Позже я узнал, что мистер Стаббс и его спутники, промахнувшись при стрельбе по мне и оказавшись не в силах состязаться со мной в беге, вернулись обратно в лавку Гордона. Они немедленно же послали за подкреплением, и вскоре к ним присоединились два помощника и - что было для них самым ценным - Джовлер, пес, прославившийся по всей округе своим необыкновенным чутьем и ловкостью при охоте за беглыми неграми.
      К ошейнику Джовлера привязали веревку и пустили его по следу, придерживая другой конец веревки. Собака медленно двинулась вперед, не отрывая носа от земли. Стаббс и его банда не отставали от нее. Так как последнюю часть пути я поневоле шел медленно, Джовлер и те, кто следовал за ним, выгадали довольно много времени и достигли источника почти одновременно со мной. Открыв наше убежище, они решили действовать наверняка. Разделившись на две группы и почти одновременно спустившись на дно обрыва, они захватили меня врасплох, как я уже рассказывал выше.
      Бедняжку Касси схватили почти одновременно со мной, и не успели мы опомниться, как руки наши были связаны и мы оказались скованными вместе цепью, концы которой плотно охватывали наши шеи.
      Для Касси это было нестерпимо. Несчастная женщина, почувствовав прикосновение холодных железных звеньев к своей шее, горько заплакала.
      Мне показалось, что петля на моей шее готова меня задушить. Я не мог видеть слез моей жены. Грубые шутки наших палачей еще усиливали мои страдания и гнев. Но руки мои были связаны… Будь они свободны, я нашел бы способ прикончить хоть одного из них!
      Среди этой компании находился, и мистер Гордон. Голова его была повязана окровавленным платком. Должен признать, что он не только не делал попыток присоединить свой голос к хору наших истязателей, но даже старался как будто удержать их и оградить нас от оскорблений и насмешек.
      - Говорю вам, Стаббс, каналья вы этакая, оставьте несчастную Касси в покое! - кричал Гордон. - Этих ребят ведь изловил я? Может быть, по-вашему, не я имею право на награду? Говорю вам и повторяю, что они находятся под моей защитой!
      - Хороша защита, нечего сказать, - с грубым хохотом воскликнул Стаббс. - Вы еще скажете, что они обязаны вам благодарностью! Убирайтесь вы к чорту со всеми вашими глупостями! Я и разговаривать и поступать с этой девкой буду так, как найду нужным! Слышите? Я здесь управляющий или не я?
      И, не обращая больше внимания на Гордона, он продолжал осыпать Касси самыми грубыми и непристойными ругательствами.
      Только обещание Гордона угостить Стаббса и всю компанию доброй четвертью виски могло принудить их оставить нас в покое.
      Слово "виски" оказалось волшебным, и вся банда согласилась даже несколько замедлить шаг и, пропустив Гордона вперед, предоставить ему возможность поговорить со мной. Ему безразлично, если они услышат, о чем он будет говорить со мной, заявил он им, но он требует, чтобы ему не метали.
      Меня крайне удивило ото неожиданное дружелюбие: Гордон предал меня, и мне было непонятно, как он, после такого гнусного предательства, может решиться заговорить со мной. Но, видимо, Гордон был не злой человек. Он, правда, не имел сил устоять перед соблазном получить такую сумму, как пятьсот долларов, а также отказаться от связанных с этим преимуществ, но все же не забывал, что обязан мне жизнью.
      Он подошел ко мне и, откашлявшись, с заметным смущением попытался вступить со мной в разговор.
      - Здорово ты ударил меня, Арчи! - начал он.
      - Жаль, что не ударил сильнее! - ответил я.
