Я вздрогнула, хотя и не могла угадать, какая опасность мне грозит. Но повторный визит господина де Монсоро не сулил мне ничего хорошего.
      – И куда я должна буду уехать, батюшка? – осведомилась я.
      – В Людский замок, к моей сестре, там ты будешь укрыта от всех глаз. Мы позаботимся о том, чтобы ты прибыла туда под покровом ночи.
      – А вы не поедете со мной?
      – Нет, я должен остаться здесь, чтобы отвести подозрение. Даже наша челядь не будет знать, куда ты уехала.
      – А кто же меня проводит?
      – Два человека, в которых я уверен.
      – О, боже мой! Батюшка!
      Барон обнял меня.
      – Дитя мое, – сказал он, – так надо.
      Я знала, как он меня любит, и больше не настаивала ни на чем и не спрашивала никаких объяснений.
      Мы договорились, что я возьму с собой дочь моей кормилицы, Гертруду.
      Батюшка покинул меня, наказав подготовиться к отъезду.
      Стояли самые короткие дни зимы, и к восьми часам вечера уже совсем стемнело и похолодало. В восемь часов отец пришел за мной. Как он и просил, я была уже готова. Мы бесшумно спустились по лестнице и прошли через сад. Барон собственноручно открыл ключом калитку, выходящую в лес. За ней нас ожидали запряженная карета и двое сопровождающих. Батюшка долго говорил с ними, как мне показалось, поручая меня их попечению. Я уселась в экипаж, Гертруда заняла место рядом со мной. Барон обнял меня на прощание, и мы тронулись в путь.
      Я не знала, какого рода опасность мне угрожает и что заставило батюшку услать меня из Меридорского замка. Гертруда не могла мне ничем помочь, она тоже ничего не знала. Наши спутники были мне незнакомы, и я не осмеливалась к ним обратиться. Мы ехали около двух часов в полном молчании какими-то окольными дорогами, и, хотя я очень волновалась, ровное колыхание кареты постепенно меня убаюкало и я уже начала было засыпать, как вдруг мы остановились, и Гертруда схватила меня за руку.
      – Ах, барышня, – пролепетала бедная девушка, – что с нами будет?
      Я выглянула из-за занавесок: нас окружили шесть всадников в масках. Наши провожатые, очевидно пытавшиеся оказать сопротивление, были схвачены и обезоружены.
      До смерти напуганная, я не в силах была позвать на помощь, да и кто мог откликнуться на мой призыв?
      Замаскированный всадник, который казался старшим, подъехал к дверцам экипажа.
      – Успокойтесь, сударыня, – сказал он, – мы вас не обидим, но вам придется последовать за нами.
      – Куда? – спросила я.
      – Туда, где вам не грозит никакая опасность. Напротив, там с вами будут обращаться как с королевой.
      Это обещание меня испугало больше, чем любая угроза.
      – Ах, батюшка мой, батюшка! – прошептала я.
      – Послушайте, барышня, – сказала мне Гертруда, – я хорошо знаю все окрестности, я вам предана, силою бог меня не обидел, поверьте мне – мы сумеем убежать.
      Эти заверения моей бедной служанки, конечно, не могли меня успокоить, все же ее поддержка меня подбодрила, и я пришла в себя.
      – Делайте с нами все, что вам угодно, господа, – ответила я, – мы всего лишь две слабые и беззащитные женщины.
      Один из всадников спешился, занял место нашего возницы, и мы свернули в сторону с той дороги, по которой ехали.
      Бюсси, как понимают читатели, слушал рассказ Дианы с глубочайшим вниманием. Среди первых проявлений нарождающейся большой любви есть чувство почти религиозного преклонения перед любимой. Вы поднимаете избранницу вашего сердца на пьедестал, возносите ее над всеми остальными женщинами. Вы возвеличиваете, очищаете, обожествляете ее образ, каждый ее жест – это милость, которую она вам дарует, каждое слово – ниспосланное вам счастье, ее взгляд наполняет вас радостью, улыбка – восторгом.
      Поэтому молодой человек предоставлял прекрасной рассказчице полную возможность беспрепятственно развертывать свое повествование, не допуская и мысли о том, чтобы перебить ее. Малейшее обстоятельство, связанное с этой женщиной, которую, как он предчувствовал, ему предстоит взять под защиту, вызывало в его душе живейший отклик, он слушал Диану молча, с трудом переводя дыхание, как если бы от каждого ее слова зависела его жизнь.
