Леонард Реппинг, один из первых экономистов "рациональных ожиданий", отмечает, что "многих молодых и идеалистов привлекают концепции свободы и справедливости, а не эффективности и изобилия. Помимо своего вклада в экономическую теорию, Фридман и Хайек создали мощную систему защиты капитализма как системы, способствующей либеральной демократии и личной свободе. Это привлекло к их идеям многих людей, далеких от экономической теории. У новых классиков нет такой повестки дня". [Цитирую по рецензии Kevin D. Hoover, The New Classical Macroeconomics: A Sceptical Inquiry (New York and Oxford: Basil Blackwell, 1988) in the Journal of Economic Literature, vol. 28, March 1990, pp. 71--73, esp. p. 73.] И в самом деле, последователи австрийской традиции нередко обладают широкими интересами, и междисциплинарный характер этой традиции делает ее привлекательной. Ясно, что возрождение австрийской традиции обязано Хайеку не меньше, чем кому бы то ни было другому. Но являются ли его работы действительно "австрийской экономической теорией" -- частью отдельной, узнаваемой традиции -- или их следует рассматривать как оригинальный, глубоко личный вклад? [Хайек и другие рассматривали работы Визера как его личный вклад. Противоположную точку зрения смотри у Robert B. Ekelund, Jr., "Wieser's Social Economics: A Link to Modern Austrian Theory?", Austrian Economics Newsletter, vol. 6, Fall 1986, pp. 1--2, 4, 9--11.] Некоторые наблюдатели обвиняют, что поздние работы Хайека, особенно когда он начал отходить от чисто технических аспектов экономической теории, показывают большее влияние его друга сэра Карла Поппера, чем Менгера или Мизеса; один критик даже говорит о "Хайеке 1" и "Хайеке 11", а другой пишет о "преображении Хайека". [О Хайеке 1 и Хайеке 11 см. T.W. Hutchinson, "Austrians on Philosophy and Method (since Menger)", in his The Politics and Philosophy of Economics: Marxians, Keynesians, and Austrians (New York and London: New York University Press, 1984), pp. 203--232, esp. pp. 210--219; о "преображении" см. Bruce J. Caldwell, "Hayek's Transformation", History of Political Economy, vol. 20, no. 4, 1988, pp. 513--541.] Хотя до известной степени это вопрос о ярлыках, здесь есть и некоторые существенные моменты. Один таков: полезно ли вообще различать школы. Сам Хайек двойственен по этом вопросу. В первой главе этого тома, написанной в 1968 году для Международной энциклопедии социальных наук, он следующим образом характеризует собственной поколение австрийской школы: Но если по стилю своего мышления и по направленности интересов это четвертое поколение все еще отчетливо проявляет свою принадлежность к Венской традиции, этих людей уже нельзя рассматривать как отдельную школу, в смысле принадлежности к определенной доктрине. Величайшим успехом школы является ситуация, когда она перестает существовать, потому что основные ее идеалы становятся частью общего господствующего учения. На долю Венской школы выпал как раз такой успех. [Существенно, что те неоклассические теоретики, которые видят смысл австрийских работах, также склонны утверждать, что они говорят то же, что и все остальные, но другим языком (имея в виду, что австрийцы обычно избегают использовать математизированный язык). Сам Мизес в следующем примечательном высказывании однажды заявил почти то же самое: "Обычно мы говорим об австрийской и англо-американских школах (следующих Вильяму Стенли Джевонсу) и Лозанской школе (следующей Леону Вальрасу) ... <но фактически> эти три школы различаются только способом выражения одних и тех же фундаментальных идей и их разделяют в большей степени терминология и способ изложения, чем существо доктрин". Mises, Epistemological Problems of Economics (New York and London: New York University Press, 1981), p. 214. (Впервые опубликовано в 1933 году.) Позднее Мизес отказался от такого понимания, так же как недавние исследователи ?"