Настоящая трагедия, что покойному профессору Шумпетеру не удалось завершить работу, для которой он был подготовлен как никто другой. Почти 40 лет назад, уже имея репутацию оригинального теоретика, он опубликовал блистательный очерк развития экономической теории, который многие оценили как наивысшее достижение, но сам он был столь мало удовлетворен результатом, что не позволил издать английский перевод текста. За 9 или 10 лет до своей смерти (1950 год) он начал переработку этой ранней работы, и результатом стал монументальный труд, не имеющий равных в этой области, но так и не завершенный автором к моменту смерти. Ему удалось рассмотреть почти все, что он считал достойным анализа, и в опубликованной версии совсем немного лакун. Но многое осталось в форме черновых набросков, и весь текст должен был, видимо, подвергнуться тщательной редактуре. Список первоначальных источников, на систематическом анализе которых построена работа, просто поразителен, и свидетельствует об энциклопедических знаниях, далеко выходящих за сферу собственно экономической мысли. Если бы, как явно намеревался автор, вторичные источники были подвергнуты столь же основательному анализу, как и первичные, мы имели бы труд, обычно осуществляемый целым коллективом авторов. Вдова автора, сама по себе являвшаяся уважаемым экономистом [Elisabeth Boody Schumpeter опубликовала English Overseas Trade Statistics, 1697--1808 (Oxford: Clarendon Press, 1960), а также издала книгу The Industrialisation of Japan and Manchuko, 1930--1940 (New York: Macmillan, 1940) -- амер. изд.], начала готовить рукопись к публикации, пытаясь все издать в том виде, как это предполагал ее муж. Но госпожа Шумпетер также умерла до окончания работы, и к изданию книгу подготовили друзья и ученики автора.
      Другие ученые, естественно, не согласятся с автором во многих частностях, но по мере чтения книги все опасения бледнеют на фоне возникающей внушительной панорамы. Как бы то ни было, в краткой рецензии не уместно более подробно рассматривать те мелкие недочеты, которые, конечно же, устранил бы и сам автор, проживи он дольше. Мы же попробуем только обозначить, к чему же, собственно, он стремился, и чего достиг.
      Книга задумана как история экономической науки в строгом значении этого слова, а не как история политической экономии. [Здесь Хайек использует, видимо, классификацию Лайонела Роббинса. В своем знаменитом Essay on the Nature and Significanse of Economic Science (второе издание, London: Macmillan, 1935) Роббинс определяет экономическую теорию (economics) как "науку, которая изучает поведение человека в отношении целей и скудных средств, имеющих альтернативное использование", а более старый термин "политическая экономия" обозначает прикладные области, рассматриваемые в его позднейшей работе The Economic Basis of Class Conflict and Other Essays in Political Economy (London: Macmillan, 1939): монополию, протекционизм, планирование, правительственную фискальную политику и т.п. Сам Шумпетер считал экономическую историю, статистику и "теорию" частью "экономического анализа", куда не входили прикладные вопросы и то, что он называл "экономической социологией" (History of Economic Analysis, op. cit., chapter 2). -- амер. изд.] Но поскольку развитие экономической теории еще менее, чем в любой другой науке, постижимо без знания политических, социологических и интеллектуальных обстоятельств, направлявших внимание исследователей в том или ином направлении, нам предлагают мастерский анализ ситуаций, которые делают книгу чем-то гораздо большим, чем историей одной ветви знания. И хотя Шумпетер держался очень своеобразных и порой непопулярных взглядов, он великолепнейшим образом сумел в этой книге отодвинуть в сторону свои личные предпочтения. Просто поразительно его стремление воздать должное каждому подлинному достижению, недооцененному прежде, и найти в обстоятельствах времени оправдание даже самым несостоятельным аргументам. Тех, кто знаком с его общетеоретическими взглядами, не удивит, что его героями являются Квисней, Курно и Вальрас ("величайшие экономисты ... в области чистой теории"), и что он оценивает Адама Смита, Рикардо и даже Маршалла гораздо ниже, чем принято. [Francois Quesnay (1694--1774), французский юрист и врач, автор Tableau Economique <1758>, который уподобил циркуляцию богатства в государстве потоку крови в живом теле. Шумпетеровская Theory of Economic Development, op. cit., начинается с "кругового