      - Да ну же, ну! Что ты из себя выходишь, парень? Просто я решил, что лучше уж мне заработать пятьсот долларов, чем упустить их из рук. Я отлично знал, что удрать вам все равно не удастся, и как бы ты ни бесился, я сделал для тебя, милый ты мой, то, чего никто бы не сделал. Говорю тебе, перестань хмуриться, и тогда узнаешь, в чем дело… Когда ты в ту ночь ушел, я никак не мог уснуть. Все думал о твоем деле. И я решил: чорт знает, что за чушь придумал этот Арчи. Поймают его наверняка - дознаются, что я ему помог, и тогда солоно придется и ему и мне. Его выпорют, а меня оштрафуют, засадят в тюрьму, а в довершение всего еще вышлют из этого округа, как мне грозили полковник и его приятели. И затем, - а это тоже обидно, - кто-то другой заработает награду. Я, конечно, обязан Арчи жизнью. Этого отрицать не приходится. Так вот: если я спасу его от порки и в то же время положу себе в карман пятьсот долларов - это будет лучший выход для нас обоих. Итак, поднявшись на следующее утро, я отправился к полковнику Муру. Я застал его в самом скверном настроении духа. Он был взбешен тем, что ему не удается добыть каких-либо сведений ни о тебе, ни о Касси.
      "- Полковник, - обратился я к нему, - мне стало известно, что вы обещали пятьсот долларов награды тому, кто доставит вам обоих ваших беглых рабов.
      "- Да, - ответил оп. - Немедленно же выложу деньги на стол.
      "И он впился в меня взглядом, словно предполагая, что мне известно ваше местонахождение.
      "- Возможно, полковник, что я и помогу вам найти их, - сказал я, - но только в том случае, если вы обещаете мне одну вещь.
      "- Какого чорта вам еще надо? - закричал он. - Разве я не обещал заплатить пятьсот долларов? Объясните, к чему вы клоните!
      "- Я не награду имею в виду, полковник, - сказал я. - Награда высокая - может быть, даже чересчур высокая. Тут и говорить нечего. Заплатите мне всего четыреста пятьдесят долларов и обещайте, что не станете пороть Арчи, а я дам вам расписку, что все получил сполна.
      "- Что это вы вбили себе в голову? - воскликнул полковник. - Какое вам дело, выдерут этого прохвоста плетью или нет? Ваше дело получить деньги - и всё!
      "- Джимми Гордон не такой человек, чтобы забыть оказанную ему услугу, - возразил я полковнику. - Этот парень спас мне жизнь; в этом месяце как раз исполнится три года, как это случилось. Если вы мне поручитесь честным словом, что истязать его не станете, я помогу вам разыскать его. Если вы не согласны - прощайте!
      "Полковник долго ломался. Но, видя, что я не уступлю, он обещал сделать так, как я просил. Тогда я сообщил ему, что ты приходил ко мне и должен еще раз прийти. И он отправил со мной Стаббса и одного из тех, кто следует за нами, с тем, чтобы они помогли тебя захватить. Вот как все произошло. А теперь, Арчи, постарайся успокоиться и не смотри так мрачно на это дело. Не падай духом! Я постарался устроить все как можно лучше для нашей общей пользы".
      - Желаю вам, мистер Гордон, побольше радости от этого дела, - проговорил я. - Желаю вам проиграть ваши пятьсот долларов в первый же раз, как вы возьмете в руки карты, а это произойдет раньше, чем вы станете на полдня старше.
      - Ты взбешен, Арчи, - ответил он, - иначе ты не говорил бы так. По совести сказать, меня это не удивляет. Но со временем, я уверен в этом, ты отдашь мне справедливость. Мне казалось, правда, что ты мог бы удовлетвориться тем, что чуть было не раскроил мне голову. Болит она у меня сейчас так, будто готова развалиться.
      Сказав это, мистер Гордон оборвал разговор и присоединился к остальной компании.
