После того, как концепция предельной полезности создала основу для объединения, позднейшие поколения смогли создавать подробную и последовательную теорию, используя те инструменты анализа, которые были накоплены как в рамках классической традиции, завершившейся грандиозным синтезом Джона Стюарта Милля, так и, в особенности, вне ее. Если и был период господства квази-рикардианской ортодоксии, то скорее уж после убедительнейшей переформулировки ее Джоном Стюартом Миллем. Но даже его Принципы содержат важные новшества, идущие далеко за пределы достигнутого Рикардо. И уже до публикации этой работы существовали важнейшие результаты, которые Милль не включил в свой синтез. Были ведь не только Курно, Тюнен и Лонгфилд с их ключевыми работами по теории цен и предельной проиводительности, но и ряд других важных работ по анализу спроса и предложения, не говоря уже о тех предшественниках анализа с позиций предельной полезности, которые в свое время не были замечены, и были признаны только позднее, как Ллойд, Дюпюи и Госсен. Таким образом, в наличии была большая часть того материала, который почти неизбежно кто-нибудь рано или поздно использовал бы для пересоздания всей экономической теории -- как это сделал в конце концов Альфред Маршалл, и, может быть, даже отсутствие маржиналистской революции не сильно сказалось бы на конечном результате его работы.
      Очень возможно, что именно явный возврат Милля в области теории ценности на позиции Рикардо во многом предопределил то, что реакция против классической экономической теории приняла ту самую форму, в которой мы ее знаем -- что почти одновременно Уильям Стенли Джевонс в Англии, Карл Менгер в Вене и Леон Вальрас в Лозанне положили в основу своих систем субъективное оценивание благ индивидуумом. На самом деле теории ценности Менгера и Вальраса далеко не в такой степени порождены реакцией против Милля, как в случае Джевонса. Но то, что так отчетливо проявилось у Милля, то отсутствие общей теории ценности, которая бы определяла единый принцип формирования всех цен, не в меньшей степени было свойственно системам и учебникам по экономической теории, которые были в ходу на континенте. Хотя во многих из них анализ факторов, участвующих в формировании тех или иных цен, отличался гораздо большей проницательностью, у всех у них отсутствовала общая теория, которая бы объединяла все возможное разнообразие ситуаций. Уже входил в пользование аппарат кривых спроса и предложения; может быть, стоит отметить, что в немецком учебнике Карла Хейнриха Рау, который был тщательно проштудирован Менгером в период написания своей Grundsatze, в конце приложены диаграммы, использующие эти кривые. Но, в целом, бесспорно, что господствовавшие теории предлагали совершенно разные объяснения механизма формирования цен на прирастающие (augmentable) и неприрастающие блага; и в случае первых цены продуктов объяснялись через издержки производства, т.е. через цены используемых факторов, но адекватного объяснения этих цен просто не существовало. Едва ли кого-либо могла удовлетворить такого рода теория. Вообще-то говоря, нелегко понять, как случилось, что Джон Стюарт Милль, ученый, обладавший проницательностью и безупречной интеллектуальной честностью, выделил самое слабое и уязвимое звено своей системы, чтобы заявить: "в законах ценности не осталось темных мест, подлежащих прояснению в настоящем или будущем; теория субъекта завершена". [John Stuart Mill, Principles of Political Economy, op. cit., book 3, chapter 1, sec.] Ряду внимательных мыслителей того времени было совершенно ясно, что основание всего здания экономической теории совершенно неудовлетворительно.
      При этом, видимо, было бы несправедливым заключение, что широкое разочарование в общем состоянии экономической теории, ставшее явным вскоре после триумфального успеха работы Милля, целиком или даже в большей степени было вызвано этой ошибкой. Были и другие обстоятельства, пошатнувшие доверие к экономической теории, господствовавшей в общественном мнении предыдущего поколения, такие как отказ Милля от теории фонда заработной платы (wage-fund), игравшей столь большую роль в его построениях, и которую ему нечем было заменить. Сыграло свою роль растущее влияние исторической школы, которая ставила под сомнение все попытки выработки общей теории экономических явлений. А тот факт, что выводы из господствовавшей в тот момент экономической теории препятствовали, как казалось, новым социальным претензиям, породил враждебность, которая и оказалась наиболее разоблачительной.