потока хозяйственной жизни". Давид Рикардо (1772--1823), финансист и протеже Джеймса Милля, автор работы On the Principles of Political Economy and Taxation <1817>, которая вошла в полное собрание сочинений в качестве первого тома The Works and Correspondence of David Ricardo (Cambridge: Cambridge University Press, for the Royal Economic Society, 1951--1955). -- амер. изд.] Его оценки большей частью справедливы и могут быть подкреплены хорошими аргументами. Большим достоинством является должная оценка значительной роли таких людей, как Кантильон [Richard Cantillon (1680--1734), ирландский банкир, работа Essai sur la nature du commerce en general появилась только посмертно в 1755 г. Эссе Хайека о Кантильоне см. в The Trend of Economic Thinking, op. cit. О Кантильоне как "прото-австрийце" писал Robert F. Hebert, "Was Richard Cantillon an Austrian Economist?", Journal of Libertarian Studies, vol. 7, no. 2, Fall 1985, а также другие статьи в этом номере журнала. -- амер. изд.], Сеньор [Nassau William Senior (1790--1864), профессор политической экономии Оксфордского университета. Его представления о методе экономической науки довольно похожи на те, которые позднее развивал Мизес; см. об этом Мюррея Н. Роттбарда, ?In Defense of "Extreme Apriorism"?, Southern Economic Journal, vol. 23, January 1957, pp. 314--320, особенно примечание 2 -- амер. изд.] и Б°м-Баверк, и на фоне этого представляется малозначимым случайное преувеличение роли такой второстепенной, хотя и не лишеннной значимости фигуры, как Роберт Торренс. [Robbert Torrens (1780--1864), лидер английской монетарной школы. См. эссе Хайека "The Dispute Between the Currency School and the Banking School, 1821--1848", глава 12 of the Trend of Economic Thinking, op. cit. -- амер. изд.] Пожалуй, даже серьезное внимание к Карлу Марксу оправдано если не вкладом последнего в экономическую теорию, то уж его ранними попытками внедрить в экономический анализ учет социологических факторов -- а эта сторона его работ была явно привлекательна для Шумпетера. Тот факт, что Шумпетер порой интересовался социологией почти так же, как чистой экономической теорией, сильно сказывается на характере его последней работы, в которой встречаются замечательные очерки по социологии науки. Они стимулируют, даже когда с ними нельзя полностью согласиться. Читатели этого журнала будут, пожалуй, раздражены той ненужной и даже презрительной манерой, с которой Шумпетер отзывается об идеях XIX века -либерализме, индивидуализме и идеологии laissez-faire. Но им следует помнить, что все это исходит от автора, который не хуже всякого иного знал, что энергия капиталистической эволюции "истощается, потому что современное государство способно разрушить или парализовать ее движущие силы", но при этом не мог отказать себе в удовольствии epater les bourgeois.
      Эти 1200 страниц плотной печати скорее всего не станут популярной книгой, хотя она так хорошо написана, что могла бы доставить удовольствие даже не специалисту. Это не значит, что это легкая книга, пригодная для детсадовской атмосферы, свойственной образованию во многих колледжах. Во многих отношениях она не является и "безопасной" книгой: ортодокс любого направления должен быть готов к постоянным шокам, а буквалист не поймет многого, что сказано между строк. Но для зрелого и вдумчивого читателя, будет ли он экономистом-теоретиком или просто человеком, интересующимся развитием идей о делах человеческих, эта книга явится бесценным источником. А более всего она будет полезна для молодых экономистов: как и во всех других областях знания, техническое усложнение теории несет угрозу узкой специализации, которая именно в этой области особенно опасна. Для распространенного среди молодых представления, что все, случившееся до 1936 года [год публикации работы Дж.М. Кейнса "Общая теория занятости, процента и денег", op. cit. -- амер. изд.], не имеет значения, -- нет лучшего противоядия, чем эта книга, и никакая другая работа не может лучше показать, что им следует знать, если они намерены быть не просто компетентными экономистами, но культурными людьми, способными использовать свои технические знания в этом сложном мире. А в самом конце книги они найдут -- увы, неоконченный -- обзор современного состояния экономической теории, который по крайней мере одному читателю показался гораздо более вдохновляющим и ценным, чем плоды разных коллективных усилий, которых стало так много в последние годы.