      Нет у меня основании доброжелательно относиться к Джимми Гордону; тем не менее я вынужден сказать, что вряд ли найдется у нас много людей, способных хотя бы на то, что сделал он. Пятьсот долларов были для него огромной суммой. Кроме того, у него была уверенность, что он заслужит благоволение полковника Мура и с его поддержкой обретет возможность вести почтенную жизнь, насколько это вообще мыслимо в Виргинии для человека, не имеющего средств. А между тем, не довольствуясь успокоительными рассуждениями о том, что если не он меня предаст, то все равно предаст другой, он рискнул заступиться за меня перед полковником. Это дало ему возможность убедить самого себя, что, предавая меня, он даже оказывает мне некую услугу.
      В той части Америки, где существует рабство, найдется не один джентльмен (я сознательно употребляю именно это слово, ибо - хоть это и не вяжется с республиканскими принципами - нет другой такой страны, как Америка, где бы грань между "джентльменом" и "простолюдином" была проложена так резко), найдется, как я сказал, не один джентльмен, который счел бы за оскорбление быть поставленным на одну доску с Джимми Гордоном, но тем не менее в течение всей своей жизни действует на основании принципов, заставивших Джемса Гордона стать предателем.
      В тех штатах Америки, где существует рабство, не один джентльмен в глубине души отлично сознает и понимает, что держать своих ближних в рабстве - это самый возмутительный и позорный отказ от всех принципов справедливости и гуманности. Стоит только вдуматься в то, что собой представляет рабство, - и нельзя не прийти к заключению, что оно во много раз хуже пиратства и вооруженного разбоя.
      Рабство, согласно убеждению этого самого джентльмена, представляет собой неслыханное злоупотребление, которое оправдать никак нельзя, но… к сожалению, он владеет рабами и без них не может жить, как подобает джентльмену. Впрочем, он обращается со своими рабами хорошо - и даже, не задумываясь, готов утверждать, что они в данном положении счастливее, чем могли бы стать, если б им даровали свободу.
      Когда мы видим, как люди, казалось бы, неглупые и получившие образование, тешат себя подобными софизмами, мы начинаем снисходительнее относиться к бедному Джимми Гордону.

      Мы добрались до Спринг-Медоу уже после полудня. Полковник ожидал нас с большим нетерпением. Ввиду того, однако, что к обеду было приглашено много гостей, он был поглощен приготовлениями к их приему и не мог немедленно заняться нами. Все же, узнав о нашем прибытии, он тут же приказал передать мистеру Гордону обещанные пятьсот долларов. Глаза торговца загорелись от жадности при виде толстой пачки банкнотов, и трудно передать радостную торопливость его движений, когда он протянул руку за деньгами.
      В эту самую минуту я взглянул ему прямо в глаза. Взгляд его встретился с моим. Он переменился в лице. Кровь прилила к его щекам и сразу же отхлынула. На лице его отразились стыд и презрение к самому себе. Казалось, в нем заговорила совесть. Он сунул пачку в карман и поспешно, не произнеся ни слова, удалился.
      Касси и меня отвели в конюшню и заперли в тесную и темную каморку, служившую иногда местом хранения зерна, а иногда и местом заключения для провинившихся рабов. Мы уселись на полу, так как в этом помещении не было даже скамейки, и бедная Касси упала ко мне на грудь. Горе и страх охватили ее с новой силой, и она горько зарыдала. Я старался поцелуями осушить ее слезы и хоть как-нибудь успокоить. Но это трудно было сделать. Какие слова мог я найти, чтобы ободрить ее? Чем больше я говорил, тем более горькими становились ее слезы.
      - Он убьет нас, он разлучит нас навсегда!… - еле слышно шептала она, судорожно обнимая меня. Это был ее единственный и неизменный ответ на все, что я ей говорил.
      Наше положение было поистине достойным жалости. Если бы мы попали в руки обыкновенных разбойников или пиратов, мы могли бы лелеять хоть какую-нибудь надежду. Сознание, что он совершает насилие, возможно, пробудило бы совесть злодея, страх перед карающей дланью закона, возможно, остановил бы его руку. В самом худшем случае, нам могла грозить смерть, смерть быстрая и легкая. Но мы, несчастные, не смели надеяться на такой исход. Мы были беглые рабы, пойманные и возвращенные хозяину, хозяину, которого одна мысль о том, что мы, его живая собственность, решились на побег, наполняла яростью. Этот человек отлично знал, что и закон и общественное мнение безоговорочно на его стороне, на какие бы муки он ни обрек нас, если только эти муки непосредственно не повлекут за собою смерть.