      И когда молодая женщина на минуту умолкла, будучи явно не в состоянии справиться с обуревавшим ее двойным волнением, вызванным и настоящим, и воспоминаниями о прошлом, Бюсси, не в силах сдержать свое беспокойство, молитвенно протянул к ней руки.
      – О, продолжайте, сударыня, – простонал он, – ради бога, продолжайте.
      Диана не могла ошибиться в глубине чувства, которое она внушала: мольба была не только в словах, но и в голосе, в жесте, в выражении лица молодого человека. Красавица печально улыбнулась и продолжала:
      – Мы ехали около трех часов и наконец остановились. Я услышала, как заскрипели ворота, наши похитители обменялись с кем-то несколькими словами; затем экипаж двинулся дальше, и копыта лошадей застучали по чему-то твердому, словно бы по настилу подъемного моста. Выглянув из-за занавесок, я убедилась, что не ошиблась, – мы оказались во дворе какого-то замка.
      Чей это замок? Ни Гертруда, ни я этого не могли угадать. По дороге мы не раз пытались распознать местность, но не видели ничего, кроме бесконечного темного леса. Правда, обеим нам показалось, что наши похитители нарочно петляют по лесу, пытаясь сбить нас с толку и лишить возможности определить, где мы находимся.
      Дверцы кареты распахнулись, и тот же замаскированный мужчина, который ранее говорил с нами, пригласил нас выйти.
      Я молча повиновалась. Два человека, очевидно слуги из замка, в который мы прибыли, встречали нас с факелами в руках. Страшное обещание, данное мне, сбывалось – нам, пленницам, оказывались знаки величайшего почета. Мы последовали за людьми с факелами. Они провели нас в пышную опочивальню, которая, по-видимому, была обставлена и украшена в самые блестящие годы царствования Франциска Первого.
      На столе нас ждал богато сервированный ужин.
      – Вы у себя дома, сударыня, – сказал тот, кто уже дважды ко мне обращался. – Несомненно, вы нуждаетесь в услугах, поэтому ваша девушка останется при вас. Ее комната возле вашей.
      Мы с Гертрудой обменялись радостным взглядом.
      – Если вам что-нибудь понадобится, – продолжал человек в маске, – постучите в дверь молотком, который на ней висит, в прихожей все время кто-нибудь будет дежурить, и он немедленно явится к вам.
      Эта притворная забота свидетельствовала, что нас будут тщательно сторожить.
      Человек в маске поклонился и вышел, мы услышали, как он закрыл дверь на двойной оборот ключа.
      Гертруда и я остались одни.
      Какое-то время мы молча глядели друг на друга. Два канделябра, стоявшие на обеденном столе, освещали комнату. Гертруда открыла было рот, собираясь что-то сказать, но я предостерегающе поднесла палец к губам: нас могли подслушивать.
      Дверь комнаты, предназначенной Гертруде, была открыта, и нам обеим одновременно пришла в голову мысль осмотреть это помещение. Гертруда взяла один из канделябров, и мы на цыпочках вошли туда.
      Мы увидели большую туалетную комнату, дополняющую спальню; в ней была еще одна дверь и в той же стене, что и дверь, через которую нас ввели в спальню. Эта дверь, несомненно, также выходила в прихожую; на ней, как и на двери спальни, висел на медном гвоздике молоточек из того же металла. И молоточки и гвозди были столь тонкой и изящной работы, что казались творениями самого Бенвенуто Челлини.
      Гертруда поднесла свечу к замку; дверь была закрыта на двойной оборот ключа.
      Мы были узницами.
      Просто невероятно, насколько одинаково два человека, даже принадлежащие к разным слоям общества, но оказавшиеся в одном и том же положении и подвергающиеся одной и той же опасности, просто невероятно, говорю я, насколько одинаково они мыслят и как легко они понимают друг друга с полуслова.
      Гертруда приблизилась ко мне.
      – Вы заметили, барышня, – тихо сказала она, – когда мы входили сюда со двора, мы поднялись только на пять ступенек?
      – Да, – ответила я.
      – Значит, мы на первом этаже?
      – Несомненно.
      – А что, если, – продолжала она шепотом, показывая глазами на ставни, закрывающие окна, – а что, если...
      – Если на окнах нет решеток, – перебила я.
      – Да, и если барышня наберется смелости.
      – Смелости! – воскликнула я. – О, будь спокойна, смелости у меня хватит.
      На этот раз наступил черед Гертруды приложить палец к губам.
      – Да, да, все ясно, – сказала я.