      Глава шесть. Шамс (1899-1955) и Ричард фон Стригл (1891-1942)
      Эвальд Шамс [Написано в Германии в 1980 году как предисловие к Ewald Schams, Gesammelte Aufsatze (Munich: Philosophia Verlag). Переводчик Д-р Грета Хейнц. -- амер. изд.]
      Эвальд Шамс был одним из трех членов промежуточного поколения венских экономистов, из которых только Ричард Стригль был академическим экономистом, но все они были весьма влиятельны в венском кружке в 1920-х и 1930-х годах. Лео Ш°нфельд (позднее Лео Илли), третий член этой группы, вряд ли имел личные контакты с остальными участниками кружка. Эвальд Шамс был активным и очень уважаемым участником дискуссий, в которые он вторгался во всеоружии знания всех проблем экономической теории. Эта троица по возрасту располагалась посредине между третьим поколением австрийской школы -- Мизесом, Шумпетером, Гансом Майером, Ф.Х. Вейсом и рядом других (Б°м-Баверком, Визером и их современниками, пришедшими вслед за основателем австрийской школы Карлом Менгером, как второе поколение) -- и поколением, которое обозначают как четвертое, в котором я был несколько старше моих коллег Готтфрида Хаберлера, Фрица Махлупа, Оскара Моргенштерна и Пауля Розенштейн-Родана. От своих сверстников Шамс отличался прежде всего тем, что получил образование в университете Граца, где преподавал Шумпетер, и был, таким образом, единственным австрийским учеником Шумпетера; благодаря этому он с самого начала был знаком с идеями лозанской и австрийской школ. Будучи профессиональным государственным служащим, он не имел контактов с академической жизнью, и только в нашем кружке посещал лекции и организованные дискуссии. Он был очень дисциплинированным и немногословным человеком, который выделялся на фоне более непринужденных молодых участников не только своей прямой военной осанкой и элегантностью, но и наличием иных интересов, о которых мы знали очень мало. Это была замечательная фигура. Его уважали в экономическом обществе [имеется в виду Nationalokonomische Gesellschaft -амер. изд.] и, если я верно помню, на семинарах профессора Мизеса за познания не только в области экономической теории, но также в философии и истории. Сколько я знаю, он никогда не предпринимал больших научных проектов. Его статьи это небольшие, тщательно отполированные драгоценности, явившиеся результатом чрезвычайно добросовестной работы, посвященные, большей частью, современным ему публикациям. [Примерами могут служить: эссе о Густаве Касселе "Die Casselschen Gleichungen und die mathemathische Wirtschaftstheorie", Jahrbucher fur Nationalokonomie und Statistik, third series, vol. 72, 1927; работа по историографии экономической мысли, "Die Anfange lehrgeschichtlicher Betrachtungsweise in der Nationalokonomie", Zeitschrift fur Nationalokonomie, vol. 3, 1931, а также "Eine Bibliographie der allgemeinen Lehrgeschichten der Natioanlokonomie", ibid, vol. 5, 1933 (последняя работа в соавторстве с Оскаром Моргенштерном. -- амер. изд.] Когда позднее он получил возможность благодаря Рокфеллеровской стипендии подольше поработать в Париже и, кажется, в Италии, он стал страстным и очень разборчивым собирателем книг, и в центре его интересов все больше оказывалась история экономической мысли. Случилось так, что в начале его пребывания в Париже я смог познакомить его с антикварами, специализировавшимися в этой области. Только после его смерти я узнал, насколько эффективно он использовал эти знакомства. Я смог приобрести у его вдовы небольшое, но превосходное собрание французских экономических работ XVIII века, и это собрание сейчас хранится в университете Зальцбургской школы юриспруденции и политических наук как часть моей собственной библиотеки. Интерес Шамса к истории экономической мысли имел главной причиной интерес к методологии экономической науки [см. работы Шамса "Die Zweite Nationalokonomie", Archiv fur Sozialpolitik, vol. 64, 1930, и "Wirtschaftlogik", в журнале Шмоллера Jahrbuch fur Gesetzgebung, Verwaltung und Volkswirtschaft im Deutschen Reich, vol. 58, 1934 -- амер. изд.]. Его сила в этой области заключалась не столько в понимании философских сторон вопроса, сколько в знакомстве с различными теоретическими школами, в первую очередь с немецко- и франкоязычными авторами. Конечно, он был знаком и с английскими работами, но прежде всего его занимало развитие на континенте. После эмиграции большинства коллег [об этой эмиграции см. Earlene Craver, "The Emigration of the Austrian Economists", op. cit., pp. 1--32, а также Пролог к ч. I в этом издании -- амер. изд.], он, кажется, оказался в изоляции. Между публикацией статей в конце 20-х и в начале 30-х годов и публикацией большого эссе 1950 года, которое, быть может, было написано много раньше, зияет провал. Нам не дано знать, сколь долго он активно занимался экономической теорией. Его вдова сообщила мне, что других рукописей он не оставил. Те из нас, кто покинул Вену, не встречались с ним после войны. Но перечитывание его прежних работ убедило меня, что мы еще многому можем у него научиться.