маржиналистской революции "Менгера--Джевонса--Вальраса"?. См. в этом томе главы 1 и 2.] Но похоже, что к середине 80-х годов он изменил мнение, и в своих текстах вполне определенно утверждал существование австрийской школы, работал, главным образом, в оппозиции к кейнсианской макроэкономике, которая сохраняется поныне [см. Приложение к главе 1]. Современные члены австрийской школы также не едины в этом вопросе: некоторые отчетливо сознают свою принадлежность к традиции, которую воспринимают как символ чести, а другие избегают каких-либо классификаций, придерживаясь фразы, что "нет никакой австрийской экономической теории", есть только плохая и хорошая теория. Трудно сказать, в какой степени это вопрос глубоких убеждений, а в какой просто способ убедить остальных, что нужно относиться серьезно к австрийской традиции. Особый интерес, однако, представляет характер отношений между Хайеком и Мизесом. Бесспорно, ни один экономист не оказал большего влияния на мышление Хайека, чем Мизес -- даже Визер, у которого Хайек обучался в университете, но который умер в 1927 году, когда Хайек был еще очень молод; и собственные слова Хайека делают это вполне ясным (глава 4). К тому же, Мизес явно выделял Хайека как самого яркого в своем поколении: Маргит фон Мизес вспоминает о семинаре ее мужа в Нью-Йорке, что "Лю встречал каждого нового студента с надеждой, что из него получится второй Хайек" [Margit von Mises, My Years with Ludwig von Mises, second enlarged edition (Cedar Falls, Iowa: Center for Futures Education, 1984), p. 133]. Однако, как напоминает Хайек, он с самого начала не был вполне последователем: "Хотя я получил <от Мизеса> решающий стимул в критический момент моего интеллектуального развития, а также постоянную поддержку в течении десятилетия, возможно, что я сумел так много получить от него как раз потому, что не был его студентом в университете, не был тем невинным юношей, который бы принимал его слова как откровение, но пришел к нему уже подготовленным экономистом, получившим подготовку в параллельной ветви австрийской экономической теории (в школе Визера), откуда я под его влиянием постепенно, но не до конца, ушел" [из лекции в колледже Хиллсдейл, Мичиган, 8 ноября 1977 года, опубликована под названием "A Coping with Ignorance", in Imprimis, vol. 7, no. 7, July 1978, pp. 1--6, and reprinted in Champions of Freedom (Hillsdale, Mich.: Hillsdale College Press, 1979)]. Есть две часто обсуждаемые области несогласия между Хайеком и Мизесом: дискуссия об экономических вычислениях при социализме и "априорная" методология Мизеса. Вопрос о социализме заключается в следующем: действительно ли социалистическое хозяйство "невозможно", как заявил Мизес в 1920 году, или оно просто менее эффективно и трудно реализуемо. Хайек теперь утверждает, что "никогда центральным утверждением Мизеса не было, как это порой ошибочно формулируют, что социализм невозможен, но что он не может обеспечить эффективного использования ресурсов". Такое истолкование само по себе спорно. Хайек здесь выступает против стандартного взгляда на экономические вычисления, как, например, у Шумпетера в книге Капитализм, социализм и демократия или у А. Бергсона в "Социалистическая экономическая теория" [Schumpeter, op.cit., pp. 172--186; Bergson, in Howard S. Ellis, ed., A Survey of Contemporary Economics, vol. 1 (Homewood, Ill.: Richard D. Irwin, 1948)]. Согласно этому взгляду, исходное утверждение Мизеса о невозможности вычислений при социализме было опровергнуто Оскаром Ланге, Аббой Лернером и Фредом Тейлором, а позднейшая модификация этого утверждения Хайеком и Роббинсом сводится к тому, что социалистическое хозяйство возможно в теории, но трудно реализуемо, потому что знание децентрализовано, а стимулы слабы. Ответ Хайека в процитированном выше тексте, что действительную позицию Мизеса поняли неверно, получил поддержку у ревизионистского историка дискуссии о возможности вычислений при социализме -- у Дон Лавоя, который утверждает, что "центральные аргументы, усовершенствованные Хайеком и Роббинсом, представляют собой не отход от позиций Мизеса, но, скорее, ее прояснение, ориентированное на позднейшие версии центрального планирования. ... Хотя комментарии Хайека и Роббинса о трудностях вычисления <в позднейших версиях> вызвали неверное понимание их аргументов, в главном они остались вполне в рамках первоначальной логики Мизеса" [Lavoie, op.cit., p. 21]. Израель Кирцнер сходным образом утверждает, что позиции Мизеса и Хайека следует рассматривать совместно, как раннюю попытку разработать в рамках австрийской традиции подход к рыночному процессу как к "предпринимательству-открытию". [Israel M. Kirzner, "The Socialist Calculation Debate: Lessons for Austrians", Review of Austrian Economics, vol. 2, 1988, pp. 1--18. См. также недавнюю работу Джозефа Т. Салерно, выступающего, напротив, за противоположное понимание -- что первоначально