      Как тот кого себе и поручили
      Законы справедливейшие в силе
      Чтоб тихо радовать всеведов глаз
      Навис там зацепившись без прикрас
      В обставленной но все-таки могиле
      И сам собою держится язык
      И ни одна не говорит не буду
      Омыв в себе как яростный родник
      Итак я порознь разносить забуду
      Являет нам любой ушедший лик
      Ты постоянен в этом не избуду
      Х. Платон
      Ты постоянен в этом не избуду
      В зачине, как и в фабуле речей,
      Как если бы полдюжины ткачей
      Миткалевое ткали не избуду.
      И ты готов начать нам с не избуду
      Из полуста отмычек и ключей,
      Не отмыкавших речек и ключей
      С тех пор, как спор сознанья не избуду.
      Но объясни, зачем твой выбор пал
      На гласный ряд, которым наделили,
      Отдавши букву "а" в распил на пал?
      Не оттого ли соль речей в солиле
      Мне рот дерет, как будто в ересь впал,
      Ну, сколько б прочие воды ни лили?
      Ну, сколько б прочие воды ни лили,
      Ответь мне попросту про знак, про строй,
      В котором услаждаешь ты игрой
      Тех, кто с тобой их путь определили. -
      -- Отвечу, даже если б вы молили
      Меня смолчать на ваш вопросный рой,
      Он крови истеченье, геморрой
      Души, ее же хламом завалили.
      Итак, зачем из спектра звуков в нас
      Я изнимаю сломанную птицу,
      Судьбе оставив остальное в нас,
      УОАЭИ малую частицу,
      Средь галок, горлинок, щеглов -- утицу,
      Печалящую бедностию нас.
      Печалящая бедностию нас
      Не столь бедна, как кажется, так ворот,
      Чем незначительней, тем меньше порот,
      Хоть невполне устраивая нас.
      И, точно гласный мир, поющий в нас,
      В нас зиждется согласный с нами город,
      Отлаженный, вполне отличный хор от
      Пространства многоликого вне нас.
      Попробую ли вам явить тотчас
      То, что в начале слышно как шипенье,
      Как всплески, бульканье, вослед лишь -- пенье -
      До нас и после нас, но и сейчас, -
      Лучей неразличимое кипенье -
      Высокой алгебре подвластный час.
      Высокой алгебре подвластный час,
      На самом деле миг ничтожно малый,
      В начале фиолетовый иль алый,
      Лишь после белизной лучистый час.
      На бесконечности отрогах час,
      Как бесконечность, сам велик, пожалуй,
      Свет гласный гул и будет небывалый,
      Затем структур и форм он станет час.
      Ну то есть, город нам, как есть, всучили,
      К Потуде иль Афинам не сводим,
      От них он, вместе с тем, не разводим.
      Он, окруженный бездной торричили,
      Внутри любой, извне неуследим,
      Как тот, кого себе и поручили.
      Как тот, кого себе и поручили,
      Он внутренним законам подлежит,
      Он собственное небо этажит,
      Прокладывая змейкой поручили.
      Его б в несчастье мы не уличили,
      Но и не счастье глаз ему смежит, -
      Он просто вечно жив, он Вечный Жид,
      Его стеклянной пылью промочили.
      Но если б вы затем меня спросили -
      Каков закон, что управляет тем
      Великим городом без мелких тем,
      Я вам ответил бы: туда сносили
      Законы мудрости, там вместе с тем
      Законы справедливейшие в силе.
      Законы справедливейшие в силе
      В том городе, где правят мудрецы,
      Они не женолюбы, но скопцы,
      Чтоб не было у них расходов в силе.
      Извне они нуждаются лишь в силе,
      Производящей хлеб и огурцы
      И возводящей ради них дворцы
      Всеграда в благоденствии и в силе.
      Пред ними круглый апоплексиглас,
      В который виден им Всеград подвластный, -
      Не несчастлив, не счастлив, а бессчастный;
      Плоск в апоплексигласе, словно пляс,
      Вечнокипящий жизнью безопасной,
      Чтоб тихо радовать всеведов глаз.
      Чтоб тихо радовать всеведов глаз -
      Прошло семь войн и столько ж революций,
      И семь подобных им других поллюций,
      Не названных, но видимых на глаз.
      И время вовсе умерло на глаз,
      Не посвященный в тайну резолюций,
      Печально циркулирующих в куцей
      И миробъемлющей фсеградоф-плас.