      Ричард фон Стригль [Впервые опубликовано как "Richard von Strigl" in The Economic Journal, vol. 54, June-September 1944, pp. 284--286 -- амер. изд.]
      Из Вены пришло сообщение о смерти Ричарда фон Стригля, последнего из группы более молодых австрийских экономистов, оставшихся дома. Ко времени смерти ему было немногим больше 50 лет, и он был, пожалуй, самым молодым из участников знаменитого семинара Б°м-Баверка; для молодежи, которая появилась в университете после последней войны [имеется в виду Первая мировая война -амер. изд.], он олицетворял ближайшее звено этой влиятельной традиции. Хотя в течении многих лет он был весьма успешным преподавателем, работе в университете, как и многие другие коллеги, он посвящал свободное от основной работы время -- он занимал важный пост в Венском Комитете страхования по безработице. Молодые экономисты, получившие образование в Вене перед нынешней войной, были обязаны ему больше, чем любому другому учителю; причиной было то, что он гораздо больше времени посвящал преподаванию в Hochschule fur Welthandel, а не в университете, и именно последняя в тот период сделалась важным центром преподавания экономики. Первая из его книг, опубликованная в 1923 году -- Die okonomischen Kategorien und die Organisation der Wirtschaft [Richard von Strigl, Die okonomischen Kategorien und die Organisation der Wirtschaft (Jena: Gustav Fischer, 1923)]-представляет собой тщательное исследование методологических вопросов, которая составила автору широкую репутацию. За ней последовала менее известная, но в своем роде не менее ценная книга Angewandte Lohntheorie [Richard von Strigl, Angewandte Lohntheorie: Untersuchungen uber die wirtschaftlichen Grundlagen derSozialpolitik, in vol. 9 of Wiener Staatwissenschaftliche Studien (Leipzig and Vienna: Franz Deuticke, 1926) <см. Приложение к этой главе -- амер. изд.>], которая наметила развитие в новом направлении. Опубликованная за ряд лет серия теоретических статей подготовила появление книги Kapital und Production [Richard von Strigl, Kapital und Production (Vienna: Julius Springer, 1934) <переиздано Philosophia Verlag (Munich, 1982); английский перевод сделан Маргарет Рюдлих Хоппе и Гансом-Германом Хоппе, и находится в распоряжении института Людвига фон Мизеса, в университете Аубурна -- амер. изд.>], отличающейся, главным образом, простотой и ясностью изложения отменно трудных вопросов. За ней последовала Einfuhrung in die Grundlagen deer Nationalokonomie [Richard von Strigl, Einfuhrung in die Grundlagen der Nationalokonomie (Vienna: J. Springer, 1937)], которая была, пожалуй, лучшим из доступных на немецком языке современных введений в экономическую теорию -и это несмотря на отказ Стригля от использования новейших инструментов теоретического анализа. Для тех, кто видел Стригля перед войной и после о нем ничего не слышал, известие о его смерти было ударом. Это большая потеря для его друзей и коллег, которые ценили его интеллектуальные способности и прекрасный характер, и надеялись, что его лучшая работа еще впереди, когда ему удастся освободиться от официальных обязанностей. Но сильнее всего почувствовали утрату его ученики. Один из них д-р Дж. Штейндль, работающий сейчас в Оксфордском институте статистики, пишет: ?Взращенный в либеральной традиции, которая пропитывала все, о чем он учил, он притягивал всех тех, кому был отвратителен мистицизм и истерический национализм этих лет. Даже для тех, кого не полностью убеждали его аргументы, было ясно превосходство представляемой им традиции над идеологией, околдовавшей "Великую Германию". Велико было воздействие личности этого гуманного, приверженного культуре человека -- хорошего педагога и друга своих учеников, умевшего отстоять нетленные ценности от заблуждений своего времени. Среди членов его кружка, состоявшего из его учеников и посещавших Вену иностранных экономистов, мало кто был способен не любить его. После захвата Австрии он затаился, и мы не знаем о каких-либо его публикациях. Это не удивит знавших его, и объясняется, скорее всего, не только болезнью, напавшей на него в 1939 году. Его не могло не оттолкнуть зрелище того, как многие в одну ночь отказались от прежних взглядов -- сам-то он в профессиональной жизни никогда не проявлял таланта карьериста.? Стригль не был избалован публичным признанием заслуг. Статус Privatdozent Венского университета, полученный им в 1923 году, вскоре был дополнен званием профессора. В 1936 году университет Утрехта присвоил ему степень почетного доктора, которую он очень ценил. Но, будучи скромным и спокойным человеком, он был мало известен за пределами круга коллег по профессии. С его смертью исчезла та фигура, с которой были связаны надежды на сохранение традиций Вены как центра экономической мысли и на будущее возрождение австрийской школы.