      Гертруда сделала мне рукой знак – оставаться на месте, а сама унесла канделябр в спальню и снова поставила его на стол.
      Я уже поняла, что она задумала, подошла к окну и принялась искать задвижки ставен.
      Я их нашла, вернее, их нашла Гертруда, пришедшая мне на помощь. Ставни открылись.
      У меня вырвался радостный крик: на окне решетки не было.
      Но Гертруда тут же обнаружила причину этого мнимого недосмотра со стороны наших стражей. Подножие стены омывал широкий пруд. Эти воды, добрых десять футов глубиной, стерегли нас надежнее любых решеток.
      Переведя взор с поверхности пруда на его берега, я узнала знакомые места: мы были пленницами в замке Боже, который, как я уже говорила, мы с отцом несколько раз посещали и куда месяц тому назад, в день гибели Дафны, меня принесли в бесчувственном состоянии.
      Замок Боже принадлежал герцогу Анжуйскому.
      И, как будто вспышка молнии осветила мое сознание, я разом все поняла.
      Я глядела на пруд с чувством мрачного удовлетворения: вот она – последняя возможность уйти от насилия, надежное убежище от бесчестия.
      Мы заперли ставни. Я, не раздеваясь, бросилась в постель. Гертруда заснула в кресле у моих ног.
      За ночь я раз двадцать просыпалась, охваченная неизъяснимым ужасом, но каждый раз убеждалась, что мои страхи ничем не оправданы, не считая моего положения пленницы. Ничто вокруг не говорило о злых умыслах против меня, наоборот, весь замок, казалось, спал безмятежным сном, и только крики болотных птиц нарушали тишину ночи.
      Рассвело. Ночной мрак, в котором всегда есть что-то пугающее, отступил. Но мои ночные страхи не рассеялись. Я поняла, что без помощи извне бегство невозможно. Но откуда могла прийти к нам эта помощь?
      Около девяти часов в дверь постучали. Я перешла в комнату Гертруды, а ей разрешила впустить тех, кто стучится.
      Дверь за собой я оставила неприкрытой и в щелку могла видеть, как в комнату вошли все те же вчерашние слуги. Они забрали оставшийся нетронутым ужин и поставили на стол завтрак.
      Гертруда обратилась к ним с вопросом, но они удалились, ничего ей не ответив.
      Тогда я вернулась в свою спальню. То, что мы находимся в замке Боже, и показной почет, которым нас окружали, объясняло мне все. Герцог Анжуйский увидел меня на балу у господина де Монсоро и влюбился. Батюшка был об этом предупрежден и решил уберечь свою дочь от преследований, которым она, несомненно, должна была подвергнуться. Он хотел удалить меня из Меридора, но эта предосторожность, благодаря измене какого-нибудь слуги или несчастному случаю, не увенчалась успехом. Я попала в руки того человека, от которого отец тщетно пытался меня спасти.
      Эта мысль показалась мне вполне правдоподобной и действительно впоследствии подтвердилась.
      Уступив мольбам Гертруды, я выпила чашку молока и съела ломтик хлеба.
      Утро прошло за составлением самых безрассудных планов бегства. В ста шагах перед нами, в камышах, стояла лодка с веслами. Будь это суденышко в пределах досягаемости, то, конечно, моих сил, удесятеренных страхом, и от природы немалых сил Гертруды нам хватило бы, чтобы спастись.
      В течение дня нас никто не беспокоил. Нам сервировали обед точно так же, как в свое время – завтрак. Но я от слабости едва стояла на ногах. За обедом мне прислуживала только Гертруда; наши стражники, поставив блюда на стол, тут же удалились. И вдруг, разломив маленький хлебец, я увидела в нем записку.
      Я торопливо развернула ее и прочла:
      «Ваш друг печется о вас. Завтра вы получите весточку от него и от вашего отца».
      Понятно, как я обрадовалась; мое сердце забилось так отчаянно, словно хотело выпрыгнуть из груди. Я показала записку Гертруде. Остаток дня прошел в ожиданиях и надеждах.
      Вторая ночь протекла так же спокойно, как и первая; наступил час завтрака, которого я ждала с нетерпением, ибо не сомневалась, что в хлебе снова найду записку. И я не обманулась. Содержание записки было следующим:
      «Лицо, которое вас похитило, прибудет в замок Боже сегодня вечером, в десять часов. Но в девять часов друг, пекущийся о вас, появится под вашими окнами с письмом от вашего отца. Это письмо внушит вам доверие к его подателю, которое иначе вы, быть может, ему и не оказали бы. Записку сожгите».