      Сто раз пред стен его являлся Красс
      С ордой, но стен нигде не обнаружив,
      Стал просто швабский немец Гюнтер Грасс,
      Плетущий кипенье словесных кружев,
      Да, да и самый лет форштевень стружев
      Навис там, зацепившись, без прикрас.
      Навис там, зацепившись без прикрас,
      Обломок струга неизвестных ратей,
      Тимархией стал строй аристократий,
      И олигархией запахло раз.
      Но вскоре олигархия сто раз
      Сменилась видимостью демократий
      Под яростным напором нищих братий,
      Наведших на имущество острас.
      Сатрапы неугодных батогили,
      И сам народ, зализывая ран,
      Избрал совет из двух иль ста тиран,
      Задачей коих и было, чтоб згили
      В дыму нирван, а может быть -- и пран,
      В обставленной, но все-таки -- могиле.
      В обставленной, но все-таки -- могиле
      Живут и подданные. Смысл казарм
      Везде. Повсюду мрещится жандарм.
      Хоть внутренние с внешними -- все сгили.
      Для земледельцев сделаны бунгили,
      Где есть тонарм и сборник сельских карм.
      То высшая суть общества -- вакарм
      Самодовлеющей разумной гили.
      Поэты изгнаны, ведь их язык
      Был органом мятущегося духа,
      А дух по сути дела подъязык.
      Везде, где он, -- чума иль голодуха.
      Итак, поэтов нет теперь и духа,
      И сам собою держится язык.
      И сам собою держится язык,
      Нетленный, светлый, вечный, орудийный,
      Внеэлегический, атрагедийный,
      Гузном отполированный язык.
      Род женщин, как известно, злоязык,
      Но не в республике экстрарядийной, -
      Здесь тоже разум, он всепобедийный,
      Сказал себя без эк их и без ик.
      Тут женщины приравнены повсюду
      К мужчине, к немощнейшему из них,
      В зарплате, в битве, даже в этих их
      Немужских немощах, что, как простуд,
      Легко излечивает лекарь их,
      И ни одна не говорит -- не буду.
      И ни одна не говорит, не буду
      Обобществленной бабою когорт,
      Или: рожу, не лягу на аборт,
      Или: с моим дитем я, баба, буду.
      Напротив, слышится повсюду, буду -
      Как все! -- И женщины здесь высший сорт,
      Их талии -- как горлышки реторт,
      Щенки их общие, в том сукой буду.
      Как только плод из чрева в мир изник,
      Она уже, не мать, пускай не дева,
      Готова вновь круговоротом чрева
      Приветствовать, с упряжкою квадриг,
      Возницу, воина, -- оглобли древо
      Омыв в себе, как яростный родник.
      Омыв в себе, как яростный родник,
      Всю боль веков, все нищенство, все блядство,
      Вакарм свободы, равенства и братства -
      Единый в мире чистоты родник.
      В нем дух кровей наследственных поник,
      Суровый смысл сменил в нем верхоглядство,
      Пожалуй, нет в нем даже святотатства -
      Из-за отсутствия мощей и книг.
      Но уровень наук в нем равен чуду,
      Особенно наук не наобум,
      Что строжат тело, возвышают ум
      И гонят прочь измыслия причуду
      И весь паноптикум высоких дум,
      Которых порознь разносить забуду.
      Итак, я порознь разносить забуду
      Все то, чему разнос и не к лицу, -
      Ведь время движется там по кольцу,
      Где не стареют, ни к добру, ни к худу.
      Беда здесь только скрюченному уду
      Иль в чем неполноценному мальцу,
      Дурную весть принесшему гонцу,
      Хоть подступу в тот град нет ниоткуду.
      Тот град стоит -- не мал и не велик,
      И в почве града две дыры, и в небе, -
      Для сообщенья с теми, кто в Эребе
      И кто в Элизиуме католик.
      И вечный круг как бы осмерки в небе
      Являет нам любой ушедший лик.
      Являет нам любой ушедший лик,
      Как нотный стан, один значок из хора,
      Который, словно мощная подпора,
      Возник из почвы и в ту твердь пролик.
      Но можно вслушиваться до колик,
      Как дышит та пространственная пора,
      И все ж, отъехав раз от светофора, -
      Потом вовек не отыскать клик-клик.
      УОАЭИ в нем подобны гуду,
      Не расчленимому на пять иль шесть
      Известных звуков. -- Так, Сократ, и есть.