      ------------------------------------------------------------------------------
      Приложение: Стриглева теория заработной платы [Рецензия на книгу Стригля Angewandte Lohntheorie: Untersuchungen uber die wirtschaftlichen grundlagen der Sozialpolitik, op. cit., была опубликована в Zeitschrift fur Nationalokonomie, vol. 1, no. 1, May 1929, pp. 175--177. Для английского издания перевод был выполнен д-ром Гретой Хейнц при любезной помощи профессора Ральфа Райко. -- амер. изд.] Книга Стригля относится к работам того типа, которые хотелось бы встречать чаще. В ней исследователь, владеющий всеми тонкостями теории, демонстрирует ценность фундаментальных экономических постулатов. Он избегает полемики и использует теоретические положения для объяснения многогранных данных опыта, накопленного им в практической профессиональной работе. Одну из предыдущих книг [Richard von Strigl, Die Okonomischen Kategorien und die Organisation der Wirtschaft, op. cit. -- амер. изд.] Стригль посвятил логическим основаниям экономической теории. Здесь он использует опыт секретаря комиссии Венского промышленного округа, где он имел возможность в качестве нейтрального наблюдателя присутствовать при переговорах об уровне заработной платы почти во всех отраслях хозяйства и, таким образом, подтвердить и расширить теоретические представления об установлении заработной платы. Служебное положение облегчило ему переход от абстрактной теории к многообразию жизненных реальностей, что обычно трудно дается теоретикам. Такое положение оказалось удобным для опровержения обычных возражений практиков против теоретического анализа. В силу этого данная работа по теории заработной платы будет полезна для практиков, в том числе для предпринимателей и руководителей профсоюзов. Заслуга автора в том, что он применил теоретический анализ факторов, влияющих на установление заработной платы, к отдельным явлениям, наилучшим образом поддающимся объяснению. Благодаря этому, даже те, кто не получил хорошей подготовки по экономической теории, извлекут пользу из применения рекомендаций данной книги к конкретным ситуациям. Особая ценность книги Стригля вовсе не в популяризации теории, но в применении теоретических посылок к явлениям, которые до сих не рассматривались в силу чрезмерной общности предпосылок. Особенно интересно проводимое Стриглем различение между монопольным положением в строгом значении этого слова и положением профсоюзов и предпринимательских ассоциаций на переговорах по поводу заработной платы. Положение представителей этих ассоциаций на переговорах отлично от положения монополистов до тех пор, пока за ними не стоит однородное экономическое образование, а изменение цен и продаваемых количеств затрагивает многих. Это должно иметь решающую важность для положения рабочих представителей, которые никогда не в состоянии предвидеть, что дополнительная заработная плата одних рабочих является компенсацией полной потери занятости другими рабочими. Давши критику попыток использовать теорию монопольного ценообразования к ситуации установления уровня заработной платы на коллективных переговорах, Стригль переходит к детальному исследованию основных факторов, воздействующих на спрос и предложение всех участников переговоров. Здесь он отчетливо идентифицирует экономическую значимость обстоятельств, обычно обозначаемых как "отношения власти". Здесь мы не можем обсудить все проанализированные Стриглем возможные результаты, порождаемые отклонением договорного уровня заработной платы от ее "естественного" уровня. Стригль предпринимает интересную попытку доказать, что производство может без вреда совладать с искусственным уровнем заработной платы, и что ее повышение не обязательно влечет за собой устойчивую безработицу, если только производительный аппарат может приспособиться к новому уровню заработной платы. Но этого он продемонстрировать не смог, потому что приходит к выводу, что такое возможно лишь когда рост капиталовооруженности в определенной отрасли поднимает предельную производительность