сформулированная Мизесом проблема вычислений отлична от проблемы процесса открытия, акцентируемого Лавойем и Кирцнером. Joseph T. Salerno, "Ludwig von Mises as Social Rationalist", ibid., vol. 4, 1990, pp. 26--54.] Во-вторых, существует утверждение Мизеса, что экономической теории (в отличие от истории) присущ чисто дедуктивный характер, что она является исключительно априорной наукой, не требующей эмпирического подтверждения своим выводам. Ясно, что Хайеку было нелегко принять эту позицию, и временами он доказывал, что позиция Мизеса на деле более умеренная, а порой он просто дистанцировался от своего наставника. Во вторичной литературе можно встретить обсуждение вопроса, представляла собой или нет опубликованная в 1937 году плодотворная статья Хайека "Экономическая теория и знание" решительный отход от Мизеса в пользу "фальсификационного" подхода Поппера, в соответствии с которым эмпирические свидетельства могут быть использованы для того, чтобы фальсифицировать теорию (но не для того, чтобы с помощью индукции верифицировать ее). [В пользу того, что 1937 год был и на самом деле ключевым поворотным моментом смотри Хатчинсона (op. cit., p. 215) и Колдуэлла (op. cit., p. 528); обратную точку зрения см. и John Gray, Hayek on Liberty (second edition, Oxford: Basil Blackwell, 1986), pp. 16--21, and Roger W. Garrison and Israel M. Kirzner, "Hayek, Friedrich August von", in The New Palgrave: A Dictionary of Economics (London: Macmillan, 1987), vol. 2, pp. 609--614, esp. p. 610. Сам Хайек в недавних интервью с У.У. Бартли III подтвердил первое истолкование, заявив, что статьей 1937 года он хотел убедить в первую очередь самого Мизеса. Если это так, попытка Хайека оказалась поразительно вкрадчивой: Мизес приветствовал эти аргументы, не отдавая отчета, что они направлены против него.] Эта статья утверждает, что в то время как экономический анализ индивидуального действия может быть строго априорным, изучение межличностного обмена требует эмпирических предположений о процессе обучения и о передаче знания. Сам Хайек сообщает, что начиная с 1937 года "данный автор, сначала почти не отдававший себе отчета, что он просто развивает заброшенную часть менгеровской традиции, утверждал -- <оспаривая "крайний априоризм" Мизеса> -что хотя и в самом деле чистая логика выбора, с помощью которой австрийская теория истолковывает индивидуальные действия, является чисто дедуктивной, но как только объяснению подпадает межличностная активность рынка, решающими оказываются процессы перемещения информации между людьми, то есть чисто эмпирические явления (Мизес никогда так и не ответил на эту критику, но уже не был готов перестраивать вполне завершенную к этому времени систему)". Также верно и то, что Хайек впервые познакомился с работами Поппера в начале 30-х годов, и что уже в 1941 году он демонстрировал отход от позиции Мизеса. [Брюс Колдуэлл описывает рецензию Хайека на magnum opus Мизеса, воспроизводимую в главе 4 этого тома, как "сокровенную", отмечая при этом вялость его похвал. "По сравнению с тем, что говорили о Действии человека другие, рецензия Хайека крайне хвалебна. Она выглядит вялой, когда мы вспоминаем об особых отношениях Хайека с Мизесом". Caldwell, op. cit., p. 529.] Влияние Поппера начинает сказываться, как только интересы Хайека сдвигаются от теории ценности к теории знания; есть предположения, что Хайековская критика центрального планирования частично связана с попперовской идеей непредсказуемых последствий теории -попытка планирования оканчивается неудачей, потому что мы не можем заранее знать все последствия знания, которым мы уже располагаем [об этом смотри W.W. Bartley III, Unfathomed Knowledge, Unmeasured Wealth (LaSalle, Ill.: Open Court, 1990)]. Следует также отметить, что позднейшее акцентирование Хайеком эволюции и спонтанного порядка не разделялось Мизесом, но у Менгера встречались элементы продвижения в этом направлении. Ключом к этому различию может быть утверждение Хайека, что "Мизес был в гораздо большей степени наследником рационалистической традиции просвещения и континентального либерализма, чем английского ... в отличие от меня" ["Coping with Ignorance", op. cit.]