      -- Хотя и тех шести я не избуду,
      Когда и трех мне хватит чтобы есть...
      -- Ты постоянен в этом не избуду.
      ***
      Нейдет сколь масла бы в нее ни лили
      Имянограды в городе у нас
      Оплакивая ны убо се час
      Ему же втуне нас и поручили
      Тукан он с клювом стало быть и в силе
      Все утки бабы так у них есть глаз
      О чем и мыслить вслух и без прикрас
      Вот тут-с в мозгу в сей сводчат0й могиле
      Конечно свист и есть тот надъязык
      Ну и пускай их суд а я не буду
      И он неудовольствия родник
      И обрели тебя я не забуду
      С тебя покамест не подписан лик
      То вовлечен то поглощен избуду
      ХI. Аристофан
      То вовлечен, то поглощен. Избуду?
      Из целокупности? Из клик? Из толп?
      Из массы, схватывающейся в столп,
      Едва погружена в кровищу руду?
      Из суесофии? Из лжи? Из гнуду?
      Из риторических посылов во лб?
      От их гомункулюсов в толщах колб,
      От проникающего в душу юду?
      Согласно же, отнюдь не вопреки
      Нам тварный социум определили -
      Не чтоб решать совместно пустяки.
      Но суеты машину одолили
      И с шестерней повыели коньки -
      Нейдет, сколь масла бы в нее ни лили!
      Нейдет, сколь масла бы в нее ни лили,
      Моя машина времени, мой стан -
      Кровавых гарпий легкий караван,
      От коего все лебеди свалили.
      Прийди скорей из облачной перили,
      Мой соглядатай, мой Аристофан,
      Лихой добряк, божественный профан,
      Чтоб немощных два духом воспарили!
      Не обинуясь и не хоронясь,
      Меня снедает ныне ностальгия.
      Ну где твоя Нефелококсигия -
      Кукушкинград Заоблачный, та ясь,
      Что, не таясь, затмила все другие
      Имянограды в городе у нас?
      Имянограды в городе у нас -
      Алкивиадоград, Платоновполис
      Да Критийбург -- вот то, за что боролись,
      Пелопоннес, но тоже и Канзас.
      За маршевою флейтой слышен джаз,
      Сполохами в лицо нам дышит полюс,
      Благополучие наш глас и солюс
      Да подведенье тезисов и баз.
      А ты паришь безбазисно, лучась
      В каких пространствах, с криком Алкионы?
      В какие дни кромешны, в веки оны?
      Каким там Неевклидом заручась?
      Замыслясь, сокрушаясь паки о ны,
      Оплакивая ны, убо се час.
      -- Оплакивая ны, убо се час,
      Сократ, уйти в воздушные дедалы,
      Покуда шастают надоедалы
      И омрачалы шарят взглядом нас.
      Я сосчитать попробовал их раз -
      Ну всех, кому стихия их скандалы -
      Майоры, тещи, тщи заимодалы,
      Девицы детны и... теперь я пас.
      Меня мои подсчеты огорчили,
      Хоть в математике и не Дирак:
      Из мировых не вылезаем драк,
      И как бы ни вертелись, ни ловчили, -
      Коли не косит Смерть, косит Дурак, -
      Ему же втуне нас и поручили.
      -- Ему же втуне нас и поручили!
      -- Ты Алкиону помянул, Сократ.
      А... хочешь посетить Кукушкинград -
      В рыданиях заоблачной скворчили?
      -- Скажи, а климат там не то, что в Чили? -
      -- Нет, не такой, ты ездке будешь рад...
      Да и республике мой черт не брат,
      Хотя б нарочно кодексы сличили.
      Во-первых, всяк клейменый? а не раб -
      Имеет право, чтоб его носили
      Два-три крыла, веснущатых хотя б.
      А во-вторых, кого б ни поносили
      За то, что он еврей или арап, -
      Тукан он, с клювом, стало быть? и в силе. -
      -- Тукан он? -- С клювом, стало быть? и в силе.
      -- А как с проблемою молодняка?
      -- С детьми проблемы никакой пока:
      Чуть оперился -- брысь! -- все в этом стиле.
      -- А тех, кто ростит, с тем, кого растили,
      Как отношенья? -- Все наверняка.
      Кричат, заклевывая старика:
      Папаша, защищайся, если в жиле! -
      Зато наук нет никаких -- на глаз.