      Но хотя порой и утверждалось обратное, я не могу найти свидетельств того, что Джевонс, Менгер или Вальрас в своих усилиях перестроить экономическую теорию в какой-нибудь степени вдохновлялись стремлением заново утвердить практические выводы классической теории. Все имеющиеся факты свидетельствуют об их симпатиях к тогдашнему движению за социальные реформы. Мне представляется, что их научная работа проистекала исключительно из осознания того, что существовавшая теория неадекватно объясняет функционирование рыночного порядка. Я считаю, что во всех трех случаях источником вдохновения являлась интеллектуальная традиция, которая, по крайней мере со времен Фердинандо Галлиони в XVIII веке, развивалась бок о бок с теориями труда и издержек, разработанными Джоном Локком и Адамом Смитом. У меня нет возможности воспроизвести хорошо изученную историю того, как традиция полезности оказалась включенной в теорию ценности. Но если в случаях Джевонса и Вальраса вполне ясно, на кого из предшествующих авторов они опирались, с Менгером не все так просто. В целом верно, что немецкая литература, на которую он вначале опирался, уделяла большее внимание отношениям между ценностью и полезностью, чем английские авторы. Но ни одна из известных ему работ и близко не подходила к найденному им впоследствии решению проблемы; а работа Хейнриха Госсена, единственная в немецкой литературе, в которой были намечены те же результаты, была ему явно неизвестна в те времена, когда он писал свою Grundsatze. Не очень правдоподобно предположение, что в решении этих проблем он мог черпать помощь в своем окружении. Похоже, что он работал в полной изоляции, и в старости он говаривал молодым, что в свое время у него не было таких возможностей для обсуждения проблем, как у них [Ludwig von Mises, The Historical Setting of the Austrian School of Economics, op. cit., p. 10]. В то время Вена не была тем местом, откуда можно было бы ожидать возникновения новых идей в области экономической теории.
      Впрочем, мы слишком мало знаем о молодых годах и образовании Менгера, и можно лишь пожалеть, что члены австрийской школы сделали так мало для прояснения этих подробностей. [Мой собственный, <воспроизводимый в этой главе>, очерк жизни Менгера, написанный мною в 1934 году в Лондоне как Предисловие к его работам, никак не в силах восполнить этот пробел. В тех обстоятельствах я мог только скомпилировать данные ряда опубликованных источников, дополнив это информацией, полученной от сына Менгера и его учеников.] То немногое, что известно теперь о происхождении и истории его идей, было открыто вне Австрии, и едва ли может заменить работу по местным источникам. [В см. George J. Stigler, "The development of utility theory", Journal of Political Economy, vol. 58, 1950, перепечатано в его же Essays in the History of Economics (Chicago: University of Chicago Press, 1965); Richard S. Howey, The Rise of Marginal Utility School 1870--1880 (Lawrence, Kans.: University of Kansas Press, 1960); Reginald Hansen, "Der Methodenstreit in den Socialwissenschaften zwischen Gustav Scmoller und Karl Menger: seine wissenschaftshistirische und wissenschafttheoretische Bedeutung", in Alwin Diemer,ed., Beitrage zur Entwicklung der Wissenschafttheorie im 19. Jahrhundert (Meisenheim am Glan: A. Hain, 1968); а также работы Эмиля Каудера, перечисленные в следующем примечании.] Даже если в природе нету материалов для подробной биографии Менгера, можно было бы получить гораздо более отчетливую, чем сейчас, картину того интеллектуального окружения, в котором он начинал работать. Здесь мне приходится ограничиться изложением тех немногих уместных сведений, большую часть которых я почерпнул в работах профессора Эмиля Каудера [Emil Kauder, "The retarded acceptance of marginal utility theory", Quarterly Journal of Economics, vol. 67, 1953, pp. 564--575; "Intellectual and Political Roots of the older Austrian school", Zeitschrift fur Nationalokonomie, vol. 17, 1958, pp. 411--425; "Menger and his library", op. cit.; "Aus Mengers nachgelassenen Papieren", op. cit.; and A History of Marginal Utility Theory (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1965)].