. У Хайека часты ссылки на два типа либерализма: континентальный либерализм или утилитаристская традиция, которая подчеркивает рациональность и способность человека изменять свое окружение, и английская традиция обычного права, которая акцентирует спонтанные силы эволюции и ограниченность разума. Как писал Хайек в 1978 году, через пять лет после смерти Мизеса: Одно из моих различий с Мизесом касается основного философского утверждения, которое меня всегда смущало. Но только сейчас я в состоянии сформулировать природу этих проблем. Мизес утверждает в этом отрывке, что либерализм "рассматривает все виды общественного сотрудничества как воплощение разумного стремления к полезности, где общественное мнение является источником всякой власти, а потому не возможны действия, способные помешать свободному принятию решений мыслящим человеком". Сегодня я полагаю, что неверна только первая часть этого утверждения. Крайний рационализм этого утверждения, которого он не мог избежать как истинное дитя своего времени, и с которым он, возможно, так и не расстался, теперь мне представляется совершенным заблуждением. Бесспорно, что рыночная экономика стала преобладающей формой не в силу разумного понимания ее выгод. Мне представляется, что основное в учении Мизеса это демонстрация того, что мы приняли свободу не потому, что осознали ее благодетельность; что мы "не изобрели и, конечно же, не были достаточно умны, чтобы изобрести тот строй жизни, который только сейчас начали слегка понимать... Человек выбрал его только в том смысле, что он научился предпочитать нечто уже существовавшее, а по мере улучшения понимания, он смог и усовершенствовать условия деятельности. Хайек опасается, что "крайний рационализм" континентального подхода ведет к тому, что он называет "ошибкой конструктивизма" -- к представлению, что никакой социальный институт не может быть благотворен, если он не является результатом сознательного проекта. Ему представляется, что именно это составляет основу социалистического понимания: поскольку рынки никем не созданы, сознательно созданная искусственная система, навязанная, как водится, сверху, сможет функционировать лучше, чем естественная и децентрализованная. [Интересно, что большая часть современной экономической теории благосостояния проникнута последовательным "конструктивизмом"; сначала они изобретают оптимальное "плановое" решение экономических проблем, а затем пытаются выяснить, смогут ли рынки оказаться столь же эффективными, как благонамеренный диктатор.] В результате современная австрийская школа вполне могла расколоться на противостоящие лагеря: "твердых мизесовцев", являющихся "социальными рационалистами" и "крайними априористами", и "хайековцами", которые подчеркивают спонтанность социального порядка и ограничения рациональности. (Существует также и третья группа "радикальных субъективистов", которые следуют за Д.Л.С. Шаклем и Людвигом Лахманном, и отрицают возможность какого бы то ни было экономического порядка.) Различия между группами сохраняются, и природа взаимоотношений между Мизесом и Хайеком так до конца и не понята. Остается добавить, что в будущем посмотрим, как все это повлияет в будущем на жизнеспособность школы 1871 год, когда Менгер опубликовал свою Grundsatze и была рождена австрийская школа, примечателен и другим: в этом году Бисмарк создал германский рейх. Хайека глубоко интересовала судьба Германии после второй мировой войны; он был убежден, что перспективы возрождения либерализма в международном масштабе решающим образом зависят от восстановления интеллектуальной жизни в Германии. Расположенные во II части тома эссе посвящены как раз этим вопросам. Хайек был убежден в необходимости международной научной организации либералов, и ради этого в 1947 году он организовал конференцию, которая заложила основы общества Монт Перелин. Частично его озабоченность объясняется той ролью, которую играли экономисты во время войны. Впервые в истории, профессиональные экономисты в целом вошли в состав правительственных планирующих организаций: контролировать цены, как это делало в Соединенных Штатах Управление по ценам, возглавлявшееся Леоном Хендерсоном, а потом -Джоном Кеннетом Гелбрейтом; либо -- изучать военные поставки (позднее стало известно как "исследование операций"), чем занималась группа статистических исследований Колумбийского университета; либо -- оказывать всевозможные консультационные услуги. Все это было совершенно беспрецедентно и очень встревожило либералов. (Хайек хотя и получил Британское гражданство, не был, как австриец по рождению, допущен к соответствующим работам). Интеллектуальный