      Все замки в небе, на земле ни стройки.
      -- Все в воздухе? -- На, выбей зуб! На глаз!
      -- Да кто же строит? -- Пеликаны, сойки,
      Гагары... между рыбки и попойки...
      Все утки, бабы, так у них есть глаз. -
      -- Все утки -- бабы, так у них есть глаз?
      -- Конечно, но крикливые особы.
      Чуть что кричат. -- Прорабы -- долбоебы?
      -- Прораб воронам счет ведет у нас.
      -- А как искусства? -- Есть Пикасс. Бекасс.
      Есть Жук да Грач -- играть на скрипках чтобы.
      Вообще? дневной в искусстве больше злобы,
      Но есть и для души -- помимо касс.
      -- Со всем согласен. Ну, а как же вас
      Между землей и твердью терпят боги -
      Ведь воскуренья ныне к ним небоги?
      -- Ну да, мы весь выкушиваем газ
      И сами голоданья на пороге,
      О чем и мыслим вслух и без прикрас.
      О чем и мыслить вслух и без прикрас,
      Как не о будущем? Оно прекрасно,
      Его мы приближаем ненапрасно,
      И, видимо, придет однажды раз.
      -- Там, в вышине, с подвешенных террас,
      Грядущее вам, в самом деле, ясно.
      Но прошлое? -- И это нам подвластно.
      Танцует-с. Прошлое что за гора-с.
      До птеродактилей и прочей гили
      Жил жаворонок-с, даже до амеб
      И до Земли. Родители погили.
      Что делать? Нет земли. Где деть нам гроб?
      Так он отца, скажите, где погреб?
      Вот тут-с, в мозгу, в сей сводчатой могиле. -
      -- Да, но в мозгу, в сей сводчатой могиле -
      Обширнейший гуманнейший субстрат.
      Есть, стало быть, и минимум затрат,
      Который старости определили?
      -- Ну да, хотя бы мы пересолили
      Преукрашая перечень отрад.
      Покойник, разумеется, свой брат,
      К живому мы б не так благоволили.
      -- Ну хорошо, а что вам дал язык?
      -- Он дал нам целый Вавилон языков:
      Грай, гогот, карканье и плач, и зык.
      -- Все это будет из породы зыков.
      Быть может, есть какой из надъязыков?
      -- Из этих свист. Тот будет надъязык.
      -- Конечно, свист и есть тот надъязык,
      Но как им пользоваться? -- Шеф, две трешки!
      -- Тут смысла нет! -- Напротив: Филин, дрожки!
      -- Действительно, сумнительный язык.
      -- Куда там! Птичий небольшой язык.
      Зато он ясен и ежу, и кошке.
      -- Свисти еще! -- Тут все-с. Остались крошки.
      -- Да это просто смех, а не язык!
      -- В мыслительном художестве нет студу! -
      -- Так заключим: "художествен" есть худ?
      -- А студ -- застенчивость. -- Так как -- несть худу,
      Когда вас выше самый плоский суд?
      -- Зато у них есть фонды. Касса ссуд.
      -- Ну и пускай их ссут, а я не буду.
      Ну и пускай их суд, а я не буду...
      И что ж -- все пташки: галки, какаду?
      -- Да, пташки-с. Есть два старца на ходу,
      Живущих с нами из охоты к чуду.
      -- А эти кто? -- Назвать их не забуду
      И даже их занятье приведу -
      То Эвельпид и Пистеттер, к труду
      Прилежны, правят нами не в осуду. -
      -- Однако ваш Кукушкинград -- шутник! -
      -- Еще какой! Все над другими трунит,
      Но пересмешник всуе -- клеветник:
      Тотчас же настучат, и сыч приструнит. -
      -- Ну, кто хохочет, Бог с ним, а кто нюнит?
      -- И он неудовольствия родник. -
      -- И он неудовольствия родник?
      -- Сократ, он будет Канюком иль Выпью,
      А то покроется нудой иль сыпью,
      Ему я не знакомец, не сродник.
      -- Прямой ты трус, скажи уж напрямик.
      -- Нет, я Орел, а особливо выпью,
      Так и друзей не пожалею -- выбью,
      И лого-Грифом стать могу на миг. -
      -- Позволь, твой миг, -- он длится и посюду,
      Твой миг всегда, а что же делать нам,
      Кто тихо празднует всю жизнь иуду?