      В Австрии никогда не было такой моды на экономическую теорию Смита, и никогда не были там столь безоглядно приняты французские и английские экономические идеи, как в большей части Германии в первой половине прошлого века. В австрийских университетах вплоть до 1846 года экономическую теорию изучали по камералистскму учебнику XVIII века Иосифа фон Шоненфельса [Joseph von Sonnenfels, Grundsatze der Polizey, Handlung und Finanz (Vienna: Kirzbeck, 1765--1767) -- амер. изд.]. Только в 1846 году на смену ей пришла книга Д. Кудлера Grundlehren der Volkswirtschaft [Joseph Kudler, Grundlagen der Volkwirtschaft, op. cit. -- амер. изд.], по которой, скорее всего, учился и Менгер. В этой работе он должен был найти обсуждение взаимосвязи между ценностью и полезностью, а также рассмотрение смысла того, что разные блага обслуживают более и менее настоятельные потребности. У нас, однако, нет свидетедельств того, что Менгер всерьез интересовался этими проблемами до выхода из университета. Сообщают, что, по его собственным словам, интерес возбудился, когда ему, молодому государственному служащему, пришлось составлять отчеты о состоянии рынков, и вот тут-то пришлось осознать, сколь мало существующая экономическая теория помогает понять изменения цен. В его экземпляре вышеупомянутого учебника Рау сохранились самые ранние заметки, свидетельствующие, что к 1867 году, в возрасте 27 лет, он уже начал всерьез размышлять об этих проблемах, и даже довольно близко подошел к окончательному решению. Эти обширные заметки на полях его экземпляра томика Рау, хранящиеся вместе с экономической частью библиотеки Менгера в Токийском университете Хитоцубаши, при содействии профессора Каудера были изданы под заглавием "Первый набросок Grundsatze" [?Carl Menger erster Entwurf zu seinem Hauptwerk "Grundsatze" geschrieben als Ammerkungen zu den "Grundsatzen Volkswirtschaftslehre" von Karl Heinrich Rau?, op. cit., а также "Carl Menger Zusatze zu Grundsatze der Volkswirtschaftslehre", op. cit.], хотя вряд ли эти заметки можно так именовать. Здесь видно, что он уже пришел к пониманию зависимости ценности благ от определенных желаний, удовлетворению которых они служат, и в тексте проявляется характерное раздражение по поводу темных замечаний на эту тему, что понятно в человеке, который пришел уже к ясному пониманию ситуации, но этим заметкам еще весьма далеко до той методической ясности, которая отличает Grundsatze (что, может быть, и неизбежно). Я полагаю, что, судя по ссылкам на текущие немекие дискуссии, книга действительно была проработана между 1867 и 1871 годами.
      Эффективность выбранного Менгером стиля в последовательной неторопливости изложения. Он начинает с определения свойств полезных объектов, затем -- благ, затем -- редких или экономических благ, и после этого переходит к рассмотрению факторов, определяющих их ценность; затем он переходит к продаваемости благ (и к различным степеням продаваемости <ликвидности -- Б.П.>), что подводит его непосредственно к вопросу денег. И на каждом этапе Менгер подчеркивает (в манере, которая может показаться скучной современному читателю, для которого все эти разграничения стали банальными) как все эти качества зависят от 1) потребностей действующего человека; 2) от знания им фактов и обстоятельств, в силу которых удовлетворение его потребностей зависит от этого конкретного блага. Он постоянно подчеркивает, что эти свойства не есть принадлежность самих по себе вещей (или услуг); эти свойства не могут быть выявлены изучением изолированных объектов. Они определяются в процессе отношений между людьми и вещами, на которые они воздействуют. Именно люди, исходя из осознания своих субъективных потребностей и из знания объективных условий их удовлетворения, приписывают физическим объектам ту или иную степень значимости.