климат этого периода легко представить по реакции экономистов на решение министра Людвига Эрхарда освободить цены и заработную плату в только что созданной Западной Германии. Гелбрейт в 1948 году уверял коллег, что "нет ни малейшей возможности обеспечить восстановление Германии с помощью полной отмены <контроля и регулирования>". Уолтер Геллер, позднее ставший председателем Совета экономических экспертов при Джоне Ф. Кеннеди, двумя годами позже добавил, что "позитивное использование <поддерживаемых мною> мер фискальной и денежной политики не гармонируют, строго говоря, с ортодоксальной политикой свободных рынков, которую выбрала нынешняя администрация Федеративной Германской республики". [John Kenneth Galbraith, "The German Economy", in Seymour E. Harris, ed., Foreign Economic Policy for the United States (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1948); Walter Heller, "The Role of Fiscal-Monetary Policy in German Economic Recovery", American Economic Review, vol. 40, May 1950, pp. 531--547. Эти и ряд сходных фактов можно найти у T.W. Hutchinson, "Walter Eucken and the German Social Market Economy", in his The Politics and Philosophy of Economics, op. cit., pp. 155--175.] Хайек приводит воспоминания самого Эрхарда: ?Он сам с ликованием рассказывал мне, как в то самое воскресенье, когда должен был быть опубликован знаменитый декрет об освобождении цен и введении новой немецкой марки, командующий американскими войсками в Германии генерал Клэй позвонил ему по телефону и сказал: "Профессор Эрхард, мои советники утверждают, что вы делаете грандиозную ошибку", -- на что, по его собственным словам, Эрхард ответил: "Мои говорят точно то же самое".? [Нынешний интеллектуальный климат совсем не таков. См. Amity Shales, "Germany needs Another Erhard", The Wall Street Journal, April 13, 1991, p. A18.] Для противодействия всему этому Хайек собрал на первую встречу в Монт Перелин замечательную группу либералов, большей частью людей, работавших в изоляции. Группа включала международно известных ученых в области экономической теории, политологии, философии (четверо из экономистов, участвовавших в этой первой встрече, позднее были удостоены Нобелевской премии); двое из участников -Вальтер Эйкен и Вильгельм Р°пке -- были одними из главных архитекторов послевоенного немецкого экономического чуда. Задачей Хайека было создать условия для процветания либеральных тенденций в науке в надежде на то, что это привлечет общественное мнение. "Ведь распространенная иллюзия, что свобода может быть предоставлена сверху, представляет собой действительную проблему, -- замечает он, -- Необходимо понимание, что должны быть созданы условия, которые бы позволяли людям творить собственную судьбу." Влияние Хайека оказалось глубоким и длительным: созданное им общество по-прежнему существует, а кроме этого были основаны и другие организации со схожими целями, особенно после начала возрождения австрийской школы. К этим организациям принадлежат институт экономических дел в Лондоне; институт исследований человека в университете Джорджа Мейсона, Фэрфакс, Виргиния; институт Катона в Вашингтоне, округ Колумбия; институт Людвига фон Мизеса в университет Аубурна, Алабама. Все эти группы внесли решающий вклад в возрождение либеральной мысли в Соединенных Штатах и в Европе. Нам не нужно другого доказательства либерального возрождения, чем включения бывшей Восточной Германии в 1989 году в состав Западной Германии; для Восточной Германии это было "новым открытием свободы", то, возникновению чего за 40 лет до этого в Западной Германии помог Хайек. И хотя было бы дерзостью называть Хайека пророком, главы 8, 10 и 11 содержат немало высказываний о природе немцев и германского народа, которые верны и поныне. Как-то Хайек с одобрением процитировал знаменитый пассаж из Общей теории Кейнса о влиянии абстрактных идей на реальный ходе дел. "И верные и ошибочные идеи экономистов и политических философов гораздо могущественнее, чем принято думать. На деле мир подчиняется почти исключительно им." [John Maynard Keynes, The General Theory of Employment, Interest and Money (London: Macmillan, 1936), p. 383.] Собранные в этом томе тексты Хайека немало делают для подтверждения этой истины. Питер Д. Клейн
      Глава первая. Австрийская школа теоритической экономики