труда до уровня, соответствующего искусственно вздутой заработной плате. Плодотворность исследований Стригля коренится в учете явлений трения, которыми пренебрегают базовые теоретические схемы, и нарушений закономерностей, ожидаемых на основании чисто теоретических посылок, то есть в том, чем и должна заниматься прикладная наука. Особенно интересным примером явления, возникающего из-за сопротивления трения, является калькуляция традиционной предпринимательской прибыли как "фиктивного" фактора издержек, существованию которого могут угрожать требования рабочих о росте заработной платы, но при этом может оказаться, что никаких изменений в экономике в целом не возникнет. Здесь даже в условиях статики уровень заработной платы может оказаться результатом отношений власти, а такого рода ситуация порой возникает, конечно, в современной хозяйственной жизни. Стоит отметить особенно хорошие разделы, посвященные безработице и социальным издержкам. Это образцовое применение теоретических идей к анализу реальных явлений и вопросов социальной политики. У экономической теории нет более надежного способа приобретения новых сторонников, чем найти возможности успешного применения к разрешению практических вопросов, и эта работа образец того, как это следует делать.
      Глава семь. Эрнст Мах (1838-1916) и социальные науки в Вене
      Опубликовано впервые под заголовком "Diskussionsbemerkungen uber Ernst Mach und das sozialwissenschaftliche Denken in Wien", Symposium aus Anlas des 50. Todestages von Ernst Mach (Freiburg: Ernst Mach Institut, 1967). Перевод на английский язык сделан д-ром Гретой Хейнц. -- амер. изд.
      ------------------------------------------------------------------------------
      Я намерен здесь кратко зафиксировать факт обширности влияния Эрнста Маха в Вене даже до того, как вокруг Морица Шлика [Moritz Schlick (1882--1936), профессор философии в Венском университете и лидер группы "логических позитивистов", куда входили Отто Нейрат, Рудольф Карнап, Фридрих Вайсманн, Ганс Канн, Курт Г°дель и Герберт Фейгль -- амер. изд.] сформировался в 1922 году "Венский кружок". Случилось так, что три года, с 1918 по 1921, я учился в университете моей родной Вены, и в это время идеи Маха были в центре философских дискуссий. Вена в целом уже была исключительно благорасположена к восприятию философии, ориентированной на естественные науки; помимо Гейнриха Гомперса [Heinrich Gomperz (1873--1942) -- амер. изд.], в Вене преподавал Адольф Стор [Adolf Stohr (1855--1921) -- амер. изд.] -- идеи которого шли в том же направлении, а также Роберт Рейнингер [Robert Reininger (1869--1955) -амер. изд.], который по меньшей мере симпатизировал такому истолкованию философии. Я уже не помню точно, каким образом я наткнулся на Маха почти сразу после возвращения с фронта в ноябре 1918 года; к сожалению, я начал записи о прочитанном только с весны 1919 года, и здесь вскоре появляется запись: "Теперь также и Erkenntnis und Irrtum" [Ernst Mach, Erkenntnis und Irrtum: Skizzen zur Psychologie der Forschung (Leipzig: J.A. Barth, 1905) -- амер. изд.], -- что свидетельствует о том, что за 4 месяца после начала занятий я уже познакомился с другими философскими трудами Маха. Я знаю, что я был сильно захвачен работами Маха -- Popular-wissenschaftliche Vorlesungen, Die Mechanik in Ihrer Entwicklung, а в особенности его Analyse der Empfindungen [Ernst Mach, Popular-wissenschaftliche Vorlesungen (Leipzig: Barth, 1896), издано в США как Popular Scientific Lectures (Chicago: Open Court, 1985); Die Mechanik in ihrer Entwicklung (Leipzig: F.A. Brockhaus, 1883); Die Analyse der Empfindungen und das Verhaltnis des Physischen zum Psychischen (Jena: Gustav Fischer) -- амер. изд.]