      Хариты в вечности искали храм,
      Что не подвластен времени пескам -
      И обрели тебя -- я не забуду.
      И обрели. Тебя я не забуду,
      Смешное чудище, Порфирион,
      Губитель Зевса, хоть в порфире он,
      Не верит смерти, как не верят чуду.
      По тальникам, вдоль заводи, по пруду,
      Где воды легкие несет Рион,
      Куда не ступит никогда Креон,
      Где время уничтожилось повсюду, -
      Вдаль обходя широкий лук излик,
      По мелководью, по стреломуравью,
      По цапелью, по нырочью, журавью, -
      Султанка, курочка, втыкая клик,
      Проходишь, как планета, силу травью,
      С тебя покамест не подписан лик.
      С тебя покамест не подписан лик,
      Но ты и есть PORPHYRION тот самый,
      Зевесов враг, одетый птичьей дамой,
      И то, что дама -- множество улик.
      Их тьма и гибнет, не снеся толик
      Космического холода, в упрямый
      Хромой период пред весною самой,
      Но их трепещет Зевс, а он велик.
      Не ласточки, гнездящейся повсюду,
      Не ржанки, смело реющей в Рион,
      Не ибиса, хотя он равен чуду, -
      Болотной курочки PORPHYRION
      Трепещет Зевс, хотя в порфире он.
      То вовлечен. То поглощен. Избуду?
      ***
      Да вы чернила ваши всуе лили
      Сократ сомненьем разъедает нас
      Терзанья наши множишь каждый час
      Которым наши души поручили
      Убудь мы в нашей мудрости и силе
      К тебе подносит то персты то глаз
      Ты оставляешь срам их без прикрас
      Так всех богов ты отослал могиле
      Ты перестроил напрочь и язык
      И мертвый говорит землей не буду
      И помутился истины родник
      Ликона же тебе я не забуду
      От вас укрою оскорбленный лик
      Опасности глаголом не избуду
      XII. Апология
      Опасности глаголом не избуду
      И не затем явился нынче к вам -
      Чтоб волю дать слезам или словам,
      Доступным простоте и внятным люду.
      Ни плакать, ни словоточить не буду,
      Не потеку ушам и рукавам,
      Не стану апеллировать к правам,
      Которых не займу и не добуду.
      А потому, когда бы вы тут все
      Меня сюда прийти определили,
      Чтоб видеть краску на моем лице,
      Смущение в кистях, упадок в силе,
      Чтоб пожалеть, чтоб оправдать в конце, -
      То вы чернила ваши всуе лили.
      Да, вы чернила ваши всуе лили,
      Впусте потратились на столько слов:
      Сократ бездельник, он не чтит богов,
      Сократа виды молодежь смутили. -
      Ну и так далее все в этом стиле,
      Неловком специально для голов,
      Чья справедливость с дегтем сапогов
      Частенько смешивает правды стили.
      Тут кто-то ошибается из нас.
      Я знаю даже кто -- все вы в ошибке,
      От ней же здравый смысл упас бы нас,
      Но мы его заспали раньше, в зыбке,
      И можем вслух помыслить без улыбки:
      "Сократ сомненьем разъедает нас".
      "Сократ сомненьем разъедает нас,
      Изнесших столько тягот безвременья -
      Утрату половины населенья
      В жестоких бедствиях, постигших нас.
      И кто от них не выстрадал из нас?
      Проскрипции, в карбасах затопленье,
      Чужих, своих тюремщиков глумленье,
      Присыпки известью на теплых нас.
      На будущее видом заручась,
      Мы и не то сносили б терпеливо.
      Зачем, Сократ, ты мыслишь так глумливо?
      Своей стерильной мудростью лучась,
      Ты так разнообразно и счастливо
      Терзанья наши множишь каждый час.
      Терзанья наши множишь каждый час,
      Нас отвлекая от забот о хлебе,
      Мы на земле живем, а не на небе,
      И нам важнее Вечности наш час.
      Сократ, ведь наша жизнь всего лишь час,
      И этот час мы отдадим потребе,
      Что нам в Элизиуме иль Эребе -
      Возьми себе их, но верни нам час.
      Смотри, чтоб сны твои не отучили
      Нас от насущного -- мы можем пасть
      И ниже, чем рассчитывает власть.
      Гляди, чтоб нас тогда не отличили
      Животный гнев и низменная страсть,
      Которым наши души поручили.