      Опубликовано как "Economic Thought: The Austrian School" в International Encyclopedia of the Social Sciences (London: Macmillan; New York: The Free Press, 1968), vol. 4, pp. 458--462. Несколько иная версия статьи была опубликована в 1965 году как "Weiner Schule" in Handworterbuch der Sozialwissenschaften, vol. 12 (Stuttgart: Gustav Fisher; Tubingen: J.C.B. Mohr (Paul Siebeck); Gottingen: Vandenhoeck &Ruprecht, 1965). В версии, опубликованной здесь, восстановлены несколько параграфов и фраз, опущенных при последующих публикациях. Примерно в 1982 году Хайек начал писать статью об австрийской школе для The New Palgrave: A Dictionary of Economics, ed. John Eatwell, Murray Milgate and Peter Newman (London: Macmillan, 1987), но эта статья так и не была закончена. Набросок статьи был использован проф. Израилем М.Кирцнером из Нью-Йоркского университета как источник для собственного эссе, которое появилось в свет под заглавием "Austrian School of Economics" в New Palgrave, vol. 1, pp. 145--150. Черновик статьи Хайека для нового словаря большей частью повторяет материалы глав, расположенных в части I этого тома, но один раздел, в котором описывается период, прошедший после написания этой главы, включен здесь как Приложение. Также несколько параграфов и фраз из наброска для New Palgrave, содержащие новую информацию или точку зрения, добавлены как примечания к тексту этой главы и главы 4. -- амер. изд. ------------------------------------------------------------------------------
      Теория ценностей до 1871 года "Маржиналистская революция" 1870-х годов по общему признанию является важным шагом в развитии экономической теории. Тем, кто начал учебу прямо с достигнутых ею результатов, трудно понять, почему столь очевидные и простые идеи, на которые и прежде натыкались многие мыслители, смогли оказать столь глубокое воздействие, когда В.С. Джевонс, Карл Менгер и Леон Вальрас независимо друг от друга и почти одновременно [Менгер и Джевонс в 1871 году, а Вальрас в 1874 году. <Вильям Стенли Джевонс (1835--1882), профессор логики и философии в Оуэнс колледже, в Манчестере, автор The Theory of Political Economy (London and New York: Macmillan, 1871). Леон Вальрас (1834--1910) профессор в Академии (позднее университет) в Лозанне, Швейцария, в 1870--1892 годах, создатель современной общей теории равновесия. Последние исследования по истории маржиналистской революции склонны подчеркивать не сходство, но различие в подходах Менгера, Джевонса и Вальраса. В особенности это выражено у Erich Streissler, "To What Extent Was the Austrian School Marginalist?", History of Political Economy, vol. 4, Fall 1972, pp. 426--441, and William Jaffe, "Menger, Jevons and Walras De-homogenized", Economic inquiry, vol. 14, December 1976, pp. 511--524. -- амер. изд.>] заново открыли их, и еще сложнее понять, как основанная Менгером традиция смогла столь глубоко повлиять на экономическую теорию на протяжении жизни всего двух поколений. Чтобы объяснить это, нужно установить различие, которое обычно выражают -- и неадекватно -как различие между "объективной" и "субъективной" теориями ценности. Поскольку очевидно, что ценность есть свойство некоторых вещей или услуг, казалось естественным искать источник ее в некотором свойстве или свойствах определенного объекта. В физических науках такой подход оказался вполне успешным, а поэтому казалось также разумным предположение, что объекты одинаковой ценности должны иметь и другие общие "внутренние" свойства. Конечно, зачастую было ясно, что решающим фактором может быть нечто, коренящееся не в объекте самом по себе, но в отношении человека к этому объекту. Со времен средневековых схоластов (и даже со времен Аристотеля) опять и опять отмечали, что объект, чтобы обладать ценностью, должен быть полезным и редким. [О вкладе поздних схоластиков, особенно ученых XVI и XVII веков, принадлежавших к школе Саламанки, Испания, и их места как предшественников австрийской школы, см. отличное исследование, опубликованное под неудачным заглавием Cristians for Freedom: Late-Scholastic Economics (Alejandro Chafuen, San Francisco: Ignatius Press, 1986). Также см. Raymond de Roover, Business, Banking and Economic Thought in Late Medieval and Early Modern Europe (Chicago: University of Chicago Press, 1974). -- амер. изд.] Но эту идею редко разрабатывали систематически (хотя надо сделать исключение для величайшего из предшественников современной теории Фердинандо Галиани в его Della