      Наиболее очевидным результатом этого анализа стало разрешение старого парадокса ценности благодаря различению между общей и предельной полезностью благ. Менгер еще не использует термин "предельная полезность" (вернее, его немецкий эквивалент Grenznutzen), который был введен в пользование Фридрихом фон Визером только 13 лет спустя [Wieser, Ursprung und Hauptgesetze des wirtschaftlichen Wertes, op. cit. -- амер. изд.]. Но он делает различение совершенно ясным, показывая на простейшем возможном примере, когда дано некое количество определенного рода потребительского блага, которое может быть использовано для насыщения различных потребностей (интенсивность каждого из которых падает по мере удовлетворения), что значимость любой единицы этого блага зависит от последней по значимости потребности, для насыщения которой достаточно наличного общего количества. Но если бы он здесь и остановился, он достиг бы не большего, чем достигли некоторые неизвестные ему предшественники, да и воздействие его оказалось бы, скорее всего, не большим, чем у них. То, что позднее Визер назвал двумя законами Госсена, а именно: убывание полезности последовательных актов насыщения любой нужды, и уравнивание различных потребностей, для насыщения которых может быть использовано одно благо, -были для Менгера не более, чем исходным моментом применения той же самой основной идеи к более сложным отношениям.
      Преимущество подхода Менгера, в отличие от того, чего достигли его предшественники, в систематическом применении основной идеи к ситуациям, в которых насыщение потребности только косвенно (или частично) зависит от некоего определенного блага. Скрупулезное описание причинных связей между благами и теми потребностями, удовлетворению которых они служат, позволило ему вскрыть такие базовые отношения, как: комплиментарность <взаимодополняемость -- Б.П.> и потребительских благ и факторов производства; различие между благами низших и высших порядков; изменчивость пропорций, в которых могут быть использованы факторы производства; и, самое важное, наконец, определение издержек через полезность, которой могут обладать блага при альтернативном использовании. Главным достижением Менгера было это распространение приема, выводящего ценность благ из их полезности, от случая с определенным количеством потребительских благ на общую ситуацию, когда рассматривается совокупность всех возможных благ, включая факторы производства.
      Заложивши в качестве основы своего объяснения ценности благ некую типологию возможных структур отношений между средствами и целями, Менгер создал фундамент для того, что позднее получило название чистой логики выбора или экономического расчета (economic calculus). Эта логика содержит по крайней мере элементы анализа потребительского поведения и поведения производителя, т.е. две важнейших части современной микроэкономической теории. Правда, его ближайшие последователи занимались в основном анализом поведения потребителей, и не развили слабые наметки содержавшегося у Менгера анализа предельной производительности, который столь важен для адекватного понимания поведения потребителей. Развитие существенной ветви -- теории фирмы -- было большей частью оставлено Альфреду Маршаллу и его школе. И тем не менее Менгером было сделано достаточно, чтобы заявить, что им предложены все основные элементы для достижения главной цели -- объяснения цен -- которое может быть получено из анализа поведения отдельного участника рыночного процесса.
      Последовательное использование умопостигаемого поведения отдельных людей как строительных элементов моделей сложных рыночных структур является, конечно, сущностью метода, который сам Менгер называл "атомистическим" (в рукописных примечаниях, иногда, "синтетическим"), и который позднее стал известен как методологический индивидуализм. Природа метода наилучшим образом выражена в Предисловии к его Grundsatze, где он заявляет своей целью "проследить сложные явления социального хозяйства до тех его простейших элементов, которые еще могут быть доступны надежному наблюдению". И хотя он подчеркивает, что при этом он использует эмпирический подход, общий для всех наук, одновременно он утверждает, что, в отличие от физических наук, которые разлагают непосредственно наблюдаемые явления на гипотетические элементы, в социальных науках мы начинаем со знакомых нам элементов и используем их для построения моделей возможных конфигураций сложных структур, которые могут быть из них получены, и которые далеко не в той же степени доступны непосредственному наблюдению, как сами элементы.