      И точно: наши души поручили
      Не телу ль нашему? Иль не рукам
      По вторникам, средам и четвергам
      Ломать и строить на песке и пыли?
      Умрем, кто вспомнит, что такие были,
      Ведь дела нет до смертного богам,
      Что в нас -- галактикам и облакам,
      Мы только плесень, знаешь, поросль гнили.
      Но эту плесень оживляет мысль, -
      Так с идеологов мы затвердили.
      Так снисходительно о нас не мысль.
      И это мысль о том, что б ели, пили, -
      Чужое нам растли нас иль окисль,
      Убудь мы в нашей мудрости и силе.
      Убудь мы в нашей мудрости и силе,
      Кто встанет к плугу, сядет в аппарат?
      Ты не даешь рецептов, о Сократ,
      Как бы тебя о том мы ни просили.
      Не города ль твои нас искусили,
      Где можно жить без бед и без затрат, -
      Но ты нам говоришь: Господень град
      Нуждается в иной, не в нашей силе.
      Ты просто издеваешься, глумясь
      Над недостаточностью наших чтений,
      И брезгуешь всех наших предпочтений.
      Ты с нами говоришь ярясь, томясь,
      Как будто кипь невиданных растений
      К тебе подносит то персты, то глаз.
      К тебе подносит то персты, то глаз
      Никто иной, Сократ, как наша юность,
      Которая по праву мира юность, -
      Что ж из того, что перст у ней и глаз?
      Ответь-ка нам, Сократ, зачем далась
      Тебе забота портить нашу юность?
      Зачем ты говоришь ей: ваша юность -
      Синоним глупости и вам далась?
      Когда пред молодежью всякий раз
      Мы подличаем чтобы подольститься,
      Зачем один не смотришь ты на лица?
      Зачем одежды рвешь ты всякий раз
      С любого, будь ответчик иль истица,
      И оставляешь срам их без прикрас?
      Ты оставляешь срам их без прикрас,
      О наш Сократ, мудрейший из мудрейших!
      Тебе махать, конечно, на старейших,
      Тебе не полководец самый Красс.
      Тебе хуйня и Бланманже и Грасс,
      Ты толк не видишь в рикшах либо гейшах,
      Ты презрел и правейших, и левейших,
      Плевал ты и на лесть, и на острас.
      Одежды, бабки, экипажи сгили
      В твоих глазах, как будто их и нет,
      Тебе ничто минет или сонет,
      Намеренья -- пустяк, худы, благи ли,
      И пошлы кастаньета и спинет, -
      Так всех богов ты отослал могиле.
      Так всех богов ты отослал могиле:
      Раздел, изгадил, либо истребил.
      Как сильный человек -- тотчас дебил,
      Коли умен -- не тверд, по горло в гили.
      Тебе победы наши дороги ли?
      Нет. Ты кричишь: Ограбил! (иль: Убил!)
      Скажи, о нас язык ты не обил?
      Ты оному нас отдал в батоги ли?
      Ну что молчишь? Скажи, отбил язык?
      Так с нами ты молчок, гу-гу ты с Богом -
      О чем ты с ним -- о малом иль о многом?
      Он понимает греческий язык?
      Твоим, конечно, он кейфует слогом, -
      Ну да, ты перестроил и язык.
      Ты перестроил напрочь и язык:
      Убавил истин и добавил патин,
      Он одному тебе теперь понятен,
      Твой лексосинтаксический язык.
      Но с чернью ты размежевал язык,
      Чтоб вместе с ними ни солил, ни братин,
      Стократ блажен язык, иже сократен,
      Все прочие -- жаргоны, он язык.
      Он, словно яблочко, катясь по блюду,
      Увязывает в петли все концы -
      И "пред детьми склоняются отцы",
      И " лавр суждается по самосуду",
      И в Греции "избам кладут венцы",
      И мертвый говорит: Землей не буду.
      И мертвый говорит: Землей не буду, -
      Опровергая и огонь, и тлен,
      И десять Богом проклятых колен
      Из плена возвращаются в Иуду.
      Навозной жижи злая вонь повсюду
      Длит с ароматом роз воздушный трен,
      В святилище родит Христа Мадлен,
      Мари же в капище и служит блуду.
      Хрен горек был, но слаще стал клубник,
      Влюбленный -- строг и честен, словно ратник,
      Пророчествует истину развратник,
      И праведник в чужой альков проник,
      И параноик стал небес привратник,