moneta 1750 года [Ferdinando Galiani, Della moneta (Naples: G. Raimondi, 1750); переведено Peter R. Toscano как On Money (Ann Arbor, Mich.: Published for the Department of Economics, University of Chicago, by University Microfilms International, 1977). -- амер. изд.]), и никогда не доводили рассуждение до осознания того, что имеет значение не просто отношение человека к какой-то вещи или классу вещей, но положение этой вещи в целостной структуре средств-целей -- в целостной схеме, с помощью которой люди определяют, как распределять доступные им ресурсы между различными целями. То истолкование ценности, которое сделало работы Менгера и его учеников столь непосредственно действенными, возникло в результате терпеливого анализа природы экономического выбора при всех возможных видах взаимоотношений между различными средствами и различными целями. Хотя Джевонс и Вальрас предложили для решения старых парадоксов ценностных отношений не менее верные решения, для большинства современных им экономистов эти решения оказались недоступными из-за математизированного способа изложения. Более того, эти авторы сами воспринимали решение парадокса полезности как простой предварительный шаг, который нужно быстро оставить позади, чтобы перейти к главному, к объяснению того, как выявляется ценность в отношениях обмена. Австрийцы, напротив, сделали своей центральной темой полный анализ условий оценки, вне зависимости от возможности обмена, так что позднее им пришлось защищаться от обвинений, что для них предельная полезность являлась непосредственным объяснением цены. Конечно же, объясняющая это субъективная ценность есть только первый шаг ко второй стадии, к теории цен. На континенте подход через полезность -- cum -- редкость является значимой традицией со времен Галиани, и существенные результаты были получены в таких работах как E.B. de Condillac, Le commerce et le gouvernement, 1776 [Etienne Bonnot de Condillac, Le commerce et le gouvernement, ouvrage elementaire, par l'abbe de Condillac (Amsterdam: n.p., 1776)], Louis Say, Considerations sur l'industrie, 1822 [Louis August Say, Considerations sur l'industrie et la legislation (Paris: J.P. Aillaud, 1822) <Луис Август Сей (1774--1840), брат Жан-Батиста Сея, торговал сахаром. -- амер. изд.>], Auguste Walras, De la nature de la richesse, 1831 [Auguste Walras, De la nature de la richesse (Paris: Furne, 1832) <Антуан Август Вальрас (1801--1866), отец Леона Вальраса, был профессором философии в Королевском колледже Лилля и Каены. -- амер. изд.>], Jules Dupuit, De la mesure de l'utilite des travaux publics, 1844 [Jules Dupuit, De la mesure de l'utilite des travaux publics (Paris: Imprimerie de Poupart-Davyl, 1844) <Переведено и опубликовано в сборнике Kenneth Arrow and Tibor Scitovsky, eds, Readings in Welfare Economics (Homewood, Ill.: R.D. Irwin, for the American Economic Association, 1969). О Дюпюи (1804--1866) см. главу 6 в The Trend of Economic Thinking, in vol. 3 Collected Works of F.A. Hayek. -- амер. изд.>], и, наконец, в замечательной, но в свое время совершенно не замеченной работе H.H. Gossen, Entwicklung der Gesetze des menschlichen Verkehrs, 1854 [Hermann Heinrich Gossen, Entwicklung der Gesetze des menschlichen Verkehrs, новое издание (Berlin: R.L.Praeger,1889) <Переведено Rudolph C. Blitz как The Laws of Human Relations and the Rules of Human Action Derived Therefrom, со вводной статьей Nicholas Georgescu-Roegen (Cambridge, Mass.: MIT Press, 1983). Хайек рассматривает работу Госсена в главе 15 The Trend of Economic Thinking, op. cit. В неоконченном эссе для словаря New Palgrave, Хайек дополняет этот список именами F.B.W. Hermann, Staatswirtschaftliche Untersuchungen (Munich: A. Weber, 1832) и Hans von Mangoldt, Grundris der Volkswirtschaftlehre (Stuttgart: J. Maier, 1863), добавляя, что "в Германии, так же как и во Франции, рикардианская трудовая теория ценности никогда не господствовала столь полно", как в Британии. -- амер. изд.>]. С другой стороны, в Англии гораздо более развитая система классической политической экономии оказалась соединенной с "объективной" теорией ценности, и традиция анализа с точки зрения полезности сохранилась только в форме подавленного протеста, который нашел выражение в 1834 году в опубликованной W.F. LLoyd, The Notion of Value [William Forster LLoyd, A Lecture on the Notion of Value (London: Roake and Varty; Oxford: J.