      Правда, мы бежали, чтобы спастись от величайшего оскорбления, которое может быть нанесено жене и мужу. Но это не могло служить не только оправданием, но даже и смягчающим вину обстоятельством. Рабы вообще не смеют бежать. Их долг- какой позор, что слово "долг" так оскверняется, - их долгбезропотно сносить все обиды, унижения и издевательства своего господина.
      В порыве бесконечного отчаяния я все крепче прижимал к себе мою бедную жену. Как и она, я чувствовал, что мы в последний раз находимся вместе, и эта мысль наполняла сердце, мучительной горечью, которую воспоминание о нашем безвозвратно минувшем счастье делало еще нестерпимее. Я почти задушил ее своими поцелуями. Но пламя, которым пылали ее щеки, не было пламенем страсти.
      Грозившая нам тяжкая разлука не только мрачной тенью заслоняла будущее, но и отравляла настоящее, не давая черпать радость в нашей близости. Если б не эта угроза разлуки, то ни цепи, ни тюремные стены не заглушили бы радости сознания, что Касси здесь, рядом со мной.
      Но сейчас, когда я знал, что теряю ее, быть может, навсегда, уста ее утратили для меня свою сладость, и хоть я не в силах был оторваться от нее, - каждое прикосновение только усиливало нашу общую боль.
      Так прошло несколько часов. С самого утра мы не получали никакой пищи, и никто не принес нам даже кружки воды. Жара и спертый воздух помещения еще усиливали сжигавшую нас лихорадку, и мы изнемогали от жажды. С какой тоской вспоминал я прозрачный ручей, чистый, напоенный благовониями воздух и утраченную нами свободу!
      Под вечер мы услышали шум шагов и голоса полковника и его управляющего. Распахнув дверь, они приказали нам выйти из сарая.
      Переход от полной тьмы к свету сначала совсем ослепил меня, но вскоре я разглядел, что наших тюремщиков сопровождал Пит, огромного роста детина с лицемерной и лукавой усмешкой, доносчик и шпион, предмет ненависти всех рабов, но любимчик мистера Стаббса и его неизменный помощник при всех серьезных экзекуциях.
      Лицо полковника пылало. Сразу было заметно, что он сильно выпил. Это не входило в его привычки. Хотя все его обеды обычно кончались тем, что большинство гостей, один за другим, исчезали под столом, хозяин передавал бутылки дальше, не прикасаясь к ним и ссылаясь на то, что врач запрещает ему пить. Поэтому к концу обеда он обычно бывал единственным из присутствующих, сохранявшим полное равновесие.
      Зато сегодня он, видимо, поступил вопреки своим правилам.
      Полковник не сказал мне ни слова, мне не удалось даже встретиться с ним взглядом. Повернувшись к управляющему, он произнес тихо, но голосом, в котором прорывалось раздражение:
      - Как это могло прийти вам в голову, Стаббс, запереть их вместе? Я полагал, что вы сумеете лучше выполнить мои приказания.
      Управляющий в ответ пробормотал что-то нечленораздельное, но хозяин не удостоил его вниманием и, не вступая в дальнейшие разговоры, приказал ему привязать меня.
 
 
      Управляющий отпер замок, замыкавший цепь у меня на шее, и с помощью Пита сорвал с меня почти всю одежду. Взяв веревку, мистер Стаббс связал мне руки, а свободный конец прикрепил к деревянной перекладине над моей головой. Он так сильно натянул при этом веревку, что я почти повис на ней.
      После этого полковник Мур велел освободить от цепей и Касси. Когда цепи с нее были сняты, он вложил ей в руки огромный бич.