. В результате этого в те три года, когда я официально являлся студентом факультета права, я делил свое время почти поровну между экономической теорией и философией, а правом занимался лишь в промежутках. Трудно сказать, что послужило прямой причиной нашей поглощенности философией Маха. Может быть, что-то похожее имело место уже и перед войной. В этом плане показательно, что Шумпетер был под очевидным влиянием идей Маха, когда он в 1908 году писал свою первую книгу [имеется в виду работа Шумпетера Das Wesen und der Hauptinhalt der theoretischen Nationalokonomie (Duncker & Humblot, 1908) -- амер. изд.], и что Фридрих фон Визер посвятил почти полностью книжное обозрение [в журнале Шмоллера Jahrbuch fur Gesetzgebung, Verwaltung und Volkswirtschaft im Deutschen Reich, vol. 35, no. 2, 1911 -- амер. изд.] вопросу о приложимости идей Маха в социальных науках. Я знаю также, что тогда же философ Людвиг Витгенштейн, мой дальний родственник, воевал с Махом. Сразу после <Первой мировой> войны, когда я пришел в университет, была особая причина для того, чтобы социальные науки обратились к Маху. Ленин атаковал философию Маха, и Фридрих Адлер, бывший тогда одной из самых заметных политических фигур в Австрии, отсиживая срок за убийство министра Стюрха [Friedrich Adler, Ernst Machs Uberwindung des mechanischen Materialismus (Viennna: Wiener Volksbuchhandlung, 1918). Фридрих Адлер (1879--?) был сыном Виктора Адлера, главы австрийской социал-демократической партии; Стюрх (Sturgkh) возглавлял во время войны австрийское правительство, которое социал-демократы считали абсолютистским. Приговор Адлеру был пересмотрен в 1917 году, менее чем через год после убийства, а в следующем году он был уже освобожден из тюрьмы. Об этом эпизоде смотри у Mark E. Blum, The Austrian Marxists, op. cit., pp. 203--204 -- амер. изд.], написал книгу в защиту Маха. В результате возникла оживленная дискуссия об этих проблемах между настоящими коммунистами и левыми социалистами. Она затронула и нас, не бывших социалистами, и вопрос стал по-настоящему существенным, когда преемником Визера в Венском университете был назначен Отто Шпан [о Шпанне см. Пролог к ч. I; на самом деле Шпанн был коллегой Визера, а его преемником в университете стал Ганс Майер -- амер. изд.], метафизически ориентированный экономист. В то время мы подыскивали антиметафизические аргументы, и мы их находили у Маха, хотя нам было нелегко принять позитивизм Маха целиком. Другим камнем преткновения было то, что эти идеи слишком открыто использовались для поддержки чуждого нам социалистического подхода, особенно Отто Нейратом, в дальнейшем ставшего одним из основателей Венского кружка [о Нейрате см. Пролог к ч. I -- амер. изд.]. Нейрат рассчитывал, грубо говоря, превратить позитивизм Маха в физикализм или, как он порой это называл, в сциентизм. С другой стороны, Мах был практически единственным источником аргументов против метафизических и туманных установок, так что все эти годы мы стремились овладеть позитивизмом, в котором было много явно истинного, и выделить из него то, что в известной степени было приложимо к социальным и гуманитарным наукам, и что содержало ядро истины. Меня лично работы Маха подтолкнули к изучению психологии и физиологии органов восприятия, и в то время я даже проделал исследование этих вопросов, превратившееся через тридцать лет в книгу [F.A. Hayek, The Sensory Order: An Inquiry into the Foundations of Theoretical Psychology (London: Routledge & Kegan Paul, and Chicago: University of Chicago Press, 1952) -- амер. изд.]. К написанию этой работы меня подтолкнуло, в конечном счете, сомнение в Маховой концепции феноменализма, где чистые, простые ощущения являются элементами всего чувственного восприятия. Озарение пришло ко мне также как, по рассказу самого Маха, оно пришло как-то к нему, когда он однажды осознал, что в философии Канта концепция "вещи в себе" совершенно не нужна, и что ее можно опустить. Меня озарило, что в психологии чувственного восприятия Маха концепция "простых и чистых ощущений" совершенно не нужна. Поскольку Мах обозначил связи между ощущениями как "отношения", я в конце концов был вынужден заключить, что вся структура чувственного мира имеет источником "отношения", а значит можно вообще отбросить концепцию простых и чистых ощущений, которая играет столь большую роль у Маха.