      Я читала и перечитывала это послание, затем бросила его в огонь, как мне советовали. Почерк был мне незнаком, и, признаюсь, я совершенно не подозревала, кто мог быть автором записки.
      Мы обе, Гертруда и я, терялись в догадках. Сто раз за это утро подходили мы к окну посмотреть, нет ли кого-нибудь на берегах пруда или в лесу, но и лес и пруд были пустынны.
      Час спустя после обеда в нашу дверь постучали. Впервые к нам стучались не в часы трапезы, но мы не могли запереться изнутри, и поэтому нам ничего не оставалось, как разрешить войти.
      Вошел тот человек, который привез нас сюда, я не могла узнать его по лицу, потому что видела его только в маске, но с первых же слов узнала по голосу.
      Он подал мне письмо.
      – Кто вас послал, сударь? – спросила я.
      – Потрудитесь, пожалуйста, прочесть это письмо, сударыня, – ответил он, – и вы все узнаете.
      – Но я не желаю читать письмо, не зная, от кого оно.
      – Сударыня вольна делать все, что ей вздумается. Мне приказано вручить ей это послание, и я складываю его к ее ногам. Если сударыня соблаговолит наклониться и поднять письмо, она наклонится и поднимет его.
      И действительно, этот человек, по всей вероятности дворянин, положил письмо на скамеечку, на которой стояли мои ноги, и вышел.
      – Что делать? – спросила я Гертруду.
      – Осмелюсь посоветовать вам, барышня, прочесть письмо. Может быть, в нем говорится о какой-то опасности, которой мы сможем избегнуть, если будем знать о ней.
      Совет был настолько разумен, что я передумала и распечатала письмо.
      Тут Диана прервала свое повествование, встала, открыла маленькую шкатулку из тех, за которыми мы сохранили итальянское название stipo, достала шелковый портфель и извлекла оттуда письмо.
      Бюсси посмотрел на адрес.
      – «Прекрасной Диане де Меридор», – прочел он.
      Затем, взглянув на молодую женщину, сказал:
      – Этот адрес написан рукой герцога Анжуйского.
      – Ах, – вздохнула Диана, – значит, он меня не обманул.
      Затем, видя, что Бюсси не решается раскрыть письмо, приказала:
      – Читайте. Случай сделал вас свидетелем самых интимных событий моей жизни, мне нечего от вас скрывать.
      Бюсси повиновался и прочел следующее:
 
      «Несчастный принц, пораженный в самое сердце Вашей божественной красотой, навестит Вас сегодня вечером, в десять часов, дабы принести извинения за все, что он себе позволил по отношению к Вам. Для его действий, как это он сам понимает, не может быть иного оправдания, кроме неодолимой любви, которую Вы ему внушаете.
       Франсуа».
 
      – Значит, это письмо действительно написано герцогом Анжуйским? – спросила Диана.
      – Увы, да! – ответил Бюсси. – Это его почерк и его подпись.
      Диана вздохнула.
      – Может быть, и в самом деле он не так уж виноват, как я думала? – пробормотала она.
      – Кто – он, принц? – спросил Бюсси.
      – Нет, граф де Монсоро.
      Теперь наступила очередь Бюсси вздохнуть.
      – Продолжайте, сударыня, – сказал он, – и мы рассудим и принца и графа.
      – Это письмо, в подлинности которого у меня тогда не было никаких причин сомневаться, ибо оно полностью подтверждало мои собственные догадки, показало, как и предвидела Гертруда, какой опасности я подвергаюсь, и тем драгоценнее сделалась для меня поддержка неизвестного друга, предлагавшего свою помощь от имени моего отца. Только на этого друга я и могла рассчитывать.
      Вернувшись на наш наблюдательный пост у окна, мы с Гертрудой не сводили глаз с пруда и леса перед нашими окнами. Однако на всем пространстве, открытом взору, мы не могли заметить ничего утешительного.
      Наступили сумерки, и, как всегда в январе, быстро стемнело. До срока, назначенного герцогом, оставалось четыре или пять часов, и мы ждали, охваченные тревогой.
      Стоял один из тех погожих зимних вечеров, когда, если бы не холод, можно подумать, что на дворе конец весны или начало осени. Сверкало небо, усеянное тысячами звезд, и молодой полумесяц заливал окрестности серебряным светом; мы открыли окно в комнате Гертруды, думая, что за этим окном наблюдают, во всяком случае, менее строго, чем за моим.