      Это поднимает ряд важных вопросов, труднейшие из которых я могу затронуть лишь бегло. Менгер убежден, что при наблюдении действий другого человека мы располагаем такой способностью понимать значение этих действий, которой мы лишены по отношению к физическим явлениям. Это тесно связано с "субъективным" характером теорий, что означает, по крайней мере для последователей Менгера, что они основаны на нашей способности схватывать внутреннее значение наблюдаемых действий. Менгер использует термин "наблюдение" в значении, которого бы не приняли современные бихевиористы; он предполагает Verstehen ("понимание") в том смысле, который позднее был развит Максом Вебером. Мне представляется, что еще многое может быть сказано в защиту первоначальной позиции Менгера (и австрийской школы в целом) по этому вопросу. Но поскольку позднейшее развитие техники кривых безразличия, и в особенности подход, исходящий из "явных предпочтений", которые были разработаны, чтобы избежать обращения к такого рода интроспективному знанию, показали, что в принципе требуемые микроэкономической теорией гипотезы об индивидуальном поведении могут быть сформулированы независимо от этих психологических предпосылок, я оставляю этот вопрос в стороне и непосредственно перехожу к другой трудности, которая сопутствует всем формам методологического индивидуализма.
      Дело, конечно же, в том, что если бы мы собирались вывести из нашего знания об индивидуальном поведении определенные предсказания об изменениях сложных структур, которые возникают из действий отдельных людей, нам бы потребовалось знание о поведении каждого имеющего отношение к делу отдельного человека. Менгер и его последователи определенно сознавали, что вся эта информация нам недоступна. Но они столь же определенно полагали, что обычное наблюдение дает нам достаточно полный перечень различных типов возможного индивидуального поведения, и даже вполне удовлетворительное знание о вероятности возникновения определенных типичных ситуаций. Они пытались показать, что эти известные элементы могут складываться только в определенные типы стабильных структур, и ни в какие другие. В этом смысле такого рода теории должны обладать способностью порождать фальсифицируемые (capable of falsification) предсказания о типах возможных в будущем структур. Конечно, эти предсказания могут относиться только к наличию определенных свойств у этих структур, или устанавливать возможные пределы для изменений этих структур, и, по видимому, не могут быть предсказаны конкретные события или изменения этих структур. Чтобы на основании такого рода микротеории получать предсказания конкретных событий нам следовало бы знать не только типы индивидуальных элементов, из которых составлены сложные структуры, но и определенные свойства каждого отдельного элемента, входящего в данную конкретную структуру. За пределами тех случаев, когда микроэкономическая теория может оперировать более или менее вероятными предположениями, ceteris paribus, она способна лишь на то, что я как-то назвал "модельным предсказанием" -- т.е. может предсказывать вид стуктуры, которая может сложиться из доступных элементов. Для большей части микроэкономической теории безусловно существует это ограничение способности предсказывать определенные события, и я уверен, что такое же ограничение существует для всех теорий, относящихся к явлениям, характеризующимся, по определению Уоррена Уивера, "организованной сложностью" (в отличие от явлений неорганизованной сложности, для которых информация об индивидуальных элементах может быть заменена знанием статистической вероятности появления определенных элементов). [Warren Weaver, "Science and Complexity", The Rockefeller Foundation Annual Report,1958 <До этого опубликовано в American Scientist, vol. 36, 1948, pp. 536--544. Обсуждение природы "организованной сложности" см. у Herbert A. Simon, "The Architecture of Complexity", Proceedings of the American Philosophical Society, vol. 106, December 1962, pp. 467--482. -амер. изд.>] Основную позицию здесь легко проиллюстрировать часто цитируемым утверждением Вильфредо Парето относительно ограниченной применимости системы уравнений, с помощью которых в школе Вальраса описывают состояние равновесия всей экономической системы. Он определенно заявляет, что эти системы уравнений "никоим образом не имеют целью вычисление действительных цен", и что было бы "абсурдным" предположение, что нам могут стать известны все определенные факты, от которых зависят эти конкретные величины [Vilfredo Pareto, Manuel d'economie politique, second edition (Paris: M. Giard, 1927), p. 223].