      - Постарайся, - сказал он ей, - действовать им как полагается.
      Несчастная Касси замерла от ужаса. Она не понимала, не в силах была понять эту утонченную жестокость и мстительность.
      Полковник повторил свое приказание. Взгляд и голос его выражали угрозу.
      - Если ты хочешь спасти собственную шкуру, - крикнул он, - постарайся, чтобы кровь выступала при каждом ударе! Я научу вас обоих издеваться надо мной!
      Касси, наконец, поняла, чего от нее требуют, и, потрясенная ужасом, свалилась наземь, потеряв сознание. Пит был послан за водой. Ее привели в чувство и поставили на ноги. Полковник снова вложил ей в руки бич и повторил свое приказание.
      Касси отбросила бич с таким отвращением, словно это была ядовитая змея, ужалившая ее. Слезы брызнули из ее глаз.
      - Господин! - воскликнула она с мольбой, но в то же время в голосе ее звучала твердость. - Господин! Ведь это мой муж!
      Слово "муж" привело полковника в полное неистовство. Потеряв всякую власть над собой, он, сжав кулаки, накинулся на Касси. Отшвырнув ее так, что она упала, он долго топтал ее ногами, затем, схватив бич, который Касси отбросила от себя, он принялся избивать меня. Ременные узлы врезались в самое тело, кровь, ручьем стекая по бедрам, образовала лужу у моих ног. Боль превосходила все, что может перенести человек, она была так остра, что я не в силах был удержаться от крика.
      - Он своим криком поднимет на ноги весь дом! - со злобой проговорил мой палач. Вытащив из кармана платок, он рукояткой бича забил мне его чуть не в самое горло. Заткнув мне рот, он продолжал избиение. Сколько времени это продолжалось - мне сейчас трудно сказать. Вскоре глаза мои затуманились, голова отяжелела, и глубокий обморок избавил меня от страданий.

      Придя в себя, я увидел, что лежу на какой-то жалкой подстилке на полу полуразрушенной хижины. Я был так слаб, что не мог даже пошевелиться. Позже мне сказали, что у меня была горячка. Какая-то глухая старуха, пригодная только для ухода за больными, одна сидела подле меня. Я узнал ее и, забывая, что она не может меня услышать, осыпал ее вопросами. Я жаждал и в то же время боялся узнать хоть что-нибудь о моей бедной Касси, и все мои вопросы касались только ее судьбы. Но напрасно я ждал ответа.
      - Кричи не кричи, - проворчала старуха, - все равно я ничего не услышу.
      Она, кроме того, заметила мне, что я еще слишком слаб, чтобы разговаривать.
      Но я не отставал. Я кричал все громче, стараясь жестикуляцией пояснить смысл моих слов. Вскоре я понял, что тетушка Джуди и не собиралась удовлетворить мое любопытство. Видя, что я не отстану от нее, она поднялась и вышла из хижины, предоставив меня моим размышлениям. Впрочем, я был так слаб, что мысли путались в голове и мне трудно было прийти к какому-либо заключению.
      Позже мне рассказали, что я больше недели пролежал в бреду и горячке - последствиях пытки, которой меня подвергли и которая чуть было не положила конец моему жалкому существованию. Но теперь опасность миновала. Молодость и крепкое сложение спасли меня и сохранили для новых страданий.
      Выздоровление шло быстро, и вскоре я уже был в состоянии ходить. Чтобы отбить у меня охоту злоупотребить этим приливом сил и предотвратить возможность побега, меня заковали в ножные и ручные кандалы. На час в день с меня снимали цепи и выпускали в поле, где я, под неусыпным надзором Пита, мог двигаться и дышать свежим воздухом.
      Но напрасно я пытался выведать у Пита хоть что-нибудь о судьбе моей жены. Он не мог или не желал мне ответить.