      Часам к семи легкая дымка, подобная вуали из прозрачной кисеи, поднялась над прудом, она не мешала нам видеть, может быть, потому, что наши глаза уже привыкли к темноте.
      У нас не было часов, и я не могу точно сказать, в котором часу мы заметили, что на опушке леса движутся какие-то тени. Казалось, они с большой осторожностью, укрываясь за стволами деревьев, приближаются к берегу пруда. Может быть, мы в конце концов решили бы, что эти тени только привиделись нашим утомленным глазам, но тут до нас донеслось конское ржание.
      – Это наши друзья, – пробормотала Гертруда.
      – Или принц, – ответила я.
      – О, принц, – сказала она, – принц бы не прятался.
      Эта простая мысль рассеяла мои подозрения и укрепила мой дух.
      Мы с удвоенным вниманием вглядывались в прозрачную мглу. Какой-то человек вышел вперед, его спутники, по-видимому, остались позади, в тени деревьев.
      Человек подошел к лодке, отвязал ее от столба, к которому она была привязана, сел в нее, и лодка бесшумно заскользила по воде, направляясь в нашу сторону.
      По мере того как она продвигалась вперед, я все больше и больше напрягала зрение, пытаясь разглядеть друга, спешащего к нам на помощь.
      И вдруг мне показалось, что его высокая фигура напоминает графа де Монсоро. Потом я смогла различить мрачные и резкие черты лица; наконец, когда лодка была уже в десяти шагах от нас, мои последние сомнения рассеялись.
      Теперь новоявленный друг внушал мне почти такой же страх, как и враг.
      Я стояла, безмолвная и неподвижная, сбоку от окна, и граф не мог меня видеть. Подъехав к подножию стены, он привязал лодку к причальному кольцу, и голова его показалась над подоконником.
      Я не удержалась и вскрикнула.
      – Ах, простите, – сказал граф де Монсоро, – я полагал, что вы меня ждете.
      – Я действительно ждала кого-то, но не знала, что это будете вы.
      Граф горько улыбнулся.
      – Кто же еще, кроме меня и вашего отца, будет оберегать честь Дианы де Меридор?
      – В том письме, которое я получила, вы писали мне, сударь, что уполномочены моим батюшкой.
      – Да, и поскольку я предвидел, что вы усомнитесь в этом, я захватил от него письмо.
      И граф протянул мне листок бумаги.
      Мы не зажигали свечей, чтобы иметь возможность свободно передвигаться в темноте. Я перешла из комнаты Гертруды в свою спальню, встала на колени перед камином и в неверном свете пламени прочла:
 
      «Моя дорогая Диана, только граф де Монсоро может спасти тебя от опасности, которая тебе угрожает, а опасность эта огромна. Доверься ему полностью, как верному другу, ниспосланному нам небесами.
      Позже он откроет тебе, чем бы ты могла отплатить ему за его благородную помощь, знай, что его помыслы отвечают самым заветным желаниям моего сердца.
      Заклинаю тебя поверить мне и пожалеть и меня и себя.
       Твой отец, барон де Меридор».
 
      Определенных причин не доверять графу де Монсоро у меня не было. Он внушал мне чисто инстинктивное отвращение, не опирающееся на доводы рассудка. Я могла вменить ему в вину только смерть Дафны, но разве убийство лани преступление для охотника?
      Я вернулась к окну.
      – Ну и как? – спросил граф.
      – Сударь, я прочла письмо батюшки. Он пишет, что вы готовы увезти меня отсюда, но ничего не говорит о том, куда вы меня отвезете.
      – Я вас отвезу туда, где вас ждет барон.
      – А где он меня ждет?
      – В Меридорском замке.
      – Значит, я увижу отца?
      – Через два часа.
      – О сударь! Если только вы говорите правду...
      Я остановилась. Граф с видимой тревогой ждал, что я скажу дальше.
      – Рассчитывайте на мою признательность, – добавила я дрогнувшим голосом, ибо уже угадала, в чем, по его мнению, должна была заключаться эта признательность, но у меня не хватало сил назвать все своими словами.
      – В таком случае, – сказал граф, – готовы ли вы следовать за мной?
      Я с беспокойством взглянула на Гертруду. По ее лицу было видно, что мрачная фигура нашего спасителя внушала ей доверия не больше, чем мне.
      – Имейте в виду, каждая минута промедления грозит вам такой бедой, что вы и помыслить не можете, – сказал он. – Я запоздал примерно на полчаса; скоро уже десять, разве вам не сообщили, что ровно в десять часов принц прибудет в замок Боже?