      Мне кажется, что Карл Менгер вполне осознавал ограниченность прогностических возможностей созданной им теории и был при этом вполне удовлетворен результатом, поскольку чувствовал, что большего в этой области не достичь. На мой вкус, в скромности этого стремления, ограничивающего себя намерением выявить лишь некоторый коридор, в котором окажутся цены, и не пытающегося вычислить их точные значения, есть некий освежающий реализм. Мне даже представляется, что отвращение Менгера к математике было направлено против претензий на точность <предсказаний -- Б.П.>, которую он считал недостижимой. С этим связано и отсутствие в работах Менгера концепции общего равновесия. Если бы он продолжил свою работу, то, возможно, стало бы еще яснее, чем это выражено во вводной части (т.е. в Grundsatze), что он стремился не к теории статического равновесия, но, скорее, к развитию инструментов того, что мы теперь называем анализом процессов (process analysis). В этом отношении его работа, да и все труды австрийской школы, очень сильно отличаются от даваемой Вальрасом грандиозной картины экономической системы. Мне представляется, что отмеченное выше ограничение предсказательных возможностей характерно для всей микроэкономической теории, развитой на основе анализа предельной полезности. В конечном счете, именно желание достичь большего повело к росту неудовлетворенности этой разновидностью микротеории и к попыткам заменить ее теорией другого вида.
      Прежде чем обратиться к реакции против того типа теории, для которой образцом были работы Менгера, я должен сказать несколько слов о том, как именно воздействовал авторитет Менгера в период наибольшего его влияния. Хотя книгу Grundsatze прочитали сравнительно небольшое число людей, немного найдется других книг, оказавшихся столь же влиятельными. Воздействие книги было преимущественно косвенным; она приобрела значимость только по прошествии значительного времени. Хотя обычной датой маржиналистской революции считается время публикации книг Джевонса и Менгера, напрасно в следующие десять лет искать в литературе признаков их воздействия. О книге Менгера известно, что в самом начале у нее было всего несколько внимательных читателей, среди которых были не только Евгений Б°м-Баверк и Фридрих фон Визер, но и Альфред Маршалл; но сравнительно широкое обсуждение этих идей началось только после того, как в середине 80-х годов были опубликованы книги Визера и Б°м-Баверка. Только после этого мы имеем возможность наблюдать действительное распространение маржиналистской революции. И в этот период читали их работы, но не книгу Менгера. Именно их работы были вскоре переведены на английский, а книге Менгера пришлось ждать этого еще восемьдесят лет. На полях принадлежавшего Альфреду Маршаллу экземпляра Grundsatze, который сохранился в его библиотеке в Кембридже, сохранились детальные замечания, воспроизводящие развитие основных аргументов. Мне кажется, что они были написаны самим Маршаллом.
      Может быть, именно эта вялая реакция на публикацию его книги побудила Менгера оставить теоретические разработки и обратиться к защите теоретического подхода в общественных науках. Когда он начал работать над своей второй книгой -Исследование метода (Untersuchungen uber die Methoden der Sozialwissenschaften) -- которая вышла в свет в 1883 году, ему должно было казаться, что его первая книга прошла совершенно незамеченной; и не потому, что ее сочли ошибочной, но просто в силу того, что экономисты его времени, по крайней мере в немецко-говорящем мире, продолжали считать экономическую теорию делом никчемным и малозначащим. Совершенно естественно, хотя, пожалуй, и жаль, что Менгеру в этой ситуации представлялось более важным делом не продолжать развитие своей теории, но утвердить важность теоретического подхода в целом. В итоге дело развития и распространения его идей легло целиком на плечи его последователей, и нет никаких сомнений, что в течение полувека от середины 80-х до середины 30-х годов эти идеи, по крайней мере за пределами Британии, где господствовала школа Альфреда Маршалла, оказали наибольшее воздействие на развитие того, что не вполне правильно называют неоклассической экономической теорией. Об этом существует свидетельство Кнута Викселя, являющегося, видимо, наиболее компетентным судъей, поскольку он одинаково хорошо знал различные ветви маржиналистской теории, который в 1921 году в некрологе Карлу Менгеру писал, что "со времен Принципов Рикардо ни одна книга не оказала такого воздействия на развитие экономической теории, как Grundsatze Менгера" [Knut Wicksell, op.cit., p. 118].