      Надеясь, что он, может быть, согласится за вознаграждение сообщить мне то, что я так жаждал узнать, я обещал подарить ему костюм, если он позволит мне. проведать мое прежнее жилище. Мы отправились туда вместе. Я уже упоминал, что щедрость миссис Мур и ее дочери позволила мне, в виду моего предполагавшегося брака с Касси, обставить эту хижину даже с некоторым комфортом. Ее украшало множество вещей, обычно недоступных для раба. Сейчас все было разбито, разрушено, разграблено. У меня забрали все. Сундук был взломан, все платье мое похищено.
      Увидев, что дом разграблен, что исчезла вся моя одежда, я поспешил ощупать карманы платья, в котором был пойман. Оказалось, что и деньги, находившиеся при мне, также были украдены. Только тогда я вспомнил, что в тот момент, когда мистер Гордон и его сообщники схватили меня, мистер Стаббс ощупал мои карманы и переложил их содержимое в свои собственные.
      Оставалось только примириться со случившимся: согласно моральному кодексу, принятому в Виргинии, Стаббсу не приходилось стыдиться своего поступка: нельзя же было оставлять в распоряжении такого бродяги и бездельника, каким я был в его глазах, сколько-нибудь значительную сумму денег, - это грозило бы общественной безопасности. Но платье, исчезнувшее из моего сундука, было явно похищено рабами, а это, согласно тому же виргинскому кодексу, составляло тяжкое преступление. Рабы, совершившие эту кражу, были отъявленными негодяями и заслуживали порку. Все это мне объявил мистер Стаббс, когда, встретив его на обратном пути, я пожаловался на разграбление моей хижины. Почтенный управляющий, выслушав меня, пришел в неистовое негодование и поклялся, пересыпая клятвы отборными ругательствами, что если только похититель попадется ему в руки, он, Стаббс, разделается с ним как полагается.
      Несмотря, однако, на этот взрыв "благородного негодования", мистер Стаббс ни единым словом не упомянул о моих деньгах, и я счел за лучшее промолчать о них.
      Прошло еще недели три, и я полностью оправился. Зажили также кровоподтеки и раны на моей спине.
      Меня уже начинал тревожить вопрос о том, каковы будут дальнейшие решения полковника. Но вот однажды, когда я сидел возле своей хижины, ко мне подошел посланный мистера Стаббса и передал мне его приказание подняться завтра с рассветом и быть готовым отправиться в путь.
      Что ожидало меня в конце этого пути? Об этом меня не сочли нужным поставить в известность. Но мне все было безразлично. Что бы ни предприняли мои мучители, они уж не могли увеличить моих страданий. Это сознание поддерживало меня, и я взирал на будущее с равнодушным отупением, которое сейчас, когда я вспоминаю об этих днях, удивляет меня самого.
      На следующий день утром мистер Стаббс заехал за мной. Он приехал верхом, как всегда вооруженный плетью. Он снял с меня ножные кандалы, но оставил наручники. Накинув мне на шею веревку, он другой конец ее привязал к своему поясу. Приняв таким образом все меры против возможного побега, он снова вскочил в седло и приказал мне бежать рядом с его конем.
      Я был еще настолько слаб, что временами мне становилось трудно не отставать от него, но мистер Стаббс умело подбадривал меня плетью.
      Набравшись смелости, я спросил мистера Стаббса, куда мы направляемся.
      - Узнаешь, когда прибудешь на место! - грубо отрезал он.
      Ночь мы пропели в каком-то подобии таверны. Мы ночевали в одной комнате: Стаббс - на кровати, а я - на полу. Сняв с моей шеи верейку, он связал мне ею ноги, так сильно затянув ее, что она врезалась в тело и причиняла страшную боль, от которой я всю ночь не мог уснуть. Я стонал и жаловался на боль, но мистер Стаббс приказал мне замолчать.
      На следующее утро, когда он развязал веревку, оказалось, что ноги мои у лодыжек сильно опухли. Он пожалел тогда, что оставил мои жалобы без внимания.