      – Увы! Да, – ответила я.
      – Как только принц появится здесь, я уже ничего не смогу сделать для вас, даже если поставлю на карту свою жизнь, тогда как сейчас я рискую ею в полной уверенности, что мне удастся вас спасти.
      – Почему с вами нет моего отца?
      – Как по-вашему, неужели за вашим отцом не следят? Да он не может шагу ступить без того, чтобы не стало известно, куда он идет.
      – Ну а вы? – спросила я.
      – Я? Со мной другое дело. Я друг принца, его доверенное лицо.
      – Но, сударь, – воскликнула я, – коли вы друг принца, коли вы его доверенное лицо, значит...
      – Значит, я предаю его ради вас; да, именно так. Поэтому я и сказал вам сейчас, что рискую своей жизнью ради спасения вашей чести.
      В тоне графа звучала такая убежденность и все его слова были так похожи на правду, что, хотя этот человек все еще вызывал у меня неприязнь, я не знала, как объяснить ему свое недоверие.
      – Я жду, – сказал граф.
      Я взглянула на Гертруду, но она тоже была в нерешительности.
      – Ну вот и дождались, – сказал граф. – Если вы еще колеблетесь, взгляните на тот берег.
      И он показал мне на кавалькаду, скакавшую к замку по берегу пруда, противоположному тому, от которого он отчалил.
      – Кто эти люди? – спросила я.
      – Герцог Анжуйский со свитой, – ответил граф.
      – Барышня! Барышня! – заволновалась Гертруда. – Нельзя терять времени.
      – Мы и так потеряли его слишком много, – сказал граф. – Небом вас заклинаю, решайтесь.
      Я упала на стул, силы меня покинули.
      – Господи боже! Господи боже! Что делать? Что делать? – повторяла я.
      – Слышите, – сказал граф, – слышите: они стучат в ворота.
      Действительно, два всадника, отделившиеся от кавалькады, уже стучали в ворота молотком.
      – Еще пять минут, – сказал граф, – и все будет кончено.
      Я хотела подняться, но ноги у меня подкосились.
      – Ко мне, Гертруда, – пролепетала я. – Ко мне!
      – Барышня, – взмолилась бедная девушка. – Вы слышите? Ворота уже открываются. Вы слышите? Всадники въезжают во двор.
      – Да, да! – отвечала я, тщетно пытаясь подняться. – Но у меня нет сил.
      – Ах, если только это!.. – обрадовалась Гертруда.
      И она обхватила меня руками, легко подняла, словно ребенка, и передала графу.
      Почувствовав прикосновение рук этого человека, я вздрогнула так сильно, что чуть было не упала в воду.
      Но он прижал меня к груди и бережно опустил в лодку.
      Гертруда последовала за мной и спустилась в лодку без посторонней помощи.
      И тут я заметила, что с меня слетела вуаль и плавает на воде.
      Я подумала, что она выдаст наши следы преследователям.
      – Там вуаль, моя вуаль! – обратилась я к графу. – Выловите ее.
      Граф бросил взгляд в ту сторону, куда я показывала пальцем.
      – Нет, – сказал он, – лучше пусть все остается как есть.
      Он взялся за весла и принялся грести с такой силой, что через несколько взмахов веслами наша лодка подошла к берегу.
      В эту минуту мы увидели, что в окнах моей комнаты появился свет: в нее вошли слуги со свечами в руках.
      – Ну что, разве не моя была правда? – сказал господин де Монсоро. – Разве можно было еще медлить?
      – Да, да, да, сударь, – ответила ему я, – воистину вы мой спаситель.
      Тем временем огоньки свечей тревожно заметались в окнах, перемещаясь то из моей спальни в комнату Гертруды, то из комнаты Гертруды в спальню. До нас донеслись голоса. В спальне появился человек, перед которым все остальные почтительно расступились. Он подошел к открытому окну, высунулся из него и вдруг закричал, вероятно заметив мою вуаль, плавающую на воде.
      – Видите, как хорошо я сделал, оставив там вуаль? – сказал граф. – Принц подумает, что, желая спасти свою честь, вы утопились в пруду, и, пока они будут искать там ваше тело, мы убежим.
      Я снова вздрогнула, на сей раз пораженная мрачными глубинами этого ума, который мог предвидеть даже и такой страшный исход.
      Но тут мы причалили к берегу.

Глава XIV
История Дианы де Меридор. – Договор