      Пятьдесят лет спустя это суждение перестало быть справедливым только лишь в результате того, что усилиями лорда Кейнса в центре внимания на месте микротеории оказалась макроэкономика. Некоторые подвижки в этом направлении были различимы уже до публикации Общей теории занятости, процента и денег, и имели причиной растущую неудовлетворенность вышеотмеченными ограничениями прогностических возможностей микротеории. Растущий спрос на инструменты более тщательного управления экономическими процессами (для чего необходимо лучше знать специфические результаты воздействия определенных мероприятий) вел к попыткам использовать доступную статистическую информацию как базу для прогнозирования. Эти попытки опирались на определенные методологические убеждения типа того, что подлинно научная теория должна давать возможность предсказаний, и что должна существовать возможность для выявления взаимозависимостей между количественными изменениями измеримых агрегатных показателей. Я уже отмечал, что, с моей точки зрения, гораздо более скромная теория еще может быть проверяемой, т.е. может быть опровергнута фактическими наблюдениями; здесь я могу только добавить, что столь же определенным мне представляется следующий вывод -- эти амбициозные цели недостижимы. Нельзя отрицать, однако, что если бы удалось установить, что некоторые из таких связей являются более или менее устойчивыми на длительных промежутках времени, возможность прогнозировать, а значит и полезность экономической теории, сильно выросли бы. Я не уверен, что за последние 25 лет, несмотря на все приложенные усилия, в этом направлении удалось многого достичь. Мне представляется, что в конечном итоге будет обнаружено, что в целом такие постоянные зависимости создаются определенными микроэкономическими условиями, а значит, мы сможем судить о том, сохранятся ли в будущем найденные нами количественные связи между агрегатными показателями, только опираясь на микроэкономический анализ ситуации. Следовательно, можно ожидать, что в будущем новый толчок развитию микроэкономической теории будет создан потребностями макроанализа.
      Возможно, следует добавить, что наблюдающееся в последнее время явное отсутствие интереса к микротеории у молодых экономистов порождено определенной формой макротеории. Кейнс развивал ее, главным образом, как теорию занятости, исходившую, по крайней мере в самом начале, из предположения о наличии неиспользуемых резервов всевозможных факторов производства. Результатом было пренебрежение к факту редкости ресурсов, а в итоге структуру относительных цен истолковывали исключительно как не требущий теоретического анализа результат исторического развития. Возможно, что такого рода теория была полезна в ситуации общей безработицы, порожденной Великой депрессией. Но от нее не так уж много толку в условиях безработицы, существующей сегодня и возможной в будущем. Появление и рост безработицы в период инфляции убедительно показывает, что безработица не представляет собой всего лишь функцию общего спроса, но определяется структурой цен и производства, которые можно понять только с помощью микротеории [т.е. инфляционного спада, который мы сейчас называем стагфляцией -- амер. изд.].
      Мне представляется, что уже различимы признаки возрождения интереса к такого рода теории, которая впервые достигла пика популярности одно поколение назад -- в конце периода, когда сильно чувствовалось влияние Менгера. К тому времени его идеи перестали быть исключительной собственностью австрийской школы, поскольку они стали частью теории, которую преподавали почти по всему миру. Но хотя уже не существует определенной австрийской школы, все еще есть отчетливая австрийская традиция, от которой можно ожидать немалый вклад в будущее развитие экономической теории. Плодотворность этого подхода пока еще далеко не исчерпана, и существует ряд задач, для решения которых ее можно использовать. Но эти будущие задачи я рассмотрю в другой статье. Здесь я пытался лишь очертить роль, которую сыграли идеи Менгера в течении ста лет, прошедших со времени публикации его первой и самой важной книги. Я надеюсь, что следующая статья покажет, в какой степени все еще сильно его влияние. [Здесь Хайек говорит о статьях в сборнике Carl Menger and the Austrian School of Economics, op. cit., который приблизительно (1973) обозначил начало "австрийского ренессанса" в экономической теории. В следующем году состоялась первая за пределами Австрии большая конференция, посвященная австрийской экономической теории, которая была организована Институтом исследований человека (Institute for Humane Studies) в South Royalton в штате Вермонт; также в следующем 1974 года Хайеку была присуждена нобелевская премия. -- амер. изд.]